Шпион Темучина

Глава 7 Улигерчи, хогжимчи, хурчи… Лето 1201 г. Северо-Восточная Монголия

Они ушли утром.

Баурджин принял предложение старика Хоттончога, только сказал, что сначала ему нужно выполнить одно дело, которое он обещал одному влиятельному человеку. Под «влиятельным человеком», Хоттончог, конечно же, понимал Джамуху, а потому и не стал противоречить. Лишь вздохнул, но почти сразу же улыбнулся:

– Я дам вам коней.

– Вот, спасибо! – искренне обрадовался нойон, да и остальные «артисты» не скрывали радости.

Уж, конечно, на конях куда сподручнее, как гласит пословица: «Пеший конному не товарищ».

– Заводных коней, извини, не дам. – Хоттончог почмокал губами. – Но трех лошадей найду.

– Мы обязательно вернем, – уверил нойон. – Осенью.

Старейшина снова вздохнул:

– Дожить бы только до осени-то! Недаром говорят – одна осень лучше трех весен. Удачи вам, хогжимчи!

– Пусть не оставит твой род милость богов, Хоттончог-гуай.

Гостей-музыкантов проводили с почетом, прыснули в их сторону кумыс из серебряной пиалы:

– Пусть ваш путь будет счастлив и недолог.

Пользуясь указаниями старика, Баурджин и его люди поехали по широкой тропе, ведущей в сопки. Кратчайший путь к соседям и через них – в кочевье Джамухи. Да, судя по всему, путешествие подходило к концу. А самое главное еще только начиналось.

Вокруг вставали крутобокие сопки, поросшие густым смешанным лесом с преобладанием лиственницы и сосны. На кручах кое-где высились могучие кедры, напоминавшие Баурджину древних великанов из какого-то народного эпоса. Над головами путников светило яркое солнце, по обеим сторонам дороги тянулись заросли цветущего иван-чая и чабреца пополам с желтым багульником. В кустах жимолости и шиповника порхали разноцветные бабочки, легкий ветерок приносил терпкий запах душистых трав. Поматывая головами, небольшие выносливые лошадки неспешно поднимались в гору. Хорошие лошади. Подарок…

Баурджин вдруг прислушался и обернулся. Позади раздался приближающийся стук копыт. Кто-то ехал… Нет – скакал! Мчался во весь опор! Гамильдэ-Ичен проворно сдернул с плеча лук – где-то уже он его выпросил. Или – спер, но сказал – подарили.

– Спокойно, Гамильдэ, – заворотив лошадь, нойон приподнялся в седле. – Кажется, это какой-то одинокий всадник. Попутчик… Может, даже знакомый…

Из-за кряжа показалась белая лошадь, и Баурджин чуть было не присвистнул, узнав всадника… точнее – всадницу. Черноволосая девчонка в приталенном, по-мужски подпоясанном дээли из ярко-голубой ткани с белою оторочкою. Подобный наряд был и на Баурджине. Специально, что ль, так оделась? Гуайчиль… Ее только тут и не хватало! Хоть бы не сказала – возьми меня с собой!

– Подожди, Баурджин-гуай!

Подъехав ближе, девушка спрыгнула с лошади и, подбежав к нойону, протянула ему небольшой замшевый мешок:

– Вот… Я тут кое-что собрала. В дорогу. Пожалуйста, возьми!

Смущенно крякнув, Баурджин принял подарок:

– Спасибо тебе, Гуайчиль.

– Я буду ждать тебя, Баурджин-гуай!

Баурджин поспешно отвернулся – ему было жаль девушку. И тем не менее нужно было ехать. А девчонка… В конце концов он ее не выпрашивал – сама навязалась.

– Прощай, Гуайчиль!

– Прощай… Пусть помогут вам боги.

И все ж таки на душе стало как-то нехорошо, скверно. Словно бы, упав в лужу, нахлебался грязи.

– Забавная какая девчонка, – проводив глазами всадницу, с улыбкой произнес Гамильдэ-Ичен. – Красивая! Интересно, что там, в мешке?

– А вот сейчас и посмотрим. – Баурджин быстро развязал тесемки. – Наверное, какая-нибудь еда…

Еда в мешке точно была: сухое молоко, творог, вяленые полоски мяса – борц, соленые шарики сушеной брынзы. А еще – стальные наконечники для стрел, запасные тетивы к луку, даже точильный брусок!

Гамильдэ-Ичен и Сухэ переглянулись:

– Молодец, девчонка! Это кто ж такая?

– Так, – уклончиво отозвался нойон. – Одна знакомая… Что тут еще? Хадак, какая-то нитка…

– Нитка?!

– И кажется, клей…

– Клей?! – Гамильдэ-Ичен громок захохотал. – Ай да девка! Да здесь у тебя полный свадебный набор, нойон! Клей – для «склеивания» жениха и невесты, красная шелковая нить – для связывания душ молодых, ну и хадак – пожелание счастливой свадьбы. Велико ли приданое дают за девчонкой, а, Баурджин-нойон?

Сухэ тоже засмеялся.

– Смейтесь, смейтесь, болтливые сойки, – отмахнулся от парней Баурджин. – Только помните пословицу: «Лучше меньше слов, да больше скота!»

– А еще такая пословица есть: «Лучше уж говорить, чем ничего не делать!»

Так, пересмеиваясь, и поехали дальше, пока впереди не показалась высокая вершина с одиноко стоящей корявой сосною.

– Хорошо бы туда забраться, – нойон задумчиво почесал подбородок, – думаю, с этой горушки открывается замечательный вид.

– А что нам до видов? – изумился Сухэ. – Добраться бы скорей хоть куда-нибудь.

Баурджин хмыкнул: вот уж действительно – промолчит дурак, так, может, сойдет за умного. А уж если не молчит…

– Мы просто осмотрим всю местность, – объяснил парню Гамильдэ-Ичен. – Прикинем, где чьи кочевья, где пастбища, дороги, тропы. С такой высоченной горы далеко видать!

Сухэ тяжко вздохнул:

– Сначала надо еще туда взобраться.

Гамильдэ-Ичен кивнул в сторону:

– А вот, кажется, туда тропинка. Или – вон та. Да, наверное, та, она и пошире, видать, ей частенько пользуются.

Сказать по правде, Баурджину не внушала особого доверия ни одна из двух троп, ответвлявшихся от основной дорожки к сопке с корявой сосною. Какая из них приведет к вершине? И – не таится ли там, в глуши, какой-нибудь хищный зверь, или, того хуже – не укрываются ли в чаще недобрые люди?

Сейчас приходилось полагаться лишь на свои чувства, Гамильдэ-Ичен и Сухэ родились и выросли в степях и тайги откровенно побаивались.

– Здесь все не так, – словно продолжая мысли нойона, негромко протянул Сухэ. – И ветер не такой, как в степи, и звуки, и запахи… Вот, слышите – хрустнула ветка? Кто это? Человек или зверь? Не знаете? И я не знаю…

– Может, просто обломился сучок? – предположил Гамильдэ-Ичен. – Что гадать? Надо ехать.

– Уж тогда давайте поедем по ближней. – Сухэ потрепал по гриве коня. – Какая нам разница – по какой?

Баурджин задумчиво кивнул, глядя, как порывы налетевшего ветра раскачивают вершины деревьев. Деревья, деревья, деревья… Рвущиеся к небу лиственницы, могучие кедры, корявые сосны на вершинах гор, а в урочищах – темные угрюмые ели. Лишь кое-где на пологих склонах зеленели тополя и березки. А в остальном все вокруг – непролазно, непроглядно, угрюмо. Прямо какое-то Берендеево царство! Чаща! Южная зона тайги. Целое лесное море. Даже у самого нойона бегали мурашки по коже, что уж говорить о степняках – Сухэ с Гамильдэ-Иченом. Лес был для них чужим местом, полным неизведанных опасностей и страшных колдовских тайн.

Вот все разом вздрогнули: где-то впереди (или сбоку) захрустели кусты.

– Косуля… – прислушиваясь, шепотом произнес Гамильдэ-Ичен.

Баурджин хохотнул:

– Тогда уж, скорее – олень. Ладно, охотиться сейчас некогда, едем.

– Да мы и не собирались…

Трое всадников свернули на узкую тропку, и кроны высоких лиственниц сомкнулись над ними, закрывая небо. Сразу сделалось темно, неуютно, страшно. Казалось, сотни враждебных глаз смотрят на тебя из густого подлеска, и вот-вот, вот сейчас кто-нибудь бросится на спину с рычанием, вонзит клыки… Или проще, прилетит стрела…

– Смотрите! – едущий впереди Гамильдэ-Ичен резко придержал коня. – Вон там, впереди!

– Что? Что? – заволновался Сухэ. – Что такое?

– Вон, на ветках.

Баурджин всмотрелся вперед – на раскидистых ветвях какого-то дерева висели черные шелковые полоски.

– Черный цвет… – встревоженно прошептал Гамильдэ-Ичен. – Цвет мрака, коварства, несчастья. Видно, здесь живет какой-то злой духа. Нехорошее, гнусное место! Давайте лучше вернемся!

Лет пять назад Баурджин, скорее всего, просто высмеял бы подобные детские суеверия – «поповские антинаучные сказки», однако за последнее время он привык доверять своим чувствам, а они прямо-таки требовали держаться подальше от этого места. В конце концов, есть и вторая тропа, не так далеко они и отъехали.

– Поворачиваем, – махнув рукой, распорядился нойон.

Парни облегченно перевели дух, выбираясь назад со всей возможною скоростью. Впереди показался просвет, заголубело небо, вот она – дорожка…

Другая, дальняя тропка оказалась заметно лучше той, «злобной». Во-первых, не такая крутая, во-вторых – не такая темная, поскольку была куда шире.

– Ой, и тут! – изумленно воскликнул Сухэ.

Да, и здесь, за изгибом тропы, на кустах можжевельника светились в солнечных лучах узкие шелковые ленточки приятного ярко-голубого цвета, цвета верности и спокойствия.

– Ну, вот, – взглянув на ленточки, удовлетворенно кивнул Гамильдэ-Ичен. – Я ведь сразу говорил – надо именно здесь ехать!

Баурджин усмехнулся, поскольку точно помнил, что ничего подобного парень не утверждал, а как и все, склонился к той, первой тропке. Проезжая мимо кустов, нойон ухватил ленточку, протянул между пальцами… новая, гладкая, ничуть не выцветшая, видать, недавно повесили. Значит, тропою активно пользуются… ну, еще бы, иначе б она давно уже заросла.

Ехали долго, может быть, час, а может, и два. Деревья то сгущались, так, что едва провести коня, то снова расходились, открывая широкий коридор радостно-золотистому солнечному свету. В светлых местах буйной порослью зеленел густой подлесок – можжевельник, шиповник, малина. На солнечных открытых полянках цвели синие колокольчики и незабудки, а в тенечке – фиалки и иван-чай. Высокие – выше колен – заросли пастушьей сумки щекотали брюхо коней. В кустах и на ветках деревьев весело щебетали птицы.

Баурджин умиротворенно улыбался, любуясь лесной красотою, а вот его спутники – это было заметно – чувствовали себя скованно, настороженно, что и понятно – кругом не расстилалась привычная с детства степь.

– И все равно, не очень-то хорошо здесь, – зябко передернул плечами Гамильдэ-Ичен. – Сумрачно и нет простора глазам.

– Подожди, – обернувшись, засмеялся нойон. – Выберемся к вершине – будет тебе простор.

И снова развилка. Тропа ветвилась – и кто знает, по какой повертке ехать?

– Конечно, по той! – хором произнесли парни.

Баурджин усмехнулся: «Ну, конечно, а как же – там, на березке, голубели ленточки».

– Видать, это хорошая, добрая тропа, – заулыбался Гамильдэ-Ичен. – По ней и поедем.

Нойон махнул рукой – в конце концов, почему бы и нет?

Свернули, поехали…

Тропинка постепенно сужалась, делалась круче, и вот уже кони шли с трудом. Пришлось спешиться, взять лошадей под уздцы. Высокие деревья сменились какими-то колючими развесистыми кустами, все чаще попадались камни, и становилась реже трава. Баурджин чувствовал, как звенело в ушах и бешено колотилось сердце. Позади, тяжело дыша, поднимались парни. Нойон знал – они ни за что не попросят отдыха. А вообще-то пора бы и отдохнуть, устроив короткий привал. Вот хотя бы за теми кустами… нет, за тем большим серым камнем…

Впереди вдруг резко посветлело, и неожиданно для всех показалась вершина с одинокой корявой сосною. Путники радостно улыбнулись и прибавили шагу – наконец-то, ну, наконец-то, вот теперь и можно устроить отдых, пустив пастись лошадей.

– Коней лучше оставить здесь. – Баурджин кивнул на заросли высокой травы у большого черного валуна. – Нечего им делать на открытом месте. Да и нам не стоит идти туда шагом.

– Как – не стоит?

– Ползком, только ползком!

Вообще-то, заметить их от подножья горы или с вершин соседних сопок можно было бы только в хороший бинокль. Однако Баурджин помнил о великолепном зрении кочевников. Разглядят, никакого бинокля не надо.

Оставив Сухэ присматривать за лошадьми – да и так, на всякий случай, – Баурджин с Гамильдэ-Иченом подползли к сосне и, затаившись в корнях, подняли головы. Осмотрелись… Господи, от открывшейся панорамы просто захватило дух!

С вершины сопки открывался вид, наверное, километров на полсотни, а то и больше. Внизу, сколько хватало глаз, голубели леса, матово блестела серебристая лента реки, на излучинах которой белели маленькие кругляшки – гэры.

– Вон там – кочевье Хоттончога, – шепнул Гамильдэ-Ичен. – А вот там, чуть дальше – гэры Чэрэна Синие Усы…

Юноша замолчал, видать, вспомнил свою зазнобу – внучку Чэрэна, Боргэ.

– Гамильдэ, видишь во-он тот лесочек у черной скалы? – Баурджин показал рукою.

Парень кивнул:

– Вижу. Мы там чуть было не столкнулись с Черным Охотником и лазутчиком Барсэлуком, или, как его там…

– Игдорж Собака, – с усмешкой напомнил нойон. – Люди Джамухи стакнулись с разбойниками – натравливают их на роды, потом делают вид, что наводят порядок. Неплохо придумано – всем есть за что благодарить верховного хана.

– Смотри, нойон! – прижимаясь к земле, вдруг прошептал юноша. – Во-он, на соседней вершине.

Баурджин повернул голову и замер: на вершине соседней сопки, голой, поросшей лишь чахлыми кустиками, виднелся черный всадник на вороном коне.

– Кара-Мерген, – тихо произнес Гамильдэ-Ичен. – Черный Охотник. Видать, замыслил какую-то пакость.

– Ты думаешь, это – Черный Охотник? – Баурджин с сомнением покачал головой. – Я бы не утверждал это с определенностью. Всякое может быть, не очень-то хорошо отсюда и видно. Мало ли вороных коней и черных тэрлэков?

Юноша упрямо сдвинул брови:

– Нет, князь. Вороных коней и в самом деле много, но вот черный тэрлэк может надеть только уж совсем плохой человек. Или, по крайней мере, тот, кто хочет, чтоб его боялись. Кара-Мерген! Точно он. Больше некому. Значит, и Барсэлук – Игдорж Собака – рыщет где-то поблизости. Что они задумали? Вот бы узнать… Хотя это, конечно, вряд ли возможно. Тогда, в урочище, нам удалось подслушать их разговор, потому что там эти черти никого не опасались – в кочевье Хоттончога мне сказали, что те места считаются нехорошими, проклятыми.

– То-то они себя там так спокойно чувствовали, – усмехнулся нойон, не отрывая взгляда от черного всадника. – Интересно, зачем столь открыто маячит?

– Может быть, подает кому-то знак?

– Может быть… Смотри-ка, скрылся…

– Да, спустился на тропинку… во-он… Послушай-ка, нойон, – Гамильдэ-Ичен встревоженно повысил голос, – мне кажется, я знаю, по какой тропе он поехал. По той самой, на которую чуть было не свернули мы! И свернули бы, если бы не черные ленточки.

– Думаю, Кара-Мерген – если это все-таки он – охотно пользуется всякими проклятыми местами. Ему там спокойнее – меньше чужого народу.

Юноша зябко поежился:

– Мне кажется, он и сам – порожденье зла! Что ты делаешь, нойон?

Баурджин раскладывал меж корнями сосны мелкие камни:

– Смотри, Гамильдэ. Вот это – кочевье Хоттончога, это – Чэрэна Синие Усы, а вот это – Хартойлонга. Вот еще кочевья… Заметь, Гамильдэ, разными по цвету камешками я отмечаю кочевья враждебных родов.

– Так у тебя почти все получаются разные!

– Именно так оно и есть! Все враждебные. И вместе их соединяет страх – в первую очередь страх перед Темучином!

– Чего ж они его так боятся? – удивленно присвистнул юноша. – Ведь наш хан никому не сделал зла. Ну, по крайней мере – ни за что ни про что. И все племена, что с миром переходят под его руку, сохраняют свою веру и свои пастбища. Даже и еще получают!

Баурджин неожиданно вздохнул:

– Ты все верно говоришь, парень. И должен понимать – Джамуха для многих племен такой же хан, как для нас – Темучин, ничуть не менее важный. На него надеются, его поддерживают – и он, думаю, тоже не прочь раздать земли своим верным воинам. Только вот все хорошие земли – южнее, и они – наши. Поэтому рано или поздно Джамуха явится к нам с огнем и мечом. В степи должен быть один хан!

– Но, нойон…

– Знаю, о чем ты хочешь спросить, Гамильдэ. О Ван-хане, чьим верным вассалом является Темучин. Я повторюсь – в степи останется только один повелитель. И, думаю, это будет не старый Ван-хан.

– Однако пока Ван-хан и Темучин вместе!

– Да. Но не забывай, Джамуха тоже когда-то был верным другом Темучина. А что теперь?

Баурджин замолчал и, взяв сухую веточку, провел линю меж камнями-кочевьями:

– Вот это – река, это дороги, это – лесные тропы. Хорошенько запоминай, Гамильдэ! Ты должен будешь суметь выложить такой же рисунок по первому же приказу Темучина. Не только выложить, но и объяснить.

– Я понимаю… – с минуту юноша пристально вглядывался в схему. Потом вдруг улыбнулся: – Знаешь, что, Баурджин-нойон?

– Что?

– Я бы здесь кое-что дополнил, – хитровато прищурился Гамильдэ-Ичен. – Вот, смотри – роды старого Хоттончога и Чэрэна Синие Усы обозначены у тебя камешками приблизительно одного и того же цвета, так?

– Ну, так, – нойон кивнул. – Они же – родственные роды.

– Да, родственные. Но по численности воинов – разные. Значит, род Хоттончога ты должен обозначить более крупным камнем. Или даже двумя.

– Молодец, Гамильдэ! – Баурджин со всей искренностью похвалил парня. Не забыл и себя – все ж таки хорошо, что решил взять с собой умного и надежного помощника.

– А еще ты забыл отметить урочище, где обитает шайка Дикой Оэлун. Вот примерно здесь… И то место, где мы встретили Черного Охотника и Барсэлука… И во-он ту скалу… И тропинки…

Юноша деловито расчертил рисунок веткой и, шмыгнув носом, кивнул:

– Ну, вот – теперь все это куда ближе к истине. Будем запоминать?

– Конечно… – Баурджин убрал упавшую на лоб челку. – Не знаю, звать ли Сухэ?

Гамильдэ-Ичен улыбнулся:

– Наш Алтансух, конечно, неплохой парень. Только вряд ли от него будет толк в таком сложном деле. Нет, это не для Сухэ!

– Я тоже так думаю, – согласился нойон.

После короткого отдыха путники перекусили вяленым мясом и, запив трапезу холодной водицей из бежавшего неподалеку ручья, спустились с сопки к реке, вдоль которой тянулась дорога. Вполне проезжая для лошадей, она была недоступна повозкам – то и дело приходилось взбираться на кручи, пересекать овраги и бурные, впадающие в реку ручьи.

– Смотрите-ка, а здесь ведь был мост! – поднимаясь по склону оврага, вдруг закричал Гамильдэ-Ичен. – Вон для него опоры – камни. А настил, верно, давно сгорел в очагах ближайших гэров.

– Сгорел, говоришь? – Баурджин внимательно осмотрел окрестности. Даже не поленился, проехался до ближних кустов и лесочка. В лесочке и обнаружил аккуратно сложенные стволы, можно даже сказать – балки. Ошкуренные, тесанные квадратными сечением… Настил! Его просто сняли и до поры до времени спрятали, не очень и таясь. А ведь кто-то должен бы присматривать за этими балками – уж слишком открыто лежат…

Не успел нойон так подумать, как уже услышал:

– Стоять! Кто такие?

– Мы – странствующие сказители и музыканты! – оглядываясь по сторонам, с гордостью произнес Баурджин. – Улигерчи, хогжимчи, хурчи. Народные и заслуженные артисты, широко известные от Гоби до Селенги! А вот ты кто такой? Покажись, не прячься!

– А я и не прячусь! Просто дожидаюсь своих. А, вот и они!

На излучине реки показались скачущие во весь опор всадники – человек десять. Положив руку на рукоять сабли, нойон успокаивающе улыбнулся:

– Так ты мне так и не сказал – кто вы? Из какого рода?

– Наш род – род Соболя! А вот какие вы музыканты, мы сейчас увидим!

– Сайн байна уу? Хорошо ли живете? – вытяну руки ладонями кверху, Баурджин-нойон вежливо приветствовал всадников. – Как провели весну? Все ли поголовье на месте?

– Сонин юу байнау? Какие новости? – подъехав ближе, вежливо поздоровался один из всадников, судя по затейливо вышитому тэрлэку – главный. Смуглолиций, с глазами-щелочками, он невозмутимо рассматривал незнакомцев. Остальные настороженно держались позади, в любой момент готовые пустить в ход луки.

– Мы – странствующие музыканты, – снова пояснил нойон. – Поем, играем, читаем сказания – нас уже благодарили во многих кочевьях.

Всадник в расписном тэрлэке еще больше прищурился, так что глаза его, и без того узкие, стали и вовсе почти не видны:

– Интересно, в чьих же кочевьях вы уже побывали?

Откуда-то из лесу – вероятно, спрыгнул с какого-нибудь дерева – выбежал босоногий мальчишка с перекинутым за плечи луком и, подскочив к десятнику, что-то ему зашептал, время от времени кивая на путников.

– Нас знают в кочевье старого Хоттончога, – тем временем пояснил Баурджин. – И в гэрах Чэрэна Синие Усы, и во многих других гэрах.

– Чэрэн Синие Усы? Хоттончог? – Десятник нахмурился. – Эти люди нам не друзья. И еще… Зачем вы высматривали, где сложены доски для настила?

– Мы вовсе не доски высматривали, а малину или смородину – заварить чай, – обиженным голосом отозвался Гамильдэ-Ичен. – А настил ваш нам и вовсе ни к чему – повозок ведь у нас нет.

– Верно, нет, – ухмыльнулся воин. – Но я почем знаю, что у вас на уме? Может, вы – вражеские лазутчики? Уж извините, нам придется связать вам руки – а в кочевье уж разберемся, кто вы.

Десятник взмахнул рукою, и ряд воинов ощетинился стрелами. Двое из них, впрочем, тут же закинули луки за спины и, спешившись, сноровисто связали руки «сказителям». Сильно пахнуло не мытыми с рожденья телами – судя по всему, воины рода Соболя исповедовали черную шаманскую веру Бон.

– Хорошая сабля. – Десятник внимательно осмотрел снятый с Баурджина клинок. – Зачем она музыканту? Это же не хур и не бубен.

– Мы ходим везде, – спокойно возразил князь. – А в дороге случается всякое.

Обитатели кочевья – человек с полсотни, – молча столпившиеся на площадке перед главным гэром, настороженно наблюдали, как спешившиеся воины помогают спуститься с коней связанным пленникам.

– Кого поймал, Эттэнгэ? – выкрикнули из толпы.

Десятник, как выяснилось, был человеком вежливым и незаносчивым, поскольку выкрик не проигнорировал, а, повернувшись на голос, ответил вполне обстоятельно:

– Мы взяли их у настила. Говорят, что бродячие музыканты-сказители, но при них оружие, да и сами они весьма подозрительны. Я думаю, это разбойники с Черных гор, о которых нас предупреждали соседи.

– Разбойники? – вдруг возмутился Гамильдэ-Ичен. – Посмотрите-ка внимательней, добрые люди? Ну, разве мы похожи на разбойников? Они ж все – злобные упыри, а наши лица – посмотрите! – милы и приветливы!

В толпе засмеялись, и Баурджин по достоинству оценил придумку парня – где веселый смех, там нет места ненависти, подозрительности и страху.

– Велите-ка развязать нам руки да дать хур! – засмеялся нойон. – И тогда вы увидите, какие мы разбойники. Споем вам длинную песню о веселом арате. Небось слышали? Нет?! Ну, там еще про то, как он ночью, хлебнув для храбрости арьки, пошел к одной вдовушке, да, перепутав гэры, нарвался на старшую жену хана. Ну? Неужели не слышали?

– Нет, не слыхали!

В толпе явно оживились и повеселели, ну, прямо как в захудалом колхозе при виде рукописной афиши, извещающей о приезде артистов райфилармонии.

– Эй, Эттэнгэ! – послушались крики. – И правда, может, разрешишь им спеть? Посмотрим, какие они музыканты!

– Да ну вас, – десятник отмахнулся, – сначала доложу старейшине и шаману. Как решат – так и будет. Они не вернулись еще?

– Нет. Вернулись бы – давно б здесь были.

– Жаль… – Десятник обернулся и, подозвав какого-то мальчишку, велел тому мчаться на пастбище.

Паренек – чумазый босоногий оборвыш – ловко поймал бродившую у гэров лошадь и, вцепившись в гриву, быстро унесся прочь.

Баурджин посмотрел на десятника:

– Ну а мы пока чего-нибудь вам расскажем, Эттэнгэй-гуай, если ты, правда, не возражаешь?

– Не возражает, не возражает, – закричали собравшиеся. – Эй, дуучи, спой нам, про что обещал. Или – про северных людоедов. Чтоб страшно было до жути!

– Спеть – это к ним, – нойон небрежно кивнул на своих связанных спутников, – а я вам не какой-нибудь там нищий певец, я – артист разговорного жанра, сказитель!

– Так рассказывай же, улигерчи! Надоело ждать!

– Ну, уж это как ваш участковый решит. – Баурджин оглянулся на десятника.

– А, рассказывайте! – почесав голову, махнул рукой тот. – Все равно ждать. Только учтите – руки мы вам не развяжем.

– А как же играть?

– Не знаю, – усмехнулся воин. – Придумайте что-нибудь, на то вы и улигерчи-дуумчи.

– Что ж, делать нечего, – нойон посмотрел на парней. – Сейчас я начну сказание, а как притопну ногой, повторяйте хором последнее слово. Все поняли?

– Поняли. Повторим.

– Ну, что ж… Как говорится – с Богом!

Плохо было то, что убойная поэма Некрасова «Мороз, Красный нос» в данных конкретных условиях ну никак не годилась – обещано-то было нечто другое. А что – другое? Баурджин-Дубов долго не думал, взяв в качестве литературной основы выступления людоедку Эллочку Щукину из «Двенадцати стульев».

– В одном дальнем кочевье жила-была баба!

Нойон притопнул.

– Баба!!! – на два голоса в унисон выкрикнули Гамильдэ-Ичен и Сухэ.

– Не доила она коров…

– Коров!!!

– Не делала сыр долгими зимними вечерами…

– Вечерами!!!

– И даже овечью шерсть не пряла!

– Не пряла!!!

– Вот сучка! – возмущенно выкрикнул какой-то седобородый дед. – На кой ляд такая баба?

– Тихо ты, Харгимгийн, не мешай! Тебе-то уж точно уже никакой не надо!

Старик притих, и ободренный первым успехом нойон продолжил сказание дальше:

– А все сидела, да смотрелась в медное зеркало!

– Зеркало!!!

– Любовалась собою.

– Собою!!!

– И все завидовала жене хана.

– Хана!!!

– Ханша пошьет тэрлэк из шелка…

– Шелка!!!

– И она – из простого сукна.

– Сукна!!!

– А бедный муж ее, простой арат, с утра до ночи работал!

– Работал!!!

– Пас на дальних пастбищах скот.

– Скот!!!

– А жена его упрекала – нет у меня расписного тэрлэка…

– Тэрлэка!!!

– Ожерелья жемчужного нет у меня.

– У меня!!!

– Плохой ты муж, парень!

– Парень!!!

Вдруг послушался топот копыт. Все повернулись и посмотрели в сторону быстро приближавшихся всадников. Первый испуг быстро сменился радостью.

– Хэй-гэй, наши! Вождь с шаманом скачут и пастухи. Эх, не дали дослушать…

Десятник Эттэнгэ приосанился и выехал на середину площади, к «артистам».

– У спрятанного настила задержаны трое подозрительных. Говорят, что сказители-музыканты.

– Музыкаты? – Старейшина, сморщенный смешной старичок с седыми прядями волос, выбивающимися из-под войлочной шапки, обрадованно уставился на задержанных. – Вот так послали боги! Как раз вовремя – случка прошла удачно!

– Случка прошла удачно! Удачно… удачно… – радостно зашептали в толпе.

– Да, удачно! – подбоченясь, еще раз подтвердил старейшина. – Посему – сегодня вечером объявляю праздник. Верно, Голубой Дракон?

Тот, кого он назвал Голубым Драконом, смотрелся куда импозантней, да и вообще, выглядел, пожалуй, внушительнее всех. Смуглое горделивое лицо с орлиным носом, упрямо выпяченный подбородок, брови вразлет, длинные волосы, черные как смоль. Сам мускулистый, поджарый. Красавец мужчина, что и говорить. Этакий индеец. Глаза ничуть не узкие – большие, темные, внимательные, а вместо шапки – зубастый череп птеродактиля, выкрашенный голубой краской. Ну, правильно – Голубой Дракон. Голубой – цвет вечности, верности и спокойствия. Странный цвет для шамана, колдуну бы больше пошел черный. Это ведь шаман, кто же еще-то? В такой-то шапке! Да и на шее – ожерелье из змеиных голов. Красивое… видать, этот шаман большой модник… и разбиватель женских сердец, право слово, ишь как посматривают на него местные молодайки! Словно кошки на сметану.

– О, великий вождь Корконжи, – спешившись, шаман подошел к старейшине. – Позволь сказать слово?

Старейшина махнул рукой:

– Говори, Гырынчак-гуай. Всегда рад тебя слушать.

– Эти люди… – шаман обвел пленников подозрительным взглядом. – Они называют себя сказителями? Что ж, может быть, это и так. Но, разве сказитель не может быть разбойником или чьим-нибудь соглядатаем?

Баурджин поморщился – шаману нельзя было отказать в логике.

– И что ты предлагаешь, Гырынчак? Отменить праздник?

– Зачем? – Голубой Дракон исподлобья взглянул на притихших обитателей кочевья. – У вас будет сегодня праздник, люди! Раз его обещал великий вождь Корконжи, да хранят его боги. Только сперва пусть зубы дракона, – он торжественно дотронулся до «драконьего» черепа, – скажут нам – кто эти люди на самом деле? Эттэнгэ-гуай, пусть они по очереди войдут в гэр вождя. Сначала – этот. – Палец шамана уперся в грудь Баурджина. – И не забудьте принести хворост для священных костров.