Шпион Темучина

Глава 3 Глаза и уши хана Июнь 1201 г. Восточная Монголия

Какие маки цвели в долине! Рассыпанные крупными ярко-алыми звездами по зеленому склону холма, они – да и не только они, вообще весь пейзаж – казались сошедшим со знаменитой картины Клода Моне, которую Дубов видел сразу после войны в Париже, когда гулял там со своей будущей женой Татьяной. Картина так и называлась – «Дикие маки». Вот уж, действительно, дикие – трепетали на ветру огненно-красными гривами, словно тахи – вольные лошади пустыни.

Стоял та чудеснейшая пора – самое начало лета, – когда долины и сопки расцветают после зимней спячки, покрываясь густой высокой травою и сверкающим многоцветьем. Синие колокольчики, небесно-голубые васильки, трехцветные, желто-бело-фиолетовые фиалки, сладко-розовые копны клевера, пурпурный иван-чай, ромашки, одуванчики, незабудки, покрытые бело-розовыми цветками кусты шиповника, и, конечно, маки… Баурджин специально сделал крюк, проехав по склону сопки – полюбоваться. Вот еще бы домик добавить на горизонте у леса, да женщину с зонтиком – и точно, Клод Моне – «Дикие маки»! Все похоже – и яркие цветы в густо-зеленой траве, и редколесье на горизонте, вот только небо… У Моне – облачное, с небольшими проблесками синевы, а здесь – насыщенно-голубое, чистое, прозрачное и высокое. Хорошее небо! И солнце…

Спешившись, Баурджин наклонился к цветам, понюхал. И краем глаза заметил какое-то движение на склоне холма. Выпрямился, приложив ладонь к глазам, увидев скачущего во весь опор всадника на белом коне. Точнее, всадницу в темно-голубом дээли с темно-каштановой гривой непослушных волос, развевающихся за плечами, словно боевое знамя. Дээли по-мужски охватывал пояс – хотя обычно женщины ходили неподпоясанные, – за спиной виднелся охотничий лук.

Баурджин улыбнулся, узнав жену. Другой бы на его месте забеспокоился – с чего бы ей так нестись, может, случилось что? – однако молодой нойон прекрасно знал, как любит скорость его женушка ничуть не меньше, чем любой воин.

– Хэй, Джэгэль! – улыбаясь, Баурджин помахал рукой.

Осадив лошадь на полном скаку, Джэгель-Эхэ спрыгнула в траву:

– В нашем кочевье гости, муж мой!

– Гости?! Вот так радость! – Нойон крепко обнял жену и поцеловал в губы. – И кто же к нам пожаловал? Погоди, не говори – сам угадаю… Ммм… Кооршак вернулся с дальнего кочевья?

Джэгэль-Эхэ подбоченилась:

– Нет, не угадал!

– Тогда… Гамильдэ-Ичен!

– Гамильдэ? – Женщина хохотнула. – Какой же это гость? Это свой.

Баурджин задумчиво почесал затылок:

– Ну, тогда… Ха! Неужели – мой анда Кэзгерул Красный Пояс? Собрался-таки наконец нас навестить.

– Жаль, конечно, но это не он.

– А! Никак сам Боорчу-хан пожаловал – он давно грозился приехать на первую стрижку. А что, уже пора подстригать нашего Алтан Болда? Жаргал – точно еще не пора, мала слишком.

– Да и Алтан Болд еще не слишком взрослый для первой стрижки.

Алтан Болд…

Баурджин улыбнулся. Родившегося два с половиной года назад сынишку и впрямь рановато было еще подстригать, не говоря уже о годовалой дочке. И сыну, и дочери имена придумала Джэгэль-Эхэ, такой уж у них с Баурджином был уговор – первенцев она называет, а уж остальных – муж. Баурджин тогда махнул рукой, согласился. Дочку-то хорошо Джэгэль назвала – Жаргал – «Счастье», а вот сына… Алтан Болд – «Золотая сталь»! Во, имечко! Хорошо, не «Деревянный камень»! Вообще-то, Алтан – так звали одного дедушку Джэгэль-Эхэ, а Болд – другого. Ладно, пускай будет Алтан Болд. Зато следующего сына будут звать – Петр! Тоже в честь дедушки. А дочку – Татьяна. Как любимую жену… там…

– А может, и в самом деле, по осени подстричь Алтан Болда? Устроим праздник, повеселимся… – Баурджин мечтательно прикрыл глаза.

Первая стрижка волос у ребенка – всегда большое и радостное событие со множеством гостей, когда все поздравляют родителей, веселятся, поют веселые песни, да пью крепкую арьку. Да, Боорчу бы, кончено, не упустил бы такой случай – давно они уже с Баурджином не пьянствовали. Хорошо бы…

– О чем задумался, супруг мой? – улыбаясь, Джэгэль-Эхэ ласково погладила Баурджина по волосам. Кстати, у Алтан Болда тоже были светлые волосы, и такие же, как у отца, глаза – зеленовато-карие. А вот Жаргал, кажется, пошла в маму.

– Задумался? – хитро прищурился Баурджин. – Сказать по правде, хочу сейчас же содрать с тебя дэли да завалить в траву!

Джэгэль-Эхэ рассмеялась и медленно сняла пояс:

– Завалить в траву? Так в чем же дело?

Поцеловав жену, молодой нойон распахнул ее одежду, обнажив стройное тело с мягкой шелковистою кожей оттенка светлой бронзы. В темно-карих блестящих глазах молодой женщины бегали золотистые чертики…

Быстро освободившись от одежды, они упали в траву…

Качались красные маки. Дикие маки. Дикие…

– Так кто ж к нам все-таки приехал? – погладив жену по плечу, наконец осведомился нойон.

– Ах, да, – Джэгэль-Эхэ потянулась, гибкая, словно рысь. – Некто по имени Эрдэнэт, молодой, но важный. Говорит – нукер самого Темучина. Не один приехал, со свитой… – женщина неожиданно вздохнула. – А Темучин оказывает тебе почет. Видать, опять что-то ему понадобилось.

– Да уж, не без этого! – Баурджин самодовольно улыбнулся – все ж таки ему было приятно внимание великого хана. Ну, пока не единственно великого, был еще и старый Тогрул – Ван-хан, – которому Темучин приходился вассалом. Темучин… Друзья называли его – Чингисхан – Хан-Океан, Хан-Вселенная. Пока только друзья так звали. Ничего, пройдет время…

Джэгэль-Эхэ обняла мужа за плечи:

– Чувствую, скоро ты опять покинешь меня ради…

– Ради важных государственных дел. – Баурджин ласково провел ей по носу указательным пальцем. – А ради чего же другого я могу тебя покинуть? К тому же – по зову хана. Значит, я ему нужен. Потому и прислал нукера. Было бы хуже, если б не прислал… Ну, что мы сидим? Едем!

Молодой нойон рванулся к коню.

– Поспешишь – замерзнешь! – не преминула уколоть Джэгэль-Эхэ.

Баурджин обернулся, хохотнул:

– Кто бы говорил!

Еще подъезжая к становищу, Баурджин заметил привязанных к коновязи лошадей и – рядом с ними – нескольких человек. Семеро воинов в сверкающих на солнце шлемах и доспехах из дубленой бычьей кожи. Копья с разноцветными бунчуками, круглые маленькие щиты, сабли. Один был без щита и копья, в нагруднике из блестящих стальных пластин и красных сапожках-гуталах. Красные – такими имел право одаривать только великий хан. Этот, скорее всего, и есть Эрдэнэт.

Спрыгнув с коня, Баурджин слегка поклонился и приветствовал гостей словами: «Сонин юу банау?» – «Какие новости?».

– Спокойно ли провели весну? – по степной традиции отозвался нукер. Тот самый, в сияющих на солнце доспехах. Молодой, наверное, ровесник Баурджина – а тому недавно исполнился двадцать один год – с круглым каким-то задорно-мальчишеским лицом и небольшими холеными усиками. – Все ли поголовье на месте?

Поблагодарив, Баурджин и Джэгэль-Эхэ еще раз поклонились гостям, жестом указав на просторную белую, с синими узорами юрту:

– Что же вы не проходите в гэр?

Эрдэнэт улыбнулся:

– Как можно без хозяев? Мы лучше подождем. Тем более нас уже угостили кумысом. Хороший у тебя кумыс, Баурджин-нойон!

– Рад, что тебе понравилось. Прошу!

По традиции Баурджин с супругой вошли в гэр первыми, а посланник и его свита, неспешно переговариваясь, давали время хозяевам подготовиться к приему гостей. Смеялись. Веселые… Вообще, кочевники всегда имели жизнерадостный вид и при каждом удобном (и неудобном тоже) случае любили пошутить. Хмурый монгол – это нонсенс!

Монголы… Баурджин-Дубов для удобства именовал так всех кочевников, и христиан – найманов, кераитов, уйгуров, и язычников – тайджиутов, меркитов, монголов, татар и всех прочих.

Подготовиться к приему гостей Джэгэль-Эхэ помогали две служанки: молодая девчонка, приходившаяся ей какой-то дальней родственницей, и старая сморщенная бабушка Ичене-Куам, которая знала огромное количество песен и сказаний, по большей части смешных до самого неприличия. Переодевшись в белый дэли, Джэгэль-Эхэ с их помощью быстренько собрала волосы в приличествующую солидной замужней даме прическу – в виде рогов буйвола и, схватив с низенького столика большую серебряную чашу, быстро наполнила ее чаем, который как раз успела приготовить старая Ичене-Куам. Хороший был чаек: Баурджина, как первый раз попробовал, чуть не вырвало, ну а с течением времени привык, даже нравиться стал. Кроме собственно чайного листа, привезенного чжурчжэньскими торговцами, в состав напитка входило еще и баранье сало, масло, соль, круто заваренный бульон из перемолотых бараньих костей, мука и поджаренное на жаровне пшено, тоже приобретенное у торговцев. Не черный был чай, и даже не зеленый – белый, как кумыс или арька. Белый цвет – самый хороший, цвет уважения и добра.

Бросив взгляд на жену, Баурджин едва удержался от смеха – больно уж необычно выглядела ее прическа, даже устрашающе как-то.

– Хадак! Хадак! – шепотом напомнил он.

– Ах, да, – поставив на столик уже взятую было в руки чашу, Джэгэль-Эхэ обернулась, и старая Ичене-Куам протянула ей голубое шелковое полотенце с вышитыми желтым шелком уйгурскими буквицами – пожеланием. Таких хадаков в каждом уважающем себя гэре имелось по восемь видов – все с разными пожеланиями, главное было – не перепутать. Баурджин скосил глаза, вчитался – не зря Гамильдэ-Ичен выучил его уйгурскому письму в прошлую зиму. «Пусть будет мир в вашем гэре»… Хм… Вряд ли это пожелание подойдет воинам.

– Другой, другой, Ичене-Куам! – Нойон нетерпеливо махнул рукой.

Старушка проворно подала ему пару хадаков:

– Выбирай сам, гуай!

– «Пусть будут быстры ваши кони». Вот, это то, что надо! Ну вроде все. Ичене-Куам, зови гостей!

Гости вошли по очереди, старательно не наступая на порог, что означало бы невежливость и дикость.

– Та амар сайн байна уу? Все ли благополучно?

– Слава Христородице и великому Тэнгри!

Хозяйка гэра с поклоном протянула чашу главному гостю – Эрдэнэту. Приняв подношение обеими руками – жест, заменяющий «спасибо» и «пожалуйста», – гость, удерживая чашу, правой рукой перекинул край хадака с надписью в сторону хозяев, выражая им те же пожелания, после чего, опустив в пиалу палец, побрызгал по всем сторонам света:

– Приношу эти первые капли вечно синему небу, родной земле и немеркнущем очагу вашей семьи!

Отпив, передал чашу воинам, те, каждый по очереди, проделали те же процедуры, после чего, приняв приглашение хозяев, уселись на мягких расстеленных кошмах в западной – почетной части гэра.

Служанки подали аппетитное разваренное баранье мясо – успели уже приготовить, да, собственно, варить-то недолго, без соли и на большом огне. Лучше куски – лопатки и крестец – Баурджин лично протянул главному гостю. Тот поблагодарил (принял мясо двумя руками) и, отрезая ножом, поделился частью почетных кусков с остальными. Минут пять все сосредоточенно жевали, время от времени обмениваясь краткими репликами. Наконец, прожевав, молодой хозяин кивнул служанкам, и те принесли пузатую баклажку арьки. Сноровисто разлив напиток по пиалам, Баурджин с удовольствием отметил, как сразу повеселели гости. Кочевники любили выпить… Нет, не так! Кочевники очень любили выпить – так будет вернее! Даже хвастались друг перед другом – кто больше, да кто пьянее, соревновались – кто кого перепьет. Ну, прямо совсем, как русские люди! Может, у русских-то от монголов такая привычка пошла?

Под арьку беседа потекла куда веселее: гости улыбались, шутили, Эрдэнэт даже пересел поближе к Баурджину и то и дело похлопывал того по плечу:

– Хороший ты человек. Баурджин-нойон, недаром великий Боорчу о тебе так хорошо отзывается!

Баурджин ухмыльнулся – еще бы Боорчу как-то по-другому отзывался! Сколько с ним выпито – цистерна! И даже, пожалуй, не одна. А, между прочим, Боорчу был доверенным лицом и побратимом-андой самого Темучина, одним из лучших его полководцев. Пить – пил, но дело свое знал туго!

– Как поживает Боорчу-гуай?

– Замечательно живет, – широко улыбнулся посланник. – Только жалуется – мол, Баурджин-нойон что-то давненько не приезжал, совсем дорогу забыл!

Ага, давненько, как же! И двух недель не прошло… Столько тогда выпили – Баурджин (уж на что закаленный в Советской Армии) неведомо как и домой-то потом приехал. Хорошо – лошади дорогу знали.

– Зайду, – молодой нойон кивнул, – обязательно зайду к уважаемому Боорчу. Вот сразу, как только приеду… Мне ведь к великому хану ехать надобно, да?

– Ах, да, – Эрдэнэт наконец вспомнил, зачем, собственно говоря, явился. Пожевал губами и, откашлявшись, объявил со всей возможной важностью. – Великий хан Темучин, прозванный Чингисханом, желает немедленно видеть тебя, Баурджин-нойон, по очень важному делу! – Хочет видеть, вот как? – делано удивился хозяин гэра. А то не догадывался, зачем явился посланец. Усмехнулся:

– Хочет видеть – приеду. Сейчас и отправимся, вот только арьку допьем. Эй, Ичене-Куам, тащи еще баклажку!

– А может, лучше с собой взять? – несмело предложил Эрдэнэт, вызвав явное неудовольствие сопровождавших его воинов.

– И с собой возьмем тоже! – Баурджин успокоил не столько посланца, сколько его свиту. – Веселей ехать будет – путь-то не очень близкий.

Воины обрадованно переглянулись.

– Могу я взять с собой кого-нибудь из своих верных людей? – тут же осведомился молодой нойон.

Посланник задумчиво зашмыгал носом:

– Думаю, можешь. Но – только одного. Самого верного.

– Вы пейте, – улыбнулся Баурджин. – А я пойду пошлю слуг – позвать.

Выйдя из гэра, нойон задумался, глядя, как играют в пыли полуголые дети. Кого позвать-то? Кооршака? Юмала? Те, конечно, парняги здоровущие, опытные бойцы – тут уж ничего не скажешь. Но все ж таки – простоватые, в чем-то даже наивные, а задание – Баурджин подозревал – будет далеко не простым. Нет, Кооршак с Юмалом не подойдут, тут не саблей махать, тут мозги требуются. Эх, был бы поблизости побратим – Кэзгерул Красный Пояс, с помощью Темучина вернувший себе ханский престол в одном из татарских племен. Далеко теперь Кэзгерул, даже в гости ездит редко, все больше передает поклоны через знакомых торговцев. Жаль… Нойон улыбнулся, вспомнив друга. Смелый, четный и умный – редкостное сочетание качеств. И вовсе не похож на татарина, скорее – найман или уйгур: длинные пепельные волосы, темно-голубые глаза. Старшая жена его, Курукче, – из одного рода с Джэгэль-Эхэ. Подружки-соперницы… Эх, Кэзгерул, Кэзгерул… Когда ж они виделись-то в последний раз? Год прошел? Два? Когда родилась Жаргал? Год назад… Да, ровно год. Вот тогда и приезжал побратим.

Из новых кого взять? Молодые воины в кочевье Баурджина имелись – человек с полсотни, но вот беда, толком-то их нойон и не знал, не было случая сойтись с каждым поближе – даже на охоте. Простые пастухи-араты относились к Баурджину с почтением и страхом – еще бы, человек самого Темучина!

Баурджин вздохнул. Юмал и Кооршак не подходят, Кэзгерул далеко… Кто остается? А остается Гамильдэ-Ичен! Что ж сразу-то он не вспомнился? А потому не вспомнился, что до сих пор Баурджин считал его как бы своим младшим братцем и соответственно относился. Пять лет назад, когда Дубов только объявился в здешних степях, Гамильдэ было тринадцать. Ребенок. Пусть умный, пусть грамотный… А сейчас Гамильдэ-Ичен – уже не ребенок, воин! Правда, воинское искусство не очень любит, все просится отпустить его к уйгурам – в монастыри за древними знаниями. А и отпустить – осенью, вот закончить с кочевьями… Да-да, осенью – когда можно чуть отдохнуть, расслабиться, подвести итоги многотрудного года. Недаром говорят – одна осень лучше трех весен. Признаться, раньше, до того как попасть сюда, Дубов не считал скотоводов какими-то уж особенно умными людьми. Однако, возглавив род, быстро переменил свое мнение, столкнувшись со многими проблемами. Не такое это, оказывается, простое дело – пасти скот. Много чего надобно знать и уметь. Точно знать места кочевий – своих и соседей, – вести на дальние пастбища табуны, ориентируясь по солнцу и звездам, вычислять даты и продолжительность природных явлений – первого снега, солнечных и лунных затмений, периода «девяти девяток» – самых холодных дней зимы, лечебные травы – не только себя лечить, но и скот.

Кочевники отличались повышенной любознательностью и почитали знания. Особенно этим выделялся как раз Гамильдэ-Ичен. Отпустить его, что ли, к уйгурам? Глядишь, астрономом станет или великим писателем – сказителем-улигерчи. Но это – потом, осенью, а до осени еще много дел.

– Эй, Хартанчэг, – приняв решение, Баурджин подозвал чистящего лошадей мальчишку, – скачи на дальние пастбища, там, на самой высокой сопке найдешь Гамильдэ-Ичена. Скажешь – пусть бросает все и срочно скачет сюда… Нет, уже не сюда – а к реке Керулен, в кочевье великого хана! Мы не быстро поедем – нагонит. Так… – Баурджин снова задумался – ему, как нойону, все ж таки приходилось держать в голове массу хозяйственных дел. – Кроме Гамильдэ, на дальнем пастбище еще трое пастухов. Мало! Ты, Хартанчэг, останешься с ними, четвертым!

Ох, какой радостью вспыхнули при этих словах темные глаза мальчишки! Ему и было-то всего лет восемь… или десять…

– О нойон! – Паренек поклонился. – Исполню все в точности! А могу я… – Он замялся.

– Можешь, – усмехнувшись, великодушно разрешил. – Можешь забежать в свой гэр и похвастать перед своими домашними. Только побыстрей, парень!

Юный Хартанчэг, поклонившись нойону до самой земли, бросился к гэру.

Слава Христородице, хоть не болит голова – кого за себя оставить. Джэгэль-Эхэ – человек опытный и надежный. Нет, какое это все-таки счастье – иметь надежную и опытную во всех делах супругу. К тому же – такую красавицу!

Гамильдэ-Ичен нагнал всадников уже в конце пути. Тянулись кругом невысокие сопки, кое-где поросшие лиственницами, кедрами и березами, блестела под солнцем река, а далеко за ней синей стеною вставали Хантайские горы.

Воины подозрительно оглянулись на стук копыт, многие взялись за сабли.

– Спокойно, – передавая Эрдэнэту бортохо (флягу) с арькой, ухмыльнулся Баурджин-нойон. – Это мой человек – Гамильдэ. Я о нем говорил.

Гамильдэ-Ичен – темно-русый, большеглазый, тощий – экипировался для перехода со всей возможной тщательностью: поверх голубой шелковой рубахи натянул серебристую, тщательно начищенную песком кольчугу, привесил к поясу саблю, а за спину – саадак с луком и стрелами. У седла нарочито небрежно болтался сверкающий металлический шлем, а налетавший ветер развевал за плечами юноши изумрудно-зеленый чжурчжэньский плащ, заколотый серебряной фибулой с изображением сокола. Это не говоря уже о том, что Гамильдэ, как опытный воин, явился, имея за спиной четырех заводных лошадей.

– Сонин юу байнау, Баурджин-нойон? – подъехав ближе, приветствовал Гамильдэ-Ичен. – Какие новости?

– Здравствуй, Гамильдэ. – Баурджин улыбнулся. – Рад, что ты со мной. Ты что так вырядился? Думаешь, мы на войну собрались?

– На войну, не на войну, – приосанился юноша. – Какая разница? Выдел бы ты только, нойон, каким глазами смотрели на меня девчонки в кочевьях, мимо которых я проезжал!

– А, вон оно что, – расхохотался Баурджин. – Так ты, значит, заодно и невесту себе решил присмотреть?

– А чего бы и не присмотреть, коль есть к тому такая возможность?

– Верно, что и сказать – жених! Эрдэнэт-гуай, – молодой нойон обернулся к посланнику, – нет ли у тебя на примете какой-нибудь хорошей девушки?

– Как же нет?! – Эрдэнэт всплеснул руками. – Знаешь, уважаемый Баурджин, я вот как раз только что подумал об одной девушке из хорошего рода. Так вот, у нее есть старшая сестра…

– Старшая?

– Очень работящая и умница, каких мало! Работа в ее руках спорится, не всякий арат угонится. Все делает, все умеет – и на лицо пригожа. Пусть твой человек засылает сватов – не пожалеет!

– Зашлем, а, Гамильдэ? – подначил приятеля Баурджин. – Осенью, глядишь, и на свадьбе твоей погуляем – уж попьем арьки!

– О, арьку она прекрасно готовит! – Эрдэнэт восхищенно поцокал языком. – Одна бортохо с ее арькой десятерых с ног свалит.

– Одна бортохо? Десятерых? – недоверчиво покачал головой Гамильдэ-Ичен.

Посланник тут же поправился:

– Ну, семерых – точно! Верно, Алтансух?

Тот, кого называли Алтансух – еще совсем молодой воин, – смущенно поежился, остальные громко захохотали. Видать, привыкли смеяться над молодым парнем.

– Позволь сказать, уважаемый? – почтительно обратился к посланнику Гамильдэ-Ичен.

Тот милостиво кивнул.

– Если та девушка, которую ты нахваливаешь, и вправду такая умница – что же она до сих пор не замужем? И… еще вопрос – а сколько же ей лет?

– Лет ей, парень, не так уж и много, – Эрдэнэт начал отвечать с последнего вопроса, – двадцать два, а может, двадцать пять, а может – и двадцать восемь. Да какая разница? Разве возраст – главное для хорошей жены?

– Двадцать восемь! – Гамильдэ в ужасе заморгал.

– К тому же рука у нее уж больно тяжелая, – как ни в чем не бывало продолжал посланник. – Если что не так, ка-а-ак вдарит – мало не покажется, не посмотрит, что муж или там жених. Верно, Алтансух?

Воины снова захохотали. Алтансух покраснел и замотал головой, так что Баурджину даже стало его жаль – да, уж точно, этот молчаливый парень был среди своих постоянным объектом насмешек. Светлоглазый – что, в общем-то, не редкость для монголов, и какой-то такой… Типа маменькиного сынка – бывают такие люди.

– Ай, Сухэ, расскажи-ка нашим друзьям, как ты прокрался в гэр к одной вдовице, перепутав ее с младшей сестрой?

– Да не крался я никуда! – возмутился наконец Алтансух. – Выдумки все это, клянусь Тэнгри!

Вдали, за сопками, показались белые юрты – очень много юрт – кочевье, ставка Темучина. Тут и там проносились воинские отряды, стояли возле гэров вооруженные копьями часовые, а над самым большим гэром развевалось синее девятихвостое знамя.

– Куда? – откуда ни возьмись возник конный разъезд. – Кто такие?

– Я Эрдэнэт, посланец хана, – молодой человек поспешно вытащил из-за пазухи золотую пластинку – пайцзу – с изображением оскаленной головы тигра, – со мной – Баурджин-нойон и его друг.

– А, Баурджин-нойон, – начальник стражи, здоровенный монгол в кожаных латах, с любопытством посмотрел на Баурджина, – сам великий хан уже справлялся о тебе. И велел ехать к Боорчу-гуаю – вы, говорят, знакомы.

– С Боорчу? – переспросив, улыбнулся молодой князь. – Конечно, знакомы, еще бы. Ох, опять пить… Что глядишь, Гамильдэ? О тебе беспокоюсь – как бы не упился.

– Да я никогда… – Юноша вспыхнул.

– Ой, Гамильдэ… ты Боорчу-гуая не знаешь!

Боорчу – высокий, статный, красивый, с тщательно расчесанными кудрями и черной как смоль бородкой – встретил гостей с неподдельной радостью и тут же велел слугам принести арьки.

– А может, Боорчу-гуай, у тебя и вино найдется? – ухмыльнувшись, предположил Баурджин.

– Найдется и вино. – Боорчу радостно хлопнул нойона по плечу. – Но сначала – арька! Фу, Баурджин, от тебя ли слышу? Неужели кислятину пить будем? Это кто с тобой? Неужель Гамильдэ?

– Он.

– Вырос как, не узнаешь! – Боорчу весело подмигнул юноше. – Ну, садись, Гамильдэ. Арьку пить будешь?

– Буду… Только не очень много.

– Э, парень! – шутливо погрозил пальцем вельможа. – В гостях воля не своя – сколько нальют, столько и выпьешь!

Баурджин знал, что Боорчу хоть и любил выпить, но не настолько, чтобы упасть, да и вообще – не столько пил, сколько прикидывался пьяным, и все время был себе на уме, разыгрывая этакого гостеприимного барина. Вот и сейчас молодой князь замечал некие мелкие несуразности, вообще-то Боорчу не свойственные – уж если тот приглашал в гости, то уж арька лилась от души. А тут… Арька, конечно, присутствовала, но всего два кувшина – прямо-таки гомеопатическое количество для хозяина гэра. В основном подавали вино, вернее сказать, бражку из прошлогодних сушеных ягод – черники, голубики, малины. Вкусная, надо признать, была бражка – Баурджин с удовольствием выпил три пиалы, да и Гамильдэ-Ичен не отставал. И все же этого было мало. Да и настоящего куражу не чувствовалось, а чувствовалось прямо противоположное – будто все это: и арька, и вино, и гостеприимство Боорчу – пусть даже непоказное – исключительно ради дела. Интересно, что это будет за дело?

– Споем, Баурджин? – Боорчу потянулся к многострунному хуру – то же еще, хурчи выискался. А ведь не запьянел, что ему два кувшина арьки – что слону дробина. Играет… В смысле, делает вид, что пьян – зачем? Для кого?

– Ай-ай-ай, ехал я лесо-о-о-м, – на редкость приятным баритоном – ничуть не пьяным – вельможа затянул уртын дуу – длинную дорожную песню. Оторвавшись от хура, махнул рукой:

– Подпевайте, парни!

То ли попросил, то ли приказал – поди пойми!

– Ехал сопками и долинами-и-и-и… – переглянувшись, запели гости. Песню эту они знали – популярная была песня, Баурджин-Дубов ее именовал – «Скакал казак через долину». Мотивом было схоже.

– Ехал мимо реки-и-и-и… Золотой Онон, голубой Керулен!

В этот момент бесшумно приоткрылась дверь гэра, и быстро вошедший мужчина молча опустился на кошму рядом с хозяином:

– Хорошо поете, парни!

– Темучин-гуай!!! – узнав, молодой нойон едва не подавился песней. Вскочил на ноги – поклониться, за ним – испуганный Гамильдэ-Ичен.

– Сядь, Баурджин, – негромко приказал Чингисхан. Желтовато-зеленые – тигриные или рысьи – глаза его смотрели настороженно и жестко, узенькая рыжеватая бородка делала монгольского повелителя похожим на Мефистофеля из оперетты «Фауст», которую Дубов с женой смотрели в первый послевоенный год в одном из московских театров. Именно оперетту, а не оперу. Оперы Дубов не очень-то любил за излишнюю пафосность и помпезность.

Дождавшись, когда все усядутся, Темучин подозрительно посмотрел на Гамильдэ-Ичена.

– Это мой человек, – поспешил напомнить нойон. – Самый верный и преданный. Если разрешишь, я хотел бы взять его…

– Возьмешь, – Темучин усмехнулся. – Боорчу, нас здесь никто не…

– Никто, Великий хан! Ручаюсь! – Боорчу был собран и деловит. Какой там пьяница!

– Тогда слушай, Баурджин-нойон, – негромко начал хан. – Ты знаешь, кто такой Джамуха?

– Слышал, – Баурджин кивнул. – Вот, от уважаемого Боорчу и слышал.

Темучин с горечью скривил губы:

– Бывший мой друг… и предатель. Мне стало известно – он собирает войска далеко на севере. Меркиты, тайджиуты, часть найманов и прочие. Ты не похож ни на одного из них, Баурджин, и – вместе с этим – похож на всех сразу. К тому ж ты – уж не обижайся – чужак, изгой, обязанный мне своим нынешним положением…

– О, великий хан, моя благодарность…

– …которое еще более укрепится. И вообще, – Темучин вдруг совсем по-мальчишески хохотнул, – не перебивай хана! А этот твой парень… как его?

– Гамильдэ-Ичен, великий хан.

– …кажется, запьянел. Боорчу, ты не перестарался, часом?

– Какое там – перестарался? – искренне возмутился вельможа. – Всего-то две бортохи и выпили. Так, баловство одно.

– Однако парень-то вот-вот сомлеет. Баурджин, побей-ка его по щекам… Во-от… Уже и глаза открыл. Плесните-ка ему бражки… да и мне заодно.

Напившись, хан продолжал инструктаж. Честно говоря, Баурджин уже давно понял, что именно ему предстоит делать – выяснить конкретные планы Джамухи, что же еще-то? Численность и состав войск, вооружение, командование, характер взаимоотношений меж родами и племенами – это, пожалуй, важнее всего, уж больно разношерстная компания собралась под знаменами инсургента. В этом, несомненно, его слабое место.

С разрешения хана молодой князь изложил все свои соображения.

– Ты верно меня понял, юртаджи, – выслушав, довольно кивнул Темучин. – Именно это я и хочу знать. Впрочем, не только это – и твои собственные соображения тоже. Я знаю, ты любишь свою красавицу жену, детей, род. Если Джамуха приведет войска на юг… Война! Запылают кочевья, обезлюдеет степь, и лишь одни вороны будут кружить над трупами павших.

– Я сделаю все!

– Верю тебе, юртаджи!

– Юртаджи? – Баурджин недоуменно моргнул.

Вообще-то так именовали особую структуру управления войсками и разведкой, которую молодой нойон называл по-своему – генеральный штаб. Так было привычнее. Юртаджи – штаб и полководцы-беки, или «численники».

– Да, юртаджи, – Темучин усмехнулся. – В случае успеха ты возглавишь разведку. Всю! Станешь моими глазами и ушами. Эта важная должность… должность для верных людей, зарекомендовавших себя… гм… особым образом. Помнишь Мэй Цзы?

– Да уж, век не забуду! – Баурджин передернулся, вспомнив шпионку, едва его не угробившую. – А вообще, красивая была девчонка…

Темучин с Боорчу расхохотались. По знаку хана вельможа плеснул в пиалы арьки:

– Да помогут вам Великий Тэнгри и Христородица! – прищурив глаза, торжественно произнес Темучин.