Сердце Изнанки. Книга – 2

Глава 22 Исповедь

Вокруг раскинулось пространство изнанки — одновременно тёмное и искрящееся разными цветами, пульсирующее энергетическими нитями, которые тянулись во всех направлениях, образуя сложную паутину связей.

«Я снова здесь,» — мелькнула мысль и я принялся оглядываться. Червоточины не видно, снова я оказался в том положении, что не знаю, как буду возвращаться. Меня на мгновение охватила паника — застрять здесь навечно не входило в мои планы. Но в следующий миг рядом со мной появилась белая яркая искорка.

Белка! Она вертелась вокруг меня, откровенно резвясь, оставляя за собой шлейф сверкающих частиц.

Здесь она выглядела как световой комок, но я живо представил её в образе ласки, прыгающей вокруг меня по полу — по крайней мере, повадки точно её. Энергетическая сущность, в которую превратилась моя питомица, излучала теплое, дружеское свечение, словно маяк в этом странном измерении.

Я повернулся, оглядевшись вокруг, и произнёс, во всяком случае, попытался:

— Ну, теперь веди меня.

Ласка, пускай я и не смог этого произнести вслух, каким-то образом поняла меня. Мысли она мои, что ли, читает? Она вдруг направилась куда-то вглубь Изнанки, да так стремительно, что я поспешил за ней, побоявшись, что попросту потеряю её из виду в этом калейдоскопе энергии.

Стоило нам начать движение, я тут же увидел серые тени, которые устремились в нашу сторону, извиваясь и стремясь дотянуться до нас своими эфемерными щупальцами. Но твари попросту не успевали за нами — мы скользили между потоками энергии значительно быстрее.

Пролетела Белка не так далеко, показалось, что едва ли метров десять, затем создала очередной энергетический импульс, заставив пространство изнанки завибрировать и искривиться, образуя нечто вроде воронки.

— Мне туда? — мысленно спросил я.

И ласка, будто в ответ на вопрос, принялась летать вокруг этого прорыва в пространстве, очерчивая его контуры и демонстрируя дорогу.

Недолго думая, преодолевая внутреннее сопротивление, я потянулся к нему рукой, почувствовал знакомое сопротивление, а в следующий миг вывалился прямо посреди камеры, растянувшись на полу. Первое, что увидел — Медведева, который, облокотившись о колено, сидел на своей койке, глядя на меня. И так задумчиво смотрел, словно наблюдал ливень в лесу.

— Интересная у тебя способность, дружище, — произнёс он, глядя на меня сощурившись. — Опасная, я бы даже сказал. Пылаевы же вроде бы огневики, а тут такой сюрприз. Не ожидал.

— Как есть, — пожал я плечами, отряхиваясь.

— Похоже, главе вашего рода наконец-то повезло. Ну, с чем пришёл? Рассказывай.

— Здравствуйте ещё раз, — произнёс я, пытаясь отдышаться после перехода.

— Здравствуй, здравствуй, — ответил он, искоса взглянув на дверь, будто переживая, что сейчас откроется смотровое окошко и оттуда покажется лицо контролёра. — Только громко не говори, чтобы нас не услышали, — предупредил он. — Слышимость здесь очень уж хорошая, несмотря на то, что стены такие толстые.

— Хорошо, — кивнул я.

— Вот и славно. Так с чем пришёл?

Я решил не ходить вокруг да около и выложил все начистоту.

— У нас образовался некоторый кадровый голод, — пояснил я, стараясь звучать деловито, хотя внутри меня одолевали сомнения. — Глава нашей гвардии предал наш род, напал на нас. Пришлось от него отказаться… уволить, так сказать.

— На тот свет, как я понимаю, уволить? — поинтересовался Медведев, и в уголках его глаз появились морщинки — признак иронии, которая, впрочем, не отражалась на его лице, сохранявшем серьезность бывалого воина.

Я кивнул, не видя смысла скрывать очевидное.

— Это правильно. Таких только так нужно увольнять. — Он задумчиво провел ладонью по короткому ежику седеющих волос. — А я чем могу помочь?

— Я активно искал замену. А вот Роман Михайлович Злобин порекомендовал вас как отличную кандидатуру. Вот и хочу узнать, готовы ли пойти к нам на службу?

Медведев рассмеялся так, что даже откинулся назад. Хоть смеялся беззвучно. А ещё, тут же зашипел от боли и поморщился, прижав руку к боку — видимо, ему хорошо досталось в той потасовке, о которой рассказывал полковник. Через тонкую ткань его тюремной робы я заметил темное пятно — рана, скорее всего, открылась от резкого движения. Но он, как настоящий солдат, лишь стиснул зубы и выпрямился, не показывая, насколько ему больно.

— Повеселил уже ты меня, Пылаев, — произнес он, пытаясь восстановить дыхание. — Вот только как я тебе служить-то пойду? Я ж в тюрьме, да и недолго служить тебе придётся — всего-то три дня. Я ведь знаю, когда у меня расстрел назначен.

В его словах не было ни страха, ни отчаяния — лишь констатация факта, словно речь шла о назначенном визите к врачу, а не о собственной казни. Этот человек уже принял свою судьбу, и это заставило меня проникнуться к нему еще большим уважением.

— С этим я и пришёл, — произнёс я, подаваясь вперед. — Я готов приложить все усилия, чтобы вытащить вас, но сами понимаете… нужно понять, готовы ли вы с нами вообще работать?

Медведев нахмурился, его взгляд стал жестким, испытующим — взгляд человека, привыкшего командовать людьми и принимать мгновенные решения в критических ситуациях.

— То есть, если я с вами работать не захочу, спасать не станете? — сощурился он, и в его глазах промелькнуло что-то, похожее на разочарование.

Это был правильный вопрос, бьющий прямо в цель. Он проверял меня — каковы мои настоящие мотивы, что за человек стоит перед ним. И я понял: солгать сейчас — значит потерять его доверие навсегда.

— Всё равно стану, — твёрдо произнёс я, прямо глядя ему прямо в глаза. — Нравишься ты мне, Медведев. Ты доблестный боец, и то, что о тебе говорят… — я запнулся, подыскивая правильные слова, — для меня будет честь, если ты согласишься работать со мной, но я готов в любом случае потратить силы, чтобы спасти тебя от смертной казни. Просто, потому что такие, как ты, должны и дальше жить, служить своему отечеству и приносить пользу.

Где-то за стенами камеры раздались шаги — караульные совершали обход. Медведев мгновенно напрягся, как хищник, готовый к прыжку, но тут же расслабился, поняв, что шаги удаляются. Эта реакция выдавала в нем человека действия, привыкшего жить в постоянной готовности.

Медведев покивал, словно соглашаясь с какими-то своими мыслями.

— Это все, конечно, очень хорошо, и я вижу, что ты юноша славный, — произнёс он с ноткой отеческой теплоты, которая странно контрастировала с его суровым обликом. — Но если помилования не будет, я не вижу других вариантов, чем тебе помочь. Единственное, что могу тебе предложить — договориться с местным руководством, чтобы дали тебе прийти на мой расстрел.

В его словах звучало притворное смирение.

Я положил на стол ключи от камеры. Металл тускло блеснул в неверном свете, словно подмигивая нам — вот он, путь к свободе, стоит лишь протянуть руку.

— А что, если просто уйти? — произнёс я, внимательно наблюдая за его реакцией. — Ты ведь сильный воин, я знаю, ты сможешь отсюда уйти… самостоятельно, я в этом не сомневаюсь.

Медведев даже не взглянул на ключи. Он тяжело вздохнул, и в этом вздохе была усталость человека, который слишком много видел и слишком много пережил. Он медленно поднялся с койки и подошел к маленькому окну, за которым виднелся кусочек хмурого неба — единственная связь с внешним миром.

— Во-первых, эта камера изнутри не открывается, — хмыкнул он, не оборачиваясь. — Во-вторых, я и без ключей могу взломать эту дверь. Мой дар мне позволяет. И выйти отсюда тоже могу. — Он обернулся, и в его глазах читалась несгибаемая решимость. — Но делать так не стану.

— Почему же? — спросил я с искренним недоумением. — Неужто твоя жизнь тебе так не дорога?

Он усмехнулся, но это была грустная усмешка.

— Жизнь дорога, — произнёс он, и голос его звучал твёрдо, как металл, — но честь ещё дороже. Не стану я идти против воли императора и армии. Пускай со мной так обошлись, но честь мундира для меня все ещё кое-что значит. Пускай и называют теперь преступником. — он немного помолчал, придавая вес словам. — И в бегах я жить не собираюсь, боясь каждого шороха — не для меня такое. Я привык грудью идти на врага, а не прятаться и трястись от каждого шороха. — Он подошел ближе, и его глаза сверкнули решимостью. — Я свою честь побегом от смерти марать не стану, — твёрдо произнёс он, и каждое слово звучало как клятва.

— Так, есть же помилование! — чуть было не выкрикнул я, чувствуя, как во мне растет раздражение. — Нужно всего лишь три дня выждать, дождаться, когда помилование вступит в силу, и потом можешь вернуться в камеру, и тогда уже будем разбираться.

— Вижу, Пылаев, что ты ещё молод, — произнёс он без упрека, просто констатируя факт.

Я хмыкнул, но ничего говорить на этот счёт не стал. Хоть я и не помнил прошлого, но я вполне могу быть постарше этого вояки.

— Так тебе скажу — если судьба распорядилась таким образом, значит, зачем-то это нужно. — Он сел обратно на койку, и пружины тихо скрипнули под его весом. — Если судьбе угодно, чтобы я выжил, я обязательно выживу. И тогда в благодарность за то, что ты сам ко мне пришёл, я послужу твоему роду. Во всяком случае… — он потер подбородок, задумавшись, — о Пылаевых ничего плохого не слышал, только хорошее. В армию же я точно больше не вернусь.

Я слушал внимательно и не перебивал.

— Послужить же. Благородному роду. Я в этом не вижу ничего предосудительного, — в его голосе звучала странная отрешенность человека, который уже смирился со своей участью. — К тому же, несмотря на все мои заслуги, от чего-то так вышло, что только ты ко мне явился за все то время, что я здесь провёл.

Я смотрел на него и видел, как десять дней ожидания расстрела изменили некогда бравого офицера. Он осунулся, под глазами залегли тени, которых скорее всего не было раньше. Он наверное и не спал эти дни. Но в его взгляде не было и капли отчаяния, а скорее философское принятие неизбежного.

— Я много о чем думал здесь, — продолжил он, потирая запястья, стёртые кандалами. — О том, как повернулась ко мне жизнь. Как несправедливо обошёлся со мной генерал, и о тех словах, которые он говорил. Даже удивительно, что он столь… нелестно отозвался о тех подвигах, что и ему принесли императорские награды. Обесценил он их, втоптал в грязь. Выходит, что не на том месте я был.

Он замолчал, глядя куда-то мимо меня, в одну точку на стене, словно всматриваясь в свою прошлую жизнь — блестящую карьеру, уважение товарищей, награды от самого императора. Всё это осталось по ту сторону тюремной решетки. Теперь же оставались лишь считанные дни перед расстрелом.

— И это такая ирония судьбы, — горько усмехнулся он. — Ещё недавно у меня была батарея под командованием, солдаты смотрели мне в рот, ловили каждое слово. А сейчас даже тюремщики не удостаивают взглядом, просовывая похлебку под дверь. Я в последнее время, часто задаю сам себе вопросы — что же не так-то было? Просил знака от судьбы, чтобы указала, какой же путь тогда верный, если моя честность и доблесть привели меня к такому вот исходу.

Я молчал, ошеломленный этой исповедью.

— Знака никакого не последовало, но явился ты со своим странным предложением. Видимо, это и есть ответ от судьбы, — пожал он плечами. — Во всяком случае, на пороге смерти, особенно такой, многое видится совсем иначе. Там, в Иркутске, когда мы не раз были на пороге смерти, но знали, что делать, бились за свою жизнь, бились и побеждали, все было куда как проще. Здесь же, где за чужие глупые слова тебя готовы расстрелять вне зависимости от того, кто ты есть и чего добился, и что преодолел…

Он поднял на меня взгляд, в котором читалось недоумение человека, столкнувшегося с абсурдностью и беспощадностью бытия.

— Знаешь, после недели в этих стенах смерть показалась мне очень уж глупой, старой и вздорной тёткой. Абсолютно несправедливой. Умереть как герой я не смог, зато вот готовлюсь умереть как преступник, — он тихонько рассмеялся. — Значит, так, Пылаев, иди-ка ты подобру-поздорову, не береди душу. — он осторожно подвинул ко мне ключи. Ещё раз скажу — я благодарен тебе и твоей зверушке, что перед смертью скрасили моё одиночество.

Его слова звучали так буднично, словно речь шла не о расстреле, а о какой-то формальности, которую нужно пережить. Я поймал себя на мысли, что, наверное, за эти десять дней ожидания он успел тысячу раз умереть и воскреснуть в своих мыслях, и теперь физическая смерть казалась ему лишь логическим завершением этого пути.

— Если судьба повернётся так, что я каким-то образом выживу, я буду тебе служить, тебе и твоему роду. Если же нет… это значит судьбе так было угодно. А я своё предназначение на этом свете исполнил.

В этот момент, будто чувствуя, что мы поговорили, появилась Белочка. Она тут же запрыгнула мне на плечо, ткнулась мокрым носом в щеку. Она выглядела немного уставшей. Я тут же залез рукой в карман и достал энергоядро.

Белка тут же выхватила у меня из пальцев угощение и проглотила его. Затем вдруг резко извернулась, когда я попытался её погладить, и скакнула прямо на колени Медведеву. И подставила мордочку под его руку, позволяя погладить себя.

После того, как Медведев погладил её шёрстку на голове и спине, она ткнулась маленьким лбом в живот заключённого и поудобнее устроилась у него на коленях. Медведев вдруг совсем по-доброму рассмеялся — вся горечь и боль ушли из его глаз. Ведь до его слов я как-то и упустил из виду тот факт, что он здесь уже сидит черт знает сколько и готовится к смерти. Пришёл торговаться. От чего-то стало гадко внутри. Я даже представить себе не могу, что он испытывает, что он ощущает в эти последние моменты.

В его глазах сейчас, когда он гладит маленькое пушистое животное, столько радости и счастья, будто он ребёнок, а не офицер, способный со связанными руками избить тридцать человек.

— В общем, рад, что ты зашёл. Был рад познакомиться. И спасибо, что послал ко мне свою зверюшку, она меня порадовала. Здесь, знаешь ли, скучновато, — он окинул взглядом камеру, которая представляла собой четыре обшарпанные стены и больше ничего; лишь дыра в полу да койка и были всей мебелью. — А сейчас тебе пора уходить, — произнёс он. — Скоро будет обед. Как ты понимаешь, вряд ли охрана оценит то, что ты зашёл в гости.