Секретная история вампиров

Челси Куинн Ярбро Гарпия

Женщина была бедна, это точно: ей не было и тридцати, но лицо уже избороздили тонкие морщинки, а под краской для волос медного цвета скрывалась седина. Сшитая из грубого домотканого полотна одежда обветшала, некогда синий цвет вылинял и превратился в тускло-серый, а жалкие складки не скрывали беременности. Она с трудом брела вверх по крутой, кишащей народом афинской улочке, перекинув через плечо коромысло с двумя большими, наполненными водой ведрами, оба из которых прохудились, лавируя между продавцами, рабами, пастухами с козами и овцами, мужчинами всевозможной наружности и возраста и малочисленными женщинами, такими же несчастными, как она сама. В лучах припекавшего солнца краски зданий и статуй ярко вспыхивали, над разогретым камнем в воздухе висело марево.

От голода у нее кружилась голова, и, когда подошва сандалии угодила на расшатанный булыжник мостовой, женщина покачнулась и чуть было не упала. Пока она изо всех сил пыталась совладать с потерявшим равновесие коромыслом и удержаться на ногах, от толпы отделился чужестранец в черном египетском одеянии и персидских башмаках на толстой подошве поверх маленьких ступней, который поддержал ее.

— Благодарю, — пробормотала женщина, собравшись вновь тронуться в путь.

— Позволь мне помочь тебе отнести воду. Пожалуйста.

Незнакомец изъяснялся на превосходном афинском диалекте греческого языка, но такого акцента женщине прежде слышать не доводилось. Вокруг них бурлила толпа, женщина хмуро изучала чужестранца, пытаясь разгадать его намерения. К своему изумлению, ничего предосудительного она не углядела и в то же время ясно осознала, что нуждается в помощи. Снова она впилась взглядом в лицо незнакомца: неправильные черты привлекательны, высокий лоб, резко очерченные брови, темные, коротко стриженные волосы, на большом пальце правой руки серебряное кольцо с сигилой. Его манеры весьма необычны и сдержанны, что, так же как акцент и одеяние, выдавало в нем чужака.

Она крепко вцепилась в коромысло:

— Нет. Я справлюсь.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся незнакомец. — Вижу, ты способна на многое. Но зачем утруждаться?

— А почему бы и нет? — спросила женщина, по-прежнему не спуская с него глаз.

— Потому что ты носишь ребенка, — спокойно ответил мужчина. — А эта ноша и так непроста.

— Не стоит беспокоиться. — На этот раз ее голос звучал увереннее. Женщина попыталась двинуться прочь, но с удивлением обнаружила, что не может стронуться с места. Хотя собеседник не удерживал ее, но все же каким-то образом препятствовал продвижению вперед. — Я вовсе не слабачка.

— Очень может быть, — приветливо согласился незнакомец. — Но в защите нуждается дитя, которое ты носишь. Твой пульс бьется сильно, но в то же время слишком быстро, ты покрылась потом, а в твоем положении этого следует избегать.

Женщина нетерпеливо кашлянула.

— Я справлюсь, — вновь повторила она, подозрительно глядя на мужчину: отчего он так внимателен к ней?

Незнакомец прямо взглянул на нее темными глазами:

— Я прошу тебя позволить мне помочь ради твоего ребенка.

— Тебе что за дело? — резко спросила она, не собираясь извиняться за неучтивость.

— Так я прав? — в свою очередь осведомился незнакомец. Оживленное движение огибало их с двух сторон. — Глядя на тебя, твою осторожную походку, я заключил, что ты в положении. Если я ошибся или же мое наблюдение дерзко и неуместно, прошу меня простить.

Женщина по-прежнему не спускала с него настороженного взгляда.

— Откуда тебе известно, что я в положении? — Ей пришло в голову, что не будь она так голодна, то и нужды защищаться бы не было; можно было бы просто уйти от незнакомца. Но сейчас ей надо тянуть время, чтобы прийти в себя и собраться с силами для преодоления оставшегося до дома подъема.

— Признаюсь, я занимаюсь врачеванием. Я не считаю, что чрезмерная изнеженность идет на пользу беременности. Но также уверен, что напряженный тяжелый труд тоже ни к чему для женщины в положении, особенно если у нее прежде случались выкидыши, а это как раз твой случай, верно? — Перекладывая тяжелую ношу к себе на плечо, мужчина увидел ее кивок. — Теперь скажи мне, куда отнести воду.

Женщина вздохнула.

— Если тебе так хочется, следуй за мной, — сказала она, продолжая прерванный путь. — Но не рассчитывай получить за помощь нечто большее, нежели благодарность.

— Никоим образом, — заверил ее незнакомец, легко шагая рядом с ней.

— У меня нет денег, чтобы расплатиться с тобой, и распутничать я тоже не стану, — решительно заявила она, проходя перекресток и выбирая идущую правее дорогу. Женщина увернулась от мужчины на осле и продолжала свой путь мимо беднеющих по мере подъема вверх домишек. — Торговаться я не намерена.

— Это делает тебе честь, — ответил незнакомец.

Навстречу вышли трое молодых людей с модными стрижками и холеными надушенными бородками, наряженные в красивые хитоны из окрашенного расписного льна. Они смеялись, переговариваясь друг с другом, и едва ли замечали происходящее, уверенные в том, что толпа непременно расступится перед ними. Один из них нес амфору, причем держал ее высоко, словно трофей.

Когда они проходили мимо женщины, она сделала рукой оградительный знак, словно желала защититься от зла.

Незнакомец в черном с любопытством наблюдал за ее действиями.

— Ты так их не жалуешь? — поинтересовался он, когда молодые люди благополучно их миновали.

Женщина через плечо взглянула на спутника:

— От них одни неприятности. От всех богатых молодых людей жди беды.

Незнакомец кивнул и продолжал шагать вверх по улице.

Вскоре женщина скользнула в переулок, жестом приказав спутнику остановиться.

— Не стоит тебе идти дальше. Отсюда я донесу коромысло сама.

— Знаю, ты сможешь. — В голосе незнакомца звучала такая доброта, которую женщине редко доводилось слышать. — Но я думаю, что мне стоит отнести воду до твоего дома.

— Если тебе будет угодно, — пожала плечами женщина. — Но предупреждаю: дом мой не очень.

Переулок вел вправо и вверх, сужаясь по мере подъема.

— Ничего страшного, — заверил ее мужчина.

— Поступай как хочешь, — сказала она и пошла вперед, до самого конца переулка, терявшегося в низенькой травке у домика, который оказался едва ли больше, чем полуразвалившийся сарай. Клочок земли, где среди чертополоха паслась тощая коза, огораживал шаткий забор.

— Вот и мой дом, — вызывающе сказала женщина.

Заслышав ее голос, навстречу поспешили три до невозможности худых ребенка — два мальчика и девочка. Все трое носили ветхую, изношенную одежду, и только старшая девочка, девяти или десяти лет, была обута в сандалии, тоже старые и изодранные.

— А это мои дети.

— Понятно, — проговорил незнакомец, опуская ведра на землю. Затем прислонил коромысло к забору.

Женщина приласкала младшего — маленького шестилетнего мальчугана, — вздохнула, пробормотала что-то, склонившись к нему, касаясь спутанных волос. Посмотрела на незнакомца.

— Этот не совсем в порядке. Почти не говорит и… Только этот такой.

Ее улыбающиеся губы дрогнули, когда младший мальчик прижался, обнимая, к ее ноге.

— Так было с рождения? — поинтересовался незнакомец, в его словах не было даже намека на осуждение.

— Нет. Когда ему не было и двух лет, он перенес тяжелую лихорадку, и он не… — Она запнулась и судорожно сглотнула. — Два моих ребенка умерли от лихорадки — мальчик и девочка. И, как ты сказал, у меня были выкидыши. Три.

— Не повезло.

— Могло бы быть намного хуже. Они могли бы выжить.

— Значит, ты вдова, — в наступившей тишине прозвучал голос незнакомца.

— Ты так думаешь, да? Определенно, именно так всем и кажется, — неожиданно пылко сказала женщина, подняв лицо к жаркому солнцу. — Но нет, я не вдова. У меня есть муж.

— Он в отъезде? — спросил незнакомец.

— Нет. Он здесь, в Афинах. Пока, — ответила женщина. Вежливое молчание собеседника побудило ее продолжить рассказ. — Вероятно, его отправят в изгнание. И нас вместе с ним. Или же продадут в рабство.

— Что он сотворил? — Незнакомец казался искренне заинтересованным.

— Отчего ты расспрашиваешь меня? Ведь тебя это не касается, — грубо бросила она, приглаживая волосы.

— Просто любопытно, — признался незнакомец.

— Нет здесь ничего любопытного. Мужа решили наказать в назидание другим, а нас заодно с ним.

— Наказать в назидание?

Повторенная фраза приковала внимание женщины.

— Выглядит примерно так, — уклончиво отвечала она.

— Каково его преступление? — настойчиво продолжал расспрашивать незнакомец. — Очевидно, не измена и не убийство — тогда бы вы все сразу оказались в руках властей. Значит, дело не в этом. Так в чем же?

— Развращение молодежи, — прямо сказала женщина. — Его обвиняют в развращении молодежи. Как будто собравшихся вокруг мужа молодых людей можно испортить больше, нежели они были испорчены до знакомства с ним.

— И как же он развращал их? И кого?

— Его обвиняют в растлении умов сынов важных господ. Муж говорит, что он их учитель. В самом деле, они следуют за ним как за наставником. Похоже на то, что учение мужа их как раз и развращает, по крайней мере, так говорят многие могущественные граждане, заявляя, что оно портит их сыновей. — Женщина нагнулась и взяла на руки младшенького, который тут же принялся теребить тяжелый узел волос матери, терпеливо сносившей шалости сына. — Я знаю, что против моего мужа настроены отцы молодых людей, последователей учения мужа.

— Чему же такому он учит, что здесь, в Афинах, так настроил против себя народ, который собирается остановить его?

Женщина посмотрела в глаза собеседнику:

— Не знаю. Семью-то он не учит. Сыновья не умеют ни читать, ни писать. — Она собралась было отвернуться, но внезапно продолжила: — Женщины, как известно, прекрасное зло, а когда красота увядает, остается лишь зло, так не раз говорил мне муж. Еще он считает, что я непременно предам его, стоит мне только что-нибудь узнать, и посему он говорил мне лишь то, что я хуже мегеры, если понуждаю его покинуть товарищей и заняться содержанием семьи.

— Разве ученики ему не платят? — Казалось, незнакомец озадачен. — Обычно учителям платят за знания.

— Нет, он денег не берет, — вздохнула женщина.

— Но в таком случае как же он живет и чем питается? — вопросил незнакомец, даже повысив голос.

— О-о, они берут его на пиры и прочие развлечения, поэтому муж-то не голодает. Некоторые из учеников заискивают перед ним, словно перед возлюбленным, — может, он таковым им и приходится, кто знает. Идеи мужа кажутся им захватывающими, и его… его поощряют к разговорам, просят передать мудрость, как они это называют, чем он охотно и занимается. Они видят, что муж одет, хоть и не просит одежды, причем явно предпочитает старую одежду новой; как он мне говорит, это дело принципа. Молодые люди всюду сопровождают его и стараются охранять от тех, кто… — Продолжить она не смогла.

— И его семье они тоже ничего не хотят предложить?

Женщина мягко отвела руки сына от волос.

— Сомневаюсь, что они наслышаны о нас. Муж придерживается правила поменьше говорить о жене и непременно попрекает меня тем, что я слишком много жалуюсь.

— У тебя есть полное право жаловаться, если дела действительно обстоят так, как ты говоришь.

— Я не притворяюсь, — резко сказала женщина. — И не лгу.

— Судя по всему, у тебя есть веские причины для беспокойства.

— Их станет куда как больше, когда мужа осудят, — проговорила женщина, — Наше теперешнее положение весьма плачевно, но боюсь, что нас ждет гораздо более печальное будущее.

— Неужели никто из учеников твоего мужа не возьмет детей учителя в свой дом?

Ничего необычного в подобном исходе не было, поэтому чужестранец был несколько удивлен, что женщина ни словом не обмолвилась о такой возможности.

— Не думаю, что ученики мужа знают о нас или же о положении, в котором мы находимся. — Она опустила младшего сына и вновь взъерошила ему волосы.

— Потому что он ничего не рассказывает им? — предположил незнакомец.

Женщина кивнула:

— От этой скрытности мужа хуже и ему самому, и нам.

— Значит, он в самом деле в опасности, — заключил незнакомец.

— Да. О да. Когда он стал объектом подозрений в первый раз, мне сделалось дурно. Теперь же… — Женщина сжала переносицу. — Если бы наши дети не пребывали в постоянной нужде, я бы не возражала против занятий мужа, теперь бы совсем не протестовала. Он человек, у которого есть цель, и он умен. Он избрал свой путь, и я бы ни в чем ему не отказывала, если бы наши дети были сыты и одеты. Но ты же видишь, в каком они плачевном положении. Муж позабыл нас и бросил на произвол судьбы. Он делает то, что должен, за что я его уважаю, но участь вот этих троих мне небезынтересна.

— Разве он не видит, что сталось с тобой и детьми, когда навещает, — ведь он навещает вас, не так ли?

Женщина, глядя куда-то поверх плеча незнакомца, молвила:

— Порой он приходит к нам, если нет никаких других дел. Но когда муж здесь, то ему есть дело лишь до угодливой супруги, и я не отказываю ему. Я исполняю супружеский долг, но более тому не рада. Не говоря о позоре, он сделался важным человеком среди сильных мира сего. Муж вкусно ест, спит на мягкой постели, ходит в чистой одежде — все его устраивает. Если бы он только увидел, что наш дом починен, мальчики ходят в хитонах и Талия одета в пеплос; дочь входит в возраст, когда стоит уделять одежде побольше внимания. Если бы он только озаботился поисками мужа для нее!

Талия хмуро взглянула на мать:

— Не нужно мне ни новой одежды, ни мужа.

— Обязательно нужно, — заверила дочь женщина. — Коль отец не заботится о твоем будущем, да будет так; но ты заслуживаешь большего. — Горечь этих слов заставила девочку вздрогнуть, и мать сменила тон. — Но я не могу быть столь безответственной и поглощенной лишь собственными мыслями, как он. Что же станет с тобой, если я тоже не буду присматривать за тобой?

Очевидно, что не в первый раз вели мать с дочерью этот спор, и ни одна из них не потрудилась продолжить его.

Женщина вновь повернулась к незнакомцу:

— Итак, ты видишь, какова наша жизнь.

— Вижу, — ответил чужестранец и сменил тему разговора. — Ели ли вы сегодня?

— На завтрак у нас было немного сыра, — уклончиво ответила женщина.

— Что означает, что сама ты не ела. Смею предположить, что ты отдала все детям? — Он поднял руку, чтобы остановить готовые сорваться с губ женщины возражения. — Есть ли у тебя дома какая-то еда?

— Немного муки и козье молоко, — сказала женщина, пораженная тем, что приходится выдать ему все секреты. — Я добавлю туда горсть орехов и сделаю нам всем лепешки.

— Едва ли лепешки можно назвать полноценным питанием, особенно для ребенка во чреве. — Незнакомец внимательно посмотрел на троих детей, потом снова обратился к их матери: — Сгодится ли тебе на ужин мясо и связка лука?

Женщина разразилась неожиданно громким смехом:

— О да, и еще в самый раз придется масло, дыни, чеснок, капуста и сыр.

— Конечно, — сразу согласился незнакомец. — Все это и многое другое. Но есть ли у тебя сосуды для приготовления пищи? И дрова для очага?

— Что за дело тебе, незнакомец? — требовательно вопросила женщина и умолкла.

«Правда, что за дело?» — мысленно спросил себя мужчина и решил, что его действия объяснялись как любопытством, так и состраданием.

— Я бы хотел разделить твои заботы, — вслух сказал он. — Если позволишь. — Мужчина опустил голову. — Если тебе обязательно нужно объяснение, назови это хоть моей прихотью.

— Подобные прихоти могут обойтись слишком дорого. — Она вновь потерла переносицу. — Я не хочу быть тебе обязанной. Мне нечем расплачиваться, разве что жизнями собственных детей.

— Бояться меня у тебя нет причины, — отвечал незнакомец, а Талия уже тянула мать за одежду.

— Мама, я есть хочу, — тихо, почти шепотом, сказала она матери.

— Мы все голодны, дочка, — проговорила женщина.

— Если не возражаешь, я принесу тебе продукты, горшок для их приготовления и хлеб. — Незнакомец видел недоверие на лице женщины. — Я не насмехаюсь над тобой, поверь мне.

— Стараюсь изо всех сил.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно кивнул незнакомец. — Стоит тебе немного помочь, и вы заживете гораздо лучше.

Женщина впилась взглядом в лицо чужестранца и сказала:

— Если ты хочешь этим опозорить моего мужа…

— Сдается мне, что он справился с этой задачей и без моей помощи, — отрезал незнакомец в черном египетском одеянии и персидских башмаках.

Женщина тут же ощетинилась:

— Он хороший учитель, мой муж, хоть и не хочет содержать нас. Он выдающийся человек, герой, трудящийся во имя величия, старающийся учить так, чтобы его учение осталось в веках. Быть может, он обращается с нами ничуть не лучше, чем большинство бедняков обращаются со своими собственными семьями, зато он обладает знаниями, которыми делится с человечеством, и это непременно оценят по заслугам. Если бы только он не столкнулся с властями! — Женщина расправила плечи. — Он наделен знанием и достойно излагает его, а то, что никому не удалось запугать его, даже делает ему честь. Возможно, он подошел к выбору учеников не очень благоразумно и сделался бельмом на глазу у важных господ, но его учение стоит того, чтобы быть услышанным.

— Быть может, все, что ты говоришь, — правда. Если он хороший учитель, значит, заслужил похвалу. Только он требует от тебя и детей непомерно высокой цены за свое учение, раз вы голодны, а он — нет, — сказал незнакомец, полностью отдавая себе отчет в том, что незнаком с точкой зрения мужа женщины на это дело, зато остро ощущая лишения, выпавшие по его воле жене и детям. Он чувствовал, как беспокойные мысли женщины трепещут и бьются, словно рыбы в тенистом уголке озера, и задавался вопросом: каковы эти мысли?

Женщина скрестила на груди руки.

— Не хочу видеть, как мужу причиняют вред, но здесь я не властна поделать что-либо, поэтому я сделаю все возможное для того, чтобы наши дети больше не страдали из-за его безрассудства. — Она подняла голову. — Отец мой занимался производством веревки и неплохо зарабатывал, снабжая товаром каменоломни и строителей храмов. Именно он устроил для меня этот брак, потому что считал, что мне пойдет на пользу выйти замуж за ученого человека. Если бы он был жив, то ужаснулся бы моей жизни.

Незнакомец кивнул и взглянул на храмовый комплекс на вершине ближнего холма.

— В Афинах немало работы для производителей веревки.

— Верно, — с гордостью сказала женщина. — Мы жили в крепком доме, всегда были накормлены досыта. Все мои сестры получили приданое — не очень большое, но достаточное для того, чтобы… — Она внезапно умолкла, словно испугавшись, что сболтнула лишнего. — Пока отец был жив, он помогал нам, и муж благодарил его за это.

— Жаль, что твой отец не прожил дольше.

Женщина пожала плечами:

— Женам подобает разделять участь мужей. По крайней мере, я не привязана к четырем стенам, как происходит с большинством женщин.

— Точно, эта участь тебя миновала, — согласился незнакомец и решительно продолжал: — Пока подготовь очаг, а я вскоре вернусь с едой и горшком, как и говорил. Также тебе пойдет на пользу немного отдохнуть.

— Отдохнуть? — рассмеялась женщина. — Я приготовлюсь к твоему возвращению. — Она искоса взглянула на козу. — Подою вот ее. Будет детям хоть что-то, кроме воды.

— Я вернусь, — повторил незнакомец, заметив сомнение в глазах женщины.

— Да на здоровье, — проговорила она, отпуская его.

Чужестранец шагнул назад, не спуская глаз с троих детей, подавленно последовавших за матерью в дом. Обдумал увиденное и услышанное, затем повернулся и пошел обратно вниз с холма к агоре, рыночной афинской площади, где крестьяне продавали продукты, торговцы предлагали всевозможный товар, а в дальнем конце можно было приобрести любой домашний скот. Взглянув на предлагаемую снедь, чужестранец купил забитого барашка, целый мешок перца, связку виноградных листьев, по пучку мяты и базилика, две связки лука и одну — чеснока, бутыль масла, большую бледно-зеленую дыню, головку сыра, три плоских хлеба, железный нож с деревянной ручкой, мех вина, большой железный горшок и вязанку дров. Затем он выбрал отрез зеленого льна и мягкой колхидской шерсти. Все покупки он погрузил на низенькую тележку, заблаговременно купленную при входе на базар, и, накрыв все куском грубого полотна и перевязав толстой бечевкой, двинулся к дому женщины, нарочно делая вид, что тащить ему ужасно тяжело, дабы не привлекать ненужного внимания к своей удивительной силе. Взбираясь вверх по холму, он размышлял о том, чем бы ей еще помочь. Он практически не сомневался в том, что она не примет подарки или предложения помощи, но, быть может, что-то можно сделать относительно ее старшего сына. Всю дорогу до самого дома бедной семьи он перебирал возможные варианты благодеяний и вдруг в покосившихся воротах заметил двух солдат с копьями. Он замедлил шаг, пытаясь разобрать, что происходит.

Один из солдат заметил чужестранца и нацелил на него копье.

— Ты. Остановись.

Чужестранец подчинился приказу. Спросил:

— Что-то случилось?

— А то ты не знаешь, — грубо бросил солдат, насмешливо глядя на чужестранца в черном египетском одеянии.

— Откуда мне знать? — спросил тот, стараясь, чтобы в вопросе прозвучало лишь любопытство без примеси вызова.

— Этой женщине ты несешь… — начал солдат.

— Я принес еду для детей, — почтительно проговорил чужестранец.

— Зачем? — тряхнул копьем солдат.

— Дети голодны, женщина беременна, — ответил тот.

— Не одна она такая в Афинах, многие женщины живут не лучше. Отчего приносить пищу именно этой, чей муж — враг народа?

— Я несу еду не мужу, а женщине и детям. — Чужестранец похлопал по укрытым холстиной волокушам.

— Конечно же ему, — решил солдат.

— Нет. С мужем я незнаком, — спокойно возразил мужчина. — С этой женщиной я встретился случайно и ничего не знал о ее муже, пока она сама мне не рассказала.

— Но ее муж осужден, — саркастически сказал солдат и ткнул товарища в плечо. — А вот этот пришел сюда совершенно случайно.

— Точно, — подтвердил незнакомец.

— Замечательно! — рассмеялся солдат. — Похвальная ложь.

— Если вы считаете, что я лгу, то можете обвинить меня во всеуслышание. И вы узнаете, — продолжал чужестранец, не позволив солдату вновь раскрыть рта, — что хоть я не египтянин, но приехал из Египта, где жил некоторое время. — Он не упомянул, что время, проведенное там, исчислялось столетиями. — Три дня назад я прибыл на торговом судне «Крылья Гора», которое привезло в Афины ткань, финики и папирус. Ежели вам надобно, чтобы мою личность подтвердил кто-то еще, спросите у Эрастоса, который занимается отправкой торговых судов в Пирее, он замолвит за меня словечко. Также это подтвердит мой слуга, египтянин по имени Омтехотеп, который сейчас в доме Филетидеса Тимонестеоса. По специальности я врач, а также партнер торговой компании.

— Зачем врачу торговля?

— Всякий хороший целитель стремится улучшить свое мастерство. В дальних странах можно закупить вещества, травы и другое необходимое для врачевания, — вежливо, хотя и с важным видом объяснил чужестранец. — Члену торговой компании легче приобрести то, что требуется врачу.

— И тебя зовут?.. — видимо раздражаясь, спросил солдат. — Должно же быть у тебя имя.

— Джерман Рагош-ски, — незамедлительно назвался чужестранец, скомбинировав одно из имен, под которыми был известен в Египте, с родовым именем из далекого детства. — И как я уже говорил, я являюсь совладельцем компании торговцев Эклипса.

— Фамилия не египетская и, уж конечно, не греческая, — задумчиво проговорил солдат. — Надо спросить офицера, можешь ли ты передать вот этот подарок, — он придал слову саркастическую окраску, — женщине с детьми.

— А почему ваш офицер вообще пришел сюда? — спросил Рагош-ски, задав вопрос так, чтобы он прозвучал не как вызов, а как праздное любопытство.

— Решилась участь ее мужа, а ее — определится поутру. Похоже на то, что рабство станет ее уделом и участью ее детей. Ей необходимо кое-что подготовить, кое-что распланировать. Она должна быть готова. — Солдат подтолкнул локтем сослуживца. — За девочку дадут немало: хоть она очень юная, зато весьма многообещающая.

— Точно, — откликнулся второй солдат, и голос его звучал так, словно все ему безмерно наскучило. — Ее следует продать даже в том случае, если всех остальных казнят.

— И мальчиков тоже, мне кажется, — уточнил первый. — Жаль, что младший не… нормальный.

— Мало на что такой может сгодиться, — фыркнул второй, тяжело опираясь на копье. — Не нравятся мне подобные задания.

— Не ходить же офицеру одному! — возмутился первый. — Что, если у женщины с детьми окажутся друзья?

— У них есть друг, — подал голос Рагош-ски.

— Но ты-то здесь не ради того, чтобы сражаться с нами. К тому же ты иноземец, а в этом случае схватка вдвойне неразумна, — улыбнулся первый солдат. — Но кое-кто из местных мог оказать сопротивление и встать на их защиту.

— И мы вдвоем могли бы и не справиться с ними, — пожал плечами второй, разглядывая Рагош-ски так, словно оценивал его. — Ты же мне опасным не кажешься.

Рагош-ски слегка поклонился.

— Сейчас не время, — рассмеялся он.

Солдаты захохотали вместе с ним и, вероятно, продолжили бы разговор, если бы из дома не вышел офицер, за которым, выкрикивая оскорбления и проклятия, семенила женщина, на которую воин не обращал ни малейшего внимания. Надев на голову украшенный гребнем из лошадиного хвоста шлем, он подал солдатам сигнал следовать за ним и напоследок крикнул через плечо:

— Через два дня мы вернемся, а тебе советую смириться с обстоятельствами!

Женщина вскрикнула:

— Тогда мой муж будет уже мертв! Мне нужно время, чтобы оплакать супруга вместе с детьми. Мы должны принести жертвоприношения.

— Оплачешь в рабстве. Боги благосклонно примут твою молитву, ведь в рабство ты попадешь по вине мужа. Но, как мне кажется, ученики твоего супруга, может статься, выкупят тебя вместе с детьми, — бросил ей в ответ офицер, удаляясь от убогого домишки большими шагами; следом за ним тронулись солдаты.

— Лучше бы тебе, Рагош-ски, не появляться здесь завтра, — посоветовал солдат, задававший вопросы. — Это тебе будет не на руку.

— Не исключено, — бросил Рагош-ски, замечая тем временем, что старший мальчик смотрит на него через дырку от выпавшего сучка в дощатой стене лачуги.

— Короче, я тебя предупредил, — провозгласил солдат уже возле первого поворота на улочке.

С суровым выражением лица Рагош-ски смотрел на удалявшихся военных. Он понимал, что следует принять решение незамедлительно. Как только солдаты скрылись из виду, он отворил ветхую калитку и двинулся к дому, не забыв о тележке.

— Знаю, время не самое удачное, но вам понравится то, что я принес, — сказал чужестранец, чтобы объявить о себе и представить плоды своих трудов.

Женщина с изумлением воззрилась на него.

— Не думала, что ты вернешься, — ошеломленно сказала она. И продолжала смотреть на мужчину, словно не веря собственным глазам. — Ты принес…

Дочь стремительно выскочила из ниши, где пряталась.

— Еда! Он принес еду! — Она хлопнула по грубой ткани, покрывавшей тележку. — Я чувствую запах пищи!

Мать обхватила ее за плечи:

— Успокойся, Талия.

Девочка изо всех сил постаралась сдержаться, отошла от тележки и лишь пробормотала тихонько:

— Я голодна…

— Все мы голодны, — сказала женщина, и голос ее выдавал безмерную усталость. Она взглянула на Рагош-ски. — И ты принес то, что обещал?

— Взгляни же сама, — предложил чужестранец, нагибаясь, чтобы развязать веревку.

Когда женщина откинула покрывавшую тележку ткань и увидела принесенную ей еду и горшок, повисла долгая тишина.

— Ты… так добр. — Она произносила слова резко, так, будто они незнакомы ей и она впервые их выговаривает. Наклонившись, коснулась двух отрезов ткани. — Так добр.

— Если я принес то, что ты хотела увидеть, тогда я удовлетворен, — сказал Рагош-ски и отошел, чтобы женщина смогла разгрузить тележку.

— Завтра, в это же самое время, когда солдаты явятся опять, еда нам уже больше не понадобится. Они не позволят взять ее с собой, — вздохнула она. — Но зато сегодня у нас будет прекрасный прощальный ужин. Может, я даже успею сделать нам новую одежду, и тогда мы будем не так похожи на нищих.

— Вам вовсе не нужно быть нищими, — сказал Рагош-ски.

— Не нужно; мы станем рабами, — ровно, без всяких эмоций сказала женщина.

— Рабами вам тоже незачем быть, — отрезал чужестранец.

— Ты же видел солдат — наша участь предрешена, — резко бросила женщина.

— Тогда я надеюсь, что большую часть вечера ты посвятишь раздумьям над моим предложением. — Рагош-ски замолчал, чтобы удостовериться, что все внимание женщины обращено к нему. — Должно быть, власти не дадут тебе уехать из Пиреуса, но они не станут, ибо не смогут, наблюдать за Мегарой, и я могу устроить тебе путешествие вместе с торговым караваном воловьих повозок, отправляющихся туда на рассвете. И уже оттуда я помогу тебе по суше добраться до Коринфского залива или же морем отправиться на какой-нибудь остров, который ты укажешь. Согласно своим желаниям ты изберешь путь в этом мире. В любом месте найдешь себе работу по силам.

— Так ты ждешь, что я стану работать? — На сей раз женщина едва не расхохоталась.

— Нет; ты сама хочешь себе работы. Ведь весьма недвусмысленно дала понять то, что не веришь в помощь, которую оказывают безвозмездно. — Он взглянул на детей. — Если тебе по душе какое-то определенное занятие, то скажи мне об этом, и я помогу тебе подыскать достойную работу. Все вы будете вместе, детей не продадут, и ты сможешь родить ребенка в безопасности.

Женщина посмотрела на своих детей.

— Не хочу потерять их.

Рагош-ски улыбнулся:

— Конечно. Достаточно того, что ты теряешь мужа. Завтра вернутся солдаты. Но ведь они не собираются караулить тебя всю ночь, верно?

— С чего бы им так утруждаться? — Женщина выложила продукты на узкий дощатый стол и крепко сжала губы. — Они знают, что некуда мне податься, некуда вести этих детей. — Она покачала головой. — Они знают, что завтра найдут нас именно здесь.

— Море плещется о многие берега, — сказал Рагош-ски.

Женщина лишь резко рассмеялась в ответ:

— Что за корабль повезет нас? Мегара — очень хорошо, конечно, но что потом? Кстати, какой торговец согласится взять нас в свою воловью повозку? Да и потом, считается, что женщина на корабле приносит несчастье, а у меня нечем платить за проезд. К тому же женщину в пути подстерегает множество бед. — Она взяла головку чеснока и вдохнула ее аромат. — С таким же успехом я могу пытаться добраться до Тессалоников или же доплыть до Родоса.

— Все можно устроить, — кивнул Рагош-ски.

— Зачем? — Она вздернула подбородок и смерила его взглядом. — Чтобы увезти нас подальше, а потом продать в дальние страны, далеко-далеко от Афин, где здешние обычаи и новости ничего не значат?

— Отнюдь. Для того, чтобы ты с детьми оказалась на безопасном от Афин расстоянии и под защитой тех, кто хочет тебе помочь, — ответил Рагош-ски.

— Знаешь таких людей? — горько рассмеялась женщина.

— Да, — просто ответил мужчина. — Я.

Женщина отвела взгляд.

— Ты искушаешь меня, незнакомец.

— Можешь звать меня Рагош-ски, — предложил он. — Тогда я буду не таким уж и незнакомцем.

— Весьма труднопроизносимое имя, его непросто выговорить. Оно лишний раз будет мне напоминать, что ты чужестранец. — Она взглянула на детей, притаившихся в углу, затем пожала плечами, принимая решение. — Подойдите сюда. Помогите разложить продукты. Ткань положите в короб. Талия, возьми дрова и разведи огонь, чтобы я могла приготовить ужин. — Женщина взяла новый кухонный нож, провела по лезвию большим пальцем и удовлетворенно кивнула. — Заточен на славу.

— Так сказал торговец, — подтвердил Рагош-ски.

Женщина поднесла нож к дыне, и тугая кожура лопнула, обнаружив под собой сочную ароматную мякоть со спелыми семенами.

— Думаешь, есть такое место, где я буду в безопасности? Где смогу жить спокойно?

— Да, — ответил Рагош-ски. — В Халцедонии вдовам дозволено продолжать дело мужей до тех пор, пока старший сын не вырастает и не наследует дело.

Женщина усмехнулась словам чужестранца:

— Какой из меня учитель?

— Если муж твой незнаком жителям Халцедонии, что же мешает тебе выбрать занятие по душе? — вопросил Рагош-ски. — У тебя будут документы, удостоверяющие твое право поступить так, а не иначе. Также можно сделать тебе документы, в которых будет сказано, что ты лишилась своего дела, его никак не восстановить. Итак, до тех пор пока у тебя достаточно денег, никто не будет приставать с расспросами.

— Откуда мне взять денег? Если бы они были у меня, то тебе не было бы нужды покупать все это.

Женщина взяла мех с вином, откупорила его и отпила кроваво-красной жидкости. Вызывающе глядя на чужестранца, спросила:

— Хочешь вина?

— Нет. Но благодарю тебя за то, что предложила. Вина я не пью.

Собеседница внимательно смотрела на чужестранца.

— Могу ли я предложить тебе что-нибудь еще?

— Возможно, — согласился тот. — Но не сейчас.

Женщина взяла с конца стола старую деревянную чашу и, наполнив вином, протянула дочери:

— Поделись с братьями, душенька.

Талия с улыбкой на устах осторожно отпила глоток, причмокнула и передала чашу ближнему брату. Вытерла рот тыльной стороной ладони и жадно впилась глазами в разрезанную пополам дыню.

— Мама?

— Возьми дыню, отдай семечки козе и съешь кусочек. И не забудь о том, что нужно делиться. — Женщина закупорила бурдюк с вином и посмотрела на Рагош-ски. — Скажи, отчего ты готов сделать для меня так много? Только не нужно ссылаться на прихоть.

Рагош-ски отвечал ей неторопливо, обдумывая каждое слово:

— Большинство людей здесь, в Афинах, так же как и во всем мире, живут, словно… сомнамбулы, что бродят во сне. Они существуют, но живы лишь отчасти, жизнь их не бьет ключом, они не погружены в жизнь. Те же, кто живет по полной, — как путеводные звезды.

— Ты не можешь думать, что я одна из них, — недоверчиво качая головой, откликнулась женщина. — Как могу я?

— Мои слова относятся не к ситуации, — сказал Рагош-ски, вспоминая многие десятилетия, проведенные в храме Имхотепа, — а к внутренней истине.

— Теперь ты говоришь, словно мой муж, — улыбнулась женщина, взяла желтый и зеленый перцы, разрезала пополам и, удалив семена, по привычке разложила их сушиться на узкой полке.

— В этом случае ему известна твоя истинная ценность, — сказал Рагош-ски.

— Он называет меня сварливой теткой и даже хуже того, — отвечала женщина, энергично нарезая перцы.

— Вот здесь он не прав, — кивнул Рагош-ски.

Женщина застыла с ножом в руках.

— Спасибо тебе за эти слова, — тихо сказала она, с осторожностью принимая похвалу.

— Завтра ты уедешь, и тебе больше не придется отвечать за его поступки, — кивнул ей чужестранец.

— Мне бы хотелось, чтобы он узнал о моем решении уехать отсюда, если я приму таковое. — Она продолжала кромсать перцы, превращая их в овощную кашу.

— Отнесу ему весточку, если хочешь, — согласился Рагош-ски.

Женщина ссыпала нарезанные перцы в большой горшок и занялась луком. Острый аромат вмиг разнесся по крохотной хижине.

— Думаю, уж лучше выбрать тебя, чем солдат, — задумчиво сказала она. — По крайней мере, ты передашь ему, что мы в безопасности.

— Значит, ты согласна ехать? — спросил Рагош-ски.

— Не знаю. Но скажи ему, что мы с друзьями, или что-нибудь в этом роде, что хочешь, раз это все равно неправда. — Краем ладони они столкнула в горшок нарезанный лук.

— Неправда? — переспросил он, не в силах разгадать намерения женщины.

— Он говорил, что готов принять все, что угодно, — проговорила она, по-прежнему глядя куда-то вдаль. — И я убеждена, что сказал он это искренне. Но что, если ученики убедят его совершить сделку? Что же тогда будет с нами? — Она наклонилась, взяла ягненка, положила на стол и приготовилась снимать с костей мясо. — Скажи ему все, что угодно, расскажи ему такую историю, которая, как тебе покажется, больше всего нам на руку — детям и мне.

Рагош-ски быстро кивнул:

— Как скажешь.

— Это необходимо сделать для нашей же пользы. — Она перестала работать ножом, чтобы взглянуть на него. — Не важно, какое решение приму я, но я благодарна тебе за все, Рагош-ски.

Он долго молчал. Потом спросил:

— Как зовут твоего мужа? Кого я должен искать в тюрьме?

— Имя его — Сократ. Меня зовут Ксантиппа. — Женщина швырнула на доску седло барашка и принялась резать его на маленькие куски.

— Я займусь этим, — сказал Рагош-ски.

— И вернешься до восхода? — уточнила Ксантиппа. Ее дети, каждый с куском дыни в руках, как раз вбегали в хижину. Оба мальчика радостно вопили.

— Конечно. До восхода.

Ксантиппа поспешила урезонить детей.

— К рассвету я непременно решу, как поступить, — пообещала она. — Надеюсь, что сон придаст мне мудрости.

Направляясь к двери, Рагош-ски кивнул со словами:

— Тогда желаю тебе сладких снов и спокойной ночи.