Счастливого пути!

ДЕЛО «МЕДУЗЫ»

Многие объясняли события на «Медузе» роковой случайностью. И только Притт сумел быстро доказать, что «Медузой» надо заняться очень серьезно и судить ее команду военным судом, так как события на ней развертывались в опасной и подозрительной близости к секретной базе на острове Паранаве. Правда, Притт совсем не стремился на место происшествия и был неприятно поражен, когда его самого направили на Паранаву. Теперь ему приходилось делать веселое лицо при плохой игре, сидя на верхнем этаже дряхлого туземного дома.

Притт нарочно начал допрос с самого молодого из матросов, и все же он изумился, увидев перед собою почти мальчика в грязной, изорванной одежде. Быстро перебрав в уме свои испытанные приемы, следователь остановился на отечески-укоризненном тоне.

— Какой у вас нехороший вид! Должно быть, совсем потеряли сон? Садитесь. Курите.

— Спасибо. Я не курю, мне это вредно, — плаксиво ответил Мэзон.

«Какой это матрос! — думал Притт. — Несомненно, свежий ветер приводит его каждый раз в ужас. Всех своих друзей он выдаст без единой запинки, стоит только пообещать ему надежду на спасение…».

— Меня никогда в жизни еще не допрашивали, — сказал Мэзон, горестно качая головой. — Я не знаю, что рассказывать о себе, о том, что произошло на «Медузе».

— Рассказывайте все подробно, искренне. Как своему лучшему другу. В моих руках ваша жизнь и свобода. Как вы попали на «Медузу»?

Мэзон от страха начал заикаться. Он хватал воздух ртом, шевелил губами, но ни единого звука не вырывалось из его горла.

Кто-то у самого дома несколько раз выстрелил из пистолета, и наступившая потом тишина казалась такой глубокой, такой давящей, что Притту захотелось нарушить ее, ударить кулаком по столу, закричать на несчастного труса, скорчившегося перед ним. Но следователь решил, что на Мэзона эта полная, как в могиле, тишина должна действовать особенно сильно. Притт терпеливо молчал, стиснув пальцы на толстой папке с надписью: «Дело „Медузы“».

— На «Медузу» срочно собирали матросов с различных кораблей и платили неплохие деньги, — наконец сказал Мэзон. — Я тогда плавал на «Алмазе». Меня рассчитали вместе с Вильямом Лесли. Тоже радистом. Мы узнали, что на «Медузу» требуются люди и матросы, идут туда неохотно, так как она пользовалась славой морского гроба, могущего отправиться на дно в любой шторм. Но у нас с Вильямом не было выхода.

Мы прибыли в порт уже ночью и долго блуждали по разным причалам, пока нам не указали, где стоял корабль.

Притт видел «Медузу». Первоначально она предназначалась для перевозки бананов и ананасов. Чтобы понизить температуру фруктовых трюмов, кораблестроитель вынес котел на палубу в кормовой части судна, и это придало «Медузе» странное сходство с каравеллой Колумба. Потом ее приспособили для уничтожения магнитных мин. Но переделки военного времени не прибавили красоты старой развалине.

— Не понравился вам ваш «линкор»?

Мэзон угодливо засмеялся.

«Неужели это наша „Медуза“?» — сказал я Лесли.

«А ты думал, что будешь плавать на королевской яхте? — сердито ответил он. — Теперь надо радоваться, что мы попали хотя бы на такой корабль. Но даже сумасшедшему не придет в голову послать этот старый сундук в дальний рейс. Недаром его и впихнули сюда, среди барж в торговом порту».

Лесли был принят вторым радистом, а я — палубным матросом, хотя корабельную радиотехнику знаю ничуть не хуже Лесли. Через несколько дней «Медуза» — отправилась на юг. Прошли Антильские острова, Ямайку. А в Гонолулу мы узнали, для чего предназначался этот пароход. На него долго грузили какую-то удобрительную смесь для Индии. Она была рыхлой, белой и пахла тухлой рыбой. Грузили «Медузу» почему-то по ночам. Некоторые из команды сразу списались на берег, узнав, что предстоит такой далекий рейс.

Команда «Медузы» состояла из людей разной национальности — американцев, англичан, французов, шведов, голландцев…

— Вы ведь и сам, судя по фамилии, француз?

— Да. Днем все объяснялись на исковерканном английском языке, и только вечерами, в песнях, люди вспоминали родную речь. Но песни совершенно прекратились, когда мы узнали, что обратного рейса «Медузы» не будет. Ее машины, оказалось, проданы какой-то индийской компании, вырабатывавшей искусственный лед, а корпус должен был пойти на слом.

Для нас это означало расчет в день прибытия в глухой, мертвый порт. Тщетные поиски нового места, голодное существование — вот что ждало нас всех. Матросы сделались угрюмыми, раздражительными. Кочегар Лятиф-Заде как-то рассказал о пароходе «Лиссабон», команда которого выбросила за борт капитана и всех офицеров и высадилась на пустынном берегу. Но его рассказ не имел успеха, даже когда он сознался, что сам плыл на «Лиссабоне» — «и, как видите, жив и здоров»…

Лесли предложил иной путь: потребовать у капитана выплаты денег еще за два месяца и бесплатного доставления нас в Америку.

«Но для этого вы должны быть единодушны, — говорил Лесли. — Капитан и офицеры всячески будут пытаться разобщить нас, — может быть, отдельными подачками, может быть, угрозами».

— Единодушны? — переспросил Притт. — Лесли так и сказал: «Единодушны»?..

— Да, он очень любил подобные слова. Единодушие. Союз…

— Продолжайте.

— Капитану, конечно, не понравилось заявление команды. Он ответил, что на нашем пути есть острова, где к взбунтовавшимся матросам применяют простой закон: петля на шею.

После этих слов капитана матросы стали еще мрачней, а вокруг Лесли образовалась тесная группа из шести человек: Джонсона, Эрмана, Мустирка, Шефера, Ван-Буга, Шанто.

— И… Мэзона?

Матрос помолчал.

— Да. И меня. Лесли, когда хотел, мог и чёрта обвести вокруг пальца, а ведь я почти мальчишка, — сказал жалобно Мэзон.

— По вечерам матросы собирались на баке и угрюмо молчали или рассказывали про свои Седы. У каждого находилось что-нибудь. Наше настроение не стало лучше, когда Лесли однажды открыл нам истинное назначение груза, наполнявшего трюм: под видом удобрения мы везли смесь, которая должна была на очень большой территории уничтожить будущий урожай сахарного тростника. «Нашим сахарным компаниям очень невыгодно появление новых конкурентов. Особенно в Азии», — так все объяснил Лесли.

— Откуда он узнал это?

— Лесли случайно подслушал спор помощника капитана с главным механиком, которому история с удобрением, видимо, не нравилась. Чтобы убедить нас, Лесли собрал немного удобрения, забившегося во время погрузки в разные щели, и сделал опыт со старым кактусом, лет десять стоявшим в горшке в кают-компании. Через три дня кактус, который нельзя было уничтожить даже кипятком, превратился в слизистую вонючую массу.

«Мы везем голод и смерть множеству людей, — твердил Лесли, — мы отравим землю неизвестно на какой срок в стране, где каждый клочок почвы пригодной для земледелия, — драгоценность».

— Что же команда?

— Возмущалась. Большинство было подавлено мыслями о собственной судьбе. Но нашлись решившие, что груз «Медузы» не должен прибыть на место.

— Кто?

Мэзон замолчал. Его частые и длинные паузы, сама его манера говорить — медленно, не пропуская подробностей, не имевших, по мнению следователя, прямого отношения к делу, — очень раздражали Притта. Но следователь сдерживался, считая, что такой человек, как Мэзон, иначе не может излагать свои мысли. Притт опасался, что, сокращая рассказ, Мэзон невольно упустит важнейшие детали.

— Лесли… Джонсон… Эрман… Мустирк… Шефер… Ван-Буг… Шанто… Они задумали сжечь «Медузу».

— А вы?

Мэзон вздрогнул и движением испуганной черепахи втянул шею.

— И я, — прошептал он, словно боясь, что его признание кто-нибудь подслушает.

— Не думайте, Мэзон, что я стараюсь погубить вас, — сказал Притт тоном, которому он попытался придать дружеский оттенок, — но наше дело требует точности. Абсолютной точности. Как вы… Как Лесли решил сжечь «Медузу»?

— Ее груз нуждался в постоянном охлаждении трюма, потому что иначе нижние слои химического порошка начинали перегреваться и могли самовоспламениться. Поэтому для перевозки удобрения и выбрали «Медузу» с ее мощной системой охлаждения. Температура в трюме всегда поддерживалась на уровне десяти градусов. В трюме был установлен прибор для измерения температуры. Главной его частью являлся мостик Уитстона. Знаете, четыре плеча, образованные проволокою, имеющею большое электрическое сопротивление? К одной диагонали моста подведено питание, а к другой — измерительный прибор.

— Знаю, знаю. Когда-то я был морским инженером-электриком, — сказал Притт. Он взял карандаш и на листе бумаги быстро начертил квадрат со сторонами из ломаных линий, обозначавших сопротивление. Мэзон, внимательно следивший за рукой следователя, вдруг глубоко вздохнул…

— Одно из этих плеч служило термометром. Как только его сопротивление изменялось из-за повышения температуры, в трюме, сейчас же баланс моста нарушался, и в прибор, присоединенный к мосту, попадал ток. Этот прибор стоял в каюте капитана. Его стрелка при повышении температуры в трюме выше десяти градусов отклонялась и замыкала контакты реле, управлявшего пуском охлаждающих водоаммиачных батарей и вентиляторов.

Трюм очень хорошо охранялся, а все люди, обслуживавшие охлаждающую установку, получали большую плату и, по словам Лесли, продали бы собственных отца и мать, если бы за них дали хотя бы что-нибудь. Поэтому единственным способом уничтожения груза Лесли считал нарушение работы моста, автоматически включавшего охлаждение и вентиляторы.

— Пустячная задача! — сказал Притт, дорисовывая свой чертеж.

Мэзон покачал головой.

— Провода от моста до каюты капитана были заключены в стальные трубки, такие же, как те, которые защищали всю электропроводку на «Медузе». Просверлить эти трубки или добраться до проводов каким-либо другим путем мы не могли: они были слишком на виду. Оставалось только воздействовать на прибор при помощи токов, пропускаемых по защитным трубкам. Они везде шли, не касаясь друг друга и по великолепному дереву, которое было выбрано строителем «Медузы» для всех переборок. Только в одном месте трубки укреплялись на стальном кронштейне вместе с трубками, в которые были заключены провода двух ламп, никогда не горевших. Подключаясь к этим коротким трубкам, защищавшим осветительные провода, можно было воздействовать на провода прибора. Шефер, первый радист и электромонтер Мустирк соорудили в радиорубке специальный генератор и включили его в трубки, рассчитывая, что в проводах будут индуктироваться токи, мешающие работе прибора, включавшего охладители. Все это было выполнено с большим трудом и опасностью. Под каким-то предлогом Эрман прошел даже к капитану, чтобы посмотреть на результат работы. Стрелка прибора не обращала никакого внимания на все усилия Шефера, вертевшего ручки настройки своего генератора, и преспокойно включила на глазах Эрмана охлаждающие батареи.

Притт засмеялся.

— Ведь там провода между мостиком Уитстона и прибором в каюте капитана образовали бифилярную петлю: магнитное поле одного провода уничтожалось полем другого. И, кроме того, как вы могли стрелку, отклонявшуюся под влиянием одного переменного тока, остановить при помощи другого переменного тока, индуктированного в тех же проводах?

— Над этой задачей пришлось поломать голову. Лесли со своими друзьями чертил, рассчитывал, часто делал украдкой опыты в радиорубке.

Притт больше не смеялся. Перед ним оживало дело «Медузы». Он уже видел не призрак корабля, изученного им по документам, а подлинное судно со всей его командой, злополучный фруктовоз, до отказа начиненный ядовитой смесью.

В комнате было совершенно тихо. Слышалось только тяжелое дыхание простудившегося Мэзона и легкое скрипение пера следователя.

— Лесли додумался, что здесь надо было воспользоваться емкостной связью между трубками и проводами. Он менял частоту генератора и его мощность. Меня они заставили часами лежать ночью над установкой для охлаждения трюма и прислушиваться, что там творится. Обычно вентиляторы и охладители за ночь автоматически включались по нескольку раз. Мой слух улавливал звуки их работы. Но настала ночь, и тишина в трюме не нарушалась ничем. Лесли так настроил генератор, что его ток противодействовал току, управлявшему стрелкой прибора в каюте капитана. Я лежал, прислушивался, ворочался с боку на бок. Мне уже казалось, что палуба делается теплее, что я различаю в глубине парохода какое-то шипенье: словно известь полили водою. Мне было страшно. Пожар на море! Лесли рассчитывал, что удобрение воспламенится вблизи суши, на которую успеет высадиться команда. Но ведь он никогда не имел дела с этим удобрением и мог ошибиться. Все свои планы он строил на словах главного механика, подслушанных им.

— Вы должны были немедленно доложить обо всем капитану, — строго сказал Притт.

Он теперь смотрел на Мэзона как на мертвеца и порою даже удивлялся, что матрос сам не ощущает, что уже вычеркнут из списка живых.

— Я и собирался донести, — с обидой в голосе ответил Мэзон. — Тут, в этом спокойном доме, хорошо рассуждать обо всем, а ведь мы находились, можно сказать, на ящике с динамитом, к которому подведен горящий фитиль.

Видимо, Лесли по каким-то признакам понял, что настал решительный час. Обычно он, чтобы кто-нибудь случайно не обратил внимания на бездействие охлаждающих устройств, включал их много раз в день, но на очень короткое время. А тут он дал своему генератору полную волю. Никогда я не забуду того дня! Сразу после обеда я почувствовал что-то неладное. Запах тухлой рыбы носился над палубой, становившейся явно все горячее и горячее. Я бросился к командиру, но в трюме уже, наверно, было градусов пятьдесят. На моих глазах палуба у трюмного люка вдруг выгнулась, как дно банки с гнилыми консервами, и в образовавшуюся щель вырвалось белое удушливое облако. Потом начался настоящий ад. Матросы кинулись к спасательным шлюпкам.

Но капитан, которому в случае доставления груза в целости была обещана щедрая премия, попытался довести «Медузу» до берега с несколькими людьми, прельщенными наградой. Они все погибли.

Уже в начале следствия Притт установил виновность матросов «Медузы». Но это были только внешние улики, не объяснявшие причин заговора. А теперь ничтожная «Медуза» — дряхлая, обросшая травой и ракушками — представлялась следователю грознее целой эскадры: в ней таились силы, с которыми не справиться никакими средствами. Под влиянием собственной уверенности в несправедливости порученного дела часть команды проявила огромную настойчивость, изобретательность, смелость, чтобы уничтожить ценнейший груз и сорвать планы, тщательно разработанные одной из мощнейших компаний Америки.

Трусость, смертельный страх за свою драгоценную жизнь побуждают Мэзона выдавать товарищей, пускаться в такие подробности, каких не добиться у смелого человека никакими усилиями. Но все равно он погиб.

— Я доволен вами, Мэзон, — вы вполне оправдали мое доверие. Я буду ходатайствовать о вас. А сейчас предстоит лишь небольшая, хотя и довольно неприятная формальность — ваша очная ставка с Лесли и другими.

Мэзон опустил голову и несколько минут молчал, разглаживая пальцами латку на матросских брюках.

— Что ж, если это необходимо, я готов.

Притт взял телефонную трубку и вызвал комендатуру тюрьмы.

— Пришлите немедленно Лесли, Джонсона, Шефера, Ван-Буга, Эрмана, Мустирка, Шанто… Что?! Час назад я прислал за ними солдат морской пехоты? Вы пьяны, дежурный. Пусть к телефону подойдет комендант.

С мертвенно бледным лицом Притт выслушал сообщение о том, что главные обвиняемые по делу «Медузы» только что бежали вместе с неведомыми «солдатами морской пехоты». Их следы пока нигде не обнаружены.

Осторожно, словно стеклянную, Притт положил на место телефонную трубку и подошел к Мэзону медленным шагом лунатика. В сиявших, совсем изменивших выражение глазах матроса он прочел все. Следователь в своей практике применял разные способы допросов. Не брезговал он и «третьей степенью», после которой человека выносили замертво. Но сейчас Притт ни о чем не думал. В молодости он очень успешно занимался боксом, и им владело только одно нестерпимое желание — нанести Мэзону по нижней челюсти удар, ломающий шейные позвонки…

Матрос отлетел в угол комнаты и недвижно растянулся на полу. Но отсутствие постоянной практики у Притта сказалось: юноша был жив.

Военный суд на Паранаве работал со скоростью автоматических ножниц для металла. Председатель сначала наклонился к члену суда направо, потом налево, словно нажимая кнопки управления, и жизнь Мэзона мгновенно оказалась разрезанной на две неравные части — до и после приговора.

Мэзона поместили в маленький каменный амбар с толстыми, как у крепости, стенами.

Окна в амбаре не было, и только в две узкие прорези у крыши юноша видел небо.

Еще на «Медузе» Мэзон научился трудному искусству заставлять себя не думать о том, что напрасно терзает душу, чего все равно нельзя исправить. Главное — ни на одну секунду не выпускать путеводной нити, за которую ты успел ухватиться, прежде чем тобой завладел водоворот мучительных мыслей. Сейчас такой нитью для Мэзона были воспоминания о недавнем прошлом, которое он старался воскресить так, словно все происходило только вчера…

Мэзон вспомнил свою первую встречу с Лесли, вместе с которым и шестью другими матросами они организовали пожар «Медузы». Ах, этот шутник и весельчак Лесли! Как он, наверно, смеялся бы, если бы история со следователем Приттом не стоила головы Мэзона!

Пять выстрелов под окном дома, где производился допрос, были сигналом, что все товарищи Мэзона выведены из тюрьмы. Тогда надо было как можно дольше задержать Притта, чтобы он не позвонил в тюрьму, пока завершалась рискованная операция. В это время матросы добирались до безопасного пункта. Единственным средством для этого могло послужить сообща подготовленное «искреннее» признание. В этом признании все должно быть правдой, безукоризненной правдой, кроме роли самого Мэзона или другого матроса, первым вызванного Приттом. Только правда и могла обмануть хитрого, как бес, Притта. Участь всех восьми матросов все равно была решена заранее: расстрел. Они знали это…

— Выходи!

Туго натянутая нить воспоминаний оборвалась. Озноб пробежал по телу Мэзона. Он не думал, что это «выходи» раздастся так скоро.

Мэзон вышел из амбара, вздохнул всей грудью и, прощаясь, посмотрел в ту сторону неба, которую он видел из своей тюрьмы. Одинокая зеленая ракета, пронесшаяся невдалеке и тотчас погасшая, сделала темноту еще мрачнее. Но за короткое мгновение зеленой вспышки Мэзон успел разглядеть и фигуру солдата морской пехоты с автоматом в руке и чье-то тело, лежавшее у стены амбара.

— Идем, — сказал солдат очень тихо: — левее ракеты на дороге стоит «джип». Люди с «Медузы» должны еще поработать, парень! Не так-то просто теперь уничтожить нашего брата…