Счастливого пути!

МОРСКОЙ КОНЬ

На рассвете инженеру Иванову послышалось, что кто-то его позвал. Он вскочил с кровати и прислушался. Тишина. Только со второго этажа доносился шорох скользивших контактов автоматических электрических приборов. Иванов уже хотел лечь, но в этот миг звук повторился. Он походил на очень далекий, неясный призыв о помощи.

Торопливо одевшись, инженер выбежал из комнаты. Всходившее солнце окрасило золотом небо, море, скалу, на которой стояла лаборатория, и возвышавшуюся над обрывом круглую стальную башню. Звуки, разбудившие Иванова, шли оттуда.

Ага! Наконец-то заговорила!

Улыбаясь, Иванов быстро шагал по тропинке, протоптанной среди чахлых кустиков шалфея, мохнатые листья которых были унизаны сверкающими бусинками росы. Дойдя до обрыва, инженер остановился, прислушиваясь к странным, неразборчивым звукам — как будто в башне заключен глухонемой, всеми силами старающийся сообщить что-то очень важное, спешное.

Лаборатория на скале представляла собой один разросшийся прибор — механическое «ухо», день и ночь прислушивающееся к тому, что творится на море. Задачей установки было улавливать природный сигнал о приближении шторма и делать его слышным, громким.

Иванов прислонился плечом к автоматической сирене, от которой под землей был проведен в лабораторию кабель. Бормотанье механизма постепенно слилось в унылый, тревожащий сердце звук. Но для молодого инженера этот звук казался лучшей музыкой. В мечтах Иванов видел на берегах всех морей такие автоматы, предупреждающие рыбаков, что морю сейчас нельзя доверять.

«Идет шторм, — думал Иванов. — И, судя по звуку сигнала, очень сильный. Морскому коню придется сегодня здорово поплясать по волнам…».

Одинокую скалу, вздымающуюся над водой далеко от суши, когда- то давно назвали Морским конем за сходство с тем сказочным конем, который в бурю, весь в пене и травах, поднимается с глубокого дна, мчится по волнам и подхватывает тонущих моряков — отважных, настоящих моряков, и в последнюю минуту не проклинающих погубившее их море.

Акустическую лабораторию для исследования штормовых сигналов, посылаемых самим морем, построили на Морском коне потому, что сюда не доносились «шумы земли» — промышленные и транспортные, гул лесов и рек.

В хорошую погоду тут царствовала полная тишина, и даже чайки не нарушали ее своими резкими криками.

Сейчас вокруг Морского коня простиралась неподвижная водная гладь, и не верилось, что скоро она резко изменится. Но Иванов знал, что где-то далеко уже образовались волны и ветер, обдувая их, вызывает появление неслышных для человеческого слуха колебаний.

Обгоняя бурю, — даже ураган мчится примерно в 6 раз медленнее звука, — летят штормовые сигналы, словно невидимые буревестники… С тех пор как существуют моря и океаны, несутся над ними предупреждения, десять раз в секунду отбиваемые колоколом бури. Сколько человеческих жизней было бы спасено, сколько кораблей вернулось бы в свои гавани, если бы слух людей, начинающий улавливать звуковые колебания, совершающиеся не менее 16 раз в секунду, мог бы слышать шум надвигающегося шторма — удары «колокола бури», бьющего почти в 1,5 раза медленнее!..

Но даже после того, как голос шторма был открыт, для его изучения понадобились многие годы. Да и можно ли быть вполне уверенным, что работа уже закончена? В лаборатории Иванов в этом уже не сомневался, но здесь, лицом к лицу с морем, хранящим столько тайн, молодой инженер ощутил беспокойство. Вдруг он упустил что-нибудь важное?

«Надо еще раз проверить работу установки по отдельным звеньям», — решил Иванов, ускоряя шаги.

Четыре фасадных окна лаборатории были обращены к морю; вдоль противоположной стены тянулись ряды высоких стоек с аппаратурой. Здесь все как будто жило своей собственной жизнью. Вспыхивали и гасли разноцветные лампочки, медленно ползли вверх бумажные ленты самопишущих приборов, со щелканьем перескакивали цифры различных счетчиков. Самый аппарат, представляющий собой «ловушку» штормового сигнала, был основан на явлении резонанса и отличался большой простотой.

Главная трудность, стоявшая перед исследователями, заключалась в том, что местный ветер также создает колебания, почти не отличающиеся от сигналов идущего издалека шторма; их долго не удавалось отделить друг от друга.

Когда, наконец, была создана сложная система фильтров, позволившая надеяться, что она сможет отсеивать мешающие колебания, возникла новая задача: проверка и настройка всей аппаратуры оказались чрезвычайно кропотливым, утомительным даром.

Улавливался не сам «голос шторма», а уже измененный аппаратурой сигнал; и нужно было научиться разбираться в малейших оттенках звуков.

Иванов попросил оставить в лаборатории на Морском коне его одного, чтобы ничто не отвлекало внимания, чтобы он весь мог сосредоточиться на единственной цели. Дни и ночи проводил инженер с наушниками на голове. Порою, когда он долго охотился за едва различимым в хаосе звуков сигналом, ему начинало казаться, что он идет с завязанными глазами по очень высокому горному хребту, между бездонными пропастями с обеих сторон. До предела напрягая слух, Иванов старался не упустить своей путеводной «звуковой нити», но она вдруг почему-то обрывалась, и сердце инженера на миг замирало, словно он действительно летел в пропасть…

Теперь все это было позади. Настроенная аппаратура действовала четко и несколько раз ловила сигналы небольших штормов. Но лишь сегодня впервые заработала мощная установка, и голос шторма прозвучал не только в лаборатории, но и с башни над морем — с башни, являющейся прообразом будущих автоматических «сторожей погоды».

Иванов раскрыл толстый лабораторный журнал, в который он день за днем записывал наблюдения: «25 сентября. Шесть часов. Принят сигнал шторма. Полный штиль…».

В широко раскрытое окно лаборатории Иванов увидел необозримую гладь моря, блестевшую, как слюда. Он смотрел вдаль и на слух привычными движениями проверял действие установки.

Шторм идет с северо-востока. Оттуда, прямо на Морского коня, через несколько часов помчатся саженные волны с пенистыми султанами над грозно изогнутыми гребнями. И скорость ветра, и высоту волн, и силу их удара автоматически записывала аппаратура. На пленке запечатлевался звук штормового сигнала. Вся картина приближающейся бури, все ее беснования вокруг скалы как бы зарисовывались. Это победа науки, большая победа над стихией, удары которой скоро перестанут быть неожиданностью для человека.

Ну, а сейчас? Что ждет сейчас тех, кто находится в море?

Рука Иванова, державшая перо, дрогнула. Он вскочил и включил маленькую радиостанцию лаборатории.

Нетерпеливо поворачивая ручку настройки, инженер, наконец, услышал ответ на свои позывные:

— Слушает «Маяк».

Иванов узнал голос Травина, председателя рыболовецкого колхоза «Маяк».

— Здравствуйте, Николай Николаевич! Говорит Иванов. Где вы?

— У Черного мыса.

— Ого! Далеко… Как там? Тихо?

— Было, как в корыте. А теперь плоховато. Обманула нас тишина.

— Идите поскорее за мыс, в Песчаную бухту! Приближается сильный шторм.

Травин помолчал.

— Вряд ли успеем… Вышли мы сюда всей нашей флотилией, ведь здесь хамсу сейчас хоть ведром черпай! А на двух шхунах моторчики слабоваты…

— Посылайте сигнал бедствия!

— Не рановато ли, товарищ Иванов? Очень стыдно будет, если напрасно тревогу поднимем.

— Нет! Посылайте! Наш аппарат, предупреждающий о шторме, не ошибается.

Иванов выключил радиостанцию и, взглянув на часы, записал в журнал:

«Шесть часов тридцать минут. Штиль. У Черного мыса терпят бедствие шхуны колхоза „Маяк“».

В окно виднелось море, такое же гладкое, по-прежнему сверкающее солнечными бликами. Но цвет неба на горизонте как будто чуточку изменился. До прихода бури к Морскому коню можно было бы еще успеть сделать множество важных и интересных наблюдений, посмотреть, как ведут себя морские животные — крабы, морские блохи, рыбы-собачки…

Иванов снова взглянул на полоску на горизонте. Несомненно, она сделалась темнее. Придвинув к себе журнал, инженер написал:

«Выхожу на катере лаборатории на помощь судам „Маяка“».

Через десять минут, взревев мощными реактивными двигателями, катер «Пеламида», с свернутым на корме толстым буксирным канатом, рванулся в море.

Морской конь с гордо запрокинутой вершиной, походившей на голову лошади, пронесся мимо, и тень скалы на миг упала на зеркало в рубке «Пеламиды», в котором отражалось узкое лицо Иванова с гладко зачесанными черны ли волосами.

Как прощальный привет, прорвался вопль сирены и тотчас же снова утонул в гуле моторов.

Иванов резко увеличил скорость катера и взглянул в бинокль. На горизонте тянулась изломанная холмистая линия — волны, через которые надо было пробиться…