Сага о Кае Лютом

Глава 7

Спустя два волока, три реки, десятки спугнутых кораблей, что разлетались в стороны от одного лишь нашего вида, множество деревушек и несколько городов мы подобрались к озеру, которое здешние живичи называли Странцевым морем. К тому самому озеру, где ловили тварь, оказавшуюся вылюдью. На той стороне стоял Раудборг, или Велигород на живичском.

Скорее всего, слухи о нашем сражении в Смоленце дошли досюда, но никто по пути в Раудборг нас не обходил, так что в точности о нашем прибытии горожане знать не должны. Да и как купеческие пузатые ладьи, где гребцы в лучшем случае хускарлы, могут сравниться с нами?

Я долго сомневался, как лучше поступить. Стоит ли перекрыть реку Альвати, что ведет к озеру? Тогда в Раудборге не сразу узнают о том, что вернулись те самые норды. Но потом всё же передумал. Мы не знали здешних тропинок, и весть о нашем приближении дойдет до города очень скоро, только там будут знать о наших недобрых намерениях, а еще о числе воинов и их силе. Потому мы поступили иначе: в города и деревни на Раудборгской земле заходил один лишь «Сокол», «Лебедь» проходила мимо и будто бы наособь. Хальфсен выспрашивал у купцов, нельзя ли как-то обойти Раудборг по пути к Альдоге, неважно, волоком или реками. Ведь в Странцево море впадает не только Альвати. При этом Рысь прятал нашу силу, приближая ее к той, с которой мы уходили отсюда зиму назад.

Пусть в Раудборге ждут один лишь драккар с хускарлами-карлами, пусть думают, что мы хотим всего лишь вернуться домой, потому постараемся обойти город.

Для этого мы спрятали «Сокола» в лесу, еще до озера. «Лебеди» же придали вид купеческой ладьи, для чего перетащили на нее все товары, что не распродали по пути, поменяли весла на простые, под карлов и хускарлов, убрали щиты. Феликс Пистос вырядился как гульборгский небогатый купец, Милий вроде как его раб-толмач, несколько фагров — помощники, а остальные — наемные воины для гребли и защиты. Причем в наемниках были и живичи, и фагры, и норды, и даже один чернокожий воин. Конечно, купцы из Гульборга обычно не ходят на одной ладье с двумя десятками воинов, иначе ведь груза придется взять меньше, а припасов — больше, но Милий придумал убедительную историю. Мол, Пистос шел сюда на двух ладьях, а на лушкарьских порогах на него напали. Пришлось бросить часть груза со вторым кораблем, а спасшихся воинов брать к себе.

Тех, кто пойдет на «Лебеди», выбрали быстро. Пистос и Милий. Конечно же, Рысь, чтоб прикрывал наши руны. Хальфсена в Раудборге не видели, да и кто, кроме него, разузнает всё, что нам надобно? Два живича от Дагейда, Дометий, Простодушный, Коршун, Трёхрукий, фагры. И я.

Я не боялся, что меня узнают. В Годрланде я загорел едва ли не до черноты, оброс бородой, заматерел и стал больше походить на отца. Поди узнай того мальчишку с тремя волосинами на подбородке во мне нынешнем. Даже зим будто прибавилось. Выдать меня мог лишь топор, потому как я не видел похожих ни на Северных островах, ни в Альфарики, ни в Годрланде. Купцы, может, и не запомнили, а вот воины должны узнать, потому я спрятал свое оружие на ладье, а сам повесил на пояс первый попавший меч, годный для хускарла.

Жаль, что Рысь умел показывать лишь одну и ту же руну на всех. Странно ведь, когда и купцы, и воины одинаковой силы! Только Милий выделялся своей единственной руной.

Вот так мы и вошли в Раудборг.

Изменился я, изменился хирд… Так многое поменялось! А город остался прежним. Убрали столбы, на которых висели окровавленные тела нордского купца и его людей. Не шумели люди, швыряя в нас объедки и камни. Обычная мирная жизнь торгового города. Бурлила пристань, гудели десятки голосов, бегали носильщики, таская грузы, бранились купцы, сберегая каждую монету, блестели от пота лица дружинников, запарившихся в кольчугах и шлемах.

Деревянная ограда, что так меня поразила в прошлый раз, казалась не столь уж впечатляющей после двух рядов каменных стен Гульборга. Вообще после Годрланда в Альфарики всё выглядело проще, площе и беднее. И здешнее многолюдье скорее вызывало улыбку, ведь на одной лишь Арене могло поместиться народу больше, чем живет во всем Раудборге.

Милий с Пистосом уже ступили на причал, чтобы обговорить плату за людей и товар, а мы пока осматривались и принюхивались.

Я знал, что не особо-то и нужен в Раудборге сейчас, всё равно без знания живичской речи ничего не смогу сделать, только сидеть в лесу, прислушиваясь к отголоскам стаи, тоже не хотелось. Мы заранее уговорились, что Милий под крылом Феликса будет заниматься только торговыми делами: договариваться о продаже груза, искать место под лавку, жилье, заводить нужные связи. Желательно, конечно, дотянуться до Жирных, но где мелкий фагрский купец и где крупный богатый род, чьи лавки есть даже в Гульборге?

Живичи разузнают обо всем, что случилось после нашего ухода. В Холмграде мы слышали, что теперь в Раудборге правит не вече, а бывший хёвдинг, нынче Велигородский князь Красимир. Но как оно случилось? Что думают люди? Сколько у Красимира воинов, какой силы?

А мы с Хальфсеном, Дометием и Простодушным пройдемся по Торговой стороне, поглядим, что да как. Я всяко отомщу этому городу, вопрос лишь в том, сколько после этого выживет людей. Отомстить можно ведь по-разному.

Как только мы отошли от «Лебеди» и Рыси, наши руны тут же вернулись к истинным. Потому я и не стал звать с собой Леофсуна: пусть лучше оставшихся на ладье хирдманов прикрывает. Седьмая руна Пистоса вряд ли кого-то удивит, а вот хельты на купеческом корабле уже довольно странно. Впрочем, я-то себя скрыл, удерживая стаю. Дометий заметил это, принялся расспрашивать, что да как, и спустя некоторое время сумел понизить свою силу до хускарла на девятой руне. Этот клетусовец уже не раз восхищал меня своим усердием и умениями, но сейчас я снова удивился. Мне дар Рыси поддался не сразу.

Первое изменение, которое я заметил, — отсутствие клепала на площади. Прежде и на Торговой стороне такое было. В него мог ударить любой житель города, даже иноземец, чтобы созвать вече и разрешить несправедливость. А теперь клепала нет. Хочешь справедливости — иди к новому князю. А князь где? Князь живет на Вечевой стороне, куда хода всякому нет, только богатому и знатному. Вот и ищи теперь честного суда!

А второе — это пепелище на месте дома, где нас приютили в прошлый раз. Я уже не помнил имени того живича, помнил лишь его радушие, помнил его большую семью и просторный чистый двор. Помнил, что он некогда пообещал помогать нордам, так как один из них спас его сына. И что он получил в благодарность? Если узнаю, что их убили из-за нас, сожгу этот город дотла безо всякой жалости. И плевать на возможную вражду меж нордами и живичами! Найдем другой путь в Годрланд! Или поставим здесь свой город, а другим княжествам всё равно не до Раудборга. Коняки же наступают.

Пока я стоял и пялился на останки, откуда давно растащили всё мало-мальски ценное, Хальфсен прошелся по улице и порасспрашивал людей.

— Говорят, будто здесь жил живич, который впустил в дом мрежников-колдунов. Как люд узнал, что те мрежники дочь Ведявы убили, хотели и хозяина порубить, но тот вовремя закрылся, сумел продержаться до прихода дружинников. Но потом ему всё равно тут житья не давали, не продавали ничего, не покупали, плевали на его дочерей, так что он отправил всю семью подальше из города. А потом запылал его двор. То ли кто-то поджег, то ли он сам запалил и ушел… — толмач усмехнулся. — Мне тут наговорили, что какая-то баба не спала той ночью и увидала, как над огнем взметнулся бело-красный сокол, а в когтях у него тот самый живич. Мол, спасли мрежники его, забрали с собой в темные земли, чтобы превратить в чудище. И не примет его после смерти ни матушка Масторава, ни сестрица Ведява, ни сестрица Толава.

Глядя на наши недоумевающие лица, Хальфсен пояснил:

— Это значит, что он не сможет упокоиться ни в земле, ни в воде, ни в огне.

Порой я забывал, что Хальфсен присоединился к нам совсем недавно, настолько он крепко вошел в хирд. А ведь он всю жизнь прожил в Альфарики, знает о здешних верованиях не меньше, чем сами живичи.

— А что князь? И Жирные?

Толмач покачал головой:

— Не здесь спрашивать и не здесь говорить. На вас и так посматривают. Лучше уйти в другое место, где побольше мреж… иноземцев. Или вон в сольхус пойти. Поди, солнечные не так боятся гостей.

— А и впрямь! Дометий за солнцелюба точно сойдет!

Но в сольхус нас не пустили. Дверь была закрыта, на стук никто не откликался. Так что нам пришлось вернуться на «Лебедь» несолоно хлебавши.

Пистос с Милием пришли под вечер, сытые, чуть пьяные и довольные.

— Значит, так, — начал говорить на нордском Милий, пока Феликс пересказывал то же самое на фагрском остальным. — Нынче в Велигороде, ну то есть в Раудборге, всё запутанно и непонятно. Никто толком не понимает, кто сидит во главе и кто решает за всех. Поначалу, после вашего ухода, город подмял под себя здешний воевода по имени Красимир, поставил на всех воротах своих людей, да и купеческие дворы тоже не обошел стороной. Почти сразу созвал малое вече, где предложил сделать его князем, но не вышло. Купцы победнее и послабее вроде поначалу были не против, так как сильные купцы давно забрали себе лучшие места и не пускали никого торговать самым выгодным товаром. Но на собрании даже они не отдали свои голоса воеводе. Прямо нам не сказали, но я так понял, что Жирные пообещали поделиться с ними куском пирога.

Милий глотнул пива, помотал головой и продолжил:

— Воевода после этого озверел, стал чинить препоны торговцам, гнать иноземцев, невзирая на то, откуда они, требовать большую плату за проход. А заодно его люди распускали страшные слухи о мрежниках и говорили, что это купцы виноваты, что нынче нет торговли. Мол, ворожея околдовала не только Хотевита, но и весь его род, ведь она жила в доме Жирных, и других купцов. И спустя несколько месяцев Красимир созвал еще одно вече, но уже большое, куда собрался чуть ли не весь город. Он много наговорил тогда, сказал, что не дело, когда в доме два хозяина, а уж тем более несколько, ведь нет в том доме ни мира, ни порядка. Сказал, что всюду есть князья, которые ратуют не только за свою мошну, но и за всю землю, напомнил о своих заслугах, еще сказал, что и сам княжеский сын, потому не уронит честь Велигорода, встав во главе города. Так его и выбрали князем.

Не повезло Раудборгским купцам, а Жирным, видать, больше всех. Вот кабы не были столь жадными, так я бы на них зуб не точил, даже помог бы, наверное. Хотя чего я ждал от торговцев? У них же все думы только о серебре с золотом! И тут уж неважно, есть ли у тебя в доме лик Масторавы, висит ли круг Солнца или топор Фомрира — если не держишь слово, то и с тобой можно вести себя бесчестно.

Один из холмградских живичей сказал, что ходил к дружинникам, выспрашивал, что там и как, будто думает, а не пойти ли к ним послужить. Так вот, в самом Раудборге сидит лишь личная дружина Красимира да десяток здешних людей, а остальные разосланы по землям. Кто за другими городками присматривает, кто разбойников гоняет, кто по рубежам разъезжает. Так что прямо сейчас в городе едва ли сотня воинов наберется, а то и меньше.

— Он забрал под себя половину купеческих дружинников, — добавил Милий. — Кроме тех, что ушли с ладьями и товаром.

— И как быстро князь сумеет созвать всех воинов?

— Самое меньшее — за седмицу.

— А о нас что-нибудь говорят?

— Почти и не вспоминают. Я особо не расспрашивал, разговор-то о другом был. Но князь явно готовится к войне, только непонятно с кем. Может, с коняками, а может, с Холмградом.

Снова заговорил живич. Как же его там звали? Вторак вроде бы.

— Не знаю, что думает Красимир, но его дружинники говорят, что северные соколы со своей ворожеей сначала поссорились с Ведявой, хозяйкой вод, потому решили уходить через лес. Там они убили немало велигородских мужей, причем не по-людски. Одного вовсе обглодали до косточек.

Ох уж этот Живодер. Это ж он тогда баловался!

— Но и хозяйка леса Вирява на них обозлилась, прогнала с живичских земель. Так что нет им больше ходу сюда ни по воде, ни по суше. Если только вновь птицей обернутся!

Я неловко хмыкнул. У нас как раз «Сокол» и «Лебедушка»! Вот и не верь в сказы да песни после этого.

— Словом, не вспоминают о вас толком, думают, что боги оберегут. Коняков опасаются, на южном и восточном рубежах большая часть дружины стоит. А Холмград ждут, но не больно-то боятся. У Красимира там остались знакомцы. Коли выйдет оттуда войско, так сюда сразу гонцы полетят.

— А ты, Вторак, молодец. Умеешь вызнать, что нужно.

— Так отец меня к своему делу хотел приставить, учил, как к людям подходить надо. Только душа у меня не лежит к торговле. Хочу дойти до третьего потока, чтоб потом обо мне песни пели.

Третий поток — это сторхельт. Не такая уж и далекая мечта. Хотя Вторак всего-то на седьмой руне, ему еще идти и идти.

— Где живет князь? Где дружина? Где хранят оружие? Можно ли увидеть князя в городе? Много ли с ним людей? — спросил Простодушный.

Милий пожал плечами. Странно, если приезжие купцы начнут выспрашивать о таком. Обычно узнают о жене, детках, любимых занятиях, чтобы задобрить князя подходящим подарком.

— Я могу пойти в княжью дружину! — вызвался Вторак. — Всё вызнаю, к тому же проберусь на Вечевую сторону!

— Это долго, — охолонил его Херлиф. — Пока тебя проверят, пока доверят оружие. К тому же ты холмградский, а им тут веры мало. Если и возьмут, так отправят куда-нибудь к конякам.

— Выговор у тебя иной, — добавил Хальфсен. — Тут цокают, а ты чокаешь. Сразу слыхать, что из Холмграда. Как только еще говорить стали?

Вторак покраснел от недовольства, но все ж ответил:

— Тот дружинник тоже из Холмграда был, тоже чокал. И Красимир оттудова. Да и о моем роде он слыхал.

Я хлопнул по колену:

— Ладно. Пока присматриваемся и ждем остальных. Ты, Вторак, пригляди за мостом. Если вдруг князь покажется, дай знать.

Так-то в Раудборг попасть несложно, особенно на пристань, вынесенную за ограды Вечевой и Торговой сторон. Сложно пройти сюда с оружием и броней. Один-два воина еще ладно, мало ли что бывает: отбились от своих, выжили только они, или просто деревенскому парню свезло — получил в наследство меч и решил податься в дружину. Но если ввалится десяток хускарлов-хельтов? Тут уж надобно насторожиться, позвать соратников, допросить, а лучше прогнать незваных гостей.

Часть оружия и брони мы завезли сюда на «Лебеди», остальное либо донесут хирдманы, либо добудем здесь.

Как по мне, слишком сложно и медленно. К тому же нас все равно не пускают на Вечевую сторону, но Простодушный с Дометием настояли. Мол, ни к чему тревожить людей раньше времени.

Мне-то представлялось, как ульверы войдут в город на двух кораблях, как перепугаются жители, завидев знакомую соколиную голову, как мы спрыгнем на причалы с мечами и топорами наперевес и начнем рубить всех подряд, как запалим деревянную ограду и будем стрелять во всякого, кто посмеет оттуда выйти. Как я войду во двор Жирных, схвачу за бороду деда, выволоку на мост, чтоб показать ему полыхающий город, и спрошу, стоит ли того мое золото? Нужно ли было так подличать?

Но Дометий лишь посмеялся над моими думами и сказал, что для такого захвата нужно еще сотни три воинов, а лучше вообще с полтысячи. А с нашими силами лучше всё же действовать осторожно и изнутри. И не стоит сжигать весь город дотла, а отомстить только тем, кто оскорбил хирд. Так что, скрипя зубами, я принял задумку Дометия и Херлифа.

Мы проторчали в Раудборге несколько дней. Один за другим приходили хирдманы, кто в украденной рыбацкой лодке, кто пешком, замотавшись в лохмотья. И люди не замечали, как всех прибывших встречает рыжий однорунный парнишка, что болтался на пристани или у ворот целыми днями. Да и что взять с убогого, который даже говорить не может, лишь корчит рожи да мычит? Как только руну получил? Наверное, с собакой подрался.

Через стаю я слышал, где и кто подходит, и отправлял Рысь им навстречу, чтобы он скрыл их руны. Только живичи с их солидными зимами и невысокой силой проходили свободно. Сторожить драккар я оставил самых приметных хирдманов, у которых иноземность прям из ушей лезла: чернокожих, узкоглазого, фагров, которых ну никак нельзя было не узнать сразу. И Болли. Хоть он и мог менять свой вес, зато толщину прятать не умел.

Но мало войти в город, там еще нужно где-то жить и что-то есть. Феликс с Милием выкупили на месяц целый двор с просторными сараями, где можно хранить товар. Мы прорубили несколько потайных ходов, чтобы можно было зайти с задов прямиком во двор или в пристройку. Пока я лишь тратил серебро, а не возвращал свое добро. И как же это меня злило!

Когда в Раудборг пришли все, кого мы ждали, пришло время действовать. Но князь так и не появился ни разу. Только его дружинники время от времени проезжали по улицам, следя за порядком.

Наверное, можно было обратиться к вингсвейтарам, что так выручили меня в прошлый раз. Но я не хотел. Во-первых, Гуннвид, с которым я сдружился, скорее всего, давно вернулся к себе на остров Триггей. Во-вторых, я не был уверен, что вингсвейтары встанут на мою сторону. Гуннвид даже тогда защищал город, хотя у него убили одного человека лишь потому, что он был иноземцем. Мрежником. Ну, и если вдруг вингсвейтары проведут нас на Вечевую сторону, а мы устроим резню, это будет так же подло, как если бы Жирные в тот раз убили меня, хотя я находился под защитой Гуннвида.

Словом, нет. Я не буду ни о чем просить вингсвейтаров.

По-настоящему неплохую мысль подал Трехрукий Стейн:

— Если всё так, как говорит Милий, значит, меж князем и купцами — вражда. Уверен, если мы пообещаем избавить город от князя и его дружины, купцы найдут способ провести нас тайком на Вечевую сторону. А то, может, еще и приплатят.

Возразил ему Херлиф:

— Для начала хорошо бы узнать, кто из купцов против князя. Мы знаем Жирных, да вот только они тоже знают за собой грешок. А остальные… Если б все были против, так нашли бы способ скинуть с себя ярмо. Наняли бы другой хирд, посильнее, да и впустили бы в Раудборг.

Стейн усмехнулся:

— Оно и верно. В другое время бы так и случилось, да вот беда — коняки нагрянули. Восточные княжества, скорее всего, уже наняли всех, кого смогли.

Тогда поднялся я и сказал:

— Хватит. Делать по уму, по хитрости, по силе… Попробуем по чести! Соберите всех, дайте оружие и идите на площадь, что на Торговой стороне.

Сам натянул подаренную смоленецкой княгиней кольчугу, сверху прикрыл просторной яркой рубахой, шлем кинул в заплечную сумку, нечего прежде времени людей пугать. На пояс — любимый топор.

— Ты чего удумал? — подошел ко мне Простодушный. — Может, обговорим для начала?

Я зло на него посмотрел:

— Мы всё время только и делаем, что говорим. Я твой хёвдинг, Херлиф! Верь мне или уходи.

— Да чего уж, — осклабился он, — я с самого Бриттланда тебе верю.

По пути я заглянул в кузнечную лавку, взял самую здоровенную железную пластину. Торговец что-то залепетал, но Простодушный, что следовал за мной по пятам, кинул ему пару серебряных монет из Годрланда.

На площади еще остался помост, где прежде стояло клепало. Вот на него я и влез, поставил пластину стоймя и ударил по ней боковиной топора. Раздался противный лязг, который ну никак не подходил для моей задумки.

— Не так, — сказал Херлиф. — Пробей дыру в пластине.

Я ударил шипом на обухе топора. Простодушный ловко протянул веревку и привязал пластину к поперечной палке примерно так, как и было прежде.

Донн!

Громкий гул прокатился по всей Торговой стороне. Из домов, лавок и проулков повыглядывал люд и осторожно потянулся к площади.

— Эй! — крикнул дружинник.

Он еще чего-то кричал на живичском, но его быстро оглушил Трехрукий, вынырнувший из ниоткуда. Хорошо, что не убил. Нечего пока народ пугать. Мне нужно, чтоб тут собрался весь город!