Сага о Кае Лютом

Глава 4

В Хандельсби, неподалеку от конунгова двора, издавна были приготовлены места для почетных гостей. Там стояли и обычные длинные дома, и бани, и сараи для хранения скарба. От обычного двора гостевой отличался лишь отсутствием скотины и огорода, даже конюшни не было, ведь все гости сюда прибывали не верхами, а по морю.

Нам выделили аж два длинных дома, хотя мы могли бы разместиться и в одном. Милий с Простодушным сходили к пристани и привели хирдманов сюда. Рабы уже вовсю топили бани, тащили одеяла и шкуры, зажигали масляные лампы, выметали случайный сор.

Потом хирдманы по пятеро-шестеро сходили в бани, чтоб смыть пот и соль последних переходов. Я переоделся в лучшие одежды, с трудом вычесал спутанные волосы и заплел их в короткие косицы, надел украшения и вот так отправился на конунгов пир. Весь хирд я, конечно, тащить не стал, сказал, чтоб каждый старший выбрал двоих-троих с собой. Остальные голодными тоже не останутся, им принесут угощения прямо в дома.

Я ожидал, что Рагнвальд устроит великолепный и пышный пир, как в ту зиму, которую снежные волки вместе с Альриком провели в Хандельсби. Тогда всех у дверей встречал чернокожий великан, плясали сарапские рабыни, тогда я впервые попробовал заморские вина и отведал непривычные лакомства. Да, сейчас я понимал, что тот конунгов пир был беднее и хуже, чем любой из гульборгских, на которых я побывал, но всё же подспудно ожидал чего-то такого.

Шагнув за порог, я увидел Рогенду, конунгову жену, одетую в обычное нордское платье, хоть и щедро расшитое золотыми нитями да богато украшенное бусами; сверкали фибулы, мягко покачивались серьги, поверх платка вились тонкие цепочки. Она с улыбкой приветствовала гостей и делала с каждым несколько шагов, как бы провожая к столу. Рядом с ней стояли ее подруги-помощницы, раз уж дочерей подходящего возраста у конунга не случилось.

Внутри пиршественный зал также дышал севером: медвежьи шкуры на стенах, твариные шкуры на лавках. Вместо живичских ярких свечей повсюду висели искусно выкованные масляные лампы, на столах столь же красивые деревянные миски да чаши с вырезанными узорами. Из кувшинов пахло пряными травами, вился дымок от зажаренного кабана, в больших горшках подали форикол из баранины и капусты, из-под протертого ягодного соуса выглядывали ломти тушеной оленины, мимо скользнула рабыня с копченой на сосновых шишках сельдью. Всё то, что хоть изредка, да бывает на столе у любого норда.

Сам Рагнвальд сидел во главе стола, возле него старший сын и наследник Магнус, дальше — старые конунговы дружинники, сторхельты и хельты, несколько ярлов, нынче гостивших в Хандельсби, крупные торговцы, хёвдинги вольных хирдов. Кого-то я узнал, кого-то видел впервые…

Когда все расселись и наполнили чаши, конунг поднялся и поприветствовал гостей:

— Знаю, многие уже отчаялись, особенно после пропажи ярла Гейра, что бился с тварями, не жалея себя, но боги не оставили Северные острова. После долгого похода вернулся хирд сноульверов, снежных волков. Прежде их хёвдингом был прославленный Альрик Беззащитный, который всегда бился с врагом в одной лишь рубахе, а сейчас на его место встал Кай, сын Эрлинга, по прозванию Лютый.

Он понял чашу, глядя на меня, и я встал, чтобы показать себя остальным.

— Снова он! — раздался звонкий мальчишеский голос. — А отец еще говорил, что не стоит торопиться! Он всего на две зимы меня старше, а уже хельт!

Я оглянулся и увидел парнишку, что едва перевалил за шестнадцать зим. Вагн Акессон! Его щеки всё еще не заросли волосами, но он уже стал хускарлом! Да, пока на шестой руне, но две зимы назад он был всего на третьей. Видать, боги благоволят ему, раз он до сих пор жив!

— Что изменит еще один хельт? — спросил хускарл, чью бычью шею опоясывала толстая серебряная цепь. По одежде он больше походил на ярла, чем на хирдмана или дружинника.

— Кай пришел в Хандельсби на двух кораблях, привел шестьдесят пять воинов. Из них три десятка — хельты!

— Да пожрет меня Бездна! — воскликнул Вагн. — Где ж ты так погулял? Остались ли в тех местах еще воины?

Хотя он постоянно влезал поперек конунга, никто за столом не рассердился на него. Видать, Акессона здесь все хорошо знали и уважали.

— Я хочу выпить за удачу Кая Лютого! — судя по всему, Рагнвальд собирался произнести большую речь, но передумал и сказал попросту: — Дранк!

— Дранк! Дранк!

Мы дружно опустошили свои чаши.

— Кай! И впрямь поведай, где ты был и что повидал! — попросил меня Магнус.

Я с тоскою глянул на исходящие паром яства, но отказываться не стал. Рассказал о нашем походе через Дёккхаф и ловушке друлингов, о Дагне и Раудборге, о коварстве тамошнего воеводы, о великолепии Гульборга. О Набианоре упомянул лишь коротко, пусть сперва Рагнвальд услышит это, зато описал пир у Брутуса и жестокие забавы его сыновей. В конце коротко поведал о битве под Смоленцом и наказании раудборгского воеводы. Потом сел, опустошил вновь наполненную чашу, чтоб смочить горло, и принялся набивать брюхо.

Люди за столом громко обсуждали услышанное, но Магнус первым сумел поймать главное в моих словах. Или, может, вторым после Рагнвальда, но заговорил именно он:

— Выходит, что Бездна появилась не только на Северных островах! Она уже давно буйствует на юге и востоке!

— А я сразу говорил, что нечего бежать! Надо биться с ней! — сквозь общий гомон прорвался голос Вагна.

Мальчишка не выдержал, ушел со своего места, растолкал моих хирдманов и влез между мной и Херлифом.

— А знаешь, какой дар мне послали боги? — спросил он и тут же, не дожидаясь ответа, выпалил: — Я могу застращать любую тварь!

— Это как?

— Если я встану перед тварью и крикну по-особому, она ненадолго замрёт. Только это действует всего один раз. Если крикнуть перед той же тварью второй раз, ничего не будет. Мамиров жрец говорит, что это Фомрир послал мне такую помощь. Хотя отец говорил, что если есть условие, то всегда будет и дар.

— У тебя и условие есть? — удивился я.

— А то! Ни у кого такого нет! Я руны получаю только от тварей. Ни от людей, ни от зверей благодати нет.

— Как же ты тогда первую-то… — ошарашенно сказал я.

— А, — отмахнулся мальчишка. — Отец заставил меня зарезать всю скотину в доме. Ну, не всю, а одну корову, одну лошадь, одну козу и даже собаку, а потом привел меня на зимнюю охоту в Хандельсби и помог добить гарма. Я враз до третьей руны поднялся. Тогда я и решил, что хочу стать хёвдингом. Это лучше, чем сидеть ярлом на земле!

Он отхлебнул медовухи и продолжил, нарочито пригорюнившись:

— Эх, я-то думал, что твари полезли из-за меня. Ну, вроде как боги прислали сюда их, чтобы я поднялся выше двадцатой руны и стал богом, как Фомрир. А теперь приперся ты и говоришь, что твари нынче повсюду, куда ни плюнь!

Мы еще немного поговорили с Вагном. Потом я у него спросил:

— На пристани я видел корабли Флиппи Дельфина, а на пиру его почему-то нет. Уж не повздорил ли он с Рагнвальдом?

Вагн удивленно уставился на меня, а потом рассмеялся:

— Я уж и забыл, что ты только прибыл. Об этом давно все знают. Флиппи сразился с морской тварью, которая сидела во фьорде Хандельсби, но та оторвала ему ногу. Уж потом конунговы дружинники выманили ее на берег и убили. А Флиппи с тех пор умом тронулся. Целыми днями пьет да бормочет чего-то. Мамиров жрец ходил к нему, но ничего не смог сделать. После этого многие вольные хёвдинги раздумали сражаться с тварями и сбежали, точно блохи с дохлой лисицы. Но мы-то не блохи! Да и Северные острова пока не сдохли! Я вот точно буду биться до конца! Так что скоро я догоню тебя! Поглядим, кто первым доберется до сторхельта! А у тебя есть дар? Он стал сильнее после десятой руны?

Хотя меж мной и Вагном было всего две зимы разницы, я вдруг почувствовал себя очень старым. Он слишком много болтал, слишком громко смеялся, а его слова перескакивали с одного на другое быстрее, чем я успевал моргнуть. Очень утомительный мальчишка!

Уже под конец пира Рагнвальд поставил на стол бочонки с хельтовым медом, чтобы и хельты смогли хоть немного захмелеть. Вагн к тому времени осоловел, и хирдманы унесли его. Помню, потом кто-то заиграл на тальхарпе, застучал бодран, запела лира. Полились висы скальдов, прежде мной не слыханные, о свершениях совсем недавних. Там я услышал и о Флиппи Дельфине, и о тварях, убитых Гейром Лопатой, об отважных воинах, что сражаются с порождениями Бездны и в зной, и в мороз.

Хотя мне не терпелось поплыть в Сторбаш, чтоб встретиться с семьей, я все же задержался в Хандельсби на несколько дней — Стиг Мокрые Штаны сказал, что скоро должен вернуться мой отец.

Город жил, как и прежде. Люди также пасли скот, сеяли овес и ячмень, ловили рыбу и охотились, разве что высокорунных по улицам ходило меньше. Да и на меня поглядывали нынче с подозрением: мол, чего это хельт не с тварями бьется где-то там, а почем зря в городе отсиживается? Уж не труса ли он празднует?

Каждый день Рагнвальд говорил либо со мной, либо с моими хирдманами. Как я и думал, Пистос, сын благородного семейства Годрланда, вызвал у конунга немалый интерес. Феликс приходил с таких бесед выжатый, как клюквенный жмых.

На третьей или четвертой встрече со мной завели разговор о Скирировом даре. Стиг Мокрые Штаны выспрашивал, как изменился мой дар, что я нынче могу и не передумал ли насчет дружины. Рагнвальд предложил усилить меня воинами из тех хирдов, что изрядно поуменьшились после стычек с тварями. Что могут сделать десять хускарлов? Мало чего. А вот если их влить ко мне, пусть и на время, мой дар поможет быстро привыкнуть им к нашим боям. Я отказался.

Мы уже предполагали, что Рагнвальд постарается подсунуть воинов, чтобы те на своей шкуре испытали, что значит Скириров дар. И мне все еще не хотелось, чтоб все узнали о том, что я могу раскидывать чужие дары на весь хирд. К тому же снежные волки — это не случайный сброд, чтоб всякий мог прийти и уйти по своему желанию. Ну и хускарлы для хирда — это нынче обуза, а не основа, о чем я, конечно, не стал говорить конунгу.

Стиг изрядно разозлился. Он махал своим сторхельтовым кулачищем над моей головой, проклинал бестолковых мальчишек, которым на голову свалился дар Скирира, а те поджали хвосты, боясь взять на себя большую власть, увещевал и пугал скорым разорением Сторбаша:

— Пойми, дурень! Твари за одну зиму отобрали у нас десяток островов. Твой сын не доживет до первой руны! А ты тут морду воротишь от толковых хирдманов! Что, места на кораблях не хватит? Или боишься, что тебя из хёвдингов попрут?

Рагнвальд молча смотрел на меня, словно хотел увидеть, испугаюсь я или нет.

— Мой сын — не твое дело, — медленно протянул я, едва сдерживая гнев. — Увезти его отсюда я всегда успею. И сноульверы — это мое дело. Даже конунг не может лезть в жизнь вольного хирда. Я согласился сражаться с тварями, а как мы это будем делать — не тебе решать.

Стиг побагровел, раскрыл рот, но тут Рагнвальд с силой ударил по столу.

— Хватит! Кай прав. Не нам судить о его силе и даре! Вдруг дар Скирира может удержать только шесть десятков? Тогда мы и впрямь только сделаем хуже.

Я враз успокоился и улыбнулся. Детская уловка! Наверное, сейчас я должен поспешить и заверить конунга, что у моего дара нет предела. Я столько времени провел, играя в затрикион с Дометием и Пистосом, что подобные хитрости нынче угадывал с первого же слова. Да, бои продумывать загодя, как Клетус, я пока не наловчился, но хотя бы на глупые подначки не вёлся.

— Прости Стига, — мягко сказал Рагнвальд. — Он родился на одном из тех островов, что нынче под тварями, — и, даже не помедлив для приличия, продолжил: — Слышал, ты прежде был знаком с Флиппи Дельфином.

Я растерянно моргнул. Как-то уж очень неожиданно он поменял мотив своей песни.

— Видел пару раз. Он несколько зим назад помог отцу.

— Потеряв ногу, он будто утратил разум. Всё бормочет и бормочет чего-то. Может, ты сможешь встряхнуть его?

— С чего бы? Флиппи, поди, меня и не запомнил.

— Сказать по чести, я всех хёвдингов к нему отправляю. Потому что надеюсь, что кто-нибудь сумеет пробудить в нем гордость. А еще, — голос конунга помрачнел, — чтобы каждый хельт и даже сторхельт уяснил, что нельзя относиться к тварям с небрежением! Даже если те ниже рунами. Каждый может оказаться на месте Флиппи!

Больше мне улыбаться не хотелось, но я все же попытался пошутить:

— Тогда лучше отправить к Дельфину Вагна!

— Быкоголовый Вагн только с виду легок и бестолков. Его крепко учат уму-разуму, и в бою он осторожен, как хромая крыса.

— Хорошо, конунг. Раз такова твоя воля, я схожу к Флиппи. А после возвращения из Сторбаша мой хирд пойдет на тот остров, который ты укажешь!

К Флиппи я пошел лишь под вечер. Хальфсен к этому времени уже разузнал, где тот живет. Рожденный и выросший среди живичей, наш толмач быстро привык к нордским обычаям и, по своему обыкновению, всего за несколько дней завел немало знакомств в Хандельсби. Его восемь рун в семнадцать зим считались немалой силой, потому с ним охотно беседовали и замужние женщины, подыскивающие женихов для своих дочерей, и воины, что видели в нем равного, и торговцы, которые рады были поговорить о других землях.

А вот Милию не повезло. Раз у него есть руна, то, по меркам Северных островов, он не раб, но к двадцати зимам остаться на первой руне — стыд. Да и выглядел Милий далеко не как воин: ни нужной крепости рук, ни мозолей на ладонях. Грамоту знает? Так большинство нордов и не слыхивало о ней. И хотя вольноотпущенник неплохо знал нордский, говорить с ним никто не хотел.

А еще прошел слух, будто этого чудного перворунного ульверы держат на корабле заместо бабы, мол, нарочно взяли в Годрланде ради такого. Пару раз ему прилетали оплеухи. Просто так отвесили, мол, стоит не там и смотрит не так. Раба бить бы не стали, потому как бесчестно колотить безрунного, но Милий-то с руной! Ульверы за него, конечно, вступились, только от этого стало еще хуже. Что за мужчина такой, за которого другие в драку лезут? Пришлось Милию сидеть в гостевом доме и носа наружу не казать.

Я недолго думал и пошел к Дельфину вместе с Хальфсеном. Простодушного я теперь звал с собой редко, а Тулле до сих пор не вернулся от здешнего жреца. Магнус говорил, что у них там какие-то важные дела, в которые даже конунга посвящать не стали.

Хирду Флиппи отдали большой двор на другом берегу фьорда. И мне там сразу не понравилось. Возле дома развели грязь, густо воняло мочой и помоями, будто воины ленились дойти до отхожего места и ссали, едва шагнув за дверь. Нас при входе ни о чем не спросили, лишь один глянул окосевшим взглядом и снова уснул.

Внутри же воняло потом, дымом и Бездновым пойлом. Я этот запах ни с чем не спутаю. За столом сидело полтора десятка мужей, рядом крутились бабенки зачуханного вида. Один невнятно рассказывал какую-то историю про тварей, только его никто и не слушал. А во главе стола полусидел-полулежал очень широкоплечий мужчина с мощной выпуклой грудиной, грязные волосы спадали вниз, закрывая его лицо, но по крепкой сторхельтовой силе его нельзя было спутать ни с кем.

— Флиппи Дельфин! — громко сказал я.

— Чего тебе? Снова чушь всякую говорить будешь? — недовольно отозвался мужик, что сидел возле сторхельта. — Выпить принес?

Я подошел, схватил говорившего за волосы и вышвырнул из-за стола.

— Все вон! — рявкнул для непонятливых.

Бабенки тут же выметнулись наружу, мужчины выползали медленно и неохотно, потому Хальфсен пинками помог им.

— Еще один… Нашлись тут тоже, — услышал я бурчание одного из них.

— Сходи-ка во двор, — сказал я Хальфсену, — поговори с ними, узнай, где хирдманы Флиппи. Их было три корабля, наверное, под сотню. Не могли же они помереть все разом?

Толмач кивнул и скрылся за дверью.

Я же сел возле Флиппи, чувствуя себя тем перворунным мальчишкой, который стоял в двух десятках шагов от домика и пытался сдюжить перед огромной сторхельтовой силой, что рвалась оттуда. Дельфин выделялся не только широкими плечами, но и преизрядным ростом. Даже когда мы оба сидели, я доставал ему макушкой всего лишь до подбородка.

Видеть некогда славного и великолепного хёвдинга столь жалким было больно. Почти так же больно, как Альрика в его последние месяцы. Но тут ведь не Бездново безумие, не засевшая внутрях тварь виной. Может, и удастся его вытащить?

— Флиппи! — позвал я. — Флиппи Дельфин!

— Убил бы… — пробормотал он. — В воде убил… А она плетью…

— Та тварь мертва!

— Сука… убью… Выпить!

Он приподнял голову, и я увидел его мутные красные глаза, слепо шарящие по столу. Углядев чужую чашку, Флиппи протянул длиннющую ручищу, схватил, но я вырвал у него посудину, отшвырнул ее, а потом опрокинул весь стол.

— Как смеешь! — взревел Дельфин, подскочил было, но тут же тяжко упал обратно на лавку.

На краткий миг он даже полыхнул сторхельтовой силой, вдавливая меня в стену. Но я обрадовался. Глядишь, и очухается!

— Как смеешь ты! Славный Флиппи жрет, как свинья, и живет, как свинья! — воскликнул я.

Но он снова опустил голову и померк. Теперь я ясно видел культю на месте ноги и болтающуюся штанину.

Нет, так не годится. Так не пойдет! Я не соглашусь сдаться на этот раз.

— Хальфсен! — крикнул я.

Толмач влетел в дом и замельтешил:

— Эти мужи не из хирда Флиппи, так, пьянчуги-прилипалы. Он уж месяц такой! Хирдманы его и так и сяк пытались вернуть в разум, но на прошлой седмице плюнули и ушли с конунговой дружиной. Остался заплечный, он-то и уговорил хирдманов пойти сражаться. Обычно он всегда рядом, но второй день его не видать.

— А чего корабли не взяли?

— Пьянчугам-то откуда знать? — пожал он плечами. — Это надо у заплечного спрашивать.

— Подсоби-ка мне!

Я поднырнул под руку Флиппи и поднял того на ноги. Или на ногу. Хальфсен подхватил с другой стороны, и мы поволокли сторхельта наружу. Поначалу он хотел шагать сам, но дважды сбивался и обрушивался на нас всей своей немалой тяжестью. Дельфин хоть и был худ, но весил преизрядно, будто его кости и мясо отлиты из железа.

Мы успели пройти всего несколько дворов, как Флиппи вдруг очухался и взревел:

— Куда вы меня тащите?

И шарахнул сторхельтовой силой вновь. Я-то устоял, а вот Хальфсену пришлось потяжелее, он споткнулся и рухнул на колени, вслед за ним повалился и Флиппи. Вот же! Я хотел прежде дотащить его до нашего дома, отмыть в бане, выгнать из его тела Бездново пойло, а уж потом разговоры разговаривать. Всё-таки это Флиппи, а не чих собачий! Но сейчас я видел перед собой лишь кучу твариного дерьма.

Потому я пробудил свой дар, нащупал огонек Дельфина и разом втянул его в стаю. Буаха! Я осел на землю под тяжестью всей его невообразимой силы, будто взвалил на плечи целый драккар со всеми гребцами и грузом. Но почти сразу стало легче! Очень легко! Обострился и слух, и нюх. И флипповский огонь вдруг встрепенулся, заблестел яркими искрами. А еще вдруг на меня накатило желание пощупать какую-нибудь бабу. Накатило и тут же испуганно схлынуло.

Трудюр! Сукин сын! Знает, что я редко пробуждаю стаю безо всякого повода, особенно в городах и на ночевках! Наверное, хотел по-тихому погулять с бабенкой, но тут ощутил мой дар и струхнул. Вот уж я ему устрою! Привяжу к столбу за его торчило и забуду на седмицу!

— Что это? Кто ты?

Всё еще злясь из-за проступка шурина, я не сразу понял, что это сказал Флиппи.