Сага о Головастике. Долгая дорога домой

Здравствуй, Майя

Планета была знакомой и почти свойской. Из прямых и «косвенных» воспоминаний я знал, что здесь никогда и ничего плохого со мной не случалось. Даже конфликтов с задиристыми и страстными, как испанские кабальеро, сатирами. И в это посещение мир цвёл и благоухал вечной весной, журчал ручейками, ласкал слух пением птиц и стрёкотом кузнечиков, освежал влажным альпийским зефиром, дувшим с заснеженных Пинд.

Гору, которую по обыкновению обозвал Парнасом, увидел не сразу, а только после того как рассеялась дымка, скрывавшая не только вершину, но и саму башнеобразную каланчу от макушки и почти до зубастого входа в Коридор Страхов. И случилось это сразу же после моего плавного приземления со всем прото-почтением.

— Спасибо, братцы. Надеюсь я ненадолго. Поздороваюсь с миром, узнаю о пифии, и сразу домой. То есть на Тичарити, в двенадцатый скит, — почти шёпотом расшаркался перед Всемогущими, после чего мысленно обратился к миру.

Переволновался и всё сделал наоборот, но Майя всегда была деликатной и любезной. Так было и в этот раз.

«Здравствуй, мир Майя. Я снова… Снова я», — дошло до меня, что сделал ошибку и поэтому забуксовал, как говорит сестрица Шурка.

«Здравствуй-здравствуй, незнакомец. Какими судьбами в наших краях?» — обратилась ко мне дама постарше Майи, из чего я сделал вывод, что опять нарвался на астру.

— Здравствуйте, Плейона! — громогласно поздоровался, схитрив по своему обычаю.

«Если говорю с мамкой мифических миров, то всё в порядке, а если это Майя, то сделаю вид, что прибыл на поклон к обеим».

— И тебе не хворать, агори. Говоришь, снова… Что? Ты уже бывал в гостях у Майи? Опять понадобились пророчества пифии? Или о чём сейчас заискрило в твоей голове?.. Разбудить Клеодору? А вдруг ты опоздал?.. Ладно. Иди куда собирался, маленький Бог. Только не сделай хуже, чем оно есть сейчас. Договорились? — загадала загадку Плейона, а я растерялся, как золотушный сладкоежка, застигнутый мамкой за поглощением запретного варенья.

— Не сделать хуже, чем есть сейчас? Думал меня здесь ждут - не дождутся, а оказывается могу что-то испортить? Эвон… Ничего не обещаю. От меня же мало что зависит. Я же человек подневольный. Прислали разбудить, значит разбужу, — поразмыслил вслух, но на мою очередную уловку никто не отреагировал.

Пришлось пришпорить мрачную фантазию и подстегнуть пессимистичные таланты, чтобы приготовиться к сюрпризам и без того мифического мира. Хорошо, что опыт какой-никакой в наличии имелся, а чем можно удивить матёрого путешественника по параллелям и континуумам, представить не получилось.

Прошагав по серпантину тропки, положенные пару сотен метров, снова оказался у входа в Лабиринт Страхов. Никаких статуй или впавших в сопор нимф не было, хотя с десяток мраморных постаментов для желавших и страдавших никуда не делся. Просто, эти когда-то кубические подножия ещё больше осели в землю и по сторонам обросли буйной травой.

Пролом в нижней челюсти в виде отсутствовавшего зуба никак не изменился, если не считать, что все верхние и нижние бивни покрылись пылью, отчего вырезанные на них узоры стали заметнее. Получалось, что каждый отдельный клык был имитацией камня Омфала с его бесконечно переплетёнными рисунками индийских ваджр.

Зачем Рея, жена Крона, вырезала на Омфале причудливые узоры, прежде чем скормить его мужу вместо младенца Зевса, я из-за своей постоянной занятости и бесконечных приключений так и не разобрался, а вот в это посещение обыкновенная пыль напомнила о пробелах в компетенции.

— Я прах, я пепел… Под Твоими стопами, Владыка, — произнёс я фразу Авраама на свой манер и понял, что о пыли он ничего не говорил.

Потом понадеялся, что за напоминание о Содоме мне ничего не предъявят и не вменят. «В крайнем случае обольют серой все последствия моего визита и выжгут из памяти», — домыслил напутствие, похожее на предположение.

В коридоре ко мне никто из потаённых страхов не пристал, как когда-то давным-давно, ещё до моего третьего «очищения», и я прошагал его довольно быстро, удивляясь своей новой способности излучать видимое тепло и с его помощью созерцать всё внутреннее пространство прямого как струна прохода.

Массивная дверь в подземный Мантейон с адитоном, который зал храма Аполлона, оказалась запертой изнутри. Пришлось постучаться, чтобы попасть в помещение для пифии и её пророчеств, а также для многочисленных помощников, обязанных записывать, вести учёт, хранить все когда-либо данные ответы на вопросы или спонтанные предсказания на вольные темы.

В одно из моих прошлых посещений запасников оракула и его внушительной библиотеки мне доходчиво объяснили, что каждый ответ пифии имеет силу на вечные времена. Пророчество может сбываться по множеству раз и при любых изменившихся условиях. Ведь оно дано самим Аполлоном, а не пифией или Пифоном. Поэтому все ответы даются от первого лица и звучат, как: «таков мой ответ», «Зевс, мой отец», «вы пришли ко мне в храм», и тому подобное.

Когда на повторные и уже нервные удары в дверь никто не изволил реагировать, я сменил тактику и громко процитировал пару переделанных строк императора Юлиана:

— Эй вы, страдальцы, что в мрачном Тартаре навеки сокрыты!

В царстве подземном, в страшной обители вечного мрака.

Стрелы, далёко разящие Феба проникнут повсюду.

Даже и твёрдые скалы взор его быстрый пронзает,

И тёмно-синее море. Нет, от него не сокрыто.

Вход отоприте и в мой адитон вы впустите луч света!

Маленький Бог на пороге, услышьте его нетерпенье…

После такой спонтанной импровизации с наглым императорским плагиатом дверь в святая святых беззвучно и самопроизвольно отворилась, впуская меня в адитон, и это обстоятельство моментально «заискрило» в голове догадками и версиями, но я вовремя заполировал их помехами-комплиментами астре Плейоне за подаренное словечко.

Кроме сидевшей на центральной треноге девчонки лет двенадцати – максимум четырнадцати, в этом тартаре никого не было. Причём, буквально ни души. Это не просто было странным, это было почти сверхъестественным. Ведь кто-то же открыл запертую дверь. А кроме меня, мамзели со странным знакомым взглядом и, возможно, прото-партизан, в оракуле никого не было.

Я бы ещё долго вёл своё следствие с инспекцией, но наглая старшеклассница решила выдать мне отповедь, тоже позаимствовав у Юлиана соответствовавшие обстоятельствам вирши:

— Тем, кто в своём нечестивом и жалком умишке,

Вред причинить жрецам бессмертных богов замышляет

И в своих мыслях безбожных им оскорбленье наносит,

Жизненный путь пройти до конца не удастся.

— Уж не ты ли, спесивая, жрец-огурец? Представиться не желаешь? А то я к вам ненадолго. Оценю обстоятельства, проинспектирую рубероид и улечу, куда захочу.

Пророчеств не попрошу, не бойся. И жизненный путь мой здесь не закончится, уж поверь Головастику из мира Скефий, — выдал я откуп, а хамка на треноге продолжила снисходительно улыбаться, и это ещё сильнее укрепило меня в том, что недавно лицезрел точно такие же ухмылки, когда общался с кем-то чересчур заумным и снисходительным.

— Я пифия Клеодора-Одиннадцатая. А ты кто? Инспектор по технике безопасности? Удостоверение предъявить не жела… Желаете? — поперхнулась лже-Клеодора, и поперхнулась именно в тот момент, когда моя искрившая воспоминаниями голова выдала нужный ответ на вопрос.

— Стало быть, мы ворующие? Значит, напялили личину Клеодоры и пророчествуем помаленьку? Здрасти вам, уважаемый Варвациус-Ревикситус. Говорите, Одиннадцатый? Может всё-таки Второй? Куда запропали, ваше вурдалакское благородие? Близнеца-брательника так и не сыскали? Канул, стало быть, в континуум? — буквально расстрелял я ошалевшего вампира, который всё сильнее и карикатурнее изображал изумление на кукольном личике девочки-подростка.

— Благочестивым же людям радуюсь я, как Олимпу, — выдал ворующий заготовленную фразу и буквально шмякнулся на мозаичный пол, пролетев металлическую треногу насквозь так, будто её не существовало.

Не обращая внимания на его захватывавшее представление, достойное бурных аплодисментов где-нибудь в провинциальном цирке, я побрёл к ближайшему дивану и свалился на него всем головастым существом. Решил дать время ворующему, чтобы он пришёл в себя и вспомнил то, что по неведомой причине забыл.

— Я же Гурманиус. Гурманиус-Ревикситус Первый. Первый! Значит… Но как? Забыл? Почему… Это невозможно! — метался по залу лже-Пифон то превращаясь в мутное облако, то снова в фальшивую Клеодору.

— Слышь ты, Гурман ибн Криптид. А где настоящая пифия? Почему не разбудил? Ты же можешь сквозь стены… Это… Фокусы показывать, — решил я признать свою ошибку, что обознался, но не критично.

— Я не сам. Меня Майя попросила. Плейона была не против. А дальше пошло-поехало. Сначала был Десятой пифией. Потом время прошло, стал Одиннадцатой. Я же все циклы…

С этим у меня ничего не получилось. То есть, фокальный механизм я взвёл. Реляционный хронотоп обновился, но больше ничего не произошло. Кристаллы Хроноса словно приклеилось к сосуду. Часы Жизни и Смерти почему-то не завелись.

Тело обновилось, помолодело и застыло… Энергии в нём ноль целых ноль десятых, я не раз проверял. В общем, не ожило оно, но волосы и ногти почему-то растут. И так продолжается две сотни циклов.

Всё расшаркивался и рассыпался в откровениях и оправданиях пасынок Пещерыча, пока не вспомнил нечто такое, отчего моментально обратился из двенадцатилетней Клеодоры в английского денди. Точно в такого щёголя-делегата XXV съезда эонских мутуалистов, каким был с братишкой-ворующим на астероиде Юбари-мон.

— Вспомнил меня, Криптидыч? — участливо спросил я вурдалака.

— И тебя, и брата вспомнил. Но откуда он у меня взялся – этого из Эфира не смог добыть, хоть порвите меня на фотоны. А ты, случайно, не знаешь? — чуть ли не взмолился ворующий Иван, непомнящий родства.

— Получается, в этом варианте… После хроноволны… Знаю только… — снова забуксовал я, не в силах объяснить Гурману, почему он будучи в своём гнезде-бомбоубежище не только не запомнил всего, что было до волны-убийцы прошлого, но и забыл о родном брате, с которым построил этот бункер в недрах Исиды.

Пока блуждал по чертогам разума и ума-палатам с упакованными воспоминаниями трижды пережитого с личными биографическими комментариями, и подаренным Эфиром томам энциклопедий, опять же, на все случаи не только человеческой жизни, несостоявшийся Пифон буквально впился в меня своим джентльменским взглядом и, скорее всего, быстрее меня всё в этих чертогах прочитал, сфотографировал, проанализировал, а чтобы не проголодаться, закусил моими же эмоциями растерявшегося академика головастых наук.

— Нет-нет. Я точно помню, что родился… Получился один, а не… Вместе с братом. Крёстный рассказывал, что собирался сохранить обе части. Что из всех фрагментов можно было слепить пару жизнеспособных зародышей мужского пола, но… Получился я один, — промямлил ворующий, на что я сразу и чересчур эмоционально обозвал его каннибалом, правда пока только мыслями, подкреплёнными аргументами, главным из которых было имя вурдалака.

Гурманиус, прочитав мои чувства, душевные рассуждения и соображения на его счёт, эмоционально спёкся и фигурально сдулся, превратившись в обиженного подростка, напялившего отцовский фрак на выпускной средней школы.

Я бы и дальше орлом Эфоном выклёвывал остатки печени у провинившегося Прометея-Гурмана, но в душе всплыло обещание «не сделать хуже, чем есть сейчас». Пришлось брать себя в руки и начинать пудрить мозги ворующему, чтобы исправить ситуацию и, заодно, выполнить божественную миссию – разбудить омолодившуюся двести циклов назад Клеодору.

— Чего запирался? Порядок наводил? А помощники где? Нимфы с сатирами куда подевались? — начал я инспектировать и верховодить.

— Сегодня же технический день. Занимался Клеодорой. Подстригал, заново делал причёску… За этим занятием вы меня и застукали в прямом и переносном смысле, — промямлил вурдалак и, вроде как, начал приходить в себя. — А помощники меня редко посещают. Знают, что ненастоящий… Не настоящая пифия, поэтому и обычаи не соблюдают. Учёта моим пророчествам не ведут. Ждут чуда. Все мы ждём чуда. Быть может вы рискнёте, и попробуете себя в роли посланника Феба?

— Айда, разбудим твою девчонку. Но сначала из аквариума её достанем. Мне в этот раз нечем его разбивать, — согласился я, чтобы быстрее разделаться с проблемой, заждавшейся своего решения.

Гурмана будто подменили. Возможно, он снова прочитал меня как открытый виммельбух – книжку, в которой вместо букв только картинки для «читателей» ясельного возраста. Сначала он по привычке снова стал лже-Клеодорой, но я не стал призывать к порядку или хмуриться, чтобы выказать отношение к продолжению обмана. Тем более, кроме меня в оракуле никого из посторонних не было.

Мы, как пара завсегдатаев популярного заведения, деловито и молча проследовали за гобелены с картинами на темы древнегреческих легенд. Дверь в тайные помещения была нараспашку, поэтому я, не выказав ни благоговения, ни растерянности, направился через библиотеку со столами для писцов и архивариусов, потом в небольшой переходной коридор и далее в помещение, которое считал музеем-паноптикумом.

Благо, что все подземные помещения были освещены особыми факелами – золотыми лампадами с пучками фитилей из карпасийского льна, который похож на асбест, а потому практичен и долговечен.

Лампады держались бронзовыми руками богов, торчавшими вереницами из стен музея и всего подземного дворца. Скорее всего, свет от фитилей был не совсем обыкновенным, всё-таки мир-то вокруг мифический, возможно немного волшебства было и в освещении Паноптикона. В несгораемом масле, например, или в фотонах… То есть в самом достаточно ярком, но не раздражавшем свете.

Если переводить с древнегреческого, Паноптикон – это «пространство, в котором видно всё». И, на мой взгляд, в этом хорошо освещённом «музее» тоже всё и всем было видно и понятно, если не считать мумию девчушки лет шести, не больше.

Клеодора сидела на маленьком кубическом пуфике, со всех сторон покрытом мягкой обивкой и драпировкой из золотой узорчатой парчи. Спина у девочки была прямая, но на вид не напряженная и не скованная, будто ей даже в таком состоянии было удобно коротать вечность.

Лицо юной пифии выражало смирение и покорность, но сделанная вурдалаком причёска из светлых и непослушных локонов являла никуда не девшееся озорство и хитринку Многомудрой и Богоизбранной, внося в общую траурную картину некоторую дисгармонию.

Её огромный, на вид совершенно прозрачный, саркофаг тоже был рядом, напоминая о бренности всего сущего не только в мире людей, но и в мифическом царстве Майи.

Глазея на обстановку подземной галереи, на Клеодору, ожидавшую пробуждения, я совсем потерял из вида ворующего, от которого желал получить остальные подробности неудач с перерождением пифии.

— Эй, мистер Гурман. Вы дезертировали, или как? Куда пропали? — шутливым вопросом собрался развеять сгустившийся вокруг себя воздух, будто в подземелье набилось несметное количество эфемерных зрителей или каких-нибудь призраков, пожелавших стать свидетелями воскрешения Клеодоры.

— Не могу выдернуть из ниши Часы Жизни и Смерти, — услышал откуда-то издалека голос вурдалака, который наверняка забыл, что снова принял облик девчушки.

Не ко времени рассмеявшись этому красочно представленному и мысленно нарисованному недоразумению, я задумался о том, что трогать грешными человеческими руками данный механизм категорически запрещено.

— Убор Смирения снимите и оставьте Часы на месте! Нужно всё делать по канону, — разразился я нравоучением и ринулся в адитон, чтобы оттуда хлопнуть ладошкой по маковке взведённого механизма.

То, что ладошка со способностями к проникновению сквозь стены, так или иначе остаётся грешной человеческой конечностью, в тот момент не подумал. Осознал позднее, когда вбежал в помещение оракула и начал прикидывать в каком месте за гобеленами и на какой высоте располагалась тайная ниша.

— Сюда ориентируйтесь, — сначала еле расслышал голос вурдалака, а потом увидел его «указатель» в форме короткого прозрачного луча бледно-зелёного цвета, проткнувшего гобелен.

— Принял. Пробую повторить… Пробую, — настроился я на подвиг и примерился как сподручней сделать то, что собрался.

Благо, что вурдалакская подсказка высовывалась из намалёванного на гобелене колпачка то ли от колчана со стрелами, то ли от тубуса с картами. Сам владелец казавшегося цилиндрическим предмета мирно дремал под раскидистым деревом, на сучке которого повесил своё имущество, расписанное золотыми и тёмно-зелёными красками. Причём дремал в традиционно обнажённом виде, как и положено похожему на Амура пухлому мальчику с небольшими крылышками за спиной.

Слева от мальчишки изображалась взрослая тётка со строгим лицом. Ростом эта дама была с нарисованное дерево, и стояла не просто так. Она протягивала правую руку к тубусу-колчану, но протягивала так, что выглядело будто эта воровка указывает на колпак колчана. Левой рукой строгая мамзель прижимала к груди странный лук детского размера с болтавшейся тетивой. Кто была эта незнакомка в зелёном одеянии – Дианой или Флорой, может, просто нимфой, я разбираться не стал. Зажмурился и собрался проткнуть рукой гобелен и стену насквозь, но с первого раза данный трюк не получился.

Пришлось доставать из кармана камушек с Куома и хорошенько натирать им правую кисть, запястье и дальше до самых подмышек. Обновив влияние камушка на руку, недолго поругал себя за то, что давно не брал его и не теребил подолгу для отвлечения или развлечения. Повторил попытку и сразу проткнул рукой гобелен, стену, и, возможно, Часы Жизни и Смерти. Но ничего не почувствовал ни вездесущей рукой, ни душой, ни пустой головой.

— Так значит, да? — обиделся на расхохотавшихся зрителей моего унижения, правда, расхохотались они только в моём воображении.

Снова достал камушек из кармана, взял его кончиками пальцев «наизготовку», зажмурился и проткнул стену повыше нарисованного колпака тубуса. Потом коротким, но нерезким движением руки тюкнул камушком по предполагаемой вершине Часов с приклеившимися к ней кристаллами Хроноса-Кроноса. Почувствовал рукой, что к чему-то приложился куомской драгоценностью и сразу услышал вопль ворующего: «Есть запуск! Все кристаллы отклеились и упали в конус! Часы запустились!»

Вынув руку из стены, открыл глаза, поправил одежду, потом спрятал камушек в карман и поплёлся к ближайшему дивану, чтобы рухнуть на него вмиг обессилившим и отяжелевшим телом.

Проснулась настоящая Клеодора или нет, меня в тот момент мало интересовало, будто не из-за неё я почти под конвоем прибыл на Майю. В голове снова случился приступ звеневшей пустоты и полного безразличия ко всему, что окружало, что не было родным или хотя бы параллельно-двоюродным.

Не было мыслей даже о том, что проснувшаяся Клеодора могла запросто намекнуть о нужном мне пути домой, или в какую сторону направить стопы. Может даже, где искать если не саму дорогу домой, то хотя бы путевой указатель со стрелками в пункты пространственно-временного назначения.

* * *

Как можно было задремать в самый ответственный и торжественный момент, до сих пор понятия не имею. Можно сказать, прошляпил самое что ни на есть интересное. Потом, уже будучи в избушке на Тичарити, подолгу пытался объяснить себе, что именно произошло у Майи после настоящего девятого возрождения Клеодоры.

Помню только то, что очень замёрз пока тайными закоулками и винтообразными лестницами выбирался из подземного оракула. Где-то вдалеке играла праздничная музыка, били бубны и барабаны, горланили сатиры и нимфы. Все прославляли Аполлона, который, наконец, услышал молитвы Плейоны, Майи и её сестёр – шестерых планет-близнецов.

Который откликнулся на бесконечные просьбы, песнопения, обращения с мольбами всех жителей грозди эпических миров, населённых океанидами, нереидами, наядами, дриадами и, конечно, их сатирами. То есть, теми же нимфами, теми же божествами природы, только мужского пола.

Оказавшись на залитой солнцем вершине Парнаса, я продолжил содрогаться от озноба, хотя холодно мне уже не было. Скорее всего из-за чего-то перенервничал, поэтому вздрагивал всеми внутренностями и уставшими от бесконечного подъёма коленями.

Собирался встретить кого-нибудь из аонийских сестёр, которые девять муз Парнаса, но не судьба. Или на Майе данные парнасиды и касталиды не водились, или они убыли вниз, на праздник Обновления Клеодоры. А может я с самого первого подвига с побудкой пифии ошибался, и гора с подземным Мантейоном и адитоном называлась совсем не Парнасом.

Разговаривать, объясняться или прощаться с Майей или Плейоной мне почему-то не хотелось. Ну, получилось разбудить девчушку. Не в первый же раз, и не во второй, а, возможно даже, не в третий, если только в этой командировке пришлось пару раз «проявлять находчивость».

«Братцы, если можно незаметно смыться отсюда – сделайте доброе дело. Не могу больше прикидываться маленьким Богом. Тюкнул по Часам подарком Барбарии, а шуму на целый карнавал. Ладно бы разок, но не столько же…

И ворующему привет передайте. Пусть поищет брата где-нибудь на Исиде или на Перекрёстке у крёстного в гнезде. Где-то же этот Варвар бродит в поисках потерявшегося близнеца-брата»,— попросил я Всемогущих об одолжении, и они тут же запихнули меня в глубокое подпространство с нитями звёзд.

«Скромник ты наш. Тихоня. Думаешь, что сам нашёл выход из оракула? Что теперь сможешь и дорогу домой найти? Или…

Нет, на нас, вроде, не рассчитываешь. Странно даже. Смирился с неизбежностью?.. Тоже нет.

Ворующий твой тебя окутал и переместил в тайный Акробатикон, а сам там, среди гостей, остался. Наверно, подкрепляется эмоциями нимф и сатиров. Они у них очень сильные, почти первобытные. Не стесняются их выказывать…

Да, правильно мыслишь. Акробатикон от греческого akros – высокий, и baino – всходить. Но не о том ты сейчас думаешь.

Ладно. Отдыхай. Скоро будешь в избушке номер двенадцать. Проследим, чтобы тебя никто пару дней не беспокоил. Потом сам решишь, принимать гостей или отшельничать дальше», — так, по-простому, прото-партизаны втемяшили все новости мне прямиком в разум, а не в голову или в уши. Это уже сам я перевирал… Переводил поступавшие внушения и приписывал их привычному человеческому чувству – слуху. Так проще не свихнуться от попыток объяснять и понимать подоплёку того, что никто из смертных постичь не в состоянии.

Как бы там ни было, я опять нашкодившим шалопаем сбежал от очередного шанса поумнеть и повзрослеть. «Интересно, в который раз?» — подумал я тогда и…

И очнулся на топчане отшельника.