Сага о бескрылых (СИ)

Глава 14

Пыль, скрип колес. Дело шло под вечер, а кормить и не собирались. Наверное, на месте ужин будет. По расчетам, выгодная черепица ближе к закату в Сарапу прикатит. Работать на Пришлого оборотню не очень-то хотелось, одной ночи чтобы осмотреться и уйти должно хватить. Грузчик будет ждать между дорогой и берегом — не должны разминуться. Пока сложность составляло лишь поддержание иллюзии — нож из-под набедренной повязки так и пытался выпятиться. Говорил десятник — «оставь свой, возьми железку поменьше», но куда ж без Белоспинного?

Наконец открылась бухта, причалы. Лоуд пыталась рассмотреть корабли: стояли барки, местные униры, еще что-то, прикрытое парусиновым тентом (да, есть такое слово). Толком разглядеть не удалось, пришлось уделить внимание стене вокруг поселка. Вполне крепостная стена, с невысокими, но крепкими башнями. Наблюдатели на башнях стоят, вот один замахал флагом. Подальше от стены, за дорогой, зеленели сады. Сад окружала ограда: заостренные колья, между ними вплетены ветви сухого шиповника — топорщатся колючки. У тенистых ворот торчала пара охранников с копьями…

Дальше Лоуд стало не до наблюдений — повозки вкатили за ворота поселка, и сразу начали разгружаться. Пришлось метаться как ошпаренной, бережно складывать черепицу. Орали надзиратели. Оборотень содрала себе два ногтя и все равно трижды заработала плетью по спине. Боль была жгучая, невольно заорешь. Впрочем, другим рабам тоже перепало, и выли от боли они даже погромче. Порядок в Сарапе был понятный: болтать нельзя, визжать позволяется.

Опомнилась оборотень только в загоне. Уже темнело, надзиратель отсчитал десяток — рабы суетливо запрыгивали в низкую дверцу, последний заработал плетью по тощей заднице. Рядом, отделенные деревянной решеткой, теснились другие загоны. Видимо, рабов в Сарапе было больше, чем считали завидующие горожане Хиссиса. Разом замолк большой двор, закончили визжать пилы, стучать молотки. Только с конюшен доносилось ржание лошадей и рев ослов.

Лоуд сообразила, что нужно выбираться. Что из этой клетки секретного увидишь? Лохань в углу для дерьма? В целом загон был на удивление чистым, солома рассыпана свежая. Рабы сидели в молчании, нетерпеливо смотрели во двор. Понятно, ужина ждут. У соседнего загона уже слышалась возня — судя по всему, жрали там клейменые. Наконец, поднесли пищу и к клетке в которую пустоголовая оборотень забралась. Рыбы, сглатывая слюну, смотрели как в длинную колоду-корыто наливают теплое варево. Потом кормушку вдвинули в загон. На одном краю колоды лежала стопка лепешек. Рабы по одному подползали, разбирали хлеб. Лоуд догадалась, что момента лучшего не будет, поползла последней, неловко опираясь рукой о край корыта — одноклеточники смотрели удивленно, но вопросов не задавали. Пока оборотень добралась до лакомства, флакон со снадобьем опустел. Понятно, что равномерно рассыпать «приправу» не удалось, ну, не обидятся же соседи. Оборотень, подхватила лепешку — пах хлеб хорошо. Рабы устраивались у корыта — без суеты, снаружи прохаживался надсмотрщик, пристально поглядывал. Началась трапеза, Лоуд по примеру соседей отламывала край лепешки, делала вид, что черпает варево: ячмень, овощи, кусочки рыбы — по запаху не так уж плохо. Соседи сосредоточенно набивали рты, переступая коленями вокруг корыта, ловко выхватывая особо лакомые ломти разваренной рыбы. Лепешки кончились, дохлебывали и вылизывали по-простому, языками. Оборотень тоже вымазала морду, но не особенно усердствовала — тут сглотнешь снадобья ненароком, а ночь планировалась весьма бодрой.

Корыто живо очистили, пришли кухонные рабы вытащили кормушку, налили воды, задвинули обратно. Рабы пили, умывались. Немного воды осталось, кое-кто, поспешно обтирался влажной тряпкой — видать, и за чумазость в славном Сарапе полагалась дополнительная плеть. Лоуд пренебрегла — не для оборотней такое купание. Прошел мимо загона надсмотрщик, стукнул по прутьям решетки дубинкой. Рабы засуетились, начали продевать веревки в кольца ошейников. Возникла толкотня: видимо, кто какое место займет было немаловажно. Оборотень попыталась оказаться с краю, но в последний миг потеснил мосластый невольник. Надсмотрщик уже возвращался: десяток рабов замер — лежали на соломе, привязанные за ошейники к низкой жерди, замерли все на одном боку, одинаково поджав ноги. Лоуд было интересно: дадут ли одеяла? Нет, не дали, видимо, считалось что и так тепло. Надсмотрщик ушел, жители загона обмякли, послышались шепотки.

— Эй, дашь? — просопел мосластый сосед.

— Отвяжись, брюхо болит, — прохрипела Лоуд, не очень уверенная, что поняла правильно.

Сосед не настаивал — через мгновение уже глубоко задышал — уснул.

Оборотень лежала, прислушивалась. Рядом спали, а дальнему краю «вязанки-цепочки», видимо, снадобья поменьше досталось. Нашептывал лежащий в середине коренастый раб: рассказывал сказку об удачливом купце и глупых гарпиях. Ближе к углу загона двое клейменых осторожно покачивались в одном ритме — не у всех там брюхо болело.

Лоуд размышляла о том, что местные клейменые и без всякого нэка хуже песчаных червей, и еще о том, что ждать середины ночи незачем. Горел огонь у ворот в рабский двор, сидели там надсмотрщики, доносился разговор. На площадках внутренней стены стояла пара часовых — эти тоже никуда не денутся. Чего ждать? Весь этот невольничий двор с разгородками все равно что огромная лохань-параша.

Мосластый за спиной спал или помер от снадобья — дыхания слышно не было. Лоуд нащупала веревку у своего ошейника, узел поддался без труда. Но стоило приподняться на локте, как повернул башку клейменный, лежащий спереди: рожа сонная, щербатая:

— Ты что? В плеть возьмут…

— Спал бы ты, — посоветовала оборотень.

— А мне охота из-за дурня под плеть подставляться?

Лоуд пожала плечами. Не хочешь под плеть, под другое подставишься. Раб лишь громко вздохнул в ладонь, зажавшую щербатую пасть. Оборотень мягко вынула нож из-под лопатки невольника, стряхнула с клинка капли — сейчас Белоспинному горячая кровь не доставила никакого удовольствия — все равно, что блохастую курицу прирезал.

В загоне лишь похрапывание спящих слышалось — не заснувшие уже догадались, что кое-что случилось, затаились. Лоуд решила, что особенно скромничать нечего, чуть сдвинула на свое место покойника: прореху в цепочке лежащих прикрыть, да и Мосластому (если не сдох) счастье — под утро сосед-то ему точно не откажет. Те из соседей кто не спал, смотрели в сторону двора и вообще дышать боялись.

— Вернусь скоро, — неискренне пообещала соседям Лоуд и отползла в угол. Под прикрытием дурно пахнущей лохани, разрезала веревки, стягивающие загородку у земли. Сдвинула жердь — скрипнула, ублёвка этакая. За спиной один из рабов поднял голову:

— Вернись, всех запорют.

— Правда, что ли⁈ — обеспокоилась Лоуд, выныривая из-за поганой лохани. Раб, тупой мордос, в последний миг попытался заорать, но метнувшаяся по телам, спящим и притворяющимся, оборотень, прихватила умника за горло, прижала к соломе, клинок мигом достал сердце. Отирая сталь о кудлатую бороденку убитого, оборотень прошептала:

— Еще кто здесь порки боится?

Вроде как спали все, раз не ответили.

Лоуд вернулась за дивную лохань, осторожно отжала жердь: щель между ней и столбом опоры была невелика, но имея в запасе облик недокормленного рыжего мальчишки, протиснуться можно…

На воле оборотень прислушалась: тихо. Мысль что рабы возможностью воспользуются, к дыре рванутся, была смешной. Не веревка их держит, и даже не нэк, прав Грузчик — они все «равные человеки», братья по параше, веслам, или ошейникам. Им, людям, ведь всё равно в чем равными быть, за что цепляться. Глуповатому дарку той человечьей гордости и тяги к справедливому равенству никогда не понять, хоть вечно свою пустоголовость над этим вопросом напрягай.

Плащи у надсмотрщиков были одинаковые, Лоуд «приоделась», прошла двором: загоны замирали, словно мимо них смерть шла. Рабов было жутко много: из своей клетки этого не видно, а тут сквозь тесноту идти и идти. Зато оборотень угадала с направлением — по широкому проходу, что к воротам вел, не пошла, держала курс на угол. Последние клетки кончились (судя по запаху, женские), впереди была ограда, лесенка на стену, левее нее торчала башенка с навесом, оттуда глазел часовой. Лоуд полезла наверх — лесенку, между прочим, эти ющецы могли бы и поудобнее сделать.

— Ты что ли, Хлом? — удивился часовой.

— Ослеп, что ли? — обиделась Лоуд.

Действительно, как можно храмового красавца полусотника с каким-то убогим Хломом спутать?

— А чего ж это? — в замешательстве вопросил надзиратель.

— Да все то же, — пояснила оборотень, затыкая ему рот тряпичным комом.

Прав был опытный Грузчик: человек, мнящий себя важной важностью, норовит кусаться и запросто может ладонь погрызть. Ножом пришлось бить трижды. Наконец, Лоуд опустила ослабшее тело на пол башенки и с расстройством подумала, что не все вспомнилось. Раньше руки как-то увереннее управлялись. Вот пополам провалиться тем богам, стоило голове чуть наполниться разумом, так и огорчений в ней прибавилось. Эх, ловкой ведь раньше была оборотень-странница…

С башенки был виден почти весь поселок, лишь правее крупные двухэтажные здания загораживали часть бухты. Лоуд прикинула количество невольничьих загонов: да, тысячи двуногих на местного хозяина тут работают. Поближе к берегу располагались мастерские и склады. Привлекало внимание крупное, но изящное строение, окруженное зеленью, — хозяин Сарапа явно там и обитал. Видимо, в ту сторону и надлежит прогуляться оборотню. Нет, мастерские тоже интересны, по прежним временам Лоуд о кораблях и механизмах кое-что помнила — неудачная встреча с подзаглотным магом-недомерком эту часть памяти в голову вернула. Но за ночь все достопримечательности поселка осмотреть вряд ли удастся, местный хозяин важнее. С мастерскими и вообще поселком Грузчик подумывает поступить просто — сжечь вместе со всеми подзаглотными тайнами здешнего Пришлого господина. С одной стороны, это правильно, с другой, кое-какие вещицы наверняка пригодятся путешествующим даркам. Резак до сих пор жалко. Кстати, о подарках и сувенирах (да, есть такое красивое слово!).

Оборотень обыскала мертвого надзирателя. Ничего интересного: неудобный меч, несколько медяков, медные браслеты. Плеть прихватить? Добротная, но без украшений. Наверняка у других надзирателей найдется инструмент получше. Но всех пакостников этой ночью не перерезать, рассудительный дарк должна осознавать свои ограниченные возможности. Ладно, потом что-нибудь памятнее подберем, пока плети хватит.

Лоуд не без труда приподняла мертвеца, привалила к шаткой тростниковой стене башенки — издали будет похоже, что бдит достойный вертухай.

Сползти-спрыгнуть по внешней стороне стены особого труда не составило. Оборотень уверенно направилась по узкому проходу, но тут услышала тревожный крик за стеной. Как раз в той стороне, где гостившая в загоне вольная дарк вкушала роскошный ужин. Да, не дотерпели соседи по корыту, воззвали к хозяевам. Сейчас там и живых, и покойничков попробуют воскресить плетьми. Ну, время еще есть — общую тревогу проспавшая побег охрана сразу не поднимет, сначала между загонов раба-недоумка поищут.

Пройдя мимо добротных, почти городских домов, шпионка вышла к роскошному забору: камни его были выложены на редкость тщательно, каждый резьбой украшен. За забором сад — листва под ночным ветерком шелестит, деревья словно специально огнем светильников подсвечены, а дальше светятся окна дома. Неужели стекла такие большие? Роскошь поистине царская. Богач и мудрец наш Пришлый, рабами и слугами почтительно именуемый «господином Шлюманом». Благородное имя, тут не возразишь.

Забор и сверху оказался украшен: шнурки тонкие натянуты, к ним колокольчики подвешены. Разумно. Пришлось срезать с куста короткую рогульку, подняться по узорчатой стене, и очень осторожно приподнять-оттянуть нижний шнур. Рыжий мальчишка был уж на что худ, но едва проскользнул. Лоуд сняла рогульку, и морщась, — рубцы на спине о себе напоминали — направилась вглубь сада. Меж деревьев стояли светильники, бросали алые всполохи на листву ровных, словно специально обстриженных кустов. Оборотень удивлялась саду, не забывала прислушиваться — на всей полосе длинного, почти бесконечного мыса Конца Мира собак не водилось, но Лоуд помнила их, тварей ублёвых, по иным, не столь благополучным местам. К счастью, гавканья, рычания и скуления слышно не было. Зато звуки флейты из дома донеслись, потом какая-то шмонда запела.

Лоуд стояла, прикрытая столом юной тонкой смоковницы, слушала столь же юный голос певицы — та выводила непонятные слова отвратительно старательно. Наверняка, стройна, светловолоса, и вообще ублёвка до мозга костей. И ведь ни слова не понять. Взрезать такое горло, да глянуть что там внутри такого особенного, не дающего на нормальном языке песни петь.

С горлом певички придется подождать: Лоуд видела двух часовых, третий угадывался по тени. Серьезные бойцы, в панцирях, поножах, шлемах с какими-то перьями на темени. Довольно смешные гребешки, но стоят разукрашенные воины-припёрки бдительно, почти не шевелясь. В дом проскочить не получится, да и окна сомнительные: стекла небольшие, в сети тонких, должно быть, свинцовых переплетов. Оборотень осторожно отступила подальше, пытаясь определить окно, из которого неслись мерзкие рулады. Вычислить не удалось, зато Лоуд увидела мужчину: этот ющец, небрежно опирался о подоконник, лицо и грудь полускрывал оконный переплет и мягко развеваемая сквознячком ткань, четко видна лишь рука и кубок, стоящий у сетки-переплета. Посудина серебряная, дорогая. Сам Шлюман? Смутно угадывалось, что мужчине лет под пятьдесят, вполне мог и хозяином оказаться.

Шлюман, или кто он там, отступил вглубь комнаты, так и не позволив себя рассмотреть. Лоуд посулила подзаглотнику в следующий раз, по доброму Храмовому обычаю, приколотить ладони гвоздями к подоконнику, чтоб скромник вволю поорал-покрасовался. Но мерзавец обратно вернуться и не подумал, из окна донесся разговор, вроде бы и детский голос слышался. Слава богам, хоть девка петь-завывать прекратила.

На этом удача оборотнихи-шпионки и закончилась. За забором по мощеной мостовой протопало несколько человек, у скрытых ненормальными кустами ворот, послышался разговор — тревожные вестники от невольничьих загонов прибежали. Сейчас начнется…

Путь отхода Лоуд уже наметила: сначала между деревьями и кустиками с крупными цветами, потом по тропинке, выложенной камнями, за угол и ниже, к морю. Пробиваться через стены никакого желания у оборотня не имелось, да и ждать далее неблагоразумно. Правда, на углу стоял часовой, но он всего лишь человек.

Взяв облик поудачнее, Лоуд двинулась вдоль дома. По пути сорвала цветок — припёротый стебель больно уколол палец. Пахло от огромного бордового бутона почему-то обычной розой. Но не бывает же таких крупных роз? Удивляясь и стараясь не цеплять подолом колючие кусты, оборотень плыла по тропинке. Вот всем хорош облик красавицы, столь восхитивший прыгучего жреца, но поступь неспешной плавности требует. У ворот заговорили громче — на ругань перешли…

Часовой смотрел в сторону ворот, скромно ступающую красавицу заметил с опозданием. Уставился, не веря своим глазам. Магия, чудо и вообще полное волшебство, пусть и не очень сисястое. Лоуд, играя розой (Белоспинный нож, развернутый клинком к локтю и прикрытый рукавом, ждал) прошла в шаге от воина. Тот, бритый и молодой, пялился, словно ничего прекраснее сроду не видел. Рот раскрыл:

— А…

Оборотень обернулась, нахмурила тонкие бровь, погрозила герою цветком. Страж медленно закрыл рот, только вослед смотрел, следил как тесно-синий шелк подола платья дорожку заметает.

Тропинка плавным изгибом спускалась к берегу, по правую руку светлело строение, за ним угадывался забор — все это хозяйство оборотню не очень требовалось, зачем часовых смущать? Лоуд взяла левее, зацепилась подолом за колючки, но вышла к уступу, выложенному мозаикой. Дальше начинались пристани, доносился скрип снастей и плеск волн. Собственно, крошечная пристань имелась и здесь: настил, прикрытый скалой на относительном мелководье, рядом лежали вытащенные на песок лодочки — крошечные, словно не для дела построенные, а для забавы. Еще одна лодка покачивалась у настила, оттуда странные шорохи доносились. Оборотень удивилась: уж не завел ли здешний домовитый хозяин себе раба-тритона для особых морских игрищ?

Нет, все проще оказалось.

— Грешите, ублёвое племя? — вполголоса поинтересовалась Лоуд.

Подскочили с плаща, разостланного в лодке, воин свою тунику одергивал, девица нагую грудь прикрывала.

— Стыда не ведаете, — печально констатировала оборотень, придержала подол и легко спрыгнула в лодку. Суденышко качнулось, роза упала на колени девки, нож с радостным хрустом вошел в глаз любовника-героя — воин лишь вздрогнул и запрокинулся. Лоуд успела стиснуть горло собравшейся завопить подруге покойника…

Пришлось придушить — девка ослабла, перестала биться. Лоуд отвернула смазливое девичье личико в сторону моря, заставила на Луну взглянуть и Темной Сестре взмолиться, лезвие у горла прочувствовать. Вопросы начала задавать. Ну, мозгов у служанки имелось куда поменьше чем у пустоголового оборотня, да и смерти шмонда боялась глупо, до судорог. Собственно, разговоры разговаривать и времени не было — у дома суматоха нарастала, оружием уже бряцали. Сейчас хватятся героя, что сейчас изумленно и слепо борт лодки разглядывает.

— Отпусти! — взмолилась девка. — Я все сделаю, никому не скажу!

Лоуд улыбнулась. Можно и оставить. Сказке о черноволосой красавице, что с ножичком и розой гуляет, мало кто поверит, пусть даже под пыткой служанка с часовым в один голос о том визжать будут. Но если людей живыми оставлять, то какой смысл в дарковом бытии?

— Со мной пойдешь, — прошептала Лоуд.

— Я плавать не умею!

— Так и не надо…

Служанка за борт пыталась уцепиться, но какая сила в человечьем неумелом теле? Плеснула вода соленая, вместе пошли ко дну. Лоуд обхватывала руками и ногами бьющееся тело жертвы, смотрела вверх: лунный свет смешивался с сиянием факелов и фонарей — видимо, на всплеск охранники поспешили. Играли волны и огонь тенями, в глубину оранжевый блеск пытался заглянуть, камнями и водорослями полюбоваться. Прекрасно море — истинный дом бродячего рода коки-тэно, ну как эту соленую прохладу не любить?

Окончательно смирилась служанка, легла на дно — мелкие черноперки озадаченно в стороны брызнули, подол туники целомудренно колени молодой шмонде прикрыл — море оно такое, уж слишком милосердное…

Лоуд отплыла подальше в тень скалы, обвязала бедро тонким шнурком, продетым в кольцо нижнего конца ножен Белоспинного — болтаться не будет, вспомнила пустоголовая как в море плавать нужно. На берегу еще перекликались — наверное, мертвеца в лодке нашли. Вдруг подумают, что его возлюбленная прирезала? Вот забавно получится. Жаль, не слышно ничего.

Оборотень, улыбаясь, поплыла к выходу из бухты. Забавная ночь выдалась, будет что вспомнить. Нож к бедру словно прилип, зато плеть, обернутая вокруг шеи, норовила развязаться. Вот жизнь смешная — вечно в ней что-то мешает.

Грузчик где-то бродил, а может и сама оборотень слегка заплутала. С моря все выглядит иначе, силуэты прибрежных скал узнать трудно. Была, кстати, в этом некая загадка: должна была знать этот берег пустоголовая дарк, но почему-то не знала. Ведь только с севера к Хиссису, да и к южному, богатому нэком и иными чудесными радостями Сюмболо, можно приплыть. Но не плавала вдоль этих берегов Лоуд, голову на отсечение дать можно. Откуда же пришла? Прямо из океана? Едва ли, океанские плавания забава запоминающаяся, в голову многое важное вернулось, но этого там точно не имелось.

Размышляя и подрагивая от подступающей боли в мышцах и ночного холода (Белоспинный отличный друг, но греет только в развлечении) Лоуд побродила по откосам и села дожидаться рассвета.

Грузчик появился в первой серости рассвета. Вытряхнул из мешка одежду, заметил:

— Далековато. Ближе к Сарапу искал.

— Дрянной поселок, — сказала Лоуд, натягивая штаны. — Тесный. Нэка налей — ноги уже болят.

— Налью, — десятник достал флягу и мерку. — Так-то ты неплохо выглядишь.

Оборотень мигом вспомнила личину толстухи, расселась на камне обрюзгшей грудой, умирающе вывалила язык.

— Я и говорю — шибко весела, — не одобрил Укс.

— Не, тяжеловато, — вздохнула оборотень. — Будет у нас с пойлом проблема.

— Решим. Рассказывай, что да как.

Лоуд рассказала. Обычно Грузчик вопросов мало задавал, предпочитал по мере обдумывания спрашивать. Сейчас только кинул и сказал:

— Двинулись. А то в городе соскучатся.

Шли по тропе, когда десятник показал запыленную косточку:

— У дороги нашел. Знаешь, что это такое?

Лоуд фыркнула:

— Если не старый козий орешек, то уж точно косточка от оливки. А что?

— Значит, знаешь, — Грузчик помолчал. — А в Сюмболо оливы не растут. И в Хиссисе я их не видел.

Оборотень догадалась, что умный Грузчик об оливах только по легендам и сказкам раньше знал. Видят боги, если человеку крылья дать, он не совсем дарком станет. Туповато было племя боредов. С такими крыльями и свободой отчего ж мир не посмотреть⁈ Сидели сиднем на своем «хвосте мира», дожидались холощения. Ну, об этом десятнику лучше не напоминать.

— Наверное, негде здесь Хиссису оливы выращивать. Или ленятся, припёрки зажравшиеся. Дальше к северо-западу и оливы, и масло оливковое. Не такое уж дорогое. Зато здесь, у этого Шлюмана розы растут в два кулака величиной — я сама видела. Наверное, рабьим дерьмом удобряют. Но жутко красиво.

— Розы? — равнодушно переспросил Укс. — Что с них толку? Хотя… Вот приходят к нам эти Пришлые, цветы выращивают, всякое тряпье и нэк выдумывают. Ты задумывалась, откуда они все знают? Мудрости в них как в той последней храмовой шмонде, поди ты…

— Нам же лучше. Вырежем их подчистую, потом я об их уме неспешно поразмыслю.

— Тоже верно. Значит, неглуп этот господин Шлюман? Сможет он обидчикам в горло вцепиться? Хорошую новость ты принесла, пустоголовая. Осталось стравить наших ющецов…