Сага о бескрылых (СИ)

Глава 1

Автор благодарит:

Михаила Рагимова

Ивана Блажевича

Юрия Паневина

Сергея Суслина

Пафосный пролог

Приближаясь к пределу, начинаешь слышать шепот богов. Небо здесь неистово-прозрачно и ярко. Подниматься выше смертному запрещено: слабеют и перестают держать крылья, легкие тщетно пытаются насытиться воздухом, кружится голова, мысль о святотатстве становится тяжкой, как камень, и забывший об уважении к своим прародителям, боред, кувыркаясь, несется вниз. С такой высоты удар о волны будет столь же милосерден к безумцу, как и острые гребни береговых скал.

Уайксс неизменно оставался благоразумен, хотя и любил слушать шепот богов. Почти замерла далеко внизу необъятная, черно-синяя чаша моря: едва угадывались черточки парусов, на севере из предзакатной дымки вздымались смутные горные пики, окружающие бухту Сюмболо. Лишь солнце, на этой высоте бледное и обжигающее, оставалось на месте. День истекал, невидимые отсюда тени уже сгущались под стенами Акропоборейсеса.

Уайксс еще раз вслушался в голоса богов: негромкие и насмешливые, они звучали в голове, заставляя виски болеть. Пора домой. Подходящий воздушный поток встретился почти сразу, и молодой боред отдался невидимой огромной ладони — его плавно понесло вниз, ветер привычно звенел, пел, трещали полы короткого хитона, хлестали по спине длинные локоны. Юноша наслаждался скоростью, недоступной простым смертным, лишь изредка взмахивал крыльями, контролируя полет, не давая телу набрать ту опасную скорость, из которой уже нет возврата. Вытянутые вперед руки удерживали короткий дротик-тичон — легчайшее священное оружие служило каждому бореду кормилом в божественном чуде полета: легкое движение левым, утяжеленным наконечником концом оружия — тело устремлялось вниз, правый, «мирный» конец древка уводил летуна вверх. Ведь взмахи крыльев лишь поддерживают детей ветра, истинной же магии тела учишься с малого детства.

Уайксс уже видел подводные гряды: дно у побережья знаменитого мыса Конца Мира напоминало лабиринт, созданный безумным морским гигантом-пахарем. Длинные гряды рифов образовывали концентрические круги, длительные «улицы» и «каналы», свивающиеся в непостижимую головоломку. Кое-где гребни подводных гряд подчеркивались белоснежными кружевами прибоя, но чаще волны свободно перекатывались через скрытую преграду, храня тайны благодатного подводного мира. Зашедшие в лабиринт многочисленные косяки рыбы, отмели, набитые моллюсками, «колодцы» кишащие креветками, крабьи гнезда — боги наделили великий народ боредов поистине неисчерпаемым богатством. Ежедневно рыбаки Нижнего Города выводили свои лодки к гряде, где повинуясь мудрым указаниям крылатых вождей, ставили сети и ловушки, окружая косяки рыбы и неизменно наполняя корзины отборным уловом. Сытно и беззаботно жила чернь Сюмболо, отдавая во дворец две десятины добычи, вознося громкую хвалу благородным боредам и жалостливо ропща в дни зимних штормов, туманов и безделья.

Сейчас рыбачьих лодок почти не видно — рано ушли к берегу. Ленивы и беспечны бескрылые люди полуострова, нет в них мудрости матери Орифии, да и откуда умение мыслить у созданий обделенных богами?

Уайксс вновь набрал высоту — трудно объяснить, но наслаждение взмахивать молодыми сильными крыльями, оставалось грубоватым и острым, почти непристойным, словно дивно умелая девка из «ночных» прислуживала плоти юного воина-бореда. Стены Акропоборейсеса приблизились: вот уже видна верхняя недостроенная площадка и пока пустующий постамент будущей статуи Матери-Орифии. Возвращался в свою гордую обитель народ боредов — опускались на стену внуки богов, сверкали в заходящих лучах солнца белоснежные крылья. Уайксс не спешил, поднялся еще выше над просторным зданием дворца, за скалой открылся провал к бухте, дорога… И Нижний Город: неряшливый порт с сотнями семечек-лодок, десятками скорлупок-кораблей, тысячи убогих домишек черни, площади с колодцами, рынки, неуклюжие прямоугольники домов-кварталов зажиточных кораблевладельцев, купцов и кормчих. Очаги пачкали вечерний воздух грязноватыми дымами, полосы садов уродовали некогда живописные террасы склонов. Уайксс отвернул от ямы Города, попытался рассмотреть среди крылатых силуэтов, планирующих к стене дворца, изящную Аглеа — будущую жену, прекраснейшую из прекрасных. Обряд свадьбы свершится лишь весной, но молодой воин мечтал о счастливом дне уже давно. Боги даровали удачу недостойному — Уайксс знал, что слишком грубоват и неуклюж для бореда. Унизительно высокий, ростом почти со среднего человека из внуков смертных, с грубоватым лицом и недостаточно синими глазами, с крыльями, слишком крупными чтобы быть по-настоящему изящными. Но именно ему боги даровали счастье союза с блистательной и гордой Аглеа. Весною, после празднования, новобрачные взойдут на Ложе Рода, и будет ли во дворце в тот миг боред счастливее Уайксса? И Аглеа наверняка не пожалеет, что даровала право зачать ребенка именно ему…

На верхней стене почему-то оказалось очень мало дневных слуг. Уайксс, гася скорость, коснулся тверди стены, босые ступни легко пробежали по теплым каменным плитам, молодой воин сложил мощные крылья за спиной. Пришлось ждать, пока прислужник подаст плащ-хламид.

Мимо проходили взрослые бореды, в своих богатых плащах, уже причесанные и достойно обутые. Один из молодых мужчин, приветливый Зозимос, поздоровался на древнем языке Отцов. Уайксс постарался ответить безупречно. Язык Отцов был неимоверно труден: пока молодые бореды знали лишь несколько фраз. Пройдут еще долгие годы, пока новое поколение возвысится и научится вести беседы, достойные истинных внуков богов. Уайксс всем сердцем стремился постичь красоту Древнего слога, но пятнадцати лет в Низшей гимнасии — этого слишком мало. Впрочем, отдавать приказания дневным и ночным слугам ему пока приходилось куда чаще, чем вести философские и поэтические диспуты. В колыбели ребенок познает лишь грубую речь кормилицы — таково печальное положение вещей, так повелел непреклонный Логос-созидатель.

Уайксс был юн — ему едва исполнилось тридцать пять. Возраст простительной несдержанности и наивности, простейших желаний плоти и иных смешных безумств. К пятидесяти боред станет разумен, к восьмидесяти образован и мудр, позже начнет наставлять юных. Лишь суетливые внуки смертных жадно спешат жить, бездумно размножаясь, упиваясь своим невежеством и глупостью. Несчастные, безобразные создания, маложивущие, недостойные внимания богов.

Молодой воин отдал дротик-тичон почтительному слуге-оружейнику, скрывая раздражение, подождал, пока молодой неумелый прислужник завяжет ремни сандалии бореда и, наконец, направился в банные покои. Неспешно омыть утомленное тело — уже появляются ночные слуги, они приведут в порядок прическу господина, бережно очистят крылья, подадут свежие одежды. Зал трапез, музыка, ужин в окружении мудрых мужчин, мимолетная улыбка Аглеа, ужинающей в женской половине зала. Потом свои комнаты, танец ночной служанки… По правде говоря, в Акропоборейсесе утомляет изобилие неуютных и недостроенных комнат, и недостаток умелых и привлекательных служанок. Старейшинам Нижнего Города следовало бы куда чаще менять девушек, прислуживающих внукам богов. Скучные ласки одних и тех же девиц не только скучны, но и оскорбляют уважение к божественным предкам крылатых.

…Гонг — вибрирующее торжество удара звонкой бронзы разнеслось над строениями Акропоборейсеса. Замерли слуги, Уайксс в изумлении обернулся — для трапезы слишком рано. Идти не омывшись, непричесанному, с неумащенными волосами? Что за странная спешка? Не иначе сама Мать Орифия сошла к потомкам.

Вновь ударил гонг, и еще раз — на памяти молодого бореда такое случалось лишь однажды — во время Долгого шторма. Слуги исчезли. Уайксс, поддерживая полы длинного домашнего хитона поспешил в трапезную…

Царь Дорасеас-Боре уже успел занять место на своем ложе во главе стола. Пришедшие на звон гонга бореды прятали невольные улыбки: блистательный Дорасеас воистину выглядел неблагопристойно — его длинные кудри успели завить лишь наполовину и сейчас царская белокурая служанка спешно выпутывала из густой гривы властителя серебряные «клювки-каламистры». Властитель морщился, демонстрируя удивительное нетерпение, абсолютно неподобающее одному из славнейших философов Акропоборейсеса.

Зал постепенно наполнялся — все восемьдесят шесть крылатых потомков детей Матери-Орифии спешили на зов неурочного гонга. Царь сделал знак служанке — белокурая прелестница удалилась, изящно придерживая над плечом блюдо с «клювками». Уайксс невольно проводил служанку взглядом — север далек, дик, населен полукровками, рожденными от нечестивых и беспорядочных союзов демонов-дарков со смертными безумцами. Видимо, унаследованная порочность и делает северянок столь очевидно влекущими. Особенно эта редкостная манера раскачивать округло-оттопыренной кормой…

Места за трапезными столами кое-где еще пустовали, на женской половине собралась едва ли две трети блистательных дам Акропоборейсеса, но царь уже выпрямился и поднял кубок:

— Славлю Мать-Орифию и могучих сынов ее!

— Славлю! — многоголосо ответили собравшиеся бореды.

— В тревожный час собрал я вас, о, внуки богов. Беспокоен и безрассуден ныне неблагодарный Нижний Город. Смута пришла в еще вчера счастливый Сюмболо…

Уайксс слушал и не верил своим ушам. Смута в городе? Да о таком лишь в древних легендах можно прочесть. Или из пучин океана всплыло то зловонное, ниспосланное Бездной безумство, о коем прорицал последний оракул? Горожане всегда недовольны и ворчливы, но поднять голос, проявить открытое неповиновение древнему Договору⁈ Совсем поглупели горожане⁈

— Это бунт! — крикнул, перебивая царскую речь, только что вошедший Бакчос из Зэтов. Его немногочисленная родня не спешила возлечь у столов, да и женщины Зэтов почему-то стояли рядом с мужчинами.

— Займите места, и ваш голос будет услышан нами, — воззвал Дорасеас-Боре к рассудку немногочисленного, но буйного младшего рода.

— Опомнись! — неучтиво закричал второй из Зэтов — известный своей вздорностью и вечно неухоженной бородой Мзазон. — Они идут к воротам! С оружием, выкрикивая оскорбления Матери-Орифии. Это война!

— Ты воистину скудоумен, Мзазон потомок Зэтов, — загремел со своего ложа царь. — Сядьте и скромно выслушайте мужей мудрее вас. Войны не будет! Так сказал я, Дорасеас-Боре! Знатнейший из Мудрых!

— Так скажи это горожанам, вечноспящий царь ослоухий, — дерзко выкрикнул Бачкос. — Немедленно закроем ворота и встретим смертных крыс как подобает героям-боредам!

— Еще никогда мудрейшие бореды не убивали своих заблудших слуг! — царь сел ровнее, и предупреждающе раскинул широкие крылья, скинув на мозаичный пол одну из подушек. — Опомнись, о первый из последних Зэтов. Я решил сам говорить с представителями заблудших горожан. Кровь не прольется!

— Говорить надлежало вчера. И со старейшинами черни! — удивительно грубо закричал Бачкос. — Встретим неблагодарных дикарей стрелами и ударами тичонов! Опомнитесь, благородные бореды! Пора вскипеть охладевшему мужеству славных потомков Борея!

— Не время хвастать своим вечноцветущим безумием, о самолюбивый сын Зэтов. Тебе ли указывать мудрейшим? — засмеялся властитель. — Сядь и закрой свой невыносимо поспешающий рот, о славный своим невежеством боец с тенями чаек!

В зале неуверенно засмеялись — давняя история позора Бачкоса-Зэта оставалась памятна многим. Но на лицах родственников безумца не отразилось и тени должного стыда. Совсем юная дева из Зэтов первой раскрыла узкие крылья, ее вызывающему примеру последовали родичи — большего оскорбления и призыва к неповиновению Трапезный зал еще не видел.

Видимо, Дорасеас-Боре не ожидал столь открытого неподчинения — царь вскочил с ложа, взмахнул кубком, расплескивая душистый напиток, гневно выставил расчесанную, тщательно пропитанную душистым маслом бородку…

— Не трудись, — негромко, но отчетливо, сказал царю Бачкос. — Мы уходим, о сын тугоумной бесхвостой ослицы. Если у кого-то из ослабших внуков наших богов-прородителей осталась капля разума, пусть следует с нами…

Восьмерка Зэтов окинула взглядами трапезный зал, остальные бореды в изумлении смотрели на безумцев. Бачкос кивнул и резко повернулся к двери — за ним и все Зэты покинули зал. Юная умалишенная обернулась в дверях, тряхнула головой с тяжелым узлом волос, повязанных модной «плетеной» косынкой и сделала невозможную вещь — сплюнула на порог.

Уайксс не верил своим глазам и ушам. Бунт, почти война, Зэты, ушедшие из трапезной? Куда можно улететь из Акропоборейсеса⁈Селиться в скалах, подобно диким птицам? Лететь вдоль бесконечного полуострова, ища приюта во враждебных северных землях? Разве они не понимают, что ни властитель Дорасеас-Боре, ни совет Мудрейших не простят гордецам Зэтам такого вызова? Опомнятся, вернутся и будут торжественно изгнаны? Такого еще не бывало, но…

— Забудем о них, — призвал царь. — Ослепшие в своей медноголовости глупцы. В миг, когда…

За спиной Дорасеас-Боре появился слуга — кажется, один из привратников, — зашептал в царское ухо. Показалось, что серьга с рубином в ухе Мудрейшего дрогнула, но властитель тут же справился с собой:

— Посланцы города входят во врата Акропоборейсеса. Многостойкие сородичи мои, надеюсь, у вас хватит мудрости и хладнокровия, дабы не выронить честь…

…Их было много. Очень много. Топот сандалий, сапог и мозолистых босых пяток отдавался безобразным гулом меж стен коридора, близился… Уайксс почувствовал, что у него перехватывает дыхание, крылья сами собой раскрылись, левое крыло задело резную спинку ложа. Взгляд непроизвольно обратился к окну — за ним темнела галерея с уже сотню лет недостроенной колоннадой. Вскочить, выбежать, сорваться в полет со стены…

— Здесь они, здесь, дармоеды! — завопили в коридоре на Нижнем языке.

В зал хлынул поток людей: сотня, полторы, может быть больше. Рыбаки и гребцы, приказчики и рыночные стражники, уродливые торговки и миловидные разгульные девки. Задние толкали передних, толпа напирала — заскрипел, сдвигаясь, низкий пиршественный стол, рассыпались орешки и тонкие белоснежные соломинки сладкой водоросли-хами. Ахнула сбитая с ложа пухлотелая красавица Мэйя, к мужским столам пятились перепуганной стайкой белокрылые девы-бореадки. Уайксс тупо озирал стол перед собой: нет даже ножа, лишь хрупкое блюдо с тонкой росписью — никудышное оружие.

Оружие имелось в иных руках — должно быть еще никогда Трапезный зал не видывал столько оскорбительно-грубого железа. Мечи стражников и остроги рыбаков, моряцкие копья и мясницкие ножи, окованные дубинки и охотничьи луки…

Тяжело дышали и топтались горожане, потрясенные огнями многочисленных светильников, роскошью мебели и близостью блистательных внуков богов — немногие из простодушных детей смертных могли похвастать тем, что видели боредов не только в небе. Замерли и крылатые — внезапное вторжение, толпа грязных, воняющих потом и пылью, дурно одетых и непричесанных, но обильно вооруженных людей ужасала.

Нижние и небесные смотрели друг на друга в молчании. Лишь из коридора доносилось жалобное взвизгивание — там пинали не успевшего скрыться слугу из «ночных».

Дорасеас-Боре горделиво расправил крылья и возвестил:

— Сегодня не прольется кровь и зла не будет! Так обещали все, подтвердившие верность древнему Договору.

— Верно, — откликнулся один из горожан, выступая вперед. — Мы обещали царю. И я, Ваха-с-Вершин, то обещание подтверждаю.

Он был уродлив, этот мужчина со странным прозвищем. Огромный нос, кустистые брови, низкая челка жестких прямых волос, почти закрывающая маленькие, злые и глубоко посаженные глазки. Короткий меч в ножнах на поясе, в руках странное металлическое оружие с загнутым и раздвоенным, словно змеиное жало концом. И речь Ваха-с-Вершин была странна — он коверкал слова, словно не умел сказать правильно.

У Уайксса мелькнула смутная догадка — недавно что-то говорили о новых бесчинствах в городе. Какой-то наглый вожак, из Пришлых. Один из этих бродяг, мало что понимающих в жизни Сюмболо, зачастую не умеющих не только писать, но и говорить даже на примитивном Нижнем языке. Как способен столь очевидный безумец возглавить толпу пусть даже самых глупейших из городских глупцов?

Ваха-с-Вершин взмахнул своим оружием, сметая посуду с ближайшего женского стола, легко вспрыгнул на инкрустированную крышку, сшиб носком сапога чудом устоявшую чашу для омывания рук и заорал, так, что женщины боредов невольно схватились за уши.

— Договор нерушим! Лишь убийц готов лить кровь истинных братьев. Но год идут и все меняться. Нет сегодня старший и младший братьев. Нет старших богов. Нет двух десятин! Слыште! — оратор указал своим железом на дверь.

Горожане и бореды обратились к двери. Уайксс напряг слух — ничего не происходило. Разве что в коридоре продолжали втихомолку пинать несчастного слугу.

Ваха-с-Вершин раздраженно тряхнул своей уродливой челкой, взмахнул оружием. Откуда-то из-за стены донесся гнусавый вой — там дули в какой-то странный и нелепый инструмент, должно быть, огромный пастуший рог. Музыкант изо всех сил пытался изобразить мелодию, но получалось у него ужасно.

— Вот! — возликовал Ваха-с-Вершин. — Пришло время! Все братья! Нет богов и людёв старший и младши. Все велики, все равны. Мать-Орифия, Страж Пучины, Великий чайка и бог Слова! Заключим вечны мир, братья! Так, мой брат, Дорасеас-Боре⁈

— Если боги того истинно возжелают, — уклончиво подтвердил оторопевший властитель Акропоборейсеса.

— Все равны! — с угрозой проревел горожанин. — Ты, царь, я, и жрец Слова заключат еще договор. Сейчас в этот велик день. Жрец здеся?

— Здесь, о мой брат, — раздался голос из-за спин толпы. Горожане с трудом расступились, протиснулся человек в яркой мантии, за ним две полуголые жрицы катили бочку, слуга нес деревянный футляр. Человек, известный и в Нижнем городе и на Акропоборейсесе как главный жрец храма Слова, улыбаясь и придерживая полы желтого одеяния, переступил через рассыпанные орехи.

— Да будет мир, братья и сестры! — возвестил жрец.

— Воистину мир велика, — ответил Ваха-с-Вершин.

Уайксс смутно догадывался, что эти двое продолжают какой-то свой разговор, непонятный горожанам и внукам богов. Нет, крылатый царь боредов тоже что-то понимал, пусть и частично.

Жрец воздел руки — складки мантии взметнулись шелковой пародией на крылья:

— Сядьте, братья и отложите оружие. Прав мудрейший царь и правы добрейшие горожане Сюмболо. Мы заключим вечный мир. Те, кто присутствуют здесь, расскажут свои друзьям и родичам, те передадут внукам и правнукам. Счастливый день…

Уайксс пытался вспомнить, откуда взялся этот круглолицый жрец по имени Ронхаб. Кажется, тоже родом из слабоумных Пришлых, появился в городе не так давно, но, видимо, неглуп — поскольку сыт, одет и уже умудрился поставить храм для своего бога. Где-то на утесе тот новый храм, левее маяка. Но почему именно этот жрец здесь? Чернь поклоняется десяткам богов, куда более древних и хорошо известных. У этого Ронхаба какой-то странный безликий бог… Бог Словес? Нет, кажется, бог Слов. Или Слова?

Переполненная трапезная шевелилась, рассаживалась. Ронхаб с приветливой улыбкой руководил, обходительно показывая и призывая «подвигаться и присаживаться». Ошеломленный Уайксс осознал, что на его (его!) ложе уже сидят трое городских: грузный стражник с непонятным знаком на кожаном шлеме, узколицый приказчик с крысиной физиономией и девица из простолюдинок, довольно приятная на вид, но с разными глазами. Еще один горожанин — юнец в рваной рубахе, пристроился на изогнутой спинке ложа — наглецу мешало крыло Уайксса и мальчишка нерешительно упирался в него локтем. Оружие незваные гости сложили в ногах — меч, убогий рабочий топорик, длинный кинжал. Удивительно, но даже у девицы имелась дубинка с нелепыми, но острыми колышками-шипами на конце.

— Мир и покой воцарятся в Сюмболо, — продолжал жрец, оставшийся стоять в середине Трапезного зала. — Мы поклянемся стать братьями, поклянемся не причинять друг другу вреда, не проливать братской крови…

— Равной братской крови! — крикнул Ваха-с-Вершин, устроившийся за царским столом.

— Да будет так, — с широкой улыбкой согласился жрец и повел рукой в сторону властителя Акропоборейсеса.

— Да будет так, — после едва заметной паузы подтвердил Дорасеас-Боре.

— Так поднимем же дружно наши клятвенные чаши! — всплеснул рукавами жрец. — Ибо любовь и братство надлежит подтвердить божьим знаком…

Уайксс слушал, но не слышал. Клятва, пусть клятва с возлиянием. Наверняка в бочке нэктар: чуть пьянящий напиток из слабого настоя желчи пурпурного кальмара и горного сока, что соскребают скалолазы с каменных вертикалей у острова Келайно. Сей жидкий союз морских глубин и горных вершин с древнейших времен считается священным в Сюмболо — глотком нэктара неизменно скрепляются договора и клятвы. Довольно надежное средство — нарушивший клятву серьезно рискует здоровьем — тошнота и колики, да и иные кишечные неприятности заставят обманщика серьезно пожалеть о своем двуличии. Впрочем, хороший врачеватель вполне способен избавить от последствий…

Уайксс не мог думать о нэктаре — он видел Аглеа — будущая невеста теснилась на одном ложе с подругой — миниатюрной Климин и тремя горожанами. Те сидели неловко, стараясь не касаться крыльев прекрасных боред. Косились как на… как на доступных ночных служанок. Гнев наполнил Уайксса, заставил сжать край ложа — юный боред понимал, что на него смотрит стражник, но ничего не мог с собой сделать. Как они смеют, смрадные, грубые и непричесанные, быть рядом с крылатыми девами, истинными внучками богинь⁈

— Ты это… — с угрозой промычал стражник.

— Кишки выпустим, — посулил приказчик-грызун.

Едва ли Уайксс мог что-то сделать. Он не боялся, нет. Но начинать драку, когда тебя мгновенно схватят за крылья, повалят на пол, бессмысленно. Дотянуться до меча, тяжелого и неуклюжего на вид? До кинжала или нелепой дубинки? И навеки быть проклятым соплеменниками, как безумец, нарушивший царскую волю, первым проливший кровь?

Уайксс сделал удивленное лицо и слегка улыбнулся «гостям».

— То-то, красавчик, — пробурчал стражник.

Путь оскорбляют. Сейчас закончится этот глупый ритуал, уродцы уберутся вместе со своей вонью и примитивными клятвами…

Жрец уже закончил свою пышную и бессмысленную речь. Ему первому налили чашу, начали наполнять чаши «гостям» и хозяевам. Посуды не хватало — кто-то побежал на кухню.

— А я вообще нэктара не пробовала, — похвастала девица, улыбаясь Уайкссу.

— Вроде бражки, только в голову чуть шибче шибает, — пояснил приказчик. — И привкус тонкий. Примерно как у северного джина.

Уайксс принял чашу — подали не свою, непочтительно сунули простую, глиняную, со щербатым краем посудину. Нэктар пах сильно, почти мерзко.

— Ух, какой духовитый, — удивилась девица.

Уайксс, наконец, догадался, отчего у нее глаза разные — один подбит и очень густо запудрен.

— Так поклянемся же в вечном братстве! — снова начал жрец.

— …и сестренстве, — хихикнула отвратительная полутороглазая девка, вновь обращаясь почему-то именно к крылатому соседу.

…— в этот миг… разом… вместе… — доносился напев неутомимого жреца.

Кажется, пары нэктара ударили в мозг даже раньше, чем жидкость попала во глотки присутствующим. Почти три сотни ртов одновременно сделали глоток, одновременно скользнул вязкий и жгучий комок в три сотни желудков…

— Это же не нэк… — попытался сказать глядящим на него поверх чаш соседям, Уайксс, но не смог договорить.

— Ух, — согласился приказчик. Юнец звонко засмеялся и чуть не рухнул со спинки ложа.

Уайксс пробовал настоящий нэктар еще в музической палэстре Первого крыла — глоток перед экзаменами, дабы не быть искушаемым грехом списывания. Среди боредов считалось вполне приличествующим обычаем скреплять важные события символическим глотком священного напитка. Ничего особенного. Просто здесь был совсем не тот нэктар.

В ту ночь Сюмболо и Акропоборейсес впервые попробовали Сок Истины или Новый нэктар. И настоящего нэктара в том судьбоносном напитке была едва ли четверть — для запаха…

Опьянение пришло сразу, мгновенное и сокрушительное, будто удар о землю внезапно умершего в полете бореда. Пошатнулись стены Трапезного зала, но тут же вернулись на место. Уайксс видел смеющиеся лица, сотни голосов слились в единый хор, зазвенели кифары, разом полился нежный напев флейт, кто-то уже танцевал. Мелькали у столов ловкие жрицы, встряхивая налитыми грудями, без устали наполняли подставленные чаши чудесным напитком. Клубился над столами дым курильниц и сгущался горьковатый вкус Сока Истины…

Уайкссу подали вторую чашу, он жадно припал губами, тут пухлая рука стражника дружески хлопнула его по плечу — молодой боред расплескал, глотнул не в то горло, закашлялся. Все хохотали, девушка слизывала капли с бороды бореда, мальчишка гладил крылья и что-то спрашивал. Уайксс хотел ответить, хотел еще чашу, но жрицы до него не доходили. Все пили, и обижаться на окружающих было невозможно. Уайксс всех их любил — еще недавно чужих, непонятных, но таких близких, веселых. Братьев… И девчонку, что уже шарила под его туникой, тоже хотел любить. Ее даже больше. И телеснее. Вот прямо сейчас: такую нестерпимо привлекательную, растрепанную, с криво накрашенным ртом и пьяными разными глазами…

Прекрасный мир рассыпался на куски, запомнившиеся невыносимо ярко.

…Осколки раздавленной чаши казались сияющими как небывалого оттенка рубины…

…Извивалась, прижатая к бочке, жрица, выла в экстазе, так маняще, что мужская страсть и кровь закипали, едва не брызгая на мозаику полов Трапезного. Менялись мужчины, а жрица, скользкая и блестящая, трясла задранными коленями, нетерпеливо манила к себе крылатых…

…Еще расхаживал по залу великий жрец Ронхаб, мелькала святая желтизна мантии меж танцующих и сливающихся в объятьях…

…заваливал Ваха-с-Вершин на царский стол двух бореад — хлопали белоснежные крылья изнемогающих красавиц. Опрокинулись прямо на царя, что встряхивал упоенно седеющей гривой, усердно даруя счастье дивно пухлотелой горожанке…

…— Равные! — кричал и стонал кто-то.

… она вся была такая крепкая: и грудью, и губами. И глаза разные в размытой пудре сияли от счастья. Радовали друг друга, пока Уайксса не оттащили от нее за крылья. Один из Мудрейших, стражник, какой-то матрос согласно разделили благодарную деву…

…женщин, крылатых и других, было меньше мужчин. Сплетались на столах, ложах и полу тесные клубки, стонали, хлопали крыльями, стучали коленями и локтями, визжали и хлюпали. Уайксс оказался внизу, под чудной тяжестью — воистину Мудрейший из царей, знал с какого сокровища начать праздник — эта равная была чудовищно тяжелой, горячей, немыслимо приятной, чавкающей и благоухающей жареной рыбой. Была нестерпимым блаженством. На ней тоже кто-то лежал — тяжесть грозила расплющить, по крыльям бореда топтались ноги — Уайксс выл от боли и нескончаемого наслаждения, вцепившись в огромные шары с темными пятнами сосков, не отпускал, не отдавал того огромного сокровища…

…— Равные, равные! — завывала сотня голосов…

… боред что-то пил, обливаясь, — не то, просто брага. Сок Вечности закончился — в опрокинутой бочке лежали двое мужчин, вылизывали дно. Уайкссу тоже хотелось хоть глоток, хоть одну каплю со вкусом дубовых досок, но он не мог дойти к бочке…

…Аглеа он узнал лишь по серьгам — искаженное личико, закатившиеся в экстазе глаза, прическа рассыпалась и иссиня-черные локоны спинами юрких угрей скользили и хлестали по плечам двух мужчин, стиснувших между своих тел прекрасную внучку богов…

…наверное, тогда Уайксс уже начал трезветь — запах паленого вызывал тошноту, дикий вой о «равных» терзал уши и мозг, на молодом бореде прыгала широколицая девка — Уайксс со смутным изумлением узнал одну из безымянных дневных служанок — возможно, именно поэтому плотское удовольствие казалось не таким уж удовольствием…

…— Стань равным, стань! — его куда-то тянули, служанка не отдавала бореда, жадно наседая и вопя: — Сейчас, сейчас…

— Равным! Равным!

Вроде бы уже другая девка ласкала молодого бореда на ходу — вели к сдвинутым столам, утопающим в холмах белоснежного белья и подушек. Уайксс возжелал дивно красивую голую красотку, что стояла на коленях, алчно владея двумя горожанами — от энергичных движений водопад черных кудрей прыгал по спине, открывая багряный симметричный рисунок. Уайксс подумал, что дивная красавица на кого-то похожа. На Климин?

У столов Уайксс понял, что вокруг навалены вовсе не подушки. Как же это⁈ Ноги щекотали перья, пахло возбуждением и ни на что не похожей тошнотворной паленостью. На столе сидел на корточках огромный волосатый человек, совершенно нагой, держал странную кишку-шланг, прикрепленную к узкому металлическому ящичку. За плечами гиганта подпрыгивал Зозимос, какой-то до смешного мелкий без своих крыльев, клал ладони на звериные плечи гостя и вскрикивал:

— Равные, мы равные! Не бойся, Уайксс, это легко!

Девка, какие-то горожане, ласково и настойчиво подталкивали Уайксса к столу — молодой боред, спотыкаясь об упругость крыльев, попятиться, — не пустили:

— Стань равным, стань!

Еще какая-то женщина ухватила сзади между ног — Уайксс застонал от возбуждения, рухнул животом на крышку стола всю в черных мелких брызгах-крапинках.

Волосатый гигант щелкнул чем-то на наконечнике своего орудия — оттуда вырвался луч — тонкий как нить, длиною с ладонь, ярко-рубиновый, очень красивый…

Уайксс почувствовал, как ему расправляют крылья.

— Не дергайся, — проворчал волосатый великан с размытым, словно пустым лицом. — Иль неровно выйдет…

Больно не было. Почти не было. В нос с новой силой ударил запах паленого. Потом Уайксс почувствовал странную легкость слева, бореда перехватили за руку, еще чуть-чуть придержали.

Когда правое крыло отделилось, перья скользнули по руке Уайксса — он навсегда запомнил ту последнюю упругую легкую нежность…

В Трапезном зале никого не было. Из стоящих на ногах никого — и Уайксс чувствовал себя странно. Зато пол шевелился, стонал и вскрикивал — сотни обессиленных Равных все еще ерзали и извивались, пытаясь наслаждаться на каменных плитах, покрытых обрывками одежд, обломках лож и столов. И барахтались на небывалой белоснежной постели. Равные черви среди равных червей.

Уайксс пошатывался, пытаясь устоять на ногах — его все время тянуло вперед. Трудно стоять, когда весь мир упоенно копошиться на полу. Мохнатый гигант со своим странным лучом исчез, жреца Ронхаба тоже не было. Царь Дорасеас-Боре окончательно затерялся среди блаженных червей. И невеста Аглеа была где-то там. Все были там. Даже большая рыбная бабища.

Нет, кто-то еще оставался на ногах. Ваха-с-Вершин косолапо топтался у ларца, покосившегося, но чудом не упавшего со священного камня. Поддевал своим оружием крышку — ларец, хранящий царский венец истинных внуков Борея никак не поддавался. Наконец, серебряная крышка заскрипела…

В дверях Уайксс попытался нагнуться и поднять чей-то хитон — и чуть не врезался лицом в пол. Нужно привыкнуть быть равным и легким.

Хитон оказался не хитоном, а городской рубашкой. Чувствуя себя дико, Уайксс накинул на себя примитивную одежду горожан — ничего не мешало. Заскрипев зубами, новый равный, хотел вознести мольбу матери Орифии, но зачем? Ведь выжившая из ума старуха сегодня предала внуков богов. Ха, совсем некому молиться легчайшему из боредов.

Уайксс свернул к Верхней стене и опомнился, уже почти подойдя к низким зубцам. Куда? Упасть вниз неуклюжим опозоренным камнем? Будь прокляты боги, все, сколько их есть в мире! Дохлые, вонючие, проклятые боги!

У распахнутых ворот никого не было — к статуе матери Орифии

[1]

трезвеющий (человек? полу-боред? урод?) подходить не стал, лишь плюнул в ее сторону.

Он шел, то и дело падая, сбивая колени, шатаясь от дикой боли в лопатках, стискивая ладонями разламывающуюся голову, и пытался ориентироваться по редким городским огонькам внизу и яркому фонарю маяка. Все было совершенно иным, не таким как сверху. И тысячи камней под босыми ногами. И запах дохлятины в придорожных кустах. Он наступил на яблоко конского навоза и не понял что это. Где-то там, на темной вонючей дороге отстал и навсегда истаял в прошлом боред Уайксс.

Помогла Луна с Темной Сестрой и такой знакомый фонарь маяка. Равный человек поднялся по тропе к храму, припадая на обе сбитых в кровь ноги, мучаясь болью в мошонке, словно распертой изнутри двумя горстями тлеющих углей, он взошел на невысокое крыльцо и взялся за дверной молоток. На слабый стук открылось зарешеченное окошко.

— Молю о внимании и снисхождении мудрейшего жреца Ронхаба, — прохрипел равный человек.

Через какое-то время — человек ждал, опершись лбом о стену, и старался не стонать — дверь открыли. За охранником стоял жрец Ронхаб, и от желтизны мантии его лицо с короткими усами, казалось костяным.

Человек равный рухнул на колени:

— Мне было видение, мой господин. Глас приказал идти и отдать свою судьбу в руки бога Слова. Примите мою жизнь.

Жрец что-то спрашивал, человек равный кивал. Его провели внутрь, в маленькую коморку. Дали таз с водой — с холодной, совершенно не согретой. Едва позволив умыться, жрец Ронхаб взял равного человека за длинные спутанные волосы, заставил поднять лицо. Человек увидел чашу — оттуда знакомо пахнуло Соком, увидел полуголую жрицу, и содрогнулся — только не сейчас!

— Ты должен это пить. По ложке. Пока каждый день, а позже раз в три дня. Иначе твой разум тебя покинет. Но воздержание плоти, тебя несомненно укрепит, — улыбнулся жрец. Молодая жрица засмеялась и швырнула гостю тряпку — это были старые штаны.

От глотка Нового нэктара в голове чуть прояснилось.

— Мы тебе поможем, брат, — успокоил великий жрец Ронхаб. — Завтра принесешь клятву. И не беспокойся за свою судьбу, брат. Она в надежных руках.

— Благодарю, о мудрейший, — прошептал человек равный.

— Как тебя зовут, брат?

— Не помню, о Мудрейший.

— Воистину лучший ответ. Ложись, и ни о чем не думай. Тебя не обидят, брат.

Равный человек лежал под тонким одеялом. Он не думал об удобном ложе с льняными простынями, о мягком тепле жаровен и о вместительном ночном сосуде под мягкой салфеткой. О легкости за спиной он тоже не думал. Он думал о том, что брат не обидит брата. Он его смачно поимеет. Такова истина Логоса-созидателя, чтоб он издох, козел старый.

Все это было давно. Восемь лет назад. Человек равный получил имя (и даже не одно). Научился многому и повидал многое. О, из плоского мира бескрылых тоже можно кое-что рассмотреть. Главное точно знать, что именно ты желаешь увидеть в конце.

Дворцов Акропоборейсеса больше не было. В опустевшем верхнем городе остался пост стражи, дабы воспретить горожанам безнаказанно (и даром) разбирать камни дворца.

Царь Дорасеас-Боре сдох — кажется перепил самодельного Нового нэктара. Впрочем, так ли это, и где и когда ушел к богам глупейший из Мудрейших никого из равных не интересовало.

Ваха-с-Вершин носил царский венец на удивление долго — почти год. Кажется, ему перерезала горло одна из наложниц — по крайней мере, именно какая-то безумная блудница пыталась претендовать на титул властительницы Сюмболо. Впрочем, за эти годы их, мимолетных властителей, промелькнуло не меньше сотни — кто их всех упомнит-то?

Красавица Аглеа оказалась не только истинно красива, но и умна, — ее почти сразу взял второй женой достойнейший судовладелец Сабык. Через два года достойная равная понесла от престарелого мужа и родила сына. Счастливый супруг обожал прекраснейшую. Хотя и регулярно лупил за невоздержанность с нэктаром и излишне похотливые игры с домашними рабами.

Да, в славном Сюмболо теперь было очень много рабов: многие бывшие слуги Акропоборейсеса, да и иные горожане не могли прокормить себя. Зимы с их длинными штормами стали весьма голодны, а рыбная ловля в Лабиринте слишком опасна. Кто мог, покидал славный город, перебираясь в рыбацкие деревушки мелких архипелагов или отплывая на дикий Север. Но большинство обнищавших горожан предпочитало не рисковать и надеть кожаный ошейник «храмового брата» — уж бог Слова наверняка прокормит.

Говаривали, где-то в неприступных скалах Окэпеты обитают одичавшие беглые бореды дерзкого рода Зэта. В ту роковую ночь они забрали с собой часть детей из палэстры Акропоборейсеса. О, заблудшие, несчастные души. К счастью, оставшихся младших детей приютил милосердный храм Слова. Большинство из нелетающих детенышей, чуть подрастив, отправили на север и на восток — там любят диковинных дарков, а Храму Слова необходимы ткани и хорошие инструменты.

Верховный жрец Ронхаб, чье великодушие не знает границ, разрешил варить Новый нэктар любому горожанину Сюмболо, пожелавшему заняться этим сложным ремеслом. Прошло немало времени, пока, похоронив отравившихся до смерти и удавив сошедших с ума экспериментаторов, добрые горожане убедились, что создание истинного нэктара невозможно без приобщения к святости Храма. В конце концов, ежедневная порция в Храме не так уж дорого стоит.

Воистину, счастлив город у коего есть заботливый старший брат-жрец из Пришлых — Логос-созидатель тому свидетель.

[1]

По одной из обоснованных версий Орифия была не матерью, а бабкой боредов. Если верить весьма запутанным преданиям совершенно иного мира, красавицу-афинянку Орифию похитил бог северного ветра Борей, она стала его женой и родила бореадов: крылатых братьев Зета и Калаида. Братья принимали участие в походе аргонавтов, гонялись за гарпиями и бегали от некоего грубияна Геракла. Что с ними случилось в дальнейшем — не совсем понятно, возможно братья эмигрировали.