Рыцари тёмного леса

10

Шира сидела в пещере и подкладывала дрова в костер, понимая, что совершила ужасную ошибку. Эти двое вели себя очень обходительно, когда трактирщик представил их ей, но в лесу они держались иначе. Страд, более высокий и общительный, стал молчаливым и почти зловещим, Дживен в открытую пялил на нее глаза, подолгу задерживаясь на груди и бедрах. Они к ней не прикасались и по-прежнему угождали, но в душу Ширы закралась тревога. Они переждали в лесу две метели, а когда снова тронулись в путь, она определила по солнцу и звездам, что их дорога, словно полумесяц, загибается обратно к морю.

Прошлой ночью Шира завернулась в свои одеяла и притворилась спящей, а сама стала слушать, о чем они говорят. Немного погодя Страд подошел и спросил тихо, удобно ли ей. Она не шелохнулась, и он вернулся к Дживену.

— Еще пара дней на холоде, — сказал тот, — а потом теплая постель и теплая баба. Видят боги, я рад буду выбраться из этого леса.

— Я тоже, — поддакнул Страд.

Шира не знала, что и думать. Пара дней? Как это возможно? Дорога занимает по меньшей мере десять дней даже и в хорошую погоду. Зря она не послушалась Картава, который уговаривал ее ехать в Цитаэрон и там сплотить изгнанников, создав из них армию. Но она в гневе своем не могла допустить мысли, что Океса и прочие останутся безнаказанными.

Высокая, с коротко подстриженными черными кудрями и темными миндалевидными глазами, она сидела спиной к камню, вытянув длинные ноги перед собой. Рот у нее был слишком велик, чтобы считаться красивым, но полные губы и белые ровные зубы искупали этот недостаток.

— О кавалерах небось думаете, принцесса? — спросил низенький толстый Дживен, садясь рядом с ней. Плешь на макушке придавала ему сходство с похотливым монахом.

— Нет, о сестре.

— Вот как? Печальная история, очень печальная. Я видел ее раз в Макте, она ехала на охоту, фигуристая женщина. Вы на нее похожи, только выше и, пожалуй, чуток стройнее.

— Как скоро мы доберемся до южных долин?

— Дней через восемь, не раньше. Вы не беспокойтесь, провизии у нас вдосталь.

— Провизия меня не волнует, Дживен, это ваша забота. Я слышала, в лесу есть разбойники?

— О них тоже не беспокойтесь, а в этакую вьюгу они никуда носа не высунут. Да с нас и взять нечего — разве что вас они сочтут ценным трофеем.

Шира заставила себя улыбнуться.

— Приятно слышать. Кроме того, утешительно думать, что вы со Страдом защитите меня в случае чего.

— Конечно, защитим, можете не сомневаться. Я не допущу, чтобы с вами случилось несчастье: я очень к вам привязался.

— Я, пожалуй, посплю. — Шира завернулась в одеяла и улеглась. Какое-то время она еще чувствовала его присутствие рядом, потом он ушел к Страду, сидевшему у входа в пещеру.

— Даже и не думай об этом, — прошипел Страд. — В Пертии у тебя будет полно баб, особенно когда нам заплатят.

— Она меня с ума сводит, парень, я должен ее иметь. Какая им разница, порченая она или нет? Для них она грязная номадка. Я хочу ее так, как в жизни ничего не хотел.

— Зато она тебя не хочет.

— В том-то вся и сладость.

Шира дождалась, когда они уснули, и выбралась из-под одеял. Свернув их в тугой узел, она тихо прокралась через пещеру. Вьюга улеглась, но дул холодный ветер. Шира накинула подбитый овчиной плащ и натянула на себя еще одни шерстяные бриджи. Оглянувшись на спящих, она вскинула на плечи свою котомку, взяла лук, колчан и вышла из пещеры.

Звезды светили ярко, и Копьеносец указывал ей дорогу.

Она шла около часа, а потом выбрала себе для ночлега маленькую подветренную лощинку, там лежали поваленные деревья, и одно упало на кучу валунов. Шира перебралась через заснеженные ветки и оказалась в уютном убежище, где ветви служили крышей, а камни создавали стены со всех сторон, кроме западной. Она наломала хворосту, расчистила место и с помощью огнива, которое подарила ей сестра на прошлый праздник солнцестояния, развела маленький костер. Когда огонь разгорелся, она снова закуталась в одеяла и уснула.

Ее разбудили голоса, и она с тревогой взглянула на костер, но он уже погас.

— Опять все замело, будь оно неладно, — сетовал Дживен. — Не могла ведь она уйти далеко.

— Не знаю, с чего ей вздумалось бежать, — отозвался Страд. — Может, она догадалась?

— Молчи, дурак: вдруг она где-то близко.

— Где там, лежит, поди, мертвая в сугробе. Мы потеряли целое состояние, а все потому, что ты таращил на нее свои похотливые гляделки.

— Я тут ни при чем. Просто она, видно, смекнула, что мы идем не в ту сторону. Я видел, как она смотрела на звезды.

Шира подползла к выходу из своей норы и раздвинула ветки. Страд разглядывал что-то на снегу.

— Нашел чего? — спросил Дживен.

— Нет, только вроде бы дымом пахнет — чуешь?

Шира оглянулась. Костер, который она считала угасшим, дымил.

Она собралась загасить его, но тут снаружи раздался дикий вопль, и что-то огромное, покрытое беловато-серой шерстью, подмяло под себя Страда. Шира видела только толстые лапы зверя и часть его бока. Что-то обрызгало ей лицо и руки — кровь. Оторванная голова Страда упала рядом с ней.

— Нет! — заверещал Дживен, но его крик потонул в рычании и хрусте разгрызаемых костей.

Шира забилась поглубже в укрытие стала бросать хворост на дымящийся костер, раздувая огонь. Зверь копошился у самого входа. Шира, принуждая себя быть спокойной, трудилась над костром. Язычок пламени лизнул прутья, и она сунула в огонь сухую ветку. Зверь водил мордой туда-сюда, и в нору сыпался снег. Шира осторожно вытащила ветку и ткнула ею туда, где, по ее мнению, находилась голова зверя. В ноздри хищнику пахнуло едкой гарью, и он, фыркнув, отпрянул назад. Шира снова положила ветку в огонь и стала ждать. Зверь чавкал снаружи, пожирая убитых, но он мог вернуться.

Еще до рассвета Нуаду разбудила чья-то рука, бесцеремонно тряхнувшая его за плечо. Он сел, ничего не видя перед собой. Голова болела с похмелья. На столе горел фонарь, и Нуада с трудом различил приземистую фигуру Решета.

— Чего тебе? — Во рту у Нуады пересохло, и он нашарил кружку с остатками выдохшегося пива. Снаружи густо шел снег, и ветер задувал в щели. Поэт закутался в одеяло. — Что стряслось, барон?

— Ничего, ты хорошо говорил вечером. Мне не спалось, вот я и пришел к тебе потолковать.

Нуада вылез из постели и подкинул хвороста на тлеющую жаровню, а потом снова забрался под одеяло. Он заметил, что атаман снял свою шелковую рубашку и снова облачился в бурый кожаный кафтан.

— Что вас тревожит, барон?

— Ничего. Я ничего не боюсь, ни в чем не нуждаюсь. Я не дурак, Нуада, и знаю, что ты, если б захотел, мог бы выставить меня злодеем, свиньей, кровожадным зверем. И те, кто кричал мне «ура», с той же легкостью могли бы меня вздернуть. Я знаю это… и знаю, что я не герой.

Нуада молчал, пока Решето в поисках слов тер свою щетинистую голову и мял щеки.

— Понимаешь, о чем я?

Нуада все так же молча кивнул.

— Я наслаждался твоим рассказом, — тихо, почти шепотом, продолжил Решето. — Наслаждался тем, как мне кричали «ура». А теперь я чувствую… сам не знаю что. Печаль, наверное. Понимаешь? — его темные пуговичные глазки уставились на Нуаду.

— Но ведь это приятное чувство?

— И да, и нет. Я убил кучу народа, поэт, я грабил, обманывал и лгал. Я не герой. Тот пожар грозил спалить все, что я построил. А что до зверя — так это я хотел удивить девушку. Нет, я не герой.

— Человек — это тот, кем он хочет быть, — ответил Нуада. — Никаких железных образцов для этого не существует. Мы не из бронзы отлиты. Войско во главе с древним героем Петриком разграбило дочиста три города. В истории сказано, что его солдаты насиловали и убивали тысячами, но, в конце концов, он избрал для себя иной путь.

— Я уже не изменюсь. Я такой, как есть, — беглый раб, убивший своего хозяина. Я — Решето. Обезьяна. И я никогда не жалел о том, что стал таким.

— Почему же вам тогда не спится?

Решето подался вперед, упершись руками в колени.

— Твое сочинение — это ложь, льстивая ложь. И все же оно меня тронуло, потому что могло быть и правдой. Я никогда не старался, чтобы меня любили. Но мне воздавали почести, меня подняли на руки, и это, поэт, было лучшим мгновением всей моей жизни. Пусть я даже этого не заслужил. А хотелось бы заслужить.

— Позволь спросить тебя кое о чем, барон. Когда ты схватился со зверем и почувствовал его ужасающую мощь, ты испугался?

— Да, — признался Решето.

— А когда ты бросился спасать Ариану, тебе не пришло в голову, что ты можешь погибнуть?

— Я не думал тогда о спасении.

— Но ты видел, что зверь собирается убить ее?

— Да, верно.

— И ты ринулся в бой, что едва не стоило тебе жизни, мы все это видели. Слишком уж ты суров к самому себе. Ты совершил подвиг, и это подействовало на всех, кто был при этом.

— Ты меня смущаешь. Скажи: Ариана любит Лло Гифса?

— Думаю, что да.

Атаман встал.

— Я хотел приказать моим людям убить его. Хотел овладеть ею, хочет она того или нет. Теперь я перед ним в долгу: если б он не прыгнул на зверя, я бы окочурился, так и не испытав лучшего мгновения своей жизни. Боги, как я устал. И как много эля влил в свое толстое брюхо. — Решето пошел к двери, но голос Нуады остановил его.

— Барон!

— Чего?

— Ты лучше, чем тебе кажется. И я рад, что повесть мне удалась.

Решето вышел в летящий снег, и Нуада снова улегся.

Пять дней в лесу бушевала метель, и охотники прочесывали западный его край в поисках чудовищ. Одного гигантского волка нашли мертвым в сугробе, и воя больше никто не слышал. Ударили жестокие морозы. Люди отсиживались внутри частокола, выходя только за дровами. Решето показывался редко — теперь он то и дело прогуливался в одиночестве по холмам. Нуада, проводивший дни с Арианой и Лло, начинал чувствовать, что скука убьет его еще до конца зимы. Незанятых женщин в деревне было мало, и ему претило платить им за услуги.

Цитаэрон манил его все сильнее. Решето дал ему золота — вполне достаточно, чтобы заплатить за проезд. Нуада рисовал себе мраморные дворцы, юных красавиц и прежде всего — теплое южное солнце. Он мечтал о мягкой постели, о еде с пряностями, хороших винах, чистой одежде, горячей ванне. Он воображал, как плавает в голубом море, и солнце греет ему спину.

По словам людей Решета, до Королевской дороги, ведущей в Пертию, не было и полдня пути — а по дороге он за два дня доберется до моря.

Однако он не спешил предпринять это путешествие.

В это время Решето прервал свои прогулки и засел у себя в доме. Мрачный и надутый: он не сводил глаз с Арианы и постоянно задирал Лло Гифса. Если бывший кузнец и замечал это, то не подавал виду и сохранял спокойствие. Но Нуада знал, что эти двое рано или поздно сцепятся, и желал оказаться подальше отсюда, когда это случится.

Ему нравился Лло, и Решето, как ни странно, тоже.

Утром шестого дня он потихоньку ушел из деревни и зашагал через лес на запад, в сторону дороги, ее постоялых дворов и таверн. Он шел почти весь день и остановился на ночлег в неглубокой пещере. Там он развел костер и мысленно обругал себя за глупость. В деревне было хотя бы тепло и уютно — здесь шарила ледяными пальцами смерть. Наутро, замерзший и напуганный, он продолжил путь, но тропы, о которых ему говорили, замело снегом, а серое ненастное небо не давало никаких указаний. Он шел, весь дрожа, не чуя закоченевших ног, и к полудню заблудился окончательно.

Здесь пещер не нашлось. Нуада приютился за валунами и попытался разжечь огонь, но ветер задувал его. Усталость одолевала поэта, и холод как будто уже не так чувствовался. Ему хотелось лечь на снег и уснуть.

Не будь дураком, приказал он себе и заставил свои ноги снова двинуться в путь. Завязнув в сугробе, он ухватился за торчащую из-под снега ветку. Она качнулась, и Нуада закричал. Это была не ветка. А рука, застывшая и черная. Он метнулся влево и наткнулся на что-то твердое под снегом — труп человека с серым лицом и зубами, оскаленными в жутком подобии улыбки.

Смерть встречала Нуаду всюду. Куда бы он ни смотрел. В панике он устремился прочь с этого снежного кладбища.

«Не хочу умирать здесь, — твердил он себе, — не хочу».

Запахло дымом. Ветер дул в лицо, и Нуада пошел ему навстречу, громкими криками оповещая о себе. Он упорно переставлял ноги, проваливаясь в снег, и запах становился все сильнее. Нуада крикнул еще раз, упал и пополз.

— Сюда! — отозвался кто-то, и чьи-то руки подхватили его.

Нуада очнулся в большой пещере, где пылал огромный костер. Он сел, откинув назад свой теплый плащ, и увидел вокруг огня семерых мужчин и четырех женщин с худыми, изможденными лицами.

— Спасибо, — сказал он, — вы спасли мне жизнь. — Мужчины промолчали, но молодая женщина с волосами, как вороново крыло, подвинулась и села рядом с ним.

— Боюсь только, что ненадолго, — сказала она. — У нас нечего есть, а дороги занесены снегом.

— Откуда вы?

— Ниоткуда. Мы теперь никто, а шли мы к морю. Четыре дня назад мы пристали к каравану беженцев. А потом пошел снег.

— Где же остальные? — спросил Нуада.

— Там, — махнула она в сторону выхода. — Одни строили себе снежные стенки, другие продолжали идти. Их всех ждет смерть.

— Сколько вас всего?

— В путь вышло двести человек. Сколько умерло, я не помню.

Нуада встал, застегнул плащ и выглянул из пещеры. Небо расчистилось, и на нем сияли звезды.

— Я приведу помощь.

— Вы сами чуть не погибли, не ходите. Если мороз вас не доконает, то убьет душегуб Решето.

— Дайте мне еще один плащ, и я вернусь с провизией, — пообещал Нуада. — Соберите сюда как можно больше ваших людей и скажите им, чтобы не расходились.

— Почему вы помогаете нам, номадам?

— Потому что глуп. Соберите своих в пещеру.

Он зашагал на восток, следуя указующему персту Звездного Воина и сверяясь с Большим Копьем.

Совсем выбившись из сил, он набрел на пещеру, отдохнул там два часа, погрелся у костра и пошел дальше.

На следующий день он, поднявшись на холм, увидел внизу знакомый частокол. Ослабевший от голода и холода, он съехал с горы на заду. Лло Гифс увидел его с мостков и вышел к нему.

— Добро пожаловать назад. Хорошо прогулялся?

— Там умирают люди, Лло. Они гибнут от голода. Мы должны помочь им.

— Поможем сначала тебе, поэт. Ты стал белый, как мел. — Лло привел его в хижину Арианы. Девушка, сидевшая у жаровни, засмеялась при виде Нуады.

— Великий охотник вернулся! Что ты нам принес, кроме отмороженного носа?

Лло помог поэту снять промерзшую одежду и стал растирать его. Ариана согрела у огня полотенце и приложила Нуаде к лицу. Глаза поэта закрылись помимо его воли. Когда он проснулся, рядом сидел Лло.

— Там, в лесу, двести человек, — сказал Нуада. — Они номады, у них нечего есть, и до моря им не добраться.

— Нашли время отправляться в путь.

— Им пришлось выбирать между дорогой и смертью. Мы должны им помочь.

— С какой стати? Я их знать не знаю.

— То есть как — с какой стати? Это люди, Лло, такие же, как мы с тобой.

— Нет, не такие. Я сижу в теплой хижине, и еда у меня есть.

— Пойду к Решету, — отрезал Нуада. Он встал и подошел голый к огню, где сушилась его одежда.

— Какой славный задочек, — сказала Ариана, и он повернулся к ней.

— Шути, Ариана, шути. Смейся над детьми, замерзающими в снегу, и над их безутешными матерями.

— Я не над ними смеялась, — опешила девушка.

— Верно. О них ты даже думать не хочешь, оба вы мне противны. Вы ничем не лучше короля, даже хуже. Он обрекает людей на смерть, чтобы забрать себе их добро, а вы делаете это просто так. Без всякой причины.

Он оделся и пришел в большой дом, где пили, ели и рассказывали байки около сорока человек. Поэта встретил хор приветствий, но он направился прямо к Решету.

— Рад видеть тебя живым, — сказал атаман. — Я по тебе соскучился.

Нуада рассказал ему о номадах, и он пожал плечами.

— Они выбрали плохое время для бегства. Но через пару дней снег перестанет, и кто-нибудь из них дойдет до цели.

— Значит, вы не хотите помочь им, барон?

— С чего это вдруг? Разве они мне заплатят?

— Не знаю. Но скажи мне: сколько стоит тот волшебный миг, о котором мы говорили?

— При чем тут это? — сузил глаза Решето. — Я был пьян, вот и городил всякую чепуху.

— Назови тогда цену своим хмельным словам. Сколько стоит такое воспоминание? Десять рагов? Двадцать? Тысячу?

— Ты сам знаешь. Этому нет цены.

— Этой самой монетой и заплатят тебе номады. На этот раз тебе не надо сражаться с чудовищами — ты просто поможешь тем, кто в этом нуждается.

— А ты, Нуада, что мне дашь?

— У меня ничего нет.

— У тебя есть двадцать рагов, которые я дал тебе на дорогу в Цитаэрон. Согласен ты заплатить ими за хлеб для голодных?

— Конечно, только… — Решето протянул руку ладонью вверх. Нуада, поморгав, развязал свой кожаный кошель и отсчитал деньги.

Решето отложил золото в сторону.

— И ты останешься здесь, пока я не дам тебе разрешения уйти?

— Остаться? — Нуада увидел темное торжество в глазах Решета и проглотил слюну. В Цитаэроне он мог бы снова разбогатеть и жить во дворце, где ему прислуживали бы красивые женщины. Солнце там теплое, от моря веет свежестью. Остаться здесь и умереть от скуки?

— Ну? — молвил Решето.

— Хорошо, остаюсь, но у меня тоже есть условие, барон: не надо больше грабить номадов. Я остаюсь ради героя, а не ради вожака разбойников.

Решето с ухмылкой хлопнул его по плечу.

— Согласен, Решето, лжец, клятвопреступник, вор и убийца дает тебе свое слово, как бы мало оно ни стоило.

Эррин, несмотря на теплый плащ, овчинные рукавицы, две пары штанов и меховые сапоги, промерз до костей. Два дня они с Убадаем шагом двигались по зимнему лесу, боясь, как бы лошади не повредили ноги. Тропы, вполне проходимые летом, зимой стали смертельно опасны для всадников из-за покрытых снегом камней и ям, из-за деревьев, готовых рухнуть под тяжестью снега. Убадай в первый день не сказал ни слова, а вечером у костра завернулся в одеяла и проспал до рассвета. Эррин понимал, что номад сердит, и чувствовал себя виноватым. Он дал Убадаю свободу, и тот не обязан был делить с ним опасность. Но с другой стороны, Убадай и в Макту не обязан был возвращаться, чтобы спасти своего бывшего хозяина, это озадачивало.

На третье утро небо прояснилось, и Эррин посмотрел на встающее солнце.

— В какую сторону нам ехать? — спросил он Убадая. Номад, скатав одеяла и приторочив их к седлу, молча указал на тропу между деревьями. — На восток? — Номад кивнул. — Ну, полно, Убадай, хватит играть в молчанку. Почему мы едем на восток?

Номад, проворчав что-то, повернулся к нему лицом.

— Следов нет. Всюду свежий снег. Женщину нельзя найти. Мы едем назад.

— Надо еще поискать. Мы провели в лесу только два дня.

— Я ищу. Ее люди либо хорошие, либо плохие. Если хорошие, они пошли к Королевской дороге, на юг. Если плохие, повернули назад. Приведут женщину в Пертию, когда Картан уедет и придут королевские корабли. Если они хорошие люди, нам их не догнать. Если плохие, должны были пройти здесь.

— Это только догадка, — сказал Эррин.

— Да. Я следопыт, не колдун. В первый день они шли на восток — зачем?

— Откуда ты знаешь?

— В пещере, где мы отдыхали вчера, были следы двух костров и трех человек — у одного ноги маленькие, но шаг широкий. Зачем два костра на троих? Женщина сидит отдельно.

Эррин пожал плечами. В этом деле все решал Убадай.

— Тебе не нравится здесь, верно? — спросил он, садясь на коня.

Убадай с ехидной улыбкой взглянул на покрытые снегом деревья.

— А тебе нравится?

— Дело не в этом. Для меня это долг, но тебе-то зачем было ехать? И зачем ты вернулся за мной в Макту?

— Глупый был, — буркнул Убадай и послал коня вперед.

Через два часа они спустились по крутому склону к сосновой поросли. Убадай снял с седла лук, натянул его и подышал на пальцы.

— В чем дело? — спросил, подъехав к нему, Эррин.

— Нюхай, — приказал Убадай, и Эррин уловил в воздухе едва заметный запах дыма. Пахло еще чем-то, напоминающим о скотном дворе.

— Ну и что это, по-твоему?

— Смерть, — прошептал Убадай. — И еще зверь — может быть, волк.

— А почему ты шепчешь?

— Мы с подветренной стороны. Он нас не чует. Лучше вернуться назад.

— Если это стая волков, мы ее разгоним. Быть может, Шире грозит опасность.

— Мне не нравится это чувство, вся кожа в мурашках. У меня хорошая кожа, она знает, где ей лучше… и не хочет идти туда.

— Мы с тобой уже охотились на волков, и на медведей, и даже на льва. Оба мы меткие стрелки. — Из-за сосен донесся вой, какого не мог бы издать ни один волк. — Хотя ты, возможно, и прав. Не надо лезть на рожон. — Эррин уже собрался повернуть коня, но тут до него донесся еще один звук — женский крик.

— У тебя нет лука! — крикнул Убадай и поскакал за ним.

Конь Эррина, выскочив на поляну и увидев огромное существо с когтями, как сабли, и ощеренной волчьей мордой, хотел повернуть назад, но поскользнулся и присел на задние ноги. Эррин вылетел из седла, а зверь вцепился когтями в шею коня. И оба животных, сплетясь, покатились по земле. Конь, лягнув зверя, отбросил его от себя и попытался встать, но хищник снова насел на него и стал терзать. Эррин, поднявшись, обнажил короткий кривой меч, который ему дал Картан — острый, как бритва, клинок сейчас показался ему детской игрушкой. Оглянувшись, он увидел Ширу. Она стояла с белым, как мел, лицом, держа в руке дымящуюся ветку. Эррин бросился к ней. Зверь медленно, неуклюже перелез через убитого коня. Встав на задние лапы, он двинулся к мужчине и женщине. Эррин загородил собой Ширу, приложил руку к пряжке ремня и шепнул:

— Оллатаир.

В тот же миг зверь как будто стал двигаться еще медленнее. Эррин подождал, когда тот приблизится к нему. Нырнул под когтистую лапу и вонзил меч в брюхо зверя.

Шира, возникнув рядом, ткнула горящей веткой в пасть чудовища. Эррин, видя, что когти вот-вот опустятся на нее, бросил меч и отдернул девушку в сторону.

Убадай, спрыгнув с седла, натянул лук, выстрелил и попал зверю в шею. Чудище опустилось на четвереньки, упало на бок и испустило дух.

Эррин обвел глазами поляну. Справа от него валялась человеческая нога, чуть поодаль лежали истерзанные останки еще одной жертвы. Убедившись, что других зверей тут нет, он опять дотронулся до пряжки и спросил Ширу:

— Вы целы?

— Д-да… — Тут она узнала его и попятилась.

— Эррин? Что вы здесь делаете?

— Ищу вас. Картан очень обеспокоен: он думает, что нанятые вами люди, очень возможно, приспешники Окесы.

— Так, видимо, и было. Но почему именно вам вздумалось спасать меня?

— Это приятная задача — если, конечно, тебе удается ее выполнить.

— Думаете, это снимет с вас вину за смерть сестры? — потемнела Шира. — Напрасно надеетесь. Вам нет оправдания.

— Я любил Диану и пошел бы на все ради ее спасения. Я не просил ее остаться и не знал, в какой она опасности. Мне все равно, верите вы этому или нет — для меня это несущественно. — Он вытащил свой меч из туши зверя, вытер его о серый мех и рукоятью вперед подал Шире. — Хотите убить меня, госпожа? Так убейте! Возьмите меч и сделайте это.

Она отвернулась.

— Я была в гневе, когда сказала Картану, что хочу вашей смерти. Я не хочу ее, но и в вашем обществе находиться не желаю.

— Выбирать вам не приходится, Шира. Я должен проводить вас в Пертию, а оттуда в Цитаэрон. Там вы сможете поступать, как вам угодно.

— Я не поеду в Цитаэрон. Я найду Окесу и лишу его жизни. Будь в вас хоть капля чести, вы сделали бы то же самое. Вы говорите, что любили Диану? Хорошо же вы доказываете это, убегая в Цитаэрон.

Эррин глубоко вздохнул, перебарывая гнев.

— В Цитаэроне мы сможем собрать армию. Здесь мы способны лишь блуждать по зимнему лесу, то и дело сбиваясь с дороги. Для избалованных девочек эта забава, вероятно, очень увлекательна, но меня она не устраивает. Соберите свои вещи. — Эррин хотел отойти, но она развернула его к себе и двинула кулаком в челюсть. Убадай сморщился, когда удар попал в цель. Обычно женщины не умеют драться, но этот меткий выпад номад оценил по достоинству. Эррин потерял сознание еще до того, как рухнул на снег.

Убадай стал на колени рядом с ним и поднял глаза на изумленную Ширу.

— Ты хорошая девочка, но сильно глупая.