Русский бунт. Интервенция

Глава 18

Этот город с рождения готовился к обороне, он и возник из-за войны и для войны. Сперва замок рыцарей-крестоносцев, потом прилипившиеся к нему посады, обнесенные стенами, далее общая фортификация с равелинами, бастионами, Литовским валом и отдельной цитаделью, защищавшей вход в реку Прегель со стороны моря (1). С сотнями пушек — осадными и бастионными на крепостных лафетах, стоящими и в казематах, на открытых площадках-капонирах вместе с мортирами. Кёнигсберг столетиями набухал, как клещ кровью, защитными кольцами из земли и камня. Его укрепления считались в Европе неприступными, даря безопасность и спокойствие горожанам, а осмелившихся напасть лишали надежды на успех. Мне, моим солдатам предстояло опровергнуть это мнение.

Генералы из армии «Север» думали шаблонно, не верили в штурм. Прибывшие под стены столицы Восточной Пруссии полки не готовились к активным действиям, лишь к осаде — долгой, ленивой, расслабляющей. Устраивали лагеря, копали шанцы, ставили туры, размещали батареи, вяло постреливали по кенигсбергским бастионам без всякой системы, штурмовые лестницы не мастерили, осадных траншей не возводили. Флот болтался в заливе Фриш Гафф, не решаясь зайти в Прегель. Именно этого я и ожидал.

Как только прибыл под Кёнигсберг, сразу собрал совещание генералов. Устроились в шатре в прямой видимости от города. Мрачный, насупившийся, ощетинившийся жерлами орудий, он стоял на возвышенности, а мы располагались в низине, на небольшом холме с венчающей его ветряной мельницей.

— В городе запасов провианта на полгода. Вы собрались прохлаждаться тут столько времени? Думаете у нас оно есть? Шесть месяцев? До зимы? Залив-то замерзает, не забыли? — спросил я у понурых Никитина, Зарубина, Ожешко и адмирала Грейга, с которым только-только познакомился.

Адмирал, в отличие от остальных, был затянут в нарядный мундир, голову украшал аккуратный светлый парик с кокетливо загнутыми кверху кончиками у ушей, а шею — георгиевский крест на ленте. Он-то и ответил самым первым, причем, в куда более оптимистичном ключе, чем сухопутные «крабы» в походной форме, простоволосые и без орденов:

— У меня не получится ввести даже два линейных корабля в реку — ширина реки не позволит их развернуть. Только один смогу поставить боком, чтобы превратить в плавучую батарею. «Густав-3» или «София-Магдалена». Оба 74-пушечники. Но даже с одним готов потягаться на равных с фортом Фридрихсбург. Потом десант на лодках, прямо в самое сердце Кёнигсберга, при поддержке фрегатов, которые дойдут до первого городского моста.

— Утопия! — отмахнулся Никитин. — Городские кварталы окружены стенами. Батареи с капониров внешней линии фортификации превратят ваши корабли и десантные лодки в груду щепок. Вам мало гибели вашей бригантины?

Решительный Грейг еще до моего приезда попытался сунуться с одним кораблем в устье Прегеля. Бригантина смогла подняться вверх по течению лишь на версту. Ожили пушки форта и приречных бастионов. Корабль был уничтожен вместе со всем своим экипажем. Больше ста моряков погибли.

— Может, сжечь его ко все чертям? Как тогда, в Нижнем Новгороде, — внес свое предложение Ожешко.

Анджей был родом из Померелии, доставшейся пруссакам в итоге раздела Речи Посполитной. К ним он испытывал одну лишь ненависть и жалеть их не хотел. У меня же было иное мнение.

— Мы не будем сжигать европейские города. Нельзя давать врагам повод обвинить нас в варварской жестокости.

— А новомодные «ракетницы»? — встрепенулся Никитин.

— Картечью по каменному городу? Не выйдет, — закатал я губу генералам.

Все понуро замолчали, понимая, что подвели своего государя.

— То есть, сдаетесь? — спросил я с хитрой усмешкой.

На меня посмотрели с удивлением. Пришло время, как фокуснику, вытащить из рукава длинный шарф, зайчика, сюрприз. Или палочку-выручалочку.

— Александр Васильевич! Заходи!

В шатер прыгающей походкой ворвался Суворов. Шутовски со всеми раскланялся. Генералы армии «Север» его видели и в Москве, и на Оке, но не понимали моего трепетного отношения к этому маленькому задиристому всклоченному вояке. Конечно, они слышали о его решительных действиях в ногайских степях и о его назначении командующим армии «Центр» непонятно за какие заслуги. Поприветствовали сдержанно, с толикой удивления.

Суворов мне всю печенку проел, уговаривая дать поучаствовать в штурме Кёнигсберга. «Берлин, государь, от меня не убежит. Его мы, русские, уже брали, тут особой славы не приобретешь. С твоим-то размахом на мою долю столиц хватит. А вот взять такую крепость, как Кёнигсберг… Этакий случай выпадает только раз в жизни. Богом молю, возьми с собой!»

Если подходить формально, то в рассуждения генерал-поручика вкралась ошибка: в январе 1758 года русские войска без штурма и осады преспокойно заняли город, четыре с лишним года на шпилях вместо прусского орла висел наш двуглавый. Потом Петр III вернул Фридриху Восточную Пруссию. Теперь он же, то есть я — ха-ха — собрался забрать. Царь дал, царь взял — нормальная история, доверия не оправдали. А комендант крепости, фон Врангель, закусился. По слухам, приказал вынести на площадь свой гроб и сообщил солдатам гарнизона: «или хороните меня живым, или сражайтесь до конца». Почему он так сделал? Настолько предан покойному Фридриху, или его напугала судьба Стокгольма и Варшавы? Ответа нет, но факт остается фактом: ключи от города нам никто не вынес, крепость решила сражаться до конца. Не торчат ли за этим решением австрийские или французские ушки, Пиллау-то сдался как миленький?

Так или иначе, нам остается лишь штурм, и Суворов имел все основания ко мне приставать. Ну что с ним поделать? Пришлось брать. Пока ехали, время даром не теряли. Наметили вчерне план, сейчас нам предстояло его обкатать в привязке к реальной местности.

— Господа генералы! Попрошу к карте! — Суворов был в своем репертуаре и время почем зря тратить не желал.

Все подошли к столу и принялись в сотый раз изучать план фортификаций Кёнигсберга.

Город делился на две части рекой Прегель. Основная располагалась на правом берегу и была защищена вальным обводом в форме разностороннего треугольника. Его вершиной выступало Верхнее озеро, фактически разрывавшее единую линию куртин и бастионов. Оба катета этого условного треугольника (самый длинный представлял собой дугу) имели по восемь выступающих остроугольных равелинов, позволявших вести фланкирующий огонь. Все по науке, как завещал великий Вобан.

Заречные городские кварталы имели схожие укрепления и вдобавок форт Фридрихсбург. Штурмовать их не имело никакого смысла. В случае успеха мы город не захватывали, лишь могли приблизить свои батареи к центру Кёнигсберга и редюитам крепости. Таковых было три — кварталы Альштадт, Кнайпхоф и Лёбенихт, каждый был обнесен каменной стеной.

— Нет такой твердыни, которую не смог бы взять русский солдат! — уверенно заявил Суворов. — Главное его подготовить, научить взбираться на стены, не тратя времени на лишние движения и суету. Поэтому предлагаю начать с обучения полков, назначенных в штурм. На реальном макете, точно повторяющим фрагмент бастиона с равелином. Для врага пока изображаем подготовку к осаде, а в тылу проводим экзерциции.

— Мои заводчане пойдут! Рвутся в бой. Застоялись в Петербурге! — тут же влез с инициативой Ожешко.

— Чего это твои? — рявкнул Никитин. — Муромцы не менее достойны!

— А про моих егерей и казаков забыли? — подался к столу Чика.

— Вы же полчаса назад меня уверяли, что штурм невозможен, — подначил я своих генералов.

— Коли ты, государь, говоришь, что можно — так тому и быть! И никак иначе!

От этих слов Зарубина веяло такой уверенностью во мне, такой силой духа, внезапно проснувшейся в шатре… Я сглотнул появившийся в горле ком, а Суворов с Грейгом удивленно переглянулись.

— Где будем штурмовать? — задал я главный вопрос.

Все снова склонились над картой.

Суворов ткнул пальцем в форт.

— Нужны два главных удара и третий, отвлекающий. Раз флотские уверяют нас, что справятся с Фридрихсургом, предлагаю атаковать вдоль реки на удалении от нее в ста-двухста саженях, чтобы не попасть под случайный огонь с линкора, тремя колоннами — под одной на каждый равелин. Куртины оставляем на закуску, благо что равелины не ниже стен бастионов, как сейчас строят, а вровень. Другую атаку проводим с противоположной стороны, чтобы раздергать гарнизон. Ложную атаку проводим со стороны городских выгонов на заречные кварталы. Штурму будет предшествовать двухдневная бомбардировка. Задача — полностью подавить артиллерию врага на открытых капонирах, чтобы уменьшить огневое поражение линейного корабля…

— Кто, кстати, пойдет? «Густав Третий» или «София-Магдалена»? — уточнил я. — Первый назван в честь хронического неудачника, дурная примета, вы не находите?

— Корабли, захваченные у противника, а тем более от союзника, на флоте не принято переименовывать. Значит, его и отправим. Погибнет — не велика потеря, — неожиданно заявил адмирал.

— И кто же поведет его на смерть?

— Конечно же, я!

— Иного и не ждал от героя Чесмы! — одобрительно откликнулся Суворов.

— А я ждал от вас, Александр Васильевич, большей выдумки, — неожиданно затеял пикировку Грейг. — Вы, армейцы, традиционно игнорируете воду. Почему бы не выбрать для второго удара Верхнее озеро, Обертайх? Это же слабейшее место крепости (2). Шлюпок на кораблях предостаточно, как и опытных гребцов. Пробить брешь в стене над озером и по воде ворваться практически к центру города. На плотах доставить внутрь крепости не только легкие, но и средние орудия. Они пригодятся для боев в кварталах, обнесенных стенами…

— Адмирал дело говорит! — кивнул Чика. Все его поддержали согласным гулом.

Снова склонились над картой. Начался профессиональный разговор — где ставить брешь-батареи, как обеспечить взаимодействие между наступающими с трех сторон деташементами, где размещать резерв, в который решили поставить всю кавалерию…

Больше всего споров вызвал вопрос, кого куда назначить. Устав слушать общее нытье, предложил:

— Просто бросьте жребий.

Бросили.

Отвлекающий удар достался Ожешко, отчего он тут же стал мрачнее тучи. Озерное направление выпало Чике, атака вдоль реки — Никитину.

— Ну как, господа генералы, всем все понятно? Тогда разбегаемся? Адмирал, задержитесь, я хотел коротко переговорить.

Армейцы двинулись на выход. Грейг остался. Сорокалетний моряк смотрел на меня с легким оттенком дерзости, но границы дозволенного не пересекал.

— У нас раньше не выдалось случая поговорить. Как ваш побег из Лондона?

— Ваш человек, Ваше Величество, организовал все великолепно. Помог нам и туман на Темзе, и немного отваги плюс морское хладнокровие. Англичане от нас подобного не ожидали.

— Рад, что капризная фортуна вас не покинула! Вы удачливый человек, адмирал. В Чесме, отправившись в одиночку поджигать брандеры, могли погибнуть, но Бог благоволит храбрецам. Много ли офицеров и матросов остались в Лондоне?

Грейг моргнул, не ожидав от меня такого вопроса. Он помедлил несколько секунд.

— Не все офицеры согласились вернуться. И не всех пожелавших матросов мы смогли взять на борт фрегатов.

— Это печально. Но я их вытащу. Обещаю. Быть может, даже с оставшимися в лондонском порту линейными кораблями.

— Благодарю, Ваше Величество!

— У меня есть для вас совет. Когда развернете линкор, нагрузите борт, противоположный цитедели. Корабль накренится, и вы сможете стрелять по форту навесом, а не настильным огнем. Заранее продумайте этот момент и подготовьте своих канониров.

Грейг был явно впечатлен.

— Слухи о ваших талантах… они не преувеличены!

Я отмахнулся от похвалы.

— Постарайтесь не погибнуть во время штурма. У нас еще много незаконченных дел.

— Все в руках господа Бога и упомянутой вами госпожи фортуны.

— Ступайте, адмирал, нас ждет много работы.

Кёнигсберг агонизировал. Дымились руины равелинов, заваленные обломками лафетов крепостных орудий, куртины зияли пробитыми брешами, вспыхивали пожары в городских кварталах от случайно залетевших бомб и ядер — как ни старались мои пушкари выполнить мой приказ и щадить гражданских, точность бомбардировки оставляла желать лучшего. Где-то там, в районе Кнайпхоф, прятался от обстрела философ Иммануил Кант — интеллектуальный лик Кёнигсберга, его гордость и живое доказательство, что прусскому милитаризму есть достойная альтернатива. Надеюсь, его пощадит бездушный снаряд, которому все равно кого отправить на тот свет — гения, злодея или никому неизвестного лавочника.

Город молчал в преддверии своей гибели, лишь огрызались орудия из закрытых казематов. Не звенели даже колокола соборов — по общепринятому закону галантного века во время осад звонницы должны хранить тишину. Все помнили о судьбе торнского монастыря, на который Карл XII наложил огромную контрибуцию за то, что монахи осмелились звонить в колокола во время осады.

Я все ждал и ждал, когда же прозвучит шамад — особый сигнал на барабане или трубе, которым осажденный гарнизон сообщает о своей капитуляции помимо белого флага. Тщетно. Пруссаки решили стоять до конца, несмотря на длившуюся третий день бомбардировку.

Она началась с общего молебна во всех лагерях — в тот самый день, когда Суворов посчитал, что все подготовительные мероприятия закончены. Войска прошли тренировки на удалении от крепости, «арапчата» отрыли в сторону равелинов зигзагообразные апроши для скрытого подхода штурмующих колонн — настоящий подвиг, ибо ночная работа была бессмысленной с точки зрения безопасности, солнце, как сговорившись с неприятелем, упорно не желало гаснуть, и со стен по копателям били изо всех стволов. Пионеры справились — даже с устройством брешь-батарей в тридцати саженях от куртин. Увы, только при пальбе практически в упор современные орудия могли серьезно повредить каменные бастионы. Их мы выдвинули только сегодня утром, в другие дни пуляли издали, как Бог на душу положит.

Никитину удалось подтащить к Кенигсбергу из петербургского и дерптского парков серьезную осадную артиллерию: девяти- и пятипудовые мортиры, 24-х и 18-фунтовые пушки, единороги двухкартаульные и картаульные, с их монструозными бомбами весом в два и один пуд (3). Тонны чугуна обрушились на город. Применили и ракеты — без особого толка. Разброс был слишком велик, из всех достижений — подожженные торговые корабли, набившиеся в речном порту. Лишь два золотых выстрела смели орудийную обслугу с нескольких банкетов и, что особо удачно, с капониров Фридрихсбурга.

Противник ответил нам уничтожением нескольких батарей, подрывом парочки пороховых погребов и гибелью отдельных расчетов. Артиллерийскую дуэль мы с блеском выиграли, что неудивительно — крепостная артиллерия составлялась, как правило, из устаревших орудий.

Сложнее всего оказалось разрушить стену над Верхним озером. Его воды не позволяли подвести орудия близко. Отличились чикины казаки и моряки Грейга. Спустили на воду большие деревянные платформы, опытным путем нащупав мертвую зону, недосягаемую для крепостной артиллерии. На эти платформы вкатили тяжеленные корабельные 30-фунтовые пушки, и как давай гвоздить! Куртина над водой продержалась недолго, а береговой бастион, в задачу которого входил контроль над озером, был расстрелян с помощью карронад, снятых, как и тридцатифунтовки, с «Софии-Магдалины». Как последние вытаскивали с гандека линкора и дотащали до Обертайха, то тайна, известная только шведским морякам!

Орудийную стрельбу задробили по всему осадному обводу. Канонада стихла. К крепости отправился парламентер с посланием, предлагавшим почетную капитуляцию. Фон Врангель его не пустил и письма Суворова не принял, хотя там было написано: «Немедленная сдача — жизнь, честь и свобода, в случае отказа — смерть».

— Даруй Бог военное счастье пустить над воинством русским! — перекрестился Александр Васильевич.

Он был на удивление набожен, все время бомбардировки строго постился и пил только чай. Как в нем соединялись воедино профессия военного и христианская вера, я до конца не понимал. И сейчас не спрашивал — в момент, когда он отправит на смерть тысячи людей, когда городу грозят уличные бои, гибель женщин, стариков и детей, суточное разграбление — куда ж без этой печальной традиции? — и унижение побежденных. Хотя чему я удивляюсь? На войне без бога нельзя, в окопах атеистов нет.

— Командуйте, генерал! Пора! — мягко промолвил я, заметив приближающийся нос «Густава III» — тяжелый линейный корабль, влекомый баркасами и сложной системой канатов, приближался по реке к своему противнику, форту Фридрихсберг.

Чертов Грейг! Он не послушал меня, отказался от навесной стрельбы и повлек линейный корабль, с убранными парусами, лишенный рей и части такелажа, как можно ближе к форту. Пруссаки открыли яростный огонь. Носовая фигура разлетелась на куски, часть бушприта срезало, по палубе запрыгали ядра. Нет ничего страшнее для боевого корабля, чем продольный обстрел. «Густав», весь в разлетающейся щепе, начал разворачиваться бортом. Верхняя открытая палуба была защищена рядами плотно скатанных морских коек. Эта легкая защита дала небольшую передышку, к пушкам с опердека бросились укрывавшиеся от обстрела расчеты. Распахнулись орудийные порты, застучали барабаны. Громыхнуло. Корабль окутался белым дымом, а форт — красно-розовым облаком из взметнувшейся кирпичной крошки. Дистанция, конечно, не пистолетного выстрела, но где-то рядом.

Почему упрямец-адмирал отказался от моей идеи? Нет! Не отказался. Вслед за «Густавом III» в реку вошел фрегат. Он развернулся за линкором, задрал вверх правый борт и открыл навесную стрельбу прямо сквозь мачты и рангоут флагмана. Безумно опасное решение, чреватое потерями от дружественного огня, но оно увеличило мощь залпа кораблей, введенных в бой. Грейг в очередной раз доказал, что не боится ни бога, ни черта.

Пока я отвлекался на эволюции моряков, начался штурм. Суворов отдал приказ, и колонны начали выдвижение. В моем неучастии не было ничего удивительного. Сам настоял, чтобы моя роль как командира была сведена к нулю. Считал себя не в праве ни лишать славы Александра Васильевича, ни подрывать единоначалие. Единственное, что приказал, так это то, чтобы он лично не полез в гущу боя.

Возможно, я излишне перестраховался. Роль Суворова как руководителя штурма очень быстро упала до приема докладов, а не прямого командования. Слишком большое расстояние разделяло атакующие отряды. Не знаю, как генерал-поручик, а я очень быстро утратил какое-либо представление о происходящем, и оставалось только надеяться, что Ожешко, Никитин и Зарубин не потеряли нити управления приступом. От них приходили сообщения, отрывочные, противоречивые. Пробита брешь, атакуем на шлюпках, ворота не взять, бой идет на втором равелине, контратака — нас сбросили со стен…

Кто, где? Быть может, Суворов понимал лучше меня, мог составить себе более цельную картину. Передо мной же мелькали картинки боя, разрозненные фрагменты усилий и воли тысяч солдат, рвавшихся на стены с моим именем на устах.

Вот катят на колесиках высокую лестницу… Вот из апрошей выбегают охотники-муромцы, вызвавшиеся быть в первых рядах. А за ними следуют колонны погуще — ружья за спиной, в руках фашины, доски, лестницы, топоры… Вот от огня с брешь-батареи рушится куртина между третьим и четвертым равелинами, а она сама гибнет под вражеским обстрелом. Тяжелые пушки успели лишить обороняющихся возможности контратаковать по боевому ходу в сторону реки… Вот в разрывах густого дыма видны светло-зеленые фигурки, сцепившиеся с синими мундирами на открытой площадке второго равелина. Падают со стен суконные шлемы, трещат ружейные залпы, ухают ручные мортиры в руках обороняющихся, красное знамя взмывает над каменными зубцами, исчезает, снова реет, крики «Ура!»…

— Что-то странное происходит на другом берегу, — говорит мне Суворов, силясь что-то разглядеть за красно-коричнево-сером облаком, укутавшим Фридрихсбург. — Ожешко уже выполнил свою задачу и должен был отвести войска за городские выгоны. Но бой там не утихает.

— Я съезжу, посмотрю, — предлагаю, и генерал-поручик согласно кивает, не отрываясь от подзорной трубы, словно сейчас в порядке вещей, когда у него сам царь на посылках…

Недолгая скачка до речного берега. Дымящийся «Густав III» продолжает бой, хотя его правый борт, наверняка, превратился в одну сплошную дыру, а от мачт остались одни огрызки. Моряки на шлюпке переправляют меня на другую сторону. Мне сразу подводят коня. Мчусь к ставке поляка.

— Где Ожешко? Почему не отводите войска?

— Генерал-майор у Бранденбургских ворот. Наша атака увенчалась полным успехом. Бастион за бастионом падал нам в руки, и командир решил развить успех!

Рвусь к заречным прусским равелинам, но меня не пускают. Коробицын вцепляется в уздцы, гнет лошадиную голову к земле и что-то яростно мычит сквозь сцепленные зубы. Был бы подо мной Победитель, он бы на такое не решился…

Появляется Ожешко. Он ранен, кровь залила распахнутый мундир, голова перевязана, а в контуженных глазах сумасшедший азарт.

— Анджей, зачем?

— Мы взяли всю линию, — просто отвечает он и шатается. Его подхватывает адъютант.

— Лекаря генералу! Срочно! — ору, а сам бросаюсь обнять старого боевого товарища и не дать ему упасть.

— Государь, командующий просил передать: бой идет внутри города! — докладывает мне прибывший от Суворова ординарец. — Егеря генерал-майора Зарубина и моряки атакуют уже Бург и Альтштадт. Они прорвались на лодках по внутреннему озеру Шлосстейх.

— Это виктория!

— Ура! Ура! Виктория! — слышу я громкие крики от линии вражеской обороны.

— Победа! — вторят им войска резерва.

— Белый флаг с красным крестом на башне Кафедрального собора! Это второй батальон наших егерей!

Тяжело опускаюсь на барабан рядом с лежащим на епанче Ожешко. Он радостно скалится, а я думаю лишь об одном: сколько же сегодня мы потеряли людей?

(1) Краткий словарик фортификационных терминов в том значении, в котором они использованы в главе: равелин — сооружение треугольной формы, располагавшееся перед куртиной впереди крепостного рва в промежутке между бастионами; куртина — стена, соединяющая фланки смежных бастионов; капонир — сооружение для ведения флангового огня по двум противоположным направлениям; каземат — закрытое помещение для орудий и стрелков, а также для хранения боеприпасов: редюит — внутреннее укрепление, последняя линия обороны крепости; банкет — дополнительная насыпь или ступень для установки орудия на открытых площадках бастионов.

(2) Наша версия направления главного удара при штурме Кёнигсберга основана на последующем развитии его фортификации. Озеро Обертайх было признано самым уязвимым местом, и для его защиты в середине XIX в. были построены две башни — «Врангель» и «Дона».

(3) Картаульный единорог — пудовый, калибр — 197 мм, вес — около тонны, максимальная дальность — 1800–2000 м.