Русский бунт. Интервенция

Глава 17

Погожим майским днем покой султанского дворца Топ-Капы был безжалостно нарушен. Страх обуял всех — повелителя правоверных, его гарем в полном составе, его Диван, его телохранителей-бастанджи и янычар из охраны. Толпа из важнейших лиц Высокой Порты с истошными криками бросилась наутек, подхватив свои длинные одеяния и теряя желтые туфли с загнутыми носками. А как иначе-то, если эскадра из русский линейных кораблей проследовала без разрешения мимо Константинополя, а прямо напротив дворца встал на якоря русский линкор «Не тронь меня!» и выставил из орудийных портов жерла пушек⁈

— Найдите мне эту собаку, эту верблюжью отрыжку, Обрезкова, русского старосту при моем дворе! — завизжал Абдул-Хамид, как только пришел в чувство, оказавшись в безопасности.

«Старостой» османы называли русского министра-посла, который последние месяцы настойчиво требовал от Дивана разрешения на проход в Черное море средиземноморских эскадр, закончивших свой ремонт. Турки категорически возражали, справедливо опасаясь резкого изменения расстановки сил в Причерноморье и в омывавших его водах. Они закрыли глаза на проход фрегатов под видом «купцов». Но линейные корабли не выдашь за простые торговые суда, даже если они набиты греками-переселенцами. Судя по всему, русские решились на отчаянный прорыв. Форты в Дарданеллах от неожиданности их пропустили — то ли побоялись вызвать новую войну, то ли сыграла свою роль известная османская болезнь под названием турклёк, то есть невежество, халатность и лень. Так или иначе они уже были здесь, на Босфоре, и орудия «Не тронь меня!» должны были гарантировать бездействие фортов при выходе из пролива в Черное море.

— Это называется дипломатия пушек. Мы этого так не оставим! — возмущался французский посол Франсуа-Эммануэль Гиньяр из Сен-Прист, обращаясь к рейс-эфенди. — Прикажите своим циталеям на Босфоре потопить наглых захватчиков.

Дипломаты и сановники из Дивана толпились на небольшой площади перед воротами в Топ-Капы, прикрытые от возможного обстрела зданием дворца. Никто не знал, что делать. Султан, забрав своих жен, евнухов и стражей, отбыл в летнюю резиденцию, сердито бросив на прощание «Разбирайтесь!».

— Месье Гиньяр, — вздохнул рейс-эфенди. — Мы не можем найти Обрезкова, чтобы получить разъяснения. Корабли урусов забиты до отказа пиратами-арнаутами. Они везут их в Керчь. Если мы откроем огонь, с Константинополем повторится трагедия прошлой войны, только в куда большем масштабе. Арнауты безжалостны, они вырежут нас под корень.

Решили подождать.

Адмирал Сенявин вел линейные корабли домой. У выхода в Черное море его ждали ушедшие вперед фрегаты. Если турецкие форты откроют огонь, он обрушится на них всеми силами бывшей Архипелагской экспедиции. Никто не мог предсказать результат такой отчаянной схватки. Но руские к ней были готовы, в отличие от турков. Морской разведкой заранее были промерены глубины, капитаны получили приказ встать как можно ближе к берегу и обрушить на форты на азиатском берегу всю совокупную мощь залпа четырех эскадр. Греческие пираты были готовы спуститься в катера и высадить десант, чтобы атаковать крепости с суши.

Шло время, корабли неторопливо шли по Босфору, миновали самое опасное место — древний византийский замок Йорос, и вскоре показались синие воды уходящего за горизонт Черного моря и очертания Анадолу Хисар, небольшой крепости у самого берега, построенной османами, чтобы блокировать проход в пролив. На противоположном, европейском берегу из широких арок-бойниц генуэзской цитадели, доставшейся османам по праву победителя, выглядывали жерла монструозных пушек.

— По-моему, битвы не будет, — разочарованно сказал молодой пират-грек Ламброс Кацонис (1). — А так хотелось надрать туркам зад!

— На наш век хватит сражений, товарищ, — успокоил его старый арнаут, увешанный оружием. — Нас ждет Крым. Там живут беспокойные татары. Вот им и достанется наша ярость.

— Говорили, что из нас создадут греческий полк в Керчи. Прощай, море?

— Не спеши отчаиваться! Я слышал, что адмирал Сенявин серьезно опасается, что многие матросы, прослужившие пять лет, спишутся на берег. Вот тогда и придет наш час. Уж лучше служить матросом на боевом корабле, чем ковырять сухую землю.

— Твои слова — да Богу в уши!

Линкоры, не сделав ни одного выстрела, выходили на операционный простор. Свежий ветер, прилетевший из Силистрии, трепал Андреевские флаги. Быстроходный люгер отвалил от борта флагмана и понесся обратно в Босфор. Он должен был забрать небольшую команду с борта «Не тронь меня!», который останется на якорях напротив Топ-Капы. Когда рассветет, турки увидят на мачтах огромное полотнище с надписью «Бакшиш». Линейный корабль не подлежал восстановлению, его орудия были заменены на захваченные у турок древние пушки — отличный подарок для османов в качестве жеста извинения. На тебе, Боже, что нам негоже!

Ночное светло-голубое небо. Эти белые сумерки мучили полковника Пименова похлеще, чем вечно всем недовольные стокгольмцы. Настолько непривычно, что толком за ночь отдохнуть не получалось. А с утра захлестывали дела, одно другого сложнее — выкручивайся как можешь. Пока был военным комендантом шведской столицы, казалось, что вот-вот голова лопнет от навалившихся забот. Наивный, он не понимал тогда, ранней весной, своего счастья. Не видел всей картины, прячась за спиной отцов-командиров. А как погрузилась родная дивизия на шведские корабли и отбыла в сторону Кенигсберга, как сунул генерал-майор Зарубин Сеньке звезды полковника и приказ на прощание, вот тут-то стало Пименову не то что не до смеха — на слезы времени не осталось. В приказе-то том значилось: назначить полковника Пименова Арсения Петровича временным управляющим в ранге комиссара над генерал-губернаторством Шведенланд, передав под его начало три остзейских батальона ландмилиции.

Цеди, кабатчица, всем допьяна! Как же так⁈ Переломись, Арсений, сын Петра, на сотню Сенек да везде поспешай — и в финских шхерах, и в рудниках железных, и про остров Рюген не забывай, который какой-то местный граф сдал бранденбуржцам. Хорошо хоть прислали тогда на смену егерям непонятных белобрысых чухонцев. Злой народец, шведа гоняет в хвост и в гриву. У ландмилиции ушки на макушке, одного полка на всю страну хватило. Чуть где следы заговора, она уж тут как тут — крутит руки смутьянам. Да и немного тех заговоров было — шведы оказались людьми, к дисциплине приученными и порядок, спокойствие ценившими куда больше, чем пресловутую независимость. Конечно, первое время побухтели — пришлось сотню-другую на рудники отправить — да и успокоились. Никто к ним со своим уставом не лез, лишних поборов не требовал, местные налоги не разворовывал, как было при короле — чего, спрашивается, возмущаться? А то, что в армию забирали по призыву, преимущественно, на флот, так не на всю же жизнь — всего на пять лет.

Все свои горести и радости последних месяцев вывалил полковник своему дружку закадычному Васятке Щегарю, тоже в офицеры выбившемуся, в подпрапорщики, после своего подвига у стен Стокгольма. Приказ о нем во всех армиях был зачитан — то честь великая, редко кому такое при жизни еще выпадет.

Он поправлял здоровье в Серафимерласареттет и явно шел уже на поправку. Арсений Петрович его навещал редко, дела не отпускали. Но если заглядывал, то рассказывал подробно обо всем. Вот и сегодня зашел проведать перед долгой отлучкой.

— Ты меня, братка, не считай каким гордыбакой. С чухонской милицией веселее все пошло. Шведенланд теперь и не узнать.

— Я, Арсений Петрович, не удивлен. Еще когда в лагерях под Москвой экзерцировали, говорили мне люди знающие, что, пока чухонец служит с тобой, нет лучше товарища. А как унтер-офицерские нашивки получит, словно подменили его.Три шкуры готов спустить с капральства.

— Не робей, Васятка. Ты теперь сам офицер. До твоей шкуры, 18 раз проколотой, никакой больше капрал али сержант не дотянется.

— Прощаться пришел?

— Да. Отбываю в Финляндию на неделю-две. Имею важное поручение. Боюсь, тебя не застану по возвращении. Дохтур баит, пора тебя выписывать. Так ты отпуском как есть награжденный. Съездишь в наш родной Косой Брод. Похвалишься наградами да офицерским званием. Бабушке моей не забудь поклон передать и серебра горсть, я тебе тут сложил в узелок.

— Больно большой узелок для серебра.

Арсений Петрович засмущался, покраснел ако красна девица.

— Я тут ботиночки еще положил, дамские, с пряжками. Обещал Аленке, дочке горного мастера отдариться. Но так передай.

— Передам. Что на словах-то сказать?

Полковник Пименов еще больше смутился.

— Передай… Скажи ей, чтоб меня не ждала. Не получится у меня в Самоцветные горы возвернуться в ближайшие годы. Говорят, Норвегию пойдем воевать — нужно царю-батюшке побережье ихнее.

— Так датчане в унии с ними. Ополчатся на нас. А с ними англичане, флот…

— То не нашего ума дело. Небось, Петр Федорович все обмыслил.

— Как скажешь, Сенька, как скажешь…

Обнявшись с другом на прощание, полковник двинулся в порт. Он любил это место, заглядывал сюда по утрам, когда выдавалась такая возможность — просто пройтись, а не как сегодня, по причине скомандирования на восток. Запах моря — вот, что его привлекало. Это звучало бы смешно для города на островах, если бы не одно важное обстоятельство. Здесь запах был особенным, концентрированным, а все благодаря столам у причала рыбацких лодок, заваленных утренним уловом. Плоской камбалой, треской, из которой готовили сушеную баккалу, столь ценимую в далекой Италии, сельдью и, конечно, царь-рыбой — лососем. Его длинные серебристые туши манили розовой мякотью на разрезе, она буквально просилась в рот.

— Хей-хей, герр комиссар! Презент!

Одна из веселых портовых теток в серых фартуках и нарукавниках, устроивших утренний торг добычей мужей-рыбаков, ловко отхватила длинным узким ножом ломтик нежной морской форели, положила его на кусок плоской ржаной лепешки, присыпала щедро крупной солью и протянула полковнику. Арсений от угощения отказываться не стал — привык уже к этой закуске.

Пока он наслаждался вкусом сырой рыбы, торговка на ломанном русском языке поведала о приключениях своего кузена, попавшего в плен под Выборгом. Все его уже похоронили, думали, что сгинул Ларс в сибирских лесах или в плену у джунгар, как случилось с Бригиттой Кристиной Шерзенфельд и ее мужем Ренатом (1). А он возьми да пришли письмо из диковинного южного края, из Заднепровского наместничества. Родственник торговки расписал свое житие в превосходных степенях — богатая земля давала щедрый урожай, невиданный на севере. Все бы хорошо, писал он, если бы не моровые поветрия, которые постоянно заносят турки…

Пименов вежливо выслушал рассказ, вытер руки поданной тряпицей. Приподнял над головой свою двууголку, прощаясь со всеми торговками:

— Dammer!

Ему ответили шутками, порой весьма фривольными, но его знания шведского языка не хватило, чтобы оценить все тонкости народного скандинавского фольклора. Раскланиваясь направо и налево он прошел к пирсу, где его ждал крепкий баркас и невозмутимый седобородый капитан, взявшийся довести его морем через Ботнический залив до Або.

Попутный ветер нес крепкое суденышко под косым шпринговым парусом, крепкий форштевень резал волну уверенно и легко. Мимо проплывали зеленые скалистые острова и островки — те самые, аландские, на которых отдыхали зимой егеря Зарубина, двигаясь по льдам покорять будущее генерал-губернаторство Шведенланд. Конечно, Арсений Петрович не узнал эти места, но сообразить было нетрудно. Всю дорогу он тихо улыбался непонятно чему — скорее всего просто наслаждался выпавшим на его долю путешествием, возможностью отрешиться хоть на немного от комиссарских забот.

С момента прибытия в Або начался его персональный «ад» по имени Маленький Олень. Так звали флегматичную финскую лошадь, выданную ему бургомистром. На ней ему предстояло добраться до крепости Олафсборг — спасибо Николаю Угоднику, что половину пути можно проделать на лодке. В Стокгольме Арсений брал уроки верховой езды, но в своих силах, как наездника, до сих пор не был уверен.

На удивление поездка с проводником выдалась более чем приятной. И лошадка вела себя выше всяческих похвал, и ночевки на финских хуторах отличались повышенным уровнем гостеприимства. А местные девки… О, заездили так, что Маленькому Оленю и не снилось! Даже стало немного грустно, когда из сырого тумана выплыли суровые очертания крепости Нейшлот.

— Рассказывай, драгоценный ты гость дорогой, рассказывай! — вцепился в Пименова прямо на крепостной пристани однорукий секунд-майор Кузьмин, еще не знавший, что и сам стал полковником. — В нашей глуши каких врак не услышишь!

Арсению Петровичу было что рассказать. Да столько, что одной белой ночи не хватит. Но начал он не с этого. Не с рассказов, а с поздравлений и подарков. Сразу зарядил, как научили его флотские, с главных калибров. «Однорукий Кусьма» самому шведскому королю дал укорот, но пименовский залп снес его как пушинку.

— Я — в полковники⁈ Я — в комиссары Финляндии⁈ — только успевал отвечать на каждый пункт сообщения гостя бедный инвалид турецкой войны.

— На меня посмотри, полковник! На годы мои!

— Так ты ж, наверное, герой! В газетах небось пропечатали! А я?

— И ты герой каких поискать! Сам царь-батюшка подарунок тебе отправил.

Арсений Петрович вынул из мешка завернутый в зеленый бархат презент. Развернул. Кузмин восхищенно охнул, сразу догадавшись, что видят его глаза.

— Прослышал государь, что тебя, полковник, покойный Густав блазнил серебряной рукой, да ты не поддался. Есть в Москве мастер знаменитый, Иван Кулибин. Ему чудо сотворить, как нам с тобой батальон в атаку поднять. Вот он и сделал по заказу императора руку из металла на колесиках и пружинках (2). Держи и владей!

Герой обороны Олафсборга-Нейшлота давился слезами и не находил слов, чтобы выразить свою признательность. Прижав к груди подарок самого царя, запинаясь, еле выдавил из себя:

— Я за государя живота не пожалею! Что прикажет, то и выполню. Нужно в Гельсингфорс ехать и финнов в узде держать — вот этой самой рукой так зажму в кулаке…

Пименов рассмеялся:

— Сказали мне, что немцев сия занимательная механическая рука называется протез. Уверен, финнов будешь держать в ней крепко. Но нам не мешало бы ее испытать. Сможет ли чарку с медом поднять да к усам поднести?

— А давай!

Тихие озерные воды неспешно ласкали камни у подножия бастиона, полусумрачного света северной ночи было достаточно, чтобы видеть собеседника и чокаться с ним после очередного тоста. Два полковника пили финский ставленый мед и не могли наговориться. Им было что рассказать друг другу, несмотря на разницу лет, и кого помянуть из товарищей. Не одну войну успели они пройти. А сколько еще таких войн их ждало?

Князю Шарлю-Жозефу де Линю, личному посланцу императрицы Марии-Терезии, очень не нравилось возложенное на него поручение. Все его естество восставало против. Сыну австрийского фельдмаршала, отпрыску старейшего и богатейшего аристократического рода из Южных Нидерландов не пристало общаться с чернью, взлетевшей по воле судьбы к вершинам власти. С варварами, чьи руки обагрены кровью высшего сословия. С теми, кто вилкой пользоваться толком не умеет. А что делать? Если ты дипломат, изволь улыбаться и быть любезным с тем, кому хочется вцепиться в глотку или отправить на конюшню, чтобы кнутом поучили мужлана хорошим манерам.

Он сидел за одним столом с гетманом Малороссии в Зале послов, под монументальным кессонным потолком, в окружении древних ценнейших гобеленов, и, тщательно скрывая отвращение, наблюдал, как принимавший его хозяин жрал краковский сырник. Именно жрал, а не наслаждался изысканным десертом. Чавкал, утирал рукавом жирным рот, громко прихлебывал вино из большого стакана для воды. Слава богу, плебейские подробности скрывал полусумрак зала — лучи яркого июньского солнца разбивались о многоярусные аркады внутреннего двора Вавельского замка и в окна еле проникали.

— Карлуша! Что сидишь как неродной? Угощайся! Или винца выпей, — хлебосольно предлагал Овчинников.

«Хранцуз», как окрестил генерал-аншеф своего гостя, лишь ласково улыбался в ответ. По-русски не бельмеса не понимал, чем изрядно бесил Афанасия Григорьевича. Общаться приходилось через переводчика.

Де Линь что-то забормотал по-французски, толмач перевел:

— Их сиятельство интересуются, когда прибудет министр Безбородко.

— Мне энтот посол уже всю плешь проел. Вынь да положь ему Сашку. Пушай терпит. Сам жду со дня на день. Свалился на мою голову гость незваный.

Австрийский посол привез какие-то важные предложения для царя, но генерал-аншеф не решился пропустить его в Варшаву. Знаем мы этих послов, вынюхивать прибыл. Гетман отправил срочную эстафету на север и довольно быстро получил ответ: де Линю ждать, скоро явится Безбородко. В итоге, пришлось изображать из себя дипломата и не вылезать из-за стола, вместо того чтобы заниматься тренировкой богемских полков, восстановивших силы после тяжелейшего похода, или посидеть с дружечкой Мясниковым и повспоминать за чаркой горилки уральские степи.

К великому облегчению гетмана министр иностранных дел прибыл в тот же день и, не теряя времени даром, тут же с дороги, лишь освежившись и переодевшись, приступил к расспросам посла. Довольно быстро выяснилось, что Вена просит Россию и Францию о посредничестве в баварском вопросе.

— Моя страна не желает проливать кровь немцев. Пфальцский курфюрст Карл Теодор занял непримиримую позицию. Его поддерживают саксонцы и даже Пруссия прислала несколько полков, несмотря на войну с вами. Вот-вот произойдет военное столкновение, хотя все можно решить усилиями дипломатов. Мы предлагаем провести общеевропейский конгресс, на котором можно было бы решить спорные вопросы. В том числе, и баварский.

— Где вы хотите провести такой конгресс?

— Да где угодно. Можно в Регенсбурге, можно хоть здесь, в Кракове.

— Я доведу до сведения государя ваше пожелание.

— Можем ли мы надеяться, что в случае положительного решения на время конгресса будут приостановлены военные действия? Германских государей очень нервирует продвижение русских полков в сторону Берлина. Безусловно, это просьба не касается ваших действий в Восточной Пруссии.

«Дальше Эльбы не пойдем», — так и тянуло сказать Безбородко, но в таком случае он лишился бы права называть себя дипломатом.

— Мы обязательно изучим ваши предложения. Это займет некоторое время.

— Мне подождать в Кракове, или вы заберете меня с собой в Варшаву?

— Боюсь, нет никакого смысла в вашей поездке на север. Императора вы там не застанете. Подходит время созыва Земского собора — события для Империи наиважнейшее! Где оно пройдет, пока неизвестно, но государь в любом случае вернется в Россию.

Де Линь с трудом сохранил радостное выражение лица. Перспектива торчать в Кракове в обществе гетмана его напрягала. Но Безбородко разочаровал его еще больше.

— Возвращайтесь в Вену. Мы пришлем туда свой ответ.

Завершив переговоры с австрийским послом, Александр Андреевич засел за отчет царю. Он писал:

«Цесарцы почитают нас за глупцов, в их предложении скрыты сразу несколько ловушек. Перво-наперво не оставляют надежды похоронить Пруссию нашими руками, хотя, вероятно, думают, что мы зубы обламаем об Кёнигсберг и завязнем в Восточной Пруссии надолго. Предложенный конгресс только с виду для баварских дел. А на деле хотят не допустить наших переговоров тет-а-тет с Берлином. На сборищах подобного рода принято подчиняться мнению большинства. Союзников мы там не встретим. Выкрутят нам руки и попробуют заставить принять самые невыгодные условия под предлогом заботы об общеевропейском спокойствии. Австрийцы и французы — мастера подобной казуистики и подобной дипломатии. В ответственный момент начнут пугать, бряцать оружием — так было с разделом Польши, а еще ранее с Лотарингией. Хотя, конечно, вопрос с Баварией не следует сбрасывать со счетов. Скоропостижная смерть Максимилиана III Иосифа серьезно спутала карты Вене. Настроенная на нас напасть, она оказалась неожиданно спутана по рукам и ногам — против двух лагерей воевать ей сложно и опасно. Я бы предложил потянуть время сколько возможно, а потом отказаться под надуманным предлогом от участия в любых конгрессах».

Каково же было удивление Безбородко, когда он получил ответ императора:

«Время потяни, но от идеи конгресса не отказывайся. Сигналом принять предложение австрийцев станет успешный штурм Кёнигсберга. Краков для большого сбора дипломатов Европы считаю местом подходящим».

(1) Ламброс Кацонис — будущий знаменитый греческий адмирал на русской службе, корсар и самопровозглашенный король Спарты. Екатерина II подарила ему земли в Крыму, и с именем Кацониса связаны самые знаменитые места ЮБК, в том числе, Ливадия. Упоминаемые постоянно арнауты — одна из загадок истории. Почему так называли греков-пиратов, ясного ответа до сих пор нет. Арнаутами называли и албанцев-мусульман, терроризировавших острова Архипелага, и православных греков-корсаров. Уже в XIX веке слово «грек» окончательно заменило «арнаута».

(2) Рассказ о приключениях в Сибири и Джунгарии в 1711–1735 гг. Бригитты-Кристины Шерзенфельд и ее мужа Рената был записан в Москве англичанкой Вигор и включен в ее книгу. Добравшаяся до Стокгольма Бригитта-Кристина стала местной легендой. Ее джунгарский костюм из красного шелка попал в королевский музей. Его можно увидеть и сейчас в музее Ливрусткаммарен.

(3) Рука-протез от Кулибина — это наша выдумка. Однако известно, что Иван Петрович создал уникальную механическую ногу, которая всех удивила, но, как все его изобретения, не получила коммерческого воплощения.