Русская война 1854. Книга пятая

Глава 14

Я ругался про себя, что здесь, в столице, дела идут хуже, чем на войне. Одно утешало: вроде бы падать ниже уже было некуда. И не успел я додумать эту мысль, как дверь в «Палкинъ» громко стукнула, внутрь вошел жандармский офицер в голубом мундире с белыми петлицами и решительно двинулся прямо ко мне.

— Григорий Дмитриевич Щербачев? — жандарм смерил меня долгим внушительным взглядом, словно давая время осознать, как быстро меня нашли во вроде бы случайном месте.

— Я.

— Казачий сотник Степан Георгиевич Эристов — это ваш подчиненный?

— Мой.

— Он был задержан во время попытки нападения на великого князя Константина Николаевича. Прошу вас проследовать за мной для дачи показаний.

Жандарм говорил вежливо, но в воздухе витало: стоит мне отказаться, и рядом обязательно найдутся те, кто будет готов поговорить со мной совершенно другим языком… Что я там говорил? Ниже падать некуда? Накаркал, как есть накаркал. Ну и Степан — что же он начудил? В то, что казак на самом деле напал на великого князя, я не верил.

— Что ж, раз дело серьезное, пройдемся, — я поднялся со своего места.

Ростовцев напряженно переводил взгляд с меня на жандарма, словно раздумывая о какой-то невероятной глупости, но я быстро нашел ему дело. Попросил прогуляться до Меншикова и сообщить обо всех последних событиях. Может, сумеет помочь светлейший князь — а я потом найду как ему отплатить. А не сможет, так и просто знать о начале охоты на противников нового курса будет совсем не лишним.

На улице нас с жандармом ждала закрытая кибитка, двери захлопнулись со звонким щелчком, а потом мы понеслись в неизвестном направлении. С закрытыми окнами я ничего не видел, и единственное, на что мог полагаться, это мощеная мостовая — пока колеса стучат по камням, мы еще в центре. Хотя нет… Еще был ветер: если мы свернем к Петропавловке, даже здесь я не смогу пропустить его порывы.

Но обошлось. По дороге я попробовал узнать хоть какие-то детали у своего сопровождающего, но тот только раз предупредил, что ему нельзя со мной разговаривать, а потом старательно молчал. Наконец, карета остановилась, передо мной открылась дверь, и я неожиданно узнал это место. Стрельна — а значит, меня привезли не куда-нибудь, а на дачу к Алексею Федоровичу Орлову.

Жандарм провел меня мимо охраны, потом под невысокой готической башней, и, наконец, мы остановились перед одноэтажным флигелем с выходящими на сад окнами. Сквозь них было видно склонившуюся над столом фигуру человека: высокий лоб, кудряшки на кончиках волос… Алексей Федорович не отрывался от бумаг, пока мы не зашли в кабинет. Потом окинул меня взглядом и махнул сопровождающему жандарму, чтобы тот вышел.

— Григорий Дмитриевич, скажу честно, был уверен, что мы познакомимся при совсем других обстоятельствах, — граф Орлов, глава третьего отделения, наследник Бенкендорфа, словно ждал от меня каких-то слов.

Я же перевел взгляд в сторону, пробежался по кабинету — тут в отличие от царских покоев никаких лежанок на всякий случай не было — и неожиданно остановился на большом портрете. Крупный мужчина с короткими, словно во время болезни, волосами и горящим взором.

— Это ваш брат Михаил, — догадался я. — Говорят, он был одним из лидеров декабристов и должен был оказаться шестым на эшафоте, но вы поручились за него перед Николаем. Рискнули всем.

— Царь ценил верность. Не только себе.

— Михаил ведь уже умер?

— Ему тяжело далось отлучение от столицы. И даже после разрешения вернуться в Москву многие ставили ему в укор судьбу остальных восставших.

Как иронично: простил царь, но затравили свои же.

— Вы ведь тоже либерал, Алексей Федорович, — я почесал лоб и продолжил. — Раньше я это не понимал, но вот поговорил с Горчаковым, потом узнал, что вы частый гость у Елены Павловны, где уже лет десять говорят только о реформах. Как вы могли одновременно служить Николаю и быть собой?

— Неожиданный вопрос, — Орлов улыбнулся. — Дочь рассказывала о вас, мы даже обсуждали вас с царем, и я еще думал, с чего такой человек, как вы, начнет разговор, когда нас сведут подобные обстоятельства. И вот, что, оказывается, волнует вас больше всего. Что ж, я отвечу, хотя вы могли бы уже и сами догадаться… Николай Павлович в самом начале своего царствования убедился, насколько неудержима русская душа, и нашел свое решение, как ее сдержать. Консерваторы при нем занимались реформами, а либералы охраняли Россию. Каждый делал то, что было против нашей сути, и это заставляло продумывать каждый шаг. Не спешить, думать, и мне хочется верить, что это помогло России стать сильнее.

— Мир изменился, стал быстрее. Возможно, тех скоростей хватало в начале века, но не сейчас.

— Забавно. Вы считаете себя противником тех, кто хочет реформ России, но сами стоите за изменения.

— Но не ценой всего. Не реформы ради реформ. Я хочу, чтобы Россия развивалась, но чтобы каждый понимал для чего. Чтобы каждый год становился лучше предыдущего, чтобы каждое новое поколение жило лучше. Чтобы этот процесс стал максимой, основой.

— И наши реформы сделают Россию лучше, разве нет?

— Сначала они разрушат то, что есть. Сколько людей заплатят жизнью, за то, чтобы жернова прогресса повернулись!..

— Другого пути нет. Ни на востоке, ни на западе ни одна страна не смогла прийти в новое время без крови.

— Это вовсе не значит, что мы не станем первыми, — запальчиво возразил я, и неожиданно Орлов усмехнулся.

— Сергей Семенович Уваров был бы доволен. Сколько он занимался образованием? Всего двадцать лет, а вы уже не понимаете, что живете внутри созданного им течения. Самодержавие: вы верите в царя. Православие: ваше стремление к лучшему — это уже бог. Народность: вы не хотите повторять чужие ошибки, вы готовы искать свой путь.

— Если честно, мы с графом не очень сошлись.

— Он стар, он сейчас ни с кем не сходится, — Орлов отмахнулся.

— Даже жалко, — признался я. — Мне бы хотелось понять, как он дошел до своей формулы, и как она в свою очередь сочетается с тем, как яростно он защищает свободы университетов или настаивает на заграничном обучении для лучших студентов.

— Тут и я вам отвечу, — Орлов поднял кружку с остывшем чаем, стоящую на углу стола. — Сергей Семенович верит в Россию, но в то же время не отрицает чужой опыт. Он считает, что мы можем построить лучший мир и лучшее общество, но зачем делать это с нуля? Свобода нужна, чтобы искать путь. Вера — чтобы отсекать лишнее. Опыт — чтобы выбрать лучшее и отказаться от опасного, а не нырять в омут просто потому, что это сейчас модно.

В школе нам такие детали не рассказывали. Бросили общую формулу, высмеяли, оставили в прошлом. А сколько за ней оказалось скрыто интересного! И неочевидного на первый взгляд.

— А вы с ним не согласны? — спросил я Орлова.

— Согласен, — тот пожал плечами, — поэтому и не мешаю Сергею Семеновичу, который настраивает Норова на возвращение всех старых вольностей, что были на время прикрыты после французской революции сорок восьмого года. Но с графом все просто и понятно, — Алексей Федорович разом стал серьезным. — А вот вы… Я уже получил доклад о вашем сегодняшнем выступлении в Академии наук. И обещании, которое вы дали Уварову. Кстати, учитывая вашу оговорку о том, что вы сегодня узнали о моем участии в кружке Елены Павловны, то просить те самые восемь тысяч душ для своего эксперимента вы хотели у нее? Не думаю, впрочем, что это сработает.

— Почему?

— Елена Павловна печется о людях, но она признает слабость женского разума и, прежде чем воплощать в жизнь свои самые смелые мечты, советуется со своим ближним кругом. А там… Вас не поддержат.

— Александр Михайлович Горчаков говорил, что либерал — это тот, кто действует без личной выгоды.

— Все мы люди, все несовершенны, — Орлов грустно улыбнулся. — Впрочем, я не буду вас останавливать, наоборот, с интересом посмотрю, чего у вас получится добиться. Но… Сначала давайте разберемся с проступком вашего казака.

Ну вот, Орлов услышал от меня все, что хотел, составил портрет и решил заканчивать.

— Расскажите, что случилось. Что именно третье отделение ставит нам в вину.

— Константин Николаевич встречался с кем-то из промышленников, подписывал с ним договор, когда ваш казак вломился и пообещал, что за предательство придется отвечать. Охрана великого князя скрутила его, но до этого сотник Эристов вырубил двоих и еще одному выбил зуб. Ну как, верите, что все так и было? — Орлов с интересом смотрел на меня. — Если да, то я вас отпускаю, и до встречи вечером в Михайловском.

— Не совсем, — я покачал головой. — Кажется, вам рассказали не все детали.

— И что же от меня утаили?

— Промышленник, с которым встречался Константин Николаевич, это Браун Томпсон, мой партнер по Волковскому заводу.

Я мысленно выругался — вот же американец удружил, нашел кого втянуть в наше дело. Неужели не понимает, что теперь любой контракт с Морским ведомством позволит великому князю выкручивать нам руки? А уж он обязательно позаботится, чтобы они появились.

— То есть ваш казак угрожал не великому князю, а Томпсону? — Орлов удивленно поднял брови. — Что ж, у меня нет повода вам не верить. Тогда вашего сотника сейчас же и отпустят, а господин Браун, если захочет, уже сам будет добиваться удовлетворения через суд.

С одной стороны, я был рад, что все так просто разрешилось. С другой, было обидно, что оскорбление и угрозы не дворянину совершенно не считаются за преступление.

— Спасибо, что во всем разобрались, Алексей Федорович, — я поклонился шефу третьего отделения и двинулся к выходу.

— Это мой долг, — тот еле заметно кивнул. — И я надеюсь, что теперь вы все же сможете удивить меня сегодня вечером. Помните, у Елены Павловны собираются самые яркие представители общества, и чтобы покорить их, чтобы достучаться, придется постараться. Впрочем, в Севастополе вы заставили слушать себя адмиралов и генералов, а это, на мой взгляд, задача даже посложнее. Так что жду…

Граф проводил меня с улыбкой, а я неожиданно понял, что мне дали еще и совет. Ведь как я смог достучаться до начальства во время осады Севастополя — стал своим, стал одним из них. Так и тут… Как сказал Орлов, у княгини собирается самое яркое общество, так вот им я и устрою не менее яркое шоу. Я отказался от этой идеи в Академии, но вот в Михайловском дворце ей будет самое место.

— Господин полковник, прощу прощения, что не сдержался и подставил вас, — Степана вывели откуда-то со стороны цокольного этажа, и казак первым делом извинился за ошибку.

— Ошибаться можно, нельзя только врать, — кивнул я своему первому пилоту. — Рассказывай теперь ты, что там на самом деле было.

Полковник Зубатов сегодня весь день страдал от переменчивости Фортуны. Сначала попал под горячую руку Константина, когда пришел предложить свои услуги. Великий князь ярился из-за того, что Александр все-таки принял Щербачева, показав всей столице, что мнение брата не играет для него особой роли. Единственное, что радовало второго сына Николая, так это то, что царь все-таки не стал отходить от общей линии, которую они столько обсуждали.

Полковника… Вернее, тогда еще капитана Зубатова в тот момент почти изгнали из Адмиралтейства, но повезло. Вовремя пришел слуга от Брауна Томпсона, который был готов заложить целую треть Волковских заводов. Изрядный куш сам по себе, но как возможность взять за горло Щербачева он и вовсе не имел цены. Естественно, Константин согласился на встречу даже день в день, придержал Зубатова, а потом случилось еще одной событие, которое так помогло жандармскому офицеру. Разъяренный предательством американца казак Щербачева ворвался в ресторан француза Данона, где князь с промышленником подписывали подготовленные заранее бумаги.

Возможно, кто-то другой и дослушал бы казака, но Зубатов просто воспользовался моментом. Закричал, что не даст тому добраться до князя, и прыгнул вперед. Там и остальные сопровождающие Константина не остались в стороне, но первый-то прыжок был за ним, и великий князь тут же обозначил свою милость и возможности. Орлов не стал возражать, и Зубатов стал полковником — Фортуна, казалось, окончательно сменила гнев на милость, но… Эта девица никогда не успокаивается.

Еще на подъезде к Михайловскому дворцу, где Константин хотел представить своего спасителя, до них дошли новости, что Щербачев вытащил своего друга. А потом, стоило им зайти внутрь, как первым, кого они увидели, снова был проклятый полковник. В отличие от приличных гостей он явно пришел сюда заранее и теперь приглашал всех во двор, где с разрешения Елены Павловны приготовил какое-то представление.

Зубатов почувствовал, что его новому господину захотелось заорать, чтобы подлеца выкинули вон, но в Михайловском дворце точно стоило держать себя в руках. Даже великим князьям.

— Прекрасная Елена Павловна, — Константин вежливо поклонился хозяйке дома. — И какое новое развлечение вы сегодня для нас подготовили?

— Не для нас, для тебя, — та прекрасно все понимала, но новизна ситуации манила.

Зубатов все это видел, и тем опаснее теперь казался Щербачев.

— Полковник пришел ко мне с просьбой, — продолжала тем временем хозяйка, — сказал, что хочет устроить представление, которое, он надеется, поможет ему извиниться перед тобой.

— Что за чушь! — Константин не сдержался, но уже через мгновение взял себя в руки. — Он что-то задумал.

— Конечно, — Елена Павловна улыбалась. — Но это боевой офицер, его идеи, его образ жизни сейчас разделяют многие в России. И тебе, раз ты намерился эту Россию менять, стоит понять и таких людей. Не обязательно прощать, но ты должен научиться видеть пределы того, на что они способны. А пока… Он и тебя удивляет.

Зубатов чувствовал, что эти двое многое недоговаривают: словно каждая фраза состояла из намеков на что-то большее. Но вот последний он смог расшифровать. Если хочешь кем-то управлять, ты должен знать его. Как жандарм должен понимать, чего ждать от преступника, как солдат — чувствовать врага. Так и в обычной жизни… Зубатов задумался о том, что, возможно, все его ошибки как раз от того, что он спешит. Не понимает, с кем решился сразиться.

И теперь, следя за великим князем, он больше не злился. Теперь ему тоже хотелось во всем разобраться. Вслед за остальными гостями они вышли во двор Михайловского сада, где на английском газоне посреди деревьев перед верандой с гостями готовилось целое представление. Рота гвардейцев, какие-то деревянные щиты саженей шесть в высоту… За частью из них копошились летчики и техники — Зубатов узнал их по форме, а другие стояли прямо за спиной замершего перед ними полковника.

Что он задумал?

— Приветствую вас, дорогие гости, — начал Щербачев, и Зубатов тут же поморщился. Не по статусу ему было так говорить, но остальные, кажется, были готовы не обращать внимание на подобные мелочи. — Я приехал сюда с юга, где русская армия сдержала орды англичан, французов и турок, затем погнала их назад и водрузила русский флаг сначала над холмами Константинополя, а потом и до руин древней Трои добралась. Слава русскому оружию!

Зубатову показалось, что он попал на цирковое представление, настолько яркие возгласы полковника не походили на его обычную речь. Но остальные-то не знали его и просто разразились ответными криками. Иногда даже высшей аристократии хочется хотя бы на время почувствовать себя толпой. А тут, на территории Елены Павловны, гости уже привыкли быть самими собой.

Студента Менделеева потряхивало. Стоило ему вернуться с контактами известного юриста Баршева, заинтересовавшегося делом полковника, и ему сразу нашли новое дело. Как оказалось, Григорий Дмитриевич решил устроить вечером в Михайловском дворце самые настоящие военные игры, и теперь им нужно было опередить само время, чтобы все успеть.

Собрать бронированного «Медведя», благо листы стали у полковника были. Доработать старую пушку под новый снаряд и систему заряжания. Сам Менделеев был привлечен именно на этом участке и поэтому не знал, что еще творится вокруг. Только догадывался. Он видел в окне, как обкатывают один из «Чибисов», слышал рев снятой с «Императора Николая» огромной турбины, от которой запитали какие-то новые станки. А еще туда-сюда сновали десятки рабочих, таскающих малые двигатели и кучу мелких непонятных деталей из заводской кузницы.

И вот время вышло, огромным караваном они приехали к Михайловскому дворцу, замерли на полчаса, пока полковник договаривался о выступлении. Менделеев сначала не поверил, что он все это затеял, даже не получив еще никакого согласия, но, кажется, в этом был весь Щербачев. Он делал, он пробивался, а люди вокруг него, заражаясь этой энергией, выкладывались на полную, чтобы не подвести. И Димка собирался поступить так же.

— Готов? — он хлопнул по плечу посаженного за рычаги их «Медведя» мичмана Соловьева.

— Готов, — пропищал тот и захлопнул крышку.

Димка еще успел услышать, как заскрежетал затягивающий люк винт, а потом паровой мотор взревел, и под грохот аплодисментов бронированная машина выскочила на открытое пространство перед зрителями. Какое-то время кроме звуков «Медведя» ничего не было слышно. Ну, еще играли нанятые в Театральном училище студенты: паршиво играли, но зато с каким вдохновением.

Неожиданно повисла тишина. Димка тоже замер, уже зная, что будет дальше…

— Залп! — долетел крик Щербачева, сменившийся грохотом пуль по броне и новым ревом аплодисментов.

— Залп!

Гвардейцы, стоящие в охранении дворца и приглашенные для создания боевой атмосферы, снова безболезненно для «Медведя» выпустили еще шестьдесят пуль.

— Залп!

На этот раз звука стрельбы не было. Вместо него раздался шелест взлетающих с направляющих ракет, а потом по ушам ударило взрывной волной. Пауза, тишина… И снова аплодисменты. Димка выдохнул — кажется, эта часть выступления прошла удачно. Теперь, главное, чтобы и с остальными не было проблем.