Русская война 1854. Книга пятая

Глава 13

Оказывается, много говорить — это тоже непросто. Язык устает, а еще в мозгу появляется тяжелая точка, которая с каждой минутой все растет и растет, словно показывая, что и серая масса может уставать.

— … напомню еще раз, — некоторые вещи я не уставал повторять, — я не специалист, не ученый. Все, что я сейчас говорю, это обозначение проблемы со стороны отдельного человека. Для реального же ее решения будет лучше собрать группу экспертов, оценить все сферы деятельности империи, сравнить с научными направлениями и вместе определить, где и что мы можем сделать. А теперь продолжу: ключевые вопросы по химии, которые хотелось бы поднять. Первый — систематизация и прогноз известных и неизвестных химических элементов для понимания, на что мы можем рассчитывать сами и с чем рискуем столкнуться у потенциального врага. Неважно, будет это экономическое или военное противостояние. Второе — проработка промышленных способов получения нитроцеллюлозы и ее соединений для нового пороха. Третье — промышленное получение, хранение и транспортировка новых видов топлива на основе нефти или обычно скрытых вместе с ней скоплений газа. Четвертое — удобрения для сельского хозяйства. Мы сейчас используем азотные, но насколько это эффективно по сравнению с другими видами? Какие есть способы быстро и дешево их получить? Сюда же: хотелось бы иметь реагенты, которые могли бы помочь сохранить урожай, чтобы тот не портился на месте или при транспортировке. Пятое — теория газа. Наш враг начал применять сильнодействующие отравляющие вещества. Мы должны понимать, на что они способны. Как защититься от тех или иных их видов? И как ответить, если это оружие станет постоянным спутником новых войн?

Потом я прошелся по экономике, еще раз напомнив о возможных проблемах. И последним пунктом доклада стала физика и отдельно выделенное мной электричество вместе с перспективами его использования и сложностями, которые мы теперь способны решить.

— Все, — я выдохнул и позволил себе опереться на трибуну.

Мои карманные показывали, что я выступал больше трех часов, и это мы еще до вопросов не дошли. А собственно, вот и они. Граф Уваров только объявил, что второго доклада не будет и можно переходить к следующему этапу, как чуть ли не весь зал в полном составе возжелал моей крови.

— Что вы имели в виду, когда говорили, будто бы у нас нет теорий для практических изобретений? — первым решил попытать меня физик Струве. — А ведь они есть даже для летательных аппаратов, на которых вы специализируетесь. Возможно, вы не читали книги Джорджа Кейли, но он описывал все еще на границе нашего века.

— И все аппараты, которые построили по его теориям во Франции и Англии, летают хуже моих, — возразил я. Пока все было просто. — Делать много крыльев, делать машины, похожие на птиц, бездумно играть размерами «Китов» — метаться словно слепой ребенок и следовать доказанной рабочей теории — это две огромные разницы.

— Какие разницы? — Струве растерялся от использованного мной выражения, и да, время «одесских» идиом еще не пришло.

— Лично у меня есть догадки, — продолжил я, сделав вид, что не заметил вопрос, — почему машины летают именно так, как они летают. Но делиться ими, зная, что эта информация уйдет и к нашим врагам, простите, не буду. Мой вопрос в том, что если один я в осажденном городе смог добиться результата, так неужели кто-то из вас со всеми ресурсами и знаниями не смог бы сделать этого лучше?

Понимаю, что с моим послезнанием это звучит не очень честно, но… Если злость поможет господам ученым лучше работать, я не против.

— Разве это нормально, скрывать свои открытия от других? Ведь вместе мы могли бы обратить их к пользе всего человечества! — Струве не сдавался.

— Если бы я поступил как вы предлагаете, то эта война началась бы с того, что враг напал бы на нас еще и с воздуха. А так эта тайна помогла сохранить тысячи русских жизней и отодвинуть войну от нашего порога.

— Но мы сейчас говорим не о войне, а о науке.

— А я говорю только о науке, которая приносит пользу моей Родине. Открытия ради открытий оставим для других ваших встреч.

Кажется, с этим академиком, несмотря на рекомендацию Менделеева, мы не поладим.

— То есть вы все меряете только войной и деньгами? — со своего места, даже не вставая, меня попробовал припечатать Вяземский. — А слава русской науки для вас пустой звук?

И вот какое дело: с одной стороны, мы вроде бы как оба стоим на патриотических позициях, вот только Петр Андреевич, с тех пор как стал немоден, начал перегибать. Сначала продвижение цензуры и Бутурлинского комитета, потом слащаво патриотические стихи времен этой войны — и почему я не верю в его искренность?

— Есть вещи, которыми я готов делиться. Все, что связано с едой или медициной, мне бы хотелось сделать всеобщим достоянием, — признался я. — В то же время все, что касается безопасности страны, должно оберегаться. Возможно, даже отдельной службой с особыми полномочиями.

Меня еще полчаса пытали вопросами про те или иные мои изобретения. Одноглазый Остроградский интересовался, почему новые поезда в Стальном начали собирать по новой схеме. Тележки с пружинными рессорами отдельно, вагоны отдельно. Пришлось коротко пройтись по унификации производства. Буняковский насел на меня с использованием интегральных вычислений при расчете материалов. Этому я смог сказать только — да, используем, а за деталями к Лобачевскому. И неожиданно этот ход оказался удачным: упоминание взятого на работу профессора как-то разом сделало меня своим среди математиков.

Геологи и биологи, наоборот, на своих коллег реагировали болезненно. Одни не желали признавать открытия Пирогова с Гейнрихом, другие уверяли, что любые новые методы геологических исследований избыточны и по умолчанию неточны. Впрочем, тут победа вроде бы была на моей стороне, и я в целом был доволен выступлением, пока не поднялся новый оппонент. Круглый, с жесткими бакенбардами и маленькими глазами, он выглядел совершенно не опасно.

— Александр Иванович Бутовский, — представился мужчина. — Я должен был до вашего появления читать доклад об экономике Новоладожского уезда, и в его рамках я изучал объем денег, которые приносят населению всевозможные промыслы.

— Простите, не понимаю вопроса.

— Да, сейчас, — Бутовский закопался в лежащих перед ним листах, вытащил нужный и продолжил. — Так вот, я правильно понимаю, что вы предлагаете внедрять ваши машины и другие технические новинки в жизнь людей, чтобы за их счет увеличить их достаток? Но учитываете ли вы емкость внутреннего рынка, который пока не сможет переварить такие вливания ни нравственно, ни финансово?

— Прежде чем я отвечу, прошу уточнить: а что вы имеете в виду под словами «нравственно переварить»? — осторожно спросил я.

— Вы, наверно, не читали ни мою «Политэкономию»[1], ни работы Мордвинова, — Бутовский быстро закивал. — Давайте я попробую коротко, но с самого начала объяснить свое видение экономики. Все люди одарены способностями, душевными и телесными. Развивать можно как тело, так и дух. И в любой работе средства, вложенные в развитие нравственности, что по своей сути есть воплощение трудовых способностей человека, в итоге приводят к увеличению капитала обычного. Но, возвращаясь к моему вопросу, как в обычном мире есть закон сохранения энергии, и ничего не берется из воздуха, так и в экономике — нельзя из пустоты создать капиталы, нельзя рассчитывать, что люди, не обладавшие нравственным капиталом, неожиданно его обретут.

— То есть вы про то, что людей нужно учить? — кажется, я понял, что имел в виду этот милый человек. — Прежде чем давать им машины?

— И что у них должны появиться деньги. Если раздать все просто так, то вся экономическая система пойдет вразнос. Просто для примера: в Новоладожском уезде в прошлом году на вырубке леса было заработано 50 тысяч серебряных рублей. С вашими машинами насколько больше деревьев можно будет срубить по сравнению с обычными топорами? Раза в два?

— Если добавить машины не только для рубки, но и для вывоза, для распила… Раз в десять. Минимум, — осторожно ответил я.

— Очень хорошо, — Бутовский как будто искренне обрадовался. — Так вот общий объем дохода по всем промыслам в Новоладожском уезде составил 375 тысяч. И сюда входит рыбная ловля, продажа сена, лоцманство, выделка кож — больше двадцати позиций… А с вашими машинами мы получим 500 тысяч только за лес. Понимаете?

— Мы получим слишком много товара, и цены упадут? — так же осторожно спросил я.

— Если бы только это, — Бутовский замахал руками. — Да, уменьшение прибыли и удешевление труда тоже скажутся на людях, но вы посмотрите на процесс в масштабах страны. Если не только в Новоладожском уезде, если по всей России начнут рубить дрова с машинами, сколько денег нужно будет влить, чтобы это дерево выкупить? А сколько уйдет на все остальные разом разросшиеся промыслы? И, главное, даже если мы найдем кредиты или напечатаем деньги, на что людям их потом тратить, учитывая, что в стране просто нет необходимого запаса товаров? Россия сразу окажется в тисках дефицита, следом инфляция, и, если не предпринять жестких мер, вся система пойдет вразнос.

— А еще вырастет серый рынок натурального обмена и… Бесконтрольная вырубка леса, бесконтрольный лов рыбы — если запустить это без присмотра, то никто же не остановится, пока нечего будет ловить и рубить, — я замер, не зная, что сказать.

— И все от бесконтрольного распространения машин, — со своего места поднялся Уваров. — Что ж, лично мне все понятно, так что я буду со своей стороны писать государю рекомендацию ввести строгие ограничения на эти опасные новинки.

Я растерянно бросил взгляд на Норова — министр просвещения не возражал и только оторопело кивнул в ответ на предложение своего предшественника. И как мы неожиданно дошли именно до такого финала!

— Сергей Семенович! — я вышел из-за кафедры. — Мы услышали о проблеме, но даже не подумали, как можно ее решить. Так стоит ли спешить, сразу от всего отказываться? Может, разумнее было бы не запрещать, а, наоборот, обрадоваться? Ведь мы знаем, что машины полезны, мы знаем, что может помешать их внедрению — не случайно столкнулись, а выяснили заранее — так почему бы не поступить как ученым, не разгадать эту загадку?

— Александр Иванович? — Уваров посмотрел на моего оппонента.

— Я готов попробовать, — толстячок быстро закивал. — Уверен, года за три-четыре мы с Григорием Дмитриевичем сможем разработать теорию, которая все учтет, и можно будет начать эксперимент в одном из уездов. Небольшой, на пару лет, чтобы оценить риски во время сезонного цикла.

— Через неделю! — я только представил, к чему приведет такая скорость, и оборвал разошедшегося академика. — Через неделю, Сергей Семенович, мы представим вам проект на реальном хозяйстве. Чтобы можно было сравнить теорию и практику. Разве так будет не правильнее?

Уваров долго смотрел на меня, а потом все-таки кивнул.

— Через неделю, — развернувшись на месте, он двинулся к выходу, а вслед за ним потянулись и академики.

Кто-то смотрел на меня с насмешкой, кто-то с сочувствием. Неожиданно рядом со мной и Бутовским остановился еще один человек. Остроградский — вспомнил я, как его представлял Менделеев. У академика-математика, мне до этого не показалось, был только один глаз, но в нем горел самый искренний интерес.

— Скажу сразу, — начал он, — я знаком с вами не только по столичным сплетням, но и по переписке с Николаем Ивановичем Лобачевским, который о вас очень высокого мнения. К сожалению, он отказался обсуждать со мной научные аспекты работы на своего нанимателя, но и того, что мы обсуждали, было достаточно, чтобы понять: вы не станете ничего говорить просто так. У вас уже есть на примете то самое хозяйство для эксперимента! И если вы будете работать не наугад, то вам пригодится хороший математик, чтобы рассчитать для него новую модель экономики.

— Вы правы, — кивнул я. — У меня есть и хозяйство на примете, главное, уговорить его хозяйку. И идея, откуда мы вытащим деньги, чтобы они взялись не из воздуха.

— Но если у вас уже сейчас есть ответ, — Бутовский искренне удивился, — то почему вы сразу при всех его не озвучили? Право слово, я бы не обиделся…

— Вы, возможно, и нет, — я огляделся и убедился, что рядом нет лишних ушей. — Но вот многие бы… Потому что я хочу, чтобы деньги вы взяли у тех, у кого они лежат без дела уже сотни лет.

— Григорий Дмитриевич… — Менделеев, который до этого ходил за мной вежливой и безмолвной тенью, не удержался. Словно почувствовав, насколько опасную и крамольную мысль я собрался выдать.

Я покачал головой, а потом продолжил:

— Мы вытащим деньги у родовой аристократии. Вы, Александр Иванович, правильно сказали про закон сохранения энергии, так вот у нас есть огромное количество денег, которые мертвым грузом лежат в земле и крепостных душах. Мы же просто конвертируем их в новое качество. Не бесплатно, как этого бы хотелось новой элите страны, промышленникам и банкирам, но мы никому не дадим отсидеться в стороне.

— Вас убьют, — Бутовский взволнованно вскинул брови.

— Мне еще спасибо скажут. Учитывая, что Александр II намерен решить вопрос крепостного права самым кардинальным образом и в ближайшее время.

— Тогда… Если все изменения будут обеспечены капиталом, то… Страна может совершить огромный рывок, — Бутовский растерялся.

— Не сможет, обязательно совершит, — Остроградский довольно оскалился.

Честно, не знаю, насколько эти двое были искренни. Но в любом случае у них не было своей земли, своих крестьян, которые были залогом стабильности и процветания для многих их соперников, и возможность изменить ситуацию просто грела им душу.

— И я с вами! — Менделеев испугался, что сейчас от обычного студента избавятся, но я лишь кивнул в ответ.

Команда у меня была, осталось договориться насчет земли и восьми тысяч крепостных душ. Тех самых, которых я обещал еще и Томпсону. Ох, только бы послезнание меня не подвело.

После не самого удачного выступления в Академии наук, где весь интерес к технической стороне новинок оказался перебит суровой реальностью экономического подхода, мне нужно было шевелиться еще активнее. Бутовского и Остроградского я отправил считать модель будущего хозяйства. Менделеев должен был найти для них юриста, чтобы учесть правовые аспекты дела, ну а я пошел выбивать нам землю и крестьян.

Вернее, сначала, прогуливаясь от Академии, на углу Невского и Большой Садовой нашел заведение с ностальгическим названием «Палкинъ», где и засел, чтобы прийти в себя, перекусить и подготовить все, что нужно для судьбоносной встречи.

Казалось, что все будет не очень сложно. Ведь что мне точно известно? Когда Александр II в моем времени решил начать свои реформы, его тетя, великая княгиня Елена Павловна, активно включилась в процесс и первой выделила одно из своих имений, чтобы подать пример остальным. Ну и отработать процесс. Конечно, история и реальность могли отличаться, но я уже сталкивался с проявлениями ее деятельности. Те же Крестовоздвиженские сестры милосердия, приехавшие в Севастополь вместе с Пироговым — это ведь именно ее инициатива. Так что я не сомневался: ради блага людей и России мы обязательно сможем договориться.

И вначале все шло идеально. Ростовцев, пользуясь тем, что Александр оставил ему допуск в Зимний, смог найти нужных людей и убедил их, чтобы уже сегодня меня приняли в Михайловском дворце. Конечно, пришлось оторвать будущего разведчика от слежки за Томпсоном, но оставался еще Степан, который тоже мог записать все контакты американца.

— Это будет личный разговор? — уточнил я, когда ротмистр вернулся с новостями и застал меня уже за второй кружкой чая.

— Великая княгиня не может лично принимать обычного полковника, тем более того, кто ей даже не представлен, — Николай чуть глаза не закатил от моего невежества. — Зато сегодня четверг, а по четвергам в Михайловском дворце Елена Павловна собирает свой «малый кружок».

— Что за кружок? — у меня появились нехорошие предчувствия.

— Обсуждают вопросы культуры, политики, всякие литературные новинки.

— И кто там бывает?

— Самые разные люди. От славянофила князя Черкасского до иностранных посланников. Кажется, сегодня там должен быть некто Бисмарк, посланный кайзером для инспекции русских заводов.

— А кто бывает на постоянной основе?

— Из новых звезд, которые поднялись в последнее время — Николай Алексеевич Милютин. Из вечных — Орлов и Блудов. Довольно часто заходит императрица Мария Александровна. Ну и Елена Павловна благоволит своим племянникам, которые при первой же возможности отдают ей должное.

— То есть Михаил, Николай и… Константин, — сказал я, и в голове тут же всплыло воспоминание.

Как писал известный юрист Кони, именно кружок великой княгини Елены Павловны стал местом, где рождались и прорабатывались планы великих реформ Александра II. Получается… Уже второй день я строю все свои планы, надеясь на участие той, с кем, по сути, и собрался бороться. Конечно, оставался шанс, что Елена Павловна просто была доброй женщиной, которая не вникала до конца в то, что происходило вокруг нее, но… Это время уже успело отучить меня от привычки надеяться на чужую глупость.

И что делать?

[1] Бутовский имеет в виду собственную книгу «Политэкономия как нравственная наука». И да, такие вопросы изучались и поднимались в России с самого начала 19 века.