Рокси

19 Все оРбиты прЕДставляют собой спираль

РОКСИ

Мои противные родственнички убрались. Мы с Айзеком остаемся вдвоем. Так и должно быть. Это судьба.

С травмированным плечом, Айзек водит машину очень осторожно, однако поскольку в городе идет большая стройка, дорожное покрытие оставляет желать лучшего. Он чувствует любую неровность дороги, но я срабатываю как амортизатор. Его плечо, которое иначе взрывалось бы болью при каждом бугре и каждой рытвине, надежно укрыто моими анестезирующими объятиями. Я его тайная пассажирка. Впрочем, если уж начистоту, то это я веду автомобиль. И мне это нравится. Больше всего на свете люблю обводить людей вокруг пальца, да не один раз, после чего человека можно носить как кольцо. И все же у меня чувство, что что-то не так. Я и в своей стихии, и одновременно каким-то образом вне ее, как будто кто-то передвигает границы моей зоны комфорта, когда я не смотрю. Это ощущение сердит и раздражает меня.

Должна признаться: когда я выхожу на поиски новой мишени, часть меня надеется обрести иной вид соприкосновения. Найти того, кто дал бы мне почувствовать нечто большее, чем мое собственное всепроникающее онемение. Другая, практическая, часть меня убеждена, что этого никогда не случится.

Практическая часть меня ошибается.

— Поверить не могу, как все просто, — говорит Айзек. — Эти офшорные фармакомпании, или что они там такое, ни о чем не спрашивают — знай плати денежки, и все.

— Я рада, что ты так хорошо все устроил.

Само собой, разные назойливые спамеры завалили его имейлами, телефонными звонками и эсэмэсками, но, полагаю, это входит в цену, которую приходится платить. Если бросаешь свои личные данные в бездну, бездна узнаёт, кто ты и где ты. Но это не проблема, пока ты удерживаешься на ее краю.

Моя задача сделать так, чтобы Айзек упал только в одну бездну — в мою.

Впрочем, он и так желает быть только со мной. Для него сейчас во всем мире нет никого, кроме него и его тайной пассажирки. Но должно же быть и что-то еще, не правда ли? Ведь раньше было! Я никогда не задумывалась над тем, как текла жизнь моих мишеней до меня. Какой смысл задумываться об этом? Все, что я вижу и что когда-либо хотела видеть — это насущный момент, всемогущее «сейчас». Однако я не могу избавиться от раздумий о том, кем Айзек был прежде, до того как я затянула его на свою орбиту. В простой физике моей гравитации скрывается неоспоримая истина: все орбиты представляют собой спираль. Все снижаются.

Айзек тянется ко мне, но я, к собственному удивлению, отодвигаюсь.

— Тебе пока достаточно.

Я что, правда сказала это? И когда же такое было, чтобы я советовала кому-либо притормозить?! Вспоминаю о своем споре с Аддисоном. Черепаха может обогнать зайца, если заяц слишком зарвется, но здесь не тот случай. А тогда что это? Что со мной происходит?

Получив щелчок по носу, Айзек переключает внимание обратно на дорогу. Его щеки краснеют, и я понимаю: он не в ладах с идеей «достаточности».

— Но мне больше не надо экономить, — упрямится он. — Мы можем быть вместе, сколько захотим. Нужно только придумать, где брать деньги.

— Придумаешь, — уверяю я, вернув себя на правильный путь. — Я верю в тебя, Айзек.

Он слегка поводит плечом и еле слышно удовлетворенно постанывает, благодарный, что боли нет.

Айзек причинил себе вред ради меня.

Не первый раз я становлюсь объектом отчаянной привязанности. Люди вредят себе самыми разными способами. Ввязываются в драку с амбалами вдвое больше себя, сознавая, что им намнут бока. Вырывают зубы, зная, что я и дантисты — лучшие друзья. Однажды, играя роль прекрасного Адониса ее мечты, я внушила одной женщине, что если она любит меня, то пусть бросится с моста. Она бросилась. И все, что я почувствовала — это раздражение, поскольку теперь надо было искать другую пару для Праздника.

Сострадание, эмпатия — я приберегаю эти телячьи нежности для таких, как бабушка Айзека. Для больниц, где я проявляю себя со своей более благородной стороны. Но по большей части я не чувствую ничего. Потому что моя природа — подавлять то, что мы предпочитаем не чувствовать.

— Да, деньги — это проблема, — бормочет Айзек. — Наверное, стоит поискать решение получше…

Услышав это, я пугаюсь. Опять очень необычная для меня реакция.

— Лучше, чем что? — спрашиваю я. — Лучше, чем я?

Мысль об Айзеке, перешагивающем через меня, чтобы прямиком попасть в мою восходящую линию, приводит меня в ярость. Это я, — я заключаю их в свои объятия и решаю, когда их оттолкнуть, не наоборот! В наших отношениях сила на моей стороне, не на стороне Айзека. Так почему же я вдруг так разволновалась?

— Ты ожидаешь, что я буду просто висеть у тебя на плече, пока ты не решишь, что я тебе больше не нужна? Ты правда так думаешь?

— Нет, нет, конечно нет! — торопится заверить он. — Но я… я так запутался…

И ни с того ни с сего я вспоминаю об Аддисоне. Так вот, значит, что он чувствует, когда протеже меняют его на что-то другое, получше! Но я не Аддисон, черт возьми! Я выше подобных чувств.

Вид у Айзека потерянный — в точности такой я наблюдала уже не раз у других мишеней. Но отчаяние, исходящее от моего нынешнего спутника, режет меня, словно бритва Инея и Снежка[30]. Как это возможно?! Я же неуязвима! Так как же он смеет ранить меня своим отчаянием?

— Ты нуждаешься во мне, Айзек? — спрашиваю я. — Или ты хочешь меня? Хорошенько подумай, прежде чем ответить.

— Я… я не знаю…

— Что ж, тебе не будет покоя, пока не узнаешь.

Он так сконцентрировался на мне, что не замечает красного сигнала светофора. Я бы предупредила, если бы сама увидела. Впрочем, предупреждать об опасности — не моя специальность. И вот мы вылетаем на середину перекрестка, что обещает бескрайнее море боли для всех.

АЙЗЕК

Закон энтропии, третье начало термодинамики[31], утверждает, что порядок неизбежно перетекает в хаос. Мы можем какое-то время грести против течения, но в конце концов наши руки устают. Затем нам необходимо поспать. А пока мы спим, энтропия наверстывает упущенное.

Айзек узнал об энтропии — заодно со многими другими основными законами жизни — на уроках физики. В одной из лабораторных ему надо было придумать и поставить эксперимент, позволивший бы измерить силу соударения двух бильярдных шаров под разными углами и с разными скоростями. Эксперимент должен был быть точным и воспроизводимым другими экспериментаторами. Айзек решил задачу так: построил деревянный пандус регулируемой высоты, осветил его стробоскопом и записал событие с помощью камеры, подвешенной сверху. По этой лабораторной он получил «А».

Но автомобили не бильярдные шары.

Автомобильная авария не поддается контролю и воспроизведению. Каждая из них как отпечаток пальца — на первый взгляд, похожа на другие, но уникальна по своим последствиям и уровню страдания. В глубине души Айзек уже начал сознавать, что его жизнь несется навстречу аварии. Похоже, сегодня это выражение может стать буквальным.

Подушки безопасности в машине Айзека не сработали. Возможно, из-за угла столкновения, возможно, из-за неисправности сенсоров, а может, потому что Рики напортачил при доводке.

Айзек увидел «хонду» секунды за две до того, как врезался в нее, — время слишком короткое, чтобы избежать аварии, но достаточное, чтобы смягчить возможные последствия. Он ударил по тормозам, крутанул руль и въехал в «хонду» под углом в сорок пять градусов, тем самым превратив опаснейшее Т-образное столкновение в скользящий удар боком.

Звук самого удара оказывается не таким, какого ожидал Айзекк — он больше похож на глухой гул, какой издал бы язык колокола, обернутый ватой. Зато зубодробительный скрежет, с которым чужая машина продирает обшивку всей водительской стороны его автомобиля, намного громче.

Но все, о чем Айзек в состоянии думать — это бильярдные шары. Законы баллистики взяли управление ситуацией на себя. Он либо умрет, либо останется жив. Последствия аварии неотвратимы и не поддаются контролю.

Машину Айзека резко заносит. Сейчас она выскочит на тротуар и врежется в витрину маникюрного салона на углу. Но когда автомобиль наконец останавливается, юноша, к своему изумлению, обнаруживает, что бордюр от него довольно далеко. Обе машины по-прежнему в центре перекрестка. Они практически не сдвинулись с места. Что бы сказал об этом учитель физики?

Теперь, когда все закончилось, Айзек крепче стискивает руль и делает несколько глубоких вдохов, чтобы убедиться, что не истекает кровью. Да у него вообще не идет кровь, хотя плечо зверски ноет от удара, несмотря на болеутоляющее.

Айзек открывает дверцу — хотя та открывается не так легко, как раньше — и выбирается из машины. Окидывает представившуюся сцену затуманенным, отстраненным взглядом. Юноша словно на шаг отстает от реальности: он как бы видит себя самого, осматривающего место происшествия.

В отличие от машины Айзека, в «хонде» сработали подушки безопасности. Боковая с пассажирской стороны — той, что приняла на себя удар — перекрыла окно. Айзеку надо обойти вокруг второго автомобиля, чтобы увидеть, кто внутри и что с ними.

В «хонде» нет пассажиров, только водитель — мужчина в костюме и при галстуке с немного распущенным узлом. Он сидит за баранкой у открытого окна и безостановочно матерится. Похоже, он даже не видит Айзека, лишь продолжает сыпать ругательствами.

Айзек сознает, что виноват, что проехал на красный свет. Он заметил его за мгновение до того, как «хонда» оказалась у него на пути. Он хотел бы извиниться, но отец внушил ему ни в коем случае не признавать свою вину непосредственно на месте происшествия. «Пусть страховщики разбираются, — советовал папа. — Расскажи, что случилось, где и когда. Придерживайся фактов и оставь им решать, кто виноват».

— С вами все в порядке? — спрашивает Айзек, перебивая ругательную литанию.

Водитель поворачивается к нему. Глаза у него немного потерянные, но, кажется, он не ранен.

— Нет! — гаркает он. — Нет, я не в порядке!

Но вместо того, чтобы объясниться, он снова принимается облаивать приборный щиток.

Вокруг скапливаются зеваки. Женщина называет в телефон адрес — понятно, она звонит в 911. Подъезжает тяжелый пикап, и крупный мужчина выходит, чтобы оказать помощь.

И тут водитель «хонды» выскакивает из машины и делает нечто совсем неожиданное. Чуть споткнувшись, он подхватывается и пытается сбежать с места происшествия.

— Эй-эй, дружище, — говорит здоровяк и заступает водителю «хонды» дорогу. Тот даже не пытается обойти противника. Похоже, просто не в состоянии. С ним что-то не так. Он какой-то весь разболтанный, словно в результате аварии все суставы в его теле расцепились. Здоровяк помогает ему добраться до тротуара, где он плюхается на бордюр и сидит, обхватив голову руками. Развязавшийся галстук болтается над решеткой слива.

Прибывает полиция. Пожарный автомобиль. «Скорая помощь» с парамедиками. Место происшествия огораживают вспыхивающими огнями, направляющими уличное движение в объезд. Кажется, будто все происходит очень быстро. Проезжающие мимо автомобили замедляют скорость, чтобы сидящие в них люди могли оценить, насколько все плохо, и разглядеть возможный труп, чтобы, впрочем, тотчас об этом пожалеть. К облегчению и разочарованию зевак, сегодня трупов нет.

Парамедики осматривают Айзека, но уделяют гораздо больше внимания другому водителю, вид у которого подавленный, как у человека, потерпевшего поражение.

Офицер полиции подходит к Айзеку снять показания, но прежде чем начать отвечать на вопросы, юноша спрашивает:

— Тот, другой водитель, — с ним все в порядке?

— Ага, — отвечает коп с еле заметной усмешкой. — Ему море по колено, если ты понимаешь, о чем я.

И тут второй водитель, вместо того чтобы уехать на «скорой», обзаводится украшением в виде наручников, и его засовывают на заднее сиденье полицейского автомобиля. До Айзека наконец доходит.

— Он пьян?

— Как сапожник, — подтверждает офицер. — Алкотестер показывает превышение допустимого содержания алкоголя в три раза. Вы оба счастливчики, что остались живы.

Айзека трясет при этой перемене сюжета. Из слепой зоны на сцену выкатился еще один бильярдный шар.

— Но… это был я, — мямлит Айзек. — Это я поехал на красный свет…

Офицер перестает писать. Закрывает блокнот.

— Ты уверен? Он считает, что это он проехал на красный.

— Нет, я уверен, это был…

В это мгновение офицер поднимает ладонь.

— Сынок, я должен тебя остановить. — Оба смотрят на мужика, удрученно сидящего на заднем сиденье полицейской машины и следящего глазами за эвакуатором, прибывшим, чтобы забрать его «хонду».

— Хочешь верь, хочешь нет, но ты оказал этому парню услугу, — продолжает офицер. — Не случись этой аварии, на следующем перекрестке он наверняка убил бы целую семью. Он был в буквальном смысле катастрофой на колесах. Так что, может быть, это ты все неправильно понял? Как думаешь, это возможно?

Айзек открывает рот, но обнаруживает, что не имеет понятия, что сказать, и закрывает его снова.

— Слушай, если ты хочешь, чтобы я впаял тебе штраф за проезд на красный, я, пожалуй, могу, но, понимаешь, убрать этого субчика из дорожного движения — огромная услуга обществу. Я так думаю, свою возможную провинность ты с лихвой искупил.

— Но камеры слежения…

— Что камеры слежения? Запись никто смотреть не будет, если только дело не дойдет до суда. Но здесь такой ясный случай, что вряд ли. Страховка все покроет.

«Дареному коню в зубы не смотрят» — кажется, так говорится в пословице? А тут конь пришел с бантиком на шее. Айзеку следовало бы благодарить судьбу, но все, что он чувствует — это… онемение.

— И смотри, — добавляет коп, — твоя машина вроде на ходу. Иногда вселенная нам улыбается.

Айзек дает показания, не упоминая о красном свете. Потом садится в машину, которая заводится с первого оборота ключа, и едет домой.

И все это время рядом с ним на пассажирском сиденье лежит маленький кожаный кошелек с таблетками, на который полицейский даже не взглянул.