Раздражающие успехи еретиков

.I

Сэр Корин Гарвей, пригибаясь, осторожно пробирался к переднему редуту.

Продвигаться так далеко вперед при дневном свете было рискованно, хотя это не было тем соображением, которое занимало бы его мысли всего два месяца назад. Теперь, однако, он и люди его армии на собственном горьком опыте убедились, что выставление себя на расстоянии тысячи ярдов от чарисийского стрелка, скорее всего, приведет к летальному исходу. Даже сейчас он мог слышать время от времени отдаленный, отчетливо похожий на щелчок хлыста треск их проклятых дальнобойных винтовок, и он задавался вопросом, действительно ли у того, кто стрелял, была цель.

Возможно. Но не обязательно.

Он поморщился.

Им удалось вселить в нас страх перед своими стрелками на Харил-Кроссинг; просто напомнить нам, сделав случайный выстрел, даже наугад, — это один из способов убедиться, что мы не забыли.

Не то, чтобы кто-то, кто пережил Харил-Кроссинг, когда-либо мог забыть. Конечно, — кисло подумал он, — не так уж много тех, кто выжил и все еще был в его армии. Большинство из тех, кто действительно столкнулся с винтовочным огнем чарисийских морских пехотинцев — и выжил — были пленными.

Несмотря на это, верность его людей оставалась непоколебимой. И так же, к его собственному немалому удивлению, росла их уверенность в своем лидерстве. В нем.

Я многим обязан Чарлзу, — мрачно подумал он. — Возможно, мы облажались, но без Чарлза и его артиллеристов мы бы никого не вытащили. Мужчины знают это, так же как они знают, что он — и я — никогда даже не думали о том, чтобы самим отступить, пока мы не вытащили всех, кого могли.

Гарвей только пожалел, что Дойл оставил свои позиции так поздно. Горстка артиллеристов, которым удалось избежать смерти или плена, рассказали ему, как Чарлз постоянно переходил от орудийной ямы к орудийной яме, безрассудно подставляя себя под смертоносный огонь чарисийских винтовок, собирая своих людей. Он был везде, подбадривал, угрожал, сам наводил орудие, даже собственноручно шуровал банником на одном из последних все еще действовавших орудий, в то время как две трети его расчета лежали мертвыми или ранеными вокруг него. Без его примера люди в этой батарее сломались бы и побежали гораздо раньше… и доверие, которое войска Гарвея все еще были готовы оказывать своим командирам, вероятно, было бы гораздо более ненадежным.

Гарвей знал это, но с каждым днем он все больше скучал по Дойлу.

Он рассчитывал на острый ум и воображение коллеги даже больше, чем предполагал до того, как потерял их, и теперь с болью осознавал их отсутствие. Кроме того, Чарлз был его другом.

По крайней мере, ты знаешь, что он все еще жив, Корин, — сказал он себе. — И, судя по письму Кэйлеба, он, вероятно, таким и останется. Это уже кое-что. На самом деле, это довольно много. И у тебя тоже все еще есть Эйлик. На это тоже нечего чихать, учитывая, что с ним чуть не случилось!

Уиндшер осознал надвигающуюся катастрофу и попытался что-то предпринять, направив свою кавалерию в тыл чарисийцев, в промежуток, который они любезно оставили между своими собственными формированиями и лесом, через который они продвигались. К сожалению, чарисийцы специально выделили целый батальон своих адских стрелков, чтобы помешать ему сделать именно это. Они спрятали его в зарослях второсортных деревьев, которые простирались между окружающими Харил-Кроссинг сельхозугодьями, с достаточным количеством деревьев и подлеска, чтобы сделать их позицию эффективной защитой от кавалерии, и их смертоносный ружейный огонь более чем уничтожил передовые эскадроны Уиндшера, когда они попытались проскакать мимо них на помощь пехоте. К счастью, лошади были более опасной мишенью, чем люди, и человеческие потери Уиндшера оказались не такими серьезными, как поначалу опасался граф. Тем не менее, они были достаточно плохими, и потеря стольких лошадей была решающей. У самого Уиндшера лошадь была выбита из-под него, и он вывихнул плечо, когда его лошадь упала. Но один из его штабных офицеров помог ему снова сесть на коня и благополучно выбраться из котла, и, к огромному облегчению Гарвея (и немалому удивлению), граф отменил свое наступление, вместо того, чтобы понести еще большие потери, пытаясь прорваться.

Я действительно должен перестать удивляться, когда Эйлик делает что-то правильно, — ругал он себя. — Он не дурак, что бы там ни было, и он, вероятно, лучший командир кавалерийской бригады в Корисанде. Это просто…

Внезапный «свист» одной из адских чарисийских пуль, пролетевшей неприятно близко от его головы, убедительно напомнил ему, что он почти на линии фронта и что было бы неразумно позволять своему разуму блуждать.

И, — подумал он с горькой усмешкой, быстро ныряя обратно за бруствер, — это также причина, по которой я приказал всем моим офицерам снять проклятые кокарды со своих шляп!

Он пробрался последние пятьдесят или шестьдесят ярдов по коммуникационной траншее к редуту, который он пришел навестить. Майор, командовавший им, резко отдал честь, когда Гарвей приступил к работе, и сэр Корин ответил на любезность с такой же резкостью. Как он подозревал, некоторые из его подчиненных думали, будто с его стороны было глупо настаивать на соблюдении надлежащего военного этикета в такое время, но Гарвей был убежден, что знакомые требования помогали людям сосредоточиться, не говоря уже о том, что они чувствовали себя солдатами, а не испуганной толпой, забившейся в свои укрепления.

И я тоже не позволю им превратиться в сброд, — мрачно пообещал он себе — и им.

— Добрый день, майор, — сказал он затем.

— Доброе утро, сэр.

— Как дела сегодня?

— Примерно то же самое, сэр. — Майор пожал плечами. — Думаю, что часть их легкой пехоты пробралась туда рано утром, еще до рассвета. Однако мы не видели никаких признаков их присутствия с самого восхода солнца.

— А их стрелки?

— Заноза в заднице, сэр, — откровенно сказал майор. Затем он криво усмехнулся: — Как обычно, — добавил он.

— Насколько серьезны ваши потери?

— На самом деле, сэр, думаю, что они сегодня немного не в своей тарелке. У меня двое раненых, только один из них серьезно. Вот примерно и все.

— Хорошо! — Гарвей хлопнул молодого человека по плечу, задаваясь вопросом, прозвучало ли для майора так же странно, как для его собственных ушей, назвать двух раненых в обмен на отсутствие потерь среди противника «хорошими».

С другой стороны, так оно и есть, так что нет смысла притворяться, что это не так. Кроме того, я бы никого не обманул, если бы сделал это.

Гарвей взобрался на огневую ступеньку редута и очень осторожно поднял голову над бруствером. Вокруг его ушей не засвистели чарисийские пули, но он сделал мысленную заметку не предполагать, что все так и останется, пока быстро осматривал подходы к своей нынешней позиции.

Перевал Тэлбор был самым коротким и прямым путем через горы Дарк-Хиллз, хотя при расстоянии чуть менее двадцати семи миль «короткий» было чисто относительным термином. Кроме того, это было крайне неприятное место для ведения боя. «Кратчайший» и «самый прямой» никак не говорили о «наиболее спрямленном», и ни один генерал в здравом уме не начал бы наступательное сражение в таком месте, как это. Именно поэтому армия сэра Корина Гарвея была здесь.

Западная половина или около того перевала была довольно широкой и действительно имела обширные участки с хорошей проходимостью, но по мере продвижения дальше на восток она становилась все более узкой, извилистой и с крутыми склонами… помимо всего прочего. Горстка мест, которые не были голыми камнями или тонким слоем грунта на таких камнях, который мог бы поддерживать скудный участок альпийской травы, были покрыты спутанными зарослями проволочной лозы и кинжального шипа. Что не удалось бы опутать проволочной лозе, шестидюймовые, острые как нож, острия кинжального шипа должны были легко разрезать это на ленты. Лучше всего, с точки зрения Гарвея, было то, что было практически невозможно найти места, где огневые рубежи были длиной более ста пятидесяти ярдов. Во многих местах самое большое доступное поле для стрельбы составляло менее пятидесяти ярдов, что подходило для его гладкоствольных ружей так же хорошо, как и для винтовок чарисийцев. И это также означало, что корисандские батареи с меньшей дальностью действия могли рассчитывать на то, что смогут выстоять против чарисийских орудий.

Он не мог помешать чарисийцам посылать своих стрелков вверх по крутым склонам в поисках подходящих позиций, но быстро стало очевидно, что количество чарисийцев, способных на эти поистине поразительные дальние выстрелы, ограничено. Им удалось наносить постоянный, болезненный поток потерь, горстку здесь и горстку там, но их было недостаточно, чтобы представлять серьезную угрозу его способности удерживать свои позиции. Особенно с редутами и соединяющими их земляными укреплениями, которые он приказал построить. Большинство из них были заброшены до того, как остатки его отступающего авангарда достигли перевала, и с тех пор рабочие группы каждую ночь неуклонно улучшали их. К этому времени Гарвей был полностью уверен в своей способности выдержать любую лобовую атаку… предполагая, что кто-то такой умный, как Кэйлеб, будет страдать достаточно тяжелым случаем временного помешательства, чтобы начать любое подобное нападение.

Часть Гарвея испытывала сильное искушение отступить за Тэлбор. Он мог бы оставить, возможно, четверть всей своей пехоты для удержания укреплений, и это, вероятно, облегчило бы его проблемы со снабжением. Он отступил к западу от худшего узкого места еще до того, как окопался, так что доставка припасов на его передовые позиции в достаточном количестве не была совершенно невозможной. Основная часть его армии была рассредоточена по более широким участкам перевала позади него — достаточно близко, чтобы быстро продвинуться вперед, если представится такая возможность; достаточно далеко в тылу, чтобы обеспечить его относительно легким снабжением. Однако это не заставило эти проблемы волшебным образом исчезнуть, при любом напряжении воображения, и перемещение сорока или пятидесяти тысяч человек с перевала очень помогло бы.

Я должен сделать именно это, — сказал он себе, наверное, в тысячный раз. — Но если я это сделаю, то потеряю возможность угрожать тылу Кэйлеба, если он вдруг решит отправиться куда-нибудь еще. Кроме того, мы готовим для него маленький сюрприз.

Он поморщился, глядя на восток, затем пригнулся, когда высоко на склоне перевала поднялся клуб дыма, и пуля ударила в бруствер достаточно близко, чтобы бросить грязь ему в лицо.

— Понимаете, что я имею в виду, говоря о сегодняшней плохой их игре, сэр? — Гарвей повернул голову и увидел майора, присевшего на корточки рядом с ним и ухмыляющегося. — В большинстве случаев этот ублюдок прибил бы вас.

Вопреки себе, Гарвей поймал себя на том, что улыбается в ответ. Он предположил, что некоторые генералы могли бы сделать выговор юноше за его фамильярность, но Гарвей дорожил этим. Ухмылка майора «какого черта-мы-все-в-этом-вместе» была самым ясным указанием на то, что, несмотря на осознание того, насколько оружие его врагов превосходит его собственное, его армия все еще далека от поражения.

— Что ж, майор, полагаю, я все равно увидел то, что хотел увидеть. Нет смысла давать ему возможность улучшить свой результат, не так ли?

— Я бы действительно предпочел, чтобы вас застрелили в чье-то другое время, сэр. Если, конечно, вы настаиваете на том, чтобы вас застрелили.

— Постараюсь иметь это в виду, — усмехнулся Гарвей и похлопал молодого человека по плечу. Затем он оглянулся назад, туда, откуда пришел, расправил плечи и глубоко вздохнул.

— Что ж, возвращаемся в штаб, — сказал он и осторожно двинулся в тыл.

Во-первых, на самом деле этим утром ему не было никакой необходимости совершать вылазку вперед. Он уже точно знал, что он собирается увидеть, это было не так, как если бы его личная разведка собиралась что-то изменить, и, конечно, можно было бы утверждать, что подвергать командующего армией смертельному ранению (или смерти) без какой-либо чертовски веской причины не было особенно блестящим ходом. Но он взял за правило проводить хотя бы часть каждого дня на одной из позиций защищающихся, прежде всего потому, что чувствовал, что у него есть веская причина. Он любил свист пуль не больше, чем кто-либо другой, и его личное мнение заключалось в том, что офицер, который намеренно подставлял себя под огонь, когда в этом не было необходимости, доказывал не свою храбрость, а только свою глупость. К сожалению, бывали моменты, когда у командира не было выбора. Ничто не может разрушить моральный дух быстрее, чем ощущение того, что армейские офицеры надежно защищают себя от опасности, оставляя своих подчиненных беззащитными перед врагом. Именно по этой причине реакция майора на его собственное спасение показалась ему такой желанной.

И полагаю, если быть честным, у меня действительно была потребность увидеть линию фронта своими собственными глазами. Просто чтобы убедиться, что проклятая штука была там, где я ее оставил прошлой ночью.

Он фыркнул при этой мысли, затем взглянул на небо. Один из тропических штормов сезона бурь надвигался на Корисанду с востока, через Великий Западный океан. Опытному глазу Гарвея было очевидно, что на Дейруин и графство Корис снова обрушатся обильные дожди и сильные ветры. Это будет второй шторм с тех пор, как он окопался здесь, а это означало, что у него было довольно четкое представление о том, что произойдет, когда он обрушится. Здесь, на перевале, будет очень неприятно, когда вода начнет заливать его земляные укрепления и траншеи, но и для чарисийцев это тоже не будет пикником. И это должно, по крайней мере, удержать проклятых стрелков подальше от склонов на день или два.

И чем дольше Кэйлеб позволит нам сидеть здесь, тем лучше. Может, и нелегко кормить людей, но это лучшая, черт возьми, оборонительная позиция по эту сторону Мэнчира. И Кэйлеба вот-вот ждет сюрприз, если верно последнее семафорное сообщение отца.

Винтовки чарисийцев стали неприятным — с таким же успехом можно было бы сказать «ужасающим» — сюрпризом для Гарвея и его армии. Они стали столь же неприятным сюрпризом, хотя и из вторых рук, для графа Энвил-Рока. Никто не мог себе представить, как чарисийцам удалось снабдить каждого из своих морских пехотинцев винтовкой, которая на самом деле стреляла быстрее, чем большинство гладкоствольных мушкетов.

До тех пор, пока один из хирургов Гарвея не извлек полдюжины пуль из тел его раненых людей.

Пули были сильно деформированы после того, как они прошли сквозь человеческую плоть и кости, но они были достаточно неповрежденными, чтобы Гарвей понял, на что он смотрит. Это было еще одно из тех чертовски простых «нововведений», которые, казалось, так нравились чарисийцам. Он был уверен, что в нем были аспекты, которые требовали экспериментов со стороны чарисийцев, но понять основной принцип было до абсурда просто. Вместо того, чтобы забивать слишком большую пулю в канал ствола, как это делали все остальные, заставляя ее проходить нарезы, чарисийцы просто разработали коническую пулю с полым основанием. Когда порох детонировал, сила взрыва раздвигала основание пули, загоняя ее в нарезы и герметизируя канал позади нее, а вытянутая форма пули означала, что она была тяжелее, чем сфера того же диаметра. Вероятно, это была также лучшая форма для движения по воздуху, хотя Гарвей не был уверен в этом. А тот факт, что до того, как основание расширилось на пути к цели, оно на самом деле проходило в ствол более свободно, чем круглая пуля обычного мушкета, позволял быстрее заряжать одну из новых винтовок, чем даже один из гладкоствольных мушкетов его людей.

Критическим моментом было то, что как только хирург понял, на что он смотрит, и обратил на это внимание Гарвея, граф Энвил-Рок и его ремесленники придали наивысший возможный приоритет выяснению того, как именно чарисийцы создали дизайн… и как его воспроизвести. Согласно последнему сообщению его отца, они, похоже, именно это и сделали. У них не было времени изготовить что-либо подобное количеству нарезных мушкетов, которыми располагали чарисийцы, но его отец собирал все до единого спортивные винтовки, которые мог найти, и изготавливал для них новые формы пуль. Гарвей был бы удивлен, если бы во всем герцогстве Мэнчир было больше пары сотен винтовок. Это были дорогие игрушки, которые могли позволить себе только богатые охотники, и тот факт, что они выпускались в таком широком разнообразии калибров, означал, что для каждой из них требовалась своя специально разработанная форма пули. Но даже пятьдесят из них в руках его собственных обученных стрелков стали бы неприятным сюрпризом для чарисийцев, которые неуклонно уничтожали его людей.

И если Кэйлеб просто даст мне еще месяц, скажем, — например, до конца сезона штормов, — тогда отец сможет начать выпускать достаточное количество нарезных мушкетов. У нас все равно не будет ничего похожего на то же общее количество, но у нас будет достаточно, чтобы… убедить Кэйлеба подходить к нам более осторожно, чем он это сделал в Харил-Кроссинг. И если случится так, что в следующий раз, когда мы будем сражаться в открытом поле, у меня будет несколько сотен или пара тысяч собственных нарезных мушкетов, а он об этом не знает…

Сэр Корин Гарвей знал, что выдает желаемое за действительное. Тем не менее, это может сработать именно так. И на данный момент, по крайней мере, у него была пробка в бутылке перевала Тэлбор, и он не собирался снова вытаскивать ее.

— …все еще говорят, что мы должны пойти дальше и ударить по нему, ваше величество. — Трудно было представить себе уважительное рычание отвращения, но Хоуил Чермин сумел его сдержать. Командир морской пехоты Кэйлеба стоял на дальней стороне стола с картами, сердито глядя на змею перевала Тэлбор со сломанной спиной, и, судя по выражению его лица, хотел бы лично придушить сэра Корина Гарвея своими большими жилистыми руками.

— Это только потому, что вы органически против того, чтобы ничего не делать, Хоуил, — мягко сказал император. Генерал поднял на него глаза и покраснел, а Кэйлеб усмехнулся. Этот смешок не был звуком искреннего веселья.

— Доверьтесь мне, — сказал он. — Мне тоже не очень нравится идея сидеть сложа руки. Но в моменты здравомыслия вы не хуже меня знаете, что прямой удар по позициям, которые Гарвей сумел построить для своих войск, не приведет ни к чему, кроме кровавой бойни, с винтовками или без винтовок. И, к сожалению, не чисто корисандской кровавой бойне.

Чермин выглядел так, как будто ему очень хотелось не согласиться, но он не мог, и поэтому вместо этого с несчастным видом кивнул.

— Вы, конечно, правы, ваше величество. Мне просто ненавистна мысль о том, чтобы сидеть здесь. У нас здесь разбит лагерь практически всей морской пехоты, и мы ничего не предприняли с тех пор, как переправились через реку Тэлбор у Харил-Кроссинг. Мы даем им время, ваше величество, и тратим свое время впустую.

— Согласен. — Кэйлеб даже не взглянул на высокого стражника с сапфировыми глазами, стоявшего позади него. — Проблема в том, что у нас недостаточно мобильности на суше, чтобы проскользнуть вокруг Гарвея. Если бы у нас было больше войск, чем у него, мы могли бы попытаться растянуть наш правый фланг, заставив его разместить гарнизон на другом фланге, пока он не проредит перевал настолько, чтобы мы могли пробить его. К сожалению, у него больше людей, чем у нас. И у него также гораздо больше — и намного лучше — кавалерии, чем у нас. Чарисийцы — моряки, а не всадники. Возможно, вам захочется узнать мнение адмирала Лок-Айленда о надлежащей степени близости между моряцкими задницами и седлами. Поверьте мне, он не считает, что им следует проводить в контакте друг с другом больше времени, чем они могут избежать. И это, к сожалению, в данном случае, довольно хорошо отражает отношение военно-морского флота в целом.

— Все это правда, ваше величество, но…

— Мы знали, что так и будет, — отметил Кэйлеб. — О, я не думаю, что кто-то из нас считал, что все будет так плохо, но мы с самого начала понимали, что столкнемся с проблемой, похожей на эту. Так что, хотя я полностью понимаю, почему вы чувствуете такое нетерпение, думаю, мы будем придерживаться нашей первоначальной стратегии.

Если бы он разговаривал с кем-нибудь другим, Чермин подергал бы себя за усы, глядя на Кэйлеба. Поскольку он разговаривал не просто со своим старшим офицером, а со своим императором и главнокомандующим, он этого не сделал. И, отдавая должное морскому пехотинцу, Кэйлеб знал, что Чермин точно понимает, что он говорит. В конце концов, генерал в первую очередь помог разработать их первоначальную стратегию.

— Вы, конечно, правы, ваше величество, — сказал Чермин через мгновение. — Это просто противоречит здравому смыслу — сидеть здесь и ничего не делать.

— Так уж получилось, генерал, что «ничего» — это именно то, чего мы не делаем, — сказал Кэйлеб с неприятной улыбкой. Глаза Чермина сузились, и император снова усмехнулся. На этот раз это был гораздо более приятный звук.

— Чем дольше он готов сидеть там, тем больше мне это нравится, Хоуил, — сказал ему Кэйлеб. — Я все еще прокручиваю эту мысль в голове, но поверьте мне, если мы сможем убедить его дать мне еще месяц или около того для работы, он очень, очень пожалеет об этом.

— Поверю вам на слово, ваше величество, — сказал Чермин с простой искренностью, затем поклонился и вышел из комнаты. Дверь за ним закрылась, и Кэйлеб повернулся к Мерлину.

— Это, — заметил он, — нетерпеливый человек.

— Думаю, не столько нетерпеливый, сколько настойчивый, — ответил Мерлин. — Он напоминает мне многих морских пехотинцев, которых знала Нимуэ. Их инстинкт всегда заключался в том, чтобы атаковать, ускорять темп и по возможности выводить другую сторону из равновесия. Когда Гбаба полностью отбросили нас в оборону, они возненавидели это… и не только потому, что это означало, что мы проигрывали.

— Вижу это, — кивнул Кэйлеб. — Если уж на то пошло, я сам склонен быть таким, меня никогда по-настоящему не привлекала идея дать другой стороне время подготовиться. Или, по крайней мере, не обычно.

Они с Мерлином злобно улыбнулись друг другу, затем снова посмотрели на лежащую перед ними на столе карту Корисанды.

Настоящая проблема, — размышлял Кэйлеб, — заключалась в том, что никто, участвовавший в разработке общей стратегии вторжения Чариса, до самого конца процесса планирования не рассматривал возможность высадки в Дейруине. Возможность того, что великий герцог Зибедия сможет убедить своего шурина перейти на сторону чарисийцев, никому из них не приходила в голову, пока они не узнали о переписке князя Нармана с великим герцогом. Их прежние планы предусматривали высадку либо в баронстве Брандарк, либо в графстве Корис, если бы они высадились к востоку от Дарк-Хиллз, либо гораздо дальше на запад, в графстве Рошер, если они высадились на побережье пролива Марго. В любом случае, идея заключалась в том, что они должны были закрепиться, а затем использовать свои десантные возможности, чтобы компенсировать большую мобильность корисандцев на суше, совершив серию десантных «зацепов» вдоль побережья.

К несчастью, сочетание скорости, с которой пал Дейрос, и быстроты, с которой Гарвей выступил им навстречу, застало планировщиков Кэйлеба врасплох. Когда они с самого начала не планировали высадку в Дейруине, они ожидали, что основным частям противостоящих армий потребуется гораздо больше времени, чтобы вступить в контакт друг с другом. И поскольку это было правдой, они не осмеливались рассчитывать на то, что решающая битва произойдет так быстро. И, справедливости ради, если судить исключительно по потерям, нанесенным в процентах от общей численности Гарвея, было бы неправильно назвать сражение у Харил-Кроссинг «решающим». Но, судя по потерям в процентах от силы, которую он фактически имел на поле боя — и, особенно, как демонстрация относительных возможностей двух армий — однако, это было именно то, что случилось, и Гарвей сделал соответствующие выводы гораздо быстрее, чем мог бы пожелать Кэйлеб.

Решение корисандского полевого командира как можно быстрее отступить к перевалу Тэлбор исключило возможность другого, более масштабного Харил-Кроссинг. Он знал теперь, на что способны чарисийские винтовки и артиллерия, и даже несмотря на то, что пульты Мерлина подтвердили, что его отец работает над предоставлением ему собственных импровизированных стрелков, он не собирался без крайней необходимости предлагать бой на условиях Кэйлеба. Итак, Кэйлеб оказался бесспорным владельцем всего баронства Дейруин, южной части графства Корис и значительным куском восточной части графства Марак, намного раньше, чем кто-либо ожидал от него. И с корисандской армией, которая была гораздо ближе к целости, чем кто-либо хотел.

Тот факт, что сезон штормов обещал быть таким же активным, как Мерлин предупреждал Кэйлеба, основываясь на его «метеорологических спутниках» (какими бы они ни были), также совсем не помогал.

С востока тихо прогрохотал гром, словно напоминая Кэйлебу об этом самом факте, и он поморщился. Сезон штормов в Чарисе был достаточно суровым, но Чарис очень редко видел мощные ураганы, которые могли пронестись по Корисанде. Защищающая громада острова Силверлоуд, которая действительно получала свою долю ураганных штормов, во многом объясняла это, хотя, по словам Мерлина, характер океанских течений имел к этому не меньшее отношение. Во всяком случае, штормы, которые с ревом обрушивались на Корисанду со стороны Великого Западного океана, были даже более жестокими, чем те, с которыми чарисийцы привыкли иметь дело ближе к дому.

Прислушиваясь к отдаленному раскату грома, Кэйлеб по нескольким причинам был рад, что отправил так много своих грузов обратно в укрытия в Зибедии и Чисхолме. Одна из причин, конечно, заключалась в том, что это уменьшило заторы в Дейросе и позволило его жизненно важным транспортным средствам максимально безопасно убраться с пути непогоды — и достаточно далеко на север, чтобы в случае Чисхолма полностью выйти за пределы обычной зоны ураганов, — насколько это было возможно. И если Зибедия все еще находилась прямо в центре зоны угрозы, присутствие значительного количества транспортов Чариса и их эскорта галер и галеонов в бухте Ханна было четким напоминанием великому герцогу Зибедии о том, что любые… приключения, которые могли бы соблазнить его, были бы плохой идеей.

Однако, как бы это ни было полезно, корабли, укрывшиеся в Чисхолме, почти наверняка были еще более ценными. Постоянное присутствие такого количества чарисийских кораблей и моряков-чарисийцев (у которых просто случайно оказались чарисийские марки, прожигающие дыры в кошельках) продолжало укреплять представление чисхолмцев о себе как о части новой, более крупной империи Чарис. Еще больше чисхолмцев, которые питали сомнения по поводу всей этой идеи, почувствовали себя гораздо более комфортно, поскольку глубокое и искреннее уважение, с которым чарисийцы уже привыкли относиться к императрице Шарлиэн, полностью проникло в суть. И когда они слушали рассказы чарисийцев о богатствах, которые получит любой, кто сможет стать капером.

Все это было правдой, но какими бы полезными ни были эти другие достижения, чего Кэйлеб действительно хотел, так это чтобы вместо этого у него была эта доставка прямо здесь, под рукой. Без этого у него просто не было бы сил для десантной тактики, которая с самого начала была основой их стратегии. Он испытывал сильное искушение попробовать использовать суда, которые он сохранил в Дейросе, для выполнения тех же операций, несмотря на сезон, хотя и в меньших масштабах. Однако решение Гарвея обосноваться на перевале Тэлбор со всей своей армией отговорило его. Должность корисандского командира предлагала ему награду, от которой было слишком заманчиво отказаться. Но для получения этого приза потребовалась бы высадка гораздо большего десанта, чем у него в настоящее время было для поддержки переброски войск, в то время как серия небольших высадок, вероятно, спровоцировала бы Гарвея, по крайней мере, на изменение его нынешней диспозиции.

— Он действительно собирается продолжать там сидеть? — теперь спросил Кэйлеб, и Мерлин пожал плечами.

— Вот на что это похоже, — сказал он, и глаза Кэйлеба слегка сузились. Что-то было в голосе Мерлина…

— Мерлин, — медленно спросил император, — ты устал? — Брови Мерлина поползли вверх, а Кэйлеб пожал плечами.

— Прости, но мне только что пришло в голову, что я не верю, что когда-либо видел тебя усталым. Как только вы с Мейкелом рассказали мне правду, я, конечно, понял, почему это было так. Но теперь… Я не знаю, просто есть что-то…

— Я на самом деле не устал, Кэйлеб. — Мерлин слегка поморщился. — ПИКА не подвержены физической усталости. С другой стороны, пока я не появился, никто никогда не управлял ПИКА в автономном режиме более десяти дней подряд, поэтому ни у кого не было реального опыта долгосрочного воздействия на личность, живущую внутри него. Исходя из моего собственного опыта, я на самом деле не нуждаюсь во сне так, как это сделал бы человек из плоти и крови, но, оказывается, мне действительно нужно… время простоя. По крайней мере, на несколько часов каждые несколько дней, когда я могу просто отключиться. Полагаю, это мой эквивалент засыпания, и мне это действительно нужно, если я хочу оставаться мысленно свежим и бодрым.

— И ты этого не понимаешь, не так ли? — проницательно спросил Кэйлеб.

— Слишком многое нужно сделать, — уклончиво ответил Мерлин. — У меня повсюду есть снарки и дистанционные датчики, Кэйлеб, и мы с Совой единственные, кто может их контролировать.

— Ты можешь следить за ними всеми, что бы ты ни делал?

— Нет, это часть проблемы. Я трачу слишком много своего времени, пытаясь выяснить, какие из них мне абсолютно необходимо отслеживать, что сокращает время, в течение которого я должен проводить мониторинг. И практически наверняка я не слежу по крайней мере за одним из тех, за кем мне следовало бы следить. Тогда есть…

— Прекрати, — сказал Кэйлеб, и рот Мерлина закрылся.

— Так-то лучше. А теперь послушай меня минутку, Мерлин Этроуз. Твоя способность рассказать мне, что происходит во всем мире, — это огромное преимущество. Честно говоря, это даже важнее, чем новая артиллерия. На самом деле, думаю, что это единственный самый важный фактор, дающий нам шанс выжить. Я знаю это. Мейкел, и доктор Маклин, и отец Жон — все это знают. Но, как ты сам заметил, на самом деле ты не архангел. Ты не можешь быть везде и делать все. Ты даже не можешь наблюдать за всем, что происходит во всем мире. Может быть, тебе не нужен сон так же, как мне, но я не могу поверить, что ты настолько отличаешься от всех нас, что тебе не нужно отдыхать хотя бы иногда. Честно говоря, думаю, что ты с такой же вероятностью что-то пропустишь, потому что ты не… как ты это сформулировал? Потому что ты не «умственно свеж и бдителен», как сейчас, потому что тебе не приходило в голову, что за чем-то нужно следить в первую очередь. Люди — включая тебя, капитан Этроуз — следят за тем, чтобы я высыпался, потому что я император, и потому что мне нужно быть отдохнувшим и с ясной головой, когда придет время принимать решения. Что ж, тебе нужно быть отдохнувшим и с ясной головой по тем же причинам. А в твоем случае, также из-за того, насколько я полагаюсь на тебя, когда приходит время принимать решения. Если отдых — это то, что тебе нужно сделать, чтобы оставаться таким, тогда я хочу, чтобы ты сделал именно это. Кроме того, ты мой друг. Я не хочу, чтобы ты доводил себя до крайности просто потому, что можешь.

Мерлин несколько секунд смотрел на него, затем вздохнул.

— Не знаю, смогу ли я это сделать, Кэйлеб, — признался он.

— Попробуй, — посоветовал ему Кэйлеб. — Старайся изо всех сил. Потому что, если ты этого не сделаешь, я прикажу тебе вернуться в Дейрос. — Мерлин напрягся, а Кэйлеб покачал головой. — Я не собираюсь спорить об этом с тобой, Мерлин. Либо ты получишь… Что? Два часа за ночь? «простоя», о котором ты только что говорил, или я отправлю тебя обратно в Дейрос, чтобы ты мог отдохнуть днем вместо того, чтобы прикрывать мою спину. Это не подлежит обсуждению.

На мгновение карие глаза встретились с голубыми, а затем Мерлин снова вздохнул.

— Это было достаточно плохо, когда ты был всего лишь наследным принцем, — пожаловался он. — Теперь эта чушь с «императором», очевидно, ударила тебе в голову.

— Это было «да», которое я услышал?

— Хорошо, Кэйлеб. — Мерлин покачал головой, его лицо исказилось. — Я буду вести себя хорошо.

.II

— Отклики на обращение все еще поступают, особенно из более отдаленных епископатов, — сказал Замсин Тринейр за бокалом вина. — Честно говоря, я не совсем удовлетворен тем, что слышу.

— Нет? — Жэспар Клинтан намазал свежую булочку маслом и откусил огромный кусок. — Почему нет? — спросил он немного невнятно, продолжая жевать.

— Не уверен, что все они полностью понимают серьезность ситуации, даже после того, что произошло в Фирейде, — ответил Тринейр. — Конечно, у них есть только сокращенная версия обращения, без конкретных ссылок на священную войну, и, вероятно, потребуется время, чтобы сообщения о повешениях распространились, учитывая погоду этой зимы. Полагаю, это могло бы объяснить тот факт, что, как мне кажется, они не во всех случаях проявляют должную степень срочности.

Лицо Клинтана на мгновение напряглось при упоминании о казнях в Фирейде. Несмотря на то, что он перенес свою собственную публичную епитимью со всеми проявлениями смирения и принятия, не было смысла притворяться, что унижение от «признания собственной вины» не наполнило его раскаленной добела яростью. Или что он все еще не обвинял Тринейра как человека, ответственного за это унижение. Тот факт, что его интеллект был способен однозначно понять, почему канцлер настоял на этом — и даже тот факт, что он был совершенно прав, поступив так, — не сильно повлиял на его угрюмое негодование. В результате в их отношениях возникло новое, неоспоримое напряжение, но в то же время они оба еще больше, чем когда-либо, осознали, насколько сильно они нужны друг другу. И, несмотря на весь свой гнев, Клинтан знал, что это никогда не было личным. Или, во всяком случае, не очень личным. Когда дело доходило до выживания Матери-Церкви (и храмовой четверки), бизнес был бизнесом, насколько это касалось великого инквизитора.

Даже если это все еще выводило его из себя.

Теперь он запил кусок булочки большим глотком вина и пожал плечами.

— Если они не поймут сейчас, то поймут достаточно скоро, — сказал он немного более четко и снова потянулся за вилкой.

Несмотря на то, как мало они с Тринейром могли нравиться друг другу, особенно в эти дни, оба знали, что они были двумя истинными полюсами силы в храмовой четверке. Таким образом, с тех пор как чарисийцы решили устроить столько хаоса, они стали ужинать вместе наедине по крайней мере дважды в пятидневку в дополнение к большим ужинам, на которых неизменно присутствовали Робейр Дючерн и Аллейн Мейгвейр. Как обычно, когда предстояло обсудить серьезные церковные дела, два викария отпустили своих слуг, и великий инквизитор снова наполнил свой бокал, прежде чем опять взглянуть через стол на Тринейра.

— Я уже ясно выразил свое неудовольствие этому идиоту Джинкинсу в Делфираке. — Он нахмурился. — Если бы он должным образом контролировал ситуацию, у нас никогда не было бы всех этих неприятностей в Фирейде.

Тринейр сумел кивнуть, не поморщившись, несмотря на то, что произошедшее в Фирейде оставалось больным вопросом между ними. Однако, если быть откровенным с самим собой, еще больше его беспокоило то, что Клинтан, казалось, честно убеждал себя в том, что его собственная версия событий там была точной, несмотря на официальное заключение трибунала Фирейда и его собственное публичное признание и покаяние. Было достаточно плохо справляться с последствиями всей этой катастрофы и без того, чтобы великий инквизитор активно обманывал себя по этому поводу!

Интересно, всегда ли ему это удавалось на самом деле? — задумался Тринейр. — Возможно ли, что то, что я всегда приписывал цинизму и прагматизму, на самом деле было полной — хотя и бредовой — искренностью? Способностью превращать свою версию реальности в «правду», когда настоящая правда была бы… неудобной? Или это что-то, что только проявилось в нем — или, по крайней мере, стало сильнее — с тех пор, как чарисийцы не сделали ему такого одолжения, как всем умереть по расписанию?

Канцлер понятия не имел, как ответить на свои собственные вопросы, но, по крайней мере, теперь он знал, что внутри Клинтана есть течения, которые даже он раньше не осознавал. Потенциально опасные течения, и не просто опасные для противников «храмовой четверки».

Тем не менее, даже если это было правдой, или, возможно, особенно если это было правдой, просто стало более важным, чем когда-либо, держать Клинтана сосредоточенным и под контролем.

Как будто у меня и так было мало поводов для беспокойства! Я действительно не знаю, что хуже: дракон Жэспара в стекольном заводе, отдаленно напоминающем что-то чарисийское, вновь обретенное благочестие Робейра или глупость Аллейна! Я действительно начинаю чувствовать себя мастером Трейниром!

Его поднятый бокал с вином скрыл улыбку, а губы непроизвольно изогнулись. Он был хорошо осведомлен о шепчущихся каламбурах в гардеробе Храма, связывающих его собственную фамилию с фамилией режиссера традиционного кукольного театра. Конечно, никто не собирался повторять подобные шутки там, где он мог их услышать, но они никогда особенно его не расстраивали. В конце концов, именно таким он видел себя во многих отношениях.

Но раньше ставить пьесы было намного проще, — напомнил он себе, и его улыбка исчезла.

— Кажется, я не так убежден, как ты, в том, что епископ Эрнист мог изначально предотвратить то, что произошло, Жэспар, — мягко сказал он, опустив свой бокал через мгновение. — И, честно говоря, не понимаю, как его можно считать ответственным за исход нападения чарисийцев на порт.

— Нет? Ну, я, черт возьми, вполне могу, — прорычал Клинтан. — Если бы он с самого начала настоял на том, чтобы инквизиция полностью контролировала захват кораблей, не позволяя этим неуклюжим, так называемым «солдатам» сначала все испортить, тогда ни один из проклятых чарисийцев не выбрался бы. Вероятно, многие из них также не были бы убиты, но даже если бы они были убиты, Кэйлеб и его кучка извращенцев не получили бы дико преувеличенных сообщений о том, что произошло, из-за чего у них волосы встали дыбом из-за Фирейда!

Несмотря на его решимость не возобновлять ссору с Клинтаном, и несмотря на все веские причины, которые у него были для этого решения, губы Тринейра сжались. Одно дело — избегать конфликтов в рядах «храмовой четверки»; совсем другое — позволить одному из двух самых могущественных ее членов заниматься таким опасным самообманом. Особенно когда версия чарисийцев о том, что произошло в Фирейде, получила такое широкое распространение.

Письма и печатные листовки, которые они оставили после ухода из Фирейда, включали в себя воззвание «императора Кэйлеба и императрицы Шарлиэн», в котором были предельно ясно изложены причины нападения на город и сожжения дотла большей его части. И, как и обещал этот ублюдок Рок-Пойнт, было также обнародовано содержимое файлов Грейвира. Трудно было точно сказать, где они были впервые распространены, но откуда-то таинственным образом появились печатные копии каждого самоосуждающего слова в отчетах казненных инквизиторов. И, несмотря на все усилия Клинтана, по крайней мере некоторые из них распространялись по всем материковым королевствам, особенно в Сиддармарке и самом Делфираке. Тринейр обнаружил, что чарисийцы понимают ценность пропаганды по крайней мере так же хорошо, как и Церковь, и казалось невозможным помешать распространению их печатных листовок и брошюр.

Все только к лучшему, что я настоял на том, чтобы мы сами разобрались с ситуацией, как бы Жэспар к этому ни относился, — мрачно подумал канцлер. — Полагаю, он прав, когда утверждает, что выводы трибунала помогают подтвердить заявления чарисийцев о том, что произошло, но, похоже, очень многие люди находят нашу собственную «открытость» и «честность» глубоко обнадеживающими. И это дает им выход. Они могут признать, что по крайней мере некоторые утверждения чарисийцев верны, но они могут пойти дальше и отвергнуть пункты, в которых их обвинения не совпадают с нашими собственными признаниями. Например, вопрос о том, какая часть города была сожжена и сколько мирных жителей было убито.

Насколько Тринейр знал, в результате нападения чарисийцев не был убит ни один мирный житель Делфирака, но у Чариса не было возможности доказать это. Никаких удобных, заснятых репортажей, которые в любом случае должны были выйти наружу и оставить на лице Церкви всевозможную позорную грязь.

Ничто из этого не означало, что чарисийцы не продемонстрировали дьявольскую способность распространять свою пропаганду — как их версия событий в Фирейде — когда и где они захотят.

Клинтан казался особенно разгневанным по этому поводу. Без сомнения, потому, что он верил, что способность инквизиции перехватывать такие подстрекательские документы соответствует потребностям Церкви. К сожалению, он обнаружил, что во многом предыдущий успех инквизиции был обусловлен тем фактом, что ни одно государство или королевство никогда прежде не осмеливалось открыто заявлять о своей оппозиции Церкви. Это не были грязные, некачественные листы, отпечатанные на скрытом прессе в подвале какого-нибудь недовольного сумасшедшего. Они были изготовлены так же профессионально, как и все, что когда-либо распространяла инквизиция или управление по обучению, и буквально тысячи из них таинственным образом появлялись в каждом портовом городе.

И в отличие от наших усилий, у них есть несправедливое преимущество в том, что они действительно говорят правду, не так ли, Жэспар? — мрачно размышлял канцлер.

Тринейр подумывал задать тот же вопрос вслух, но только кратко, во-первых, потому что постфактум это в любом случае не имело большого значения, а во-вторых, потому что ничто из того, что он мог сказать, не изменило бы точку зрения Клинтана, и он это знал. Так же, как он знал, что попытка оспорить версию великого инквизитора на самом деле может быть… опасной.

— В любом случае, — продолжил Клинтан через мгновение, — я разослал инструкции каждому интенданту и каждому старшему инквизитору. Мы по-прежнему будем использовать подход «шелковых перчаток» с мирянами — по крайней мере, какое-то время, — но им пора начать разъяснять духовенству, что возможность какого-то подлатанного компромисса давно в прошлом… если он вообще когда-либо существовал! Поверь мне, они скоро поймут, что пораженчество или отсутствие энтузиазма недопустимы.

— Я бы хотел, Жэспар, — сказал Тринейр после короткой паузы, — чтобы ты, по крайней мере, сообщал мне о своих намерениях, прежде чем посылать эти инструкции. Ты знаешь, я канцлер. Архиепископы и епископы должны были получить от меня письмо с инструкциями по крайней мере одновременно.

— Действия ордена Шулера, интендантов Матери-Церкви и управления инквизиции находятся под моей ответственностью, Замсин, — холодно сказал Клинтан. — Ты можешь посылать любые инструкции архиепископам и епископам, какие тебе заблагорассудится, но задача инквизиции — следить за тем, чтобы все священники Матери-Церкви точно знали, чего от них ожидают — и что от них потребуют — в вопросах духовной и доктринальной чистоты.

Ноздри Тринейра раздулись, но он справился с собственной мгновенной волной гнева. То, что только что сказал Клинтан — в своей собственной, к счастью, неподражаемой манере — было правдой. Тринейр никогда не сомневался, что то, как Клинтан справился с этим, как и его нынешний полупоклон, во многом было связано с тем, как канцлер… обсуждал с ним Фирейд, но это не делало то, что он только что сказал, неточным. Это также не изменило важности осторожного обращения с ним. Тем не менее, здесь был один момент, который необходимо было подчеркнуть.

— Я никогда не говорил, что инквизиция не несет ответственности за обеспечение надежности и чистоты доктрины, Жэспар, — сказал он спокойным, но твердым голосом. — Я просто указал, что существуют давние традиции и процедуры, в соответствии с которыми предполагается распространять такие сообщения и инструкции. Ты знаешь это так же хорошо, как и я… и епископы тоже. Если мы начнем рассылать директивы, которые, очевидно, не были согласованы друг с другом, это только вызовет чувство замешательства и заставит их задуматься, действительно ли мы контролируем ситуацию. Не думаю, что кто-то из нас хочет, чтобы это произошло, не так ли?

Он спокойно встретил взгляд Клинтана, заставив себя не вздрогнуть, несмотря на все внутренние сомнения. Это было нелегко, и он чувствовал себя скорее дрессировщиком животных, столкнувшимся лицом к лицу с опасным зверем в клетке. Но через мгновение Клинтан кивнул, как будто против своей воли.

— Замечание принято, — коротко сказал он. — Я постараюсь, по крайней мере, информировать тебя — заранее — о любых дополнительных директивах, которые, по моему мнению, должны быть распространены от имени инквизиции.

— Спасибо. — Тринейр налил свежее вино в свой бокал рукой, которая, как он с удовольствием отметил, совсем не дрожала.

Он поднес бокал к носу, смакуя букет и глядя в окно. Весна пришла в Зион поздно, суровая и холодная, но, по крайней мере, снега больше не было. Не то чтобы он был убежден, что ледяной дождь и грязь были таким уж большим улучшением, даже когда все, что ему нужно было сделать, это посмотреть на погоду, не выходя из своего собственного номера. Этот номер был таким же роскошным, как и у Клинтана, хотя он предпочел номер с окнами поменьше, и не только потому, что ему не нравилось смотреть на снег или дождь. Он знал, что мистическое стекло Храма позволяло человеческому глазу видеть сквозь его окна только в одном направлении, но что-то глубоко внутри него всегда чувствовало себя каким-то образом обнаженным, когда они обедали в покоях Клинтана.

Возможно, это потому, что я знаю, что у Жэспара есть привычка садиться на своих любовниц перед этими окнами, — сардонически подумал он. — Интересно, что это говорит о том, как работает его разум, что он хочет иметь возможность смотреть на весь город Зион в такой момент?

— Полагаю, что это почти все на этот вечер, — сказал он вслух через мгновение.

— Почти, — согласился Клинтан. — Однако я только что получил депешу от отца Эйдрина из Мэнчира.

— Ты получил? — Тринейр резко поднял голову.

— Да, но она прибыла с курьером менее чем за час до того, как мы должны были поужинать, и пришла зашифрованной. У меня не было времени расшифровать его до того, как мне пришлось уехать. Я позабочусь о том, чтобы завтра утром ты получил чистую копию.

— Спасибо. — Тринейр откинулся на спинку стула, задаваясь вопросом, будет ли его «чистая копия» также полной копией.

— Я не в восторге от того, что мы до сих пор слышали о кампании Кэйлеба, — признался он через мгновение. — И должен признаться, что был крайне неприятно удивлен, когда мы узнали, что ему удалось начать и вторжение в Корисанду, и экспедицию против Фирейда практически одновременно.

— Здесь я должен согласиться с тобой, — сказал Клинтан, и его голос сильно отличался от тона, которым он обсуждал Фирейд. На самом деле, весь язык его тела был другим. Он выпрямился в кресле, его глаза сузились, и он поставил свой бокал перед собой, сложил руки на краю стола и слегка наклонился к канцлеру.

— На самом деле, одна из вещей, которая больше всего беспокоит меня в способности Кэйлеба действовать с такой безнаказанностью, заключается в том, что я пришел к выводу, что новый флот Аллейна будет примерно так же полезен, как сиськи на самце-драконе.

— Что? — обе брови Тринейра приподнялись. — Я слышу это от тебя в первый раз!

— Мне потребовалось некоторое время, чтобы собрать воедино определенные доказательства, — признался Клинтан. — Я не моряк и не солдат. И, честно говоря, у меня были свои собственные обязанности, и я был вынужден предположить, что Аллейн адекватно выполнял свои обязанности. К сожалению, я быстро начинаю понимать, что это не так.

— Это очень серьезное обвинение, Жэспар.

— О, к черту «обвинения», Замсин. — Клинтан развел руки в стороны достаточно далеко, чтобы пренебрежительно махнуть одной рукой. — Я не обвиняю его в том, что он играет в какие-то игры или уклоняется от своих обязанностей. Проблема в том, что его воображение размером с сушеную горошину. Маленькую сушеную горошину. И это, по крайней мере, частично — может быть, даже в основном — наша вина в том, что мы не следили за ним более внимательно. В конце концов, мы с тобой оба знаем, что он слабое звено в нашей группе.

Тринейр был втайне удивлен откровенностью Клинтана. В то же время он не мог не согласиться ни с чем из того, что инквизитор до сих пор говорил.

— Он может быть слабым звеном, но мы действительно не можем позволить себе обойтись без него, особенно сейчас, — отметил канцлер, и Клинтан пожал своими широкими мускулистыми плечами.

— Нет, если только мы не будем готовы лишить его должности и назначить нового генерал-капитана Матери-Церкви, — согласился он. — И, как и ты, я не верю, что мы можем позволить себе рисковать какой-либо видимостью внутренних разногласий. Но это действительно немного не соответствует моей точке зрения, когда речь идет о новом флоте.

— Тогда к чему ты клонишь?

— Мы строим не те корабли, — категорично заявил Клинтан. — Я перечитал отчеты моих интендантов и инквизиторов. Очевидно, что многие из них были глубоко обеспокоены характером и масштабами нововведений чарисийцев и их нарушениями Запретов Джво-дженг. В рамках этой озабоченности они сообщали о каждом случае использования этих инноваций, который привлек их внимание. И теперь, когда у меня было время подумать об этом, мне стало тревожно ясно, что их новые галеоны гораздо эффективнее, чем любая галера.

— Даже новые, большие галеры?

— Лучше, чем любая галера, — повторил Клинтан тем же ровным голосом. — Это достаточно просто понять, Замсин. Корабль, который не полагается на гребцов, может быть больше, тяжелее и прочнее. Мы можем сделать наши галеры больше и более мореходными — что мы и делаем, — но ценой того, что они станут медленнее и потребуют больше гребцов на веслах. Это то, что уже проделали чарисийцы до того, как начали переходить к галеонам. Но галеон в конечном итоге можно сделать больше и тяжелее, чем что-либо, что сможет двигаться с помощью весел. И корабль, у которого нет весел по всему борту, также может установить гораздо больше орудий в том же пространстве. Таким образом, когда вы объединяете большие и тяжелые корабли — что означает корабли, которые могут нести большую массу — с конструкцией корпуса, которая позволяет им втиснуть больше орудий в бортовой залп, вы получаете корабль, который может делать то, что корабли Кэйлеба делали с нами последние полтора года. Уверен, что новые корабли, которые строит Аллейн, будут более эффективными, чем галеры старого образца. К сожалению, я начинаю подозревать, что «более эффективный» в данном случае просто означает, что одному из галеонов Кэйлеба потребуется три залпа, чтобы потопить их, а не всего один.

— Милый Лэнгхорн, — пробормотал Тринейр, размышляя о том, сколько Робейр Дючерн уже потратил на новые масштабные военно-морские программы Храма. Как отметил генеральный казначей несколькими днями ранее, это была крупнейшая единовременная трата средств в истории Матери-Церкви, и вся огромная первая волна галер, которые они заказали, приближалась к завершению. Фактически, десятки из них уже были спущены на воду в Доларе и южных портах Харчонга. Но если шокирующий анализ Клинтана был точен, то эти корабли представляли собой колоссальную трату древесины, денег и времени. Особенно времени.

— Как давно ты пришел к такому выводу? — спросил он через мгновение, и Клинтан снова пожал плечами.

— На самом деле я начал подозревать это несколько пятидневок назад, — признался он. — Учитывая, как много мы уже вложили в программу строительства, и в какой степени с этим связан престиж Аллейна, я решил потратить время, чтобы поразмышлять об этом и быть уверенным в своих выводах, прежде чем делиться ими с кем-либо.

— Это, я полагаю, можно понять.

Тринейр снова уставился в окно, его взгляд был отрешенным, и Клинтан кисло усмехнулся.

— Я тоже был не слишком рад этому, когда это впервые пришло мне в голову, — сказал он. — На самом деле, я все еще не нахожу это особенно забавным. В обращении мы предупредили весь викариат, что планируем объявить священную войну, а теперь оказывается, что у нас все еще нет флота, который мы могли бы использовать для начала джихада! С другой стороны, гораздо лучше разобраться в этом сейчас, чем после того, как мы пошлем галерный флот — еще один галерный флот — на то, чтобы Кэйлеб превратил его в плавник своими галеонами.

— Это верно, — медленно согласился Тринейр.

— Ну, после того, как я понял это, я также понял, что нынешняя программа не была пустой тратой времени. Во всяком случае, мы собрали команды судостроителей, создали верфи и в целом отладили процесс строительства. Робейру это не понравится, — злобно улыбнулся Клинтан, — и я ожидаю услышать, как он будет жаловаться и стонать по поводу дополнительных расходов. Полагаю, у него есть на то причины, как бы раздражающе это ни звучало. Но, по крайней мере, у нас есть люди и инструменты на месте, если мы собираемся вместо этого начать строить галеоны.

— Но осмелимся ли мы принять все эти чарисийские инновации?

— Мы осмелимся сделать все, что в наших силах, чтобы сокрушить этих раскольников. Как великий инквизитор, я могу предоставить особые разрешения кому угодно, если мне нужно.

— На самом деле я имел в виду не это, — сказал Тринейр, качая головой. — Я имел в виду, что мы подчеркнули готовность чарисийцев нарушать Запреты. Если мы собираемся обвинить их в том, что они это сделали, а затем развернемся и сделаем то же самое, что и они…

Он позволил своему голосу затихнуть, и Клинтан понимающе хмыкнул. Но инквизитор, казалось, гораздо меньше беспокоился о такой возможности, чем Тринейр.

— Мы можем дублировать их новые галеоны и почти наверняка их новую артиллерию, не нарушая Запретов. А артиллерия и новые конструкции кораблей — это лишь фрагмент всех «инноваций», которые они внедряли. Сам факт того, что мы очень осторожно переносим крошечную часть того, что они сделали, волшебным образом не заставит исчезнуть все их другие, гораздо более серьезные нарушения. Кроме того, меняется весь характер конкуренции. Сейчас речь идет о законном первенстве Матери-Церкви и всех доктринальных последствиях, которые связаны с этим спором. Если мы будем подчеркивать это твердо и неуклонно, не думаю, что у нас возникнут какие-либо проблемы с введением нескольких новых орудий и нескольких наших собственных новых кораблей.

— Надеюсь, что ты прав, — сказал Тринейр. — Но независимо от того, прав ты в этом или нет, если нам придется строить еще один совершенно новый флот, это внесет серьезный перелом в наши планы.

— Полагаю, могу с уверенностью сказать, что это существенное преуменьшение, — сухо сказал Клинтан.

— И если мы действительно не хотим избавиться от Аллейна и попытаться найти другого капитан-генерала, которому, по нашему мнению, мы можем доверять, нам придется быть осторожными в том, как мы меняем наши планы строительства, — продолжил Тринейр с задумчивым выражением лица, поскольку его мозг преодолел шок от заявления Клинтана и начал разбираться с его последствиями. — Если мы не справимся с этим должным образом, это создаст кризис доверия среди остальной части викариата в том, что касается Аллейна.

— Честно говоря, это, возможно, не самое худшее, что может случиться, — отметил Клинтан. — За исключением того, что, как ты сказал, будет непросто найти другого генерал-капитана, которому мы могли бы доверять, особенно если мы окажемся вынуждены отказаться от всего этого под давлением других викариев. Я злюсь на него из-за этого, но, полагаю, будет справедливо указать в его защиту, что у всех нас была одна и та же информация, и я только сейчас понял это сам. Учитывая тот факт, что Аллейн, возможно, на треть так же умен, как ты или я — я здесь великодушен, заметь, — вероятно, несправедливо с моей стороны быть слишком злым на него.

— Думаю, было бы лучше, если бы Аллейн пришел к тем же выводам, что и ты, на основе отчетов Фирейда, — сказал Тринейр через мгновение. — Если мы подчеркнем, что никто другой не осознал всего этого, и укажем, что атака на Фирейд — первая, о которой мы действительно получили адекватные отчеты, тогда, возможно, мы сможем убедить всех, что Аллейн признал недостатки, присущие вынужденным сражаться с галеонами галерам, как только у него появилась возможность просмотреть достаточно подробный отчет.

— Полагаю, это может сработать, — немного кисло согласился Клинтан. — Хотя должен признать, что я немного устал от «признания» вещей только для того, чтобы предотвратить ущерб, когда о них начинает кричать кто-то другой. Тем не менее, думаю, что мы в лучшем положении, чтобы контролировать ход этого дела… при условии, конечно, что никто больше не узнает об отчетах, которые адмирал Тирск и адмирал Уайт-Форд отправили Аллейну после Рок-Пойнта и Крэг-Рич.

Тринейр поморщился и пожалел, что Клинтан не мог воздержаться от этого последнего замечания. Тем не менее, эти сообщения едва ли получили широкое распространение. Было бы не так уж трудно незаметно «исчезнуть» их.

— Это сделает ситуацию еще хуже, когда дело касается Корисанды, — сказал он через мгновение. — Я предполагал, что если Гектор сможет продержаться хотя бы до тех пор, пока здесь не растает весенний лед, мы могли бы послать флот ему на поддержку. Способный, по крайней мере, пробиться с дополнительными войсками.

— Думаю, мы можем предположить, что этого не произойдет, — согласился Клинтан.

— Ну, это, вероятно, в значительной степени гарантирует, что Корисанда будет потеряна для нас вместе с Чисхолмом и Эмерэлдом. Что, в свою очередь, означает, что эта «Чарисийская империя» Кэйлеба действительно может состояться.

— На некоторое время, — мрачно сказал Клинтан. — На некоторое время.

— Может быть, только на некоторое время, но если Корисанда падет, особенно после того, как Чисхолм и Эмерэлд добровольно присоединились к Чарису, и после того, как Кэйлеб сжег Фирейд дотла и повесил шестнадцать инквизиторов, по-видимому, совершенно безнаказанно, и после того, как мы объявили, что должны начать строить еще один новый флот с нуля, это не очень хорошо повлияет на моральный дух, и если Гектор сделает то же самое, что сделал Нарман, это будет еще хуже.

— Да, это будет нехорошо, — сказал Клинтан гораздо спокойнее, чем ожидал Тринейр. — С другой стороны, если это должно произойти, то это произойдет. Мы ничего не добьемся, паникуя по этому поводу раньше времени. Кроме того, ты можешь быть удивлен. — Он неприятно улыбнулся. — Я работаю над небольшим страховым планом. Тем, который, я думаю, превратит Гектора в актив, даже если Корисанда добровольно сдастся Чарису.

— Страховой план? Какой страховой план?

— А! — Клинтан укоризненно погрозил указательным пальцем. — Я же сказал, что все еще работаю над этим. Это еще не то, что я бы назвал по-настоящему законченным, и даже если бы это было так, всем понравятся его маленькие сюрпризы. Думаю, ты будешь впечатлен, но я еще не совсем готов поделиться этим.

Тринейр нахмурился, глядя на него, но Клинтан только усмехнулся и снова потянулся за бутылкой вина.

Было значительно позже тем вечером, когда Клинтан вошел в свой номер в приятном состоянии.

Во всей храмовой четверке только винный погреб Тринейра действительно соответствовал собственному винному погребу Клинтана, и пить чужие вина и виски великому инквизитору всегда нравилось больше, чем делиться своими. Кроме того, попытки Тринейра заставить его поделиться своими планами по смягчению последствий возможного поражения Гектора чрезвычайно позабавили его, особенно после того, как он был вынужден унизиться из-за Фирейда. И поэтому, возвращаясь домой, он был в приподнятом настроении.

— Добрый вечер, ваша светлость, — сказал его камердинер, кланяясь ему.

— Добрый вечер, — ответил Клинтан.

— Извините, ваша светлость, но к вам посетитель, — продолжил камердинер.

— Посетитель? В такой час? — Клинтан нахмурился, а камердинер поморщился.

— Я указал на поздний час, ваша светлость, и спросил, может ли он вернуться в более удобное время. Однако он сообщил мне, что ему важно поговорить с вами. На самом деле он казался довольно настойчивым.

— И кем же может быть этот посетитель?

— Это архиепископ Никлас, ваша светлость.

Глаза Клинтана сузились. Никлас Стэнтин был архиепископом Хэнки в Деснейрской империи, но вряд ли его можно было назвать одним из приближенных к Клинтану. На самом деле, великий инквизитор никогда не был слишком высокого мнения о базовом интеллекте этого человека. Кроме того, Стэнтин был одним из тех, кто отдал предпочтение Сэмилу Уилсину в борьбе между Уилсином и Клинтаном за пост великого инквизитора. Конечно, голосовать разрешалось только викариям, но кампания была энергичной, и Стэнтин проделал немалую работу за Уилсина. Это было одной из причин, по которой он все еще оставался простым архиепископом, а не был возведен в сан викария, несмотря на его старшинство и происхождение из семьи с хорошими связями.

— Он сказал, что это настолько важно?

— Боюсь, что нет, ваша светлость. Его высокопреосвященство сообщил мне, что это дело только для ваших ушей.

— В самом деле? — Клинтан на мгновение нахмурился, затем пожал плечами. — Наверное, он ждет в библиотеке?

— Да, ваша светлость.

— Очень хорошо. Если то, что он хочет сказать, так важно, полагаю, мне лучше его выслушать. И если это только для моих ушей, тогда тебе лучше оставить нас наедине. Если ты мне понадобишься, я позвоню.

— Конечно, ваша светлость.

Камердинер исчез с хорошо натренированной быстротой, а Клинтан продолжил путь в библиотеку. Стэнтин сидел в кресле, глядя в снежную ночь, и лицо Клинтана разгладилось, превратившись в ничего не выражающую маску, когда он увидел напряженные плечи архиепископа и заметил, как тот нервно барабанит пальцами по столу.

Стэнтин отдернулся от окна, затем резко встал, увидев Клинтана.

— Ваше преосвященство, — сказал Клинтан, полностью войдя в библиотеку и протягивая свое кольцо. — Что привело вас сюда в такой час?

— Прошу прощения, что беспокою вас так поздно вечером, ваша светлость, — сказал Стэнтин, выпрямляясь после поцелуя предложенного кольца. — Понимаю, что это крайне невежливо, но я почувствовал острую необходимость поговорить с вами. Наедине.

Голос деснейрца мог бы звучать спокойно для ушей другого человека, но у Клинтана были уши великого инквизитора. Люди часто старались казаться спокойными, когда разговаривали с ним, особенно когда на самом деле они чувствовали что-то совсем другое. И это, — решил он, — был один из таких случаев.

— Моя дверь всегда открыта для любого дитя Божьего, которое чувствует необходимость поговорить со мной, ваше высокопреосвященство. И если это верно для всех детей Божьих, то насколько более верно это должно быть для моих собственных братьев в епископате? Пожалуйста, скажите мне, чем я могу вам помочь.

— На самом деле, ваша светлость… — Голос Стэнтина затих, и он выглядел как человек, который внезапно задался вопросом, что он вообще тут делает. Но Клинтан и к этому привык.

— Ну же, ваше преосвященство, — сказал он с упреком. — Мы оба знаем, что вы не были бы здесь в такой поздний час, если бы не чувствовали, что нам необходимо поговорить. И боюсь, что должность, которую я занимаю, сделала меня несколько… чувствительным к колебаниям, когда я их вижу. Вам уже слишком поздно притворяться, что вы не чувствовали себя обязанным прийти сюда.

Стэнтин посмотрел на него, и его лицо, казалось, сморщилось. Что-то произошло внутри него — то, что Клинтан видел столько раз, что не мог сосчитать.

— Вы правы, ваша светлость, — полушепотом произнес архиепископ. — Я действительно чувствовал себя обязанным. Я… я боюсь. Слишком много всего происходит. Выступление великого викария, то, что произошло в Фирейде, неповиновение чарисийцев… Все это меняет почву у нас под ногами, и то, что раньше казалось таким ясным, теперь не ясно.

— Например, что… Никлас? — мягко спросил Клинтан, и Стэнтин глубоко вздохнул.

— В течение последних нескольких лет, ваша светлость, я… был связан с некоторыми другими здесь, в Храме. Сначала и в течение долгого времени я был уверен, что поступаю правильно. Все остальные — это люди, которых я знаю и уважаю уже много-много лет, и то, что они сказали, казалось, имело для меня такой большой смысл. Но теперь, когда этот раскол изменил все, я больше не уверен. Я боюсь, что то, что казалось разумным, — это нечто совершенно другое.

Он умоляюще посмотрел в глаза Клинтана, и потребовался весь многолетний опыт великого инквизитора, чтобы сохранить в своих глазах мягкое сочувствие вместо того, чтобы сузить их во внезапном, напряженном размышлении. Он слишком хорошо знал па этого танца. Чего хотел Стэнтин, так это обещания неприкосновенности от инквизиции, прежде чем он продолжит то, что привело его сюда. И тот факт, что архиепископ его ранга считал, что ему нужна неприкосновенность, наводил на мысль, что то, что привело его сюда, имело огромное значение, по крайней мере, потенциально.

— Сядьте удобнее, Никлас, — успокаивающе сказал Клинтан. — Я знаю, что такие моменты, как этот, всегда трудны. И знаю, что может быть страшно допустить возможность того, что кто-то мог впасть в ошибку. Но Мать-Церковь — любящая Божья служанка. Даже те, кто впал в заблуждение, всегда могут быть приняты обратно в ее гостеприимные объятия, если они осознают свою ошибку и обратятся к ней в истинном духе раскаяния.

— Спасибо, ваша светлость. — Голос Стэнтина был едва слышен, и на мгновение Клинтану показалось, что мужчина действительно собирается разрыдаться. — Спасибо.

— А теперь, — продолжил Клинтан, устраиваясь на своем стуле, когда Стэнтин сел обратно, — почему бы вам не начать с самого начала?

— Это было несколько лет назад, — начал Стэнтин. — Вскоре после вашего собственного возведения в ранг великого инквизитора ко мне обратился архиепископ Жэйсин. Я не знал его так хорошо, как знал многих других в епископате, но уважал его и восхищался им. Когда он пригласил меня обсудить наши общие обязанности архиепископов Матери-Церкви, я был одновременно удивлен и, полагаю, польщен. Однако в ходе этих бесед он начал мягко уводить разговор в сторону церковной политики, а не обсуждения пастырских задач, с которых мы начали.

Деснейрец сделал паузу, крепко сжав руки на коленях, затем снова встретился с сочувствующим взглядом Клинтана.

— В конце концов, ваша светлость, я узнал, что архиепископ Жэйсин был членом более крупной группы, круга, здесь, в Храме. И этот круг был обеспокоен тем, что он считал церковной коррупцией. Его участники… не желая доводить свои опасения до сведения инквизиции, собирали собственные доказательства. Мне не сразу стало ясно, что именно они намеревались сделать с этими доказательствами, но архиепископ Жэйсин ясно дал понять, что они хотят завербовать меня в качестве еще одного реформатора, и он попросил меня начать обращать внимание на любые доказательства коррупции, которые я могу увидеть. В то время…

Выражение лица Клинтана даже не дрогнуло, и он откинулся назад, прислушиваясь.