Разделённый схизмой

I Остров Хелен, Бухта Хауэлл, Королевство Черис

Когда императрица Шарлиен вышла на зубчатые стены Цитадели, свежий ветерок гнал по поверхности Королевской Гавани белые барашки. — «Это очень впечатляющее зрелище», — подумала она, глядя вниз на крошечные модельки кораблей, стоящие на якорях под сверкающим солнцем среди бело-голубого мрамора. Прохладный ветерок приносил хорошее облегчение от дневной жары, а флаги и знамёна вдоль зубчатых стен трепетали и яростно хлопали под его напором, словно аплодируя раскинувшейся перед ней сцене. С другой стороны, Эдвирд Сихемпер, казалось, был впечатлён не столько открывшейся перед ним перспективой, сколько чувством облегчения от того, что здесь, на крепостной стене, она была в безопасности от любых таящихся убийц.

— Я действительно не верю, что тебе придётся дорого продать свою жизнь на службе мне, Эдвирд, — сказала она человеку, который всю свою жизнь оберегал её с тех пор, как она была маленькой девочкой.

— При всём уважении, Ваше Величество, я тоже так не думаю. Во всяком случае, не сегодня.

Она повернула голову, глядя на него с нежной улыбкой. Затем улыбка немного померкла, она протянула руку и положила её ему на плечо.

— Ты всё ещё думаешь, что это была ужасная ошибка, Эдвирд? — спросила она, и её тихий голос почти затерялся в пульсирующем шуме развевающихся по ветру флагов.

— Ваше Величество, в мои обязанности никогда не входило говорить что-ниб…

— Не говори глупостей, Эдвирд. — Она сжала его руку, покрытую кольчугой. — Я не верю, что тебе вообще нужно было что-то говорить с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать!

Вопреки усилиям, губы гвардейца дёрнулись в слабом подобии улыбки, и она рассмеялась.

— Эдвирд, Эдвирд! — Она мягко пожала его руку. — Какая жалость, что ты потратил столько времени, работая над своим бесстрастным лицом, когда единственный человек, которого ты действительно хочешь одурачить, может читать тебя как книгу!

— Что же, это вряд ли моя вина, что вы настолько умны, Ваше Величество, — ответил он.

— Нет, не твоя. И ты до сих пор не ответил на мой вопрос. Ты всё ещё думаешь, что это была ужасная идея?

Сихемпер мгновение смотрел на неё, потом повернулся и посмотрел на гавань. В последнее время они с королевой — «Императрицей, болван!» — поправил он сам себя — нечасто оказывались один на один, как сейчас. На самом деле, сейчас у неё было ещё меньше личной жизни, чем когда она была «всего лишь» Королевой Чизхольма.

— Ваше Величество, — сказал он наконец, всё ещё глядя на галеоны, стоящие на якоре так далеко под ними, — я не знаю. Должен признать, Император наилучший мужчина — наилучший муж для вас — чем я когда-либо искренне надеялся, вы сможете найти. Хорошо, что вы нашли кого-то, кого, я думаю, вы действительно можете любить, и который может любить вас в ответ. — Он наконец посмотрел на неё. — Не многие короли и королевы могут так сказать, когда всё сказано и сделано. Но является ли «Империя Черис» хорошей идеей или плохой… Это больше, чем я могу сказать.

— Это только вопрос времени, Эдвирд, — мягко сказала она. Настала её очередь смотреть на якорную стоянку, её глаза были рассеяны, когда они смотрели на голубую гладь залива Хауэлл, простиравшегося до алмазно-твёрдого горизонта за волнорезом гавани. — Чего бы я ни хотела, чтобы ни предпочитала, приближался день, когда у меня не было бы иного выбора, кроме как бросить свой собственный вызов Совету Викариев. Я всегда этого боялась. Когда Клинтан и остальная часть «Группы Четырёх» решили уничтожить Черис, и использовать нас для этого, я поняла, что мои опасения оправдываются.

Сихемпер сложил руки за спиной в позе «вольно», глядя на её прямой, как меч, позвоночник.

— А потом, Черис каким-то образом выжила. Не просто выжила, но и разгромила флоты, посланные против неё… в том числе и наш собственный. И пока я продолжала размышлять, что же мне делать, как Чизхольм и всё, что мне дорого, могут найти способ выжить, Кайлеб сделал мне предложение.

Она покачала головой, глубоко вдыхая тропический воздух. Для её северных пристрастий, в Черис часто бывало невыносимо жарко, а свет солнца нужно было испытать на себе, чтобы не относиться к нему легкомысленно. Она была рада, что целители посоветовали ей быть осторожной, и не подвергать себя опасности; несколько членов её свиты, включая Мейру Люкис, были менее осторожны, и в результате получили мучительные солнечные ожоги.

Но эти вещи были такой частью экзотической красоты, которой королевство Кайлеба очаровало её, как и свежие фрукты круглый год, кокосы, вкусная и разнообразная кухня и впечатляющие леса, ползущие по склонам черисийских гор подобно тропическому зелёному меху. Всё это так отличалось от всего, среди чего она выросла, словно было в волшебной сказочной стране, и всё же между черисийцами и её собственными чизхольмцами было так много общего. Различия, конечно, тоже были. Их, возможно, было даже больше, чем сходства. Но если различия были более многочисленными, то сходство было гораздо более важным, потому что под кожей, где жили их сердца и души, они были очень похожи.

— Ваше Величество, герцог не одобряет этого, — очень тихо произнёс Сихемпер, когда молчание Шарлиен затянулось, а она глубоко и печально вздохнула.

— Нет, не одобряет, — призналась она.

Халбрукская Лощина предельно ясно выразил своё неприятие — и негодование — её брака с Кайлебом. Конечно, не публично. Даже дядя королевы — или императрицы — должен был остерегаться публично оспаривать её политику, и как бы он её ни осуждал, он, по целому ряду причин, никогда не позволил бы себе продемонстрировать открытое несогласие. Но Шарлиен знала. Как и большинство её советников, и, хотя он, возможно, не высказывал открытого несогласия, его позиция абсолютно ясно давала понять, что его искренние симпатии лежат на стороне Храмовых Лоялистов, а не Церкви Черис. К несчастью, это становилось очевидным почти для всех.

«Включая Кайлеба», — грустно подумала она. Её муж никогда открыто не упоминал о чувствах её дяди, но то, что он не упоминал о них, говорило о многом такому проницательному человеку, как Шарлиен.

— И не только он один, — сказал Сихемпер, наконец-то позволив самому себе озвучить хотя бы часть того, что его беспокоило. — Я не лорд, Ваше Величество, и вряд ли им буду. Бог знает, я и офицером никогда не хотел быть! Но я охраняю вас с тех пор, как вы были маленькой девочкой, и, возможно, я узнал кое-что по пути, хотел я этого или нет. И в Чизхольме есть люди, которым нисколько не нравится ни этот брак, ни эта новая «Империя». Им всё это не понравится, в какую бы стороны они не пошли.

— Я знаю, что есть. — Она сложила руки под грудью и повернулась к нему. — Думаю, их больше среди знати, чем среди простых людей.

— При всём моём уважении, Ваше Величество, как раз знать беспокоит меня больше всего, — откровенно сказал Сихемпер.

— И, я полагаю, это правильно. Видит Бог, мы гораздо чаще видим интригующих дворян, чем какой-либо стихийный народный бунт. По крайней мере, против Короны. Но даже если чизхольмцы не такие «наглые», как черисийцы — пока! — они гораздо меньше стесняются выражать свои чувства, чем подданные многих других королевств. Эту мысль дядя Биртрим сам помог донести до дворян, чтобы они держали её в уме.

Сихемпер медленно кивнул, хотя выражение его лица всё ещё было обеспокоенным. Она была права. Простой народ Чизхольма тепло отнёсся к своей «девочке-королеве», когда умер её отец. Тот факт, что королева-мать Элана пользовалась огромной популярностью, конечно, не повредил, но по-настоящему покорила их та бестрепетная храбрость, которую они ощутили в «простой худенькой девочке», на которую так неожиданно и внезапно снизошла корона. И эта магия никуда не исчезла. Даже сейчас, когда он знал, что многие из них лелеяли сомнения по поводу её открытого противостояния Церкви, этот глубокий резервуар любви был рядом с ней.

«Но даже у океана есть дно», — сказал он самому себе, стараясь чтобы ощущаемое им беспокойство не отразилось на его лице.

— Я просто… не рад тому, что так долго не был дома, Ваше Величество, — сказал он.

— Что? Не боишься фанатичных черисийских убийц, преданных Церкви? — поддразнила она.

— Если говорить об этом, то у меня меньше забот на этот счёт, чем было до нашего приезда, и это не ложь. — Он покачал головой, печально улыбаясь. — Признаюсь, Ваше Величество, я не знаю, как вы это делаете, но черисийцы тоже едят из ваших рук!

— Чепуха. — Настала её очередь покачать головой, что она и сделала, причём гораздо сильнее, чем он. — О, я не стану отрицать, что они приняли меня близко к сердцу, но, я думаю, ко мне это имеет меньше отношения, чем к Кайлебу. Они действительно любят его, ты знаешь. Я думаю, они были бы готовы принять любую, если бы думали, что она сделает его счастливым.

— Правда? — Сихемпер сардонически изогнул бровь. — А тот факт, что красивая молодая независимая королева другого королевства, находящегося за тысячи миль отсюда, решила поссориться при этом с Церковью, не имеет к этому никакого отношения?

— Я этого не говорила.

— Да, не говорили, — фыркнул Сихемпер. — И всё-таки я волнуюсь меньше, чем раньше, и это факт. Конечно, никому не повредит, что Королевская — я имел в виду Имперская — Гвардия точно знает, какой ужасной катастрофой это станет для Черис, если они позволят чему-нибудь случится с вами! Я не думаю, что ваш народ дома отнесётся к этому благосклонно.

— Нет, не могу представить, что они смогли бы, — согласилась она с лукавой улыбкой.

— И не без причины, — прорычал Сихемпер, и его лицо снова стало серьёзным. Потом он склонил голову набок. — И всё же, — признал он, — я не стану отрицать, что испытал облегчение, когда смог оценить их.

— Ты признаёшь, что на тебя произвели впечатление чужие оруженосцы? — Она отступила назад, драматически прислонившись к зубчатой стене для поддержки, прижав одну руку к сердцу и широко раскрыв глаза, и, вопреки себе, он усмехнулся. Но при этом укоризненно покачал головой.

— Это не шутка, Ваше Величество, и вы хорошо это знаете. А если нет, Барон Зелёной Горы знает! Хотели бы вы услышать, что барон сказал мне, перед тем как мы отправились в Теллесберг?

— На самом деле, нет. — Она поморщилась. — Думаю, что он говорил мне то же самое, хотя и не так настойчиво. Как ты знаешь, настоящая причина, по которой он был так… капризен, заключалась в том, что я решила оставить его дома, в Черайасе.

— Он был «капризен», Ваше Величество? — Сихемпер снова фыркнул.

— Кроме всего прочего. Но он также признал, что я была права, наконец. Мне пришлось оставить его, чтобы следить за делами.

— Вы хотите сказать, Ваше Величество, — немного мрачно произнёс Сихемпер, — что он единственный человек, которому вы можете доверять, не видя его на протяжении четырёх или пяти месяцев.

— Ну да, — согласилась Шарлиен.

— Я думаю, что именно это беспокоит меня больше всего, Ваше Величество, — откровенно сказал Сихемпер. — Я вовсе не беспокоюсь о вашей безопасности здесь, в Черис. Если бы я был склонен пойти по этому пути, капитан Атравес уже вылечил бы меня. В некотором смысле, этот человек даже более впечатляющий, чем рассказы о нём. Но меня беспокоит то, что происходит в Чизхольме, пока мы здесь.

— Честно говоря, это тоже беспокоит меня больше всего. — Она оглянулась на гавань. — Но это тот шанс, которым мы должны воспользоваться, и, по крайней мере, у меня есть мать и Марек, чтобы управлять всем за меня, пока я нахожусь в Черис. И, честно говоря, я думаю, что Кайлеб прав. Кто-то из нас должен первым провести время в королевстве другого, а учитывая решения, которые должны быть приняты — и тот факт, что даже самый тупой дворянин в Черайасе должен знать, что в данный момент Черис является ключевым военным элементом — это должна быть я в Черис, а не он в Чизхольме.

— Я знаю это, Ваше Величество. — Он немного удивил её, отвесив ей поклон. — Я только надеюсь, что Вы правы насчёт способности барона жонглировать всеми драконьими яйцами, которые мы оставили позади.

— Я тоже, Эдвирд, — тихо сказала она, снова глядя на галеоны, стоящие на якорях далеко внизу. — Я тоже.

— Можно вас на минутку, Мерлин?

Мерлин обернулся на вопрос и обнаружил, что стоит перед коммодором Подводной Горы. Довольно тучный офицер — Мерлин отменил про себя, что Подводная Гора чем-то напоминает ему князя Нармана — держал под левой рукой толстую папку, а правый рукав его форменной куртки был густо покрыт меловой пылью, что было верным признаком того, что он был в своём кабинете над главным пороховым складом Цитадели, рисуя диаграммы, вопросы и заметки на его покрытых грифельными досками стенах.

— Конечно, милорд. — Мерлин слегка поклонился, и Подводная Гора фыркнул.

— За нами сейчас никто не наблюдает, — заметил он. Мерлин выпрямился и выгнул одну бровь, а Подводная Гора пожал плечами. — Я ценю вашу любезность, сейджин Мерлин, но разве у нас с вами нет более важных дел, чем тратить время на поклоны и расшаркивания?

— Вежливость, милорд, никогда не пропадает даром, — ответил Мерлин немного уклончиво.

— Гладко стелите, сейджин, — хмыкнул Подводная Гора. Мерлин ещё секунду смотрел на него, после чего сдался.

— Ну хорошо, милорд. Что я могу сделать для вас сегодня?

— Так-то лучше! — Подводная Гора усмехнулся, затем вытащил папку из-под руки и помахал ею в направлении носа Мерлина.

— Я так понимаю, в папке что-то есть? — вежливо спросил Мерлин.

— Да, есть. Это мои последние заметки по артиллерийскому проекту.

— Понятно. — Губы Мерлина дрогнули, и он потянул себя за вощёные усы. — А, что же это за артиллерийский проект, милорд?

— Всё это! — нетерпеливо сказал Подводная Гора, и Мерлин покачал головой.

Официальная причина визита Кайлеба и Шарлиен на остров Хелен состояла в том, чтобы встретиться с Брайаном Островом Замка́, генералом Чермином, их старшими офицерами и штабами, чтобы завершить свои планы вторжения на Корисанд и официально запустить этот проект. Или, скорее, обсудить изменения, которые эти планы потребуют после Фирейдской Резни, как это уже стали называть. Они ещё довольно долго не будут брать никакие войска для абордажа, после того как карательная экспедиция адмирала Каменного Пика получила приоритет над всем остальным, и в каком-то смысле это было хорошо. Во всяком случае, это давало им больше времени, чтобы справиться с неизбежной неразберихой в последнюю минуту.

Однако настоящая причина поездки на остров Хелен во многом заключалась в том, что Шарлиен хотела увидеть место, где появилось так много инноваций, которые означали выживание Черис. Ну и, конечно, тот факт, что Кайлеб никогда не стеснялся использовать любую возможность, чтобы сбежать из дворца.

Фактически встречи с Островом Замка́, Чермином и их офицерами прошли более гладко, чем Мерлин позволял себе надеяться. Никто в Черис (или где-либо ещё на Сэйфхолде) никогда не пытался спланировать вторжение пятидесятитысячной армии через тысячи и тысячи морских миль. С другой стороны, Королевский Черисийский Флот накопил огромный опыт, когда дело касалось чисто морской логистики. Помогла и неизбежная задержка, связанная с Фирейдом. Она не только дала им больше времени, чтобы закончить производство оружия для сил вторжения — от кремнёвых винтовок до нагрудников, седел, уздечек и полевой артиллерии Подводной Горы — но и дала тем, кто планировал вторжение дополнительное время, чтобы снова и снова пересчитать все цифры (используя новые арабские цифры и абаки, которые Мерлин внедрил через Королевский Колледж). В результате, ни одна крупномасштабная операция, в которой когда-либо участвовала Нимуэ Албан — включая «Операцию Ковчег» — не была спланирована более тщательно.

«Это, конечно, не гарантирует, что планы сработают», — отметил он про себя. — «Но, по крайней мере, если они этого не сделают, это будет не потому, что не было времени расставить все точки над i и перечеркнуть все буквы t!»

Из-за этого, во многих отношениях, конкретно эти встречи были почти что формальностью. Но они были полезной формальностью, особенно когда дело дошло до того, чтобы ввести Шарлиен в курс дела. По мнению Мерлина, только это само по себе сделало бы эту поездку вполне стоящей.

«И я хочу, чтобы Братство перестало… топтаться на месте и решило, что мы можем посвятить её полностью во всё! Чёрт побери, эта женщина даже умнее, чем я думал! Нам нужны её мозги и её проницательность, и они нужны нам сейчас, а не через четыре или пять проклятых лет»!

На его лице не отразилось ни малейшего признака разочарования, и он — снова — напомнил себе, что Шарлиен была Императрицей Черис меньше месяца. Иногда это было трудно осознать, учитывая, насколько полно она участвовала в планировании и проектах, которые Кайлеб уже начал реализовывать. Некоторые из её предложений, особенно на дипломатическом фронте, представляли собой значительные улучшения, и Кайлеб обнаружил, что она, вероятно, была лучшим источником объективной критики, который он когда-либо имел. Что, конечно, только усилило его собственное разочарование от осторожности братьев Святого Жерно.

«Я бы сказал, от их ледяной осторожности, за исключением того, что никто в Черис никогда не видел ледника», — язвительно подумал Мерлин, затем мысленно встряхнулся и снова сосредоточился на Подводной Горе.

— Всё это занимает довольно много места, милорд, — заметил он. — Не могли бы мы быть немного точнее?

— Ну, хорошо, — сказал Подводная Гора. — Вы хотите обсудить их здесь, в коридоре, или пройдёте в мой кабинет?

Мерлин заметил, что стены кабинета Подводной Горы были действительно покрыты свежими диаграммами. Некоторые из них были довольно интересными. Было очевидно, что Подводная Гора сконцентрировался на способах разработки разрывных снарядов для гладкоствольных стволов, что имело смысл, учитывая количество артиллерийских орудий гладкоствольного типа, уже находящихся в эксплуатации. Не говоря уже о том незначительном факте, что нигде в мире не было нарезной артиллерии.

— Самая большая проблема со разрывным выстрелом — я думаю назвать их «снарядами», поскольку это в основном полые оболочки, наполненные порохом — это заставить их взорваться, когда и где они должны, — сказал барон.

— Да? — спросил Мерлин поощряюще нейтральным тоном, тщательно подобранным, чтобы подразнить Подводную Гору. Черисиец тоже понял это, и его глаза блеснули.

— Ну, это небольшая трудность, — сказал он. — Проще говоря, для этого нужен запал. Одна из возможностей, я полагаю, могла бы заключаться в том, чтобы использовать короткоствольное оружие — что-то даже короче, чем карронаду, которая, вероятно, могла бы метать снаряды так же, как катапульта метает камни. В любом случае, что-то с стволом, достаточно коротким, чтобы один из канониров мог достать до него и поджечь запал на снаряде после того, как его загрузили в ствол. Конечно, я полагаю, что большинство людей было бы несколько встревожено, стоя рядом с зажжённым запалом на снаряде, находящимся внутри орудия, которое может выбрать именно этот конкретный момент, чтобы дать осечку. — Барон покачал головой. — Я подозреваю, что ожидание детонации может быть немного нервным.

— Могу себе представить, — согласился Мерлин, мужественно сопротивляясь сильному искушению улыбнуться.

— Я уже зашёл так далеко, — продолжил Подводная Гора более серьёзно, — когда мне пришло в голову, что нет необходимости поджигать запал вручную, если я могу использовать вспышку в стволе орудия для той же цели, поэтому я начал пытаться придумать запал, который мог бы быть «самовоспламеняющимся» и давать достаточно надёжное и прогнозируемое время горения. Я пробовал фитили и огнепроводные шнуры, ну и всякие другие способы. Лучше всего работает, как мне кажется, по крайней мере на тестах, тот, что представляет собой полую деревянную запальную трубку, заполненную мелкозернистым порохом. Нам наконец-то удалось придумать состав, который горит действительно с предсказуемой, постоянной скоростью, и, с помощью относительно тонкостенной трубки, мы действительно можем выбирать разное время горения. Мы также обнаружили, что если мы сделаем отметки на запальной трубке с равными интервалами, и пробьём отверстие на одной из них так, чтобы пороховой заряд воспламенялся в определённой точке запального канала, то мы можем с удивительной точностью регулировать интервал между выстрелом и детонацией снаряда.

Мерлин знал, что, в данном случае, «мы» на самом деле означает «я», и сложил руки на груди, позволяя своему собственному выражению соответствовать возросшей серьёзности черисийца.

— Как я понимаю, это было отнюдь не просто, — сказал он. — Однако, из того, что вы уже сказали, я подозреваю, что это не главная проблема.

— Нет, не главная, — сказал Подводная Гора с выражением, которое Мерлин распознал как огромную сдержанность. — Проблема, сейджин Мерлин, заключается в том, что не имеет значения, насколько надёжно может быть рассчитан запал, если метательный заряд просто вдувает проклятый запал внутрь снаряда и гасит его ещё внутри ствола пушки!

— О! — Мерлин кивнул, снова подёргивая себя за ус. Он нахмурился в явной задумчивости, хотя и не думал о том, о чём мог бы думать по мнению Подводной Горы. Трудность заключалась не столько в решении проблемы Подводной Горы, сколько в том, чтобы избежать её слишком быстрого решения.

— Посмотрим, правильно ли я всё понял, — сказал он спустя несколько секунд. — Вы не хотите, чтобы канонир должен был физически поджигать запал на ваших «снарядах» при каждом выстреле, поэтому разработали такой, который поджигается воспламенением метательного заряда. Далее вы сказали, что запал, который вы придумали, позволяет вам определять время с достаточно надёжной точностью… когда он вообще работает. Но когда порох позади снаряда взрывается, запал является слабым местом в стенке снаряда, и он срабатывает преждевременно?

— В общем, да. — Подводная Гора пожал плечами. — В течение довольно долгого времени я не был уверен, разрушается ли оболочка снаряда вокруг запала, или сам запал просто целиком вдувается внутрь снаряда. Я подозревал, что имело место последнее, но поскольку никто раньше не имел опыта работы со снарядами такого типа, я не мог исключить возможность того, что снаряды, которые я разработал, просто имели стенки слишком тонкие, чтобы выдержать давление от выстрела. По тому, что оставалось после взрыва снаряда, ничего нельзя было сказать наверняка, поэтому я попробовал выпустить пару сотен снарядов с твёрдыми запальными трубками вместо запалов. Количество преждевременных взрывов значительно снизилось, но они всё ещё происходили, поэтому я сел и некоторое время думал об этом.

— В конце концов, я понял, что по крайней мере часть того, что происходило, состояла в том, что пороховая начинка двигалась внутри полости снаряда, когда был произведён выстрел, а выделяемое от трения тепло вызывало преждевременные детонации. Поэтому я попытался стабилизировать заряд, наливая горячую смолу, чтобы удержать всё на месте. Я должен был действовать осторожно, чтобы сохранить канал открытым так, чтобы пламя от запала достигло основного заряда, но это оказалось не слишком сложно.

— После того, как я начал использовать смолу, у нас больше не было преждевременных взрывов… до тех пор, пока мы использовали твёрдые запальные трубки, вместо огнепроводного шнура. Это казалось довольно убедительным доказательством того, что стенка корпуса была достаточно прочной, но я хотел быть уверен. Поэтому я снарядил несколько десятков снарядов мукой вместо пороха, вставил в них огнепроводный шнур и выстрелил в неглубокую воду, чтобы ныряльщики смогли их достать. Когда я осмотрел их, стало очевидно, что сам запал — или, во всяком случае, некоторое его количество, достаточное чтобы выполнить его работу — вдувается в оболочку, но стенки под давлением выстрела не трескаются, что подтвердило мои подозрения о причинах.

Он помолчал с выражением лица человека, разрывающегося между убеждением, что по крайней мере часть его замысла оказалась работоспособной, и что он изобрёл метод для доказательства этого, с одной стороны, и разочарованием из-за своей неспособности исправить ту часть замысла, которая, с другой стороны, работоспособной не оказалась.

— Так, конечно, происходит не каждый раз, — сказал он после этого. — Но так случается достаточно часто, и заставить артиллеристов принять что-то новомодное будет достаточно сложно, даже если они не будут бояться, что каждый снаряд взорвётся внутри орудия, либо сразу в тот момент, когда он покидает ствол. Знаете, им просто немного сложно чувствовать теплоту и счастье по отношению к чему-то, что может их убить.

— Да, пожалуй, я это понимаю. — Мерлин слегка улыбнулся. Затем он снова подёргал себя за ус, и его улыбка превратилась в хмурое выражение, когда он задумался.

— Скажите мне, — сказал он наконец, — основываясь на том, что вы только что сказали, создаётся впечатление, что вы заряжали орудия плотно прижимая запал к метательным заряду.

Подводная Гора кивнул, и Мерлин поднял одну бровь.

— А вы не думали снарядить свой «снаряд», чтобы запал был обращён в сторону от метательного заряда?

— Что? — нахмурился Подводная Гора.

— Я спросил, не хотите ли вы…

— Минуту! — Поднятая рука Подводной Горы прервала его, а глаза коренастого коммодора сузились, когда он напряжённо задумался. Потом он начал кивать. Сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее.

— Конечно! Я должен был додуматься об этом сам! Пламя от метательного заряда распространится вокруг всей оболочки, так же?

— Во всяком случае, я так думаю, — согласился Мерлин.

— Конечно, распространится! И если он пройдёт вокруг и подожжёт запал спереди, вместо того чтобы вбить его в полость снаряда сзади…

Подводная Гора подошёл к одной из покрытых сланцем стен, схватил кусок мела и начал делать для себя какие-то пометки. Он перечитал их, нетерпеливо покачал головой, стёр одну строчку и сделал мелом поправку, потом кивнул и оглянулся через плечо на Мерлина.

— Вы очень полезны, когда приходите с визитом, сейджин Мерлин, — сухо сказал он. — Почему-то вам всегда удаётся указать мне правильное направление, не так ли?

— Старался один такой, — пробормотал Мерлин.

— О, конечно, так и есть, — согласился Подводная Гора.

— Могу ли я ещё чем-нибудь помочь вам, милорд? — поинтересовался Мерлин таким нейтральным тоном, как будто он уже сменил тему, о которой думал.

— На самом деле, есть ещё две проблемы, о которых я хотел узнать ваше мнение.

— Конечно, милорд.

— Оба они имеют отношение к новым нарезным орудиям, — начал Подводная Гора. — Я испробовал несколько подходов, стараясь заставить снаряды для них попадать в нарезы. Один из них казался многообещающим, и заключался в том, чтобы обрамить метаемый снаряд оболочкой из мягкого металла, типа свинца, который можно было бы вдавливать в нарезы, как мы делаем с новыми винтовочными пулями. К сожалению, свинец продолжает отрываться, и снаряды не всегда идут по нарезам.

— Один из моих блестящих молодых помощников предположил, что мы могли бы нарезать ствол пушки наподобие спирали, чтобы он тоже был закрученным. Не круглое отверстие, как вы понимаете, а нечто более трапециевидное, но закрученное вокруг своей центральной оси, чтобы заставить выстрел вращаться, без участия нарезов вообще. Честно говоря, я думаю, что это, вероятно, сработает, но я обеспокоен разрушением канала ствола. Вот почему я всё ещё убеждён, что ответом является некоторая форма рифлёной нарезки; это просто вопрос выяснения того, как заставить выстрел физически зацепиться за пазы.

— До сих пор самая многообещающая вещь, которую я пробовал, — это отлить выстрел с металлическими шипами. — Мел треснул, как взрыв стаккато, когда он постучал по одной из диаграмм на стене. — Как вы можете видеть, идея заключается в том, что, когда артиллеристы вставляют выстрел в ствол, они соединяют нарезы с шипами. Затем выстрел съезжает вниз, вращаясь по ходу движения, пока не упирается в метательный заряд. Когда происходит выстрел, шипы поднимаются обратно по канавкам, что придаёт выстрелу быстрое вращение, и он отправляется в плавание к своей цели.

Он отвернулся от стены, чтобы свирепо улыбнуться Мерлину, и тот улыбнулся в ответ.

— Проблема вот в чём, — продолжил Подводная Гора, и его улыбка слегка померкла. — Во-первых, как мы и ожидали с самого начала, бронза слишком мягкая, особенно при использовании системы «шип-и-паз». Внутренности стволов просто разлетаются в клочья всего лишь после нескольких выстрелов. Во-вторых, я так же обнаружил, что, даже в случае подхода "шип-и-паз", давление в стволе опасно возрастает.

— Что вы имеете в виду, говоря «даже в случае подхода шип-и-паз»?

— Я ожидал, что давление в стволе резко возрастёт, когда я попробую свинцовое покрытие. В конце концов, выстрел запечатывает канал ствола намного более тщательнее, поэтому было неизбежно, что давление будет расти так же, как оно выросло в винтовках, когда мы начали использовать в них пули с полым основанием. Но я скорее надеялся, что достаточное количество метательных газов сможет уйти вокруг снаряда, который меньше по диаметру, чем канал ствола, используя систему нарезов. Что, кстати, — мимоходом добавил он, — является одной из причин, по которой я злюсь на себя за то, что не понял, что те же самые газы могут поджечь запал проходя мимо снаряда. Во всяком случае, я надеялся, что давление газов между корпусом снаряда и стенкой канала ствола позволит газам выйти и уменьшить давление.

— Это я могу понять, — признал Мерлин.

— Ну, я полагаю, что, по крайней мере, часть газов делают именно это, — сказал ему Подводная Гора. — К сожалению, я не думаю, что этого достаточно. И есть ещё фактор, о котором я изначально вообще не думал. Снаряды, которые мы разрабатываем для существующих гладкоствольных орудий, имеют тот же размер, что и ядра, которыми они уже стреляют, и поскольку они заполнены порохом, а не твёрдым железом, снаряды на самом деле легче, чем выстрелы, сделанные первоначально для этих пушек. Но в нарезном стволе снаряд не должен иметь сферическую форму. На самом деле, вам не нужна такая форма. Поскольку объект цилиндрической формы в любом случае более удобен для нарезки, то в итоге мы получим вытянутый снаряд. В случае разрывного снаряда, это даёт мне большую внутреннюю полость, что означает, что я смогу упаковать туда больше взрывчатки, а тот факт, что снаряд полый, в какой то степени, послужит тому, что его вес будет «внизу». Однако, для цельного выстрела, общий вес резко возрастает, и даже с начинкой из пороха, и правильно спроектированный снаряд, достаточно прочный, чтобы выдержать давление газов при выстреле, и при этом не разрушиться, будет иметь полость с достаточно толстыми стенками, и будет весить больше, чем ядро для этого же орудия. И этот больший вес означает, что пушка должна работать в более сложных условиях, чтобы бросать снаряды с той же скоростью, с какой она бросает ядро, и это так же увеличивает давление в канале ствола.

— Всё так, — сказал Мерлин, кивая, чтобы показать, что он следит за мыслью.

— Мы можем отлить пушки из чугуна, а затем сделать им нарезные канавки, — сказал Подводная Гора. — С другой стороны, у нас уже есть сотни — на самом деле, тысячи — новых бронзовых орудий. Я уверен, что мы могли бы придумать что ещё, куда можно пустить всю эту бронзу, но после того, как мы пошли на все эти трудности, с литьём, в первую очередь, кажется ужасно жалко просто выбросить их — по крайней мере как артиллерийские орудия, я имею в виду. Это одна проблема. Другая проблема, откровенно говоря, заключается в том, что чугун намного более хрупок, чем бронза. Я не уверен, что он будет соответствовать тем нагрузкам, которые будут на него оказываться после того, как мы начнём производить нарезные орудия больших калибров. А нам не обойтись без поистине огромных частей… вероятно, таких же больших или ещё больших, чем у старого «великого думвала».

«Который», — подумал Мерлин, — «весил почти шесть тонн».

— Но что бы вы использовали вместо этого? — спросил он вслух.

— В данный момент, я думаю в терминах ковкого железа, — ответил Подводная Гора, не слишком удивив Мерлина. — Это будет дорого — даже дороже бронзы — но мастер Хоусмин сказал, что его мастера по железу справятся с этой задачей. Я думаю, что он, вероятно, прав в этом отношении, но производство качественных оружейных стволов из ковкого железа будет так же дорогостоящим с точки зрения времени изготовления.

Мерлин снова кивнул. Он не был удивлён трудностями, с которыми столкнулся Подводная Гора. На самом деле, если он и был удивлён, то только тем, как быстро черисиец столкнулся с ними. — «Что было очень глупо с его стороны», — подумал он. Если сэр Альфрид Хиндрик и продемонстрировал что-то, так это то, что его ум был таким же острым и сосредоточенным, как и у принца Нармана, хотя и совершенно в другом направлении.

Проблема, как только что указал Подводная Гора, заключалась в том, что чугун был хрупким. Сэйфхолдийские технологии литейного производства были удивительно развитыми для культуры, где энергия пара была под запретом, но они всё ещё были довольно далеки от готовности к массовому производству стали. Сама технология была на руках, но всё ещё оставались препятствия, которые нужно было преодолеть.

Тот факт, что сэйфхолдийские литейные заводы в течение столетий использовали водяные колеса, помогал, но только в последние несколько десятилетий такие люди, как Эдвирд Хоусмин и его «механики», начали применять механизацию к этому процессу в более широком смысле. Первоначально единственной настоящей функцией водяных колёс было приведение в движение воздуходувки для повышения температуры в сэйфхолдийских доменных печах и кричных горнах. Процессы превращения доменного чугуна в ковкое железо и сталь были не технологичнее, чем, возможно, в 1700 году в Европе.

Хоусмин был одним из пионеров — и все они дислоцировались прямо здесь, в Черис — который выступал за замену древесного угля коксом[34], сделанным из богатых запасов угля в королевстве. Он также взял на себя инициативу в разработке процесса, который на старой Земле назывался «пудлинговым»[33], в результате чего его литейные заводы производили ковкое железо — на самом деле, очень высококачественное ковкое железо — в количестве в несколько раз большем, чем любые другие литейные заводы на Сэйфхолде. Но даже несмотря на это, ковкое железо, было всё ещё было дороже чугуна, прежде всего из-за большего количества труда, процессов и времени, нужных для его производства.

В его нынешних, довольно грубых методах, было достаточно места для улучшения, но то, что он сделал до сих пор, не требовало истинного одобрения Церкви, поскольку оно полностью основывалось на новых применениях техник, которые уже были одобрены. С другой стороны, все они были в основном эмпирическими. Они были разработаны людьми с многолетним практическим опытом ковки железа и стали, но без теоретического понимания того, почему придуманные ими улучшения сработали. Любые систематические усилия, направленные на изменение нынешних возможностей Хоусмина, должны были потребовать развития этого теоретического понимания, и это должно было стать проблемой перед лицом «Запретов Чжо-чжэн».

Корень текущей проблемы Подводной Горы однако был в том, что единственной альтернативой при производстве артиллерийских орудий была бронза, чугун или ковкое железо. Бронза была превосходным материалом для гладкоствольных дульнозарядных орудий, но, как только что пожаловался Подводная Гора, она была одновременно дорогой, и слишком мягкой, чтобы долго противостоять деформации нарезов. Чугун был относительно дешёвым, и методы работы с ним на литейном производстве были хорошо отработаны, но даже с использованием пескоструйной обработки для уменьшения пористости, пушки из чугуна получались гораздо более хрупкими, чем бронзовые, и могли лопнуть или треснуть под тем давлением в стволе, что прогнозировал Подводная Гора. Так что реально оставалось только ковкое железо. Если Эдвирд Хоусмин сказал, что его литейные заводы смогут производить столь необходимые пушки из ковкого железа, у Мерлина не было причин сомневаться в этом, но и Подводная Гора был прав, что дёшево это тоже не будет.

— Хорошо, — наконец сказал он, — у меня есть пара мыслей.

— Во-первых, в том, что касается существующих орудий и давления в стволе. Если я правильно вас понимаю, вы говорите, что, если мы готовы принять более низкую скорость снаряда, мы, вероятно, могли бы поддерживать давление в допустимых пределах для имеющихся орудийных стволов, даже с более тяжёлым весом снарядов. Это достаточно верно?

Подводная Гора кивнул, а Мерлин пожал плечами.

— В таком случае, почему бы вам не спросить мастера Хоусмина, можно ли изготовить относительно тонкостенную трубку с нарезами, типа внутренней гильзы из ковкого железа, которая будет помещена в ствол уже имеющегося гладкоствольного орудия? Я думаю, что если мы сможем сделать такую гильзу, нарезать внутреннюю резьбу на срезе ствола, буквально привинтив начало гильзы к стволу, а потом сделаем достаточно мощный выстрел из орудия, разве это не разопрёт внутреннюю гильзу и не приварит её более или менее на место в качестве постоянного вкладыша, который будет защищать бронзу от износа?

— Я… не знаю, — медленно сказал Подводная Гора. — Похоже, это должно иметь смысл. Во всяком случае, это, безусловно, то, о чём нужно спросить Хоусмина.

Мел загрохотал, пока он делал дополнительные заметки. Он отступил на шаг, чтобы перечитать их, и задумчиво нахмурился.

— Прочность имеющихся орудийных стволов всё равно будет ограничивать вес и скорость выстрела, — сказал он. — В этом вы правы. Но, я думаю, у нас достаточный запас, чтобы справляться с более тяжёлыми снарядами, чем сейчас. И повышение прочности, не говоря уже об использовании взрывчатого наполнителя, сделало бы идею более чем стоящей, если бы мы смогли понять, как это сделать.

— Я тоже так думаю, — согласился Мерлин. — С другой стороны, у меня появилась ещё одна мысль, пока вы говорили о том, почему ковкое железо лучше чугуна.

— Вот как? — Подводная Гора отвернулся от стены с грифельной доской, и его брови пошли вверх.

— Да. Вы сказали, что чугун слишком хрупок, чтобы противостоять ожидаемому вами давлению в стволе.

Подводная Гора немного нетерпеливо кивнул, а Мерлин пожал плечами.

— Ну, мне пришло в голову, что хотя вы правы, говоря, что ковкое железо менее хрупкое, это возможно, не единственный способ получить ту прочность, которую вы ищете.

Подводная Гора выглядел озадаченным, а Мерлин махнул рукой, словно человек, пытающийся найти в воздухе точное слово, которое ему было нужно.

— Я хочу сказать, что вы мыслите в терминах сплошной массы металла, достаточно прочной, чтобы выдержать залп этих ваших новых нарезных пушек.

— Конечно. Вы же не предлагаете сделать их из дерева?

— Не совсем. — Мерлин ухмыльнулся резкости, которая проскользнула в тоне Подводной Горы. — Мне пришло в голову, что, возможно, мастер Хоусмин должен поискать другой подход. Что если вместо того, чтобы пытаться отлить пушку в виде единого массивного куска металла, а затем рассверливать и нарезать канал ствола, он бы использовал для ствола относительно тонкую трубку из ковкого железа, подобную «втулке», о которой мы говорили несколько минут назад. Но что будет, если вместо того, чтобы засовывать её внутрь бронзового пушечного ствола и расширять её там, он очень плотно обмотает её проволокой?

Подводная Гора открыл было рот, как бы автоматически отметая эту мысль, но тут же замер. Его глаза расширились от внезапной догадки.

— Вы хотите сказать, что мы могли бы обернуть элемент жёсткости вокруг довольно лёгкой трубки, — медленно произнёс он. — Я не вижу никаких причин, по которые это могло бы не сработать, если мы обернём его достаточно крепко и плотно.

— Я думаю, что проволока будет намного менее хрупкой, чем чугун или даже ковкое железо, — согласился Мерлин. — Конечно, отдельные проволочки будут иметь тенденцию к изгибу и растяжению, но не будут рваться и трескаться, как твёрдый металл при таком же давлении.

— Но, кроме этого, — со всё возрастающим энтузиазмом сказал Подводная Гора, — нам не придётся гадать, есть ли здесь дефекты металла, как это бывает с чугуном. Мы сможем проверить каждый дюйм проволоки по отдельности, прежде чем она попадёт в орудие!

— Да, конечно. — Одобрительное удивление Мерлина вовсе не было притворным. В очередной раз, гибкий ум Подводной Горы снова рванулся вперёд, как только ему указали на возможные варианты.

— Я не знаю, практично ли это, по крайней мере, на существующем оборудовании мастера Хоусмина, — сказал черисиец, почти подпрыгивая на кончиках пальцев ног, пока его ум продирался сквозь призму возможностей и сопутствующих производственных проблем, которые они должны будут преодолеть. — Во-первых, мы говорим о большом количестве проволоки, и я понятия не имею, каковы его возможности по её производству. И я в достаточной мере уверен, что обмотка должна быть действительно плотной, плотнее, чем мы можем сделать с помощью мускульной силы, что потребует от его механиков выяснить, как это можно сделать с помощью энергии воды. Если они не могут это сделать с тем, что у них есть сейчас, я уверен, что они могут понять, как построить всё, что им нужно, чтобы построить всё что им требуется, чтобы сделать это!

Он повернулся к стене с грифельной доской, яростно грохоча мелом во время письма. Затем он так же быстро повернулся к Мерлину, указывая на него куском мела.

— Я ни на минуту не поверю, что вы «случайно» подумали об этом, сейджин Мерлин. — «Это могло бы быть обвинением, хотя и не было». — С другой стороны, сегодня я не буду больше задавать вопросов. У меня есть странное чувство, что если я продолжу так делать, то мы подойдём к объяснениям, которые вы в действительности не хотели бы давать.

Мерлин сумел удержать выражение своего лица под контролем. Это был не первый раз, когда один из комментариев Подводной Горы указывал в этом направлении, но этот был более явным, чем большинство других, и он решил не упоминать о третьей проблеме, связанной с нарезными пушками, с которой должен был столкнуться маленький коммодор. Запальная система, которую он разработал для своих гладкоствольных снарядов, будет работать отлично, полагаясь на вспышку от первоначального поджига. Но расположение такого типа запалов на носу нарезного снаряда, вероятно, окажется более проблематичным. Так как нарезной снаряд должен приземлиться носом вперёд, установленный на носу запал, в большинстве случаев, будет расплющен при ударе о цель или же вдавлен внутрь снаряда. В первом случае, снаряд, скорее всего, вообще не взорвётся, во втором он взорвётся настолько быстро, что не сумеет достаточно глубоко проникнуть в цель.

«Я просто позволю решить эту маленькую проблему вам самому, милорд», — сухо подумал он. — «Я уверен, что решение придёт вам в голову достаточно быстро. Пусть, вероятно, это и не принесёт много пользы, но я могу, по крайней мере, притвориться, что у меня нет ответов на всё. Кроме того, я хочу посмотреть, как вы подойдёте к проблеме. В одном я уверен — это будет интересно».

— Не волнуйтесь, Мерлин, — продолжил Подводная Гора, чьи глаза заблестели так, словно он только что прочитал мысли Мерлина. — Я обещаю быть хорошим. Но мне будет интересно увидеть реакцию Хоусмина на «мои» предложения о том, как подойти ко всему этому. Вы же понимаете, что собираетесь начать ещё один раунд «адских инноваций», не так ли?

— Эта мысль как-то не приходила мне в голову, — сказал Мерлин с безграничной — и абсолютно фальшивой — искренностью.

— О, конечно, не приходила! — хихикнул Подводная Гора, покачав головой, и снова повернулся к своим меловым записям. — Я рад, что отец Пейтир вернулся на борт архиепископа Мейкела, потому что это будет по меньшей мере столь же огорчительно для некоторых людей, о которых я могу думать, как и первая партия улучшений артиллерии.

«О, я надеюсь, сэр Альфрид», — подумал Мерлин, наблюдая, как коммодор обдумывает свои записи. — «Я очень на это надеюсь»!

II Галеон «Раптор», Южный океан

Ларис Шейкир, первый после Бога на галеоне «Раптор», оторвался от разговора с Хэлом Арбаном, своим первым помощником, когда новый орудийный залп загромыхал подобно грому самого Лангхорна. Шхуна «Хлещущая Ящерица» снова неслась с наветренной стороны, молотя по флагманскому кораблю сопровождения конвоя, и Шейкир раздражённо покачал головой. Искалеченная галера осталась далеко за кормой остальной части конвоя, продолжая ползти на остатках искалеченных вёсел, в то время как вспененная вода струями извергалась из её помп, в явном доказательстве повреждений ниже ватерлинии.

— Передать на «Хлещущую ящерицу» сигнал выйти из боя! — резко сказал Шейкир команде своих сигнальщиков.

— Слушаюсь, сэр, — подтвердил старший сигнальщик, и Шейкир оглянулся на Арбана.

— Мы всегда можем прикончить его позже, если он, конечно, не утонет сам, — прорычал он.

— Да, сэр. — Арбан кивнул, криво усмехнувшись. — Я думаю, что некоторые из наших шкиперов начинают забывать, что значит думать, как капёры!

— Тогда им лучше вспомнить. — Шейкир покачал головой. — Я так же полон решимости выполнить поручения Короля — я имел в виду, Императора — как и любой другой. Но во всём есть причина, Хэл. И даже если бы я совсем не беспокоился о деньгах, тратить время на атаку галер, которые уже покалечены — это лучший способ, который я могу придумать, чтобы позволить настоящим призам ускользнуть!

Арбан кивнул, и они оба вернулись к созерцанию убегающих галеонов перед ними… и трёх дельфиракских военных галер, которые всё ещё оставались более или менее целыми и отчаянно пытались прикрыть бегство торговых кораблей.

«Их капитаны — отчаянные», — признался сам себе Шейкир, пристально глядя на оставшиеся галеры. — «Они уже видели, что случилось с остальным эскортом, и всё равно пытаются задержать нас».

При текущем относительно лёгком ветре эти галеры могли бы помахать хвостом большинству атакующих черисийских капёров, если бы они решили сбежать. Некоторые из самых быстрых шхун, таких как «Хлещущая Ящерица» или «Кулак Черис», вероятно, были способны догнать их в любом случае, но большие, более медленные галеоны, такие как «Раптор», никогда не могли надеяться настичь их.

К счастью, дельфиракские галеоны, которые в действительности и были нужны капёрам, были значительно медленнее и менее мореходными, чем «Раптор» или три других галеона Шейкира. С их старомодными парусным вооружением и высоченными надводными бортами, они с таким же успехом могли быть морскими якорями, с точки зрения галер. Вся отвага мира не могла изменить того, что должно было случиться с этим конвоем, и командиры галер должны были понимать это, но всё же они упрямо оставались между капёрами и их добычей.

«Боевой Молот», лидирующий галеон «эскадры» Шейкира, был уже достаточно близко, чтобы начать атаку на самую заднюю галеру своими погонными орудиями. Ещё двадцать-тридцать минут, и он сможет перенести огонь и на галеоны. А шхуны «Гребень Ветра» и «Морской Поцелуй» уже обогнали торговые суда, держась ближе к наветренной стороне от галерного эскорта и находясь вне досягаемости их бортовых орудий. «Гребень Ветра», на самом деле, уже шёл наискось вниз по курсу на перехват лидирующего дельфиракского галеона, и галеры ничего не могли с этим поделать.

Панорама, как отметил Шейкир, могла бы составить великолепную картину. Хотя он никогда не проходил никакого формального обучения, у него была самостоятельно изученная, неафишируемая страсть к холсту и масляным краскам, и дальний уголок его сознания был занят зарисовкой всех деталей на будущее. Зелень океанской воды, постепенно переходящая в более глубокий и тёмный кобальт, тянулась по направлению к горизонту. Высокие белые облака плыли, как бесконечно высокие, бесконечно огромные галеоны, по ещё более глубокому морю синевы. Солнечный свет падал вниз, отражаясь от зелёно-голубого зеркала воды, касаясь грязно-белых струек порохового дыма, сверкая на шлемах, копьях, мечах и абордажных топорах. Сложные узоры из выветрившихся полотнищ парусов и вант, кильватерные следы и длинные паучьи ноги галер, баламутивших море, когда гребцы яростно налегали на вёсла. Явное визуальное воздействие моментов, подобных этому, затрагивало что-то глубоко внутри Лариса Шейкира.

Но какой бы впечатляющей ни была панорама, были практические вещи, требующие обдумывания, и он улыбнулся с холодным удовлетворением, когда пушечные ядра с «Боевого Молота» начали врезаться в лёгкую галеру.

Даже без своей подзорной трубы, он мог видеть, как весла по правому борту галеры замолотили во внезапном смятении, когда черисийский огонь начал рвать корабельную палубу. Более близкий звук артиллерии галеона поглотил отдалённый грохот орудий «Гребня Ветра», но клубы пушечного дыма, внезапно поднявшиеся над шхуной, сказали ему, что она также подошла к своей цели как минимум на дистанцию досягаемости орудий.

«А может, и нет», — сказал он себе. — «Мы же не хотим разбивать больше яиц, чем необходимо, поэтому она может просто хотеть многозначительно предложить, что пришло время лечь в дрейф, прежде чем она подойдёт к ублюдкам на расстояние стрельбы».

Честно говоря, Лариса Шейкира это бы вполне устроило. Он был взбешён так же, как и все остальные из-за Фирейдской Резни, но ещё он был прагматичным бизнесменом… и владельцем пятнадцатипроцентной доли в «Рапторе». Месть за хладнокровное убийство была прекрасной вещью, и он не стал бы притворяться, даже перед самим собой, что это не совсем то, чего бы он хотел. Но месть уже была на пути к Фирейду, приняв форму адмирала Рок-Айленда и его флота. Она прибудет достаточно скоро, а пока что были ещё и неоплаченные счета.

Цель «Боевого Молота» начала отставать от своих спутников, а её весла болтались всё сильнее и сильнее невпопад. — «Это всегда было одной из проблем с галерами», — подумал он с мрачным удовлетворением. Потеря паруса или, что ещё хуже, мачты могла повлечь за собой серьёзные последствия для любого галеона, но галера, идущая под вёслами, зависела от синхронизированных, тщательно контролируемых усилий буквально сотен гребцов. На борту корабля, подобного нынешней добыче «Боевого Молота», на каждом весле могло сидеть по четыре-пять гребцов, в то время как на самых больших галерах Черисийского Флота на каждой лопасти могло быть по десять человек, половина из которых смотрела в сторону кормы и толкала, а другая половина смотрела вперёд и тянула. Поддержание слаженной работы такого количества людей, как единой команды, даже в идеальных условиях могло быть задачей, приводящей в уныние.

Когда же между гребцов падало пятидюймовое ядро, калеча их, раскидывая между ними острые, как ножи, облака щепок, забрызгивая даже непострадавших людей кровью тех, кто всего лишь удар сердца до этого тянул рядом с ними то же самое весло, ни о каком организованном движении не могло быть и речи.

Загремели ещё пушки, так как «Морской Поцелуй» подошёл к торговым судам в кильватере «Гребня Ветра», и он оскалил зубы, когда один из галеонов — который, насколько он мог видеть, ещё даже не подвергся опасности обстрела — вдруг вытравил шкоты, обезветрив паруса в знак капитуляции.

— Я думаю, что мы почти в пределах досягаемости, чтобы помочь «Боевому Молоту», Хэл, — заметил он.

— Полагаю, вы правы, сэр. — Арбан вернул ему тонкую улыбку и коснулся левого плеча в салюте. — Я только пойду поговорю с артиллеристом и доведу это до его сведения, хорошо, сэр?

— Я думаю, что это была бы отличная идея, — согласился Шейкир, наблюдая, как первый офицер направляется вперёд, туда, где канонир «Раптора» суетился над погонными пушками на баке галеона.

Затем он снова обратил своё внимание на конвой, который был его призом. Всего в нём было шесть галеонов, а это означало, что у него было достаточно капёров, чтобы догнать каждого из них, и оставалось ещё два, чтобы прикончить галеры. Обычно Шейкир, как и любой благоразумный капёр, предпочитал оставлять галеры за кормой, как только они становились слишком искалечены, чтобы вмешиваться в его операции. В конце концов, в эти дни галеры стоили не так уж много. Они не перевозили ценных грузов, и ни один здравомыслящий черисийский адмирал даже не подумал бы о том, чтобы включить захваченную галеру в состав своего флота. Это означало, что возможности получить вознаграждение за приз практически отсутствовала, при том, что даже дельфиракская артиллерия могла привести к какому-то урону и — особенно — к жертвам.

В данном случае, однако, у него было полное намерение покончить с этими галерами… и получить от этого огромное удовлетворение. Он был бы склонен к этому при любых обстоятельствах, после того, что произошло в Фирейде. Тот факт, что император Кайлеб пообещал выделить ресурсы Короны для поддержки операций против Дельфирака, и тот факт, что Корона будет платить капёрам «призовые»[36] за экипажи захваченных или уничтоженных военных кораблей, точно так же, как это делалось с кадровыми экипажами Флота, означали, что они действительно получат прибыль. Конечно, капёры, о которых шла речь, также должны были принять правила Короны по присуждению призовых денег. По этим правилам корабли, доставлявшие призы, имели право на четвёртую часть их реальной стоимости, а остальная часть шла Короне, но это было совсем не плохо. Далеко не один капёр вернулся из плавания вообще без всяких призов. В конце концов, иногда фортуна просто бросала охотника, и дичь начинала становиться всё более редкой для всех. Но до тех пор, пока они будут курсировать в дельфиракских водах, Корона будет покрывать их операционные расходы и, по крайней мере, минимальную единовременную выплату командам их кораблей. При таких обстоятельствах сумма, которую они получали от призового суда[35], была бы чистой прибылью.

А это означало, что Шейкир мог исполнять свой патриотический долг, наказывая Дельфирак, а не гоняясь за обычно более богатыми призами из доларского или таросского торгового флота и всё же показывать спонсорам «Раптора» прибыль. Не такую большую, какую они могли бы получить с того же числа доларских призов, но, по крайней мере, надёжную.

Погонные орудия «Раптора» начали громыхать. Пороховой дым размеренно стелился по направлению, куда дул лёгкий ветерок, и ядра начали усеивать воду вокруг его цели белыми бурунами.

«Осталось недолго, друг», — злобно подумал Шейкир. — «И ты должен быть благодарен, что мы плывём по приказу Короны. Я, во всяком случае. Потому что если бы я плыл сам по себе, если бы это зависело от меня, не было бы никаких пленных. Но Император, слава Богу — человек, лучший, чем я. А это значит, что, когда придёт время, я не предстану перед судом Божьим с кровью от резни на руках».

Он ещё раз окинул взглядом художника небо, солнце, воду и корабли, потом отбросил эту мысль и повернулся к своему второму помощнику.

— Батарее левого борта, приготовиться, — холодно сказал он. — Думаю, через несколько минут у нас будет для них кое-какая работёнка.

— Капитан?

Шейкир поднял глаза, когда в дверях штурманской рубки появился Данкин Хиндирс, казначей «Раптора». Капитан изучал местные карты, прикидывая, куда бы ему направить свою охотничью свору, и заморгал от яркого солнечного света, освещавшего казначея, вставшего в открытой двери.

— Да?

— Капитан, я думаю, что может быть лучше вам выйти на палубу.

— Что? — Шейкир выпрямился. — Что-то не так?

— Всё в порядке, сэр, — сказал Хиндирс очень осторожным тоном. — Я просто боюсь, что сейчас будет немного шумно, и я подумал, что вы предпочтёте быть там, когда это произойдёт.

— Шумно? — Глаза Шейкира начали привыкать к яркому ореолу Хиндирса, и он нахмурился, когда заметил выражение лица казначея. Он выглядел, как немного неодобрительно подумал капитан, как человек, который проглотил паука и был не до конца уверен, что тот останется проглоченным. — Что происходит, Данкин?

— Только что к борту пристала шлюпка с «Гребня Ветра», — ответил Хиндирс. — Она принесла записку от капитана Жерека. Вместе с накладными на груз с одного из призов.

— И? — несколько нетерпеливо прорычал Шейкир.

— И есть причина, по которой эти галеры были так упрямы, сэр, — сказал ему Хиндирс. — Весь конвой был зафрахтован для дельфиракской Короны. Четыре галеона были загружены в основном припасами для кораблестроительного проекта Храма. Ещё один везёт несколько сот тонн медных и оловянных слитков, видимо, для отливки артиллерии, тоже для их нового флота. Я уверен, что Император и Флот будут очень рады увидеть все эти грузы. Но шестой вообще не был зафрахтован Дельфираком. Не по-настоящему. Он был зафрахтован «Рыцарями Храмовых Земель».

Нетерпение Шейкира внезапно испарилось, и он встал на пятки.

— Номер шесть не перевозил ни корабельных запасов, ни меди, ни олова, сэр. — Хиндирс покачали головой. — Он нагружен золотыми и серебряными слитками. Я ещё не знаю, сколько их, но то, что я могу оценить прямо сейчас, я думаю, почти наверняка будет заниженной оценкой. Он перевозил более чем шестимесячные платежи Храма для верфей, строящих новые галеры для Церкви в Фирейде. И, кроме того, Совет Викариев, по-видимому, санкционировал выплату субсидий портам, которые теряют больше всех денег из-за того, что они были закрыты для нашего судоходства. И, по словам шкипера галеона — который в эту минуту является очень несчастным человеком, капитан — есть также значительная сумма денег, которая предназначалась для выплаты пенсий членам семей тех храбрых дельфиракцев, которые были убиты этими мерзкими черисийцами.

— Лангхорн! — пробормотал Шейкир. Приз, подобный тому, что описал Хиндирс, доставался капёру, возможно, один раз в жизни, и он почувствовал внезапное покалывание богатства, пробежавшее по его нервам. Но потом выражение его лица резко изменилось.

— Лангхорн! — повторил он совсем другим тоном, и Хиндирс резко хмыкнул.

— Да, сэр. Это одна из причин, по которым, как я ожидаю, будет шумно, когда я скажу людям.

— Слово «шумный» может и не описать этого, — кисло сказал Шейкир, когда его более ранние мысли вернулись к нему. «Раптор» и другие корабли, действовавшие вместе с ним, действовали под патентом Короны. Это означало, что Корона собиралась прикарманить три четверти стоимости корабля с сокровищами, в то время как капёры, которые фактически захватили его, получат только четверть, чтобы разделить между собой.

«Знаешь, Ларис», — сказал он себе, — «это просто удивительно, насколько лучше эти условия звучали для тебя час назад?»

— Ну что ж, — сказал он наконец, кладя свой пропорциональный циркуль[37] на раскрытую карту, — полагаю, мне лучше пойти. — Он уловил некоторое отсутствие энтузиазма в собственном голосе и криво улыбнулся Хиндирсу. — Вряд ли люди будут громко петь осанну, когда мы напомним им о призовом суде, не так ли?

— Да, сэр, я бы сказал, что это довольно благоразумное предсказание, — согласился Хиндирс.

— На самом деле я их не виню, — признался Шейкир. — С другой стороны, судя по тому, как ты всё описал, даже четверть от общей суммы, распределённой между каждым матросом и корабельным юнгой, все равно составит для большинства из них по меньшей мере четырёх или пятилетний заработок.

— Я понимаю это, сэр, — сказал Хиндирс и ободряюще улыбнулся. — Вы просто продолжайте говорить им об этом. Я уверен, что к тому времени, когда этим корабельным юнгам исполнится пятьдесят или шестьдесят лет, они согласятся с этим, не жалуясь.

III Теллесбергский Дворец, Город Теллесберг, Королевство Черис

Во многих отношениях, сэйфхолдийская музыка не сильно отличалась от музыки, которую Нимуэ Албан знала во время своей биологической жизни. С другой стороны, она была… странной.

«Да, определенно странной», — подумал Мерлин, снова стоя на своём посту, чтобы присматривать за королём — «Нет, дурачок», — напомнил себе он ещё раз, — «за императором» — и его женой.

Знакомая часть включала целый ряд струнных инструментов из прошлого человечества: гитары, скрипки, виолончели, альты, даже балалайки и (по крайней мере, здесь, в Черис) банджо. Лично Мерлин прекрасно мог обойтись без банджо. Большая часть традиционных медных и духовых инструментов всё ещё была в ходу, хотя были добавлены несколько новых. Или, как подозревал Мерлин, возможно более правильнее было бы сказать, что были воскрешены некоторые очень древние. В конце концов, казалось маловероятным, чтобы жители Сэйфхолда всего за восемь с половиной веков смогли возродить все музыкальные разновидности, которые человечество укрощало на Терре более пятидесяти тысяч лет. Один из инструментов, с которым Мерлин не был знаком, был медным, его труба была такой длинной, что для марширующего варианта требовался второй музыкант, чтобы помочь нести её, но играли на нём с использованием всё того же языка и контроля дыхания, что и на горне Старой Земли[38]. Был ещё один, похожий на валторну, скрещённую с тубой. Затем шли деревянные духовые — пикколо, флейты и дудки — не говоря уже о пианино, органах различных церквей и соборов, и даже клавесинах. Хорошо были представлены и ударные инструменты: барабаны, тарелки, ксилофоны (особенно в Чизхольме) и всё, что было между ними.

А ещё были волынки. На самом деле было несколько их вариантов, начиная с многотрубной версии, с которой Нимуэ была знакома, и кончая весьма своеобразным изящным изделием, в котором мешок с традиционными волынками был скомбинирован с чем-то очень похожим на тромбон.

Но особенно Мерлина поразили не столько сами инструменты, сколько комбинации инструментов, которые предпочитали сэйфхолдийцы. Например, Нимуэ Албан никогда не представляла себе концерт, написанный для гитары, банджо, дудки, барабанов и волынок. Мерлину, к сожалению, больше не нужно было это представлять.

Было ещё несколько сочетаний и комбинаций, которые иногда заставляли его задуматься, не повлияла ли какая-то причудливая генетическая девиация на слух сэйфхолдийцев. Это был единственный ответ, который он мог придумать для теоретически мелодичных смесей, которые они придумали.

К счастью, музыка, предпочитаемая для официальных танцев, подобных тому, что танцевали в данный момент, стремилась быть несколько более сдержанной и обычно основывалась на комбинации инструментов, которые не оставляли Мерлину ощущения, будто его искусственный слух подвергся нападению тупого музыкального инструмента. На самом деле, музыка, которую играл в данный момент оркестр, рассевшийся вдоль одной из стен большого бального зала Теллесбергского дворца, была почти успокаивающей. Она немного напоминала Мерлину музыку вальса, хотя она также включала то, что Нимуэ назвала бы «свинг-бит»[39].

Мерлин был так же рад, что ему не нужно было танцевать с остальными. Нимуэ была превосходной танцовщицей, и она всегда наслаждалась возможностью потанцевать, когда та выпадала на её долю. Мерлин, с другой стороны, никогда не обучался техникам сэйфхолдийских танцев… которые, казалось, включали в себя как танцы похожие на вальс, так и что-то вроде кадрили[40] на стероидах, смешанной с танго и чем-то, что напоминало ему о том, что когда-то называлось «Чарльстон»[41]. Как танцоры из плоти и крови выживали в климате Теллесберга, было одной из тех загадок, которые не поддавались рациональному объяснению.

Некоторые из его товарищей-гвардейцев иногда возмущались — или, возможно, лучше было сказать сожалели — обязанностями, которые заставляли их стоять на страже во время празднеств, подобных сегодняшнему. Мерлин этого не делал. Если бы на него надавили, он бы признался, что не понимал, несмотря на свой опыт как одного из личных телохранителей кронпринца Кайлеба, что личный оруженосец короля Черис проведёт такую большую часть своей жизни, просто стоя рядом и выглядя достаточно угрожающе, чтобы предотвратить любую мысль о нападении на королевскую персону. Превращение Кайлеба из короля в императора так же не облегчило эти конкретные требования.

Но, в то время как ноги его товарищей-гвардейцев могли болеть, искусственные сухожилия Мерлина Атравеса никогда не чувствовали усталости, если только он сам этого не хотел. И в то время, как те же самые товарищи-гвардейцы могли иногда думать о чём-то ещё, что они могли бы делать в то же самое время, Мерлин был фактически благодарен за иногда бесконечные периоды, которые он проводил, стоя перед дверью залы или у стены позади кресла или трона Кайлеба. В конце концов, у него никогда не было достаточно времени, чтобы адекватно просмотреть записи от буквально сотен дистанционных датчиков, которые развернули его СНАРКи. Быть одарённым большими промежутками времени, когда он мог просто стоять на одном месте и просматривать лакомые кусочки разведданных, отмеченные Сычом для оценки человеком (или, по крайней мере, Мерлином), было приятно. Тот факт, что Нимуэ всегда была способна к многозадачности и что Мерлин мог делать то же самое, означал, что он мог просматривать записи, одновременно следя за Кайлебом. При других обстоятельствах у него даже не возникло бы искушения сделать это, но, будучи всего лишь одним из четырёх или пяти человек подразделения охраны Теллесбергского дворца, он был готов рискнуть, работая на несколько процентов меньше своих возможностей, пока изучал передачи от Сыча. Особенно когда эта «полная способность» включала в себя многократно увеличенную человеческую силу, усиленный слух и скорость реакции, возможную для того, чьи нервные импульсы двигались в сотни раз быстрее, чем у любого органического человека.

В данный момент, учитывая плотную, сверкающую толпу, которая заполнила большой бальный зал до отказа, просмотр отчётов с жучков был последней вещью, о которой он думал. Он действительно не ожидал отчаянного нападения на Кайлеба или Шарлиен, но огромное количество людей, собравшихся вместе, могло обеспечить очень эффективное прикрытие для убийцы с ножом, поскольку покушение на архиепископа Мейкела сделало это слишком ясным. В данном случае это не обязательно должен был быть какой-то фанатик-самоубийца из Храмовых Лоялистов. Размер толпы сам по себе мог обеспечить достаточное прикрытие для любого убийцы, достаточно хладнокровного, чтобы смешаться с ней, как только он нанесёт смертельный удар.

«Ты ведь знаешь», — довольно сурово сказал Мерлин сам себе, — «что у тебя есть склонность смотреть на эти праздники с тёмной стороны?»

В этом вопросе к самому себе была несомненная доля правды. При жизни Нимуэ, вечера подобные этому обладали почти неистовой аурой.

Все присутствующие на них знали, что Гбаба где-то там, снаружи, и что человечество проигрывает. Что каждый официальный бал, на котором они присутствовали, был одним из немногих последних балов, на которых когда-либо сможет побывать любой человек. Это, мягко говоря, угнетающе влияло на праздник.

По крайней мере, для Нимуэ. Хотя возможно это было так только потому, что она была достаточно чувствительна к настроениям других и толпы людей вокруг заставляли её чувствовать это угнетающее чувство смертности. Мерлин иногда думал, что так оно и было, учитывая, что Нимуэ предпочитала сольные формы развлечений. Парусный спорт, например. Скалолазание, дельтапланеризм, походы. Чтение, или разбрызгивание краски по холсту. Словно она провела ограниченное количество лет, доступных ей, впитывая естественную вселенную через самые её поры.

На самом деле слабый призрак некоторых из тех веяний напряжённости, порождённой Гбаба, присутствовал в эти дни в Черис. Даже самые ярые сторонники Кайлеба должны были иногда испытывать чувство страха, когда он или она размышляли о шансах на выживание Черис. Вхождение Чизхольма и Изумруда в состав новорождённой Черисийской Империи, очевидно, увеличило их, но, учитывая тот факт, что по меньшей мере восемьдесят процентов человеческой расы жили на одном из материковых континентов под прямым контролем Церкви Господа Ожидающего, удвоение черисийского населения на самом деле не сильно изменило общие шансы.

Однако сегодня вечером никто, казалось, не думал о плохом. Полированный пол бального зала, выложенный чёрным мрамором и инкрустированный мотивом геральдического кракена Королевства Черис из тёплого, медово-золотого мрамора с Хребта Ящерицы в герцогстве Армак, мерцал в свете огней бесчисленных канделябров. Мрамор был подобен глубокому, тёмному бассейну, чья поверхность отражала танцующих на нём, и эти танцоры сверкали и переливались в этом свете своими собственными нарядами, отбрасывая красные, синие и золотые отблески рубинов, сапфиров и топазов. Золотые и серебряные цепочки, золотая вышивка, шелестящий хлопковый шёлк и ещё более дорогой шёлк из стального чертополоха…

Ухо, ориентированное на получение прибыли — а ухо какого черисийца не было ориентированно таким образом? — могло буквально услышать сладкий, музыкальный перезвон всех тех монет, которые перешли из рук в руки, чтобы создать это великолепное, кружащееся взаимосочетание ткани, драгоценных металлов и камней.

Например, шёлк из стального чертополоха, который до недавнего времени был почти недосягаем за пределами Империи Харчонг, сегодня вечером был представлен в заметном количестве. Технология хлопкоочистительной машины, которую Мерлин предложил Эдвирду Хоусмину и Рейяну Мичейлу, действительно оказалась способной извлекать крошечные, колючие, ядовитые семена из сырых волокон стального чертополоха. В отличие от хлопкового шёлка, стальной чертополох должен был проходить через процесс очистки несколько раз, каждый раз используя всё более тонкий гребень, чтобы извлечь все семена, так что, казалось, он останется более дорогим из них, несмотря на то, что стальной чертополох рос быстрее, чем хлопковый шёлк, и в гораздо большем диапазоне климатических условий. Но его цена уже начала падать, несмотря на все усилия Мичейла увеличить предложение только постепенно. На самом деле, Мичейл даже предположил, что стоимость материала может упасть достаточно далеко, чтобы его можно было рассматривать как основу для парусины.

Сама мысль об этом показалась Кайлебу и графу Острова Замка нелепой, но они пришли к выводу, что на самом деле в пользу этого говорило многое. Во-первых, стальной чертополох был почти неразрушим и обладал замечательной устойчивостью к гниению и фактическим иммунитетом к плесени, поэтому даже если первоначальные затраты на покупку и могли быть высокими, затраты на замену могли быть намного ниже. Кроме того, он был невероятно прочен, прочнее всего, что появившееся на Терре человечество смогло создать до появления искусственных волокон. В сочетании с его необычайно тонким переплетением[42], которое давало бы ему значительное преимущество в движущей силе по сравнению с парусом сделанным на основе любого другого органического материала, который когда-либо производился на Земле, это было хорошим аргументом за эту «нелепую» идею.

Однако сегодня вечером, любое предположение о том, что самая благородная и дорогая ткань, когда-либо известная на Сэйфхолде, может быть использована в таких плебейских целях, было бы встречено со смешанным недоверием и ужасом гостями, демонстрирующими своё богатство и изысканность гардероба тем, что они одели наряды из неё на самое важное, после коронации Кайлеба и его свадьбы с Шарлиен, светское событие года.

Однако виновники торжества в данный момент не танцевали, и губы Мерлина искривились от ироничного сочувствия, когда он посмотрел в их сторону. Кронпринц Жан и его будущая жена, принцесса Мария, сидели рядышком, наблюдая за танцующими. Тот факт, что Жану было пока меньше одиннадцати сэйфхолдийских лет от роду — чуть больше десяти стандартных лет — в то время как Марии было почти девятнадцать сэйфхолдийских, делал их плохо подходящей для танцпола парой. Мария была не особенно высокой для своего возраста (что, как подумал Мерлин, было неудивительно, учитывая её происхождение), но всё же она была на добрую часть фута выше Жана, хотя он уже демонстрировал обещание соответствовать дюймам Кайлеба.

Тем не менее, они с удивительной грацией станцевали первый танец этого вечера. На самом деле Мерлин был поражён тем, как спокойно они оба сумели выглядеть под пристальными взглядами всего королевского и императорского двора. Без сомнения, помог тот факт, что они были воспитаны и обучены буквально с колыбели для моментов подобных сегодняшнему вечеру, но он всё равно был удивлён их очевидным самообладанием, когда они кружились во вступительном танце бала в честь их официальной помолвки.

Только позже он понял, что Мария намеренно (и удивительно умело) отвлекала мысли своего более юного наречённого от главного напряжения вечера. Несмотря на разницу в их возрасте, она казалась искренне довольной помолвкой, и не только потому, что ей предстояло выйти замуж за нынешнего наследника Черисийского трона. Мерлин искренне сомневался, что она лелеет какие-то знойные романтические мысли к одиннадцатилетнему мальчику, но Жан ей явно нравился. И, как заметил Кайлеб, разница в их возрасте — всего шесть с половиной стандартных лет — была далеко не редкостью, когда речь шла о государственных браках по договорённости.

Жан, со своей стороны, собрался серьёзно надуться, когда ему сообщили, что старший брат собирается женить его на самой старшей дочери Нармана Изумрудского. Жан не был расположен благосклонно смотреть на всё, что происходило из Изумруда или Корисанда, даже до смерти отца. Со времени Битвы в Заливе Даркос эта ненависть довольно тревожно усилилась. Но то, что Мария была намного старше его, и обладала фигурой, созревающей в чрезвычайно интригующие контуры, помогло обесцветить, по крайней мере, часть изумрудского пятна, прилипшего к ней. Открытие же, что она разделяет его любовь к книгам и что, несмотря на разницу в возрасте и свой несомненный (и очевидный) интеллект, она не проявляет абсолютно никакой склонности говорить с ним свысока, ещё больше устранило это пятно в глазах Жана. Княгиня Оливия, мать Марии, была ещё одним фактором в пользу помолвки. Она была темнее, чем покойная мать Жана, но в ней было много такого, что напоминало осиротевшему кронпринцу королеву Жанейт.

«Реакция, которую Мария вызвала у старших подростков мужского пола королевского двора, окончательно утвердила одобрение Жаном этого соглашения», — подумал Мерлин, и его губы снова изогнулись в улыбке. К счастью, принцесса унаследовала свою фигуру и цвет лица от матери, а не от отца. Ей предстояло стать такой же стройной, как и княгиня Оливия, но она уже давно миновала эту жеребячью, неуклюжую стадию юности, и, если Мерлин не ошибся, она, скорее всего, могла оказаться ещё более соблазнительно сложенной, чем её мать. По крайней мере, несколько благороднорожденных черисийских подростков, казалось, испытывали некоторые трудности, сдерживая слюни всякий раз, когда она грациозно проходила мимо них. На самом деле она, казалось, без особых усилий вызывала у самца своего вида отклик, которому Нимуэ Албан в свои семнадцать лет позавидовала бы каждой гормонально активированной косточкой в своём теле. Жан быстро заметил, как его предполагаемая помолвка с ней подняла его акции среди старших сверстников, чего не смог сделать даже его новообретённый статус кронпринца Черис.

«Я думаю, это ещё одна из идей Кайлеба, которая очень хорошо сработает», — сказал сам себе Мерлин, чьи сапфировые глаза наблюдали за императором Кайлебом и императрицей Шарлиен, грациозно кружащимися на танцполе. — «Хотя я очень сомневаюсь, что Жан действительно осознаёт все политические последствия этой помолвки. И даже если осознаёт, я не думаю, что они имели бы для него большое значение… уж точно, не такое большое, какое имеют эти его возбуждающие гормоны! Но вот все остальные понимают эти последствия слишком хорошо. Учитывая формальные положения договоров, на которых основывается Империя, маловероятно, что внук или внучка Нармана когда-нибудь унаследуют имперскую корону, даже если что-то случится с Кайлебом в предстоящей военной компании. Но независимо от того, произойдёт это или нет, этот брак гарантирует его тесную связь с домом Армак, и многие люди, которые больше всего беспокоились об Изумруде как об угрозе Черис, просто в восторге от того, что вместо этого Нарман работает на Черис».

Такие, как сам Мерлин. Возможно, он был немного меньше других удивлён преимуществами, которые Нарман привнёс в совет Кайлеба и Шарлиен, но то, что Нарман работал на Кайлеба, а не пытался убить его, лишь сделало его ещё более счастливым. Отвлечь кого-либо от убийства императора было уже само по себе полезно; получить полноценную поддержку кого-то столь же раздражающе способного, каким оказался Нарман, было полезным ещё больше. Мерлин никогда не сомневался, что бывают моменты, когда Нарман глубоко сожалеет о том, что его многолетние заговоры и интриги против Черис так внезапно — и безрезультатно — закончились. Тем не менее, он справился с этим почти так же хорошо, как если бы выиграл, особенно учитывая, что «Группа Четырёх» решила сделать его лакеем Гектора, и он казался довольно удивлённым тем фактом, что ему действительно нравились Кайлеб и Шарлиен. В данный момент, ему было более удобным признавать, что он симпатизирует Шарлиен, чем Кайлебу, но как только оставшиеся взъерошенные пёрышки его мужского эго пригладятся, он, вероятно неохотно, признает (по крайней мере, княгине Оливии), что Кайлеб, по крайней мере, в меру симпатичен сам по себе.

«И держу пари, Оливия вряд ли скажет «Я же тебе говорила» больше двух-трёх раз». — Мерлин усмехнулся про себя от этой мысли, затем проверил свой встроенный хронометр.

Ещё пара часов, и затем бал начнёт заканчиваться. В основном, хотя никто не собирался признаваться в этом, потому что уже давно прошло время отхода предполагаемого жениха ко сну.

— Ну, похоже всё складывается достаточно хорошо. — Император Кайлеб сделал глоток из чаши с пуншем, пока они с императрицей восстанавливали дыхание. Незаметно возникшая стена из Имперских Гвардейцев фактически предоставила им несколько мгновений подлинного уединения, и он усмехнулся, глядя на своего младшего брата. — Жан был уверен, что это будет катастрофа, — добавил он.

— Неудивительно, учитывая то, как большинство твоих людей, похоже, проводило время, говоря об Изумруде и принце Нармане всё то время, что он себя помнит. — Шарлиен шмыгнула носом. — Я не пытаюсь сказать, что они были несправедливы, но ожидать, что мальчик в возрасте Жана подпрыгнет от радости, когда узнает, что его собираются женить на дочери людоеда, было бы глупо.

— Я знаю. — Кайлеб снова усмехнулся. — С другой стороны, удивительно, как быстро он начал приходить в себя, как только её увидел.

— Разве не ты говорил мне, что был приятно удивлён тем, как сложился твой брак по расчёту?

— Перестань напрашиваться на комплименты, дорогая. — Кайлеб поднёс её руку к своим губам и поцеловал в тыльную сторону запястья, улыбаясь ей глаза в глаза. Затем он выпрямился. — Я не сказал, что был приятно удивлён, — продолжил он. — Я сказал, что испытал приятное облегчение.

— Я так и знала, что это было что-то тактичное, — сухо сказала Шарлиен. — Ну, — лукаво улыбнулась она, — я надеюсь, что благородная и самоотверженная решимость, которую я проявила, чтобы произвести на свет наследника нашей новой династии, убедила вас, что я не чувствую себя слишком уж мученицей международной политики.

Шарлиен покраснела. Надо было очень внимательно вглядеться, чтобы разглядеть румянец на её щеках, учитывая освещение и её лицо цвета старинной слоновой кости, но Кайлеб заметил это, и его улыбка превратилась в ещё более широкую ухмылку. Шарлиен протянула руку и треснула ему по костяшкам пальцев веером — который был в Черис практической необходимостью, а не просто модным аксессуаром — а затем обнаружила, что с трудом сдерживает приступ хихиканья, так как он многозначительно подмигнул ей. Дело было в том, что пылкость Кайлеба была… поразительной, как она сказала сама себе с лёгким, но простительным самодовольством. Он не только необычайно хорошо выглядел, но и был молодым, подтянутым, и тренированным воином, со всей крепкостью телосложения и… стойкостью, которая подразумевалась. Возможно, до своего замужества ей и приходилось избегать каких-либо осложнений или любых намёков на потенциальный скандал, но они вдвоём довольно ловко навёрстывали упущенное время. Более того, почти все в Черис, казалось, были рады за них обоих, а это случалось крайне редко, когда член королевской семьи привозил домой «эту иностранку» в качестве своей невесты.

— На самом деле, мне в голову приходила мысль, что ты смог смириться со своей судьбой, — сказала она ему через мгновение. — И, — добавила она более мягким голосом, — я тоже.

— Я рад, — просто сказал он.

— Ну, ладно, — она слегка покачала головой, — вернёмся к будущему бракосочетанию твоего младшего брата. Я думаю, он уже «смирился со своей судьбой». — И, — добавила она откровенно, — учитывая фигуру Марии, я бы удивилась, если бы это было не так. Пусть он молодой, но он определённо мужчина! Похоже, это передаётся по наследству.

— Во всяком случае, так всегда говорил отец, — согласился Кайлеб.

— А ваш отец, скажите на милость, Ваше Величество, не говорил ли вам так же, что может быть неплохой идеей присматривать за вашей младшей сестрой?

— За Жанейт? — Кайлеб моргнул. — А что там с Жанейт?

— Мужчины! — Шарлиен покачала головой. — Даже самые лучшие из вас, кажется, думают, что всё, что вам нужно сделать, это ударить себя в волосатую грудь, чтобы заставить выбранную вами женщину упасть в обморок и в ваши мужские объятия! Неужели никому из вас не приходит в голову, что у нас, женщин, тоже есть свой разум?

— Поверьте мне, миледи, — искренне сказал Кайлеб, — если бы моя мать позволила какой-нибудь глупой идее, что вы не можете принять, укорениться в моём мозгу, первые несколько дней брака с вами развеяли бы мои заблуждения на этот счёт. Но какое, собственно, это имеет отношение к Жанейт?

— Разве ты не видел, как она смотрит на Нармана Младшего? — сказала Шарлиен, и глаза Кайлеба расширились.

— Ты же не серьёзно!

— Я никогда не была более серьёзной, мой дорогой. — Шарлиен покачала головой. — Она ведь на три года старше Жана, ты же знаешь. Поверь мне, она ещё лучше, чем он сейчас, знает, насколько… интересен противоположный пол. Мало того, она видит, как все остальные женятся направо и налево. Я не говорю, что она лелеет непреодолимую потребность броситься в объятия молодого Нармана. Если уж на то пошло, я нисколько не удивлюсь, если в ближайшие несколько месяцев кто-то другой вытеснит его из её мыслей. Но учитывая её и его место в обществе, он — единственный юноша здесь, в Теллесберге, которого она могла бы реально рассмотреть. И дело в том, что он действительно не так уж плохо выглядит. Если уж на то пошло, я действительно могу понять, что княгиня Оливия находит в его отце, хотя Нарману-старшему не помешало бы немного сбросить вес. Примерно половину веса его тела.

— Боже мой, ты серьёзно! — Настала очередь Кайлеба покачать головой. Потом он нахмурился. — Полагаю, в каком-то смысле это может быть выгодный брак, — медленно произнёс он.

— Мне неприятно думать в хладнокровных династических терминах, Кайлеб, — ответила Шарлиен уже более серьёзным тоном, — но как бы это ни было выгодно, я сильно подозреваю, что в случае с Жанейт — и, возможно, довольно скоро — может представиться ещё более выгодная партия.

— Да? — Он приподнял бровь в её сторону, и она мягко взмахнула веером. — Брак между Жаном и Марией и так уже свяжет дома Армак и Бейтц воедино, — заметила она. — Я думаю, что Нарман Младший на самом деле довольно приятный молодой человек, но не думаю, что мы должны посадить Жанейт на Изумрудский трон в качестве принцессы-консорта только для того, чтобы обеспечить его будущую верность императорской короне. Он достаточно умён, чтобы понимать преимущества этого, и, к тому времени, когда он займёт трон, Изумруд уже будет частью Империи на протяжении десятилетий, а он и его семья будут глубоко вовлечены и связаны обязательствами по её управлению. Я не думаю, что у него будет хоть малейший мотив или склонность быть кем-то, кроме верного сторонника Короны. Но Корисанд будет совсем другим делом. Если уж говорить начистоту, я бы ни за что не доверилась ни одному члену дома Гектора настолько, чтобы бросить одну из этих новых пушек барона Подводной Горы. Слишком много крови было пролито между Корисандом и домами Армак и Тейт, и Корисанд не собирается мирно и добровольно влиться в Империю. Не знаю, как ты, но учитывая всё это, я никогда не смогла бы доверять ни одному из детей Гектора, тем более самому Гектору.

— Боюсь, я согласен с тобой, — сказал Кайлеб, и его ноздри раздулись. — На самом деле, это иногда вызывает у меня кошмары. У меня не хватает духу, чтобы перебить всех возможных претендентов на корисандийский трон, но я вовсе не уверен, что простого устранения с него Гектора и сохранения жизни его детям, чтобы они замышляли против нас заговор — или были использованы в качестве марионеток кем-нибудь другим… вроде Замсина Трайнейра или Жаспера Клинтана, например — будет достаточно.

— Я совершенно уверена, что это не так, — резко ответила Шарлиен. — Я не больше, чем ты, склонна к убийству детей, ради того, чтобы они не представляли собой потенциальной угрозы в будущем, но факт остаётся фактом: мы несём за это ответственность. Ничего не закончится, когда мы получим голову Гектора. Вот о чём я думаю, когда речь заходит о Жанейт.

— И о чём же именно? — спросил Кайлеб, но по его тону можно было догадаться, что сейчас он неплохо следит за ходом мысли Шарлиен.

— О том, что нам нужно найти какого-нибудь корисандийского дворянина, достаточно популярного в Корисанде, чтобы иметь хоть какой-то шанс постепенно завоевать общественное признание в качестве нашего вассала и князя Корисанда, но достаточно умного — или, во всяком случае, достаточно прагматичного — чтобы понять, что мы не можем позволить ему выжить, если он не будет верным вассалом. А затем нам нужно будет привязать его к себе как можно теснее. Что вполне может означать…

Она позволила своему голосу затихнуть, и Кайлеб кивнул. Это был совсем не счастливый кивок.

— Я понимаю твою логику, — признал он. — И всё-таки, мне неприятно думать о том, чтобы вот так хладнокровно выставить Жанейт на брачный аукцион.

— Это остановило тебя от того, чтобы сделать предложение той, с кем ты никогда даже не встречался? — мягко спросила она. — Это помешало тебе сделать то же самое с Жаном?

— Нет, но это…

— Это совсем другое, — закончила она за него. — Кайлеб, я думаю, что действительно люблю тебя, но говоря полностью откровенно, это не было чем-то, на что я рассчитывала, и это не было необходимо. Ты можешь честно сказать мне, что для тебя всё было по-другому?

— Нет, — мягко признался он.

— Но Жанейт — твоя младшая сестра. — Шарлиен чуть задумчиво улыбнулась. — Иногда я жалею, что у меня не было хотя бы одного родного брата, просто чтобы я могла по-настоящему испытать то, что ты сейчас чувствуешь к Жанейт. Конечно, если бы он у меня был — и особенно если бы это был младший брат — Мареку было бы ещё труднее удержать меня в живых и на троне, я полагаю. Но дело в том, что ты был достаточно безжалостен, чтобы заключить необходимый государственный брак для себя, и ты был достаточно безжалостен, чтобы сделать то же самое с Жаном, по тем же причинам. Если придёт время, любовь моя, ты примешь такое же решение за Жанейт. Я только надеюсь, что это сработает так же хорошо для неё, как и для нас, и как это кажется вероятным для Жана и Марии.

— И каковы, по-твоему, шансы на это? — спросил он ещё тише.

— Честно? — Она бестрепетно встретила его взгляд. — Не очень высокие, — сказала она затем. — То, что ты и я способны на большее, чем просто терпеть друг друга, потому что мы должны это делать, уже даёт нам преимущество в этой игре, Кайлеб. То, что Мария выглядит как идеальная супруга для твоего младшего брата, даёт нам ещё большее преимущество. Но это должно где-то закончится, ты же знаешь.

— Да, знаю, — почти прошептал он, и она потянулась, чтобы сжать его руку.

— Как бы там ни было, в конце концов, нам незачем спешить этому навстречу, — сказала она ему. — Один из самых первых уроков, которые преподал мне Марек, когда я унаследовала корону, заключался в том, что проблемы сами себя с течением времени не разрешат. Я не пытаюсь внушить тебе, что ты должен начать строить козни о том, за кого ты собираешься выдать Жанейт замуж прямо сейчас. Я только предполагаю, что с твоей стороны было бы разумно не поощрять никаких возможных стремлений с её стороны в это время.

Кайлеб мгновение смотрел на неё и уже начал открывать рот, чтобы что-то сказать. Потом передумал и поднял её руку, чтобы поцеловать ещё раз. Она посмотрела на него, явно задаваясь вопросом о чём он начал говорить, но он лишь покачал головой и снова улыбнулся.

«Мне бы очень хотелось рассказать тебе, насколько необыкновенно произошедшие события доказали, что Мерлин был прав, когда посоветовал мне сделать тебя своим партнёром, а не просто женой», — подумал он.

— Я думаю, что всё прошло довольно хорошо, — повторил Кайлеб позже тем же вечером, обращаясь к совершенно другой аудитории.

Шарлиен отправилась в постель, а он обнаружил, что с тех пор, как женился, он чувствует гораздо меньше соблазна сидеть допоздна, выпивая слишком много вина или перебрасываться большим количеством плохих шуток с Мерлином, или каким-нибудь другим приятелем. Однако в данный момент у него не было особого выбора, и он, архиепископ Мейкел, Ражир Маклин, и Мерлин сидели на балконе дворца, потягивая деснерийское виски и глядя на звёзды. Далёкие огоньки — каждый из которых, как он теперь знал, был светилом столь же яростно ярким, как и солнце самого Сэйфхолда — сверкали подобно драгоценным камням на бархатном своде небес, в той прохладной тишине, которая наступает только в предрассветные часы. Вряд ли такая обстановка ассоциировалась бы у большинства людей со встречей императора с тремя его самыми доверенными советниками, но это вполне устраивало Кайлеба. Если уж ему нужно было заниматься государственными делами вместо постельных, он, по крайней мере, мог делать это с максимальным комфортом.

— Собственно говоря, я и сам думаю, что всё прошло неплохо, — согласился Стейнейр.

— И есть ещё одна хорошая вещь, если вы простите мне мои слова, Ваше Величество, — вставил Маклин. — Я очень рад, что это конкретное соглашение было заключено и единогласно принято задолго до того, как вы отправились в плавание, чтобы вторгнуться в Корисанд.

Мерлин кивнул, хотя замечание доктора показало гораздо большую степень прагматизма и политической осведомлённости, чем он ожидал от него услышать. Он всегда знал, что вечно ошеломлённый взгляд, которым Маклин одаривал весь остальной мир, был обманчивым, но он никогда не понимал, насколько острыми у старика могут оказаться способности к политическому анализу, когда он решит поупражняться в нём.

«И он упражнялся в нём гораздо чаще с тех пор, как Кайлеб перевёл Королевский Колледж во Дворец, не так ли?» — подумал Мерлин. — «Ну, и поскольку, Братство дало ему доступ к полной истории Святого Жерно».

Судя по следующим словам Кайлеба, та же мысль вполне могла промелькнуть и в мозгу императора.

— Я согласен с вами, Ражир, — сказал он. — Но это возвращает меня к тому, что меня беспокоит в последнее время. Я собираюсь покинуть королевство в течение ближайших пятидневок. И Шарлиен будет править как мой регент, с Рейджисом в качестве её первого советника. Вам не кажется, что настал момент, когда Братству пора решиться и позволить мне рассказать хотя бы одному из них всю историю?

У Маклина хватило чувства здравого смысла держать рот на замке. Тон Кайлеба был определённо обходительным, но это только подчёркивало самый настоящий гнев в глубине его карих глаз.

— Кайлеб, — сказал Стейнейр, взглянув на Мерлина, — я понимаю твоё нетерпение. Правда, понимаю. Но просто неразумно ожидать, что Братство примет это решение так быстро.

— При всём моём уважении, Мейкел, я не согласен, — решительно заявил император. Стейнейр начал было снова открывать рот, но Кайлеб поднял руку в жесте, который, хотя и был далёк от невежливого, несомненно, был властным, и продолжил говорить.

— Дело в том, что Мерлин был абсолютно прав, когда говорил мне, насколько умна эта женщина, — сказал он. — На самом деле, если уж на то пошло, я думаю, что Мерлин недооценил её. Она не просто «умна» — она чертовски больше, чем это, и, пока мы держим её в неведении о чём-то таком фундаментальном, это лишает нас одного из наших самых ценных ресурсов. Но, кроме этого, она, как я полагаю, я упоминал ранее, моя жена, а также Императрица Черис. Как Императрица, она совершенно определённо, как говорит Мерлин, «должна знать». А как моя жена, она имеет полное право ожидать от меня открытости и честности по отношению к ней, особенно когда речь заходит о таких фундаментальных вещах, как эта!

В течение нескольких секунд все трое молчали. Затем Мерлин откашлялся, что, несмотря на напряжение, вызвало у Кайлеба невольную усмешку. Хоть Император всё ещё не мог полностью понять всё, что было связано с концепцией ПИКА, но он знал, что у Мерлина никогда не будет никакой физической потребности откашливаться.

— Во-первых, Кайлеб, позволь мне сказать, что я полностью с тобой согласен. Но, как бы глубоко я ни был с тобой согласен, есть определённые практические реалии, которые мы просто не можем игнорировать. И одна из них заключается в том, что Братство всё ещё обеспокоено твоей возможной «юношеской порывистостью». Давай посмотрим правде в глаза: ты только что женился на красивой, умной и — прости меня за эти слова — сексуальной молодой женщине. Ничто не могло быть более естественным для тебя, чем быть одурманенным ею. Или, по крайней мере, все эти факторы, подтолкнули тебя к принятию чего-то меньшего, чем осторожное, полностью взвешенное решение, когда речь идёт о ней.

— Дерьмо кракена, — резко ответил Кайлеб. — О, я полагаю, что достаточно взрослый, зашоренный человек, давший обет безбрачия в какой-нибудь пустой монастырской келье, может так думать. Я даже зайду так далеко, что откажусь от клятвы безбрачия. Но я король, Мерлин. На самом деле, я теперь чёртов император! Это не просто решение, которое должен принять новый муж. Это решение, которое должно быть принято главой государства фактически накануне его отъезда для вторжения во враждебное княжество. Я знаю, что шансы на то, что меня убьют, ничтожны. Но никто из вас не должен забывать, что шансы так же были против того, чтобы погиб мой отец. Это может случиться. И если это произойдёт, и, если Шарлиен придётся сказать правду после моей смерти, как, по-твоему, это повлияет на её готовность принять доверие Братства — или тебя и Мейкела, если уж на то пошло?

— Это очень убедительный аргумент, — сказал Стейнейр после короткого раздумья. — И, между прочим, с которым я полностью согласен. Но есть один аспект, который Мерлин только что упустил в своём анализе.

— Например? — спросил Кайлеб с вызовом.

— Правда в том, что за последние несколько месяцев Братство приняло больше людей в то, что мы могли бы назвать «внутренним кругом», чем за предыдущие десять лет, Кайлеб. Не забывай, что некоторые из этих людей, такие как Жон Биркит, потратили буквально всю свою жизнь — и притом долгую — защищая эту тайну, беспокоясь о том, что произойдёт, если в их системе безопасности будет хоть малейший изъян. В данный момент они чувствуют себя незащищёнными и сбитыми с толку. Если говорить откровенно, они не хотят говорить об этом никому другому, кроме как в случае крайней необходимости.

— Это не лучшая основа для принятия решений, Мейкел, — заметил Кайлеб, и архиепископ кивнул.

— Насчёт этого я не смог бы согласиться с тобой больше. К сожалению, это то, что происходит. И как бы ни было важно — даже жизненно важно — как можно скорее ввести императрицу во «внутренний круг», не менее важно, чтобы мы сохранили доверие тех, кто уже находится внутри этого круга.

— Как бы мне ни было ненавистно признавать это, Кайлеб, я думаю, что он прав, — тихо сказал Мерлин. Кайлеб почти испепелил его взглядом, и Мерлин пожал плечами. — Я не говорю, что не говорить ей — это хорошее решение. Я просто боюсь, что в данный конкретный момент, учитывая прагматические ограничения ситуации, у нас действительно нет никакого «хорошего» решения. Так что нам просто придётся сделать всё, что мы можем, выбирая между менее оптимальными вариантами.

Кайлеб издал взбешённый хрюкающий звук, но его гримаса также свидетельствовала по меньшей мере о неохотном, если не откровенном согласии. Однако согласился он не до конца, и снова откинулся на спинку стула.

— Хорошо, — сказал он. — Я уступлю в том, что касается Шарлиен… пока, по крайней мере. А как же Рейджис? Он будет её главным политическим советником здесь, пока меня не будет, и видит Бог, он провёл последние два или три десятилетия, демонстрируя, что он знает, как хранить государственные тайны! Тебе не кажется, что самое время сказать ему правду?

— На самом деле, Кайлеб, — сказал Стейнейр, — боюсь, я думаю, что время рассказать Рейджису всю правду вообще никогда не придёт.

Император посмотрел на него с явным удивлением, и Стейнейр вздохнул.

— Я знал Рейджиса Йеванса с тех пор, как он был немного старше мальчишки, Ваше Величество, — сказал он несколько более официально, чем обычно говорил с Кайлебом. — Когда мы впервые встретились, он всё ещё был гардемарином, а я всего лишь новицием[43]. Я питаю к нему глубочайшую привязанность и охотно доверил бы ему свою жизнь или жизнь моего Королевства. Но я должен сказать вам, что как бы он ни был разочарован «Группой Четырёх», как бы он ни был предан разделению между Церковью Черис и Церковью Храма, я не верю, что он готов — или когда-либо будет — принять всю правду о Лангхорне, Бе́дард и Пэй Шань-вэй. На самом деле, я больше, чем немного боюсь того, как он может отреагировать даже на открытие, что Мерлин, на самом деле не совсем «жив». Он верит в Архангелов, Кайлеб. Глубоко внутри, где сходятся те самые сущности, которые делают его таким сильным, таким решительным и надёжным, он верит. Я не думаю, что он сможет выйти за рамки этого. И, если говорить с тобой совсем начистоту, я не знаю, имеем ли мы право просить его об этом.

Глаза Кайлеба сузились, когда он посмотрел на архиепископа. Было очевидно, что он напряжённо обдумывал его слова, и прошла почти целая минута, прежде чем он шумно выдохнул.

— Я боюсь, что ты можешь быть прав, — медленно произнёс он. — Наверное, я просто никогда не думал о Рейджисе, как об человеке… воцерковлённом или ограниченном.

— Это не воцерквлённость и не ограниченность, — сказал Стейнейр. — Это вера… вера, которой его учили буквально с пелёнок. И это то, что сделает это противоборство таким необычайно уродливым, как только его полные размеры станут известны всем. Что, как я однажды предположил в разговоре с Мерлином, является причиной, по которой мы пока не можем позволить себе сделать эти полные величины известными.

— Я согласен, Кайлеб, — сказал Мерлин. — И, с прагматичной точки зрения, я должен сказать, что я действительно не думаю, что это имеет большого значения, когда речь идёт о Рейджисе.

— Нет? — Кайлеб склонил голову, и Мерлин пожал плечами.

— Вне зависимости от того, что он способен или не способен принять в отношении Шань-вэй, он, очевидно, принял мои способности «сейджина». На самом деле, я думаю, он однозначно уверен, что они выходят за рамки возможностей простого сейджина. Но одного факта, что твой отец и Мейкел вместе приняли эти способности как служение Свету, а не Тьме, для него достаточно. И я знаю, что он научился принимать их во внимание и создавать благоприятные условия для их использования. Есть одна старая поговорка, с которой я не сталкивался здесь, на Сэйфхолде, которую, я думаю, мы все должны иметь в виду при случае. «Не чините то, что не сломано».

— Согласен, — сказал Стейнейр, энергично кивая. — Рейджис очень хороший, очень преданный, и очень способный человек, Кайлеб. Ты знаешь это не хуже меня. И ты также знаешь, что он использовал эту доброту, преданность, и способности для успешного сотрудничества с Мерлином на протяжении почти трёх лет. По общему признанию, — архиепископ улыбнулся без намёка на какой-либо юмор, — их отношения начали складываться непросто, но с тех пор, как он признал, что Мерлин был на стороне Черис, он искренне работал с ним. Я не думаю, что нам нужно говорить ему больше, чем мы говорили ему до сих пор — всё это, заметьте, было правдой, если не всей правдой. И если, как ты предположил, возможно, что-то должно «случиться с тобой» в Корисанде, здесь, в Теллесберге, уже есть несколько человек, включая меня, которые знают полную тайну и которым Рейджис уже доверяет.

— Хорошо. — Кайлеб снова кивнул, затем кисло рассмеялся. — Кажется, я сегодня побеждён на всех фронтах. Надеюсь, это не предзнаменование того, как хорошо идут дела у Доминика на Фирейде!

— Если это какое-то предзнаменование, будем надеяться, что это предзнаменование из театра, — сказал Мерлин, и все трое усмехнулись. Театральная традиция Сэйфхолда продолжала хранить как святыню древнее убеждение, что плохая репетиция — лучшая гарантия хорошего спектакля.

— Тем не менее, это подводит нас к кое-чему ещё, о чем я думал, Мерлин, — сказал Кайлеб, поворачиваясь к человеку, который когда-то был Нимуэ Албан.

— Это звучит зловеще, — заметил Мерлин, и Кайлеб фыркнул.

— Не так уж и плохо, я думаю. Мне пришло в голову, что все мы, кроме тебя, конечно, имеем лишь весьма несовершенное представление о том, каким было человечество до Лангхорна и Церкви Господа Ожидающего.

— Боюсь, что это, к сожалению, правда, — признал Мерлин.

— Ну, меня интересует штука, которую Жерно назвал в своём дневнике «НОИП». Он сказал, что Шань-вэй использовала это, чтобы переобучить его после того, как Лангхорн и Бе́дард стёрли все его прежние воспоминания.

Он сделал паузу, и Мерлин кивнул.

— А была ли у «Нимуэ» одна из этих вещей — что бы это ни было — в её «пещере»? — спросил император.

— По правде говоря, такая штука у неё была… то есть, я имел в виду, у меня есть, — сказал Мерлин.

— Ну, из его дневника у меня сложилось впечатление, что они были способны научить кого-то огромному количеству знаний за очень короткое время. Поэтому я подумал, не имеет ли смысла использовать одну из этих машин для «обучения» некоторых из нас просто на случай, если с тобой случится какая-нибудь неожиданность.

— Вообще-то, я думаю, что это была бы великолепная идея, особенно когда речь идёт о тебе, Мейкеле и Раджире. К сожалению, мы не можем этого сделать.

— Почему нет?

— Потому что «НОИП» — это акроним, обозначающий «Нейро-Обучение-И-Подготовка», — ответил Мерлин. Все его рождённые на Сэйфхолде слушатели растерянно посмотрели на него, и он поднял правую руку, держа её перед собой в форме чаши так, словно в ней что-то было.

— Это означает, что он непосредственно взаимодействует — соединяется — с человеческой нервной системой. Вашими нервами и мозгом. Это скорее похоже на технологию, которую Нимуэ использовала для записи своей личности и своих воспоминаний, когда она загрузила их в меня.

«Ощущения от участия в этом разговора более чем странные», — подумал Мерлин. С другой стороны, наверное, не менее странными ощущения были бы, проведи он его с кем-нибудь с Терры. Не в последнюю очередь из-за того факта, что он уже вышел за рамки установленного законом десятидневного максимума, который был разрешён по законами Федерации для ПИКА, работающего в автономном режиме.

— Проблема в том, что для того, чтобы НОИП мог взаимодействовать с человеческими созданиями, эти создания должны иметь необходимые имплантаты. — Они посмотрели ещё более растерянными, и он вздохнул. — Думай об этом как… о штуцере водяного шланга, вкручиваемого в борт одной из водяных барж, которые начальник порта использует для пополнения судовых резервуаров с водой. Это очень, очень маленький… механизм, за неимением лучшего слова, который должен быть хирургически имплантирован в кого-то, прежде чем он сможет подключиться к НОИП. Шань-вэй имела возможность переобучить Жерно и остальных, потому что все «Адамы» и «Евы» уже имели такие имплантаты. Каждый человек на Старой Земле получал их вскоре после рождения. В то время как, никто здесь, на Сэйфхолде, таких не имеет. Так что без чего-то, к чему можно прикрепить «шланг», я просто не могу влить знания в ваши головы.

— Мне невероятно жаль слышать это, — сказал Маклин. Мерлин взглянул на него, и доктор немного резко усмехнулся. — Перечитывать тексты, которые ты скопировал для меня, Мерлин, достаточно волнующе. Иметь такое же знание, ставшее мне доступным «магическим образом», было бы ещё чудеснее. И это, к тому же, сэкономило бы так много времени.

Мерлин усмехнулся. Маклин находился в процессе проведения революционных изменений в математике Сэйфхолда. Должно было пройти ещё некоторое время, прежде чем он будет готов к публикации, потому что в данный момент он был занят чтением трудов не только Ньютона, но и нескольких его современников — и последователей — для себя. Каким бы блестящим он, несомненно, ни был, это было огромное количество теории и информации, которое нужно было впитать, и задача её перевода в его собственные слова, так что всё это казалось родной сэйфхолдийской разработкой, а не чем-то, что пришло из «тёмного знания Шань-вэй», вероятно, займёт всю его оставшуюся жизнь… а потом ещё немного. Его дискомфорт от того, что он выдавал гигантскую работу, проделанную другими, за свою собственную, был очевиден, но, по крайней мере, он, казалось, смирился с тем, что у него нет выбора.

— Я не сомневаюсь в том, что это было бы так, — сказал Мерлин. — К сожалению, мы не можем этого сделать.

— Ну, вот и всё, — философски сказал Кайлеб. Все остальные посмотрели на него, и он криво улыбнулся. — Три страйка, и аут, — добавил он.

— Я не думаю, что это совершенно честный взгляд на вещи, Кайлеб, — мягко сказал Стейнейр. — Ни один из них не был настоящим страйком, ты же знаешь.

— Можешь называть их как тебе нравится, Мейкел. Для меня это были страйки. С другой стороны, — Кайлеб вытолкнул себя из своего кресла, — это не обязательно ужасная вещь. В конце концов, если я только что вылетел из игры, то с моей стороны будет разумным отправиться в душевую. И, — он лукаво улыбнулся, — в постель. Если уж я не могу рассказать Шарлиен всё, что хотел бы ей сказать, то, по крайней мере, я могу ясно дать ей понять, как сильно буду скучать по ней, пока меня не будет.

IV Залив Фирейд, Королевство Дельфирак

— Они что?

Сэр Вик Лакир резко выпрямился в кресле, уставившись на очень молодого офицера на дальней стороне своего стола. Лейтенант Черинг стал довольно частым посетителем в кабинете Лакира после кровавого августовского фиаско, случившегося здесь, в Фирейде, потому что он отвечал за писцов Лакира и передачу сообщений. За последние два с половиной месяца частота обмена сообщениями стала гораздо большей, и мало что из него было приятным. На самом деле, Лакир был более чем удивлён, что он не только всё ещё продолжал командовать гарнизоном Фирейда, но и фактически получил повышение, когда этот гарнизон был усилен за счёт предоставления артиллеристов для его батарей. Он не был уверен, означает ли это, что король Жамис понял, что это не его вина, но он был уверен, что его всё ещё могут уволить, если этого потребует Церковь. Что, учитывая тот факт, что именно кровожадные инквизиторы Церкви по-настоящему спровоцировал резню, было вполне возможно.

Однако, это стало менее вероятным, когда Церковь объявила свою версию того, что здесь произошло. Лакир не знал, был ли он больше возмущён или взбешён этой откровенной ложью, но одной из причин его гнева так же было то, что он не мог полностью избавиться от чувства благодарности. Возложение всей вины на черисийских жертв, а не на кого-то конкретного — особенно на Инквизицию — здесь, в Фирейде, отвлекло от него, по крайней мере, часть накала. Ещё его поразило, по крайней мере поначалу, как много людей, живущих прямо здесь, в Фирейде, действительно поверили в версию Церкви. Когда он впервые понял, что это так, Лакир был вынужден напомнить себе, что всё это произошло посреди ночи, и первое, что кто-либо в Фирейде — за исключением его собственных подразделений и Инквизиции — в тот момент узнал об этом, были внезапные залпы орудийного огня в гавани.

Но, если он правильно понял лейтенанта Черинга, все участники скоро должны были получить болезненную демонстрацию древнего принципа, что, хорошо это или плохо, все действия имеют последствия.

— Майор Фейрли передаёт, что по меньшей мере пятнадцать черисийских галеонов приближаются по Восточному Проходу, сэр, — повторил лейтенант в ответ на его вопрос. — Он считает, что их там гораздо больше, чем он смог увидеть. Или скорее, чем он смог увидеть на тот момент, когда отправлял своё сообщение.

Лакир стиснул зубы. Майор Адим Фейрли командовал оборонительными батареями на острове Восточном, которые прикрывали самую узкую часть Восточного Прохода, самого восточного из трёх судоходных проходов в Залив Фирейд. Но остров Восточный находился в ста тридцати милях от самого Фирейда.

— Как долго его сообщение добиралось до нас?

— Всего около четырёх часов, сэр. Он послал свой посыльный катер на материк, и семафорная цепь передала его оттуда.

«Всего около четырёх часов», — подумал Лакир. — «Интересно, жив ли ещё Фейрли?»

— Хорошо, — сказал он вслух, — им понадобится по меньшей мере пятнадцать или шестнадцать часов, чтобы добраться сюда, даже после того, как они расчистят проход. Это значит, что они не подойдут к гавани до наступления темноты, и я сомневаюсь, что они захотят предпринимать какие-либо значительные атаки без достаточного количества света, чтобы увидеть, что они делают.

Он поднял глаза и замер, увидев выражение лица Черинга.

— Да, лейтенант?

— Сэр, просто… ну, а что, если они вообще не пройдут мимо Восточной Крепости?

«Юноша говорит так, словно его чувства были задеты автоматическим предположением командира, что Фейрли не сможет остановить их», — подумал Лакир. Он начал было резко отвечать на этот вопрос, но тут же напомнил себе, что и сам когда-то был молодым и неопытным лейтенантом.

— Я бы сказал, что это… вряд ли майор Фейрли и его люди смогут остановить их, Тейвил, — сказал он почти мягко. — Майор уже доложил о пятнадцати галеонах. Это по меньшей мере семьсот орудий, если наши отчёты о среднем вооружении их кораблей точны. У майора Фейрли всего двадцать пять. Предположительно, его защищают каменные парапеты, но они также не могут двигаться. Не говоря уже о том, что во время прилива — а судя по времени его сообщения, черисийцы устроили так, чтобы их прибытие совпало с приливом — даже рядом с островом Восточный, судоходный канал имеет почти шесть миль в ширину. Его пушки имеют максимальную дальность стрельбы всего в три мили при абсолютно оптимальных условиях, и их шансы поразить что-нибудь на таком расстоянии… весьма малы. Если только они не захотят вступить с ним в бой, он не сможет сделать ничего больше, чем раздражать их.

Черинг выглядел удивлённым, хотя всё, что только что сказал Лакир, должно было быть для него очевидным. С другой стороны, просто глядя на карту, было легко не заметить истинную ширину канала. Лакир часто подозревал, что именно это в первую очередь и сделали люди, давшие разрешение на строительство Восточной Крепости.

— И именно поэтому, — мрачно продолжил Лакир, — я уверен, что завтра где-нибудь на рассвете мы будем рассматривать Черисийский Флот прямо на подступах к порту. У нас есть время до этого, чтобы подготовиться к встрече с ними.

Новый раскат грома пронёсся над Восточной Крепостью, когда галеоны, царственно проплывавшие мимо, ударили по батареям, и майор Фейрли сплюнул слюной пополам с каменной пылью.

— Это ни хрена не имеет смысла, сэр! — прокричал ему почти в самое ухо его заместитель. — Мы даже не можем поцарапать этих ублюдков!

«Это», — подумал Фейрли, — «было не совсем правдой». — Он был уверен, что им удалось нанести по крайней мере несколько ответных попаданий. Но их было не так уж много, да и за последний час не было ни одного.

Дело было в огромном количестве пушек, которые им удалось втиснуть на борт этих кораблей. В этом, и их непристойной скорострельности. Каждый из этих галеонов нёс по каждому борту больше пушек, чем имела вся его батарея, и, когда они вели огонь, каждая из этих пушек стреляла в четыре или пять раз быстрее, чем его… и явно более тяжёлыми зарядами. Сначала они стреляли ядрами, но по мере того, как их огонь впечатывались в амбразуры его орудий и вокруг них, а огонь его собственных артиллеристов начал ослабевать, они подходили все ближе и ближе, до тех пор, пока не начали проплывать мимо и прочёсывать его позиции картечью с расстояния всего в триста ярдов. На самом деле трое из этих ублюдков выказали своё презрение ко всему, что он ещё мог сделать, подойдя ближе, чем на двести ярдов, и бросив там якорь. Они отдали кормовые якоря, закрепили шпринги[44], превратившись в устойчивые, неподвижные орудийные платформы, и обрушили на его позицию сокрушительно точный шторм картечи.

Его подчинённый был прав, и он это знал. Их потери уже составили более тридцати убитых, и у него было по крайней мере ещё столько же раненых. Это составляло двадцать процентов находящегося под его командованием личного состава, а люди, всё ещё участвующие в бою, ничего не добились. Галеоны, стоявшие на якоре у батареи, полностью подавили пушки Фейрли, и другие военные галеоны — и около дюжины транспортов вместе с ними — пробирались мимо оборонительных сооружений совершенно беспрепятственно.

Он приподнял голову, глядя через парапет, как черисийский флот проплывает мимо. Он не узнал штандарт, который несли корабли, но судя по цветам, это был флаг новой «Черисийской Империи», слухи о которой он слышал. Если это был он, то новый «Имперский Флот», похоже, не стал менее способным, чем был «Королевский Флот».

Если бы он не был покрыт каменной пылью, осыпавшейся со стен его собственной крепости и наполовину оглушён безжалостным рёвом артиллерии, он мог бы лучше оценить ратного действо, невольным участником которого стал. Утреннее небо представляло собой идеальный голубой купол, не отмеченный ни единым облачком, а голубые воды Восточного Прохода — имевшего в этом месте ширину в четырнадцать миль, хотя судоходный канал был гораздо уже — сверкали в ярком утреннем свете. Но не везде.

Лес мачт и парусов, просмолённых шпангоутов, знамён и сигнальных флагов величественно двигался вверх по фарватеру под одними только топселями и кливерами. Военные галеоны очень сильно отличались от своих транспортных собратьев. Они неестественно низко сидели в воде, их корпуса были совершенно чёрными, и только белые пояса обшивки вдоль орудийных портов вносили какое-то разнообразие. Здесь не было позолоты, замысловатой резьбы, и бросающей вызов раскраски правильных военных кораблей, но он предположил, что им это и не нужно. Не тогда, когда эти орудийные порты были открыты и изрыгали ровное пламя и разрушение в сторону его людей.

Более ярко раскрашенные торговые суда, которые, очевидно, были привлечены на службу в качестве военных транспортов, составляли с ними разительный контраст, и даже сквозь завесу дыма и пыли, окутывавшую Восточную Крепость, он мог видеть синие куртки черисийских морпехов, выстроившихся вдоль бортов транспортов, чтобы наблюдать за зрелищем, как клубы порохового дыма извергались из бортов военных кораблей с такой смертоносной, равномерной частотой.

Он смотрел на всё это около минуты, затем нырнул обратно в укрытие, прислонился спиной к внутренней поверхности парапета и снова посмотрел на своего заместителя.

— Ты прав, — проскрежетал он. Эти слова стоили ему физической боли гораздо большей, чем порез на его голове, нанесённый отлетевшим осколком камня в самом начале схватки. — Прикажи людям прекратить огонь и укрыться. Затем спустите знамя.

— Сигнал с «Судьбы», сэр.

Сэр Доминик Стейнейр, барон Каменного Пика, оторвался от разговора со своим флаг-капитаном.

— Да, Стивин?

— Восточная Крепость сдалась, сэр, — доложил лейтенант Эрайксин. — Морские пехотинцы высадились на берег и взяли гарнизон под стражу. Капитан Аэрли докладывает, что люди майора Жеффира захватили батарею и готовятся к её уничтожению.

— Превосходные новости, Стивин! — Каменный Пик широко улыбнулся и снова посмотрел на капитана Дериса. — У Аэрли, похоже, развивается талант к такого рода вещам, а, Тим?

— Да, милорд, развивается.

Дерис улыбнулся в ответ. Он и Каменный Пик знали Данкина Аэрли ещё с тех пор, как тот был гардемарином. Они были прекрасно осведомлены о случающихся у него время от времени приступах неуверенности к себе… а также о том, что каким образом ему всё равно удавалось выполнять свою работу.

— Если он продолжит в том же духе, боюсь, нам придётся повысить его до коммодора, — продолжил Каменный Пик. — Даже если это означает, что ему придётся отказаться от своих приятных лодочных прогулок.

На этот раз громко рассмеялся Дерис, но выражение лица Каменного Пика сделалось серьёзным, когда он снова повернулся к лейтенанту Эрайксину.

— Сигнал на «Судьбу», Стивин.

— Да, сэр?

— Отличная работа. Чихиро 7:23.

— Так точно, сэр, — подтвердил Эрайксин.

— Очень хорошо, Стивин. Беги и отправь его. — Каменный Пик сделал прогоняющее движение обеими руками, и лейтенант направился обратно к сигнальной группе.

— Чихиро семь, сэр? — спросил Дерис, приподняв одну бровь, и Каменный Пик улыбнулся ещё мрачнее.

— Почему-то это показалось мне уместным, — сказал он.

Капитан сэр Данкин Аэрли прочитал короткую сообщение никак не комментируя её, а затем вернул её связисту-гардемарину.

— Благодарю вас, мастер Аплин-Армак, — сказал он и отвернулся, глядя поверх поручней, сцепив руки за спиной, в то время как слова стиха из Писания проносились в его памяти. — «И сказал Святой Лангхорн ему: «Воистину, предаст Господь врагов своих на волю судьбы, уготованной тем, кто служит разложению, чтобы побеждены и унижены были они за грехи свои, связаны по рукам и ногам, и отправлены в плен праведниками».

«Полагаю, он имеет в виду, что это комплимент, основанный на названии корабля», — подумал он. — «Но и это ещё не всё. И учитывая то, что произошло в Фирейде, это, безусловно, подходящий выбор текста».

Он задумался ещё на несколько мгновений, затем отвернулся от поручней и поманил юного герцога Даркоса обратно к себе.

— Сигнал на флагман, — сказал он. — Лангхорн 23:7.

— Так точно, сэр.

Юноша ухмыльнулся, явно довольный его выбором места из библейских текстов. Затем он поспешил обратно, чтобы подать указанный сигнал, и улыбка Аэрли стала тонкой, когда он посмотрел на батарею, где были заняты его десантные группы. Дельфиракцы, обслуживающие орудия, как раненые, так и невредимые, были переведены в безопасное место на дальней стороне острова Восточный. Затем орудия были заряжены увеличенными в пять раз зарядами и четырьмя ядрами каждое, и от пушки к пушки был протянут быстрогорящий огнепроводный шнур. Ещё один отрезок шнура был заведён непосредственно в пороховой погреб. Оба они ответвлялись от такого же отрезка медленногорящего шнура, который был отрезан с таким расчётом, чтобы дать последней лодке время уйти на безопасное расстояние после того, как он был подожжён. Заряженные сверх меры пушки должны были выстрелить первыми, почти наверняка разорвав свои казённики и сделав их бесполезными для всего, кроме лома. Затем пороховой погреб должен был взорваться с силой, достаточной, чтобы Восточная Крепость превратилась в груду щебня. Когда дым рассеется, на острове Восточном не должно остаться ничего, кроме обломков.

Ибо избранный им стих из Книги Лангхорна гласил: «Удел нечестивцев — это смерч, и низвергну я все укрепления и крепости тех, кто хотел бы угнетать народ Божий».

Сэр Вик Лакир слез со своей лошади и посмотрел, как конюх уводит её прочь.

«Мне действительно пора в постель», — подумал он. — «Единственное, что я знаю точно — мне нужно отдохнуть. К сожалению», — его губы дёрнулись в невесёлой улыбке, — «сон — это та единственная вещь, которая, как я знаю, не случится».

На самом деле, повернувшись и направившись в свой кабинет в городской цитадели, он подумал, что это была не единственная вещь, про которую он точно знал, что она не произойдёт. В течение дня поступали сообщения о том, что дозорные заметили уверенно движущиеся паруса, неумолимо приближающиеся к Фирейду. Семафорная система держала Лакира в курсе этого неумолимого наступления, хотя это было палкой о двух концах. Это не очень-то помогало ему обрести душевное спокойствие, и он также знал, что его дозорные не увидели ничего такого, чего черисийцы не позволили бы им увидеть. Как только они миновали Восточный Проход, им не пришлось подходить достаточно близко, чтобы какой-нибудь береговой наблюдатель мог их заметить и доложить. Если уж на то пошло, большинство семафорных постов сами по себе были фактически беззащитны против морских десантных групп. Черисийцы могли бы перерезать сигнальную цепь в любой из нескольких точек… если бы они захотели.

Единственным вопросом в голове Лакира было, почему кто-то из них позволил себя увидеть. Он предположил, что это может быть простое высокомерие, но почему-то сомневался в этом.

«Я полагаю, возможно, они намеренно дают нам знать, что они приближаются, чтобы мы могли убрать гражданских с дороги», — подумал он. — «Во всяком случае, мне хотелось бы думать, что это так. Даже если это лучше, чем заслуживают те ублюдки, которые приказали убить их гражданских».

Он поморщился и покачал головой.

«Лучше даже не думать об этом, Вик. Что бы там ни было, Церковь остаётся Церковью. Тот факт, что люди, которые служат ей в каждый конкретный момент, могут быть менее чем достойны её, не может изменить этого. Кроме того, судя по тому, как развиваются события, здесь не будет места раздельным преданностям».

Он вошёл в свой освещённый лампой кабинет и обнаружил там капитана Кейрмина, ожидавшего его. Капитан быстро встал, когда Лакир вошёл в комнату, но командир гарнизона жестом велел ему сесть обратно.

— Садись, — скомандовал он и кисло усмехнулся. — Если ты был занят так же, как я сегодня, твоим ногам, видимо, не помешает перерыв.

— Не помешает, сэр, — признался Кейрмин, усаживаясь обратно.

— Что касается меня, то в данный момент, этого требует моя задница, — признался Лакир, обходя стол и усаживаясь в мягкое кресло позади него. Кейрмин склонил голову набок, и Лакир пожал плечами. — Я только что закончил объезд всей набережной. Мы готовы настолько, насколько это возможно, и я приказал людям немного отдохнуть, пока они ещё могут это сделать.

Кейрмин понимающе кивнул, а Лакир сильно потянулся, разминая плечи, чтобы хоть немного снять напряжение, сковавшее его позвоночник. Затем он снова посмотрел на молодого офицера.

— Я так понимаю, ваши люди готовы, капитан?

— Да, сэр. Они готовы. Но, сэр, я бы всё же хотел, чтобы вы…

— Не произноси этого, Томис. — Поднятая Лакиром рука оборвала его. — Кто-то же должен нести ответственность за подразделение. Я выбрал тебя, потому что ты один из лучших людей для этой работы. Если так случилось, что у меня есть… дополнительные мотивы выбрать тебя — это моё дело, не твоё.

— Но…

— Не заставляйте меня повторяться, капитан, — сказал Лакир, намного более строгим тоном, чем раньше.

Мгновение или два, Кейрмин, казалось, колебался, собираясь продолжить протестовать. Затем он передумал — или, что более вероятно, понял, что это не принесёт ему никакой пользы — и кивнул.

— Да, сэр. В таком случае, — он встал, — полагаю, мне лучше идти. Удачи, сэр.

— И вам тоже, капитан. — Лакир поднялся, чтобы ответить на приветствие Кейрмина, когда капитан вытянулся по стойке «смирно». Затем молодой человек опять кивнул, развернулся, и вышел из кабинета.

Лакир упал обратно на свой стул, несколько секунд уставившись на открытую дверь, потом пожал плечами и повернулся к пачке сообщений, аккуратно сложенных лейтенантом Черингом на его бюваре. Большинство из них были просто отчётами о готовности, а те, что не были, на самом деле, не требовали от него никаких действий или решений. Было уже слишком поздно что-либо предпринимать, чтобы повлиять на то, что произойдёт завтра утром.

Он закончил читать последнее сообщение, отложил его в сторону и откинулся на спинку стула, думая о молодом капитане, которого только что отправил взять на себя командование военным эскортом, предоставленным им для поддержания порядка среди гражданских, которых он приказал эвакуировать из города. Конечно, Кейрмин был прав насчёт причины, по которой Лакир выбрал его на эту должность. То, что случилось с черисийскими моряками и их семьями здесь, в Фирейде, не было виной Томиса Кейрмина. На самом деле, это произошло потому, что очень осторожные приказы, которые он отдал заранее, были полностью проигнорированы. К сожалению, черисийцы не могли этого знать.

Лакир не имел ни малейшего представления о том, как много Кайлеб Черисийский знал о подробностях того, что здесь произошло. Вряд ли, мягко говоря, у церковной пропаганды было достаточно времени, чтобы добраться до Черис, прежде чем этот флот был отправлен. Однако всё-таки такая возможность была, и, если бы Кайлеб увидел версию Церкви и сравнил её с отчётами своих людей, избежавших резни, он был бы совершенно прав, предполагая, что эта резня была спланирована с самого начала. И если бы случилось так, что он предположил это, и офицер, который непосредственно командовал войсками, ответственными за это, попал в его руки, последствия для этого офицера могли бы быть… суровыми.

«И небезосновательно, если бы так было задумано», — подумал Лакир. — «Что предполагает определенные неприятные возможности для моего собственного ближайшего будущего, если дела пойдут так плохо, как я думаю».

Что ж, если пойдут, значит пойдут. По крайней мере, он благополучно убрал Кейрмина с этого пути.

— Сэр! Сэр!

Майор Гармин Жонейр резко выпрямился, перехватив руку, трясущую его за плечо. Он не собирался дремать. На самом деле, он надеялся, что стул с прямой спинкой будет достаточно неудобным, чтобы он не смог этого сделать.

К сожалению, он ошибся. Но это не означало, что ему было достаточно удобно, чтобы он не почувствовал себя так, словно его ударили дубинкой по спине.

— Что? — требовательно спросил он. Это слово прозвучало резче, чем он бы хотел, и он прочистил пересохшее от сна горло и попробовал снова.

— Что? — повторил он более нормальным голосом.

— Сэр, мы видели что-то… в гавани!

— Покажите мне! — выдохнул Жонейр, последние остатки сна у которого резко исчезли.

Он последовал за разбудившим его сержантом наружу на ближайшую орудийную площадку. До рассвета оставалось ещё около часа, и по большей части эвакуированный город Фирейд позади него был погружен во тьму. Небо было кристально чистым, усыпанным россыпями сверкающих звёзд, но луны не было. Что, вероятно, имело какое-то отношение к причине, по которой черисийцы выбрали именно эту ночь для своего визита.

Звёздный свет был слишком тусклым, чтобы его можно было назвать освещением, но это было хоть немного лучше, чем ничего, и он напряг зрение, следя за указательным пальцем сержанта. Несколько мгновений он вообще ничего не видел. Затем его глаза сузились, когда он заметил слабенький отблеск звёздного света на парусине.

— Я это вижу, — сказал он тихо. — Но где же сторожевой катер, который должен был…

Он вздрогнул от резкой, ослепительной вспышки света, так как в гавани без всякого предупреждения выстрелила пушка.

Адмирал Каменный Пик поднял голову, услышав внезапный грохот выстрела тридцатифунтовой пушки. Звук доносился с востока, откуда-то из-за кормы его флагманского корабля, и его деревянная нога застучала о палубу, когда он двинулся к кормовым поручням «Разрушителя». Он оглядел гавань, пытаясь найти орудие, из которого стреляли, но ночь снова стала тёмной.

— Орудийный огонь, одна градус по правому борту!

Крик вперёдсмотрящего донёсся сверху, но в данный момент это не принесло большой пользы. Тем не менее, это дало Каменному Пику приблизительное представление о том, откуда он пришёл, и он нахмурился, вызвав мысленный образ гавани и сопоставив его с подробными инструкциями по мореходству.

«Возможно, «Неукротимый» или «Правосудие»», — решил он. — «Во всяком случае, если предположить, что они там, где и должны быть. И один выстрел наводит на мысль либо о случайном выстреле, который должен был добавить кому-то неприятностей на шею, либо о столкновении с сторожевым катером».

«Ну, не то чтобы кто-то до сих пор не знает, что мы здесь», — подумал он. — «Единственное, что меня действительно удивляет, если это был сторожевой катер, так это то, почему мы ещё не столкнулись с десятками этих тварей. Хотя, если уж на то пошло, то могли бы, а я просто ничего не знаю об этом, предполагая, что они уладили эти встречи абордажными тесаками!»

Он не завидовал экипажам тех баркасов и катеров, которым было приказано патрулировать гавань. Без сомнения, у них было больше шансов заметить галеон, чем у галеона заметить одну маленькую, низкосидящую лодку. С другой стороны, они мало что могли сделать, кроме как бежать, если бы встретились с одним из кораблей Каменного Пика. Как подчеркнул этот единственный выстрел из пушки, у них просто не было огневой мощи, чтобы сделать что-то ещё.

На самом деле Каменный Пик больше всего беспокоился о том, что в качестве «сторожевых катеров» могли быть использованы галеры Дельфиракского Флота. Самой большой потенциальной опасностью сближения в темноте была вероятность позволить галерам подобраться к галеонам настолько близко, чтобы попытаться протаранить или взять их на абордаж. Вероятность того, что какая-нибудь галера сможет провернуть такое под точным огнём галеона, который увидит её приближение, была ничтожной; вероятность того, что галера справится с тем же самым трюком, если будет темно, была значительно выше.

Учитывая выучку своих собственных экипажей, Каменный Пик принял этот риск с изрядной долей хладнокровия. Но это не означало, что ему не терпелось увидеть, что произойдёт, если дельфиракцы попытаются это предпринять, и он удивлялся тому, почему они этого не сделали.

«Либо они достаточно умны, чтобы сообразить, что может случиться с любой галерой, которая перехватит одного из нас, либо у них не оказалось галер в порту, когда мы прибыли».

Лично он подозревал первое. Конечно, галера могла бы подойти к борту одного из его галеонов в таких условиях видимости, если бы её шкипер был умным и умелым. Но галеры Дельфиракского Флота были материковой конструкции — меньше, чем черисийские галеры и с меньшими экипажами. Каждый из тяжеловооружённых галеонов Каменного Пика имел на борту от восьмидесяти до ста двадцати морских пехотинцев, в зависимости от их размера, и более чем достаточно моряков, чтобы поддержать их. Чтобы сокрушить экипаж одного из его кораблей, понадобилось бы по меньшей мере две, а может быть, и три дельфираксих галеры, а остальная эскадра вряд ли стала бы сидеть сложа руки, пока это происходит. Поэтому, если дельфиракцам не удалось собрать по крайней мере двадцать или тридцать галер (а потери их флота, понесённые против капёров-мародёров, которые предшествовали флоту Каменного Пика в этих водах, делали маловероятным, что у них всё ещё оставалось их так много), попытка использовать их в каком-то ночном перехвате была бы упражнением в тщетности.

«С другой стороны, это могло бы быть упражнением в тщетности, которое всё ещё было чертовски болезненным для любого корабля, на который они наткнулись. Так что я не собираюсь жаловаться, что они этого не сделали».

Он фыркнул и потопал обратно через шканцы к капитану Дерису.

— Ну вот, теперь мы постучали в дверь, милорд, — саркастично усмехнулся флаг-капитан.

— А я-то надеялся, что они не догадаются, что мы идём, — сухо ответил адмирал. Потом он покачал головой.

— Примерно через час я достигну цели, — сказал он уже более серьёзно.

— Где-то так, — согласился Дерис.

— В таком случае, я надеюсь, что они не стали ждать звука нашего «дверного молотка» чтобы начать выводить людей из опасной зоны.

Голос адмирала звучал гораздо мрачнее, и Дерис молча кивнул. Флаг-капитан, как и его адмирал, был доволен тем, что их приказы делали акцент на том, чтобы максимально избежать жертв среди гражданского населения. Именно по этой причине они намеренно предупредили дельфиракцев о своём приближении. Всегда существовала вероятность, что командующий обороной порта окажется достаточно глуп, чтобы не учитывать возможность высадки десанта с любой атакующей черисийской эскадры. Однако, если предположить, что командир, о котором шла речь, обладал разумом, который Бог дал хлещущей ящерице, ему должно было прийти в голову, что простая отправка кораблей вверх и вниз по гавани мало что даст.

В конце концов всё сводилось к тому, действительно ли человек, ответственный за защиту Фирейда, реально оценивал возможность того, что его батареям удастся отогнать черисийские галеоны. И хватит ли у него силы воли рискнуть быть обвинённым в пораженчестве, если он прикажет эвакуироваться ещё до первого выстрела.

Каменный Пик надеялся, что сэр Вик Лакир обладал обеими этими свойствами. В отличие от остальных офицеров и солдат своей эскадры, адмирал знал из видений сейджина Мерлина, что командир гарнизона намеренно стремился минимизировать случайные потери. Это не заставило адмирала чувствовать себя более доброжелательно по отношению к Дельфираку, но это сказало ему — или, по крайней мере, напомнило — кто был истинным врагом Империи. И независимо от того, был ли Дельфирак добровольным участником резни или просто не был способен остановить её, нельзя было допустить, чтобы она осталась безнаказанной. В этом император Кайлеб тоже был прав. Фирейд должен был стать наглядным уроком для врагов Империи, и для её подданных, что резня должна была быть наказана.

«И это», — мрачно подумал он, вновь поворачиваясь на восток, где намёк на серость поднимался к небесам, — «именно то, что мы собираемся сделать».

— Ох, дерьмо, — прошептал кто-то.

Майору Жонейру потребовалось мгновение, чтобы осознать, что это был он сам, но и потом, осознание этого было далёким и неважным из-за того, что он увидел, выглянув за стены своей батареи.

Там снаружи было множество черисийских галеонов. У них явно были подробные карты гавани и её оборонительных сооружений, потому что они использовали темноту, чтобы занять идеальные позиции. Двадцать три из них медленно, удивительно аккуратной линией, плыли прямо через гавань в его сторону, в то время как ещё десять или пятнадцать толпились подальше в ожидании, наблюдая за транспортами. Приближающаяся линия была уже не более чем в трёхстах-четырёхстах ярдах, и её корабли постепенно приближались под некоторым углом. Восходящее солнце поблёскивало на их парусах, покрывая золотом их рыжевато-серые, запятнанные непогодой полотнища, и то, что должно было быть флагами новой Черисийской Империи — серебряная и голубая шахматная клетка дома Тейт, разделённая на четыре части чёрным флагом Черис и золотым Кракеном дома Армак — которые развивались на их бизань-мачтах. Сотни пушек высунули короткие рыльца из своих открытых орудийных портов, и полная тишина их приближения вызвала дрожь ужаса в костях Жонейра.

— По местам! — крикнул он. — По местам!

Его барабанщик отстучал взволнованную дробь, хотя в этом не было особой необходимости, так как орудия были полностью укомплектованы людьми в последние полтора часа. Как он и ожидал, барабанная дробь была подхвачена батареей справа от него, а затем передана вдоль всей набережной и обратно в город. Его люди склонились над своими пушками, ожидая, когда неумолимо наступающая черисийская линия подойдёт на дистанцию их огня, и Жонейр поднял подзорную трубу, чтобы посмотреть сквозь неё на врага.

— Очень хорошо, капитан Дерис, — произнёс Каменный Пик официальным тоном. — Я считаю, что время пришло.

— Так точно, милорд, — ответил Дерис, затем повернулся и повысил голос.

— Мастер Ласал! Открыть огонь, будьте любезны!

— Так точно, сэр! — подтвердил лейтенант Шейрмин Ласал, первый лейтенант «Разрушителя», и вытащил свой меч.

— Приготовиться! — рявкнул он, поднимая свой меч над головой.

Корабль, возглавляющий черисийский строй и несущий вымпел адмирала, внезапно исчез за стеной огня и дыма.

Жонейр инстинктивно пригнулся, и что-то большое, железное и быстро движущееся злобно просвистело над его головой. Ещё больше железа врезалось в лицевую стену его батареи, и он услышал чей-то крик. А затем, как будто первый залп был сигналом — что, несомненно, так и было — все остальные корабли в этой линии, казалось, испустили огонь и дым практически одновременно.

Сотрясение от такого количества тяжёлых пушек, стреляющих вместе так близко, было неописуемым; ударное воздействие такого количества тонн железа было ужасающим.

Защитная каменная кладка батареи большей частью была двухсотлетней давности. Первоначально она предназначалась для защиты катапульт и баллист от аналогичных орудий и лучников, ещё до того, как появились пушки. Её замена более современными укреплениями время от времени обсуждалась в течение десятилетий, но расходы были бы огромными, и десятки орудий за каменной кладкой были сочтены достаточными для обеспечения безопасности.

Но это было до того, как эти десятки орудий оказались противопоставлены сотням орудий, каждое из которых стреляло с темпом гораздо более быстрым, чем могли в принципе надеяться оборонительные батареи. Двадцать три корабля в строю адмирала Каменного Пика несли более тысячи трёхсот орудий. Почти семьсот из них могли одновременно атаковать оборонительные укрепления гавани, и Каменный Пик тщательно спланировал своё приближение. Хотя оборонительные батареи Фирейда насчитывали в общей сложности более ста пятидесяти орудий, только тридцать из них могли вести его линию, так как он приблизился с одного конца укреплений набережной.

В первые шесть минут боестолкновения, каждая из этих тридцати пушек выстрелила по одному разу. В ответ на эти тридцать ядер, строй Каменного Пика выстрелил почти три тысячи раз.

Старая каменная кладка, никогда не предназначавшаяся для того, чтобы противостоять такому интенсивному огню, не просто рассыпалась. Огромные куски камня и скрепляющего их строительного раствора разлетелись под диким ударом более чем сорока тонн чугуна, и каменная пыль изверглась с передней поверхности укреплений, подобно туману из порохового дыма. И хотя амбразуры отдельных орудий представляли собой относительно небольшие мишени, скрытые летящей каменной пылью и пороховым дымом самих стреляющих кораблей, в этом потоке черисийского огня их никак нельзя было не заметить.

Жонейр скорчился за зубчатыми стенами, его разум съёжился, так как невероятный рёв черисийской артиллерии, казалось, поглотил весь мир. Дым и пыль были повсюду, сжимали ему в горло, душили. Твёрдый камень под его ногами дрожал, вибрируя, как испуганный ребёнок, которого сёк безжалостный чугунный шторм. Он даже не слышал, как стреляли его собственные пушки — предполагая, что они стреляли — но услышал пронзительные крики, когда пушка менее чем в тридцати ярдах от него получила прямое попадание.

Черисийское ядро прошло чуть ниже дула, ударившись о твёрдую балку пушечного «лафета», и орудие целиком взлетело в воздух. Ствол полностью оторвался от лафета, большая часть которого разлетелась на щепки длиной с человеческую руку. По меньшей мере треть расчёта была убита на месте, когда ядро продолжило свой путь, пролетев прямо сквозь их тела. Большинство остальных были раздавлены, когда на них рухнул орудийный ствол десяти футов длиной.

Майор уставился на спутанные, разбитые кровавые обломки, которые всего мгновение назад были восемнадцатью человеческими существами. Ещё больше черисийских выстрелов обрушились на его позицию, снова и снова. Внешняя сторона стены батареи начала разваливаться буквально после третьего залпа, а когда дистанция стрельбы уменьшилась, по меньшей мере полдюжины черисийцев начали стрелять картечью, сметая стену. Десятки маленьких смертоносных снарядов хлестнули сквозь амбразуры, и ещё больше канониров Жонейра превратились в разлетающиеся брызги крови, разорванной плоти и раздробленных костей.

Жонейр вскочил на ноги и бросился в самую гущу хаоса, ободряюще крича. Он не знал точно, что кричал, знал только то, что это был его долг — быть там. Чтобы удержать своих людей вместе в этом урагане дымного грома и дикого разрушения.

Они откликнулись на его знакомый голос, отчаянно пытаясь перезарядить свои медленно стреляющие орудия, в то время как черисийцы обрушивали один бортовой залп за другим по их позициям. Один из зубцов разлетелся вдребезги от вражеского выстрела. Большая часть камня вывалилась наружу, с грохотом рухнув в воду у подножия батареи, но кусок размером с голову пролетел по воздуху и ударил человека менее чем в шести футах от Жонейра. Кровь канонира хлынула на майора, и он начал протирать свои залепленные глаза, пытаясь прочистить их.

Он всё ещё протирал их, когда прилетевшее ядро попало ему чуть ниже середины груди.

— Сэр, их морские пехотинцы высадились на берег как минимум в трёх местах.

Лакир повернулся к лейтенанту Черингу. Лицо юноши было бледным и напряжённым, глаза огромными.

— Только одна из батарей всё ещё продолжает бой, — продолжил лейтенант, — и потери убитыми и ранеными, как сообщается, чрезвычайно тяжёлые.

— Понятно, — спокойно сказал Лакир. — А потери противника?

— Один из их галеонов потерял две мачты. Они отбуксировали его из боя, и на другом, по-видимому, по крайней мере, ненадолго вспыхнул пожар. Кроме этого…

Черинг пожал плечами, с глубоко несчастным выражением лица, и Лакир кивнул. Черисийцы методично прокладывали себе путь вдоль берега, концентрируя свой огонь на одной оборонительной батарее или небольшой группе батарей за раз. Традиционная мудрость гласила, что ни один корабль не может атаковать хорошо расположенную, должным образом защищённую батарею, но эта традиция подразумевала одинаковую скорострельность. Он не сомневался, что черисийцы понесли урон и их потери гораздо большие, чем те, о которых только что доложил Черинг, хотя они явно не пострадали настолько, чтобы решиться прервать атаку. Что было едва ли удивительно. Он надеялся добиться большего, но никогда не питал никаких иллюзий относительно успешного отражения атаки.

«И я не собираюсь убивать больше людей, чем мне придётся, пытаясь сделать невозможное», — мрачно подумал он и посмотрел на часы на стене своего кабинета. — «Три часа — это достаточно долго, особенно если они уже высадили морпехов на берег. В конце концов, король не дал мне больше пехоты вместе с артиллеристами».

— Очень хорошо, лейтенант, — произнёс он более официальным тоном, чем обычно, когда обращался к Черингу. — Прикажите сигнальной команде поднять белый флаг.