Разделённый схизмой

I Теллесбергский Дворец, Теллесберг, Королевство Черис

«Это было странно», — подумал граф Сосновой Лощины, когда его снова препроводили в тронный зал Теллесбергского Дворца. Он не верил, что может почувствовать себя более нервным, чем чувствовал во время своего первого визита сюда.

«К несчастью, я ошибался».

Сопровождаемый парой гвардейцев, один из которых был в чёрной с золотом униформе Черис, а другой в серебряно-синей Чизхольмской, он шёл по полированному каменному полу, под бесшумно вращающимися вентиляторами. Как он заметил, это была та же самая зала, что и раньше… за исключением незначительного факта, что приподнятый помост был немного больше и он больше не поддерживал только один трон.

«Неудивительно, что ему нужно было время, чтобы «подумать о своём ответе». — Несмотря на напряжение внутри себя, Сосновая Лощина понял, что трудно не улыбаться, глядя на привлекательную молодую женщину, сидящую на троне, который стоял справа от трона Кайлеба. — «Не могу поверить, что им обоим удалось организовать весь этот брак, так что никто в Изумруде ничего не пронюхал! Всё-таки Нарман был прав насчёт Шарлиен всё это время. И он был прав и насчёт кое-чего другого. Кайлеб достаточно опасен сам по себе, а вместе они превратят Гектора в приманку для кракена, и когда это случится, я лучше буду с одной лодке ними, чем в воде с Гектором».

Граф Серой Гавани стоял между двумя тронами, фактически около плеча каждого из двух монархов, сидящих на них, а архиепископ Мейкел стоял слева от короля. Если не считать первого советника, архиепископа и личных телохранителей, Кайлеб и Шарлиен были одни. Это было интересно. Отсутствие дополнительных советников — и свидетелей — свидетельствовало, помимо всего прочего, о том, что они оба намеревались говорить… откровенно. Было ли это хорошо или плохо для Изумруда, конечно, предстояло выяснить.

Он остановился на надлежащем расстоянии от двух тронов, поклонился обоим сидящим монархам, после чего выпрямился и застыл в почтительном ожидании.

— Ну, милорд, — сказал Кайлеб после нескольких задумчивых мгновений, — я сказал, что мы поговорим снова, я полагаю.

— Действительно, сказали, Ваше Величество. — Сосновая Лощина позволил себе небольшую улыбку. — На тот момент, однако, вы позволили мне предположить, что там будет только один монарх, когда мы это сделаем.

— Как видите, наши шпионы лучше, чем ваши. — Кайлеб улыбнулся в ответ, и его тон был лёгким, почти капризным. Однако Сосновая Лощина заметил, что его глаза не улыбались.

— На самом деле, Ваше Величество, мы уже пришли к выводу, что в свете некоторых других небольших сюрпризов, мы, в последнее время, настрадались. Я думаю, это как-то связано с тем, что случилось с нашим флотом — наряду с другими флотами, — он позволил себе коротко стрельнуть глазам в сторону Шарлиен, — в ходе недавних… неприятностей.

— Интересный выбор слов, — заметил Кайлеб. Он тоже взглянул на королеву, сидящую рядом с ним.

Потом он снова посмотрел на Сосновую Лощину. — Это было действительно «неприятно», милорд. И, в данном случае, для одних это было неприятнее, чем для других. Однако, если бы мы были склонны тратить наше время на переосмысление всех наших взаимных причин вражды, мы бы всё ещё сидели здесь в это время в следующем году. Поэтому, имея в виду причину, по которой ваш князь послал вас сюда, мы с королевой Шарлиен предлагаем двигаться вперёд, а не оглядываться назад. Однако никто из нас не слеп к прошлому, милорд. На самом деле, мы помним всё, что произошло, и было бы мудро, если бы вы и ваш князь учитывали это. И помнили, что я сказала минуту назад. Наши шпионы очень, очень хороши.

Сосновая Лощина склонил голову в знак молчаливого признания точки зрения Кайлеба. Он или Нарман, скорее всего, никогда не забудут об этом.

— Возможно, вы заметили, милорд, что я сказал, что мы с королевой Шарлиен предлагаем двигаться вперёд. Позвольте мне уточнить, на тот случай, если контакты, которые, я уверен, вы поддерживали здесь, в Теллесберге, не смогли дать вам полной информации. Когда через несколько дней мы с Её Величеством поженимся, мы заложим фундамент для нового государства — Черисийской Империи. Королева Шарлиен продолжит править Чизхольмом в своём праве, а я продолжу править Черис в своём, но оба эти королевства станут подчиняться Черисийской Империи и войдут в неё. Корона этой империи изначально будет принадлежать мне, но королева Шарлиен будет моим соправителем, а не просто моим консортом. Она станет не просто моей женой, не просто моим старшим советником, а моим регентом и представителем. Любое решение, которое она примет в моё отсутствие, будет имеющим такую же законную силу, как и любое решение, которое мог бы принять я сам. И если я умру раньше её, то корона Империи — и корона «Старого Королевства Черис» — перейдёт сначала к ней, и только после её смерти к нашему старшему сыну. Для вас и для Изумруда, милорд, это будет означать два аспекта. Во-первых, условия, которые будут предложены Вашему князю — это те условия, о которых мы с Её Величеством обоюдно договорились. Это не условия Черис, и это не условия Чизхольма; это наши условия, и они не являются предметом переговоров. Ваш выбор, милорд, принять их или отвергнуть. Этот момент понятен?

— Понятен, Ваше Величество. — Сосновая Лощина сохранил голос ровным, хотя это и было трудно. Было очевидно, что Кайлеб сделал всё возможное, чтобы не вдавить гордость Изумруда в грязь более тщательно, чем он был должен, но факт оставался фактом, что он — и Шарлиен, напомнил сам себе Сосновая Лощина — был тем, кто диктовал условия. С другой стороны, тот факт, что у них была возможность сделать это, не сделало этот опыт более приятным.

— Очень хорошо, — сказал Кайлеб. — В таком случае, отнеситесь с пониманием ко второму последствию для Изумруда. Независимость вашего князя должна подойти к концу, а Изумруд должен стать частью новой Черисийской Империи. Есть два способа, с помощью которых это может быть достигнуто, и, если быть абсолютно честным, то самым привлекательным для меня лично, по многим причинам, могло бы стать низложение князя Нармана и официальная аннексия Изумруда в качестве части Королевства Черис. Как вы и я оба знаем, у меня достаточно личных причин не чувствовать, скажем так, особой нежности к вашему князю, и я полагаю, что с моей стороны вполне гуманно желать объяснить ему это достаточно ясно. Однако, после дальнейшего рассмотрения и всестороннего обсуждения этого вопроса с королевой Шарлиен, мы решили выбрать второй подход. Вместо того, чтобы присоединить ваше княжество к территории Королевства Черис, что мы имеем полное право сделать, обеспечив наше требование силой оружия, мы предлагаем присоединить княжество Изумруд к королевству Черис, как полноценное образование.

Сосновая Лощина внутренне насторожил уши. Он чувствовал, что его плечи напряглись, но сумел сдержать любые намёки на эмоции в выражении своего лица.

— Предполагая, что князь Нарман готов принять суверенитет Черисийский Империи и её правителя, и выразить согласие к любым необходимым внутригосударственным изменениям, которые правитель может потребовать от него, принимая, что императорская корона имеет право давать любые указания, которые она, в своём собственном благоразумии, сочтёт наиболее подходящими, ему будет разрешено сохранить корону Княжества Изумруд и стать вторым по рангу аристократом Империи. Только бесспорный наследник императорской короны будет иметь более высокое положение, чем он.

На этот раз Сосновая Лощина не смог удержаться и скрыть удивление — и огромное облегчение — от окружающих. Кайлеб заметил это и тонко улыбнулся.

— Было бы хорошо, милорд, если бы вы и князь Нарман избавились от любых иллюзий, подразумевающих, что в Изумруде для него дела продолжат идти «как обычно». Император — или императрица — Черис будет хозяином — или хозяйкой — Империи. Ваш князь сохранит свой трон только по воле императора. Было бы неплохо для него твёрдо это запомнить, потому что я уверяю вас, мы с королевой Шарлиен, безусловно, это запомним.

Сосновая Лощина молча кивнул, и улыбка Кайлеба стала немного теплее.

— Ни королева, ни я не слепы к реалиям человеческой природы, или к том факту, что с точки зрения вашего князя, его причины для вражды с Черис были столь же обоснованными и столь же реальными, как причины вражды Черис с ним. Принимая это во внимание, и дабы не полагаться лишь на силу меча для обеспечения его послушания нашим решениям, мы предпочли бы найти другие средства для стимулирования и поддержания его послушания и сотрудничества. Откровенно говоря, милорд, мы считаем, что существует много областей, в которых князь Нарман мог бы иметь огромное значение для Черисийской Империи, точно так же, как мы признаем, что существует много возможностей, чтобы он мог испытать искушение создавать вместо этого проблемы. И поэтому, чтобы продемонстрировать нашу искренность, когда мы заявляем, что князь Нарман будет вторым по значимости аристократом Империи, одним из условий любого договора между нами будет помолвка его старшей дочери с кронпринцем Черис Жаном.

Глаза Сосновой Лощины распахнулись. Такая возможность никогда не приходила в голову ему или Нарману. Он знал, что выражение его лица выдавало слишком много, но Кайлеб — и Шарлиен, как он заметил — только улыбнулись.

— У королевы нет братьев и сестёр, — продолжил Кайлеб через мгновенье. — Очевидно, что нет у неё и ребёнка, рождённого ею. Таким образом, Жан будет нашим общим наследником до тех пор, пока мы не произведём на свет наших собственных детей. И, одинаково очевидно, что Жан и Жанейт будут стоять очень близко к престолонаследию даже после того, как мы породим своих собственных детей. В качестве поручительства с нашей стороны, что мы будем поддерживать и защищать принца Нармана, как и любого другого вассала Короны, до тех пор, пока он будет помнить о своих собственных обязательствах перед Короной, мы предлагаем объединить его семью с нашей семьёй. Мы понимаем, что существует разница в возрасте в несколько лет между Жаном и принцессой Марией, но эта разница меньше, чем во многих браках, заключаемых для гораздо менее весомых целей. И, если честно, мы верим, что принцесса Мария вполне подойдёт для того, чтобы стать императрицей-консортом Черис, если вдруг мы с королевой умрём, не родив собственных наследников.

— Ваше Величество — Ваши Величества — это гораздо щедрее, чем мой князь или я осмелился подумать, — сказал Сосновая Лощина, и, возможно, впервые в его жизни в качестве посланника или советника Короны, в его ответе не было даже следа дипломатических преувеличений. — Честно говоря, мой князь опасался — и был готов встретиться лицом к лицу — что вы потребуете его тюремного заключения или даже казни. Конечно, он никогда не рассматривал возможность, что вы можете предложить объединить его дом с вашим — с вашим обоими домами — взамен.

— Я буду откровенной, милорд, — сказала Шарлиен, в первый раз вступая в разговор. — Условия договора, которые только что описал вам король Кайлеб, исходят почти полностью из его предложений, а не из моих. Как и вы, я была ошеломлена щедростью его предложений. Если бы я была на его месте, я думаю, мне было бы гораздо труднее отреагировать таким образом после столь длительного и интенсивного периода враждебности. Тем не менее, по зрелому размышлению, я думаю, что в этом случае он проявил не меньше мудрости, чем великодушия. Хотя я никогда не зашла бы так далеко, чтобы сказать, что я верю, что совесть принца Нармана чиста, как свежевыпавший снег, я скажу, как кто-то, кто был вынужден, против своей воли, поддержать злейшего врага своего королевства в совершенно необоснованной войне против невинного друга, что я прекрасно понимаю, что не всё, что произошло между Изумрудом и Черис было делом рук князя Нармана. В этом смысле, по крайней мере, все мы стали жертвами «Группы Четырёх» и разложения, которое так запятнало и испортило Церковь. Как сказал мне Кайлеб, когда мы обсуждали этот вопрос, нам давно пора обратить внимание на проблемы — и на великого врага — которые являются общими для нас. Писание учит, что примирение — это одна из благочестивых добродетелей. Очень хорошо. Давайте примиримся с принцем Нарманом и Изумрудом, а затем пойдём вперёд вместе, чтобы противостоять великой борьбе нашей жизни.

— Ваше Величество, — с глубоким поклоном сказал Сосновая Лощина, — я вижу, что сообщения о вашей мудрости, которые наши, по общему признанию, неполноценные изумрудские шпионы, — он позволил себе сухую улыбку, — смогли доставить к нам в Эрейстор, не смогли отдать вам должного. Как полномочный представитель моего князя, я принимаю от его имени ваши самые великодушные условия. Так же, как я не боюсь, что он почувствует какое-то искушение аннулировать моё согласие.

— При условии, что вы оба понимаете это, милорд, — снова вступил в разговор Кайлеб. Сосновая Лощина посмотрел на него, и увидел жёсткость в королевских глазах. — Во-первых, второго шанса не будет. Пока князь Нарман сохраняет верность нам, мы будем сохранять верность ему. Но если он окажется не заслуживающим доверия, в следующий раз не будет ни щедрости, ни милосердия.

— Я понимаю, Ваше Величество, — тихо сказал Сосновая Лощина.

— Тогда не менее ясно поймите второй момент, милорд. Условиями этого договора, этим браком мы положим конец вражде между Домом Армак и Домом Бейтц. Но поступая так, ваш князь — как мы с королевой Шарлиен — объявит свою личную войну — войну наших домов, а не просто войну наших государств — против «Группы Четырёх», Совета Викариев и самого Великого Викария. Обратного пути здесь не будет, граф Сосновой Лощины. Это решение, эта декларация — навсегда. Единственный возможный исход — победа или полное уничтожение, и я советую вам и вашему князю долго и усердно подумать о характере смерти, которой Великий Инквизитор подверг Эрайка Динниса. Это судьба, которая ждёт любого из врагов Храма, которые попадут в его власть.

— Это я тоже это понимаю, Ваше Величество, — сказал Сосновая Лощина ещё тише, спокойно встречая взгляд Кайлеба. — На самом деле, сам князь Нарман сказал мне почти то же самое. Я не буду притворяться, что был счастлив услышать это, или что мысль о том, чтобы поднять свою собственную руку, а тем более мой меч, против Матери-Церкви, не наполнила меня с тревогой. Я сын Матери-Церкви, и всё, чего я когда-либо хотел — это быть верным ей. Но как может любой человек совести быть верным тому, кто, как сказал мой князь, «свистнул нашему княжеству, словно нанятому разбойнику и приказал нам перерезать горло невинному человеку»?

— Правильный вопрос, милорд, — мягко сказала Шарлиен. — Как не прискорбно, есть те, кто будет настаивать на том, что послушание Божьей Церкви, требует от них согласия даже на такие действия, как это, когда им приказывают делать это люди, носящие оранжевый.

— Я был таким человеком, Ваше Величество, — признался Сосновая Лощина. — И в каком-то маленьком уголке моей души, я бы хотел, чтобы это так и было. Моему сердцу не хватает этой уверенности. Но, как мучительно ясно дало понять письмо архиепископа Мейкела, действительно существует разницу между самим Богом и Архангелами, с одной стороны, и смертными, развращёнными людьми, которые утверждают, что говорят от имени Бога, с другой. То, что мы должны Богу, мы не должны тем, кто извращает всё, чем Он является, чтобы служить своим собственным целям.

— Если мнение принца Нармана действительно совпадает с вашим, милорд, — сказал Кайлеб, — то мы с королевой Шарлиен будем тепло приветствовать его. Так же, как, — он вдруг улыбнулся, — я уверен, что «Группа Четырёх» будет «тепло» приветствовать всех нас, хотя, возможно, в несколько иной манере, если у них когда-либо появится такая возможность!

II Теллесбергский Собор, Город Теллесберг, Королевство Черис

Тропический солнечный свет проникал сквозь верхние витражные окна Теллесбергского собора, изливаясь на богато украшенные скульптуры и возвышающуюся мозаику архангелов Лангхорна и Бе́дард, высоко возвышающуюся над прихожанами. Органная музыка наполняла огромный собор практически непрерывно с самого рассвета, и великолепно обученные хоры певчих, собранные со всего королевства Черис, чередовались, вознося свои голоса в гимнах хвалы, молитвы и благословения. Стены были отделаны белыми цветками горного шиповника, который был традиционным свадебным цветком в Черис, а ещё больше великолепных цветов были сложены и насыпаны внутри и вокруг алтаря.

Большинство цветков горного шиповника вырастали разных оттенков глубокого и красного цвета, но воронкообразные цветки белого шиповника имели отличительной чертой горлышки глубокого, почти кобальтово-голубого цвета, постепенно переходившего в чистейший белый, окаймлённый насыщенно-жёлтым, «колокол» раструба. Согласно черисийской свадебной традиции семья и доброжелатели приносили с собой веточки шиповника, и забитый людьми собор был заполнен букетами цветов, чей сладко пахнущий запах перебивал даже ладан.

Король Кайлеб и королева Шарлиен присутствовали на частной предрассветной мессе, перед тем как собор был открыт для публики. Теперь, шесть часов спустя, огромное строение было переполнено, и напряжённая аура предвкушения витала в воздухе, подобно дыму. Ожидающие прихожане являли собой море блестящих тканей, драгоценных камней и украшений, но в эту богато текстурированную основу были вплетены более простые пряди. По давней традиции, треть мест в соборе предназначалась для простолюдинов, занимавших их в порядке их прихода, всякий раз, когда были свадьба, крещение или похороны члена королевской семьи. Большинство «простолюдинов», воспользовавшихся этой традицией, сами были, по крайней мере, умеренно богаты, но всегда находились и те, кто не был, и сегодня, те, кто имел более скромный статус, казалось, были преобладающим большинством.

«Ну, конечно же, были», — подумал Мерлин Атравес, пока терпеливо дожидался короля Кайлеба и его невесту, и наблюдал, как визуальные образы накладываются на его поле зрения. Датчики, которые он и Сыч так плотно разместили по всему собору после неудавшейся попытки убийства, заполняли дисплей информацией, предоставляя ему панорамный вид на весь собор, которым он мог манипулировать и изучать по своему усмотрению.

«Народ этого королевства искренне любит Кайлеба и его семью», — продолжил он размышлять, — «и Шарлиен взяла их штурмом. Она молода, экзотически чужеземна, красива (или, по крайней мере, близка к этому!), и проделала тысячи миль чтобы выйти замуж за их короля, даже если это означает противостояние Церкви и самому Великому Викарию рядом с ним… и ними. Барды, газеты и публичные уличные плакаты превратили её во что-то, стоящее в одном шаге от иконы, и в её случае это даже не было преувеличением. На этот раз даже беднейшие люди в Теллесберге хотят быть там, хотят видеть, как она выходит замуж за Кайлеба».

Он в последний раз тщательно осмотрел внутренности собора, а затем мысленно кивнул головой в знак одобрения.

Остальные члены Королевской Гвардии находились именно там, где они должны были находиться, снайперы морской пехоты, которых Кайлеб разместил в соборе на постоянной основе находились на позициях, и все планы, и меры безопасности, разработанные им и полковником Рейпволком, казалось, работали хорошо. Его огорчило, что им пришлось приложить такие значительные дополнительные усилия, чтобы гарантировать безопасность Кайлеба, но попытка убийства Стейнейра и пожар, опустошивший первоначальное здание Королевского Колледжа, не оставили им выбора. А должность Мерлина как командира подразделения личной охраны Кайлеба сделало его, по сути, вторым в цепочке командования всей Королевской Гвардии, несмотря на его относительно низкое официальное звание.

«Однако, как бы сильно не любило Кайлеба большинство народа, есть сегодня и те, кто не любит его», — невесело подумал Мерлин. — «И я был бы намного счастливее, если бы думал, что «Храмовые Лоялисты» не были подготовлены. Или, по крайней мере, если бы я знал достаточно о том, кто они и где они занимаются подготовкой, чтобы следить за ними. Эта попытка убийства Стейнейра была достаточно скверной, и она была на волосок от успеха… во многом потому, что я не знал (и не знаю) о них достаточно, и люди любят их, чтобы заметить это раньше времени».

На самом деле, он бы предпочёл не шпионить ни за одним из подданных Кайлеба, по многим причинам, включая тот факт, что это ощущалось как надругательство, особенно когда не было абсолютно никого, кто мог бы что-нибудь с этим сделать, даже если бы они поняли, что что-то происходит. Следить за такими политическими фигурами, как Нарман или Гектор, было одним делом; играть роль Любопытного Тома[27] на рядовых гражданах было чем-то другим, и тот факт, что он не видел альтернативы, не делал его сколько-нибудь счастливее. На самом деле, это сделало его более несчастным. «Необходимость» была ядовито соблазнительным аргументом, каким бы это ни было по-настоящему неоспоримым ввиду обстоятельств, и Мерлин не хотел вырабатывать в себе привычку оправдывать злоупотребление своими возможностями.

«Высказывание насчёт того, что «власть развращает»[28] беспокоит меня», — признался он сам себе. — «А «Группа Четырёх» это доказательство того, что это действительно так, а ведь, в некотором роде, моя «власть» даже больше, чем у них. Или, по крайней мере, может такой быть. Достаточно плохо, зная, что я во всех отношениях потенциально бессмертен, не давать себе никаких простых разумных объяснений в отношении обращения с людьми, которые не являются бессмертными, как будто я каким-то образом «естественно превосхожу» их. Я не хочу продавать свою душу по частям таким образом… если, конечно, предположить, что Мейкел прав насчёт того, что она у меня всё ещё есть».

«Интересно, а может ли…»

Его самокопание было внезапно прервано, так как открылась дверь, и через неё прошли Кайлеб и Шарлиен.

Кайлеб был великолепен в белых бриджах и традиционной черисийской куртке из коньячно-янтарного хлопкового шёлка, с ярко-зелёной отделкой по краям, и расшитой чёрно-золотыми кракенами его Дома. Рубины и сапфиры официальной Государственной Короны блестели на его тёмных волосах, как вспышки красного и синего огня; на плечи ему был наброшен малиновый плащ его полных придворных регалий, отороченный снежно-белым мехом из зимней шкуры горной хлещущей ящерицы; а катана, которую дал ему Мерлин, висела у него на боку в недавно изготовленных чёрных ножнах, с застёжками из серебра и отделанных огранёнными драгоценными камнями.

На предрассветной мессе Шарлиен присутствовала в одном из роскошных, индивидуально пошитых платьев, привезённых ею из Чизхольма, но для этой церемонии она надела черисийское свадебное платье. Решение было за ней — Кайлеб фактически был за то, чтобы её одеяние было в чизхольмском стиле, как символ объединения двух их королевств — но как только она заявила о своём желании, белошвейки Теллесберга сошлись практически в смертельной схватке, чтобы узнать, кому будет разрешено придумать фасон и вручную изготовить платье королевы. Конкуренция была не просто интенсивной, но и характеризовалась скрупулёзно вежливым и чрезвычайно ядовитым обменом мнениями. Мерлин был немного удивлён, когда всё это было улажено без реального кровопролития, и предположил, что будет несколько межпоколенческих столкновений между конкурирующими модистками и их потомками до пятого или шестого поколения.

Несмотря на это, он — и Кайлеб — был вынужден признать, что выбор королевы был вдохновляющим. Известие, что она настояла на том, чтобы надеть черисийское платье на свадьбу, просочилось наружу, и это быстро стало ещё одним фактором в том, как её будущие черисийские подданные приняли её в своё коллективное сердце.

«Мало того», — подумал Мерлин, впитывая её внешность одновременно глазами мужчины, которым он стал, и женщины, которой была когда-то Нимуэ Албан, — «черисийская мода идеально ей подошла». — Её волосы были уложены в искусно струящуюся причёску, которая выглядела простой и незамысловатой, несмотря на то, что Сейре Халмин, Мейре Люкис, и двум помощницам потребовалось буквально несколько часов, чтобы уложить её на место. Её платье воспроизводило расцветку белого горного шиповника, и состояло из длинной кобальтово-синей юбки клиньями, которая кружилась и танцевала вокруг её стройных ног, когда она двигалась, и лифа почти кипенно-белого цвета, украшенного мелкими брызгами черисийских жемчужин и нежной пеной из алмазов. Лиф, как и клинья юбки, был окаймлён золотой нитью, а плащ на плечах был отделан таким же белым мехом, что и у Кайлеба, но в то же время сочетался с насыщенным тёмно-синем цветом юбки платья. То, что национальными цветами Чизхольма — и Дома Тейт — были королевский синий и серебряный, было счастливым совпадением, которое она превратила в преднамеренный символизм, который ни от кого не ускользнул. Её вышитые туфли-лодочки с зеркальной точность повторяли синий и белый цвета её свадебного платья и разбрасывали блики солнечного света от драгоценных камней и серебряной канители всякий раз, когда движение юбки позволяло им оказаться в поле зрения, а каблуки были достаточно высокими, чтобы макушка её головы доходила ровно до плеча Кайлеба.

«Я не могу представить, чтобы кто-нибудь больше неё походил на королеву», — подумал Мерлин, пока на протяжении всего коридора шуршала ткань, так как ожидавшие придворные склонялись в глубоких поклонах и реверансах. — «И у неё определенно есть фигура, чтобы носить этот подогнанный лиф и юбку идеально!»

В отличие от придворных, Мерлин и сержант Сихемпер, как два человека, напрямую ответственных за сохранность жизней невесты и жениха, ни поклонились, ни сделали реверанса, и Мерлин обнаружил, что его губы пытаются дёрнуться в улыбке.

Каждый из Чизхольмских Королевских Гвардейцев, что сопровождали Шарлиен в Теллесберг, был преданным своему делу профессионалом, полностью посвятившим себя служению своей королеве. Они приложили обдуманные и добросовестные усилия, чтобы вписаться в существующую структуру и процедуры Черисийской Королевской Гвардии, и капитан Гейрат, их командир, был молодым, умным и трудолюбивым. Он установил прекрасные рабочие отношения с полковником Рейпволком, командиром Черисийской Гвардии, и с Мерлином, но так как Мерлин был личным оруженосцем Кайлеба, и одновременно командиром подразделения личной охраны короля, а Сихемпер был личным оруженосцем Шарлиен, то Гейрат оставил подробности, связанные с повседневным управлением подразделением её охраны, в мозолистых, компетентных руках Сихемпера.

Мерлин был рад этому. Эдвирд Сихемпер начал ему нравиться и вызывать уважение, а преданность чизхольмского гвардейца Шарлиен была абсолютной. Мало того, тот факт, что он был её оруженосцем буквально с самого детства, так же означал, что он был единственным членом её команды, который мог усадить её и читать лекции в проверенной, изысканно вежливой поучающей манере, когда это было необходимо. К сожалению, Сихемпер был не настолько невозмутимым и безучастным, как он любил притворяться. На самом деле, его отношение к Шарлиен часто напоминало Мерлину безответно любящего, но рассерженного родителя, особенно когда она настаивала на том, чтобы сделать что-нибудь глупое, как, например, спуститься по корабельным сходням в совершенно чужое королевство, не взяв с собой при этом ни единого телохранителя.

По крайней мере, несколько членов Черисийской Королевской Гвардии думали, что Сихемпер культивирует суетливую паранойю. В конце концов, для Кайлеба вряд ли имело бы смысл приглашать Шарлиен в Черис, чтобы жениться на ней, если бы он — или его гвардейцы — собирался позволить, чтобы с ней что-то случилось, и некоторые из них действительно были склонны обижаться на явное отсутствие у него уверенности в их компетентности. Мерлин, с своей стороны, нашёл, что трудно винить его в этом, особенно, когда он задумался о том факте, что Сихемпер не имел собственного доступа к таким вещам, как СНАРКи.

Сейчас же он и Сихемпер коротко глянули друг другу в глаза, кивнули один другому, и начали, дипломатично маневрируя, выводить своих юных подопечных из дворца к ожидающей карете.

«И, конечно же», — сардонически подумал Мерлин, — «к остальной части подразделения охраны».

Короткое путешествие от дворца к собору они совершили без происшествий, что возможно могло хоть чуть-чуть быть заслугой ста пятидесяти отборных Королевских Гвардейцев «почётного караула» вокруг кареты. Однако эти гвардейцы не обеспечивали никакой защиты от оглушающих волн приветственных криков, которые, казалось, исходили со всех сторон. Флаги, одновременно в цветах Черис и Чизхольма, безумно хлопали на ветру, зрители высовывались из открытых окон, кричали приветствия и махали руками, а улица перед каретой, запряжённой превосходно подобранной четвёркой лошадей, была завалена лепестками цветов, и ещё больше лепестков падали сверху, как снег всех оттенков радуги. Учитывая дикий пыл толп людей, выстроившихся по всему маршруту от дворца до собора, меры безопасности Мерлина и Сихемпера казались довольно излишними. Хотя Мерлин не сомневался, что где-то в этом бурлящем хаосе ликующей, свистящей, кричащей людской массы должно быть немало людей, которые были возмущены и разъярены идеей этого брака и тем, что он представляет, никто из них не был достаточно глуп — или достаточно самоубийственен — чтобы о них стало известно в день свадьбы Кайлеба.

Ни он, ни Сихемпер, не собирались уменьшать количество охраны.

В соборе, король и королева были быстро и эффективно препровождены на свои места в королевской ложе. Кронпринц Жан и принцесса Жанейт уже были там, ожидая их, так же, как и герцог Даркос, в небесно-голубой форменной куртке и тёмно-синих штанах гардемарина Королевского Флота, всё-таки успевший вернуться в Теллесберг ко времени свадьбы.

Однако в этот день в королевской ложе было ещё трое человек, и Адора Диннис и её сыновья встали, когда в неё вошли Кайлеб и Шарлиен. Вдова архиепископа Эрайка была одета богаче, хотя и всё ещё достаточно мрачно, чем в ночь своего прибытия в Теллесберг, а её сыновья выглядели менее напуганными. Тем не менее, во взглядах мальчиков залегли тени… оставленные там подтверждением их матери о том, как умер их отец. И они не были единственными, кто услышал эту душераздирающую историю. По просьбе самой Адоры, Мейкел Стейнейр предоставил в её распоряжение сам собор, и, когда она описывала мучительную казнь её мужа не просто своим сыновьям, но всему королевству Черис, он был переполнен до отказа.

Эрайк Диннис не испытывал всеобъемлющей привязанности к черисийцам, но когда они узнали, как он умер — и какими были его последние слова — многие из самых резких его критиков обнаружили себя вторящими словам молитвы нового архиепископа за душу Динниса. А некоторые члены черисийского духовенства, чья поддержка новому архиепископу и новорождённой «Церкви Черис» была в лучшем случае прохладной, после зверской расправы, совершенной над их старым архиепископом, поняли, что переосмысливают свои позиции.

Но в этот день атмосфера в Теллесбергском Соборе была совершенно иной. Когда Кайлеб и Шарлиен показались у барьера королевской ложи, поток приветственных криков перекрыл глубокий голос органа и хор. Казалось, что мощное строение дрожит на своём фундаменте, и шум и крики удвоились, когда король и королева подняли руки в знак благодарности за громовое приветствие.

Потребовалось немало времени, чтобы возгласы утихли. Затем, наконец, когда переполненные скамьи вновь успокоились, орган начал играть набирающую обороты прелюдию, музыка для которая была написана специально для этой свадьбы.

Двери собора широко распахнулись, и архиепископ Мейкел Стейнейр и группа епископов Черисийской Церкви вошли в музыкальную бурю.

Если Стейнейра хоть чуть-чуть тревожили воспоминания о том, что почти случилось с ним в этом соборе, то ни выражение его лица, ни язык тела не выдали ни намёка на это. Его золочёная митра сверкала в отфильтрованном витражами солнечном свете, а рубины светились как маленькие красные полноправные солнца. Богато расшитые и украшенные облачения его высокого поста (соответственно модифицированные Сычом, хотя никто об этом и не знал) сверкали собственными нитями из золота и серебра, жемчугом и драгоценными камнями. Облачения остальных епископов были почти так же богато вышиты и украшены, как и его одежды, но как епископы, посещающие чужой собор, они надели свои традиционные священнические шапочки, а не митры. Однако была огромная разница между их обычными шапками и украшенными драгоценными камнями и великолепно вышитыми шапочками, которые они одели сегодня.

Великолепные голоса хора усилились, когда священнослужители проследовали к центральному нефу собора вслед за скипетроносцами, свеченосцами и кадильщиками. Несмотря на то, что Мерлин до глубины души ненавидел «религию», навязанную Лангхорном и Бе́дард жителям Сэйфхолда, даже он был вынужден признать всю красоту и величие её церемонии и литургии, когда смотрел на Стейнейра, прикасавшегося к головам детей в кратком благословении, когда проходил мимо.

«И то, что все эти люди действительно верят в то, чему их учили, является частью этого», — подумал он. — «В вере есть сила, даже когда эта вера используется и злоупотребляется, и я не могу поверить, что Бог не слушает этих людей, как бы им не лгали. Вся эта вера, всё это доверие… определённо, Он должен признать их силу, их страсть. Как Он может осуждать кого-либо за то, что он поклонялся Ему единственным способом, которым их когда-либо учили?»

Процессия епископов распалась, когда прелаты заняли свои места, а Стейнейр повернулся лицом ко всему многолюдному собору с подножия ступеней, ведущих к его архиепископскому трону. Он стоял там, пока музыка окончательно не смолкла в наступившем безмолвии. Тем не менее, он ничего не сказал, лишь улыбался, пока это безмолвие не разрослось до совершенного и очищенного спокойствия. Было так тихо, что казалось никто во всём этом огромном соборе не смел даже дышать, и только тогда он заговорил в ожидающую тишину.

— Дети мои, — сказал он затем, — сегодня великий и радостный день. Когда монарх женится, это всегда источник радости для людей хорошо управляемого королевства. Не только этот брак становится обещанием и гарантом будущего в престолонаследии королевства, но и любой правитель — будь то король или королева — который находит супруга для его или её сердца, чтобы он или она могли стоять рядом, объединившись против всего, что может послать им мир, становится более сильным и лучшим монархом. Король Хааральд, да улыбнутся ему Бог и Архангелы, нашёл именно такую невесту в королеве Жанейт, и теперь я могу сказать, что, насколько мне известно, король Кайлеб нашёл такую же невесту в королеве Шарлиен. Государственные браки крайне редко бывают браками по любви, дети мои. Никогда не сомневайтесь, что этот брак и то, и другое.

Он улыбнулся в сторону королевской ложи, где сидели бок о бок Кайлеб и Шарлиен, и Кайлеб потянулся — как был уверен Мерлин, почти бессознательно — к Шарлиен, чтобы взять её за руку.

— Однако этот брак — это нечто большее, чем просто союз молодого мужчины и молодой женщины, — продолжил Стейнейр. — Это даже больше, чем обычный династический брак, который обеспечивает наследование титула или короны. В этом браке мы видим союз не только мужа и жены, но Черис и Чизхольма, двух государств, которые станут единым целым. Приверженности и непримиримой решимости двух народов отстаивать истину и защищать то, что все люди, не ослеплённые алчностью, жадностью, личными амбициями, нетерпимостью или фанатизмом, считают стоящим того, чтобы умереть, но сохранить. И поэтому мы должны быть весьма благодарны за этот день, за многое, за что мы должны прочесть молитву Богу. Впереди нас ждут дни тьмы, дети мои, ведь борьба, которой мы решили отдать наши сердца, наш разум и наши руки не будет лёгкой, и не будет быстрой победы в этой битве. Но когда наступят эти дни тьмы, когда уныние навалится на вас отовсюду, и вы испытаете соблазн отчаяться, вспомните этот день. Вспомните этого Короля и эту Королеву, которые предстали сегодня перед вами, чтобы посвятить свои клятвы друг другу на виду у вас и у Господа. Помните, что они решили пообещать свою жизнь друг другу… и вам.

Теперь тишина была даже более абсолютной, чем это возможно было представить, и тогда архиепископ ещё раз улыбнулся — широкой и лучезарной улыбкой, заливая отрезвляющую тишину, которую породили произнесённые им слова, огромной волной радости и предвкушения, так как он воздел обе руки, а Кайлеб и Шарлиен поднялись. Они спустились по покрытым ковром ступенькам из королевской ложи, между душистыми лепестками шиповника, чтобы встать рука об руку перед ним. Несмотря на всю важность этой свадьбы, все надежды, страхи и обещания, связанные с ней, выбранная ими церемония была очень древней и очень простой. Любые юные жених и невеста, каким бы скромным не было их материальное положение, могли выбрать его, и в этом тоже было послание. Они встретились взглядом с примасом всея Черис, а он посмотрел за их спины, ожидая прилив лиц.

— А теперь, возлюбленные чада мои, — сказал он людям, стоящим за этими лицами, — мы собрались здесь, пред Богом и Архангелами, и перед лицом этого общества, чтобы соединить этого мужчину и эту женщину в священным браке, который является почётным наследием, учреждённым Богом и Архангелами, означающим для нас мистический союз между Богом и Его Церковью; который является святым наследием, которое архангел Лангхорн украшал и облагораживал своим присутствием в своё время здесь, на Сэйфхолде, и поощрялся Архангелом Бе́дард быть благородным среди людей, и поэтому ни в коем случае нельзя вступать в него необдуманно или беспечно, но благоговейно, благоразумно, осторожно, рассудительно и в страхе Божьем. В это святое наследие эти двое присутствующих пришли сегодня, чтобы соединиться. Если кто-нибудь может назвать достаточное основание, по которому они не могут законно быть соединены вместе, пусть он говорит сейчас, или молчит вовеки.

III Теллесбергский Дворец, Город Теллесберг, Королевство Черис

— Ваши Величества, князь Нарман и княгиня Оливия.

Нарман Бейтц прошёл мимо кланяющегося камергера с выработанной всей жизнью самоуверенностью. По выражению его лица никто не смог бы предположить, что этот пухлый маленький князь шёл не в свою тронную залу. Его жена, бывшая одного роста с ним, и гораздо более стройная, и обладавшая таким же как у него пожизненным опытом аристократки и княгини-консорта, всё-таки не смогла соперничать с его обманчивым спокойствием. Никто не мог сказать, что она явно нервничает, но в то же время никто не мог сомневаться, что она предпочла бы быть где-нибудь в другом месте.

Они пересекли тот же полированный каменный пол, что до них пересёк граф Сосновой Лощины, и, когда они остановились перед той же самой парой тронов, Нарман подумал, как изменился с тех пор тронный зал — или, по крайней мере, его обитатели. На голове у Кайлеба была Черисийская Государственная Корона, которая не так давно также стала имперской Государственной Короной, в то время как на Шарлиен была корона немного меньшего размера, но без рубинов Государственной Короны. Несмотря на короны, ни один из них, по крайней мере, не был при полных дворцовых регалиях, за что Нарман был глубоко — пусть и про себя — благодарен. Оливия выглядела величественно и красиво в полных регалиях; Нарман выглядел как круглый, нечёткий мяч, который каким-то образом приобрёл голову и ноги.

Пухлые маленькие ножки.

«Я полагаю, это хорошо, что я решил сделать это, прежде чем я действительно увидел Кайлеба во плоти, так сказать, в первый раз», — подумал изумрудский князь с оттенком легкомысленности. — «Если бы у меня было время посмотреть собственными глазами, какой он высокий, широкоплечий и отвратительно красивый, и выработать должное состояние лютой ревности, возможно, в конце концов, я не смог бы этого сделать. Перспектива отрубания головы гораздо меньше раздражает, чем признание, что человек, которому ты собираешься сдаться, выглядит гораздо больше похожим на короля, чем выглядишь ты».

Эта мысль привела его к подножию ожидающих тронов, и он низко поклонился, пока Оливия присела в реверансе.

— Ваши Величества, — пробормотал он.

— Вообще-то, князь Нарман, — суховато сказал Кайлеб, — мы приняли решение немного пересмотреть протокол. Поскольку моя жена и я, — Нарман задался вопросом, слышал ли сам Кайлеб глубокое и гордое удовлетворение тем, как он сделал акцент на слове «жена», — оба являемся правящими главами государств в своём праве, и поскольку всегда существует возможность путаницы, было решено, что хотя обращение к каждому из нас в отдельности как к «Величеству» в отсутствие другого является верным и правильным, правильный протокол теперь таков, что в Черис, когда мы одновременно присутствуем в одном месте, правильно обращаться ко мне «Ваше Величество», а к ней следует обращается «Ваша Светлость». В Чизхольме, где мы также будем проводить около полугода, к ней будут обращаться «Ваше Величество», а ко мне — «Ваша Светлость».

— Ах, я понимаю, Ваше Величество. — Нарман почувствовал, что его губы пытаются сложиться во что-то, что как он подозревал, было бы улыбкой, если бы он позволил ей проявить себя. — Я могу легко понять, где это может создать замешательство. Нечего и говорить, я вполне уверен, что, когда новость о вашем браке — не говоря уже о вашей коронации как Императора — достигнет Зиона, реакция будет значительно хуже, чем «замешательство».

— Остаётся только надеяться, — ответил Кайлеб, затем откинулся на спинку трона и склонил голову. — И раз уж мы заговорили о новостях, достигающих Зиона, я уверен, что они будут в равной степени обеспокоены новостями о вашем прибытии сюда, и причинами вашего визита. Могу ли я предположить, что ваши приготовления с коммодором Зестро и герцогом Соломоном адекватно… защитили ваш тыл, скажем так, от епископа-исполнителя Уиллиса и его реакции на ваше решение?

Нарману удалось не моргнуть и не дать своей челюсти отвиснуть от слабого изумления. Ведь, как он напомнил себе мгновением позже, замечание Кайлеба не обязательно означало, что он обладал какими-либо особыми знаниями о его недавней деятельности. У него уже было достаточно доказательств того, что Армаки были потрясающе умной и компетентной династией. Не потребовался никто, столь же сообразительный, как Кайлеб, чтобы долго рассуждать о том, что должен сделать Нарман, чтобы защитить себя от реакции Церкви. А разобравшись в том, что он сделал, можно было всего лишь за один простой и короткий шаг прийти к заключению, кого он выбрал для этой работы.

«Тем не менее, это впечатляющий разговорный гамбит», — признался он самому себе.

— Я думаю, что добрый епископ-исполнитель в настоящее время гостит в Эрейсторском Дворце, Ваше Величество, — сказал он спокойно. — Я уверен, что мой персонал обеспечивает все его потребности, и он вполне может оставаться нашим гостем до тех пор, пока мы не сможем разрешить любое… отсутствие взаимопонимания.

— Возможно, мы могли бы послать епископа Жералда, чтобы помочь ему найти путь к истине, — предложила Шарлиен.

Нарман вежливо посмотрел на неё, и она пожала плечами. — Епископ Жеральд предоставил свои услуги в распоряжение архиепископа Мейкела после убийства архиепископа Эрайка руками Инквизиции. Возможно, его собственный опыт, полученный в ситуации, аналогичной той, в которой оказался епископ-исполнитель Уиллис, позволит ему привести епископа-исполнителя к более точному пониманию того, что на самом деле означает раскол между Церковью Черис и Церковью Зиона.

— Возможно, он действительно сможет оказать благотворное влияние, Ваша Светлость. — Нарман снова поклонился ей. — Во всяком случае, я не вижу способа, как это может причинить вред.

— Тогда, если архиепископ пожелает отправить его в Эрейстор, мы обязательно это сделаем, — сказал Кайлеб. — Тем временем, однако, есть определенные формальности, которые нужно выполнить.

— Действительно есть, Ваше Величество, — признал Нарман.

— В таком случае, я считаю, что есть только один предварительный вопрос, который нужно задать и на который нужно получить ответ перед глазами нашего суда и наших советников, а также глазами Бога. И вопрос этот в том, понимаете ли вы, полностью принимаете, и подписываетесь без оговорок под условиями, предварительно принятыми с вашей стороны графом Сосновой Лощины?

— Да, Ваше Величество. — Нарман снова, более глубоко, поклонился. — И поскольку, как вы говорите, в настоящее время мы находимся перед глазами вашего суда и ваших советников, я также прошу позволения сказать следующее. Условия, которые Вы и Её Светлость сочли уместными предложить моим подданным, моему Дому и мне как личности, гораздо более щедрые, чем я когда-либо ожидал или мог обоснованно попросить. Из-за этой истины и моего осознания этого, я хочу выразить свою глубокую и искреннюю благодарность.

— Условия такие, какие есть, милорд, — ответил Кайлеб через мгновение. — Я не буду отрицать, что у меня было сильное искушение быть… менее великодушным. Но месть за прошлую вражду — мелочное и отравляющее дело. В мире в наши дни происходит гораздо больше вещей, чем традиционные распри и препирательства между Изумрудом и Черис. Эти вещи не оставляет времени для наших небольших местечковых споров, и я не собираюсь оставлять гноящиеся раковые опухоли отравлять всех нас, когда мы сталкиваемся с самым большим вызовом в нашей жизни. Мы с Её Величеством предложили эти условия не из-за того, что мы сильно вас любим; мы предложили их исходя из реалистичного понимания необходимости превратить бывших врагов в надёжных союзников перед лицом угрозы представляемой «Группой Четырёх».

— Тот факт, что великодушные условия также могут быть мудрыми, не делает их менее великодушными, Ваше Величество, — сказал Нарман.

— Вероятно, нет. Но похоже пришло время разобраться с этими формальностями.

— Конечно, Ваше Величество.

Нарман последний раз незаметно сжал руку своей жены, затем отпустил её и шагнул вперёд к ожидающей подушке. Расположение этой подушки было показателем того, насколько много всего изменилось. Она не была расположена прямо перед троном Кайлеба. Вместо этого она была помещена между двумя престолами, и когда он опустился на неё на колени, архиепископ Мейкел протянул ему копию Священного Писания в оправе из золота и драгоценных камней.

Князь поцеловал обложку книги, а затем, положив на неё правую руку, посмотрел в глаза Кайлебу и Шарлиен.

— Я, Нарман Хэнбил Грейм Бейтц, клянусь в верности и преданности императору Кайлебу и императрице Шарлиен, — сказал он, говоря ясно и отчётливо, — чтобы быть их истинным человеком, сердцем, волей, телом, и мечом. Сделать всё мной возможное, чтобы выполнить свои обязательства и обязанности перед ними, перед их Коронами и перед их Домом, всеми способами, какие Бог даст мне возможность и остроумие так поступать. Клянусь присягой сей без умственных или моральных оговорок, и вверяю себя суду Императора и Императрицы и Самого Бога за ту верность, с которой чту и исполняю обязательства, которые принимаю сейчас перед Богом и присутствующими.

Последовало мгновение тишины. Затем Кайлеб положил свою руку на руку Нармана на Писании, а Шарлиен положила свою на руку Кайлеба.

— И мы, Кайлеб Жан Хааральд Брайан Армак и Шарлиен Адель Элана Армак, принимаем твою клятву, — уверенно ответил Кайлеб. — Мы обеспечим защиту от всех врагов, лояльность за преданность, справедливость за справедливость, верность за верность, и наказание за нарушение клятвы. Пусть Бог судит нас и дела наши, как Он судит тебя и дела твои.

В течение бесконечного момента, все трое смотрели в глаза друг другу посреди глубокой тишины. А потом, наконец, Кайлеб криво усмехнулся.

— А теперь, милорд, вам, наверное, стоит встать. Я думаю, что у нас с вами — и Её Светлостью — есть достаточно многое, что нам нужно обсудить.

Глядя из окна роскошных апартаментов, отведённых его семье, на облака, раскинувшиеся на западе над Горами Стивина, подсвеченные малиновыми и золотыми отблесками заката, князь Нарман подумал, что это не тот день, который он когда-то хотел провести в Теллесберге. С одной стороны, это было большим облегчением. Он вышел из конфликта всё ещё с короной на голове, даже если её власть была довольно сильно ослаблена, и с близкими родственными отношениями с теми, кто обещал стать одной из самых — если не самой — могущественной династий в истории Сэйфхолда. С другой стороны, существовала, как минимум, вероятность того, что династия, о которой шла речь, и с которой теперь неразрывно была связана судьба его самого и его семьи, могла оказаться уничтоженной мстительной Церковью. И, признался он себе, была ещё мелочь о том, кто и кому, как он ожидал, будет клясться в верности.

— Думаю, они мне, пожалуй, нравятся, — произнёс голос позади него, и он отвернулся от окна к Оливии.

— Я полагаю, ты имеешь в виду наших новых суверенных лорда и леди? — спросил он, с немного кривоватой улыбкой, и она фыркнула.

— Вообще-то, я имела в виду второго и третьего помощника повара! — сказала она, и он рассмеялся.

— Я никогда не испытывал неприязни к Кайлебу или его отцу, моя дорогая. Они были противниками, и я признаюсь — но только тебе — что я находил их настойчивость в противостоянии всему, что Гектор или я пытались устроить, скорее утомляющей, чем поводом для беспокойства. Но для меня это никогда не было личным, в отличие от Гектора. Хотя, чтобы быть абсолютно справедливым, — его улыбка слегка поблекла, — учитывая моё участие в усилиях по устранению их обоих, я удивлён, что Кайлеб, похоже, лелеет так мало враждебности.

— Я не думаю, что кто-то из них «лелеет» особую враждебность, — сказала она серьёзно.

Одна из бровей Нармана поднялась, но он лишь ждал, пока она завершит свою мысль. Оливия Бейтц была очень умной женщиной. Более того, она была единственным человеком во всём мире, которому Нарман доверял без каких-либо оговорок. Как и в случае Кайлеба и Шарлиен, их брак был политическим, но с годами он вышел далеко за эти рамки, и Нарману часто хотелось, чтобы можно было назначить Оливию в его официальный Королевский Совет. К сожалению, об этом не могло быть и речи, но это не мешало ему очень внимательно слушать её в тех нечастых случаях, когда она высказывала своё мнение.

«А ведь теперь», — подумал он, — «когда у нас есть Императрица, которая, к тому же, королева в своём собственном праве, назначение женщины в совет всего-навсего князя, вероятно, стало намного более возможным, так?»

— Я не говорю, что кто-то из них уже точно тебя любит, дорогой, — продолжила она, с намёком на улыбку, и протянув руку, коснулась его щеки.— Я уверена, что как только они узнают все превосходные качества, скрывающиеся под твоей застенчивой и скромной внешностью, они полюбят тебя, ну а пока суд да дело, существуют такие мелкие проблемы, как покушения на убийства и войны.

— Покушения на убийство? — Нарман сделал всё возможное, чтобы выглядеть совершенно невинным… но особо в этом не преуспел.

— О, да не притворяйся глупым, Нарман! — раздражённо фыркнула Оливия. — Несмотря на все твои усилия, направленные на то, чтобы «защитить меня» от отвратительных реалий, я слышала все слухи о попытке покушения на Кайлеба, ты же знаешь. И хотя я люблю тебя как моего мужа и отца моих детей, я никогда не питала никаких иллюзий относительно серьёзности, с которой ты играл в «великую игру», как я думаю, ты её называл.

На этот раз глаза Нармана распахнулись от настоящего удивления. Оливия редко выражалась настолько прямолинейно. И, по крайней мере, в одном она была права. Он действительно пытался оградить её от зачастую тошнотворных и неприятных решений, которые он вынужден был принимать, как игрок в эту игру.

«Давай будем честны друг с другом, Нарман», — сказал он сам себе. — «Да, ты был «вынужден» принимать некоторые из этих решений, но настоящая причина, по которой ты играл в эту игру, заключалась в том, что тебе это очень нравилось. К сожалению, ты не смог выиграть её… хотя, полагаю, я также мог бы возразить, что я ещё не совсем проиграл».

Какие-то из его мыслей, должно быть, отразилось на его лице, потому что его жена покачала головой.

— Я не жалуюсь, Нарман. Бывали случаи, когда у меня возникал соблазн пожаловаться, это правда. На самом деле, было больше, чем несколько раз, когда я хотела сильно дать тебе ногой под зад. В целом, всё-таки, я смогла сказать себе — честно, я думаю, — что большинство из того, что ты сделал, включая то, что вызывало у меня наибольшую озабоченность состоянием твоей души, произошло в результате ситуаций, с которыми ты столкнулся. Конфликт между Изумрудом и Черис, например, был, вероятно, неизбежен, вне зависимости от твоих желаний, просто из-за географического положения.

— Но, — продолжила она очень серьёзно, глядя ему в глаза, чтобы он мог видеть правду в её, — я бы солгала, если бы сказала, что не испытала облегчения от того, как это, наконец, разрешилось. Я знаю, Нарман, что наши родители никогда не ожидали этого, но я действительно люблю тебя, ты знаешь. И я люблю наших детей. Осознание того, что Кайлеб не будет охотиться за твоей головой, или видеть в мальчиках угрозу, с которой нужно… разобраться, сняло огромный груз с моего ума и сердца.

Нарман поднял левую руку, накрывая ладонью руку, по-прежнему касавшуюся его щеки. Его правая рука легла ей на затылок и повлекла её вперёд, в то время как он наклонился навстречу ей, пока их лбы не соприкоснулись. Не часто она выражала свои чувства к нему так ясно, и он на мгновение закрыл глаза, наслаждаясь этим.

— Это ещё не конец, ты же знаешь, — сказал он ей затем, и его голос был едва слышен. — Кайлеб был прав, когда сказал Тревису, что это только начало. Выступая на стороне Кайлеба, я выступил против Храма, а Клинтан гораздо более мстительный враг, чем Кайлеб когда-либо мог быть. Не говоря уже о том, что Церковь контролирует ресурсы, богатство и рабочую силу многократно превосходящие таковые у Кайлеба, даже если к его новой «империи» добавился Чизхольм.

— Клинтан — узколобая, прелюбодействующая, эгоистичная, прожорливая, лакающая вино, ханжеская свинья с заблуждениями в отношении божественности и лицемерным чувством фанатизма, — категорично сказала Оливия, с таким ядом в голосе, которого Нарман никогда раньше от неё не слышал.

Он с удивлением моргнул, услышав его сейчас, и откинулся достаточно далеко, чтобы снова заглянуть ей в глаза. Она посмотрела на него в ответ, не моргая, и он увидел огонь, горящий в её глазах. Огонь, которого он никогда не подозревал… что было оплошностью, за которую он с трудом мог бы простить себя.

— Я не совсем слепая, знаешь ли, дорогой, — сказала она ему язвительно. — Но в данный момент я считаю, что кто-то навроде Клинтана может столкнуться со значительными трудностями противостоя лишь Кайлебу и Шарлиен. С добавлением тебя в этот расклад, у этой свиньи в Зионе такие же шансы на победу, как у меня, если я попытаюсь бороться на руках с кайлебовским капитаном Атравесом.

Вопреки себе, Нарман улыбнулся. Она мгновение смотрела на него, а затем рассмеялась и наклонилась вперёд, прижимаясь щекой к его груди.

— Я знаю, что ты никогда не думал про себя как о образце лихого князя-воина, любовь моя, — сказала она. — Ну, и я тоже. Но я всегда думала о тебе как о ком-то более ответственном, чем этот образ… как о ком-то, кто смотрит на своё будущее и свои обязанности без дрожи и самообмана. И хотя я никогда не хотела бы, чтобы ты задирал нос по этому поводу, ты ещё и один из самых умных мужчин, которых я знаю.

— Если я такой умный, тогда почему всё кончилось тем, что я поклялся в верности Кайлебу, а не наоборот? — спросил он полушутливым тоном.

— Я не говорила, что ты непогрешим, дорогой; просто умный. Кроме того, используя ту очаровательную идиому, которую твой сын подхватил из своих ужасных романов, ты можешь играть только теми картами, которые тебе сдают. А ещё, я верю, что кто-то только что предложил тебе совершенно новую колоду. И судя по тому, что я видела в тебе в этот раз, я не думаю, что ты испытываешь искушение сдать карты снизу колоды.

— Никакого, — признался он, затем покачал головой, наполовину в ироничном изумлении и наполовину в ошеломлённом недоверии. — Даже если бы я соблазнился — чего я, к моему собственному немалому удивлению, не сделал — это было бы невероятно глупо с моей стороны. Сейчас нет никаких мостов назад в Зион, любовь моя, и нет ни одного способа, которым я мог бы взять под свой контроль и поддерживать ядро оппозиции Храму, которое смог создать Кайлеб. Попытка предать его, в данный момент, была бы равносильна решению перерезать горло своему лучшему рулевому, находясь в сердце урагана. И я очень боюсь, — его улыбка стала достаточно едкой, чтобы могло скиснуть молоко, — что это путешествие будет достаточно долгим, чтобы я полностью перестал участвовать в этом, прежде чем всё станет достаточно стабильным, чтобы я мог подумать о каком-либо предательстве.

— Хорошо. — Она ещё крепче прижалась к нему. — Хорошо, — повторила она.

— Ты знаешь, — мягко сказал он, наклоняясь, чтобы поцеловать её волосы, — думаю, я согласен с тобой.

Собравшиеся предыдущим вечером облака превратились в сплошные тёмно-серые тучи. Дождь косо изливался с влажных угольных небес, стуча по крыше Теллесбергского Дворца, несясь по водосточным желобам и трубам, булькая в дренажных каналах вдоль столичных дорог. Торговля в Теллесберге, понятное дело, не прекращалась никогда. Даже во время недавней войны против марионеток «Группы Четырёх», чисто местное судоходство в Бухте Хауэлл обеспечивало достаточное количество грузов и кораблей для их перевозки. Теперь, когда океаны всего мира снова были открыты для черисийских галеонов, деятельность на набережной вернулась на свой обычный безумный уровень. Даже когда барабанил дождь, гремели молнии и гремел гром, тяжёлые грузовые фургоны — большинство которых тянулись драконами, хотя местами по более мелким, узким улицам менее крупные фургоны двигались запряжённые лошадьми или мулами — продолжали своё движение.

Принц Нарман был впечатлён. Стоя у открытого окна маленькой личной совещательной комнаты и глядя на дождь, он видел наглядное свидетельство процветания и трудолюбия, которые делали королевство Черис гораздо более опасным противником, чем можно было предположить по простому размеру его населения.

Дверь за его спиной открылась, и повернувшись от окна он увидел, как в комнату вошёл Бинжамин Райс, барон Волны Грома.

— Ваше Высочество, — сказал с поклоном начальник разведки короля — «нет», — поправил себя Нарман, — «императора» — Кайлеба.

— Милорд, — ответил Нарман, с чем-то гораздо более близким к кивку, чем к поклону.

— Во-первых, я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы нашли время встретиться со мной, — продолжил Волна Грома, когда они вдвоём подошли к маленькому, но прекрасно отполированному совещательному столу в центре комнаты.

— Я подозреваю, что Его Величество, вероятно, настоял бы на этом, если бы я нашёл это трудным, милорд. — Нарман хмыкнул. — Я довольно хорошо знаком с процессом… «подведения итогов», как, кажется, называет это барон Шандир. И, справедливости ради, Его Величество был весьма вежлив, когда «предлагал» мне сесть и немного поболтать с вами. Очевидно, если есть что-то, что я могу рассказать вам, то я к услугам Его Величества и к вашим услугам.

— Вообще-то, Ваше Высочество, — сказал Волна Грома, дождавшись, пока Нарман усядется, а затем сам садясь в кресло на противоположной стороне стола, — вы можете быть удивлены истинной целью нашей «небольшой болтовни». Честно говоря, Его Величество — и я — меньше заинтересованы в информации, которой вы можете обладать, по сравнению с дополнительным взглядом, который вы можете предложить к нашему анализу информации, которой мы уже располагаем.

— В самом деле? — обе брови Нармана взлетели вверх, и теперь настала очередь Волны Грома хмыкнуть.

— В самом деле, — подтвердил он, когда над их головами раздался новый, более близкий раскат грома. — На самом деле, если быть совершенно откровенным, Ваше Высочество, одна из второстепенных целей этой встречи — ознакомить вас с разведывательными возможностями, которыми мы уже обладаем.

— А, понимаю. — Нарман тонко улыбнулся. — Как определённое напоминание о способности Кайлеба… следить за моими собственными действиями, я полагаю.

— В какой-то степени, — невозмутимо согласился Волна Грома, и его улыбка стала чуть шире, чем у Нармана. — Надеюсь, вы не будете возражать, если я скажу, что, несмотря на некоторые мои первоначальные оговорки, я испытываю некоторое облегчение, имея возможность обсудить это с кем-то, кто понимает, как делаются такие вещи, Ваше Высочество.

— Я приму это как комплимент, милорд… по крайней мере, условно.

— Хотите верьте, хотите нет, но так и было задумано.

Барон открыл принесённый с собой портфель и извлёк оттуда довольно толстую стопку папок. Затем положил их на стол перед собой, и склонил голову в сторону Нармана.

— Я понимаю, Ваше Высочество, что барону Шандиру не очень-то повезло с восстановлением вашей собственной шпионской сети здесь, в Черис, — сказал он. — Я также знаю, что вы были довольно терпеливы с ним, несмотря на ваше очевидное разочарование, и что его операции за пределами Черис продолжались с обычным высоким уровнем успешности.

Брови Нарман снова взлетели вверх, от откровенности в спокойном голосе Волны Грома. Барон увидел его выражение и покачал лысой головой.

— Есть причина, по которой ему так не везло здесь, в Черис, и она не имеет ничего общего с его компетентностью или тем, как сильно он старался. Как вы сами хорошо знаете, Ваше Высочество, единственный способ сохранить тайну — это никому её не рассказывать. Я считаю, что это практика, с которой вы хорошо знакомы, ровно так же, как вы знаете, что это может иногда расстраивать ваших подчинённых. Например, несколько месяцев назад граф Сосновой Лощины был весьма удивлён, обнаружив, что вы уже вступили в контакт с первым советником короля Горжи.

На этот раз брови Нармана внезапно опустились, и он нахмурился.

— Есть две причины, по которым я использовал именно этот пример, — спокойно продолжил Волна Грома. — Во-первых, потому что это демонстрирует, как глубоко мы проникли в Изумруд, и как давно нам это удалось. Во-вторых, потому что это показывает, что вы знакомы с идеей того, что мы называем здесь, в Черис, «необходимостью знать». Одна из наших основных политик заключается в том, что информация хранится в отдельных ячейках, и только те, кому «необходимо знать» что-то для того, чтобы делать свою работу, посвящены в эту информацию. Это показывает не недоверие с нашей стороны, хотя, как вы сами знаете, определенная степень недоверия является необходимой предосторожностью, а скорее является защитой критической информации путём ограничения её распространения.

— Вы правы, милорд, — медленно произнёс Нарман, всё ещё хмурясь, хотя теперь это была нахмуренность задумчивости, а не удивления. — Я знаком с необходимостью держать вещи в секрете, хотя я никогда не использовал такое описание логики. «Необходимость знать». — Казалось, он перекатывал слова на языке, пробуя их на вкус, а потом медленно кивнул. — Думаю, я должен сказать, что это подходящий оборот речи.

— Я рад, что вы понимаете, Ваше Высочество. — Волна Грома откинулся на спинку кресла. — Одна из этих «нужных знать» вещей заключается именно в том, как наши шпионы собирают большую часть информации и знаний, которые приходят к нам сюда. Откровенно говоря, мы с большим уважением относимся к вашим аналитическим способностям и намерены использовать их наилучшим образом. Тем не менее, чаще всего — и, честно говоря, вероятно, чаще, чем наоборот — вы можете никогда не узнать, как информация, которую мы просим вас проанализировать, вообще попала в наше распоряжение.

— Надеюсь, вы простите меня за то, что я указываю на это, барон, но довольно часто источник кусочка информации оказывает огромное влияние на её надёжность, а это, в свою очередь, имеет очевидные последствия для её анализа.

— Ваше Высочество, — Волна Грома улыбнулся ещё шире, — это действительно удовольствие обсуждать эти вопросы с тем, кто понимает тонкости искусства шпионажа. Тем не менее, одна из причин, по которой я принёс вот это, — он постучал пальцем по стопке папок, — это показать вам, насколько надёжны наши шпионы.

— В каком смысле, позвольте спросить? — спросил Нарман, когда черисиец сделал паузу.

— Выбирайте день — любой день, какой хотите — начиная с третьей пятидневки мая, — предложил Волна Грома.

Глядя на него, Нарман моргнул, а затем пожал плечами.

— Очень хорошо, — сказал он. — Я выбираю четверг.

— Очень хорошо, Ваше Высочество. — Волна Грома перебирал папки, пока не нашёл ту, что искал. Он отделил её от остальных, затем осторожно положил на стол перед собой и открыл.

— В четверг, четырнадцатого мая, — сказал он, поглядывая на лежащие перед ним записи, — вы вызвали коммодора Зестро и графа Сосновой Лощины в Эрейсторский дворец. Вы встретились в Синем Салоне, где обсуждали недавний захват посыльного судна Церкви, перевозившего депеши от епископа-исполнителя Томиса епископу-исполнителю Уиллису. Коммодор Зестро сообщил вам, что в виду нашей блокады не было никакой возможности гарантировать безопасный проход в Эрейсторскую Бухту даже церковных посыльных судов. Он предположил, однако, что даже наш флот не может блокировать все мелкие порты и что церковные курьеры могут эти второстепенные порты использовать. Вы указали на то, что епископ-исполнитель может счесть использование таких мелких портов недостойным, но вы также поручили коммодору составить их список для дальнейшего использования, после чего вы отпустили его и провели очень интересную беседу с графом. В ходе этого разговора вы поделились с ним своим собственным анализом противостояния между Черис и «Группой Четырёх» и своей верой в то, что всё станет намного хуже, прежде чем всё закончится.

Волна Грома оторвал взгляд от своих записей. Несмотря на десятилетний опыт самодисциплины и самоконтроля, у Нармана отвисла челюсть, когда глава черисийской разведки продолжил своё неторопливое, убийственно-точное подведение итогов встречи, на которой присутствовали только трое мужчин.

— Тут я хотел бы сделать два замечания, Ваше Высочество, — спокойно сказал барон. — Во-первых, именно ваши слова графу Сосновой Лощины, и несколько других, подобных бесед с ним, сыграли немалую роль в тех условиях, которые император Кайлеб был готов предложить Изумруду. И, во-вторых, если вы думаете, что коммодор Зестро или граф Сосновой Лощины должны были предать ваше доверие, чтобы мы получили эту информацию, позвольте мне обратиться к более позднему моменту того же дня.

Он неторопливо перелистывал страницы, пока не нашёл того, что хотел, а затем откашлялся.

— Позднее, тем же вечером, — продолжил он, — у вас была личная встреча с бароном Шандиром. На этой встрече вы ещё раз коснулись, хотя и не так сильно, того же анализа позиции Церкви, которым вы ранее поделились с графом Сосновой Лощины. Вы также указали барону — как, впрочем, вы и указали перед этим графу — что весь план «Группы Четырёх» был столь же глуп, сколь и высокомерен. И вы указали, что князь Гектор вряд ли рискнёт собственной безопасностью, чтобы прийти на помощь Изумруду. На самом деле, ваши точные слова были «почему этот ублюдок должен рисковать хоть одним прыщом на своей драгоценной заднице ради нас?». После чего, — барон снова поглядел на Нармана, — вы поручили барону пересмотреть свои приготовления к передаче приказа о устранении, если вы простите мне выбор слов, наёмным убийцам, которые находятся в Менчире.

Когда Волна Грома спокойно закрыл папку, изумление Нармана вышло далеко за рамки простого шока.

— Как видите, Ваше Высочество, — сказал он, — для того, чтобы мы могли получить эту информацию по любому каналу, который мог быть близок к вам, и граф Сосновой Лощины, и барон Шандир должны были быть агентами Черис. Которыми, уверяю вас — и я совершенно уверен, что вы знаете, что это правда — ни один из них и не мечтал стать.

— Я…

Голос Нармана осёкся, и он встряхнулся. Затем он откашлялся и откинулся на спинку кресла, пристально глядя в глаза Волны Грома.

— Я, несомненно, ни за что не поверил бы, что кто-то из них предал меня, — сказал он наконец. — С другой стороны, я не вижу никакого другого способа, чтобы вы узнали подробности двух отдельных приватных бесед.

— Ваше Высочество, я предложил вам выбрать день, — заметил Волна Грома. — Если вы пожелаете выбрать другой день — например, следующую пятницу, когда у вас была конфиденциальная беседа с коммодором Зестро, или, возможно, понедельник, когда епископ-исполнитель Уиллис встречался с вами, чтобы «обсудить» ваше предложение о том, чтобы «посланцы Матери-Церкви ползали, как браконьеры или контрабандисты, от одной жалкой маленькой норы к другой» — я вполне готов поделиться с вами кратким изложением событий тех дней.

— Но как…?

Нарман резко оборвал свой вопрос. Ещё несколько секунд он таращился на Волну Грома, а затем глубоко вздохнул.

— Я начинаю понимать, что вы имели в виду, говоря о «необходимости знать», милорд. Понимание этого заставит моё любопытство гореть не менее ярко, но я не собираюсь просить вас скомпрометировать ваш доступ к такой подробной информации. И, пожалуйста, поверьте мне, когда я говорю вам, что осознание того, что вы и Император имеете доступ к нему, должно довольно аккуратно подавить любое искушение с моей стороны даже подумать о том, чтобы предать мою клятву верности ему. В конце концов, — изумрудский князь коротко оскалил зубы, — чрезвычайно трудно состряпать эффективный заговор, совсем без разговоров с другими заговорщиками!

— Должен признаться, я рад это слышать, Ваше Высочество. И если уж быть до конца честным, то мы с Его Величеством на самом деле надеялись, что именно к такому выводу вы и придёте. Тем не менее, я был также полностью честен, когда сказал, что мы все будем признательны за любое понимание этой информации, которое вы могли бы помочь нам получить.

— Я буду счастлив помочь, чем смогу, — заверил его Нарман.

— Я рад. Однако, увы, есть ещё один незначительный момент, который я должен затронуть, Ваше Высочество.

— Какой именно, барон?

— Его Величество осведомлён, что вы с бароном Шандиром отдали, де-факто, приказ убить Гектора, — довольно деликатно произнёс Волна Грома. — Ну, в обычных обстоятельствах, Император не пролил бы и слезинки, если бы с Гектором случился… несовместимый с жизнью несчастный случай, скажем так. И, честно говоря, это казалось бы наиболее подходящая судьба для кого-то вроде Гектора. К сожалению, мы считаем, что любое покушение на жизнь Гектора будет иметь в лучшем случае лишь равновероятные шансы на успех. И, что возможно более важно, у нас нет сомнений в том, кого в данный момент корисандийцы обвинят в любой такой попытке. Хотя мы не питаем иллюзий относительно мнений, уже сложившихся в Корисанде в отношении Черис, мы глубоко обеспокоены пропагандистской ценностью, которую «Группа Четырёх» может быть способной извлечь из такой попытки. На самом деле, во многих отношениях, убийство Гектора — особенно если можно было бы обоснованно возложить на Черис ответственность за него — было бы более ценным для «Группы Четырёх», чем сам Гектор, в живом виде. Учитывая, что его флот нейтрализован, а его королевство открыто для вторжения в любой момент, когда бы мы ни решили нанести удар, он едва ли является военным активом, и нет никакого способа, которым «Рыцари Храмовых Земель» могли бы прийти к нему на помощь, даже если бы захотели. Так что, поскольку он больше не имеет ценности в качестве живого союзника, кто-то вроде канцлера Трайнейра, по крайней мере, мог бы быстро понять его большую ценность как мёртвого мученика, предательски убитого черисийскими наёмными убийцами.

Нарман обдумал это, затем кивнул.

— Я могу понять вашу точку зрения, милорд, — признал он, даже не пытаясь притвориться, что совсем не отдавал тех инструкций, которые отдал по словам Волна Грома. — На тот момент, по очевидным причинам, то, как смерть Гектора может повлиять на Черис, меня волновало меньше, чем то, как внезапный вакуум власти в Корисанде может привлечь внимание Черис к нему и отвлечь от меня. Очевидно, что эта часть моих расчётов требует некоторого переосмысления в соответствии с новым порядком.

— О, действительно требует, Ваше Высочество, — с улыбкой согласился Волна Грома. — И ваш комментарий о «переосмыслении» подводит меня к последнему пункту этой встречи. Понимаете, князь Нарман, император Кайлеб не верит, что вы найдёте возможным прекратить интриги и заговоры. О, — черисиец поднял руку и помахал ею туда-сюда, словно человек, отгоняющий назойливую муху, — это не значит, что он подозревает вас в каком-то преступном намерении предать клятву, которую вы только что дали. Это просто означает, что вы тот, кто вы есть, Ваше Высочество, и именно так работает ваш ум. Более того, вы очень хороши в этом — гораздо лучше, чем Гектор даже начинает подозревать — и было бы глупо со стороны Его Величества позволить такому острому и годному мечу заржаветь до бесполезности из-за того, что им не пользуются. Именно поэтому у него есть предложение, которое он хотел бы, чтобы вы рассмотрели.

— Какого рода предложение, милорд? — спросил Нарман, и его глаза задумчиво прищурились.

— Его Величество, с согласия Её Величества, желает, чтобы я остался на моём нынешнем посту старшего шпиона Королевства Черис. Это имеет особое значение в свете того факта, что я также являюсь человеком, отвечающим за нашу внутригосударственную безопасность и расследования. Учитывая потенциал внутренних волнений, которые создаёт раскол с Церковью, сейчас едва ли подходящее время для того, чтобы я убирал мой палец с этого конкретного пульса.

— К тому же, они желают, чтобы барон Шандир сохранил свой пост в Изумруде, а сэр Албер Жастин сделал то же самое в Чизхольме. Это, однако, оставляет очевидную вакантную должность, и они подумывают обратиться к вам, чтобы её заполнить.

— Вы же не серьёзно, милорд, — сказал Нарман. Волна Грома вскинул голову, приподняв одну бровь, и Нарман покачал головой. — Прошло меньше трёх дней с тех пор, как я поклялся в верности Кайлебу, и меньше трёх лет с тех пор, как я пытался убить его. Кем бы он не был, Кайлеб не является ни идиотом, ни дураком!

— Вы абсолютно правы, он ни тот, ни другой, — согласился Волна Грома. — Тем не менее он и императрица Шарлиен предлагают именно то, о чём вы подумали. Империи потребуется глава имперской разведки, а вы, Ваше Высочество, обладаете одновременно и способностями, и рангом, и властью, чтобы достойно занять этот пост.

— Но только если Кайлеб может доверять мне! — возразил Нарман.

— Во-первых, Его Величество не предложил бы вам тех условий, которые он предложил, если бы чувствовал, что вы, скорее всего, предадите его. Вы только что видели на какого рода информации он основывал эту оценку, и я уверяю вас, что это не было суждение, которое было достигнуто легко. Во-вторых, вы действительно верите, учитывая то, что вы только что узнали, что он не узнает о каких-либо действиях с вашей стороны, если вы поддадитесь искушению устроить заговор против него? И, в-третьих, Ваше Высочество, император Кайлеб и императрица Шарлиен — и я, если уж на то пошло — верят, что вы действительно имеете в виду то, что сказали, когда говорили о «Группе Четырёх», разложении Матери-Церкви и неизбежных последствиях событий, которые привели в движение Клинтан и Трайнейр. Короче говоря, мы считаем, что у вас нет никаких разумных мотивов, чтобы предать любое доверие Короны к вам, и все основания, чтобы поддержать Корону против Клинтана и его подручных. Вы можете быть уверены, что ни Император, ни Императрица не глупы настолько, чтобы забыть… присматривать за вами, пока они не убедятся, что их суждения точны. Но, как заметил Император, после стольких лет «игры в великую игру», как вы, по-моему, иногда выражаетесь, глупо думать, что вы каким-то волшебным образом сможете остановиться, какой бы искренней ни была ваша решимость сделать это. В этом случае он предпочитает направить вашу природную склонность в полезное русло вместо того, чтобы позволять ей искушать вас какого-то рода… шалостью.

— Искушать «шалостью»? — повторил Нарман, фыркнув, и Волна Грома пожал плечами.

— На самом деле, Ваше Высочество, я думаю, что в точности он сказал Императрице следующее: «Мы никогда не сможем отключить мозг этого человека, что бы мы ни делали. Поэтому, я думаю, мы либо найдём способ заставить его работать на нас, либо мы отсоединим его — и голову, в которой он живёт — от остального тела. А это так грязно».

Вопреки себе, Нарман захлебнулся от смеха. Он просто видел, как Кайлеб говорит это, даже представил блеск в карих глазах императора. — «И правда в том, что он попал в точку. Я действительно намерен вести себя хорошо, но даже я не уверен, что смогу справиться с этим. Но даже и так…»

— Милорд, — сказал он откровенно, — я совсем не уверен, что Его Величество не совершает этим очень серьёзной ошибки. И что бы я ни думал об этом, я очень сильно подозреваю, что некоторые из его собственных дворян не будут слишком увлечены идеей внезапно обнаружить меня на таком критически важном посту. Однако, несмотря на всё это, я должен признаться, что я… заинтригован такой возможностью.

— Я понимаю, что это стало для вас чем-то вроде сюрприза, — сказал Волна Грома с великодушным преуменьшением. — Очевидно, вам придётся об этом подумать, и Его Величество это понимает. На самом деле, он рекомендует вам обсудить это с вашей женой. Он и Императрица питают живейшее уважение к её уму, и она, несомненно, знает вас лучше, чем кто-либо другой в мире. В том числе, если вы простите меня за то, что я указываю на это, лучше, чем вы сами. Посмотрите, что она думает об этом, прежде чем дать Императору свой ответ.

— Вот это, милорд, — с полной искренностью сказал Нарман Бейтц, — звучит как очень хорошая идея.

IV Храм, Город Зион, Храмовые Земли

Робейр Дачарн задумался, сможет ли он когда-нибудь снова пересечь Площадь Мучеников, не вспоминая каждый раз кровавый ужас казни Эрайка Динниса. Несмотря на солнечный день, на город Зион навалился осенний озноб, но, когда он смотрел на парящую колоннаду Храма Господня и зеркально отполированный купол за ней, на героическую скульптуру архангела Лангхорна, высоко поднимающего скипетр своей святой власти, и вспоминал тот ужасный день, его дрожь не имела ничего общего с температурой.

Затем он замер на месте, закрыв глаза в безмолвной молитве, хотя он вряд ли мог точно сказать, о чём же именно он молился.

«Смутные времена», — подумал он, открывая глаза и продолжая идти через площадь к Храму. — «Смутные времена… и устрашающие».

Банальность его собственных мыслей была раздражающей, но это сделало их не менее ясными. Сила его вновь обретённой веры помогла ему, и он нашёл в Писании много отрывков, дающих огромное утешение, но ни один из этих отрывков не сказал ему, что же он должен делать.

«Ну, Робейр, это же не совсем верно, правда»? — сардонично подумал он. — «Ты точно знаешь, что должен делать. Вопрос только в том, как ты это сделаешь».

Он снова замер, холодные брызги от фонтанов, принесённые дующим в его сторону свежим ветром, немного охладили его, и он посмотрел на то самое место, где умер Диннис. Казнь павшего архиепископа была самой ужасной вещью, которую Дачарн когда-либо видел или представлял себе. Он не был шуляритом. Он читал о наказаниях, которые архангел Шуляр назначил отступникам и еретикам, но он никогда не позволял своему разуму задумываться о них. Они были одним из тех неприятных аспектов жизни, о которых говорило Писание, но которые Робейр Дачарн никогда не ожидал увидеть, а тем более помочь осуществить. Но он помог. Бывали моменты, особенно когда посреди ночи приходили сны, когда ему хотелось притвориться, что это не так. Но решение казнить Денниса было принято «Группой Четырёх», и поэтому Робейр Дачарн нёс свою долю кровавой вины. Хуже того, он полностью отдавал себе отчёт в том, что первоначальное решение о казни бывшего архиепископа Черис было принято из соображений прагматизма, как акт целесообразности. И последние слова Динниса, его вызов Великому Инквизитору с самого края могилы — всё это беспокоило Дачарна.

Этому человеку обещали лёгкую смерть — или, по крайней мере, более лёгкую — если бы только он сыграл свою роль. Предположительно Дачарн не должен был знать об этом соглашении, но он знал, и это делало вызов Динниса ещё более непонятным. Если, конечно, самое очевидное объяснение не было единственно правильным, и этот человек действительно верил в то, что сказал.

«Что, без сомнений, так и было», — сказал себе Дачарн, глядя на место, где измученному фрагменту человеческого существа наконец-то позволили умереть. — «Вот что действительно мучает тебя в этом, не так ли, Робейр? Что бы ни происходило сейчас, ты — и остальные трое — приводите это в движение. Что бы ни сделала Черис с тех пор, как ты и твои друзья организовали на неё нападение, ты был одним из тех, кто его начал. Вы толкнули Черис к этим проклятым действиям. Любое животное будет бороться за свою жизнь, за жизнь своих детёнышей, если ты загонишь его в угол, и это именно то, что вы сделали с Черис, и Диннис знал это. Он не только знал об этом, но даже имел мужество заявить об этом после того, как Инквизиция вынесла ему смертный приговор».

Это была мысль, которая часто приходила к нему в последнее время, и с силой возрождённой веры он заставил себя вновь столкнуться с ней лицом к лицу. Он молился Богу и Лангхорну, умоляя их простить его за те злополучные решения, которые спровоцировали немыслимое, но тот факт, что он глубоко и искренне раскаялся в своей ответственности за них, не сделал ничего, чтобы освободить его от ответственности что-то с ними сделать. Его долгом было бы противостоять этой катастрофе и каким-то образом победоносно провести Церкви Господа Ожидающего через испытание, с которым она столкнулась, независимо от того, как это произошло; роль же, которую он сыграл в провоцировании этого испытания, только делала его ответственность глубже.

«И каким бы трудным ни было путешествие», — сказал он себе ещё раз, — «в конечном счёте, может быть только один пункт назначения. Это Божья Церковь, созданная самими Архангелами для спасения всех человеческих душ. Во что бы ни верили те заблудшие души в Черис, Мать-Церковь должна быть сохранена нетронутой. И поскольку она должна, она это сделает. Не может быть другого результата… пока те, кто защищает её, остаются верны ей, Писанию, Архангелам и Господу».

Он верил в это. Он знал это. Чего он не знал, так это того, простит ли его когда-нибудь Бог за поступки, к которым он уже приложил свою руку.

Он ещё раз посмотрел на то место, где Эрайк Диннис умер своей ужасной смертью, задаваясь вопросом, скольким ещё Инквизиция ниспошлёт такую же ужасную судьбу, прежде чем вызов законной власти Матери-Церкви будет рассмотрен. Затем покачал головой, спрятал руки в тёплые мягкие рукава сутаны и продолжил свой путь.

— Ну, вижу, мы все собрались… наконец-то, — колюче сказал Жаспер Клинтан, когда Дачарн вошёл в совещательный зал.

Тёплый воздух легко, без усилий струился по всему залу, поддерживая температуру на привычном уровне идеального комфорта. Нерушимый стол для переговоров — как и весь Храм, сделанный руками самих Архангелов — был так же совершенен и не запятнан следами использования, как и в самый День Творения, а свет, лучащийся с потолка, струился вниз с такой искореняющей тени яркостью, которую ни свеча, ни пламя лампы не могли даже надеяться оспорить. Как всегда, это неопровержимое доказательство того, что он действительно находится рядом с Божественным, убедило Дачарна в том, что какие бы ошибки ни совершали простые люди, Бог в конце концов способен исправить их, пока Его служители верят в это.

— Я сожалею, что опоздал, — сказал он, проходя к своему месту за мистическим столом. — У меня было несколько пасторских дел, с которыми нужно было разобраться, и я боюсь, что потерял счёт времени.

— Были «пасторские дела»? — фыркнул Клинтан. — Я думаю, что сохранение Матери-Церкви имеет приоритет почти над любым другим «пастырским делом», которое я мог бы придумать.

Замсин Трайнейр слегка пошевелился в своём кресле во главе стола. Клинтан стал ещё более едким и грубым с момента казни Динниса. Казалось, что последний предсмертный вызов бывшего архиепископа привёл Великого Инквизитора к ещё большей агрессивности и мстительности. И каким-то особенным образом, явно возрождающаяся вера Дачарна на самом деле делала Клинтана ещё более нетерпимым по отношению к Главному Казначею. Могло показаться, что он боится, что вера Дачарна ещё больше смягчит твёрдость викария, которого он с самого начала считал наименее решительным из «Группы Четырёх».

А может быть, всё было гораздо проще. Возможно, то, что случилось с Диннисом, заставило его опасаться того, что ещё Дачарн мог сделать во имя своей вновь обретённой веры.

— О чём бы ты ни говорил, Жаспер, — безмятежно сказал Дачарн, — моё прибытие сюда на пять минут раньше или на пять минут позже не будет иметь каких-либо разрушительных для мира последствий. И поскольку это так, я не видел необходимости делать короче напутствия и наставления, что требовались одному из моих епископов.

— Да как ты… — сердито начал Клинтан, но Трайнейр поднял руку.

— Он прав, Жаспер, — сказал Канцлер. Великий Инквизитор бросил свирепый взгляд теперь уже на него, но Трайнейр только спокойно посмотрел на него в ответ. — Я согласен, что определённая степень неотложности в реагировании на такого рода вещи, несомненно, в порядке вещей, но мы не можем позволить себе просто отбросить всё и прибегать сюда всякий раз, когда поступает какая-то… неприятная новость. Во-первых, потому что даже с семафором, чтобы ни явилось причиной нашего сбора, должно быть, произошло довольно давно, и наш ответ на это займёт столько же времени, когда будет отправлен из Зиона. Так что безумная спешка с нашей стороны, так или иначе, ни на что не повлияет. Однако, во-вторых, как у наместников Матери-Церкви, у нас много обязанностей, подобных тем, с которыми Робейр имел дело сегодня днём. Мы не можем позволить расколу, созданному Черис, отвлекать нас от всех других обязанностей. И, в-третьих, крайне важно, чтобы мы никому не позволяли верить, что мы отвлеклись от этих обязанностей. Никогда не забывайте, что есть те, кто просто ждёт подходящей возможности напасть на нас. Если мы позволим им поверить, что мы настолько сильно запаниковали, что кризис раскола — это единственное, о чём мы можем думать, эти более слабые братья среди викариата могут испытать искушение открыто бросить вызов нашему руководству.

Щеки Клинтана потемнели от ярости, и он открыл рот, чтобы возмущённо парировать, но медленный, спокойный, разумный тон Трайнейра остановил его. Он сердито посмотрел на Канцлера ещё несколько мгновений, затем пожал плечами.

— Что ж, очень хорошо, — прорычал он.

Дачарн просто сложил руки перед собой на столе и терпеливо ждал. Он по-прежнему остерегался власти Великого Инквизитора и его всё более вспыльчивого характера, но больше не боялся Клинтана. Что, однако, было по меньшей мере немного неразумно с его стороны, учитывая то, что Клинтан уже сделал с Эрайком Диннисом. И, как он понял, сидя в ожидании, тот факт, что он больше не боялся Великого Инквизитора, вполне вероятно, объяснял растущее нетерпение Клинтана по отношению к нему. Жасперу Клинтану не нравилась мысль о том, что его не боятся.

«Во всём этом есть что-то, что я должен обдумать более глубоко», — подумал Казначей Церкви. — «Это что-то говорит, как о нём, так и обо мне».

— Во всяком случае, мы все сейчас здесь, — продолжил Трайнейр. — А поскольку именно ты просил об этой встрече, Жаспер, почему бы тебе не рассказать нам причину?

— На самом деле две причины, — ответил Клинтан. Раздражение Великого Инквизитора оставалось очевидным, но он выпрямился в кресле, и часть раздражения постепенно исчезла с его лица. — Первая из них — сообщение от епископа-исполнителя Уиллиса, а другая — от отца Стивина из Дельфирака.

— Отец Стивин? — Аллайн Мейгвайр повторил имя, а затем поморщился. — Какой ещё «отец Стивин», Жаспер?

— Он интендант епископа Эрниста в Фирейде, — сказал Клинтан, и не только у Дачарна брови поднялись от удивления.

— И о чём именно говорится в этом сообщении от… отца Стивина, да? — Трайнейр посмотрел на Клинтана, который коротко кивнул. — Что делает сообщение от него настолько важным?

— Я вернусь к этому через мгновение. — Клинтан взмахнул правой рукой, как будто он что-то отталкивал на столе перед собой. — Оно важно, но я думаю, что нам нужно сначала рассмотреть сообщение епископа-исполнителя.

Трайнейр кивнул, и Дачарн собрался с духом. У него не было иллюзий по поводу любого сообщения, которое мог бы отправить Уиллис Грэйсин. Учитывая характер недавней переписки с изумрудским епископом-исполнителем, было очевидно, что военное положение Изумруда было настолько близко к безнадёжности, насколько могли ожидать простые смертные. А более поздний анализ Грэйсином возможностей — и предпочтений — князя Нармана обеспечил совсем не весёлое чтение перед сном.

— Ну, это ещё не официально — или, по крайней мере, не было таким, когда Грэйсин составлял своё сообщение — но больше нет сомнений, что Нарман переметнулся к противнику, — прорычал Клинтан. Все его слушатели выпрямились в своих креслах, их глаза сузились, и он пожал тучными плечами. — Я знаю, Грэйсин уже несколько месяцев твердил нам, что Изумруд долго не продержится, когда Кайлеб высадит на берег свои войска, но я не думаю, что даже он предвидел такое.

— Насколько его информации можно доверять? — спросил Мейгвайр.

— Это всегда вопрос, не так ли? — Клинтан показал зубы в скупой усмешке. — Очевидно, ни он, ни его интендант не могли подтвердить или опровергнуть слухи, циркулирующие вокруг Эрейстора, но они смогли подтвердить, что Сосновая Лощина был куда-то отослан. И большинство слухов сходятся во мнении, что у Нармана есть только одно логичное место, куда его можно отправить. А теперь, по-видимому, и сам Нарман тоже куда-то отплыл. Может быть, кто-нибудь из вас хочет заключить небольшое пари на то, в какое место он может направляться?

Лицо Дачарна окаменело от ужаса. Как сказал Клинтан, не было никаких сомнений в том, что черисийцы смогут завоевать Изумруд в любой момент, как только доберутся до него. Но завоевание Изумруда, каким бы плохим оно ни было, было совсем не такой перспективой, как добровольное присоединение Изумруда к неповиновению Дома Армак авторитету Матери-Церкви.

— Не могу поверить, что Нарман способен на такое, — сказал Мейгвайр, но его тон был тоном человека, пытающегося убедить самого себя, и Клинтан снова фыркнул.

— Ну, а я могу. — Глаза Великого Инквизитора полыхнули гневом. — Почему бы Нарману не последовать примеру Черис? Они прямо рядом друг с другом; они оба на другом конце света от Зиона, что делает их податливыми для любой появляющейся ереси; и Нарман всегда имел моральный облик портовой шлюхи.

«Это типично для Клинтана», — мрачно подумал Дачарн, — «что он может осуждать чей-то моральный облик без малейшего намёка на лицемерие».

— Боюсь, что Жаспер прав, — сказал Трайнейр. — И, в некотором смысле, вероятно трудно винить Нармана, за то, что он искал примирения с Кайлебом.

— Я чертовски легко могу обвинить его, — возразил Клинтан.

— Я не говорил, что он не должен быть осуждён за это, Жаспер, — заметил в ответ Трайнейр. — Я сказал, что, на чисто светском уровне, его трудно в этом обвинить, и это не что иное, как простая истина. На самом деле, именно это здесь и является действительно опасным.

— Я думаю, тот факт, что это так ловко разрушает отвлекающий манёвр, на который мы рассчитывали, чтобы сохранить занятость Черис, едва ли является второстепенным соображением, — вставил Мейгвайр.

— На самом деле, это так, — с прохладцей не согласился Трайнейр. Мейгвайр ощетинился, но Канцлер покачал головой. — Подумай хорошенько, Аллайн, — сказал он. — Изумруд никогда не собирался быть серьёзным «отвлечением» Черис без флота, способного предотвратить её вторжение. Не по-настоящему, или не очень долго, по крайней мере. Но сейчас Нарман — предполагая, что подозрения Грэйсина оказались точными — заключил политическое соглашение с Кайлебом. Я не уверен, насколько хорошо это сработает для него, но предполагаю, что, поскольку он послал Сосновую Лощину вперёд, а затем сам последовал за ним, то условия должны быть как минимум приемлемыми. На самом деле, если Кайлеб такой же умный, как и его отец, он, вероятно, предложит Нарману удивительно щедрые условия. — Этот новый флот у него — достаточно большая палка, и он может позволить себе предложить другой рукой очень сочную морковку. И, если он это сделает, то он будет становиться всё более заманчивым для других потенциальных Нарманов, чтобы достичь с ним понимания, а не пытаться с ним бороться.

— Замсин прав, — с сожалением сказал Дачарн. Трое остальных мужчин посмотрели на него, и он пожал плечами. — Если Нарман действительно сделал это, то это наносит удар по надёжности всех светских лордов. Он произвёл аполитичные расчёты и действовал на их основе так, что это может быть истолковано только как преднамеренное открытое неповиновение Матери-Церкви. Он ставит политику и своё личное выживание перед своим главным долгом защищать святость и авторитет Матери-Церкви. Даже не думайте, что нет других светских правителей, которые бы не чувствовали себя на его месте точно так же. И теперь у них будет пример того, кто на самом деле отказался от своей верности и ответственности перед Церковью из чисто политической целесообразности. Вы действительно думаете, предполагая, что ему это сойдёт с рук, что его пример будет забыт следующим «Нарманом» в списке Черис?

— Так и есть. — Трайнейр энергично кивнул. — Это то, что, вероятно, неизбежно должно было проявить себя, что бы ни случилось. Учитывая все причины вражды между Черис и Изумрудом, я не ожидал увидеть это так скоро, но это только делает пример ещё хуже. Если Нарман успешно сделает это, особенно когда весь мир знает, что Хааральд и Кайлеб возложили на него ответственность за попытку убийства Кайлеба, это скажет всем, что Кайлеб хочет быть «практичным». И если мы не сможем эффективно наказать Нармана за это, этот пример вызовет много соблазна сделать то же самое, когда Королевский Черисийский Флот нанесёт визит другим князьям и королям.

— Тогда останови это, — прорычал Клинтан.

— И как именно ты предлагаешь это сделать, Жаспер? — спросил Трайнейр, и его тон был гораздо более резким, чем он обычно говорил, обращаясь к Великому Инквизитору. — Если Грэйсин прав, а Нарман уже отплыл, он уже принял условия Кайлеба. Ведь вряд ли он отправился бы в Теллесберг, пока он всё ещё воюет с Черис, если он уже не принял их? И ты действительно веришь, что он не принял бы мер предосторожности против всего, что мог бы сделать Грэйсин в его отсутствие? На самом деле, я удивлён, что Грэйсин вообще смог передать нам это сообщение.

— Не слишком удивляйся, — сказал ему Клинтан. — Курьерское судно из Изумруда на Остров Молота вышло из Крепости Шалмар, а не из Эрейстора.

Великий Инквизитор поморщился, и Дачарн знал, почему. Крепость Шалмар, столица Герцогства Шалмар, находилась на самом северном конце Изумрудного острова, более чем в девятистах милях от столицы Нармана.

— И сообщение Грэйсина даже не было закончено, — продолжил Клинтан резким тоном. — Передача была прервана где-то между Эрейстором и Шалмаром… предполагая, конечно, что её не оборвали в самом Эрейсторе.

— Замечательно. — «Выражение лица Мейгвайр можно было бы использовать для брожения пива», — подумал Дачарн. — Итак, теперь ты говоришь нам, что Нарман захватил семафор в Изумруде.

— По меньшей мере, — согласился Клинтан. — И я думаю, что мы можем с уверенностью предположить, что он захватил бы не только семафорные башни, так?

— Я уверен, что и в этом ты прав, Жаспер, — сказал Трайнейр. — Что делает мою точку зрения ещё более актуальной.

— Согласен. — Дачарн кивнул. — С другой стороны, Жаспер, ты сказал, что получил два сообщения — одно из Изумруда и одно из Дельфирака. Почему бы нам не отложить Нармана на минуту в сторонку? Относительно него нам придётся принять некоторые жёсткие решения, но было бы также неплохо позволить этому горшку перекипеть в наших мозгах несколько минут. Кроме того, если эти сообщения будут оказывать влияние друг на друга, нам, вероятно, нужно услышать их оба, прежде чем мы начнём слишком глубоко разбираться, что делать с каждым из них.

— Это имеет смысл, — согласился Трайнейр и повернулась обратно к Клинтану. — Что насчёт этого сообщения из Фирейда, Жаспер?

— Я не уверен, что это имеет какое-либо отношение к Нарману и Изумруду. — В голосе Клинтана снова послышалось раздражение, словно он возмущался, когда его гнев перенаправили.

— Возможно, нет, — терпеливо сказал Трайнейр. — С другой стороны, рано или поздно, нам придётся его услышать, так что мы можем услышать его прямо сейчас.

— Ох, ну ладно. — Клинтан откинулся на спинку стула. — По словам отца Стивина, захват черисийских торговых судов в Фирейде прошёл не так гладко, как хотелось бы.

— Что именно это значит? — спросил Дачарн, чувствуя знакомое неприятное тянущее ощущение в мышцах своего живота.

— Это значит, что эти чёртовы еретики были слишком глупы, чтобы поступить разумно, — проворчал Клинтан. — Когда дельфиракские войска попытались проникнуть на их корабли, они оказали сопротивление. Что было глупо с их стороны. Безнадёжно глупо, по правде говоря.

— Ты хочешь сказать, что некоторые из них были убиты? — надавил Дачарн.

— Нет, я не имею в виду, что «некоторые из них» были убиты, — почти съехидничал Клинтан. — Я говорю о том, что они были убиты все.

— Что? — Односложный вопрос вырвался у Трайнейра, а не у Дачарна, и Клинтан посмотрел на Канцлера.

— Я имею в виду, что как только они начали убивать дельфиракцев, перчатки были сброшены[29], — сказал он и пожал плечами. — Такого рода вещи случаются, когда ты достаточно глуп, чтобы разозлить вооружённых солдат в чьём-нибудь чужом порту.

— Ты говоришь, что черисийцев не осталось в живых никого? — спросил Дачарн требовательно.

— Возможно, несколько. — Клинтан снова пожал плечами. — По словам отца Стивина, большего и быть не могло. Во всяком случае, не на борту кораблей, которые дельфиракцам удалось удержать от выхода из порта.

— Ты имеешь в виду, что некоторым из них удалось уйти? — голос Трайнейра прозвучал ещё несчастнее, чем он был минуту назад.

— С полдюжины или около того, — подтвердил Клинтан. — По-видимому, это были корабли, стоявшие на якоре слишком далеко, чтобы их можно было захватить прямо с причала. И по крайней мере один из них похоже был одним из тех проклятых черисийских капёров, предположительно замаскированным. Во всяком случае, он был тяжело вооружён новой артиллерией, и прикрывал остальных, пока они отступали к нему.

Трайнейр посмотрел на Дачарна, и Главный Казначей прекрасно понял смятение Канцлера. Все беглецы из Фирейда, к сегодняшнему дню, должно быть, уже давно были на пути в Черис, вкупе со своей версией того, что произошло. И несмотря на легкомысленное настроение Клинтана, Дачарн был болезненно уверен, что черисийцы смогут с полной точностью описать то, что произошло, как «резню». Хуже того, многие из замешанных в это кораблей были бы семейными предприятиями, а учитывая традиционную черисийскую практику, касающуюся набора экипажей таких кораблей, многие из тех мёртвых черисийцев скорее всего были женщинами и детьми.

— Неужели до этого дошло так быстро? — настойчиво спросил Дачарн. — И почему сообщение об случившемся пришло от этого отца Стивина, а не от его епископа?

Он мог придумать, по крайней мере, одну причину, по которой интендант отправил свои собственные сообщения независимо от епископа, и эта причина ему совсем не нравилась. Но если Клинтан и подозревал, что агент инквизиции в Фирейде пропихнул свой доклад раньше, пытаясь выставить под нужным ему углом катастрофу, по крайней мере частично созданную им самим, то на лице викария не отразилось никаких признаков этого. Если уж на то пошло, Клинтан, казалось, совершенно не обращал внимания на потенциально катастрофические последствия инцидента.

«И, насколько нам известно, это не единственный «инцидент», подобный этому», — подумал Дачарн. — «Это может быть просто первый, о котором мы слышали. Эдакий первый звоночек».

— Это очень серьёзные новости, — сказал Трайнейр, что Дачарн счёл про себя головокружительным преуменьшением. — Как только известия дойдут до Черис, они объявят всё это злополучное дело преднамеренной резней, совершенной по прямому приказу Инквизиции.

— Ничего подобного не было, — сказал Клинтан. — С другой стороны, я не собираюсь притворяться, что лью слёзы по кучке еретиков, которые получили именно то, что заслуживала их собственная ересь и глупость. Если уж на то пошло, они легко отделались.

— Я не прошу тебя ни в чём притворяться. — Трайнейр смог сохранить как громкость голоса, так и его тон. — Я просто указываю, что Черис собирается заявить всему миру, что мы приказали устроить преднамеренную бойню торговых моряков — и их семей, Жаспер — в рамках нашей кампании против раскольников. Они используют это, чтобы оправдать своё восстание… какие бы встречные зверства они не решат организовать.

«Клинтан посмотрел на Канцлера так, словно он говорил на совершенно неизвестном языке», — подумал Дачарн. — «И с точки зрения Великого Инквизитора, возможно, Трайнейр таким и был. В конце концов, они с самого начала были готовы обрушить огонь, бойню и опустошение на всё Королевство Черис, так почему кто-то должен особенно расстраиваться из-за гибели нескольких десятков — или нескольких сотен — черисийских моряков, их жён и детей?

— Хорошо, — сказал Клинтан через мгновение. — Если тебя так беспокоит то, как черисийцы могут использовать это, то давайте использовать это сами. Депеша отца Стивина совершенно ясно даёт понять, что именно черисийцы начали драку. И, я могу добавить, потери со стороны дельфиракцев были совсем не маленькими. Так как они это начали, я думаю, что именно это мы и должны рассказать миру. Дельфиракские власти попытались мирно секвестировать их суда, и вместо того, чтобы подчиниться указаниям законных властей, они ответили смертоносным насилием. Я уверен, что черисийцы будут сильно преувеличивать свои собственные потери, поэтому я не вижу никакой причины, почему мы должны преуменьшать потери среди дельфиракцев. На самом деле, я думаю, что мы, вероятно, должны заявить, что любой, кто был убит, пытаясь выполнить приказы Матери-Церкви по секвестру этих кораблей, должен быть объявлен страстотерпцем[30].

«Это не «Мать-Церковь» решила закрыть материковые порты для Черис», — мрачно подумал Дачарн. — «Это был ты, Жаспер. И это было сделано по твоей воле. Удивительно, как твоя новая формулировка случившегося снимает тебя с этого конкретного крючка, правда?»

Но это было ещё не самое худшее… далеко не самое худшее. Если они объявляли погибших дельфиракцев страстотерпцами, то делали огромный шаг вперёд, приближаясь к объявлению тотальной Священной Войны против Черис. Без сомнения, со временем это было неизбежно, но Робейр Дачарн не спешил в объятия этого катаклизма.

«И это просто моральная трусость с твоей стороны, Робейр? Если в этом состоит наша неизбежная цель, то к чему сомневаться? Это воля Божья, чтобы власть Его Церкви поддерживался в соответствии с Его замыслом, так как же ты можешь оправдать попытки избежать того, что требуется для достижения Его целей?»

— Я не знаю… — медленно сказал Трайнейр.

— Я думаю, что Жаспер прав, — сказал Мейгвайр. Остальные посмотрели на него, и настала его очередь пожать плечами. — Самое умное, что мы можем сделать, — это использовать семафор, чтобы убедиться, что наша версия — истинная версия, — «ему действительно удалось сказать это с серьёзным лицом», — отметил Дачарн, — достигнет всех материковых королевств прежде, чем их достигнет ложь, которую выдумает Черис. И если эти люди были убиты, выполняя приказы Матери-Церкви, то кто же они, если не страстотерпцы?

— Вот именно! — решительно согласился Клинтан.

Трайнейр снова посмотрел на Дачарна, и Главный Казначей точно знал, о чём спрашивают его глаза Канцлера. Он открыл было рот, чтобы возразить Клинтану и Мейгвайру, но затем заколебался.

— Кроме того, — продолжал Мейгвайр, в то время как Дачарн колебался, — когда вы смотрите на эту новость наряду с решением Нармана предать нас — я имею в виду, Мать-Церковь — то видна закономерность.

— Закономерность? — Трайнейр не смог полностью скрыть недоверие в своём голосе, и губы Мейгвайра сжались.

— Я имею в виду, — сказал он, — что, как ты сам указал несколько минут назад, другие светские правители будут испытывать искушение найти какое-то соглашение или понимание с Черис, если они окажутся между молотом и наковальней. Я думаю, что мы должны дать им повод долго и упорно подумать об этом. И мы должны дать ясно понять всем в Черис, на какие именно ставки они позволяют играть своему королю.

— Как? — Спросил Дачарн с отчётливым ощущением внезапной слабости.

— Я говорю, что мы официально отлучим от церкви Кайлеба, Стейнейра и всех тех, кто подписал назначение Стейнейра архиепископом, или рескрипт Кайлеба о престолонаследии, или письмо Стейнейра Великому Викарию. Мы отлучим Нармана, Сосновую Лощину и любого другого, кто достигнет «понимания» или «согласия» с Черис. И мы поместим под интердикт[31] всю Черис и весь Изумруд.

Ощущение слабости у Дачарна резко усилилось, но глаза Клинтана вспыхнули.

— Именно это мы и должны сделать, — резко согласился он. — Мы ходили вокруг на цыпочках с самого начала, пытаясь избежать «разжигания ситуации», тогда, когда мы все точно знали, где она должна закончиться! Вместо этого нам следовало бы обратить своё внимание на проклятых раскольников, сообщая им, где именно они окажутся, если они будут упорствовать в своём неповиновении. И нам нужно рассказать каждому из подданных Кайлеба, к какой катастрофе их драгоценный король прямиком ведёт их!

— Это не тот шаг, к которому можно относиться легкомысленно, — предупредил Дачарн. — И если мы его сделаем, то потом уже не сможем вернуться обратно.

Отлучение от церкви Кайлеба и всех остальных было уже достаточно плохо само по себе. Согласно церковному закону, это освобождало всех детей Божьих от необходимости повиноваться им. В действительности, это сделало бы продолжение повиновения им актом неповиновения Церкви и Богу. Предполагая, что большинство черисийцев были готовы следовать церковной доктрине, это могло бы фактически уничтожить всю законную власть в королевстве. Но интердикт, во многих отношениях, был ещё хуже. До тех пор, пока действовал интердикт, все церковные таинства, должности и функции внутри Черис приостанавливались. Не будет ни крещений, ни свадеб, ни месс, ни похорон. И это будет продолжаться до тех пор, пока интердикт не будет снят.

Как сказал Дачарн, никогда не следует легкомысленно относиться к такому суровому и тяжёлому наказанию. Его последствия для душ тех, кто оказался под ним, могли быть ужасающими.

Это было достаточно плохо, но едва ли это было всё, что могло последовать из предложенных действий Мейгвайра. Объявление отлучения и интердикта было лишь одним крошечным шагом к объявлению Священной Войны, и как только Священная Война будет открыто объявлена, не могло быть отступления от схватки не на жизнь, а на смерть между Церковью и теми, кто противостоял ей.

«Но единственное, чего он не собирается делать, это убеждать Черис добровольно вернуться в лоно Церкви», — подумал он. — «Кайлеб и Стейнейр никогда бы не зашли так далеко, как они уже зашли, если бы не были готовы пройти весь путь, а отчёты Жаспера ясно показывают, что подавляющее большинство черисийцев согласны со своим королём и своим новым «архиепископом». Так что даже если мы объявим Кайлеба отлучённым от Церкви, и вся Черис будет под интердиктом, им будет всё равно. Или, по крайней мере, они не обратят на это никакого внимания. Они будут продолжать хранить ему верность, что будет означать, что мы создали ситуацию, в которой они будут находиться в прямом, открытом неповиновении Матери-Церкви. И это не оставит нам иного выбора, кроме как объявить в конце концов Священную Войну, чего бы мы ни пожелали».

«Интересно, именно поэтому Жаспер и Аллайн так за это выступают? Потому, что это приведёт нас раз и навсегда, перед всем миром, к полному уничтожению Черис?»

— Вероятно, это не тот шаг, который нужно предпринять легкомысленно, — сказал Клинтон, — но это шаг, который нам придётся сделать, рано или поздно, Робейр, и ты это знаешь. Учитывая то, что уже сказал Замсин, я думаю, что у нас нет выбора, кроме как идти вперёд и сделать это. Перейти в наступление и предвосхитить любую искажённую версию событий, о которой Черис может заявить миру. Если, конечно, у тебя нет идеи получше?

Ледяной дождь лил с тёмного, словно уже наступила полночь, неба, хотя технически до действительного заката оставалось ещё около часа. Ветер поднимал пелену воды, обдавая ей лица тех, кто был достаточно глуп, чтобы находиться снаружи и подставиться ему, и плёл тонкие завесы танцующего тумана там, где он хлестал воду, ниспадающую с отливов крыш.

Ни у кого из посетителей, собравшихся в Церкви Святого Архангела Бе́дард, не было ни времени, ни желания останавливаться и наблюдать за погодой. Ландшафтный кустарник и декоративные деревья вокруг церкви стегали побегами, к которым всё ещё цеплялись последние разноцветные брызги листьев, или колыхали скелетными ветвями, уже обнажёнными приближающейся зимой, когда ветер хлестал по каменной кладке церкви, и это было гораздо лучшей метафорой для посетителей, чем любые причудливые видения танцующей воды.

Церковь Святого Архангела Бе́дард была достаточно старой. Предание гласило, что церковь Архангела Бе́дард была построена всего через год или два после самого Храма; хотя в отличие от Храма, она явно была делом рук смертных. И, несмотря на свою древность, в эти дни она использовась мало. Она была расположена менее чем в двух милях от Храма, и все, кто мог, предпочитали пройти дополнительные несколько тысяч ярдов, чтобы помолиться в Храме. Несмотря на это, её возраст, а так же тот факт, что бедардиты считали её материнской церковью своего ордена, это означало, что за ней, как и за любой другой церковью, тщательно ухаживали, её двери были постоянно не заперты и открыты для любого верующего в любой час, как того требовал закон.

Тем не менее близость Храма означала, что церковь, несомненно, была почти забыта подавляющим большинством верующих, и поэтому большую часть времени она была предоставлена самой себе, дремля в тени своих более крупных, новых, и более престижных братьев и сестёр. В самом деле, большую часть времени люди, казалось, забывали, что она вообще была там, что делало её подходящей для целей людей, собирающихся в ней, несмотря на стучащий дождь.

Появился последний посетитель, проскользнув через тяжёлые деревянные двери в притвор церкви. Он отдал свой плащ ожидавшему его младшему священнику, являя оранжевую сутану викария Церкви Господа Ожидающего, а затем быстро вошёл в саму церковь. Запах, оставшийся после столетий благовоний, свечного воска и типографской краски молитвенников и псалмов, встретил его как утешительная рука, несмотря на влажный осенний холод, который отчётливо ощущался даже здесь, и он втянул глубоко в лёгкие аромат Матери-Церкви.

Его ждали двадцать с лишним человек. Большинство из них были одеты в такие же оранжевые сутаны, что и он, но были и другие, в более скромных облачениях архиепископов и епископов. Было там даже парочка простых старших священников, и все они повернулись, чтобы посмотреть на него, когда он подошёл к ним.

— Прошу прощения, братья. — Глубокий, прекрасно поставленный голос викария Сэмила Уилсинна, хорошо подходивший к его священническому призванию, легко разносился сквозь шум дождя, барабанящего по шиферной крыше церкви и постукивающего в витражные окна. — Ко мне пришёл неожиданный посетитель — по сугубо обыденным церковным делам — как раз, когда я собрался уходить.

Несколько мужчин заметно напряглись при словах «нежданный гость», но расслабились с почти слышимыми вздохами облегчения, когда Уилсинн закончил свою фразу. Он криво улыбнулся их реакции, затем махнул рукой в сторону скамей в передней части церкви.

— Я полагаю, что теперь, мы можем заняться нашими делами, когда все, кто задерживался присоединились к нам, — сказал он. — Не нужно будет объяснять, что мы все здесь делаем в такую ночь, если случайно кто-то появится.

Как он и предполагал, его выбор слов вызвал новую волну нетерпения, и остальные быстро уселись на указанные им скамьи. Сам он подошёл к перилам вокруг алтаря, преклонил колени перед традиционными мозаиками архангелов Лангхорна и Бе́дард, затем встал и снова повернулся к ним лицом.

— Во-первых, — сказал он серьёзно, — позвольте мне извиниться за то, что я вызвал вас всех так срочно. И за то, что попросил вас собраться на эту внеочередную встречу. Все мы слишком хорошо осведомлены о рисках, связанных с такими импровизированными встречами, но я считаю, что очень важно, чтобы мы и все другие члены Круга были осведомлены о самых последних решениях «Группы Четырёх».

Больше никто не произнёс ни слова, и он буквально чувствовал напряжённость в их глазах, когда они смотрели на него.

— Они получили два новых сообщения, — продолжил он. — Одно из них из Изумруда, и сильно наводит на мысль, что князь Нарман решил присоединиться к королю Кайлебу и «Церкви Черис». Сделал ли он это из убеждений или из прагматической потребности выжить — это больше, чем кто-либо здесь, в Зионе, может знать в данный момент. К моему собственному удивлению, я склоняюсь к версии, что это действительно может быть вопрос убеждения или, скорее всего, сочетание того и другого. Я основываю это в немалой степени на прошлых беседах с младшим братом графа Сосновой Лощины, но я подчёркиваю, что в настоящее время это может быть только моё мнение. Тем не менее, судя по тому, что мне сообщили мои источники в офисе Клинтана, я считаю, что интерпретация действий Нармана нашим Великим Инквизитором в основном точна, каковы бы ни были мотивы князя.

— Второе послание пришло из Фирейда, в Королевстве Дельфирак. Мои источники смогли достать мне полноценную копию оригинального семафорного сообщения, которое не совсем соответствует тому, что Клинтан сообщил остальным членам группы. Согласно оригинальному сообщению, попытка захватить черисийские галеоны в порту превратилась в кровавую баню после того, как кто-то из абордажных команд выстрелил и убил женщину, вооружённую только кофель-нагелем. Согласно депеше, нет никаких сомнений в том, что дельфиракцы выстрелили первыми и что их самой первой жертвой, по-видимому, была женщина, единственным «преступлением» которой была попытка помешать им захватить корабль её мужа.

Лицо Уилсинна было мрачным, глаза бесцветными, и он чувствовал тот же самый гнев, расходящийся от его слушателей.

— Как только черисийцы поняли, что на них напали, и начали пытаться защитить себя, всё стало ещё хуже, — сказал он им. — Фактически, согласно письму отца Стивина, только четырнадцать черисийцев выжили, и были взяты под стражу Инквизицией.

— Всего четырнадцать, Ваша Светлость? — послышался голос. Потрясение в голосе архиепископа Жасина Кахнира отразилось на его лице, и Уилсинн кивнул.

— Боюсь, что так, Жасин, — тяжело сказал он. — Даже в личном послании к Клинтану этот отец Стивин не хотел быть слишком откровенным, но это не главная проблема. Дельфиракские войска перебили практически всех черисийцев, которые попали им в руки, и по тому, как тщательно «отец Стивин» подбирал слова, я совершенно уверен, что одной из причин, по которой войска «вышли из-под контроля», было то, что они были спровоцированы на это им и его собратьями-шуляритами.

Уилсинн сам носил меч-и-пламя Ордена Шуляра, и от стыда его голос звучал ещё более ровно и жёстко, чем могло бы быть в любом другом случае.

— Да помилует Господь их души, — пробормотал викарий Гейрит Тенир.

— Аминь, — тихо согласился Уилсинн, склонив голову. Наступил момент молчания, ставший каким-то более спокойным и более напряжённым от звуков осеннего шторма, бьющегося снаружи церкви. Затем Уилсинн снова поднял голову.

— Никто в Управлении Инквизиции не признает того, что произошло на самом деле. На самом деле, Клинтан даже не признался во всей правде трём остальным. Я затрудняюсь сказать почему. Может быть потому, он что боится возможной реакции Дачарна. Во всяком случае, официальная позиция Матери-Церкви будет заключаться в том, что черисийцы спровоцировали дельфиракцев, которые только пытались мирно взойти на борт и «секвестировать» их суда. Что вся вина за какие-либо военные действия лежит на черисийцах, и их сопротивление очевидно было результатом их еретического отказа от законной власти Матери-Церкви отдавать приказы о задержании их судов. Клинтан также планирует сильно преувеличить число дельфиракских жертв, занижая при этом число убитых черисийцев.

Кто-то пробормотал что-то невнятное, и Уилсинн был совершенно уверен, что это плохо сочеталось с высоким духовным саном говорившего.

— В дополнение ко всему этому, — продолжил он, — есть ещё причина, по которой они так спешат озвучить свою версию событий. Кажется, по крайней мере, некоторые из черисийцев сбежали… на самом деле, один из галеонов, должно быть, был тяжело вооружённым капёром, если судить по размеру побоища, которые он учинил, выходя из Залива Фирейд. Это означает, что пройдёт не слишком много времени, прежде чем Черис начнёт рассказывать свою версию произошедшего, и «Группа Четырёх» хочет быть уверенна в том, что у неё уже будет своя история, и она озвучит её для общественного обсуждения, прежде чем появятся какие-либо неудобные маленькие истины, чтобы её оспорить.

— Как бы я ни презирал Клинтана, я могу понять ход его мысли, Сэмил, — сказал викарий Ховерд Уилсинн. Ховерд был очень похож на своего старшего брата, с такими же каштановыми волосами и серыми глазами, хотя он был членом Ордена Лангхорна, а не шуляритом. В данный момент выражение его лица было таким же мрачным, как и у Сэмила.

— О, мы все это понимаем, Ховерд, — ответил Сэмил. — И они, несомненно, правы, что почти все жители материка, которые слышат «официальную» версию, скорее поверят ей, чем в версию черисийцев, особенно если они сначала услышат версию Церкви и она уляжется в их сознании. К сожалению, никто на другой стороне не поверит в это ни на мгновение, и тот факт, что Церковь явно лжёт, будет только ещё одним гвоздём в гроб любой надежды на примирение.

— И всё-таки, насколько реалистична эта надежда? — спросил викарий Чиянь Хисин.

Хисин родился в одной из могущественных харчонгских династий. В Империи, более чем в большинстве других королевств Сэйфхолда, дворянство и традиционные церковные династии были тождественны, и старший брат Хисина был герцогом. Несмотря на это, и несмотря на харчонгскую традицию высокомерия и крайнего консерватизма, Хисин был членом Круга с тех пор, как он был младшим священником. В доктрине реформ были пункты, по которым он и Уилсинн расходились во мнениях, но его двойной статус светского аристократа и Рыцаря Храмовых Земель давал ему часто неоценимую перспективу. И в отличие от большинства членов Круга — включая самого Уилсинна — Хисин всегда скептически относился к любой возможности мирного разрешения черисийского раскола.

— Я не знаю, была ли когда-нибудь настоящая надежда на это, — признался Уилсинн. — Однако я знаю, что, если такая надежда когда-либо и существовала, «Группа Четырёх» делает все возможное, чтобы разрушить её как можно быстрее. Они не только планируют объявить, что каждый убитый в Фирейде дельфиракец является страстотерпцем Матери-Церкви, но и намерены отлучить от церкви Кайлеба, всё духовенство «Церкви Черис», каждого черисийского аристократа, признавшего наследование власти Кайлебом и назначение Стейнейра в качестве архиепископа, а также Нармана, всю его семью и всех, кто поддержал, присоединился или даже просто пассивно принял его решение искать соглашения с Кайлебом. И просто для лучшего понимания, они намерены поместить под интердикт весь Изумруд и всю Черис.

— Они сошли с ума, Ваша Преосвященство! — выпалил Кахнир.

— Это звучит именно так, не правда ли? — согласился Уилсинн. — На самом деле, единственное, что действительно удивило меня, когда я услышал обо всём этом, это то, что они остановились в шаге от того, чтобы просто пойти напролом и объявлять Священную Войну прямо сейчас. Клинтан, например, не только считает это неизбежным, но, я думаю, на самом деле стремится к этому.

— Они ещё не объявили об этом потому, что по крайней мере Трайнейр достаточно умён, чтобы понять, что они должны сначала подготовить почву для этого, — сказал Хисин. Остальные посмотрели на него, и худощавый, тёмноволосый викарий пожал плечами. — За всю истории никогда не было настоящей Священной Войны, — заметил он. — По крайней мере, после поражения Шань-вэй. Даже самые верующие будут испытывать угрызения совести по поводу использования распоряжений Книги Шуляра, когда речь заходит о Священной Войне. Несмотря на всеобщую веру в виновность Динниса, здесь, в Зионе, когда его замучили до смерти на ступенях Храма, повергло многих в шок и отвращение, а это, на самом деле, было довольно мягко по сравнению с тем, что Шуляр утвердил для случаев крупномасштабной ереси. — Овальные глаза харчонгского викария были полны гнева и отвращения. — Если они рассчитывают подвергнуть такому же наказанию целые королевства, им придётся разжечь достаточно ненависти, достаточно гнева, чтобы повести за собой всю остальную иерархию церкви и весь простой люд. Именно это они и делают.

— И что мы можем сделать чтобы остановить их? — спросил Тенир.

— Я не знаю, — признался Уилсинн. — Мы и наши предшественники уже более двадцати лет ожидаем возможности, в котором мы нуждаемся, и она постоянно ускользает от нас. У нас есть все доказательства, которые мы собрали за эти годы, чтобы доказать коррупцию и доктринальные извращения таких людей, как «Группа Четырёх». Но у нас всё ещё нет первого клина, который нам нужен, чтобы использовать его.

Несколько голов кивнули в горьком согласии, и Уилсинн сумела подавить гримасу от ещё более горького воспоминания. Он так близко подошёл к тому, чтобы победить Клинтана в борьбе за пост Великого Инквизитора, и, если бы он это сделал, он был бы в состоянии использовать все улики, все доказательства, таких людей, как он, Анжелик Фонда, Адора Диннис, и многое другое, тщательно собранное и обоснованное. Конечно, было так же вероятно, что он кончил бы так же, как и его предок, Святой Эврихард. Но, по крайней мере, он был готов попробовать, и, в отличие от убитого Эврихарда, он тщательно создал, пусть и небольшое, ядро яростно преданных сторонников, которые бы изо всех сил постарались прикрыть его спину, пока он напоминал бы своему ордену и Управлению Инквизиции, что их высшее предназначение — поддержание порядка Матери-Церкви, а не банальное терроризирование детей Божьих от её имени.

— Сейчас у нас точно нет ни никаких подвижек, — согласился Хисин. — На данный момент, мнение в Совете сильно перекошено в сторону поддержки «Группы Четырёх».

— Неужели никто из этих идиотов не понимает, к чему всё идёт? — настойчиво спросил Ховерд Уилсинн. Все поняли, что это был риторический вопрос, рождённый горечью и разочарованием, но Хисин вновь пожал плечами.

— Испуганные люди видят только то, что даёт им шанс на выживание, Ховерд. Военные победы Черис сами по себе достаточно пугающие, даже если не добавлять к ним открытый вызов Кайлеба и Стейнейра. Где-то глубоко внутри, все они должны понимать, насколько развращены мы стали здесь, в Зионе, и особенно в Храме. Они в ужасе от того, что может случиться, если всё вскроется, и все их грязные маленькие секреты будет явлены пастве, которую они должны были направлять, а ведь черисийцы угрожают сделать именно это. Всё, что позволяет им цепляться за возможность продолжать «вести дела как обычно», обязательно получит мощную поддержку.

— До тех пор, пока они не обнаружат, что он вообще не позволит им этого сделать, — вставил викарий Эрайк Форист.

— Если они это вообще обнаружат, — ответил Хисин. — Не забывайте, как долго мы уже ждали нашей возможности. Если конфронтация с Черис превратится в полномасштабную Священную Войну, тогда Совет в целом добровольно передаст «Группе Четырёх» то, что осталось от его полномочий принимать решения, на том основании, что для борьбы и победы в таком конфликте требуется единство и централизованное управление. И это, Эрайк, именно то, на что рассчитывает Клинтан.

— Я не думаю, что это всё циничный расчёт с его стороны, — сказал викарий Люис Холдин. Остальные посмотрели на него, и он фыркнул. — Не поймите меня неправильно. Для Клинтана циничного расчёта было бы более чем достаточно, но мы были бы глупы, рискнув забыть о фанатичных чертах его характера. — Холдин скривил рот, словно только что попробовал что-то кислое. — Я думаю, что он один из тех людей, которые верят, что свирепость, с которой он заставляет других людей вести себя прилично, даёт ему определённую индульгенцию. И то, что он делает «добро», настолько сильно перевешивает его собственные грехи, что он думает, что Бог их не заметит.

— Если это то, во что он верит, он заплатит ужасную цену, — тихо заметил Сэмил Уилсинн.

— О, я ни секунды в этом не сомневался, — согласился Холдин. — Если Бог различает своих, то и Шань-вэй тоже, и ни один простой смертный — даже Великий Инквизитор Церкви Господа Ожидающего — не сможет одурачить их, когда встретится с ними лицом к лицу. Но в то же время, он в состоянии причинить колоссальный вред, и я не вижу способа, которым мы можем остановить его.

— Если только он и «Группа Четырёх» не будут продолжать терпеть неудачи, подобные Скальному Плёсу и Заливу Даркос, — заметил Тенир. — Если остальных членов Совета следовать за ними вдохновляет в основном страх — и я думаю, что ты в основном прав в этом, Чиянь — то ещё большие, столь же впечатляющие катастрофы должны поколебать доверие других викариев к Трайнейру и Клинтану. Огромное количество людей будет убито и искалечено в процессе этого, но, если Кайлеб и любые союзники, которых ему удастся заполучить, смогут отбросить Церковь назад, в оборону, я думаю, что поддержка у «Группа Четырёх» исчезнет.

— Это всё равно что сказать, что если дом сгорит, то по крайней мере вам не придётся чинить протечки в крыше, — заметил Ховерд Уилсинн.

— Я не говорил, что это идеальное решение, Ховерд. Я просто указал на то, что самонадеянность «Группы Четырёх» всё ещё может быть основой её краха.

— И, если «Группа Четырёх» падёт, — указал Сэмил Уилсинн своему брату, — тогда дверь для «Круга» будет открыта. Возможно, как только у остальной части Совета появится шанс осознать, что грубая сила не принесёт успеха, он захочет признать, по крайней мере, вероятность того, что правильно решение заключается в борьбе со злоупотреблениями, которые черисийцы так верно определили и против которых возмутились.

— Даже если это произойдёт, вы действительно верите, что так называемая «Церковь Черис» когда-нибудь добровольно вернётся к Матери-Церкви? — спросил Форист, качая головой, и Уилсинн пожал плечами.

— Если честно? Нет. — Он тоже покачал головой. — Боюсь, я начинаю приходить к взгляду Чияня на будущее. К тому времени, когда мы сможем убедить Совет в том, что «Группа Четырёх» ведёт всех нас к катастрофе — если нам когда-нибудь удастся убедить в этом других — будет пролито слишком много крови, и будет порождено слишком много ненависти. Я очень боюсь, что, что бы ни случилось, раскол между Черис и Храмом неизлечим.

Когда лидер Круга наконец признал это, молчание в залитой дождём церкви было абсолютным.

— В таком случае, действительно ли ошибочна решимость Клинтана принудительно подавить раскольников? — спросил Холдин. Все посмотрели на него, и он помахал рукой перед лицом. — Я не говорю, что этот человек не чудовище, и не пытаюсь предположить, что его первоначальное решение «черисийской проблемы» не было отвратительным в глазах Бога. Но если мы пришли к тому, что черисийцы никогда добровольно не вернутся в Мать-Церковь, то какие ещё варианты, кроме как заставить их вернуться силой, будут открыты для нас, как викариев Божьей Церкви?

— Я не уверен, что принуждение их к возвращению, каким бы то ни было образом — это правильный курс, — ответил Уилсинн, глядя прямо на спросившего. — При всём уважении к традициям Матери-Церкви, возможно, для нас пришло время просто принять, что народ Черис больше не собирается мириться с тем, что в их собственной церкви заправляют иностранцы.

Он оглядел встревоженные лица вокруг и задался вопросом, сколько из них думали о том же, что и он. Церковные «традиции» не всегда в полной мере отражали историческую правду. Это была одна из причин, которая сделала назначение Мейкела Стейнейра архиепископом Черис — и его письма в Храм — таким опасным. Было чрезвычайно иронично, что мятежный архиепископ решил основывать так много своих аргументов на труде Великого Викария Томиса «О Послушании и Вере». Истинная цель этого наставления состояла в том, чтобы утвердить учение о непогрешимости Великого Викария, когда он говорил от имени Бога. Что, как прекрасно знал Уилсинн, было новой и радикально иной формулировкой доктрины, берущей в своей основе «необходимые изменения». И то же самое наставление переместило церковное утверждение епископов и архиепископов с архиепископского уровня на уровень самого викариата.

Это было в 407 году, и в течение пяти столетий, прошедших с тех пор, церковные традиции стали считать, что так было всегда. Более того, большинство людей — включая многих духовных лиц, которые должны были знать больше других — действительно верили, что так оно и было. Именно это и сделало тот факт, что Стейнейр использовал разрешение того же самого автора на каноническое изменение, когда события в мире сделали это необходимым, настолько чертовски ироничным… и опасным. Для Церкви отрицать авторитет писания Томиса в случае с Черис означало отрицать его авторитет и во всех остальных случаях. Включая, в первую очередь, то, что, в конечном счёте, оно сделало викариат бесспорным хозяином Церкви.

С точки зрения Уилсинна, это было бы почти наверняка очень хорошо. С точки зрения «Группы Четырёх» и им подобных, это была анафема, полная и абсолютная.

— Все вы знаете, что мой сын был интендантом Динниса, — продолжил он. — В действительности, он с самого начала понимал причины, по которым я на самом деле помог Клинтану устроить его «изгнание» в Теллесберг, а не пытался бороться с ним. Я поделился большинством его личных писем с другими членами Круга. Он убеждён — и я очень верю в его суждение — что какими бы ни были черисийцы, они не слуги Шань-вэй, и что их общая враждебность по отношению к Матери-Церкви направлена ​​на её иерархию — на «Группу Четырёх»… и на остальной Викариат из-за нашей неспособности сдерживать таких людей, как Клинтан. Поэтому я считаю, что мы должны задать себе фундаментальный вопрос, братья. Что важнее? Внешнее единство Матери-Церкви, усиленное мечами и пиками против желаний детей Божьих? Или продолжающееся, радостное общение этих детей с Богом и Архангелами, даже если оно происходит через иерархию, отличную от нашей? Если единственная причина истинных доктринальных разногласий заключается в непогрешимости Великого Викария и главенствующей власти Викариата, разве не пришло время подумать о том, чтобы сказать нашим братьям и сёстрам в Черис, что они по-прежнему являются нашими братьями и сёстрами, даже если они откажутся подчиниться власти Храма? Если мы позволим им идти своим путём к Богу, с нашим благословением и непрестанными молитвами за их спасение, вместо того, чтобы пытаться заставить их действовать в нарушение их собственной совести, возможно, мы сможем хотя бы притупить ненависть между Теллесбергом и Храмом.

— Ты имеешь в виду, смириться, что этот раскол навсегда? — спросил Хисин. Харчонгский викарий, казалось, был удивлён услышать такие слова от любого шулярита, тем более от Уилсинна.

— До тех пор, пока это только раскол, а не истинная ересь, да, — согласился Уилсинн.

— Сейчас мы забегаем слишком далеко вперёд, — сказал Тенир после некоторой паузы. — Во-первых, мы должны выжить, и, каким-то образом, Клинтан и все прочие должны быть выведены с должностей Матери-Церкви, обладающих правом принимающих решения. — Он улыбнулся без тени юмора. — Я думаю, что для меня этого пока вполне достаточно.

— Конечно. — Уилсинн кивнул.

— На самом деле, в некотором смысле, я нахожу, что, в данный момент, Дачарн более тревожится, чем Клинтан, — сказал Хисин. Некоторые вопросительно посмотрели на него, и он нахмурился. — В отличие от остальной части «Группы Четырёх», я думаю, Дачарн на самом деле заново открыл для себя «Писание». Всё, что я видел, говорит о подлинном возрождении в нём веры, но он всё ещё предан остальной части «Группы». Странным способом, который в некотором смысле служит для оправдания политики «Группы Четырёх», а не Клинтана… и нет, не знаю.

— Вы имеете в виду, это потому, что, очевидно, в отличие от Клинтана, он не делает циничных расчётов — по крайней мере, больше?

— Именно это я и имею в виду, Ховерд. — Хисин кивнул. — Хуже того, я думаю, что он вполне может оказаться объединяющим фактором для викариев, которые в противном случае могли бы поддержать «Круг». Викарии, которые искренне устали и опечалены злоупотреблениями Церкви, могут видеть в нём и в его возрождённой вере образец для своего собственного возрождения. И я очень боюсь, что независимо от того, что мы можем думать о приемлемости постоянного раскола, Дачарн вообще не готов принять эту концепцию.

— Возможно, нам пришло время подумать о его вступлении в Круг, — предположил Форист.

— Возможно, ты и прав, — сказал Сэмил Уилсинн после нескольких секунд тщательных раздумий. — Но даже если окажется возможным завербовать его, мы должны быть очень, очень осторожны в своих подходах к нему. Во-первых, потому что мы можем ошибаться — он может рассматривать нас как предателей, как внутреннюю угрозу единству Матери-Церкви в момент величайшего кризиса в её истории. Но, во-вторых, потому что он так близко к Клинтану. И к Трайнейру, конечно; не будем забывать, что наш добрый Канцлер едва ли является идиотом, как бы он ни вёл себя при случае. И я был бы очень удивлён, узнав, что Клинтан не использует Инквизицию, чтобы следить за тремя своими «союзниками». Если это так, и, если мы приблизимся к Дачарну хоть в чём-то неуклюже, это может стать катастрофой для всех.

— Согласен, — сказал Форист. — И я не предлагаю, чтобы мы прямо сейчас побежали и пригласили его на нашу следующую встречу. Но я действительно думаю, что пришло время серьёзно рассмотреть эту возможность и подумать о путях, которыми мы могли бы приблизиться к нему, если придёт время, когда это будет уместно. Аргументах, чтобы убедить его в том, что мы правы, и способах представления тех аргументов, которые не вызовут какой-либо тревоги у Клинтана.

— Я вижу, ты не утратил свой вкус к сложным вызовам, Эрайк, — сухо сказал Хисин, и сидящие вокруг викарии и епископы разразились смешками.

— Очень хорошо, — сказал Сэмил Уилсинн после того, как смешки прекратились. — Мы все были в курсе событий, и у всех нас была возможность обсудить наше текущие мысли в отношении раскола — и «Группы Четырёх». Я не думаю, что, на данный момент, мы в состоянии принять решение о какой-либо политике или стратегии. По крайней мере, до тех пор, пока у нас не будет возможности увидеть, как разыгрывается версия «Группы Четырёх» о событиях в Фирейде, Черис и Изумруде, когда она будет наконец представлена остальной части Совета. Между тем, я думаю, что все мы должны молиться и размышлять в надежде, что Бог покажет нам наш истинный путь.

Головы кивнули с серьёзным видом, и он улыбнулся более естественно и открыто, чем когда-либо с момента их прибытия.

— В таком случае, братья, — сказал он, — не присоединитесь ли вы ко мне в минуту молитвы, прежде чем мы решимся выйти обратно ко всему этому ветру и дождю.

V Учебный полигон армии и Менчирский Собор, Герцогство Менчир, Королевство Корисанд

Активированный датчик СНАРКа был закреплён на правом плече Гектора Корисандийского, где он предоставлял Мерлину, среди прочего, изысканно подробный обзор волос уха князя. Бывали моменты — множество раз — когда Мерлин испытывал сильное искушение использовать способность датчика к самоуничтожению, чтобы удалить Гектора из уравнения раз и навсегда. Сенсоры были сконструированы способными работать в связке со своими клонами, уничтожая конкретные указанные схемы во вражеском оборудовании своими зажигательными или кумулятивными «самоубийственными таблетками», и ему не составило бы особого труда провести несколько из них глубоко в ушной канал корисандийца и использовать объединённую силу их зарядов, чтобы уничтожить его, пока он спит.

К сожалению, он не смог бы скрыть того, что произошло, и даже если бы сэйфхолдийские целители механически заучивали знания в соответствии с Книгой Паскуаля, а не на какой-либо научной основе, последствия вспышки и взрыва, достаточного чтобы прожечь дыру в закалённой стальной пластине, не говоря уже о слуховом проходе, было бы трудно пропустить при любом посмертном вскрытии. Вопросы, которые возникли бы при этом — включая неизбежное утверждение, что черисийцы, должно быть, сделали это с помощью чёрной магии, предоставленной им их истинной госпожой, Шань-вэй (что, в конце концов, было бы неприятно близко к истине) — вряд ли нашли бы ответы.

«Достаточно плохо, что все в Корисанде уже и так думают, что мы пытались его убить», — отметил про себя Мерлин, поворачивая поле зрения сенсора от волосатой мочки уха князя и обратно через травянистый склон холма, на котором Гектор, его дочь, и граф Корис сидели на своих лошадях рядом с графом Каменной Наковальни. — «Добавление в эту смесь ещё и обвинений в колдовстве вряд ли поможет улучшить ситуацию!»

Эта мысль вызвала лёгкую улыбку на его губах, но его веселье исчезло, когда он подумал о том, что Гектор пришёл сюда посмотреть.

Часовой пояс Менчира был на шесть часов впереди Теллесберга. Хотя до восхода солнца над столицей Кайлеба оставалось ещё несколько часов, в Корисанде уже наступило утро, и войска, которым было поручено продемонстрировать Гектору своё новое оружие, ждали его и принцессу почти час.

— Хорошо, Ризел, — сказал Гектор. — Твои отчёты были достаточно интересны. Я с нетерпением жду возможность увидеть действующие орудия.

— Думаю, вы не будете разочарованы, мой князь, — сказал ему Каменная Наковальня.

— Я и не ожидаю этого, — заверил Гектор графа.

Каменная Наковальня ухмыльнулся ему, затем кивнул молодому офицеру, стоявшему рядом с ним. Молодой человек поднял с травы у своих ног флаг и энергично замахал им над головой. Кто-то внизу, у развёрнутой батареи орудий, увидел это и помахал в ответ другим флагом, и ожидающие орудийные расчёты перешли к действиям.

Сами орудия выглядели странно, особенно по сравнению с пушками, которые Подводная Гора готовил для Черис. Стволы были короткими и толстыми, что имело смысл только потому, предположил Мерлин, что они были скопированы непосредственно с эскизов, которые капитан Мирджин отправил домой. Мирджин набросал только эскизы карронад, которые были установлены по бортам черисийских галер, а не длинных пушек, которые они несли в качестве погонных орудий, и большая часть новой корисандийской артиллерии была сделана именно по этому образцу.

Граф Тартарян осознал последствия более короткой дальности выстрела, свойственной карронадам, как только флот начал тестовые стрельбы, и третьи партия корабельных пушек получила более длинные стволы, чтобы увеличить дальность выстрела орудия. Каменная Наковальня и его сын были знакомы с модифицированными, более длинными корабельными образцами, но они решили придерживаться этой модели карронады для своей новой полевой артиллерии. Это позволяло им ставить на поле боя значительно более тяжёлые орудия при том же весе металла, и «полевые карронады», как решил их называть Мерлин, чтобы иметь возможность отделять их от настоящих полевых орудий, имели в несколько раз большую дальность выстрела, чем гладкоствольные мушкеты фитильным замком. Против такого пехотного оружия, разработанная Каменной Наковальней артиллерия имела смысл. К сожалению — или, возможно, к счастью, с точки зрения Мерлина — Каменная Наковальня не был осведомлён о том факте, что черисийские морские пехотинцы теперь были вооружены ружьями, а не гладкоствольными мушкетами.

«Не то чтобы эти карронады не были достаточно большой занозой в заднице, чтобы продолжать», — мрачно подумал Мерлин. — «И он, и его сын, безусловно, были правы в том, что касалось веса орудий. Они собираются установить двадцатичетырёхфунтовые орудия на лафетах подобных тем, на которые мы устанавливаем двенадцатифунтовые орудия, и будет множество случаев, когда мы не сможем использовать против них максимальную дальность стрельбы наших винтовок. И это доставит неприятности. Много неприятностей».

«И если они пока всё ещё не разобрались с винтовками, то слишком умный, заноза-в-заднице, сын Каменной Наковальни без сомнений понял, в чём смысл кремниевых замков, которые наша артиллерия использует вместо фитилей».

Новые, имевшие размер мушкета, ружья с кремниевыми замками, уже выдаваемые Корисандийской Армии, возможно всё ещё были гладкоствольными, но они всё равно были способны стрелять намного быстрее и были намного удобнее старых фитильных мушкетов. К счастью, корисандийцы наткнулись на узкое место в производстве более маленьких, более лёгких деревянные лож для переоснащённого оружия, но они всё равно собирались получить гораздо больше, чем надеялись Мерлин и Кайлеб.

Пока он размышлял о невесёлых последствиях существования полевых карронад и новых мушкетов, орудийные расчёты были заняты. Он заметил, что они также в полной мере использовали концепцию упакованных зарядов. Они всё ещё продолжали использовать молотый порох — в записях Мирджина не было явных указаний как делается зернистый порох — что означало, что вес к весу, он был слабее, и что отдельные, уже упакованные заряды, имели тенденцию к разделению на составляющие их компоненты, если их перевозили на большие расстояния. Но всё это было полезно и хорошо, и они всё же значительно повысили скорострельность своей артиллерии.

«И это ещё одно место, где им помогут их короткие стволы орудий», — подумал Мерлин. — «Их артиллеристы смогут стрелять быстрее, чем наши, а это значит, что ботинок, по крайней мере, будет на другой ноге… и при этом чертовски прищемит нам пальцы».

Далёкий флаг рядом с пушками снова взлетел, а затем прогремели выстрелы. Плоское, тяжёлое, глухое сотрясение ударило по ушам наблюдателей, их лошади дёрнулись под ними от незнакомого шума, а короткие стволы орудий сделали вспышки выстрелов ещё более впечатляющими. Идеально круглые, грязно-белые кольца дыма унеслись прочь лёгким ветерком, и выпущенные пушками ядра врезались в ждущие их цели с ужасающей силой.

Барон Подводной Горы предпочитал в качестве демонстрационных мишеней набитые соломой манекены, и Мерлин всегда находил облака летящего золотистого сена весьма — даже отвратительно — эффективными для того, чтобы донести свою точку зрения. С другой стороны, граф Каменной Наковальни предпочитал бочки с водой, и огромные, подсвеченные солнцем брызги, разлетавшиеся, когда пушечное ядро пробивало бочку, были впечатляющими. Как и скорость стрельбы, которую демонстрировали артиллеристы, когда они выполняли перезарядку своих орудий, двигаясь столь же ровно и эффективно, как любой черисийский орудийный расчёт.

«Хотел бы я, чтобы другая сторона состояла исключительно из идиотов», — мрачно подумал Мерлин, наблюдая, как зарождающаяся корисандийская полевая артиллерия демонстрирует князю Гектору свои успехи. — «Эти орудия будут омеднёнными, что сделает их жутко неудобными, особенно в тёплой и влажной местности. Но учитывая, насколько меньше металла в каждой карронаде, их литейные заводы могут выпускать их больше — и быстрее — за то время, которое у них есть».

В долгосрочной перспективе, он был уверен, что более длинноствольные полевые орудия Подводной Горы должны быть в состоянии справиться со своими менее далеко стреляющими корисандийскими аналогами. Но «долгосрочная перспектива» не была тем, на что он особенно хотел полагаться, не тогда, когда «краткосрочная перспектива» будет перемежаться с телами черисийцев. По крайней мере, отсутствие каких-либо корисандийских экспериментов с ружьями означало, что черисийская пехота сохранит главное преимущество в любом виде дальнего боя. Это само по себе должно было в значительной степени гарантировать тактическое превосходство на поле боя.

«С другой стороны, французские винтовки превосходили прусские во франко-прусской войне, и это не помешало прусской артиллерии надрать задницу французской армии. Вот это весёлая мысль, Мерлин!»

Он поморщился, продолжая наблюдать за демонстрацией, разыгравшейся под его веками, в то время как сам он сидел в своей затемнённой комнате. Кайлеб вряд ли обрадуется, узнав об этом, решил он, но в этом есть и свои плюсы. Теперь, когда Нарман больше не был врагом, вопрос о том, что представляет собой следующая естественная стратегическая цель для Черис, был драматически упрощён. Сейчас, наблюдая за новым оружием, которое Гектор вводил в бой, Мерлину было ясно, что пришло время ускорить их график вторжения в Корисанд.

«Я лишь надеюсь, что мы сможем ускориться в достаточной мере», — подумал он.

— Это было действительно впечатляюще, Ризел, — сказал князь Гектор Каменной Наковальне с однозначной искренностью, когда расчёты пушек чистили стволы своих орудий.

— За большинство из этого вы можете благодарить Корина, — улыбнулся Каменная Наковальня, с очевидной гордостью за сына. — Ну, его и Чарльза Дойла. К концу следующей пятидневки у нас будет три полных батареи, и сейчас они задумались над использования картечи и картечных зарядов в полевых условиях. Не думаю, что в ближайшее время нам придётся ломать стены.

— Не могу такого представить. — Гектор слабо улыбнулся. — На самом деле, я вполне уверен, что Кайлеб рассчитывает на то, что ему придётся наносить удары по стенам. Я рассчитываю на то, что вы и Корин позаботитесь о том, чтобы он разочаровался в этом отношении.

— Мы сделаем всё возможное, мой князь. — Каменная Наковальня коснулся в торжественном салюте своего нагрудника, наполовину кланяясь в седле, и Гектор кивнул.

— Я знаю, что так и будет, Ризел. Я уверен.

Каменная Наковальня выпрямился, затем поглядел вниз по склону, где артиллеристы почти закончили с чисткой после демонстрации.

— Мой князь, если бы вы смогли сказать пару слов этим людям, это бы хорошо сказалось на моральном духе.

— С удовольствием, — с улыбкой ответил Гектор. — Как ты думаешь, если Айрис тоже скажет что-нибудь, это как-то поможет?

— Мой князь, — Каменная Наковальня улыбнулся принцессе, — большинство из них молодые, впечатлительные и впервые в жизни далеко от дома. Если прекрасная молодая принцесса скажет им, какие они замечательные, и очень укрепит их дух! Но, мне кажется, что было бы хорошей идеей пойти и предупредить их, что их собирается посетить королевская особа, прежде чем вы неожиданно появитесь.

— Прекрасно! — Айрис фыркнула и улыбнулась дяде. — Ты имеешь в виду, пойти и предупредить их, чтобы они были должным образом поражены моей несравненной красотой, не так ли, дядя Ризел?

— На самом деле, — сказал Каменная Наковальня с необычной рассудительностью, — тебе нужно проводить немного больше времени, глядя в зеркало, Айрис. С тех пор, как все эти угловатые коленки и ободранные, как у сорванца, локти стали достоянием прошлого, ты стала очень похожа на свою мать. И, по правде говоря, твоя мать была единственной причиной, из-за которой я по-настоящему завидовал твоему отцу. — Его глаза на мгновение смягчились, а затем вспыхнули весёлым блеском. — Конечно же, это был брак по договорённости. В противном случае, я уверен, она бы выбрала мою несравненную мужскую грацию и обаяние. Я, конечно, очень старался убедить её сбежать со мной, но она всегда была рабыней семейного долга.

— Без сомнения, — сухо сказал Гектор, а затем и сам улыбнулся. — Я думаю, тебе пора поторопиться и предупредить ваших артиллеристов о нашем приближении. Мне бы очень не хотелось лишиться своего лучшего полевого командира, обезглавив тебя за lèse-majesté[32] в самый канун вторжения.

— Конечно, мой князь! — Каменная Наковальня снова хлопнул себя по нагруднику, развернул коня и поскакал вниз по пологому склону, разбрызгивая влажные комья земли.

— Дядя Ризел действительно хотел жениться на маме? — тихо спросила отца Айрис, когда граф уехал.

— Нет. — Гектор покачал головой, слабо улыбаясь вслед Каменной Наковальне. — Но он, без сомнения, обожал её. Но он был уже вполне счастлив в браке, и он так же любит свою супругу. На самом деле, — он повернулся, чтобы посмотреть на свою дочь, — я иногда думаю, что все обожали твою мать. И Ризел прав. Ты с каждым днём всё больше и больше походишь на неё, несмотря на твои волосы. Он была более рыжей. Твоему брату достался цвет её волос. Жаль, что он больше ничего не получил.

— Отец… — начала Айрис, и Гектор поморщился.

— Я обещаю, что не буду браться за него снова. И ты права. Он молод, но у него ещё есть время, чтобы дорасти до короны. Или, во всяком случае, так должно быть. Но как бы сильно ты его не любила, я не могу не желать, чтобы он почувствовал хоть немного той тревоги, которой чувствуешь ты по поводу неминуемого вторжения Черис. Я бы чувствовал себя намного счастливее после перехода власти, если бы он это сделал.

Выражение Айрис было явно несчастным, но она только кивнула.

— И возвращаясь к разговору о престолонаследии, — продолжил Гектор, намеренно смягчая тон, когда повернулся к графу Корису, который сидел на лошади рядом, пока они с Айрис разговаривали, — есть ли ещё какие-нибудь намёки на то, кто стоял за покушением?

— Нет, мой князь, — признался Корис. — Мои агенты опросили каждого владельца магазина, уличного торговца и нищего в Менчире в поисках свидетелей, которые могли бы опознать убийц или рассказать нам, куда они отправились после нападения. Мы даже пытались — без успеха — найти создателя арбалетов на случай, что он сможет вспомнить, кто их у него купил. Единственное, что я могу вам сказать наверняка, это то, что их клейма не корисандийские.

— Даже так? — Гектор задумчиво потёр подбородок. — Это интересно. Есть ли у нас хоть малейшее представление о том, чьи это клейма, если они не наши?

— Я подозреваю, что они харчонгские, мой князь. К сожалению, Харчонг находится за пределами нашей обычной области интересов. Я пытаюсь получить подтверждение этого, но пока без особого успеха.

— Но они не корисандийские, и они были сделаны так далеко отсюда — где бы это ни было на самом деле — что вам трудно даже понять, кто является производителем, — сказала Айрис, её карие глаза были такими же задумчивыми, как и у её отца. — Это само по себе важно, разве нет?

— Возможно. — Корис кивнул. — Эта мысль приходила мне в голову, Ваше Высочество. Иностранное оружие, которое трудно отследить, вполне может навести на мысль, что это была акция, тщательно спланированная иностранцами. Однако я не думаю, что нам следует делать поспешные выводы в этом отношении. Это не значит, что я не сильно склонен думать о том же, о что думаете вы, разве только, что я пытаюсь держать свой ум открытым для всех возможных вариантов.

— Я понимаю, милорд. — Айрис улыбнулась ему. — И я благодарна вам за то, что вы напомнили мне о необходимости рассмотреть других возможных виновников, помимо Кайлеба.

— Если кто-то, во всём княжестве, кроме вас двоих, и обвиняет в этом кого-то, кроме Кайлеба, то я ничего об этом не слышал, — криво усмехнулся Гектор.

— Вот и хорошо! — Айрис отвернулась от Кориса и оскалила зубы. — Если бы это был не Кайлеб, я бы все равно не пролила ни слезинки, видя, как его обвиняют в этом. И судя по той реакции, которую я вижу, мысль о том, что он пытался убить тебя, действительно привела в ярость многих из твоих подданных, отец!

— Удивительно, как попытка убийства, осуществлённая иностранцами, может заставить людей забыть все причины, по которым они… раздражены своим собственным князем, не так ли? — заметил Гектор со смехом.

Его дочь нахмурилась, и он снова усмехнулся, в этот раз ещё сильнее.

— Айрис, каким бы хорошим ни был князь — а я никогда не претендовал на святость, моя дорогая — по крайней мере, некоторые из его подданных будут всегда недовольны им. Так бывает. Я не смог бы сделать всех счастливыми, даже если бы попытался, и это не вина тех, кого я делаю несчастными, что они не очень меня любят. Это одна из причин, по которой я стараюсь не давить слишком сильно на какую-либо оппозицию — по крайней мере, здесь, дома — и одна из причин, чтобы уравновесить требования и желания палаты лордов с требованиями и желаниями палаты общин. Я не теряю сна из-за того, что никогда не смогу осчастливить всех, но правитель, который забывает, что по крайней мере некоторые из его подданных имеют законные причины быть недовольными им, вряд ли будет продолжать править очень долго.

Она очень серьёзно кивнула, и он улыбнулся ей.

«Ризел даже не понимает, насколько он прав», — подумал он. — «Ты так похожа на свою мать. А Гектор так мало похож на меня… или твою мать. Но, по крайней мере, у него будешь ты, не так ли, Айрис? И может быть, он действительно будет достаточно умён, чтобы выслушать тебя. Я уверен, что за всю историю случались более маловероятные чудеса… даже если я не могу вспомнить навскидку ни одного».

— Граф Каменной Наковальни снова машет своим флагом, мой князь, — заметил Корис.

— Тогда давай спустимся вниз и немного поднимем немного боевой дух, хорошо, Айрис? — спокойно сказал Гектор и повернул коня в направлении ожидавших артиллеристов.

— Ненавижу полагаться на кого-то из Сиддармарка, — с несчастным видом сказал епископ-исполнитель Томис Шилейр.

— Как и я, милорд, — согласился отец Эйдрин Веймин, интендант епископа-исполнителя Томиса. — Однако, в данный момент, у нас нет другого выбора, не так ли?

К сожалению, в данный момент, у них не было большого выбора. Было мучительно ясно, что Королевский Черисийский Флот — и насколько знал Веймин, настоящие стаи черисийских капёров — с радостью захватит, потопит или уничтожит каждое курьерское судно Церкви, с которым столкнётся. С другой стороны, у проклятых еретиков были все основания не раздражать Республику Сиддармарк. Это означало, как ни досадно было это признавать, что депеши Шилейра Совету Викариев и Управлению Инквизиции в Зионе имели гораздо больше шансов добраться до места назначения на борту сиддармарксого торгового судна, чем на борту одного из собственных судов Матери-Церкви. Шилейр покачал головой, но выражение его лица не стало счастливее, и Веймин едва ли был удивлён.

— Боюсь, архиепископ Борис и Канцлер не будут очень рады прочесть наши послания, даже когда — и если — они получат их, — продолжил епископ-исполнитель. — И я весьма сомневаюсь, что викарий Жаспер будет рад услышать, что Гектор проявляет интерес к тем же «улучшениями», что и черисийцы!

— Я тоже сомневаюсь, что будет, — согласился Веймин.

«С другой стороны», — подумал интендант, — «у Гектора тоже нет большого выбора. И какой бы указ не решил издать в Зионе Великий Инквизитор, правда в том, что я не могу разглядеть в новой артиллерии ничего, что хоть как-то приблизилось бы к нарушению Запретов».

Это не было той точкой зрения, которую он намеревался отразить в своих сообщениях. Он понимал, что в глазах Клинтана любая вещь черисийского происхождения будет подозрительной. Вообще, до некоторой степени, в этом отношении он был искренне согласен с главой своего собственного ордена. И независимо от того, было ли что-то недопустимое в новой артиллерии, факт оставался фактом: её введение было симптомом адского увлечения Черис новыми и опасными вещами. Веймин часто думал, что черисийцы были влюблены в перемены ради самих перемен, как бы громогласно они не возражали, что стремятся только к повышению эффективности в пределах границ, разрешённых Запретами. А тот факт, что они были так далеко от Зиона и Храма, порождал свои собственные тенденции к опасной независимости мыслей, как знал Веймин из своего собственного опыта здесь, в Корисанде. Корисандийцы и близко не были так демонически одержимы ниспровержением установленного порядка, где бы они его не видели, но даже они были гораздо более… свободномыслящими, чем любой слуга Инквизиции мог бы найти по-настоящему удобным.

Однако, несмотря на всё это, Веймин твёрдо верил, что, в конце концов, Матери-Церкви — и, да, даже викарию Жасперу, если на-то пошло! — пришлось бы перенимать хоть какие-то черисийские новшества. Например, новую артиллерию, и понятие превосходства галеона, вооружённого пушками, над традиционной галерой. Преимущества, которые подобные вещи давали Черис, были просто слишком значительны, чтобы их можно было преодолеть, не повторяя их.

«И разве это не сделает Великого Инквизитора счастливым»? — язвительно подумал Веймин.

— Хотел бы я, что мы могли хотя бы рассказать им о том, кто пытался убить Гектора, — сказал епископ-исполнитель Томис.

— Я думаю, весь мир знает, что это был Кайлеб, милорд, — сказал Веймин со смешком, и Шилейр фыркнул.

— Если ты действительно веришь в это, Эйдрин, у меня есть неплохая недвижимость на дне Храмовой Бухты, которую я готов продать тебе!

— О, я не верю в это, милорд, но это, вероятно, делает нас единственными людьми во всей лиге Корисанда — за исключением князя Гектора и графа Кориса, конечно — которые не верят. И вы должны признать, что это оказало благотворное влияние на поддержку князя здесь, в Корисанде.

— Да, так и есть, — признался Шилейр. — На самом деле, хотя я и не должен этого признавать, иногда я почти жалею, что это не удалось тому, кто это сделал.

Глаза Веймина сузились, и епископ-исполнитель быстро покачал головой.

— Я сказал почти, Эйдрин. Тем не менее, правда заключается в том, что, если Кайлеб не сильно более некомпетентен, чем даёт нам думать его, продемонстрированная на текущий момент, результативность, то он собирается победить Гектора. Несмотря на любые черисийские «инновации», которые Гектор может решить перенять, он, в конце концов, проиграет. Когда это случится, это будет ещё один удар по позиции Матери-Церкви, и, зная Гектора, всегда есть шанс, что он, в итоге, по крайней мере попытается достичь какого-то сделанного в последнюю минуту соглашения с Кайлебом, если единственной альтернативой будет полное поражение. И это, Эйдрин, будет даже более разрушительным для Матери-Церкви. Гектор, погибший от рук черисийцев и ставший мучеником во имя Божьего дела, хотя бы мог стать объединяющим фактором. Гектор живой, и ставший пленником Черис, томящийся где-то в зловонной темнице, может быть даже полезен для нас. Но Гектор живой и ведущий переговоры с Черис, будет чем угодно, но только не ценным активом.

— Совершенно верно, милорд, — согласился Веймин, но при этом покачал головой. — Но почему-то я сомневаюсь, что так когда-нибудь случится. Если и есть хоть один человек на лице Сэйфхолда, которого Кайлеб Черисийский ненавидит каждой частичкой своего существа, то это Гектор Корисандийский, особенно после смерти его отца. Если я не сильно ошибаюсь, единственным подарком, который Кайлеб хотел бы получить от Гектора после переговоров, было бы его собственное бьющееся сердце.

— Да знаю я. Знаю! — Шилейр махнул рукой. — Я и не говорил, что это возможно, Эйдрин. Но это не мешает мне время от времени просыпаться по ночам.

Веймин понимающе кивнул. Епископ-исполнитель ему в общем нравился, хотя он всегда думал о Шилейре как о недалёком и не очень умном человеке. Но если бы это было так, то, в конечном итоге, он вряд ли попал в такое место как Корисанд или к архиепископу Борису Бармину. Но Бог свидетель, этот человек находился под таким давлением, что его хватило бы на троих епископов-исполнителей. Неудивительно, что его воображение разыгрывало такие невероятные сценарии.

«И, тем не менее», — подумал интендант, — «если и есть во всём мире одна вещь, в которой я уверен, так это то, что даже сам Лангхорн не смог бы достичь какого-либо «соглашения путём переговоров» между Гектором Корисандийским и Кайлебом Черисийским!»

VI Теллесбергский дворец и таверна «Матросская леди», Город Теллесберг, Королевство Черис

Настроение в тронном зале было скверным.

Хотя официальный отчёт ещё не был доставлен, слухи о его содержании, с тех пор, как «Кракен» и торговые суда, бывшие под его защитой, двумя часами ранее, прибыли в Теллесберг, распространились как лесной пожар. Капитан Фишир отправил во дворец срочное письмо, в котором объявил о своём возвращении и предупредил своего короля (хотя Кайлеб технически теперь был «императором») и королеву (которая так же была императрицей, и, когда он отплывал, он даже понятия не имел, что она у него появится), что у него есть жизненно важные новости. Теперь Фишир шёл по полированному каменному полу к двум тронам, и мрачное выражение его лица предупреждало всех, что слухи были слишком точны.

Это был первый раз, когда капитан посетил дворец или лично встретился со своим королём, и было ясно, что он нервничает. С другой стороны, важность его миссии, казалось, обеспечивала противоядие от любой дрожи, которую он мог испытывать. Сопровождавший его камергер коснулся его локтя и что-то прошептал ему на ухо, остановив его на должном расстоянии от тронов, и Фишир отвесил несколько неуклюжий, но глубоко почтительный поклон своему суверену.

— Ваше Величество, — сказал он, а затем поспешно добавил, — и Ваша Светлость, — в направлении Шарлиен, поскольку он, очевидно, вспомнил наставления, сделанные ему в последнюю минуту.

— Капитан Фишир, — ответил Кайлеб. Капитан выпрямился, и император посмотрел ему прямо в глаза. — Я с большим беспокойством прочитал ваше письмо, капитан. Я понимаю, что в нём вы смогли сообщить мне лишь самые незначительные подробности, но, прежде чем вы скажете что-нибудь ещё, я хочу подтвердить перед этими свидетелями, — он махнул рукой в сторону придворных чиновников и различных аристократов вокруг них, — как вам благодарна Корона и я лично. Вы хорошо справились, капитан. Очень хорошо. Как раз так, — на этот раз Кайлеб отвёл взгляд, окинув взглядом людей, на которых уже указывала его рука, — как я мог бы ожидать от черисийского моряка.

Фишир покраснел от удовольствия, что, впрочем, не отразилось на его мрачности, и Кайлеб откинулся на спинку своего трона.

— А теперь, капитан, — сказал он, — боюсь, вам пора рассказать нам, что вы пришли сюда сказать. Я хочу, чтобы все услышали это непосредственно от вас.

— Да, Ваше Величество. — Фишир глубоко вздохнул, заметно встряхнулся и начал говорить. — Мы стояли на якоре в Заливе Фирейд, Ваше Величество. Было некоторое напряжение, но до той ночи у нас не было никакой реальной причины ожидать, что…

…и, после того как мы подобрали выживших с «Наконечника», я сразу же поплыл домой в Теллесберг, — закончил капитан Фишир чуть более часа спустя. — Я велел моему писарю опросить всех черисийцев, которых мы выловили, пока выбирались из гавани, и я привёл их с собой во дворец, чтобы вы могли лично поговорить с ними, если хотите. Они в распоряжении вашего камергера.

Когда Фишир прибыл, настроение в тронном зале было скверным; теперь же оно было на грани раскалённой ярости. Было даже несколько восклицаний — по большей части очень нецензурных, настолько все были злы — пока капитан рассказывал о случившемся. Особенно после того, как единственный выживший, которого они подобрали с галеона «Волна», рассказал о том, как началась резня.

Императрица Шарлиен едва ли была сильно удивлена. Хотя она, благодаря замужеству, лишь недавно стала черисийкой, люди Черис не так уж отличались от чизхольмцев, и ярость, пока она слушала, поднялась в ней с силой настоящего вулкана. Один взгляд на профиль Кайлеба показал и его гнев, и суровую выдержку, которая сдерживала его, но в выражении его лица было так же что-то ещё. Что-то, что озадачило её. Не его ярость или дисциплина, но его… готовность. Конечно, у него было время прочитать письмо, заранее посланное Фиширом. На самом деле, Шарлиен читала его вместе с ним. Так что, очевидно, всё это не было для него полной неожиданностью. Но это было так же верно, если говорить про неё, и всё же у неё было отчётливое впечатление, что он уже догадался о гораздо большем количестве деталей, которые они собирались услышать, чем она.

«Не говори глупостей», — отругала она себя. — «Ты всё ещё узнаешь его, дурочка! Ты же знала, что он является одним из самых дисциплинированных людей, которых ты когда-либо встречала, так почему ты должна удивляться, когда он демонстрирует это?»

Что, очевидно, было правдой, но всё же не исключало чувства лёгкого недоумения.

— Как я уже сказал, вы хорошо справились, капитан. — Голос Кайлеба снова отвлёк её от мыслей. — Теперь я хочу повторить это. На самом деле, вы сделали всё великолепно. — Он посмотрел на графа Серой Гавани. — Милорд, я хочу, чтобы этот человек был представлен к Ордену Королевы Жессики. Проследите за этим.

— Конечно, Ваше Величество. — Серая Гавань слегка поклонился, и Фишир снова покраснел от смущения. Рыцарский Орден Королевы Жессики был учреждён Домом Армак почти два столетия назад. Он мог быть вручён только тем, кто отличился в битве на благо Черис, и так просто им не награждали.

«Но не в этом случае» — подумал Мерлин, стоя на своём месте, за троном Кайлеба. — «Если он и был когда-либо заслужен, то точно в этот раз».

— Уверяю вас, вы скоро получите дополнительные доказательства благодарности Короны, капитан, — продолжил Кайлеб, снова обращаюсь к Фиширу. — Когда вы вернётесь на свой корабль, скажите, пожалуйста, остальной команде вашего корабля, что они так же не будут забыты.

— Спасибо, Ваше Величество, — выдавил Фишир, говоря намного более неловко, чем когда он ограничивал свои замечания простыми вопросами жизни, смерти и расправы.

— Так же сообщите им, — мрачно продолжил Кайлеб, — что король Жамис и Церковь в Дельфираке скоро получат послание совершенно другого рода, от меня и от всей Черис.

— Спасибо, Ваше Величество, — повторил Фишир, и на этот раз в его резком ответе не было никакой неловкости.

— А теперь, если позволите, капитан, — продолжил Кайлеб, вставая и кивая камергеру, который терпеливо ожидал всё время, пока длился долгий отчёт капитана, — пожалуйста, пройдите с нашим камергером. Здесь, во дворце, для вас приготовлены комнаты. Идите и освежитесь, но, пожалуйста, будьте готовы к тому, что я могу прислать за вами.

— Конечно, Ваше Величество. Ваша Светлость. — На этот раз Фишир вспомнил о Шарлиен, и она почувствовала, что её губы дёрнулись в неуместной улыбке, несмотря всю на серьёзность ситуации.

Фишир снова поклонился им, и на этот раз Кайлеб ответил ему официальным кивком головы. Он стоял там, ожидая, пока Фишир проследует из тронного зала вслед за камергером, после чего повернулся к Серой Гавани.

— Милорд, я полагаю, Совету пришло время обсудить этот… инцидент.

…и сжечь этот ублюдочный город дотла!

— Да, вместе с ними!

Первый говорящий повернул голову, вглядываясь в густой туман табачного дыма, окутывающий главный пивной бар «Матросской Леди». Таверна была одной из двух или трёх самых больших на всей набережной Теллесберга. У «Красного дракона» и «Золотого бочонка» были свои приверженцы, которых были больше, чем у «Леди», но не было никаких сомнений, кто был королевой питейных заведений у моряков. Тот факт, что владелец «Леди» всегда старался накрыть превосходный стол, а также то, что тут каждый, даже после самого долго путешествия, всегда мог рассчитывать найти ожидающие его свежие овощи, имел к этому более чем не малое отношение.

Но атмосфера счастливого возвращения домой, которая так часто наполняла пивной и трапезные залы «Леди», сегодня явно отсутствовала.

— Посмотрим, как это понравится их женщинам и детям! — проворчал кто-то.

— Слушай сюда! — резко сказал крупный широкоплечий моряк с седыми волосами, заплетёнными в длинный косичку. — Там не было женщин, пытающихся попасть на наши корабли. Так же, как и детей!

— Нет, но они начали…

— Закрой свой чёртов рот! — рявкнул моряк, вскакивая с табурета у стойки, как галера, разбивающая вражескую колонну. Он пробрался сквозь толпу, как разъярённый думвал, и она расступилась перед ним, как косяк трески, в то время как человек, который кричал — и который больше походил на какого-то писца из бухгалтерской конторы, чем на моряка — быстро отступил назад. Он пытался отступить назад до тех пор, пока не упёрся в твёрдую стену, и замер, когда моряк уставился на него.

— Да, я хочу, чтобы наши взяли реванш, — сказал он несчастному клерку, пригвоздив его к полу горящими глазами. — Но что бы они ни собирались делать и что бы ни думали эти долбанные инквизиторские ублюдки, на моих руках не будет крови женщин и детей! Как и на руках моего королевства!

— Эй, — успокаивающе сказал бармен. — Сейчас все раздражены, и будет только хуже. Давайте не будем гоняться друг за другом.

— Да! — сказал кто-то ещё. — Садись. Позволь мне купить тебе ещё один стаканчик.

Матрос уселся обратно, а писарь исчез. Обмен репликами прервал, хотя и ненадолго, неуклонно нарастающий огненный шторм возмущения, охвативший «Матросскую Леди» с тех пор, как мореходная община Теллесберга обнаружила, что правда была ещё ужаснее слухов.

Человек, который только что ушёл, был очень неуместен в этом баре в это время. Мужчины — и женщины — в ней в подавляющем большинстве были профессиональными моряками и их жёнами. Каждый из них знал кого-то, кто был в Фирейде, и каждый из них знал, что это могло так же легко случиться с ними или с их мужьями, братьями, сёстрами.

Или детьми.

Ярость, кипящая чуть ниже поверхности, была горькой и уродливой. Большинство присутствующих могли бы согласиться с седым моряком, но по крайней мере некоторые из них, очевидно, согласились и с клерком. И даже те, кто был с ним не согласен, хотели мести, а также и справедливости. Давний гнев против Корисанда и «Группы Четырёх» никуда не исчез и не утих. Но сейчас всё было по-другому. Это было что-то новое, уродливое, личное… и это напрямую было делом рук Церкви.

Ни о чём таком не было и речи в умах мужчин и женщин, собравшихся в «Матросской Леди». Каждый из горстки оставшихся в живых с кораблей, которые были пришвартованы у причалов Фирейда, рассказывал об одном и том же. Говорил о присутствии в абордажных командах священников-шуляритов. Сообщали о криках, призывающих «Убить еретиков!». Даже некоторые из тех, кто вошёл в таверну в качестве Храмовых Лоялистов, теперь разделяли глубокую ненависть, которая пробудилась, и яростная реакция уже распространилась за пределы района набережной и на Теллесберг в целом.

— Я всё ещё говорю сжечь этот ублюдочный город!

— Ну, что касается этого, — прорычал седой моряк, поднимая глаза от кружки с пивом, — я с тобой! И готов отправиться прямо сегодня вечером, чтобы сделать это!

Общий гул согласия пронёсся по пивной, и хозяин просунул голову через арку ведущую в трапезную.

— Вы не жадные, ребята — как и вы тоже, девочки, — но следующий раунд за счёт заведения! — объявил он.

— Тогда тост! — закричал кто-то. — Смерть Инквизиции!

Настроение в зале Совета было более спокойным, чем в пивной «Матросской Леди», но не менее напряжённым.

Князь Нарман присутствовал в своей новой должности Советника Имперской Разведки. Нововведённый титул всё ещё звучал более чем странно, но было не менее странно видеть человека, который до недавнего времени был одним из смертельных врагов Черис, сидящим за одним столом с Королевским Советом Черис.

Собственно, с остальной частью Королевского Совета Черис.

«По крайней мере, новости от Дельфирака отвлекли «старую гвардию» от подозрений насчёт Нармана», — подумал Мерлин со своего места перед дверью в зал Совета. — «Сейчас, по крайней мере».

— …подданные будут ожидать быстрых, суровых действий, Ваше Величество, — сказал Алвино Павелсин. — И их тоже трудно винить. Если уж на то пошло, если это останется без ответа, то гораздо более вероятно, что «Группа Четырёх» действительно преуспеет в закрытии материковых портов против нас и удержании их таким образом.

— Но если мы предпримем решительные действия против Дельфирака, тогда мы повысим ставки, не так ли, милорд? — Пейтир Селлирс, барон Белой Церкви и Хранитель Печати, казался почти настолько же взволнованным, насколько он был злым. — «Что, судя по всему, неудивительно», — сухо подумал Мерлин, — «учитывая, какой большой процент его личного богатства был связан с торговыми кораблями, которыми он владел». — Большинство других советников посмотрели на него, и он пожал плечами.

— Я не говорю, что этого не нужно делать, Алвино! — сказал он, старательно обращаясь только к барону Железного Холма вместо того, чтобы смотреть в сторону своего монарха. — Очевидно, так оно и есть. Я только говорю, что, когда мы уже воюем с Корисандом и Таро, а Церковь, кажется, собирается объявить нам Священную Войну, нам не нужно добавлять ещё одну войну ко всему этому.

— При всём уважении, милорд, — сказала Шарлиен, — это не «ещё одна война»; это та же самая война, в которой мы уже сражаемся… с людьми в Зионе. Они просто решили открыть ещё один фронт.

— Её Светлость права, — твёрдо сказал Серая Гавань. — Здесь всё написано прикосновением Клинтана.

— Ты думаешь, что резня была преднамеренной, Рейджис? — спросил адмирал Остров Замка́.

— В любом случае, я не совсем готов принять решение об этом, — ответил Серая Гавань, даже не моргнув глазом в сторону капитана Атравеса. — С одной стороны, для них было бы особенно глупо поступать так специально. С другой стороны, это может не видится им в таком свете. Особенно Клинтану и Мейгвайру. Эти двое, вероятно, предпочли бы всё, что вбивает более глубокий клин между нами и любым проявлением благоразумия.

— Вы хотите сказать, что они могли намеренно устроить резню, чтобы спровоцировать нас на непропорциональную ответную реакцию? — сказала Шарлиен задумчиво. — Такую, которую они могли бы использовать с пользой, изображая нас злодеями с руками по локоть в крови, пытающимися разрушить Божью Церковь?

— Я говорю, что они могли бы так подумать, Ваша Светлость. — Серая Гавань слегка пожал плечами. — В то же время помните, что вы никогда не должны приписывать злобе то, что может быть отнесено к некомпетентности. Пока что это единственный порт, где произошло что-то подобное. Конечно, это также первый порт, о котором мы знаем, что наши корабли вообще была захвачены. Однако я очень сомневаюсь в том, что король Жамис сам по себе мог бы так обезуметь, и присутствие шуляритов в абордажных командах, очевидно, свидетельствует против этого. Но если мы предположим, что это было частью общего наступления против наших торговых судов и команд, то тоже самое могло произойти в десятках других портов. Или, наоборот, корабли могли быть захвачены в других местах с минимальным насилием. Если окажется, что это единственное место, где произошла бойня, то я думаю, что это указывает на то, что не было прямого приказа от Храма на кровопролитие.

— Бог знает, что это будет не первый раз, когда войска выходят из-под контроля, неправильно понимают свои приказы или просто-напросто выполняют их недобросовестно, Ваша Милость. — Генерал Ховил Чермин официально не был членом Совета, но его роль в качестве старшего офицера Королевской Черисийской Морской Пехоты (а так же тот факт, что он оказался в Теллесберге на совершенно отдельной череде встреч с Островом Замка́ и Кайлебом) привела его в зал заседаний. Было очевидно, что он не привык к своему нынешнему положению, о чем свидетельствовал его огненный румянец, так как он прервал Шарлиен на полуслове, но в нём не было ни капли дрожи, и он храбро продолжил. — Если не было никаких «предполагаемых» боёв, то, если бы кто-то из наших людей оказал сопротивление, войска вполне могли выйти за рамки их приказов. Я не говорю, что это оправдало бы всё, что они сделали. Я только говорю, что так могло произойти, и что на этот раз не потребовалось бы приказа Великого Инквизитора, чтобы это произошло.

— Я склонен согласиться с замечаниями генерала, Ваше Величество. На самом деле, его соображения хорошо согласуются с моей собственной оценкой того, что произошло, — сказал Нарман. Если маленький пухлый изумрудец и чувствовал себя не в своей тарелке, сидя за столом совета, то ни в выражении его лица, ни в манерах не было и намёка на это. Один или два человека нахмурились, но это был не более чем автоматический рефлекс. Даже те, кто меньше всех смирился со странной и неестественной мыслью о князе Изумруда, как о тесте (пока по помолвке) черисийского кронпринца, быстро поняли, что «толстый маленький подонок», как обычно называл его король Хааральд, имеет гораздо более проворный ум, чем большинство из них когда-либо подозревали.

— И что это за оценка, Ваше Высочество? — спросил Кайлеб.

— Моё личное убеждение, которое, я спешу добавить, основано исключительно на моём собственном анализе вероятных мотивов «Группы Четырёх», а не на каких-либо конкретных доказательствах, состоит в том, что произошедшее в Фирейде не подразумевалось в тот момент, когда отдавались первоначальные приказы о секвестировании нашего торгового флота. — Мерлин задумался, казалось ли Нарману столь же странным называть черисийские торговые суда «нашим торговым флотом», как было странным слышать это от него для всех остальных. — Или, по крайней мере, специально не приказывалось. Хотя, вероятно, это правда, что Клинтан почувствовал бы определённое удовлетворение, да и Мейгвайр точно не стал бы возражать против того, что это произошло, но ни Трайнейр, ни Дачарн не хотели бы этого.

— Это имеет смысл, — признал Железный Холм после некоторой паузы. — Дачарн, конечно же, не хотел бы, чтобы кто-то, с кем мы ещё не воюем, сделал что-то, что заставило бы нас принять ответные меры против их собственного судоходства в больших масштабах. И совершенно очевидно, что Трайнейр делает всё возможное, чтобы отложить следующее крупное столкновение, пока Храм не закончит строить свой военно-морской флот.

— Который до сих пор, похоже, полностью состоит из галер, — с глубоким удовлетворением отметил Остров Замка́.

— Ну, мне всё равно, почему так произошло, — прорычал сэр Ранилд Морской Ловец, барон Мандолин. — Дело в том, что это произошло, Ваше Величество. И это произошло потому, что эти ублюдки в Зионе — извините Ваша Светлость, приказали это, независимо от того, хотели они специально устроить резню или нет. Поэтому, насколько я понимаю, пришло время преподавать урок каждому, кто захватывает наши суда и убивает наших моряков!

В ответ раздался общий почти рык одобрения. Шарлиен заметила, что Кайлеб не присоединился к нему. Как и граф Серой Гавани, архиепископ Мейкел и барон Волна Грома. Она быстро обнаружила, что эти трое были наиболее точным барометром, отражающим то, о чём мог думать Кайлеб, и она мысленно нахмурилась, обдумывая аргументы барона Мандолина.

Часть её яростно согласилась. На самом деле, она была просто немного удивлена, обнаружив, насколько она стала чувствовать себя «черисийкой» за последние несколько пятидневок. Она сказала себе, что чувствовала бы то же самое, если бы это были чизхольмские торговые суда, моряки и их семьи, и это было правдой. Но она всё ещё была немного озадачена, обнаружив, что отождествляет себя с подданными своего нового мужа настолько же сильно, как со своими собственными.

Другая её часть думала исключительно на основе холодного политического и военного расчёта. Была ли резня преднамеренной или нет, она, как указал Мандолин, произошла. Позволить этому остаться без отмщения по любой причине было бы расценено как признак слабости как врагами, так и потенциальными друзьями Черис.

И всё же, несмотря на это, другая часть её боялась расширения военных действий, которые, казалось, в позиции Мандолина были обязательными. Не только потому, что это означало бы гибель большего числа людей, но и потому, что это ослабило бы боевую мощь новой Черисийский Империи.

«Прямо сейчас нам нужно не отвлекаться от Гектора», — подумала она и, с чем-то, очень похожим на удивление, поняла, что Кайлеб, должно быть, уже пришёл к тому же выводу. На самом деле, казалось, что его ближайшие союзники в Совете видели это точно так же, и она задалась вопросом, когда и как они смогли найти время, чтобы обсудить это.

«Ты опять делаешь тайны на пустом месте», — сказала она себе. — «Они знают Кайлеба с тех пор, как он был мальчишкой. Конечно, они понимают, как работает его мозг, и ему не нужно говорить им об этом. Бог знает, что Марек делает это для тебя так же часто!»

Всё это было совершенно логично… но не отменяло постоянного грызущего чувства, что здесь замешано чем-то большее.

— Вы совершенно правы, сэр Ранилд, — сказал Кайлеб. — Но, однако, я хотел бы напомнить всем, что у нас есть довольно насущная проблема и на востоке. Кто-нибудь за этим столом действительно хочет подумать о том, что Гектор может сделать, если мы дадим ему больше времени для его стараний, чем нам нужно?

«Вдумчивая тишина, которая ответила ему, была глубокомысленной», — сухо подумал про себя Мерлин.

— Очевидно, мы не можем знать всё, что может делать Гектор, — сказал Серая Гавань — «…не очень точно», — подумал Мерлин. — С другой стороны, мы все знаем, что он, к сожалению, совсем не слюнявый идиот. Мы должны предположить, что он готовится к вторжению, о котором он знает так же хорошо, как и мы.

— Вообще-то, мы с князем Нарманом можем получить отчёт о его приготовлениях в течение ближайших дней, Рейджис, — сказал Волна Грома. — Я ожидаю известий от некоторых моих агентов в самое ближайшее время.

Нарман просто кивнул, с безмятежным выражение лица, как будто он имел хоть какое-то представление о чём говорит Волна Грома, и Мерлин почувствовал, как улыбка поднимает уголки его рта.

— Это будет очень кстати, Бинжамин, — сказал Серая Гавань, тоже кивая. — Тем не менее, прямо сейчас мы все должны иметь в виду именно тот момент, который уже упомянул Его Величество. Если мы позволим этой бойне отвлечь нас от нашего внимания к Гектору, это может дорого нам обойтись.

— Я согласна. — Шарлиен была немного удивлена тем, как твёрдо прозвучала её собственная фраза из двух слов, но она не позволила этому отвлечь себя. — Конечно, у меня есть свои причины желать, чтобы с Гектором разобрались. Тем не менее, я думаю, что всем нам должно быть ясно, что он представляет для нас гораздо большую потенциальную опасность, чем когда-либо сможет Дельфирак. Мы не только уже знаем, что он наш враг, даже без подсказки Церкви, но он также ближе к нам. И, как только что заметил граф Остров Замка́, всё указывает на то, что «Группа Четырёх» строит только новые галеры, в то время как я думаю, что все мы согласимся, что Гектор слишком умён — и слишком хорошо осведомлён о том, что только что произошло с его флотом — чтобы совершить такую же ошибку.

— Точно. — Кайлеб кивнул и улыбнулся ей.

— Я тоже должен согласиться, — сказал Остров Замка́ с гораздо большей неохотой. — В то же время, однако, Ваша Светлость, точка зрения барона Мандолина очень хорошо понятна. Мы должны ответить на это.

— О, я согласен, Брайан, — сказал Кайлеб. — Я просто хочу, чтобы все держали в голове, что характер наших довольно неотложных обязательств означает, что некоторые из вещей, которые мы хотели бы сделать, являются взаимоисключающими.

— Хорошо, Ваше Величество, мы все это учтём, — сказал Остров Замка́, задумчиво глядя на своего юного монарха. — Может быть теперь вы расскажете нам, что вы уже решили, что мы собираемся с этим делать?

Шарлиен всё ещё чувствовала себя несколько удивлённой, когда один из советников Кайлеба проявлял смелость говорить с ним подобным образом. Очень мало кто из монархов мог бы снести такое, но Кайлеб, казалось, действительно поощрял это, по крайней мере, со своими ближайшими советниками.

И тот факт, что они чувствуют себя с ним достаточно комфортно — и достаточно в нём уверены — чтобы действительно так поступать, вероятно, объясняет, почему он так много от них добивается.

— Вообще-то, у меня была одна или две мысли на эту тему, — мягко признался Кайлеб, и, несмотря на всю серьёзность событий, которые заставили их собраться вместе, многие из его советников подняли руки, чтобы скрыть улыбку.

— Проще говоря, нам действительно нужно ответить, но мы также должны сохранить большую часть нашей боевой мощи для использования против Гектора и Корисанда. Кроме того, я считаю, что важно, чтобы любой ответ, который мы предпримем, явно соответствовал уровню провокации. Мы будем бороться за то, чтобы заставить каждого принять — или, по крайней мере, открыто признать, что они это допускают — что правдой является наша версия событий, а не та ложь, которую, как мы все знаем, «Группа Четырёх» собирается выдумать, чтобы оправдать свои действия и очернить наши. Нам не нужно облегчать задачу их глашатаям.

Даже Мандолин кивнул, и император продолжил.

— Насколько мы сейчас знаем, единственное место, где это произошло, это Фирейд. Возможно, мы узнаем что-то ещё, и в этом случае нам, возможно, придётся пересмотреть приоритеты. Если, однако, окажется, что это произошло только в Фирейде, тогда наша законный спор будет с королём Жамисом и его королевством. Мы можем протестовать против захвата наших кораблей другими государствами, но в соответствии с принятым законом наций, на этом этапе протест является подходящим ответом, если только не было умышленных человеческих жертв, которые можно было предотвратить. Именно это, по-видимому, и произошло в Фирейде.

— Кроме того, есть… осложнение, заключающееся в том, что все свидетели согласны с тем, что Инквизиция принимала в этом непосредственное участие. Фактически, инквизиторы преднамеренно спровоцировали бойню. — Лицо юного императора стало суровым, а глаза превратились в карий кремень. — Что бы не заявляли Клинтан и «Группа Четырёх», инквизиторы знали, что они подталкивают войска короля Жамиса к убийству женщин и детей на этих кораблях. Мне как-то трудно поверить, что ребёнок может быть виновен в ереси, что бы ни делали его родители, и я думаю, что пришло время нам напомнить Инквизиции о том, что Писание говорит об убийстве невинных. — Эти твёрдые как скала глаза устремились к лицу Мейкела Стейнейра. — Я полагаю, что соответствующий текст есть в «Книге Лангхорна», не так ли, Мейкел? Глава двадцать третья, если я правильно помню?

Архиепископ бросил на него короткий взгляд, затем медленно кивнул.

— Я полагаю, что вы думаете о стихе пятьдесят шестом, Ваше Величество, — сказал он, — Горе убийцам невинных, потому что кровь невинных взывает к уху и сердцу Господа, и Он не будет простирать длань Свою над пролившими кровь. Лучше бы, чтобы они никогда не родились, потому, что падёт проклятие Его на них, гнев Его найдёт их, и Он использует руку праведников, чтобы уничтожить их полностью.

— Да, именно этот отрывок я и имел в виду, — мрачно согласился Кайлеб.

— Извините, Ваше Величество, — сказал барон Белой Церкви очень осторожным тоном, — но…

— Я не планирую возложить ответственность за эти смерти на весь город Фирейд и вешать главу каждой семьи в черте города, милорд, — перебил Кайлеб Хранителя Печати. — Но я призываю призвать виновных к ответу. Кем бы они ни были.

На несколько секунд в зале Совета воцарилась мёртвая тишина. Шарлиен оглядела лица мужчин, сидевших за совещательным столом, и почувствовала, что тишина отдаётся в её костях. Белая Церковь выглядел глубоко несчастным, а один или двое других определённо выглядели… менее чем нетерпеливыми, но всё же она была практически удивлена тем, как мало она чувствовала настоящего сопротивления.

«И почему я должна быть удивлена?» — Она мысленно покачала головой. — «Как указывал Белая Церковь, мы уже воюем с Церковью, и правды у нас хватит на двадцать королевств!»

— И как вы установите эту степень этой вины, Ваше Величество? — наконец тихо спросил Стейнейр.

— Мейкел, я не предлагаю выбрать случайным образом две или три дюжины священников из числа Храмовых Лоялистов и вздёрнуть их в качестве примера или ответной меры. — Лицо Кайлеба чуть посветлело, и он фыркнул. — Имей в виду, бывают моменты, когда я испытываю соблазн поступить именно так, сильнее, чем других случаях. Однако, если мы не можем действовать без доказательств здесь, в Черис, мы не можем поступать так же и где-нибудь ещё. Но если только мы не хотим, чтобы нас могли заслуженно обвинить в том, что наши действия столь же своенравны и предосудительны, как и действия самого Клинтана, и как бы я не был зол, я отказываюсь относить себя в одну категорию с Жаспером и Клинтаном! С другой стороны, я не думаю, что кто-то в Фирейде — и уж тем более кто-то в Управлении Инквизиции — слишком уж обеспокоен любыми возможными последствиями, вытекающими из их действий в данном случае. Что, вероятно означает, что там ещё не было никаких действий по сокрытию информации. Или, во всяком случае, никаких эффективных действий. А если их нет, то я думаю, что пришло время им и Великому Инквизитору понять, что они ошибаются в отношении последствий всего этого. Никто не будет действовать без доказательств. Однако, если такие доказательства существуют и если они могут быть найдены, то люди, которые подстрекали к убийству черисийских детей на глазах их матерей и отцов, предстанут перед судом, который положен любому убийце детей. Мне всё равно, кто они, мне всё равно, как их зовут, и мне нет дела до того, во что и как они одеты. Это всем понятно за этим столом?

Он обвёл взглядом стол. Белая Церковь всё ещё выглядел глубоко несчастным, но даже он встретил взгляд ледяных карих глаз, не вздрогнув, и Кайлеб кивнул.

— Хорошо, — сказал он тихо. Затем он глубоко вдохнул.

— Однако, — продолжил он нарочито спокойным тоном, — чтобы вы все не решили, что я становлюсь всё более безумным, настаивая на доказательствах, я считаю, мы должны дать по рукам королю Жамису, Фирейду и Дельфираку в целом. Просто как лёгкое напоминание, что мы не слишком довольны ими. И поскольку мы хотели бы, чтобы другие извлекли выгоду из их примера, я хочу, чтобы этот шлепок был нанесён твёрдо. Очень твёрдо.

— Как именно, Ваше Величество? — немного осторожно спросил Остров Замка́.

— Нам не нужен весь Флот для вторжения на Корисанд, — ответил Кайлеб. — Лишь часть, достаточная чтобы обеспечить безопасность транспортов вторжения, конечно. И достаточно лёгких боевых единиц, чтобы обеспечить нужную нам безопасность на флангах, и блокировать порты Гектора. Но как бы сильно он ни старался заменить свой флот, у него не может быть больше горстки кораблей… пока. Отчасти из-за необходимости не дать изменить это положение вещей, я отказываюсь в данный момент отвлекаться от Корисанда.

— С другой стороны, к настоящему времени у нас введено в строй более пятидесяти галеонов. Я полагаю, что мы могли позволить тебе выделить двадцать или тридцать из них на что-то кроме вторжения в Корисанд, Брайан. Я думаю, что мы должны передать их адмиралу Каменного Пика и сказать ему, чтобы он пошёл… высказать Фирейду упрёк. Он так же может взять с собой нескольких морских пехотинцев. Столько, сколько нужно для того, чтобы, скажем так, сжечь почти дотла весь портовый район Фирейда.

С последней фразой голос Кайлеба снова стал твёрдым, как железо. Тем не менее, он был теплее, чем карие глаза, пристально смотревшие на Острова Замка́.

— Я не хочу никакой ответной резни, Брайан. Убедись, что все твои капитаны это понимают. Да, должно быть правосудие в отношение тех, кого мы знаем, что он виновен, но я не хочу, чтобы наши люди спровоцировали что-то, что можно было бы назвать ответной бойней. Я не сомневаюсь, что даже если нам удастся не причинить вреда ни одной душе, «Группа Четырёх» объявит, что мы изнасиловали и убили половину города. Правда, в конце концов, выйдет наружу. Когда это произойдёт, я хочу, чтобы она кусала за задницу Клинтана, а не нас. Но, сказав это, я также не хочу, чтобы в этой гавани осталось на плаву хоть одно несожжённое судно, или здание, стоящее на расстоянии двух миль от набережной. Это понятно?

— Да, Ваше Величество, — официально заявил Остров Замка́, даже без намёка на легкомыслие.

— Хорошо. Я также хочу, чтобы все наши капитаны и все наши капёры поняли, что сейчас сезон охоты на всё, что плавает под флагом Дельфирака. Опять же, дайте им понять, что я не потерплю ненужной жестокости или убийства из мести. Но через два месяца, начиная с сегодняшнего дня, мне нужны моря Сэйфхолда очищенные от торговых кораблей под флагом Дельфирака.

— Да, Ваше Величество, — повторил Остров Замка́.

— Если выяснится, что кто-то из других государств обошёлся с нашими людьми так же, как Дельфирак, они получат такое же обращение, по одному портовому городу за раз. Тем временем, однако, мы должны сконцентрировать наши основные усилия на Корисанде и Гекторе. Итак, поскольку ты и генерал Чермин оба здесь, что вы можете нам рассказать?

— В основном, пока мы идём по графику, Ваше Величество. Транспорты сейчас накапливаются, хотя если из-за новых действий «Группы Четырёх» мы потеряли столько торговцев, сколько у нас может быть, то это может помешать нашим планам. Кроме этого, я не вижу никаких существенных проблем. Во всяком случае, численность войск должна быть доведена до требуемого уровня в установленные сроки.

— Ах, вы позволите мне, Ваше Величество? — князь Нарман поднял свою пухлую руку, вежливо привлекая внимание.

— Да, Ваше Высочество? — ответил Кайлеб.

— Я просто хотел сказать, во-первых, что я полностью согласен с приоритетами, которые вы только что установили. А, во-вторых, у меня была определённая переписка с Великим Князем Томасом.

— Какого плана «переписка»? — спросил Кайлеб, и его глаза хищно сузились.

— Она носила чисто исследовательский характер, если вы понимаете, о чём я, между мной, как князем Изумруда, и им, как Великим Герцогом Зебедайи, — сказал Нарман самоуничижительным тоном. — Таким образом, это, конечно, было задолго до того, как Изумруд стал частью территории Империи. На самом деле, это началось задолго до недавней… неприятности, которую «Рыцари Храмовых Земель» потребовали от Её Светлости и от меня. Однако, с тех пор она продолжалась. До, эээ, почти настоящего момента, на самом деле.

— Понимаю. — Кайлеб, как заметила Шарлиен, не спускал глаз с Нармана. Граф Серой Гавани, напротив, смотрел на Кайлеба, а не на Изумрудского князя. А может, и нет. На какое-то мгновение взгляд первого советника, казалось, проскользнул мимо императора.

— И природа этой переписки была…? — продолжил Кайлеб, прежде чем она смогла подумать об этой возможности, и вопрос быстро переключил её собственное внимание полностью на Нармана.

— Как я уже сказал, она носила исследовательский характер, — повторил Нарман. — Тем не менее, судя по некоторым моментам, которые мы обсуждали, я подозреваю, что он вполне может готов быть… гораздо более разумным, чем вы и ваши советники могли предположить. На самом деле, я полагаю, вполне возможно, что он может быть открыт предложению предоставить адмиралу Острова Замка́ и генералу Чермину передовую базу, находящуюся гораздо ближе к Корисанду, чем, скажем, Чизхольм.

— Понятно, — медленно произнёс Кайлеб. Он наклонил голову, задумчиво глядя на возможного будущего свёкра своего младшего брата. Затем он кивнул. — Я бы хотел быть более информированным о вашей предыдущей переписке, Ваше Высочество. Однако я считаю, что, если предложенная вами возможность действительно существует, она может оказаться весьма полезной.

Нарман ничего не сказал. Вместо этого он чуть склонил голову в согласии.

— Очень хорошо, — сказал Кайлеб с усталым видом, положив ладони на стол совета и отодвигая от него кресло. — Я полагаю, что на сегодня наши дела подошли к концу, господа?

Раздался общий гул согласия. — «Как и всегда, конечно», — подумал Мерлин, и задался вопросом, что произойдёт, если однажды один из советников Кайлеба выразит несогласие с этим.

— В таком случае, — продолжил император, — я прошу вас всех извинить Её Светлость и Меня. У нас назначена встреча с выжившими в Фирейде. — Его губы на мгновение сжались, а ноздри раздулись, когда он встал, протягивая руку Шарлиен, чтобы помочь ей встать. — Я надеюсь, что они получат некоторое утешение, узнав, что Дельфирак и Фирейд скоро поймут ошибочность своего пути. Во всяком случае, я буду очень рад сказать им об этом.