Разделённый схизмой

I Храм Божий, Город Зион, Храмовые Земли

Атмосфера в конференц-зале была совсем не коллегиальная.

Все четверо мужчин, сидящие за невероятно дорогим столом, инкрустированным слоновой костью, горным хрусталём и драгоценными камнями, носили оранжевые рясы викариев. Шёлковая ткань была богато украшена вышивкой, скромно и элегантно мерцая мелко огранёнными драгоценными камнями, а шапочки священников на столе перед ними блестели золотым кружевом и серебряными позументами. Каждый из них мог бы кормить какую-нибудь семью в течение года только из стоимости своего рубинового кольца, символизирующего его сан, а их лица обычно отражали уверенность и убеждённость, которые можно было бы ожидать от князей Божьей Церкви. Никто из них не привык к неудачам… или к тому, что их воле могут перечить.

И никто из них никогда даже не представлял себе катастрофу такого масштаба.

— Кем, чёрт возьми, эти ублюдки возомнили себя? — проскрежетал Аллайн Мейгвайр, Капитан-Генерал Церкви Господа Ожидающего. По справедливости, толстые листы дорогого пергамента, лежащие на столе перед ним, должны были сгореть, самопроизвольно вспыхнув, только от одного яростного взгляда, брошенного на них.

— Со всем уважением, Аллайн, — жёстко сказал викарий Робейр Дачарн, — они думают, что они люди, которые просто успешно уничтожили все другие военно-морские силы в мире. И люди, которые точно понимают, кто послал те флоты сжечь всё их королевство до основания.

Мейгвайр обратил свой взор на Дачарна, но Главный Казначей Церкви Господа Ожидающего казался удивительно равнодушным к его явной злобе. Выражение Дачарна было более чем явным намёком «Я же тебе говорил». В конце концов, он был единственным членом «Группы Четырёх», который настойчиво советовал не предпринимать поспешных действий в отношении Королевства Черис.

— Они чёртовы еретики, вот кто они, Робейр, — почти рявкнул Жаспер Клинтан с угрозой в голосе. — Никогда этого не забывайте! Я обещаю вам, что Инквизиция этого не забудет! Архангел Шуляр рассказал нам, как бороться с грязными происками Шань-вэй!

Губы Дачарна сердито сжались, но ответил он не сразу. Клинтан был в мерзком настроении в течение последней пятидневки, ещё до того, как прибыли сообщения из Черис. Несмотря на то, что он был известен вспышками своего темперамента и своей способность навсегда затаивать обиды, ни Дачарн, никто либо ещё никогда не видели Великого Инквизитора в ярости — так долго продолжающейся ярости — в какой он находился с тех пор, как система семафоров Церкви сообщила о катастрофических последствиях сражения у Армагеддонского рифа и в заливе Даркос.

«Конечно, мы не забудем», — подумал Дачарн с отвращением. — «Вся эта катастрофа — следствие того, что мы позволили Жасперу втянуть нас в его проклятое «окончательное решение черисийской проблемы». И не удивительно, что Мейгвайр вне себя также, как и Жаспер. В конце концов он был тем, кто сказал, что это звучит так просто и надёжно, когда он выложил свой гениальный план этой компании».

Он хотел было произнести это вслух, но не сделал этого. Не сделал этого по нескольким причинам. Во-первых, потому, что как бы сильно он не хотел признавать это, он испугался Клинтана. Великий Инквизитор, несомненно, был самым опасным врагом внутри Церкви, какого только можно было приобрести. Во-вторых, сколько бы Дачарн не возражал в начале против принятия мер против Черис, это было не потому, что он каким-то магическим образом предвидел военную опасность, которую не видел больше никто другой. Он выступал против этого потому, что, будучи главным бухгалтером Церкви, он понимал, какую часть из потока доходов Церкви Клинтан предложил уничтожить вместе с Королевством Черис. И, в-третьих, потому, что произошедшая катастрофа была настолько полной, настолько ошеломляющей, что власть «Группы Четырёх» над остальным Советом болталась на ниточке. Если бы они проявили хоть один признак внутренней разобщённости, их враги среди викариев сбросили бы их в одно мгновение… а остальные викарии были напуганы так же, как и Дачарн. Они собирались искать козлов отпущения, и последствия для тех, кого они сделают этими козлами, обещали быть… неприятными.

— Они вполне могут быть еретиками, Жаспер, — сказал он вместо этого. — И никто не оспаривает, что вопросы ереси по праву находятся в ведении вашей канцелярии. Но это не значит, что я только что сказал неправду, не так ли? Если только у вас, случайно, нет другого флота, спрятанного где-нибудь, о котором никто из нас ничего не знает.

По опасному багровому оттенку, залившему тяжёлое лицо Великого Инквизитора, Дачарн на мгновение подумал, что зашёл слишком далеко. Всегда была представляющая опасность грань при атаке на такого «пса» (некоторые даже тихонько называли его «бешеным псом»), как Жаспер Клинтан, а этот человек достаточно часто демонстрировал свою абсолютную беспощадность. Вполне возможно, что он мог бы решить, что в данном случае лучшая для него тактика заключалась в том, чтобы, использую силу своей должности, ополчится на других членов «Группы Четырёх» и превратить их в своих собственных козлов отпущения.

— Нет, Робейр, — сказал четвёртый голос, предупреждая любой ответ Клинтана, который он возможно хотел высказать, — это не делает только что сказанное неправдой. Но это переводит нашу проблему в другую плоскость, разве нет?

У Замсина Трайнейра было угловатое лицо, аккуратно подстриженная борода и глубоко посаженные, умные глаза. Он также был единственным членом «Группы Четырёх», чья личная политическая сила была, вероятно, такой же большой, как у Клинтана. Как Канцлер Совета Викариев, именно Трайнейр в действительности сформулировал политику, которую он затем вложил в уста Великого Викария Эрика XVII. Теоретически, это делало его более могущественным, чем Клинтан, но его власть была в первую очередь политической. Зачастую это была косвенная власть, такая, что применялась наиболее эффективно постепенно, с течением времени, в то время как Клинтан управлял верностью Инквизиции и мечами Ордена Шуляра.

Теперь, когда Дачарн и Клинтан оба повернулись, чтобы посмотреть на него, Трайнейр пожал плечами.

— Жаспер, я согласен с вами в том, что то, что мы видели за последние несколько пятидневок, и, даже более того, что содержится здесь, — он протянул руку и постучал по пергаментными документам, которые были причиной этой встречи, — безусловно является ересью. Но Робейр кое в чём прав. Еретики они или нет, они уничтожили — не победили, Жаспер, а уничтожили — всё, что было, во всех смыслах, объединённой мощью всех других флотов Сэйфхолда. И в данный момент мы ничего не можем сделать, чтобы напрямую атаковать их.

Мейгвайр сердито зашевелился, выпрямляясь в кресле, но Трайнейр прижал его одним ледяным взглядом.

— Если вы знаете какие-либо существующие военно-морские силы, которые могли бы столкнуться с черисийским флотом в бою, Аллайн, я предлагаю вам рассказать нам об этом прямо сейчас, — сказал он холодным, выверенным тоном.

Мейгвайр сердито вспыхнул, но тоже отвёл взгляд. Он прекрасно понимал, что его товарищи относятся к нему с определённым неуважением, хотя обычно они проявляли осторожность. Истина заключалась в том, что членом «Группы Четырёх» его сделал не присущий ему блеск, а занимаемая должность командующего Вооружёнными Силами Церкви. Он наслаждался шансом занять центральное место, когда дело дошло до координации атаки на Черис именно потому, что это, наконец, позволяло ему привлечь к себе внимание и утвердить своё равенство среди них, но всё пошло совсем не так хорошо, как он планировал.

Трайнейр холодно наблюдал за ним несколько секунд, затем вернул своё внимание к Клинтану.

— В Совете, как, я уверен, мы все хорошо осведомлены, есть те, кто будет искать любую возможность, чтобы разрушить наше влияние, а «открытое письмо» Стейнейра Великому Викарию не сделало ничего такого, что укрепило бы наши позиции, не так ли? Некоторые из наших врагов уже шепчут, что нынешняя… неудачная ситуация — это полностью результат наших опрометчивых действий.

— Инквизиция знает, как обращаться с теми, кто стремится подмять под себя авторитет и единство Совета Викариев перед лицом такой колоссальной угрозы для души каждого живущего дитя Божьего.

Голос Клинтана был холоднее зимы в Зионе, а в его глазах блеснул фанатизм, который был частью его сложной, часто противоречивой натуры.

— Я в этом не сомневаюсь, — ответил Трайнейр. — Но, если дело дойдёт до этого, тогда мы вполне можем обнаружить, что сами создаём такой же… такой же раскол в самом Совете. Я пытаюсь донести до вас, что любые подобные последствия вряд ли будут отвечать наилучшим интересам Церкви или нашей способности бороться с ересью, о которой идёт речь.

«Или нашему собственному долгосрочному выживанию», — очень старательно не сказал он вслух, хотя все его товарищи всё равно это услышали.

Одутловатое, с двумя тяжёлыми подбородками, лицо Клинтана казалось каменной маской, но после нескольких напряжённых секунд кивнул и он.

— Очень хорошо. — Трайнейр сумел показать отсутствие следов глубокого облегчения, что породило сдержанное молчаливое согласие, когда он оглядел остальные три лица вокруг стола. — Я думаю, что у нас есть две отдельные, но связанные между собой проблемы. Во-первых, мы должны решить, как Мать-Церковь и Совет будут улаживать это. — Он снова постучал по пергаментным документам. — И, во-вторых, мы должны определить, какого долгосрочного курса действий Мать-Церковь и Совет могут придерживаться перед лицом наших нынешних военных… затруднений.

Дачарн не смог уверенно понять, как он воздержался от насмешливого фырканья. Эти «отдельные, но связанные между собой проблемы» Трайнейра просто оказались самой большой угрозой, с которой Церковь Господа Ожидающего столкнулась в ближайшем тысячелетии с момента Сотворения. Слушать, как Канцлер говорит о них, как о чём-то, что было не более чем двумя из череды незначительных административных решений, которые «Группа Четырёх» должна была принять за последнюю декаду, было смешно.

Тем не менее то, что сказал Трайнейр, также было верно, и Канцлер, возможно, был единственным из них, кто мог по-настоящему рассчитывать справиться с Клинтаном.

Главный Казначей протянул руку и поднёс ближайший документ ближе. Конечно, ему не нужно было обращаться к его тексту; многое уже неизгладимо отпечаталось в его памяти, но он провёл кончиками пальцев по печатям, прикреплённым к нему.

При других обстоятельствах, оно могло бы быть достаточно безупречно. Язык был таким же, как и тот, которым пользовались десятки — тысячи — раз раньше для того, чтобы объявить о кончине некоего монарха, герцога или другого феодального вельможи и присвоении его титулов его наследникам. К сожалению, обстоятельства в этом случае были чем угодно, но только не обычными, поскольку монарх, о котором шла речь, Хааральд VII Черисийский, умер не в постели.

«И есть одно незначительное различие между этим приказом о наследовании и всеми остальными», — напомнил себе Дачарн, позволив своим пальцам погладить самую большую и богато украшенную печать из всех. Как по закону, так и по древней традиции, никакое наследование не было действительно или признано до тех пор, пока оно не было подтверждено Матерью-Церковью, что должно было означать Совет Викариев. Но этот приказ о наследовании уже нёс печать Матери-Церкви, и глаза Дачарна перебежали на второй — и, по его мнению, более опасный — приказ о наследовании.

Ни один из них не мог бы быть сформулирован более вежливо. Никто не смог указать в них хоть одну откровенно вызывающую формулировку. Однако печать, наложенная на первый приказ о наследовании, принадлежала архиепископу Черис, а в глазах Матери-Церкви архиепископа Черис не существовало. Эрайк Диннис, который занимал эту должность, был её лишён, и в настоящее время ожидал казни за измену, пренебрежение должностными обязанностями и поощрение ереси. Совет Викариев ещё даже не рассматривал вопрос о его замене, но Королевство Черис точно сделало это… и второй приказ делал это совершенно ясным.

При всей мягкости его формулировки, это было явное объявление войны против всей Церкви Господа Ожидающего, а на тот случай, если кто-то не заметил этого, был ещё третий документ… оригинал письма от Стейнейра к Великому Викарию Эрику.

Дачарн был уверен, что умеренная мягкость двух документов о наследовании, контраст между их традиционной фразеологией и терминологией, и огненным «письмом» Стейнейра, была преднамеренной. Их совершенная обыденность не только подчёркивала смертоносное осуждение обвинений Стейнейра, но также ясно давала понять, что Черис намерена продолжить заниматься своими собственными делами, своими проблемами, не проявляя ни капли почтения к желаниям или приказам Церкви, которой они решили бросить вызов.

Нет, не просто бросить вызов. Именно по этой причине приказы о наследовании были написаны так, как были написаны, отправлены так, как были отправлены. Они были доказательством того, что Черис было готова игнорировать Мать-Церковь, и во многих отношениях это было ещё более смертельно.

Ни один светский монарх за всю историю Сэйфхолда не осмеливался назначить человека по своему выбору в качестве главного прелата своего государства. Никогда. Такова была официальная позиция Совета Викариев, хотя Дачарну было хорошо известно о настойчивых, передающихся шёпотом слухах о том, что традиции Матери-Церкви не всегда придерживались такого взгляда на вещи.

Но сейчас было не гипотетическое прошлое, бывшее когда-то, столетия назад. Сейчас было настоящее, и в настоящем времени это было заведомо неправомерное деяние. Однако приказ о назначении, именующий Мейкела Стейнейра архиепископом всея Черис, нёс подпись не просто Кайлеба Армака, но также подписи и печати всех членов его Королевского Совета, Спикера Палаты Общин… и девятнадцати из двадцати трёх других епископов Королевства Черис. Также эти же подписи и печати скрепляли по отдельности «письмо» Стейнейра, что было ещё более пугающим. Это был не акт неповиновения одного человека, одного короля, одного архиепископа-узурпатора; это был акт неповиновения всего королевства, и последствия, если ему будет позволено отстоять его, были немыслимы.

— Но как мы помешаем этому? — спросил себя Дачарн почти в отчаянии. — Они победили — как говорит Замсин, уничтожили — флоты Корисанда, Изумруда, Чизхольма, Таро и Долара. Никто не ушёл, нам некого отправить против них.

— Я думаю, — продолжил Трайнейр под сердитое, испуганное молчание своих коллег, — мы должны начать с признания ограничений, с которыми мы столкнулись в настоящее время. И, честно говоря, у нас нет иного выбора, кроме открытого противостояния провалу нашей первоначальной политики и трудностям, с которыми мы столкнёмся, пытаясь оправиться от этого провала.

— Каким образом? — требовательно спросил Мейгвайр, очевидно, всё ещё злясь от предыдущих замечаний Трайнейра.

— Это обвинение, скорее всего, окажется опасным для Матери-Церкви и авторитета Совета Викариев, — ответил Трайнейр, — так как нападение, направленное против Черис, в той или иной степени подтолкнуло Кайлеба и его сторонников к открытому неповиновению и ереси. Если бы мы не действовали против прежней политики Хааральда, то Черис для нас не была бы потеряна.

Он посмотрел вокруг стола ещё раз, и Дачарн коротко кивнул в ответ. Конечно, именно это собирались сказать их враги. Ведь это было правдой, не так ли?

— Я намекаю вам, — сказал Трайнейр, — что эти документы являются самым ясным доказательством того, что во всём этом обвинении нет никакой точности.

Дачарн почувствовал, что его брови полезли на лоб от удивления, но он каким-то образом смог удержать челюсть от падения.

— Очевидно, — продолжил Канцлер, всё ещё говоря так, как будто то, что он произносил, действительно имело хоть какое-то отношение к реальности, — что вне зависимости от того, чьим именем подписано это так называемое «открытое письмо», за всем этим стоит Кайлеб. Что Стейнейр — это просто рупор и марионетка Кайлеба, кощунственная и богохульная маска для решимости Кайлеба придерживаться агрессивной и опасной внешней политики его отца. Несомненно, некоторые люди поймут праведный гнев Кайлеба по поводу смерти его отца и нападения, которое мы поддержали, побуждая его предпринять такие вызывающие шаги. Однако, как уже было установлено, не Мать-Церковь и не Совет Викариев, а «Рыцари Храмовых Земель» поддерживали обращение к оружию против чрезмерных амбиций Хааральда.

Клинтан и Мейгвайр проглотили и это, как заметил Дачарн, но так уж вышло, что «светские» вельможи Храмовых Земель так же все являлись и членами Совета Викариев. На самом деле, то, что они были двумя независимыми образованиями, было юридической фикцией, на протяжении многих лет служившей целям викариев. Тем не менее, та частота, с которой эта уловка использовалась, означала, что каждый осознавал фиктивность этого различия.

Ничто из этого, казалось, не смутило Трайнейра, который просто продолжил говорить, как будто он предполагал какое-то реальное различие.

— Нигде в переписке или дипломатическом обмене между «Рыцарями Храмовых Земель» и любыми вовлечёнными туда светскими правителями не было обсуждения Крестового Похода или Священной Войны, что, несомненно, имело бы место, в случае если бы Мать-Церковь выступила против отступников и еретиков. Ясно, что Кайлеб и его сторонники обладают большой частью переписки между светскими союзниками «Рыцарей Храмовых Земель» и командирами флотов. Из чего следует, что они должны осознавать тот факт, что Мать-Церковь никогда не была вовлечена вообще и что, по сути, вся война началось из-за чисто светских мотивов и соперничества. Тем не менее, их мгновенная реакция была непочтительной, а еретическое возведение епископа-отступника в сан Архиепископа Черис вопреки Совету Викариев, как избранных и посвящённых служителей Господа, наотрез отвергло данную Богом власть Матери-Церкви над всеми Божьими детьми.

Он откинулся на спинку своего кресла, с вполне подходящим серьёзным выражением лица, и Дачарн моргнул. Он никогда за всю свою жизнь не слышал такой кучи полнейшей чепухи. И всё же…

— Итак, вы говорите, — услышал он звук своего собственного голоса, — что все те действия, которые они предприняли, доказывают, что они уже были впавшими в вероотступничество и ересь раньше, чем кто-либо выступил против них?

— Точно. — Трайнейр помахал рукой в сторону документов. — Посмотрите на количество подписей, количество печатей, на этих письмах и на письме Стейнейра. Как кто-то мог создать такой цельный, быстрый ответ на любое проявление враждебности Матери-Церкви? По крайней мере, некоторые из аристократов Черис должны были знать о том, что Совет Викариев и Великий Викарий Эрик никогда не санкционировал, а тем более не требовал, никакого нападения на их королевство. И даже если это не так, собственные епископы Матери-Церкви должны знать правду! Тем не менее, вот они, поддерживают незаконные и нечестивые действия Кайлеба. Если бы на самом деле это был не более чем ответ на нападение сугубо светского альянса, Кайлеб никогда не смог бы за столь короткое время заручиться поддержкой такого подавляющего большинства. Единственным возможным объяснением этого является то, что всё королевство постепенно падает в руки врагов Божьих и что эти враги ухватились за нынешнюю ситуацию, как предлог для открытого неповиновения законным пастырям Бога и Лангхорна здесь, на Сэйфхолде.

Дачарн откинулся на спинку своего кресла, с сосредоточенным выражением. Это были не просто благоглупости — по сути, это было просто драконье дерьмо, — но он понял, куда клонит Трайнейр.

И тоже, видимо, сделал Клинтан.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, Замсин. — В глазах Великого Инквизитора было неприятное свечение. — И ты, конечно, прав. Несомненно, Кайлеб и его лакеи были удивлены масштабом своих морских побед также, как все остальные. Очевидно, что самоуверенность и высокомерие, которые возникли от этого, заставили их открыто принять еретические взгляды и цели, которые они так долго в тайне лелеяли.

— Точно, — заговорил Трайнейр снова. — В действительности, я думаю, весьма вероятно — почти несомненно — что династия Армаков, и все прочие, кто впал в тот же грех, уже двигались в этом направлении с тех пор, как Хааральд настойчиво требовал у архиепископа Роджира сделать Стейнейра Архиепископом Теллесберга. Очевидно, эта настойчивость была частью давнего плана по подрыву лояльности Матери-Церкви в Черис… а остальные в Совете прекрасно понимают, что Жаспер много раз предупреждал всех, что так может случиться.

Глаза Дачарна сузились. Он не мог как-то оспорить тезисы Трайнейра, так как нежелание Эрайка Динниса отстранить Стейнейра от его престола и очистить церковную иерархию архиепископства от черисийских выходцев был одним из многих преступлений, за которые он был осуждён.

С другой стороны, из девятнадцати епископов, согласившихся на незаконное возвышение Стейнейра, только шесть были урождёнными черисийцами, что оставило открытым вопрос о том, как Хааральд, а теперь и Кайлеб, повлияли на других в поддержку преступных действий Армаков. Он подумал, что «Группе Четырёх», несомненно, следует избегать привлечения внимания к этому факту.

— Несмотря на это, — сказал он вслух, — это оставляет нам проблему того, как мы отреагируем. Независимо от того, планировали ли они это тайно годами или нет, это не отменяет последствий, с которыми нам придётся иметь дело.

— Воистину, — кивнул Трайнейр. — Однако, несмотря на серьёзность ситуации, нет необходимости для паники или чрезмерно поспешных действий. Хотя, в настоящее время, у нас нет военно-морского флота, чтобы действовать непосредственно против Черис, у Кайлеба — нет армии. Его флота может быть достаточно — на данный момент — чтобы удержать армию, которую Мать-Церковь может призвать под свои знамёна, подальше от берегов их королевства, но он не может угрожать собственной безопасности Матери-Церкви здесь, в Хевене или Ховарде. И, в конечном счёте, давайте не будем забывать, что Черис — это маленькое королевство, в то время как девять из десяти всех человеческих душ Сэйфхолда обретаются в королевствах и империях Хевена и Ховарда. Даже если Кайлеб контролирует каждый корабль в морях Божьих, он никогда не сможет увеличить численность войск, чтобы атаковать нас. И поэтому, в конечном счёте, время должно быть на нашей стороне. Мы всегда, по прошествии времени, можем построить новые корабли, а он никаким образом не может создать достаточно людских ресурсов, необходимых ему для того, чтобы собрать целые армии, сколько бы времени у него не было.

— Постройка флота — это не то дело, которое может быть доведено до конца за день, или даже за пятидневку, — отметил Дачарн.

— Аллайн? — Трайнейр посмотрел на Мейгвайра. Капитан-Генерал немного выпрямился в своём кресле, и его глаза потеряли свою прежнюю угрюмость. — Есть ли у нас потенциал для строительства нового флота? — продолжил Канцлер. — И, если мы им не обладаем, сколько времени потребуется, чтобы создать этот потенциал?

— Если вы спрашиваете, есть ли у Матери-Церкви и Храмовых Земель возможность построить флот, ответ — нет, не сразу, — признался Мейгвайр. — Почти наверняка мы могли бы создать такой потенциал, но это потребует от нас привлечения плотников, строителей и всех других квалифицированных рабочих, необходимых на верфях. Или, по крайней мере, какое-то их количество, чтобы обучить наших людей, — пожал он плечами. — Храмовые Земли, по понятным причинам, никогда не были морской державой. Единственный «берег моря», который у нас есть — это Проход Син-у, но и он замерзает каждую зиму.

Трайнейр кивнул. Как и Дачарн. Несмотря на его личное мнение об интеллекте Мейгвайра, Казначей Церкви должен был признать, что, когда дело доходило до выполнения задач, Капитан-Генерал часто показывал следы тех подлинных способностей, которые в первую очередь и помогли ему подняться в викариат.

«Конечно», — подумал он сардонически, — «тот факт, что дядя Аллайна был Великим Викарием в тот год, когда он получил право носить оранжевый, также имел к этому небольшое отношение». — И проблема была не в том, что Мейгвайра не мог выполнять инструкции; он был жалок, когда дело доходило до решения, какую задачу нужно было решить в первую очередь.

— Я боялся, что ты скажешь именно это, Аллайн, — сказал Трайнейр. — Я считаю, что было бы целесообразно начать наращивать эти рабочие силы как можно быстрее, но я так же предположил бы, что в краткосрочной перспективе мы будем вынуждены искать их в другом месте. Каковы наши перспективы в этом направлении?

— Ни одно из материковых королевств не обладает столь концентрированными способностями в судостроении, какими обладает Черис, — ответил Мейгвайр. — У Деснейра определённо таких нет, да и у Сиддармарка тоже.

— Умпфф! — Послышалось от Клинтана разгневанное ворчание, и все посмотрели на него. — Я ни за что не хочу полагаться на Сиддармарк, есть у него верфи или нет верфей, чтобы поддержать флот, — категорически сказал Великий Инквизитор. — Я не доверю Стонеру даже пукнуть. Он, скорее всего, возьмёт наши деньги, построит корабли, а затем решит поддержать Черис и использовать их против нас!

Дачарн нахмурился. Республика Сиддармарк и её растущая мощь и явные территориальные амбиции на протяжении десятилетий были головной болью «Группы Четырёх» и её предшественников. Более того, Сиддармарк считался реальной, непосредственной угрозой, по крайней мере потенциальной, в то время как Черис рассматривался в большей степени как многолетняя язва, которая должна быть вылечена, прежде чем она станет угрозой. И Лорд-Протектор Грейгор Стонер, нынешний правитель Сиддармарка, был опасно способным человеком. Хуже того, он был избран как протектор. Это дало ему гораздо более широкую поддержку, чем та, что могла бы быть у многих потомственных правителей, которые, возможно, вызывали гнев Церкви. На этом фоне было не удивительно, что Клинтан должен был жёстко реагировать на возможность действительного увеличения военного потенциала Сиддармарка. Вместе с тем… — Если мы, очевидно, исключим Сиддармарк из каких-либо судостроительных программ, — сказал он болезненно нейтральным тоном, — Стонер, со своей стороны, вряд ли неверно истолкует наши рассуждения.

— Долбанный Стонер, — грубо выругался Клинтан, потом поморщился. — Конечно, вряд ли он истолкует это неверно, — сказал он чуть более спокойным тоном. — С другой стороны, он уже знает, что мы не доверяем ему. Бог знает, что мы никогда не делали большого секрета из этого между собой или в нашей переписке с ним. Поскольку вражда уже имеет место быть, я за то, чтобы лишить его любого дополнительного оружия, которое он мог бы использовать против нас, а не беспокоиться о том, как травма, причинённая его нежным чувствам, может повернуть его в нашу сторону.

— Я думаю, слова Жаспера имеют смысл, — сказал Трайнейр. — И, я полагаю, мы всё ещё можем… смягчить удар, распространяя часть золота, которое мы не используем при постройке кораблей в Сиддармарке, среди выращивающих пшеницу сиддармарских фермеров. Если на то пошло, у них есть множество лишних пикинёров, которых мы могли бы нанять, когда придёт время.

— Что же, тогда, — сказал Мейгвайр, — исключая Сиддармарк, и оставив Деснейр и Содар в стороне, потому что у них почти так же мало военно-морских сил, как и у нас, то в действительности остаются только Долар, Империя и Таро.

— И, конечно, Корисанд и Чизхольм.

Последнее высказанная вслух соображение было горькой запоздалой мыслью, и Дачарн мысленно фыркнул. Судостроительный потенциал Корисанда должен был стать спорным моментом, как только Кайлеб и Черис смогут справиться с Гектором, что, вероятно, было так же верно и в отношении Таро. И если Дачарн не очень ошибся в своих предположениях, потенциал Чизхольма, скорее всего, будет прибавлен к потенциалу Черис, чем привлечён поддержать Матерь-Церковь.

Однако, Долар и Империя Харчонг были совершенно другим делом. На данный момент, благодаря Черисийскому Королевскому Флоту, у Долара больше не было флота, но король Ранилд пытался увеличить свой кораблестроительный потенциал в течение многих лет. А Харчонг — самое большое и самое густонаселённое из всех королевств и империй Сэйфхолда — обладал самым большим флотом среди всех других государств материка.

— Ранилд захочет отомстить за то, что с ним случилось, — продолжил Мейгвайр, выразив мысли Дачарна словами. — Если мы согласимся субсидировать восстановление его флота, я уверен, он за это ухватится. И он будет счастлив построить корабли специально для службы Матери-Церкви, с учётом того, что Долар положит в свой карман каждую марку от их стоимости, без каких-либо затрат со стороны их казны.

— Что до Харчонга, то большая часть их военно-морского флота стоит на приколе. Я понятия не имею, какая его часть может быть в рабочем состоянии, а какая безнадёжно прогнила к этому моменту. Но у Империи, по крайней мере, есть верфи, которых нет у нас. И я не думаю, что у кого-нибудь из нас есть сомнения в лояльности Императора.

«Это, безусловно, верно», — подумал Дачарн. Харчонг был самым старым, самым богатым, самым большим и самым консервативным государством из существующих. Он также был высокомерным, презирающим всех чужаков и управляемым эффективной, но глубоко коррумпированной бюрократией. Однако с точки зрения «Группы Четырёх» важно было то, что преданность харчонгской аристократии Матери-Церкви была нерушима. Всегда можно было рассчитывать, что эта аристократия встанет на защиту Матери-Церкви в обмен на то, что Матерь-Церковь подтвердит их привилегии и власть над несчастными крепостными, что всю жизнь батрачили в огромных, широко простиравшихся имениях.

— Мне нужно будет провести некоторые исследования, прежде чем я смогу дать вам окончательные и заслуживающие доверия цифры, — сказал Мейгвайр. — Вообще-то, я считаю, что с Харчонгом и Доларом, мы можем хотя бы приблизительно соответствовать нынешнему строительному потенциалу Черис. Черис, конечно, сделает всё возможное, чтобы увеличить свои мощности, но у них просто нет столько рабочей силы — или богатства — чтобы достичь того уровня, до которого мы могли бы расширить харчонгские и доларские верфи.

— А что насчёт Треллхайма? — спросил Клинтан, и лицо Мейгвайра исказилось от презрения, или, может быть, отвращения.

— Ни у одного из этих лордиков нет больше горстки галер на каждого, — сказал он, — и многие из них не более, чем обычные пираты. Если бы их корабли были достаточно сильными, чтобы сделать их набеги на прибрежное судоходство Харчонга достаточно неприятными, Император уже давно мог бы просто завоевать их.

Клинтан снова хмыкнул, затем кивнул в знак согласия.

— Таким образом, как мне кажется, — резюмировал Трайнейр в своём фирменном стиле, — мы все согласны с тем, что первым нашим шагом должно стать серьёзное усиление флота Харчонга и Долара. До тех пор, пока Аллайн не получит возможность провести свои изыскания, мы не знаем, сколько времени это займёт. Однако я буду удивлён, если это потребует меньше года или двух. В течение этого времени мы будем защищены здесь от нападений, но мы не сможем перейти в наступление на Черис. Поэтому нашей непосредственной заботой будет то, как справиться с тем периодом, когда мы не можем эффективно атаковать их — по крайней мере, флотом или армией — и как справиться с реакцией других викариев на эти… бурные события.

— Совершенно очевидно, что мы несем ответственность за недопущение чрезмерной реакции любой слабой души среди викариев на нынешнюю провокацию, несмотря на несомненную серьёзность этой провокации, — сказал Клинтан. — Черис бросила вызов Церкви, Архангелам и самому Богу. Я считаю, что мы должны погасить любые искры паники среди этих слабых духом, дав понять всему викариату, что мы не намерены дать состояться этому вызову. И что мы намерены… решительно бороться с любыми возникающими вспышками неповиновения. Это будет задачей Инквизиции.

Лицо Великого Инквизитора было жёстким и холодным.

— Однако, в то же время, мы должны подготовить Совет к тому, что нам потребуется время, чтобы выковать новое оружие, необходимое нам для нашего неизбежного контрудара, — продолжил он. — Это может быть трудно перед лицом глубокой озабоченности, которую многие из наших братьев по Богу, несомненно почувствуют, и, я считаю, что ваше предыдущие высказывание было очень к месту, Замсин. Мы должны дать понять… обеспокоенным душам, что кажущаяся сила и первые победы Черис являются не угрозой для нас, а, скорее, знаком для Матери-Церкви. Предупреждением, которое мы все должны принять во внимание. Действительно, если человек смотрит на ситуацию незамутнёнными глазами, в безопасности — как и должно быть — своей веры, то Божья воля становится предельно ясна. Только достижение такого явного подавляющего триумфа могло соблазнить скрытых еретиков Черис открыто заявить о том, кто они есть. Позволяя им эту временную победу, Бог сорвал с них маски, чтобы все могли их видеть. И всё же, как вы говорите, Замсин, Он сделал это способом, который всё ещё делает их неспособным по-настоящему угрожать Матери-Церкви или подрывать её ответственность за направление и защиту душ всех Его детей.

Трайнейр снова кивнул, и ледяная дрожь пробежала по костям Дачарна. Он чувствовал уверенность, что Канцлер выработал своё объяснение, словно он решил шахматную задачу, или, возможно, любую из чисто светских махинаций или стратегий, с которыми был вынужден сталкиваться ежедневно в силу своего ранга. Это была интеллектуальная уловка, основанная на прагматизме и голых политических реалиях на самом высоком уровне. Но яркий блеск, который он зажёг в глазах Клинтана, продолжал гореть. Что бы ни думал Канцлер, и каким бы циничными не могли быть расчёты Великого Инквизитора, когда это соответствовало его целям, горячая убеждённость в тоне Клинтана определённо не была притворством. Он принял анализ Трайнейра не просто как целесообразный, но также потому, что он поверил в него.

«И почему это меня так пугает? Ради Бога, я Викарий Матери-Церкви! Какими бы путями мы не попали туда, где находимся, мы знаем, чего требует от нас Бог, точно так же, как мы знаем, что Бог всесилен и всеведущ. Так почему бы Ему не использовать свои действия, чтобы раскрыть правду о Черис? Показать нам, насколько действительно глубоко прогнил Теллесберг?»

Что-то произошло глубоко в сердце и душе Робейра Дачарна, и ему в голову пришла другая мысль.

«Я должен подумать об этом, проведя время в молитве и медитации, размышляя над Писанием и «Комментариями». Возможно, люди вроде Уилсинна были правы всё это время. Возможно, как светские князья, мы стали слишком высокомерными, слишком влюблёнными в нашу власть. Ведь черисийцы могут быть не единственными, кого Бог решил лишить масок. Возможно, весь этот сокрушительный разгром является Божьим зеркалом, призванным показать нам потенциальные последствия наших собственных греховных поступков и чрезмерной гордыни».

Он знал, что это не было предположением, которое должно было вылезти вперёд в этот момент, в этом месте. Его нужно было тщательно обдумать, в тишине и покое собственного сердца. И всё же…

В первый раз за очень много лет, перед лицом явно беспрецедентной катастрофы, Викарий Робейр Дачарн снова обнаружил себя смотрящим на таинство действий Господа сквозь призму веры, а не тщательного расчёта преимуществ.

II Дворец Королевы Шарлиен, Город Черайас, Королевство Чизхольм

Прозвучали трубы, и батареи, защищавшие набережную Вишнёвой Бухты, окутались дымом, когда бухнул пушечный салют из шестнадцати орудий. Возмущённые морские птицы и виверны высказали своё мнение о происходящем совершенно ясно, кружась, визжа и перекрикиваясь в голубом весеннем небе. Свежий восточный ветер легко подбросил их вверх, когда подул через полуостров, известный как Серп, который защищал Вишнёвую Бухту и город Черайас от частых бурь Северного Чизхольмского моря, и воздух был освежающе прохладным.

Королева Шарлиен Чизхольмская стояла у окна с видом на море на вершине Башни Лорда Жерайта, расположенной на обращённой к морю стороне дворца, который был домом её семьи на протяжении последних двух столетий, глядя поверх аккуратных каменных домов, улиц, складов и доков, как в гавань величественно вплывают четыре галеона. Крылатые жители Вишнёвой Бухты могли негодовать по поводу того, что их привычная жизнь была нарушена, но они и понятия не имели, насколько всё это тревожило её, подумала она.

Шарлиен была стройной, довольно изящной молодой женщиной, которой только что исполнилось двадцать четыре года. Не смотря на звучащие время от времени стихи подлизывающихся придворных поэтов, она не была красивой женщиной. Выразительной — да, с решительным подбородком, и носом, который был чуть крупнее чем нужно (не говоря уже о том, что он был с горбинкой). Её тёмные волосы, иссиня-чёрные под лучами солнца, в распущенном состоянии доходили почти до талии, а её огромные, сверкающие карие глаза каким-то образом обманывали людей, заставляя их думать, что она красива. Сегодня Сейра Халмин, которая была её личной горничной с тех пор, как ей исполнилось девять, и леди Мейра Люкис, её старшая фрейлина, уложили волосы в сложную причёску, удерживаемую на месте драгоценными гребнями и светло-золотым кольцом короны, отчего её живые глаза стали ещё более тёмными и настороженными.

Мужчина, стоявший рядом с ней, Марек Сандирс, барон Зелёной Горы, был по крайней мере на восемь или девять дюймов выше неё, с грубыми, сильными чертами и истончающимися седыми волосами. Не смотря на молодость, Шарлиен была королевой Чизхольма уже двенадцать лет, и всё это время Зелёная Гора был её первым советником.

Вместе они пережили много политических бурь, хотя ни один из них не ожидал такого урагана, что пронёсся через половину Сэйфхолда в последние шесть месяцев.

— Не могу поверить, что это происходит с нами, — сказала она, наблюдая за ведущим галеоном, который следовал за увешанной флагами галерой Королевского Чизхольмского Флота к назначенной ему якорной стоянке. — Вам не кажется, что мы, должно быть, сошли с ума, Марек?

— Я уверен, что именно так я вам и сказал, когда вы решили, что мы всё равно это сделаем, Ваше Величество, — ответил Зелёная Гора с кривой улыбкой.

— Настоящий первый советник в такой момент взвалил бы вину за временное помешательство своего монарха на свои плечи, — сказала Шарлиен строго.

— О, уверяю вас, я сделаю это прилюдно, Ваше Величество.

— Но не в частном порядке, как я понимаю. — Шарлиен улыбнулась ему, но выражение её лица не могло скрыть напряжение от того, кто знал её с тех пор, как она научилась ходить.

— Нет, не в частном порядке, — мягко согласился он и, протянув руку, легко коснулся её плеча. Это был не тот жест, который бы он позволил себе на публике, но в отсутствии других людей не было смысла притворяться, что его юная королева не так давно стала ему дочерью, которой у него никогда не было.

— Есть ли у вас ещё какие-то новые мысли на счёт того, что всё это значит? — спросила она через мгновение.

— Ничего такого, чего бы мы уже не заобсуждали до смерти, — ответил он, и она поморщилась, так и не оторвав взгляда от прибывающих кораблей.

«Они, действительно, „заобсуждали это до смерти”», — подумала она, и ни один из них — как и прочих советников и советчиков, которым она действительно доверяла — не смог придумать удовлетворительной теории. Некоторые из советников, особенно те из них, кто наиболее упорно высказывался за отказ от этой встречи, были уверены, что это ещё одна ловушка, предназначенная для того, чтобы ещё глубже затащить (или подтолкнуть) Чизхольм в черисийское болото.

Сама Шарлиен не была уверена, почему она не была согласна с такой интерпретацией. Безусловно, она имела смысл. «Спонтанное» возвращение её сдавшихся кораблей, должно быть, уже запятнало Чизхольм настороженным недоверием в глазах «Группы Четырёх». То, что она осмелилась принять сэра Сэмила Тирнира как посла короля Кайлеба Черисийского, несмотря на крошечный факт, что технически она всё ещё находилась в состоянии войны с королевством Кайлеба, могло лишь усилить это недоверие. А теперь ещё и это.

«Почему-то я сомневаюсь, что оказание формальных почестей черисийским военным кораблям здесь, в гавани моей столицы, во время прибытия Первого Советника Черис в качестве личного посланца Кайлеба, хоть что-то изменит насчёт меня в глазах этой свиньи Клинтана», — подумала она. — «По крайней мере, в этом горе-прорицатели правы. С другой стороны, насколько может стать хуже?»

В сложившихся обстоятельствах это был чисто умозрительный вопрос. У неё не было никаких сомнений в том, что «Группа Четырёх» сумела понять, что она и её адмиралы всеми способами тянули резину после получения приказа поддержать Гектора Корисандийского против Черис. Было бы и правда удивительно, если бы Шарлиен не сделала этого, учитывая тот факт, что она, вероятно, была единственным монархом, которого Гектор ненавидел больше, чем он ненавидел Хааральда VII, или то, что она, наверное, ненавидела его даже больше, чем он ненавидел её. Тем не менее то, что слишком многие из кораблей её флота сдались вообще без повреждений, было немного чересчур даже для кого-то, кто бы имел такой-же опыт в циничных реалиях политики, как канцлер Трайнейр. И то, что Кайлеб «щедро» вернул все эти сдавшиеся корабли, даже не требуя возмещения за её участие в атаке, которая привела к смерти его отца и нескольких тысяч его подданных, было проницательным шагом с его стороны.

Она хотела возмутиться тем способом, каким он преднамеренно поставил её в положение, которое не могло не разозлить «Группу Четырёх» в отношении неё. То, что началось как простое действие по сохранению её собственное военной мощи путём «сотрудничества» с Гектором как можно более не охотно, начало опасно походить на активный заговор с Черис в свете «спонтанного» жеста Кайлеба. Никто в Храме, вероятно, не простит такого, что слишком легко может привести к фатальным последствиям для её собственного королевства через какое-то время.

Но она едва ли могла пожаловаться на то, что Кайлеб сделал именно то, что сделала бы она сама, если бы их роли поменялись. С точки зрения Кайлеба, всё, что могло отвлечь хотя бы часть внимания и ресурсов «Группы Четырёх» от Черис, было приемлемо. И с той же точки зрения, нужно было попробовать использовать любой рычаг, который он мог использовать, чтобы… побудить Чизхольм на любой вид активного союза с Черис, а не против неё. На самом деле, в большей степени она чувствовала не недовольство, а непреклонное восхищение тем, насколько хорошо Кайлеб это понимал.

«И будь честной, Шарлиен», — подумала она, — «с самого начала ты бы предпочла быть союзником Черис, чем обнаружить себя «союзником» Гектора и Нармана. Если бы ты думала, что у Хааральда есть хоть один шанс выжить, ты бы предложила ему союз, и ты знаешь это. И это настоящая причина почему мы приняли «подарок» Кайлеба, когда он вернул наши галеры. И, это же — настоящая причина, по которой ты позволила ему послать Тирнира в Черайас. Какая-то часть тебя, всё ещё предпочитает Черис Гектору, не так ли? И, в конце концов, возможно, у Кайлеба есть шанс выжить — возможно, даже победить».

Она наблюдала, как галеоны, которые предоставили шанс для этой победы, степенно двигались к месту, где они должны были встать на якорь, и задавалась вопросом, что граф Серой Гавани должен сказать ей после того, как проделал весь этот путь.

Это был третий визит Рейджиса Йеванса в Черайас, хотя обе его предыдущих поездки были сделаны в качестве офицера Королевского Черисийского Флота, а не Первого Советника Королевства. Первые советники, в конце концов, никогда не покидают дом. Именно поэтому у королевств были бедолаги, именуемые «послами», путешествующие вместо первых советников, в то время как те слишком заняты, а их обязанности слишком важны, чтобы они могли мчаться как зайцы на поиски донкихотских приключений.

«Конечно, они слишком заняты!» — фыркнул он про себя. — «Как бы иначе ты оказался здесь, да, Рейджис?»

Его губы дёрнулись было в усмешке, но он сурово подавил внешнее проявление улыбки, так как шёл за мажордомом по коридору дворца. Как бы не была любезна Шарлиен, это не означало, что он видел что-то смешное в её согласии встретиться с ним. В особенности потому, что она согласилась встретиться с ним наедине, только в сопровождении своего первого советника. И особенно не потому, что послание о его визите она получила всего пятидневку назад, учитывая на каком небольшом расстоянии он был от курьера, вёзшего это послание.

«Во многих отношениях, Кайлеб похож на своего отца, но у него есть свой собственный неповторимый стиль… и слишком много энергии для такого старика, как я», — подумал Серая Гавань. — «Я начинаю понимать, что же Мерлин и Доминик пытались рассказать о попытке присматривать за ним в море. Он на самом деле не такой… импульсивный, каким он иногда кажется, но Мерлин прав. Учитывая, что к любой проблеме может быть два возможных подхода, он всегда будет выбирать более дерзкий. И как только примет решение, то не будет терять времени?»

У короля могли быть и более худшие черты, особенно если он сражался в битве за выживание.

Но это заставляло идти с ним в ногу, и не отставать.

Мажордом чуть замедлился, и посмотрел через плечо на черисийца с лицом, тщательно обученным скрывать какие-либо следы того, что его владелец мог подумать о решениях своего монарха, а затем свернул в последний раз и остановился.

Перед дверью стояли два сержанта-гвардейца, одетые в серебряный и королевский синий цвета Чизхольма, и выражение их лиц было не столь нейтральным, как у мажордома. Они явно отражали существенные сомнения по вопросу, стоит ли допускать первого советника королевства, чей флот только что пустил на дрова значительную часть чизхольмского флота в приёмную их королевы. Тот факт, что им было приказано оставаться вне приёмной, не делал их счастливее, а то, что им было строго запрещено обыскивать Серую Гавань или пытаться изъять у него какое-либо оружие, делал их ещё более несчастными.

Граф прекрасно понимал, что они должны чувствовать в данный момент. На самом деле он глубоко сочувствовал им в этом, и быстро принял решение.

— Одну секунду, пожалуйста, — сказал он, остановив мажордома за мгновение до того, как тот постучал в полированную дверь. Мажордом выглядел удивлённым, и Серая Гавань криво улыбнулся. Затем он осторожно приподнял перевязь своего меча над головой и передал ножны с оружием ближайшему от него гвардейцу. Глаза чизхольмца чуть расширились от удивления, когда он принял его, после чего Серая Гавань отцепил и отдал ему кинжал с пояса.

Выражение лиц гвардейцев изменилось, когда он добровольно отдал клинки, которые им было запрещено у него изымать. Они всё ещё не выглядели обрадованными от самой идеи этой встречи, но старший из них глубоко поклонился ему, благодаря его за эту уступку.

— Благодарю вас, милорд, — сказал он, после чего выпрямился и лично постучал в дверь.

— Прибыл граф Серой Гавани, Ваше Величество, — объявил он. — Тогда сделай одолжение, впусти его, Эдвирд, — ответило музыкальное сопрано, после чего гвардеец открыл дверь и отступил в сторону.

Серая Гавань шагнул мимо него, бормоча слова благодарности, и оказался в обшитой деревом приёмной. Окон не было, но она была ярко освещена висящими лампами, а в очаге тихо потрескивал огонь. Для очага, который по размеру легко способен был вместить большую часть фок-реи, огонь был не особенно большим, но его тепло было неожиданно приятным. Формально в Чизхольме уже была весна, но Черайас находился более, чем в двух тысячах миль выше от экватора, и Серая Гавань с его черисийской кровью находил её определённо прохладной.

Он спокойно двинулся по ковровой дорожке королевского синего цвета, и его глаза были забегали. Кресло Шарлиен было слишком простым, чтобы назвать его троном, но небольшое возвышение, приподнявшее его, ясно давало понять, что перед ним коронованный глава государства, даже если она и решила принять его довольно неофициально. Барон Зелёной Горы стоял рядом с ней, наблюдая, как приближается Серая Гавань. Затем Шарлиен нахмурилась.

— Милорд, — сказала она прежде, чем он заговорил, голосом менее музыкальным и более резким, чем до этого. — Я отдала строгие инструкции, что вам разрешается прийти на эту встречу с оружием!

— Я знаю это, Ваше Величество. — Серая Гавань остановился перед ней и поклонился, затем выпрямился. — Я также глубоко ценю вашу любезность в этом вопросе. Однако, когда я прибыл сюда, то мог бы сказать, что ваши гвардейцы были встревожены. Никто не мог быть более вежливым, чем они, и ни один из них ни словом, ни делом не намеревался ослушаться ваших приказаний, — поспешил добавить он, — но я почувствовал, что с моей стороны было бы глупо причинять им страдания. Их преданность вам была так очевидна — я видел подобное раньше — что я решил отдать им своё оружие, хотя они и не просили об этом.

— Понимаю. — Шарлиен откинулась в кресле, задумчиво глядя на него, а затем слегка улыбнулась. — Это был любезный жест с вашей стороны, — заметила она. — И если это не нанесло вам оскорбления, то благодарю вас от имени моих гвардейцев, которые, как вы заметили, мне преданы.

Серая Гавань снова поклонился, и Шарлиен на мгновение взглянула на Зелёную Гору. Затем она опять обратила своё внимание на черисийца.

— Надеюсь, вы понимаете, милорд, что я и барон Зелёной Горы испытываем смешанные чувства, видя вас здесь. Хотя я глубоко благодарна за возвращение моих кораблей и моряков, за почётное обращение, которое они получили, находясь в плену Черис, и за решение вашего Короля не требовать каких-либо репараций, я также понимаю, что все его решения были сделаны с полным пониманием их практических последствий. В частности, позвольте сказать, когда речь идёт о требованиях — и подозрениях — некоторых довольно настойчивых «Рыцарей Храмовых Земель».

Она напряжённо улыбнулась, когда впервые открыто признала, что «Группа Четырёх» вынудила её присоединиться к врагам Черис, и Серая Гавань улыбнулся в ответ.

— Мне больно говорить это, Ваше Величество, — сказал он, — но порядочность заставляет меня признать, что Его Величество тщательно всё обдумал, прежде чем вернуть ваши корабли. Он и правда полностью осознавал, что это будет иметь те последствия, о которых вы только что упомянули. Возможно было… непочтительно с его стороны поставить вас в такое положение, но также верно и то, что, когда он принял такое решение, вы были частью альянса, который напал на его Королевство без предупреждения или повода, и, — он посмотрел ей прямо в глаза, а его улыбка пропала, — убил его отца.

Лицо Шарлиен напряглось. Не от гнева, хотя Серая Гавань видел в нём гнев, но от боли. От застарелой боли, когда он вскользь упомянул о том, как погиб её собственный отец в бою против «пиратов», которых финансировал Гектор Корисандийский, когда она была ещё девочкой.

— Тем не менее, — продолжил он, — я уверен, сэр Сэмил ясно дал понять, что Его Величество искренне желает видеть Чизхольм другом и союзником, а не врагом. Наши государства имеют много общего и не имеют причин для вражды, помимо махинаций и требований тех, кто является для них естественными врагами. Откровенно говоря, Его Величество, и Ваше Величество имеют достаточные основания ненавидеть Гектора Корисандийского, и рассматривать его, как серьёзную угрозу вашей собственной безопасности. И, если говорить ещё более откровенно, — он посмотрел ей в глаза ещё раз, — Великий Инквизитор Клинтан относится с глубоким подозрением и недоверием не только к Черис, но и к Чизхольму. Если Черис будет разрушен исключительно по причине высокомерия, фанатизма и слепой нетерпимости так называемой «Группы Четырёх», то это только вопрос времени, когда Чизхольм последует за ним.

Лицо Шарлиен из жёсткого стало совершено непроницаемым, поскольку Серая Гавань открыто высказал её собственное мнение, о том, почему она была вынуждена присоединиться к Гектору, на совершено новом уровне.

— Мой Король проинструктировал меня быть откровенным в этом вопросе, Ваше Величество, — сказал он, хотя был уверен, что после его последнего предложения в этом не было необходимости. — По какой-то причине «Группа Четырёх», прикрываясь именем Церкви, решила, что Черис должна быть уничтожена. Нас не проинформировали о том, в каком пункте учения или исповедания мы допустили ошибку. Нас не вызвали, чтобы дать объяснить какие-либо действия, не обвинили в нарушении церковных законов или «Запретов». Нам не предоставили ни одной возможности защитить себя перед трибуналом или судом. Они просто решили уничтожить нас. Сжечь наши города. Изнасиловать и убить наших людей. И они вынудили вас присоединиться к злейшему врагу вашего собственного королевства и помочь ему осуществить это нападение.

— Его Величество понимает, почему вы чувствовали, что у вас не было иного выбора, кроме как согласиться с требованиями, которые вам предъявили. Он не винит вас за ваше решение, и ни секунды не верит, что вы чувствовали что-то, кроме сожаления и печали от идеи нападения на Его Королевство.

Но Его Величество также осознаёт, что если «Группа Четырёх» имеет возможность делать то, что она уже сделала, то ни одно королевство, ни одно государство не будет в безопасности. Если коррумпированные и продажные люди могут использовать силу принадлежащей Богу Церкви, чтобы уничтожить одно неповинное королевство, вне зависимости от юридических тонкостей, которыми они могу прикрываться, чтобы замаскировать участие Церкви в актах убийства и грабежа, то с течением времени, с той же неизбежностью, как встаёт солнце на востоке, они захотят использовать её, чтобы разрушить другие королевства. Включая и ваше.

Он сделал паузу, наблюдая за королевой и её первым советником. Чизхольм был так же далёк от Храмовых Земель, как и Черис, и Шарлиен и Зелёная Гора оба знали, что это автоматически делало подозрения Клинтана в отношении Чизхольма почти такими же глубокими, как и в отношении Черис. В конце концов, эти подозрения были именно тем, на чём рассчитывал сыграть Кайлеб, возвращая её сдавшиеся корабли, и ни королева, ни её первый советник не могли не знать об этом.

— Правда в том, Ваше Величество, — продолжил он через мгновение, — что, как только кракен попробует кровь, то атаку его уже не остановить. Как только «Группа Четырёх» — как только Викарий Жаспер — разрушит одно королевство, то у не будет причин не применить ту же самую тактику ко всем другим государствам, которым он не доверяет или боится. По этому пути двинется «Группа Четырёх», а конечным пунктом их назначения станут лежащие в руинах Черис и Чизхольм… если только их нельзя как-то остановить.

— И вы — Ваш Король — верите, что их можно остановить? — спросил Зелёная Гора с сосредоточенным взглядом, и Серая Гавань кивнул.

— И он, и я, верим в это. Наше преимущество, которое есть и у Чизхольма, заключается в том, что ни одна армия не может просто так перейти через наши границы. «Группа Четырёх» не может атаковать никого из нас без флота, и, как вы и ваши собственные «союзники» недавно узнали, огромные расстояния способствуют обороне. Вы и ваши капитаны и адмиралы видели, чего стоят наши новые корабли и их артиллерия. И мой Король считает, что вместе, Черис и Чизхольм могут бросить вызов «Группе Четырёх».

— Давайте будем сейчас честны, милорд, — сказала Шарлиен, наклонившись вперёд, и прищурив глаза. — Что бы не было написано в письме архиепископа Мейкела Великому Викарию, или чего бы он не хотел им сказать, мы говорим не только о «Группе Четырёх». По причинам, которые, несомненно, казались им уважительными, и с которыми, я, честно говоря, в какой-то степени согласна, Ваш Король и его архиепископ фактически бросили вызов всей Церкви, и самому Великому Викарию. Если Чизхольм сформирует вместе с Черис альянс против Гектора — и против «Группы Четырёх» — то, с течением времени, неизбежно, это станет союзом против самой Матери-Церкви. Против Совета Викариев и Великого Викария, помазанного Лангхорном пастыря здесь, на Сэйфхолде. Готов ли ваш Король к этому? Готов ли он бросить вызов всей Церкви, стать причиной неслыханной, долговременной схизмы в теле Божьего народа?

— Ваше Величество, — тихо сказал Серая Гавань. — Сэйфхолд уже выбрал своего собственного архиепископа. Впервые за пять сотен лет, государство Сэйфхолда воспользовалось древним правом наших предков и назначило архиепископа по своему выбору. Если в этом и есть суть схизмы, то так тому и быть. Мы не бросаем вызов Богу, Ваше Величество — мы бросаем вызов коррупции и упадку, которые поразили Божью Церковь, и мы будем сражаться до смерти. Более того, мой Король поручил мне сказать вам следующее о его решении и обо всём, что неизбежно последует за ним: «На том стою я. Я не могу сделать по-другому».

В приёмной наступила тишина, пока Шарлиен и Зелёная Гора смотрели на него. Потом, наконец, Зелёная Гора кашлянул, прочищая горло.

— То, что вы говорите насчёт нашей удалённости от Храма, о нашей способности защищаться — объединившись вместе — от нападения, похоже на истину. Однако, реакция Церкви на вызов, который вы предлагаете ей бросить, несомненно, проверит эту истину на прочность. И перед лицом такой бури выжить может надеяться только сильнейшее древо. Одно дело говорить о альянсах в обычном понимании мира, милорд, ибо истина, как мы знаем, заключается в том, что в обычном понимании мира всегда будет завтра. Меняются интересы, цели становятся другими, тот, кто был союзником в этом месяце или году, в следующем становится врагом, и это танец без конца, так как партнёры меняются вместе с музыкой.

— Но то, что вы предлагаете, то, что предлагает ваш Король, будет иметь только одно «завтра». «Группа Четырёх» и Церковь никогда не забудут и не простят того, кто бросит им вызов, и не только из-за расчётливых и продажных людей. Со Дня Сотворения мира Церковь была хранительницей человеческих душ, провозглашающей волю Божью, и в Церкви есть добросовестные мужчины и женщины, которые будут сражаться до смерти, чтобы сохранить её господство во имя Бога, а не во имя продажных амбиций. Война, в которой вы предлагаете сражаться, должна закончиться не соглашениями и договорами между дипломатами, танцующими танец, который известен нам всем, а безоговорочным поражением или победой. Ни одна из сторон не может согласиться на меньшее, ибо Церковь не уступит никогда, никогда не примет меньшей победы, кроме своего безоговорочного превосходства как невесты Господа, и это не будет обычным альянсом, с меняющимися партнёрами. Это значит, что, если Черис хоть чуточку надеется на окончательную победу, её союзы должны быть одинаково прочны и неразрывны.

— Милорд, — ответил Серая Гавань. — Это не война, в которой мы «предлагаем сражаться». Это война, которая уже началась, хотим мы в ней сражаться или нет. Но даже если вы абсолютно правы в отношении того, что стоит на кону, способа, каким Церковь будет рассматривать её природу, и способа, которым она будет сражаться в ней, мы надеемся и верим, что со временем наступит конец. Что не нужно будет биться до тех пор, пока все те, кто будет на одной из сторон, будут мертвы или порабощены. Что это будет за конец, или когда он наступит, это то, чего никто в Черис не может предсказать, но мой Король согласен с тем, что любые союзы должны быть сильными и достаточно крепкими, чтобы выдержать это горькое испытание. Фактически, он надеется, что в действительности необходим вовсе не альянс.

— Не альянс? — Несмотря на все усилия, Шарлиен не смогла скрыть удивления в голосе, и Серая Гавань улыбнулся.

— Как только что сказал барон Зелёной Горы, Ваше Величество, союзы приходят и уходят. Вот почему я не был послан, чтобы предложить вам союз. Вместо этого, мой Король предлагает брак.

Шарлиен встрепенулась в своём кресле, её глаза широко распахнулись, а Зелёная Гора резко вздохнул. Было очевидно, что для королевы это стало сюрпризом, но когда Серая Гавань посмотрел на её первого советника, то задался вопросом, не подозревал ли Зелёная Гора, к чему клонил Кайлеб с самого начала.

— Я принёс с собой личные послания и документы от Короля Кайлеба с изложением его предложения, Ваше Величество, — продолжил граф, всё ещё наблюдая за выражением лица Зелёной Горы. — Однако, в принципе, они очень просты. Если отбросить всю высокопарную юридическую казуистику, Король Кайлеб предлагает объединение Черис и Чизхольма посредством брачного союза. Вы сохраните корону Чизхольма до конца своей жизни, он будет носить корону Черис до конца своей. Если кто-либо из вас умрёт раньше другого, оставшийся в живых супруг будет владеть обеими коронами до тех пор, пока не умрёт он или она, а после его или её смерти обе короны будут переданы как одна вашим общим наследникам. Имперский парламент, флот и армия будут созданы, чтобы управлять и защищать оба королевства во время вашей жизни и после неё. Пэры из Черис и Чизхольма будут заседать в Палате Лордов этого парламента, и от Черис и Чизхольма будут избраны члены Палаты Общин.

Он замолчал, ещё раз спокойно встречаясь взглядом с Шарлиен, после чего поклонился.

— Я, как и Его Величество, в полной мере осознаю, что никто в Чизхольме не думал о таком… радикальном изменении отношений между Вашим Королевством и Черис. Очевидно, это не то решение, что может быть принято одним человеком за один день, даже если этот человек король или королева, а природа угрозы, с которой ваше Королевство может столкнуться, такова, что с ней нельзя обращаться пренебрежительно.

— Но эта угроза уже нависла и над Чизхольмом и над Черис. Мы можем противостоять ей либо вместе, либо по отдельности. Его Величество считает, что наши шансы на выживание и победу гораздо выше, если мы объединимся, и это предложение является самой сильной гарантией того, что, если мы действительно столкнёмся с этой опасностью стоя рука об руку, то вместе мы добьёмся любой победы или иной цели, которая будет стоять перед нами.

III Литейный завод Эдвирда Хоусмина, Дельтак, Графство Высокой Скалы, Королевство Черис

— И как прошёл твой день? — добродушно спросил Рейян Мичейл, когда он вошёл в кабинет Эдвирда Хоусмина.

— Сумбурно, — сказал Хоусмин с усмешкой, вставая, чтобы пожать руку своему давнему деловому партнёру. — С другой стороны, могут быть намного худшие причины, чтобы мириться со всеми этими головными болями.

— Воистину. — Мичейл вернул Хоусмину усмешку. — Звук всех этих золотых марок, падающих в мою кассу по ночам, такой весёлый!

Оба мужчины засмеялись, и Хоусмин кивнул головой в сторону окна в кабинете. Они оба подошли к нему, чтобы выглянуть наружу, и выражение Мичейла стало серьёзным, когда он покачал головой.

— Трудно поверить, что всё, что ты имел здесь два года назад — это одна небольшая печь и куча пустой земли, — сказал он.

— Я чувствую то же самое уже довольно давно, — согласился Хоусмин. — И, как и ты, я не возражаю против того, насколько это обогатило меня. Но в то же время…

Он покачал головой, и этот жест был гораздо менее весёлым, чем у Мичейла.

Его более старший друг ответил не сразу. Вместо этого он просто стоял там, глядя на то, что, без сомнения, уже было одним из крупнейших — если не самым крупным — литейных заводов во всём мире.

Новый и всё ещё растущий завод Хоусмина стоял на западном берегу Итминь, обширного озера, образованного при слиянии реки Селмин и реки Западный Дельтак в графстве Высокой Скалы. Западный Дельтак был шумной, полноводной рекой, стекающей с Южных гор Хант, но частые отмели и пороги делали местное судоходство невозможным для всего, кроме небольших лодок. Тем не менее, нижний Дельтак, между озерами Итминь и Ларек, был судоходным, даже для галеонов, с небольшим (но растущим) портом в устье реки, в шестидесяти четырёх милях к югу. Это было важным фактором в решении Хоусмина о покупке земли у графа Высокой Скалы, поскольку это означало, что корабли могли проплыть весь путь по реке буквально до его входной двери. Обширные месторождения высококачественной железной руды в горах на западе были, конечно, ещё одним фактором, хотя на самом деле он не очень много сделал для разработки участка, пока внезапная потребность в огромном количестве артиллерии не пришла в голову королевства Черис.

В настоящее время инженеры, состоявшие на службе у Хоусмина, уже начали строительство ряда шлюзов для улучшения навигации на Западном Дельтаке и для содействия освоению горных месторождений железа. Ещё больше инженеров было занято дальше по реке, и большая часть её воды была переброшена через плотины и каналы с помощью армии роящихся рабочих, чтобы создать целую серию удерживающих бассейнов. Акведуки от самых высоких бассейнов и каналы от нижних вели к почти двум дюжинам верхнебойных водяных колёс, которые постоянно двигались, чтобы привести в действие оборудование, которое установили механики Хоусмина, и, кроме этого, в постройке были новые подводящие воду лотки. Дым курился над доменными печами, ещё больше дыма поднималось над самими литейными заводами, и, как заметил Мичейл, команда рабочих вытолкнула рудный расплав из пудлинговой печи. Неистово сверкающее расплавленное железо — теперь ковкое, более мягкое и более податливое, чем чугун — полилось через кран в сборный ковш для дальнейшей обработки.

В другом месте, гораздо больший ковш огненно-красного, расплавленного железа размеренно двигался к ожидающим пресс-формам. Ковш был подвешен на железном каркасе, который, в свою очередь, был установлен на тяжёлом многотонном грузовом вагоне. Обода колёс вагона были не гладкие, как можно было бы ожидать, а имели реборды, но это должно было гарантировать, что они следовали по железным рельсами, соединяющим печи и остальную часть оборудования литейного завода. Тягловые драконы налегали на свои ошейники, перемещая свою ношу с бойкой расторопностью, и Мичейл глубоко вдохнул.

— Поверь мне, я понимаю, — сказал он тихо. — Когда я смотрю на всё это, — он указал подбородком на роящуюся, невероятно шумную деятельность за окном Хоусмина, — я чувствую невероятный всплеск оптимизма. Затем я думаю о том, что «Группа Четырёх» имеет объединённые ресурсы каждого материкового государства, на которое может опереться. Это много литейных заводов, Эдвирд, даже если никто из них не может подержать свечу при том, что ты здесь делаешь.

Правда заключалась в том, что все методы, используемые там, снаружи, были известны литейным мастерам практически со времени Сотворения. Но большая часть железа, которое когда-либо требовалось раньше, производилась гораздо меньшими производствами, и без последовательного применения энергии от постоянно вращающихся водяных колёс, которые Хоусмин и его механики встроили в этот литейный завод.

«Ну», — поправил себя Мичейл, — «в «технологии» есть несколько изменений, если быть честным. Поэтому, я полагаю, это везение, что ни одна из них не должна была быть проверена на соответствие «Запретам».

Хоусмин пошёл дальше, чем кто-либо другой, чтобы найти способы использовать силу своих водяных колёс. Как результат, температура в печах стала выше, и он был вынужден искать более огнеупорные материалы для шамотного кирпича, который требовался для печей. Это, в свою очередь, вдохновило его попытаться ещё больше повысить температуру. Мичейл был одним из очень немногих людей, которые знали о последнем проекте Хоусмина: дальнейшее развитие ванны пудлинговой печи, которая использовала горячие печные газы для подогрева воздуховода, с помощью которого разжигалась печь. Если Мичейл не сильно ошибся, темпы производства могли бы вырасти ещё раз. И если бы более оптимистичные прогнозы Хоусмина оказались оправданными, он мог реально обнаружить себя производящим настоящую сталь, а не простое ковкое железо, в количествах, о которых ни один другой литейный мастер даже и не помышлял.

К счастью, Церковь никогда не устанавливала каких-либо стандартов на материалы, из которых должен был изготавливаться шамотный кирпич, или на температуры, до которых могли быть нагреты печи, а это означало, что повышенная эффективность Хоусмина практически незаметно проскользнула мимо Сэйфхолда в целом… и Инквизиции в частности.

Всё тоже более широкое и более инновационное использование мощности водяных колёс позволило ему также осуществить и другие улучшения, такие как рифлёные зубчатые ролики, которые позволяли ему производить железные прутки гораздо быстрее и экономичнее, чем традиционные методы ковки или отрезание полосок от прокатанной пластины.

— Я знаю, что твоя производительность во многом зависит от рабочей силы, — продолжил Мичейл. — Но они не могут состязаться с тобой в производительности, даже если они похоронят тебя под огромным количеством литейных цехов.

— Я знаю. Поверь мне, я знаю. С другой стороны, — Хоусмин поднял одну руку и указал за теперешнее внешнее кольцо печей, где ещё больше стен и фундаментов ознаменовали следующий этап расширения, который уже шёл полным ходом, — в течение четырёх месяцев, мы увеличим нашу нынешнюю мощность ещё на пятьдесят процентов. Я также расширяю как мой литейный завод в Теллесберге, так и завод в Тириене.

Мичейл кивнул, повернув голову, чтобы посмотреть на ещё одно грузовое судно, размеренно двигавшееся в Дельтак из Ларека. Он спрашивал себя, что это судно везло, пока оно направлялось к рою кораблей, уже пришвартованных к причалам Хоусмина на берегу озера. Больше кокса для плавильных печей? Медь и олово для мастерских Хоусмина, работающих с бронзой? Или больше брёвен, кирпича и цемента для текущих задач по строительству?

Жилищные условия для сотрудников Хоусмина также улучшались. Как и сам Мичейл, Хоусмин придерживался строгих мнений о качестве жилья, которое требуется его работникам. Говоря с чисто эгоистичной точки зрения, то, чем лучше были жилища, чем строже соблюдались предписания Паскуале о санитарии, тем более крепкого здоровья он мог ожидать от своих рабочих, а чем здоровее его рабочие, тем продуктивнее они будут. Но это значило больше как для Эдвирда Хоусмина, так и для Мичейла. Сам Рейян Мичейл прекрасно понимал, что даже здесь, в Черис, в целом слишком много богатых торговцев и владельцев мануфактур совершенно не считали своих работников за людей.

Оба они с Хоусмином ненавидели такую точку зрения. В действительности, Мичейл был прямым критиком такого рода мышления буквально на протяжении десятилетий, и он почувствовал себя достаточно уверенно от того, что это была одна из причин, по которой король Хааральд пришёл к нему и Хоусмину, когда ему нужно было создать производственную базу для своего нового военно-морского флота.

«А те идиоты, которые пытаются выжать каждую сотую марки из своих рабочих, заслуживают той верности, которую они получают взамен, так как её абсолютно не существует», — подумал он язвительно. — «Забавно, что голод и лояльность, похоже, не идут рука об руку? Но посмотрите на них, когда у них есть доступное жилье и целители, когда для их детей есть доступные школы, когда у них есть заработная плата в карманах, чтобы покупать еду и одежду, и когда все они знают, что вы постоянно ищете мастеров и руководителей среди тех, у кого есть остроумие и честолюбие, чтобы совершенствовать себя с своей работе, и они отплатят вам в сто раз только с чисто эгоистичной точки зрения».

Это был урок, который Эдвирд Хоусмин не собирался забывать даже сейчас, перед лицом кризиса, с которым столкнулось всё королевство. На самом деле он научился этому у Мичейла, и пошёл с этим ещё дальше, по крайней мере, в одном направлении. Хоусмин создал для своих сотрудников инвестиционный пул — который фактически позволил им купить долю собственности в литейных заводах и производственных мастерских, в которых они работали — и работникам каждого из его предприятий также было разрешено выбрать одного цехового старосту, который представлял их интересы на управленческом уровне. Любой староста действительно имел право встретиться непосредственно с Хоусмином, если ситуация была достаточно серьёзной для рабочих, которые избрали его, чтобы потребовать этого.

Вся эта концепция была неслыханным отступлением от правил даже для Черис, пока её не инициировал Хоусмин.

Теперь она фактически распространилась за пределы принадлежащих ему предприятий, и пожилой человек почувствовал сияние почти отцовской гордости, когда он смотрел на растущее скопление производственных мощностей, которое собиралось зацементировать заявку Эдвирда Хоусмина на то, что он в самом ближайшем будущем станет самым богатым человек в Черис.

— Как твоё производство орудий на данный момент? — спросил он через мгновение.

— Не так, как нам это нужно… пока, — ответил Хоусмин. — Это ведь именно то, о чём ты хотел узнать?

— Более или менее, — признался Мичейл.

— На самом деле, учитывая производство здесь и на моих остальных литейных заводах, мы производим чуть более двух сотен штук в месяц, — сказал Хоусмин. Брови Мичейла поднялись, и он молча сжал губы, но молодой человек покачал головой. — Все они, Мичейл — длинные пушки, карронады, полевые единицы, «волки» и прочее. В настоящий момент мы лучше половины всего производства в королевстве. Но, честно говоря, мы не можем увеличить производство бронзовых орудий намного больше, чем мы делаем уже сейчас. У нас просто нет достаточного количества меди и олова. Разумеется, добыча в шахтах растёт быстро, сейчас, когда новый порох доступен не только для артиллерии, но и для взрывных работ, но у нас пока всё ещё остаётся узкое место из-за недостатка металла.

— А что насчёт железных пушек? — спросил Мичейл.

— Тут ситуация намного лучше. — Хоусмин улыбнулся. — Те железные месторождения, которые хотел начать разрабатывать граф Высокой Скалы, пришлись очень кстати, хотя я и не ожидал, что буду ими управлять. Я планировал сдать права в аренду, но оказалось, что намного проще просто нанять опытные горнодобывающие предприятия и заставить их работать на меня. — Он покачал головой. — На самом деле, мы не можем набрать обороты, пока не будут отработаны эти каналы, но, когда они будут отлажены, производство действительно начнёт расти. Конечно, я не мог бы сделать ничего из этого без новых контрактов на артиллерию от Короны.

— Конечно, — согласился Мичейл. В конце концов, он испытал точно то же самое. Его канатные заводы повысили производительность почти на триста процентов, а его текстильные мануфактуры росли даже ещё быстрее.

Новые ко́ттон-джины производили сырое волокно в огромных количествах, а производительность ткацких станков и прядильных машин, усиленных «предложениями» Мерлина Атравеса, стала такой, что могла бы ошеломить кого-то, кто вырос на традиционных методах. Тем не менее новые методы были значительно более опасны для рабочих. Он делал всё, что только мог, чтобы уменьшить эти угрозы, но, чтобы поверить во всё это, нужно было увидеть огромное количество и длину приводных валов и ремней, необходимых для передачи мощности от водяного колеса к новым механизмам. Каждый фут силовой передачи был сломанной или ампутированной конечностью, только и ждущей, чтобы это случилось, а мощные ткацкие станки сами по себе могли нанести неизлечимое увечье любому, кто проявит небрежность хоть на мгновение.

«Ну, Эдвирд и его люди уже много лет занимаются этим. Остальным из нас также нужно научиться справляться с этим», — подумал он.

Несмотря на то, что он признавал правоту этого аргумента, его не радовали мысли о мужчинах и женщинах, которые уже получили травмы, работая с новым оборудованием. По крайней мере, у него и Хоусмина были устоявшиеся пенсионные программы для поддержки работников, которые получили травмы во время работы. И, в отличие от некоторых своих коллег, они даже не рассматривали использование труда детей на новых мануфактурах.

«Это означает, что мы не пострадаем так же сильно, как некоторые другие, когда новые законы Короны о детском труде вступят в силу в следующем году», — подумал он с некоторым несомненным удовлетворением.

Он и Хоусмин напряжённо боролись за то, чтобы они вступили в силу немедленно, и он знал, что Кайлеб именно так и хотел сделать, но совет уговорил его на некоторый адаптационный период.

И какими бы не были недостатки новой технологии, её преимущества были почти невероятными.

Мичейл производил текстиль менее чем за четверть своих расходов, которые он тратил до появления Мерлина, и это даже учитывая все инвестиции в новую технику, что должно было оказать ярко выраженное влияние на его чистую прибыль. Фактически, он и его торговые агенты уже слышали бешеные вопли ярости, исходящие от их конкурентов с материка, поскольку он и остальная часть черисийской текстильной промышленности начали наполнять «их» рынки качественными товарами, цены на которые даже близко не могли приблизиться к ценам на аналогичные местные товары, несмотря на черисийские расходы на доставку.

«Конечно, прямо сейчас мы не экспортируем очень много холста, верно?» — напомнил он сардонически сам себе. Королевский Черисийский Флот покупал каждый клочок парусины, которую он мог производить, и по мере того, как всё больше и больше мощных ткацких станков поступали на производство, превосходство холста, которое он мог предложить, становилось всё более и более очевидным. С учётом его более плотного плетения нитей, этот новый, изготовленный машинным способом холст обеспечивал большую эффективность и долговечность парусов. В сочетании с противостоящей обрастанию ракушками медной обшивкой, большая часть которой всё ещё производилась Хоусмином, это сделало преимущество кораблей Флота в скорости ещё более заметным.

Даже сейчас, спрос намного опережал его способность удовлетворить его. Флот получил первоочерёдное право на новый холст, а это означало, что большая часть торгового флота королевства всё же должна была «работать» со старым холстом, менее плотного плетения. С другой стороны, его производственные возможности росли почти так же быстро, как и у Хоусмина, поэтому вскоре он смог бы начать поставки также и на гражданский рынок. Он с нетерпением ждал этого.

— Как у тебя продвигаются дела с проблемами при производстве железных пушек? — спросил он Хоусмина.

— Вообще-то, у нас и близко не было ничего подобного тому, чего, как я боялся, у нас могло бы быть, — пожал плечами Хоусмин. — Не с чугунными пушками, конечно же. Я не говорю, что с железом так же легко, как с бронзой, но наше оборудование для литья колоколов перепрофилировалось на удивление хорошо. Я также начинаю экспериментировать с ковким железом, но на данный момент это невероятно дорого. При этом используется огромное количество кокса, и время в печи для повторных нагревов ещё больше увеличивает стоимость. А потом нам приходится отбивать шлак от криц и даже с новыми, более тяжёлыми ударными копрами, это занимает невероятное количество времени, что увеличивает расходы ещё выше. Если я смогу найти способ делать всё это более эффективно…

Его голос прервался, когда он задумчиво нахмурился от перспектив, который мог видеть только он. Затем он встряхнулся.

— Я думаю в конечном итоге мы сможем снизить стоимость ковкого железа. По крайней мере, скажем, до величины не более, чем вдвое больше стоимости бронзы, хотя это может быть довольно оптимистичной оценкой. Одновременно, тем не менее, литьё железа будет становиться намного дешевле, чем литьё бронзы, и я думаю, что, когда это случится, у нас почти не будет проблем при производстве пушек из него.

— В этом я поверю тебе на слово, — сказал Мичейл. — В конце концов, производство железа — не моя область.

— Я знаю. — Хоусмин повернулся, чтобы взглянуть в окно, задумчиво нахмурившись. — Знаешь, одна из особенностей Мерлина в процессе работы — это изменение того, как мы все думаем о таких вещах, — сказал он медленно.

— И что это значит? — Тон Мичейла выдавал его согласие, но он всё ещё смотрел на более молодого человека искоса, приподняв одну бровь.

— Я говорил об этом с Ражиром Маклином в Королевском Колледже, — ответил Хоусмин. — Я всегда искал способы, с помощью которых я мог бы быть чуть более продуктивным, чуть более эффективным. Но это всё было… я не знаю. Даже не опыт и ошибка, а просто случай принятия во внимание очевидных возможностей в рамках существующих, разрешённых методов, я полагаю. Теперь же я ловлю себя на мысли, что активно задумываюсь о том, почему одна вещь работает лучше, чем другая. Почему вот этот конкретный метод работает лучше, чем тот? Например, я знаю, что из пудлингового чугуна можно сделать ковкое железо, собирая примеси в шлак, но почему перемешивание железа, которое мы нагреваем в горниле печи, имеет такой эффект? И как нам сделать следующий шаг для производства стали в больших, более пригодных слитках?

— И у тебя есть ответы на твои вопросы? — тихо спросил Мичейл.

— Пока нет… определённо, не на все из них, как минимум! Но иногда я нахожу последствия того, что ты просто думаешь над такими вопросами, немного пугающими. Сегодня мы так много делаем только потому, что это разрешено в соответствии с «Запретами». Что просто почти другой способ сказать: «Потому что мы всегда так это делали». Как использование бронзы, вместо железа, для артиллерии. Конечно, бронза имеет свои собственные преимущества, но никогда не было никаких причин, по которым мы не могли бы использовать железо, если бы мы этого хотели. Мы просто этого не делали.

— Ты сказал, что обсуждал это с Ражиром. Ты случайно не рассказывал свои мысли кому-то ещё? Вроде архиепископа Мейкела?

— Не напрямую, нет. — Хоусмин отвернулся от окна, чтобы посмотреть в лицо своего старого друга и наставника. — Я действительно не думаю, что это необходимо, понимаешь? Архиепископ — очень проницательный человек, Рейян.

— Это правда. — Мичейл кивнул. — С другой стороны, вещи, о которых ты говоришь, вопросы, которые ты задавал себе… Ты понимаешь, как кто-то, подобный Клинтану, мог бы среагировать на то, что ты только что сказал?

— Конечно. Я и не собираюсь никому распространяться об этом. Ты же знаешь, что есть причина, из-за которой мне потребовалось так много времени, чтобы заикнуться о моих мыслях даже тебе! Но, несмотря на всё, что сказал архиепископ, он ясно осознает, что до того, как всё закончится, эта схизма между нами и Храмом в конечном итоге будет чем-то намного большим, чем просто коррупция Совета Викариев. Ты ведь понимаешь это, так ведь?

— Эдвирд, я помню, как в первый день мы сели с сейджином Мерлином, и он начал делиться с нами своими мыслями.

— И это тебя беспокоит? — спросил Хоусмин мягко.

— Иногда, — признался Мичейл. Он посмотрел через окно на дым, жару и бурную активность, затем снова взглянул на Хоусмина.

— Иногда, — повторил он. — В конце концов, я в два раза старше тебя. Это означает, что я намного ближе к тому, чтобы поговорить с Богом и Архангелами, чем ты, но Бог не дал бы нам мозги, чтобы мы могли просто отказаться от их использования. Маклин и Колледж правы насчёт этого, и архиепископ Мейкел прав в том, что мы должны сделать выбор. Мы должны признать, что это то, что Бог ожидает от нас. Именно по этой причине Он дал нам свободу воли — Инквизиция сама говорит об этом. И если я сделал неправильный выбор, то это было только после того, как я старался изо всех сил, чтобы сделать правильный. Мне просто нужно надеяться, что Бог понимает это.

— Вся эта война приведёт к тому, чего Клинтан и его дружки никогда даже не представляли, — сказал Хоусмин.

— На самом деле, это приведёт к тому, чего даже я не могу себе представить, но, по крайней мере, я пытаюсь.

— Конечно, это так. На самом деле, я думаю, что, возможно, есть только два — может, три — человека во всём Королевстве, которые действительно понимают, каким образом мы все связаны, — сказал Мичейл.

— Ой? — Хоусмин криво усмехнулся. — Позволь мне угадать — архиепископ, король и таинственный сейджин Мерлин?

— Конечно, — вернул его улыбку Мичейл.

— Тебе пришло в голову, я полагаю, что, когда наконец наступит день, когда Клинтан откроет для себя всё, чему научил нас Мерлин, он изобличит сейджина как демона?

— Конечно, изобличит. С другой стороны, у меня гораздо более живое уважение к здравомыслию — и, более того, к честности — архиепископа Мейкеля, и он действительно знает Мерлина. В этом случае, когда ты в последний раз слышал, чтобы король Хааральд ошибался в своём суждении о чьём-то характере? — Мичейл покачал головой. — Я доверяю суждениям этих двух людей — и короля Кайлеба, если уж на то пошло — больше, чем суду этой свиньи в Зионе, Эдвирд. И если я ошибаюсь, по крайней мере, я найду себя в лучшей компании в Аду, чем в той, что я был бы на Небесах!

Глаза Хоусмина чуть-чуть распахнулись от откровенной прямолинейности Мичейла. Потом он фыркнул.

— Сделай мне одолжение, Рейян, и не говори ничего подобного кому-нибудь ещё, ладно?

— Я старше тебя, Эдвирд, но я ещё не маразматик.

— Какое облегчение!

— Да уж. — Мичейл сухо усмехнулся, а затем указал подбородком за окно. — Но возвращаясь к моему предыдущему вопросу, ты думаешь железные пушки сработают?

— Ой, я никогда по-настоящему не сомневался в этом. Конечно, они будут тяжелее, чем бронзовые, при том же весе выстрела, но при этом они будут намного дешевле. Не говоря уже о том, что им не придётся конкурировать за ограниченный запас меди.

— То есть, в целом, всё идёт довольно хорошо?

— Ты имеешь в виду, кроме того факта, что на самом деле нам нужно производить пушки, по крайней мере, в два раза быстрее? — ответил Хоусмин со смешком.

— Кроме этого, конечно, — признался Мичейл, криво улыбаясь.

— Я бы не сказал, что они идут «хорошо», — сказал Хоусмин более рассудительно. — Не учитывая того, с чем мы столкнулись. Но я должен сказать, что они идут лучше, чем я когда-либо ожидал, как они могут идти. Самая большая проблема, с точки зрения новой артиллерии, на самом деле — это конкуренция с винтовками. Они на пару не только используют огромное количество железа и стали, но также требуют много столь же квалифицированной рабочей силы. Мы обучаем новых людей так быстро, как только можем, но это всё ещё проблема.

— И как, это удерживает кого-то от переманивания их от тебя, как только они обучаются, правильно?

— По-моему, вокруг твоих предприятий кружили такие же кракены. — Хоусмин усмехнулся.

— Ну, конечно. В конце концов, гораздо дешевле позволить кому-то обучить их, а затем переманить их!

— Я не думаю, что эти предположения сработали так хорошо, как надеялись некоторые из конкурентов.

В голосе Хоусмина прозвучала неоспоримая нотка удовлетворения, почти самодовольства, и Мичейл громко рассмеялся.

— Меня никогда не перестаёт удивлять, насколько глупы некоторые наши многоуважаемые коллеги, — сказал текстильный магнат. — Или, по крайней мере, насколько глупы, как они думают, механики! Они что, думают, что кто-то, способный стать квалифицированным мастеровым, добьётся этого, не имея работающих мозгов? Наши люди знают, что им лучше работать у нас, чем на кого-то другого. Не говоря уже о том, что каждый работающий мужчина и женщина в Черис знает, что мы всегда относились к нашим людям настолько хорошо, как только это возможно. Это не совсем то, как если бы мы проснулись вчера и решили попробовать перемены… в отличие от некоторых других работодателей. Этот идиот Эрайксин на самом деле попытался сманить двух моих мастеров с мануфактуры на Ткацкой Улице на прошлой пятидневке.

Хоусмин фыркнул с суровым презрением. Уиллим Эрайксин вполне мог быть харчонгским аристократом, несмотря на всё беспокойство, которое он когда-либо проявлял в отношении своих рабочих. На самом деле Хоусмин был более чем наполовину готов поспорить, что большинство харчонгцев больше беспокоились о своих крепостных, чем Эрайксин и его род, о своих «теоретически» свободных рабочих.

— Готов поспорить, что это был потрясающий успех, — заметил он.

— Не так, чтобы кто-нибудь заметил. — Мичейл тонко улыбнулся. Затем улыбка превратилась в лёгкую нахмуренность. — Конечно, хотелось бы, чтобы было не так много других, кто разделяет отношение Эрайксина. Особенно к тому способу, как все новые возможности для зарабатывания денег будут играть с их примитивной жадностью. О, — он махнул рукой, когда Хоусмин открыл рот, — я знаю, что он, вероятно, самый худший из всех, но ты не можешь отрицать, что есть много других, которые ощущают в основном тоже самое. Люди, которые работают на них — просто ещё одна статья расходов, а не живые люди, и они собираются сделать всё возможное, чтобы снизить стоимость вместе со всем остальным.

— Они могут думать так сейчас, — ответил Хоусмин, — но я не думаю, что такое отношение приведёт их к тому, что они ожидают. Возможно, я испытываю трудности, подбирая себе квалифицированных рабочих на все рабочие места, которые мне нужны — также как, вероятно, и ты — но это лишь потому, что их просто недостаточно. У нас никогда не было проблем с тем, чтобы убедить людей работать на нас, и Эрайксин не единственный, кто обнаружил, что сманить их от нас намного сложнее, чем они ожидали. Подумай об этом лицемерном мерзавце Кейри! Да и та горстка, которую они смогли сманить, тоже не была нашими лучшими людьми. Учитывая давление, все эти новые нововведения будут использовать запас обученных рабочих, поэтому стоимость труда не собирается делать ничего, кроме как подниматься, как бы сильно они не хотели загнать её обратно вниз. Учитывая бо́льшую производительность на одного работника, относительная стоимость будет снижаться, конечно, но люди, подобные Эрайксину и Кейри, обнаружат, что рабочая сила, которой они так долго злоупотребляли, будет уходить, чтобы работать для таких людей, как ты и я, а не на них.

— Надеюсь, ты прав, и не только из-за нашей чистой прибыли, — сказал Мичейл.

— Ты тот, кто научил меня проявлять дальновидность… да, и тот, кто научил меня никогда не забывать, что только потому, что человек может быть беднее меня, он не менее человек, с не меньшим правом на чувство собственного достоинства. — Выражение лица Хоусмина было необычайно серьёзно, когда он встретил взгляд Мичейла. — Надеюсь, я никогда не забуду этот урок, Мичейл. Потому что, если я это сделаю, я не думаю, что мне понравится тот человек, в которого я превращусь, так как мне нравится тот, которым я являюсь сейчас.

Мичейл открыл было рот, затем легко покачал головой и сжал плечо Хоусмина. Текстильный магнат потерял обоих своих сыновей почти двадцать лет назад, когда галеон, на котором они отправились в плаванье, исчез в море со всей командой. Во многих отношениях Хоусмин заполнил щемящую пустоту, которую их смерть оставила в жизни Райяна Мичейла. Он стал фактически вторым отцом для юных внуков Мичейла, его жена стала приёмной тётей, а трое из этих внуков были в настоящее время работниками Хоусмина, изучая торговлю скобяными изделиями. Сейчас, оглядываясь назад, Мичейл не мог придумать ни одного человека, который стал бы лучшим наставником для них.

— Ну, это всё очень поучительно, конечно, — сказал он затем с преднамеренной лёгкостью. — Но моя официальная причина для посещения тебя — это то, что нам нужно точно обсудить, как мы хотим справиться с резким ухудшением управления на этой новой верфи в Теллесберге.

— Тебе уже удалось сколотить партнёрство? — Брови Хоусмина приподнялись от удивления, и Мичейл кивнул.

— Объявление Железного Холма о том, что Корона будет гарантировать сорок процентов первоначальных инвестиций, сделало своё дело — сказал он.

— И взамен на эти сорок процентов, что именно получает Кайлеб? — Несмотря на его несомненный патриотизм, вопрос Хоусмина прозвучал более чем скептически.

— Очевидно, Флот получает первоочередное право на строительные доки, — спокойно ответил Мичейл. — И я уверен, что мы окажемся под давлением, чтобы дать Железному Холму цены с «семейной скидкой». С другой стороны, соглашение специально призывает нас выкупить проценты Короны. Так что через три-четыре года — по моей оценке, пять, самое большее — мы получим полную собственность, чистую и свободную.

— Что же, это лучше, чем я думал. — Хоусмин задумчиво потёр подбородок, после чего кивнул. — Это звучит достаточно справедливо для меня. Имей в виду, я хочу посмотреть на предлагаемые соглашения в письменной форме!

— Меньшего я и не ожидал. — Мичейл улыбнулся. — Вот почему я просто случайно привёз с собой проект соглашения.

— Вот так вот «просто случайно»?

— Как ты знаешь, я всегда был сторонником убийства как можно большего количества виверн с помощью одного камня, — ответил Мичейл. — И, говоря об одиноких камнях, одна из неофициальных причин моего визита — напомнить тебе, что день рождения Стивина в ближайшую пятидневку, и что Аликс и Милдрид ожидают тебя на обед.

— Что? Следующая пятидневка? — Хоусмин моргнул. — Конечно, нет! У него не было дня рождения?

— Тот факт, что ты можешь задать такой вопрос, является признаком того, что ты уже не так молод, как себя считаешь, — сказал Мичейл. — Да, в ближайшую пятидневку. Кстати, ему будет одиннадцать.

— Ну почему же ты не сказал мне это сразу? Это гораздо важнее, чем любые ничтожные заботы, связанные с производством артиллерии! Сколько, по-твоему, у меня крестников? И это совсем не так, как будто у тебя есть неограниченный запас правнуков, так ведь?

— Нет. — Мичейл покачал головой с небольшой улыбкой. — Итак, должен ли я сказать Милдриду, что ты будешь там?

IV Галеон «Южный ветер», Бухта Маргарет; Таверна «Серый корабль», Городок Хант, Графство Хант

— Я всё ещё считаю, что мы должны направиться в Эрейстор, — проворчал Тадейо Мантейл, когда галеон «Южный ветер» оставил затянутые дымом небеса над городишком Хант за кормой.

Это потребовало большой самодисциплины, однако сэр Стив Уолкир сумел удержаться, не закатить глаза и не начать читать молитвы, дарующие терпение. То, что он, по крайней мере, заставил Мантейла наконец согласиться с тем, что пора бы уже двигаться хоть куда-нибудь, вместо того чтобы бить баклуши в Ханте, дожидаясь, пока у Кайлеба найдётся время, чтобы оторвать ему голову, помогло. Во всяком случае, пока.

— Во-первых, — сказал он терпеливо, — капитан не очень заинтересован в попытке проскочить через блокаду в любой из изумрудских портов. Во-вторых, пройдёт не так уж много времени, прежде чем Кайлеб и Остров Замка́ решаться вторгнуться в Изумруд. Ты действительно хочешь там быть, когда они это сделают?

— Я не уверен, что его драгоценное вторжение в Изумруд пройдёт так гладко, — ответил Мантейл едва ли не обижено. — Армия Нармана намного более лояльна, чем те вероломные ублюдки, которые были у меня.

— Мне всё равно, насколько лояльны его войска, особенно в долгосрочной перспективе, — сказал Уолкир. — Их недостаточно, а войска Кайлеба ещё более лояльны к нему, и я сильно подозреваю, что у черисийской морской пехоты припасено для Нармана несколько собственных сюрпризов. Почему-то мне кажется маловероятным, что все новые игрушки достались флоту Хааральда.

Мантейл злобно фыркнул, но, по крайней мере, он не возражал, и Уолкир пожал плечами.

— Как я и говорил всё это время, Тадейо. Есть очень мало людей, чьи головы Кайлеб хочет больше, чем твою. Куда бы ты не пошёл, это должно быть место, куда он в ближайшее время вряд ли дотянется. Изумруд под это описание точно не подходит, и я также не думаю, что тоже самое можно будет долго говорить о Корисанде. Так что остаётся только материк. А если нам всё равно придётся ехать на материк, Зион — единственное логичное место назначения.

— Да знаю я, знаю! Ты, безусловно, достаточно часто и убедительно объяснял мне свои рассуждения.

Челюсти Мантейла сжались, когда он снова взглянул на город, который, как он когда-то думал, будет его до конца жизни. — «Это и было настоящим корнем проблемы», — подумал Уолкир. — «Мало того, что Мантейл был в ярости из-за того, что приз вырвали у него из рук, но он был настолько уверен в будущем, что не подумал о том, что может случиться, если Черис на самом деле победит альянс, который сколотила «Группа Четырёх».

«И я не собираюсь рассказывать ему о тех мерах предосторожности, что я, конечно, сделал», — сказал он сам себе ещё раз.

— Ну, мне трудно представить кого-нибудь, кого Канцлер и Великий Инквизитор будут счастливы увидеть больше, чем тебя, — сказал он вместо этого. — Доказательства того, что не все дворяне Кайлеба поддерживают его богохульство, будут только приветствоваться, и я уверен, что они будут готовы поддержать твои усилия по освобождению Ханта так скоро, как только смогут.

Мантейл снова фыркнул, но его лицо чуть просветлело. Несмотря на его агрессивное настроение, он не был невосприимчив к мысли о том, что казна Храма была достаточно глубока, чтобы поддержать его в том виде, к которому он привык. Предполагая, конечно, что он сможет стать для них достаточно ценной номинальной фигурой.

— Ну что же, — сказал он наконец, отворачиваясь от удаляющейся панорамы его бывшей столицы с определённой категоричностью, — я, конечно, не могу с этим поспорить. И правда заключается в том, — продолжил он с видом человека, вздохнувшим полной грудью, — что я должен был услышать тебя намного раньше.

«По крайней мере в этом, ты прав», — кисло подумал Уолкир.

— Достаточно нелегко убедить себя забыть о потерях, — сказал он вслух. — Я знаю это, и это особенно верно, если кто-то работал так же долго и тяжело, как это делал ты в Ханте. Но сейчас ты должен сосредоточиться на том, что когда-нибудь вернёшься. И тебе стоит подумать и об этом тоже. Я уверен, что ты будешь первым черисийским дворянином, который достигнет Зиона, первым родным сыном, кто предложит свой меч для службы Матери-Церкви. Когда, наконец, придёт время заменить всех этих предателей и еретиков-дворян, которые решили поставить на Кайлеба и Стейнейра, ты вполне можешь обнаружить себя самым подходящим из всех доступных кандидатов. Если так будет, то Хант — это далеко не всё, что ты получишь в качестве компенсации и щедро заслуженной награды за свои потери и свою лояльность.

Мантейл ещё раз кивнул, с выражением истинно благородной решимости.

— Ты прав, Стив. Ты прав. — Он протянул руку и сжав его плечо, постоял так несколько секунд, а затем выдохнул.

— Ты прав, — повторил он, — и я обещаю, что не забуду этого, если когда-нибудь наступит время, и я буду в состоянии вознаградить тебя должным образом. А пока что, думаю, я спущусь вниз. Сейчас, — улыбнулся он мрачновато, — пейзаж меня почему-то не очень радует.

— Чёрт побери этого бесхребетного ублюдка! — сплюнул Милц Хэлком, наблюдая, как топсели «Южного ветра» скрываются в тёмно-синих водах залива.

Он стоял у верхнего окна «Серого Корабля», не слишком процветающей таверны на окраине городка Хант. Её расположение и общий обветшалый вид совсем не способствовал увеличению торговли. Но по крайней мере она была в стороне от стрельбы, которую он слышал, что означало, что последние наёмники Тадейо Мантейла пытаются покинуть город. Это было самое мягкое, что он мог сказать про это… и, в данный момент, он не мог сказать ничего больше о своём государстве, если он хотел быть честным. Очень немногие люди узнали бы в нём могущественного епископа Милца, если бы увидели его. Его пышная, тщательно подстриженная борода исчезла, яркое серебро его висков было замазано краской, а простая одежда, что сменила изысканно скроенную рясу, больше подошла бы лишь умеренно преуспевающему фермеру или, может быть, мелкому торговцу.

— Конечно, мы уже как пятидневку знаем, что это должно было произойти, — заметил гораздо более молодой человек, стоящий рядом с ним. Отец Алвин Шумей походил на личного помощника епископа Бухты Маргарет ещё меньше, чем Хэлком на епископа. — С самого начала было очевидно, что единственный, кому хранил верность Мантейл — это он сам.

— И это должно заставить меня чувствовать себя лучше? — зарычал Хэлком. Он оттолкнулся от окна, повернувшись спиной к убегающему галеону, и уставился на Шумея.

— Не «лучше», милорд. — Шумей действительно смог улыбнуться. — Но Писание напоминает нам, что лучше смотреть правде прямо в глаза, чем тешить себя иллюзиями, даже во имя Господа.

Хэлком на мгновение взглянул на него, после чего плечи взбешённого маленького епископа чуть расслабились, и он изобразил гримасу, в которой был отдалённый намёк на ответную улыбку.

— Да, это действительно так, — признал он. — И я полагаю, что мне нужно постоянно напоминать себе, что избавление от заблуждений — это то, что получается у тебя лучше всего, даже если это делает тебя невыносимым молодым выскочкой.

— Я стараюсь милорд. Выполнять полезное дело, я имел в виду… а не быть невыносимым.

— Я знаю, Алвин. — Хэлком легонько похлопал его по плечу, затем глубоко вздохнул, пытаясь отвлечь свои мысли от гнева и прийти в более продуктивное состояние.

— То, что Мантейл наконец-то окончательно решился и сбежал, немного упростит наши собственный планы, — сказал он. — Заметь, я не сказал, что улучшит, только упростит.

— Простите меня, милорд, но, боюсь, я не понимаю, как в эти дни что-то может быть «просто».

— Проще — не тоже самое, что просто, — обнажил зубы в короткой усмешке Хэлком, — С другой стороны, больше не нужно думать о том, что если Мантейл не думает стоять и сражаться, то и мы тоже не можем. Не здесь и не сейчас.

Глаза Шумея чуть расширились от удивления. Упорство Хэлкома в том, что они могли бы каким-то образом построить крепость для истинной Церкви, здесь, в своей епархии, было твёрдо как камень. Зажигательные проповеди, которые он проповедовал в соборе Ханта, были сосредоточены одновременно на их ответственности и способности сделать это.

— О, не смотри так удивлённо, — почти выругался Хэлком. — Надежды удержать Кайлеба и этого проклятого предателя Стейнейра никогда и не было. Если бы я хоть раз признался в этом, думаю, Мантейл исчез бы ещё раньше. И хотя никакой надежды не было, всё равно был хотя бы шанс… пока Мантейл не сбежал. Но как ты сам только что отметил, нет смысла обманывать себя, когда реальность бьёт нас по лицу. Ни у кого другого из дворян в епархии нет хребта, чтобы встать против Кайлеба, даже если… хотя бы предположить, что хоть кто-то хотел бы это сделать. А, по чести говоря, большинство из них и не хотят. В этом отношении, по крайней мере, две трети из них, скорее всего согласны с ним, чёртовы ублюдки. По крайней мере, они выберут лёгкий путь и дадут ему всё, что он захочет. Вероятно, они полагают, что если — когда — Мать-Церковь, в конце концов, разобьёт его, они смогут заявить, что они пошли на это под давлением форс-мажорных обстоятельств, несмотря на их глубокое и сердечное неприятие его отступничества. Мантейл был единственным из них, кто не мог достичь компромисса с Кайлебом, даже если бы он хотел… предполагая, что кто-нибудь каким-то образом смог бы прибавить ему мужества, чтобы стоять и сражаться. Вот настоящая причина, почему мы с тобой стоим на якоре здесь в Ханте, после битвы в заливе Даркос.

— Я… понимаю, милорд, — медленно сказал Шумей, обнаружив, что его мозг, в свете признания Хэлкома, переосмысливает события последних нескольких месяцев, и что епископ говорил о них в это время.

— Не пойми меня неправильно, Алвин, — лицо Хэлкома снова ожесточилось, на этот раз в суровой решимости. — В моих мыслях нет сомнений, как нет сомнений и в моём сердце относительно того, чего от нас ожидают Господь, Лангхорн и Мать-Церковь. Вопрос только в том, каким образом мы будем решать эти задачи. Очевидно, что уход… Мантейла убедительно говорит о том, что создание любого центра открытого сопротивления этой проклятой «Церкви Черис», здесь, рядом с Бухтой Маргарет не лучший способ добиться этого. Таким образом проблема в том, что мы будем делать дальше.

— И могу я предположить, что у вас есть ответ, милорд?

— Я раздумывал о том, чтобы сбежать в Изумруд, — признался Хэлком. — Я уверен, что мы были бы полезны в Изумруде для Епископа-Исполнителя Уиллиса, и, вероятно, можно было бы рассчитывать на то, что он даст нам убежище. Но, в последние несколько дней, я пришёл к выводу, что и Изумруд для нас тоже не лучшее место.

— Могу я спросить почему, милорд?

— На то есть две причины. Во-первых, я не очень верю, что Епископ-Исполнитель будет в состоянии дать кому-либо убежище надолго, — поморщился Хэлком. — Этот малодушный червяк Уолкир, был прав по крайней мере в том, что Нарман не сможет долго удерживать Кайлеба. Хуже того, я очень сильно опасаюсь, что Нарман вынашивал свои собственные планы, которые беспокоят Матерь-Церковь.

— Воистину нет, милорд!

— А почему он не должен? — фыркнул Хэлком. — Конечно же не потому, что, как ты думаешь, у него есть моральный стержень, где-то глубоко внутри, который помешает ему увидеть те же возможности, которые, очевидно, увидел Кайлеб! Я всегда подозревал, что Нарман был намного умнее, чем он казался, чтобы побудить своих врагов поверить в это. К сожалению, это не обязательно тоже самое, что принципиальность, а умный человек без принципов опасен. Весьма опасен.

— Если Нарман надеется достичь какого-то компромисса с Кайлебом, как бы маловероятно это не было, он должен понять, что Кайлеб и Стейнейр потребуют от него присоединиться к их открытому неповиновению Матери-Церкви. А если он осведомлён об этом в достаточной мере, то он должен иметь план… нейтрализующий всё, что Епископ-Исполнитель Уиллис может попытаться сделать, чтобы остановить его. И, честно говоря, тот факт, что в последних письмах Епископа-Исполнителя ко мне ничего подобного не утверждалось, беспокоит меня ещё больше. При всём моём уважении к Епископу-Исполнителю и всей его самоуверенности, что-то подсказывает мне, что Нарману удалось полностью скрыть свои приготовления от его взгляда. Что означает, что они, вероятно, преуспеют, по крайней мере, в краткосрочной перспективе.

Шумей с ужасом посмотрел на своего начальника, и Хэлком успокаивающе положил ему руку на плечо.

— Не делай ошибки, думая, что Кайлеб и Стейнейр одиноки в своём безумии, Алвин, — сказал он мягко. — Посмотри, как быстро и со сколь малым неприятием всё Королевство последовало их кощунственному примеру. Я не говорю, что гниль распространилась также широко и глубоко в Изумруде, как в Черис, но Черисийское Море и Изумрудный Плёс недостаточно широки, чтобы предотвратить попадание яда в Изумруд. А Нарман — ещё больший раб мирских амбиций, чем Кайлеб. Чтобы не случилось, он не упустит сослепу возможность самому стать владыкой Церкви в Изумруде. Когда ты добавишь это к тому давлению, под которым он будет находиться от Кайлеба и Черис, как ты можешь ожидать чего-либо, кроме того, что он нанесёт удар по законной власти Матери-Церкви, когда подвернётся благоприятный момент?

— Но если это так, милорд, — сказал Шумей, — то, на что мы можем надеяться?

— У нас есть нечто гораздо большее, чем просто надежда, Алвин. Сам Господь на нашей стороне. Или, точнее, мы на Его стороне. Чтобы не случилось, в ближайшее время, окончательная победа будет за Ним. Любой другой исход невозможен, пока есть люди, которые признают свою ответственность перед Ним и Его Церковью.

Шумей смотрел на Хэлкома несколько секунд. Затем он закивал головой — сначала медленно, а затем всё сильнее, с большей уверенностью.

— Конечно, вы правы, милорд. Что возвращает нас обратно к вопросу, что именно мы будем делать, поскольку отступление в Изумруд кажется гораздо менее привлекательным, чем до вашего объяснения. Должны ли мы последовать за Мантейлом в Зион?

— Нет, — покачал головой Хэлком. — Я очень много думал об этом. Фактически, эти раздумья и подвели меня ко второй причине, из-за которой я решил, почему Изумруд не будет для нас лучшим местом. Мы должны быть там, Алвин, где Бог может использовать нас наилучшим образом, а это прямо здесь, в Черис. Есть люди, которые будут нуждаться в нас в Королевстве, даже — или, возможно, особенно — в самом Теллесберге. Те люди, которых Кайлеб и выкормыши Стейнейра заклеймили как «Храмовых Лоялистов». Этих людей мы должны найти. Им понадобится вся поддержка, которые они готовы принять, и всё руководство, которое они смогут найти. Более того, они остаются истинными детьми Бога в Черис, и как хорошая паства, они нуждаются — и заслуживают — пастырей, достойных их верности и веры.

Шумей снова кивнул, и Хэлком поднял руку в предупреждающем жесте.

— Не заблуждайся, Алвин. Это очередной бой в страшной войне между Лангхорном и Шань-вэй. В действительности, никто из нас не ожидал, что он снова вспыхнет так открыто, не при нашей жизни, но если это случилось с нами, а мы отступимся, то это будет неудачей нашей веры. Как были мученики, даже среди самих Архангелов, в первой войне с Шань-вэй, так будут мученики и в этой. Когда мы отправимся в Теллесберг, вместо того чтобы плыть в Зион, мы шагнём прямо в пасть дракона, и вполне возможно, что его челюсти сомкнутся за нами.

— Я понимаю, милорд, — спокойно встретил взгляд епископа Шумей. — И, даже ради Господа, я не жажду умереть более, чем любой другой человек. Если это то, чего требуют от нас Божий замысел и Мать-Церковь, то может ли хоть кто-нибудь из людей достичь лучшего конца?

V У мадам Анжелик, Город Зион, Храмовые Земли

Тонкий аромат духов витал в воздухе, распространяясь по роскошно украшенным и обставленным апартаментам. Висящий на потолке вентилятор, приводимый в действие слугой в подвале, который терпеливо и безостановочно вертел приводную ручку на дальнем конце шкивов и валов, вращался почти беззвучно. Улица снаружи — хороша замощенная, безупречно выметаемая и отмываемая каждый день, была широким проспектом, проходящим перед дорогими, и безупречно содержащимися, домами. Птицы и мягко свистящие виверны сидели на декоративных грушевых деревьях, образующих широкие островки зелени расположенные по центру улицы, или трепетали вокруг оросителей, установленных жителями этих дорогостоящих резиденций.

Большинство из этих резиденций были зионскими городскими особняками второстепенных ветвей великих династий Церкви.

Хотя этот квартал определённо входил в число фешенебельных, он был достаточно далёк от Храма, чтобы быть исключительно «респектабельным» местом жительства, и более чем несколько особняков перешли в другие руки либо из-за того, что состояние первоначальных владельцев улучшилось достаточно, чтобы они переместились в более стильные кварталы в другом месте, либо потому, что их состояние сократилось настолько, что они были вынуждены их продать.

Вот так эта отдельно взятая резиденция много лет назад перешла во владение мадам Анжелик Фонда.

Были в квартале такие клеветники, которые считали присутствие мадам Анжелик неприемлемым, но их было мало, и, как правило, они держали своё мнение при себе, потому что у мадам Анжелик были друзья. Влиятельные друзья, многие из которых остались… клиентами, даже сегодня.

Тем не менее, также она понимала добродетель благоразумия, и её учреждение, вместе с услугами её восхитительно прекрасных и хорошо обученных молодых девушек, предлагало такое же благоразумие своей клиентуре. Даже те, кто сожалел о её присутствии среди них, понимали, что такие учреждения, как её, были необходимой и неизбежной частью Зиона, и, в отличие от некоторых более захудалых учреждений, мадам Анжелик, по крайней мере, не допускала никаких азартных игр или пьяных потасовок. В конце концов, её клиенты происходили только из высших эшелонов иерархии Церкви.

Она была, практически несомненно, одной из самых богатых женщин во всём городе. На самом деле, она могла быть самой богатой женщиной с точки зрения её личного богатства, нежели её положения в одной из великих семейств Церкви. Ходили настойчивые слухи, что до того, как она выбрала своё призвание и изменила своё имя, она могла являться членом одной из этих семей, хотя никто в это не верил. Или не был готов признать это, даже если бы они поверили в это.

В сорок пять лет, дни, когда она работала сама, остались позади, хотя она сохранила стройную фигуру и большую часть восхитительной красоты, которая сделала её настолько успешной, прежде чем она перешла на руководящие должности. С другой стороны, её феноменальный успех зависел не только от физической красоты или неуёмной энергии в спальне, хотя она обладала этими качествами в изобилии. Что более важно, тем не менее, Анжелик Фонда также обладала острым, проницательным умом, состоящим в браке с тонким чувством юмора, обострённой наблюдательностью, искренним чувством сострадания и умением держать себя в любой дискуссии, независимо от темы, с остроумием и обаянием.

На протяжении многих лет многие одинокие епископы, архиепископы или даже викарии пользовались её изысканным обществом. Если бы она была из тех женщин, что склонны по-дилетантски заниматься политикой, многие и разнообразные тайны Церкви, которые были ей доверены в те годы, стали бы разрушительным оружием. Однако, это было опасной игрой, а некая мадам Анжелик была слишком мудрой, чтобы играть в неё.

«Кроме того», — подумала она, задумчиво глядя на тихий район за окном, — «она имела лучшее применение для большинства этих секретов».

— Вы посылали за мной, мадам?

Она отвернулась от окна, грациозно шелестя тонкими юбками и шелестя шелком по атласной коже.

Несмотря на свой возраст, она продолжала источать ауру чувственности, зрелое ощущение её собственной страстной природы, с которой не смогла бы тягаться ни одна юная девушка. Она казалась неспособной двигаться с отсутствием изящества, даже если бы хотела, и мерцание того, что могло быть завистью, отразилось в глазах просто одетой служанки в дверях.

— Да, Эйлиса, — сказала мадам Анжелик. — Пожалуйста, входи.

Вежливость Анжелик, даже с её слугами, была естественной и инстинктивной, но не было никаких вопросов, кто был госпожой, а кто служанкой. Эйлиса повиновалась вежливой команде, неся свою швейную сумку, и закрыла за собой дверь.

— Боюсь, что у меня есть несколько мелких вещиц для починки, — сказала Анжелик, слегка повысив голос, когда дверь закрылась.

— Конечно, мадам.

Дверь защёлкнулась, и выражение лица мадам Анжелик изменилось. Спокойная, утончённая атмосфера превосходства исчезла, а её выразительные глаза, казалось, стали глубже и темнее, когда она протянула руки. Эйлиса мгновение смотрела на неё, а затем её губы напряглись.

— Да, — тихо сказала Анжелик, беря руки другой женщины в свои и крепко сжимая их. — Это подтвердилось. Послезавтра, через час после рассвета.

Эйлиса глубоко вдохнула и её руки сжали руки Анжелик в ответ.

— Мы знали, что это должно было произойти, — тихо сказала она, и её голос изменился. Акцент слуг из низшего класса растворился в ясной, почти певучей манере произношения одного из самых эксклюзивных пансионов для благородных девиц в Храмовых Землях, а некоторые неподдающиеся объяснению изменения в осанке подчеркнули это изменение.

— Я продолжала надеяться, — ответила Анжелик, глаза её блестели. — Конечно, кто-нибудь мог бы добиться помилования для него!

— Кто? — Взгляд Эйлисы был твёрже и суше, чем у Анжелик, но в нём также было и больше гнева. — Круг не смог. Что бы я там не хотела, я всегда знала, что и как произойдёт. А уж если они не смогли, то кто бы ещё осмелился? Вся его семья — даже его собственный брат! — проголосовала за подтверждение приговора или отмежевалась «от затянувшихся уз привязанности» между ними. — Она выглядела так, словно хотела плюнуть на блестящий деревянный пол комнаты. — Трусы. Каждый из них трус!

Анжелик на мгновенье крепче сжала свои руки, а затем разжала их, чтобы обнять её одной рукой.

— Это всё Великий Инквизитор, — сказала она. — Никто из них не осмелился бросить ему вызов, особенно после того, что сделали черисийцы с флотом вторжения… и после того, как Кайлеб назвал Стейнейра его преемником, а Стейнейр отправил это ужасное письмо Великому Викарию. Весь Совет испуган, хотят они это признавать или нет, а Клинтан решил накормить их кровью, которой они жаждут.

— Не ищи им оправданий, Анжелик, — тихо сказала Эйлиса. — И даже не думай извиняться за него.

— Он никогда не был плохим человеком, — сказала Анжелик.

— Нет, он не был плохим, всего лишь порочным. — Эйлиса сделала ещё один глубокий вдох, и её нижняя губа мгновенно задрожала. Затем она почти судорожно дёрнулась. — Они все испорчены, и поэтому никто из них не встал, чтобы защитить его. В Писании говорится, что все люди пожинают то, что они посеяли, а он никогда не сеял ничего достаточного крепкого, чтобы выстоять перед лицом такой бури.

— Нет, — грустно согласилась Анжелик, затем расправила плечи, и, подойдя к сиденью под окном, вытянулась вдоль него, откинувшись на мягкий подлокотник на одном конце, где она снова могла посмотреть на успокаивающее спокойствие улицы.

Эйлиса последовала за ней и слегка улыбнулась, когда увидела три развешенных платья, готовых к штопке. Если она не очень ошиблась в своих предположениях, Анжелик сознательно разорвала как минимум два из них, но это было характерно для неё. Когда она вызывала белошвейку для починки порванной одежды, одежда, о которой шла речь, была порвана… однако, это было сделано должным образом.

Эйлиса открыла свою сумку и начала доставать иголки, нитки, ножницы и напёрстки… которые все, кроме ниток, как криво заметила она, были сделаны в Черис. Одной из вещей, которые вдохновили Анжелик предложить ей нынешнюю роль, было то, что на самом деле она была необычайно искусной белошвейкой. Конечно, это было потому, что это было увлечение богатой женщины, а не потому, что это было источником средств к существованию слуги.

Эйлиса села в гораздо более скромное, но всё-таки удобное кресло и начала работать над первым из нарядов, а Анжелик продолжала задумчиво глазеть в окно. Несколько минут прошло в безмолвии, прежде чем Анжелик пошевелилась и повернула голову, подпирая подбородок поднятой ладонью, когда она рассматривала Эйлису.

— Ты собираешься рассказать мальчикам? — тихо спросила она, и иголка Эйлисы замерла на мгновение. Она посмотрела на неё, кусая губу, затем покачала головой.

— Нет. Нет, пока нет. — Её ноздри раздулись, и она снова начала накладывать аккуратные, безупречные стежки. — Конечно, они должны будут узнать. А Тимити, я думаю, уже подозревает, что происходит. Но я не хочу рисковать, рассказывая им об этом, до тех пор, пока они не окажутся в каком-то безопасном месте. Или, по крайней мере, — она улыбнулась горькой, вялой улыбкой, — в каком-то более безопасном.

— Я могла бы посадить тебя завтра на корабль. — Заявление Анжелик звучало робко, но Эйлиса снова покачала головой.

— Нет. — Её голос стал суровее. — По многим причинам это был не настоящий брак, но он мой муж. И под конец своей жизни, я думаю, может быть он всё-таки нашёл в себе хотя бы следы мужчины, который, как я всегда знала, был спрятан где-то внутри него. — Она посмотрела на Анжелик, и её глаза наконец наполнились слезами. — Я не покину этого мужчину, если он наконец найдёт его.

— Это будет ужасно, — предупредила Анжелик. — Ты знаешь это.

— Да, я знаю. Но я хочу это запомнить. — Лицо Эйлисы ожесточилось. — Я хочу иметь возможность рассказать им, как это было, что они сделали с ним «во имя Божье». — Последние два слова сочились кислотой, и Анжелик кивнула.

— Что ж, если это то, чего ты хочешь, — сказала она мягко.

— Я хочу иметь возможность рассказать им, — повторила Эйлиса.

Анжелик только смотрела на неё несколько секунд, затем улыбнулась со странной смесью любви, печали… и воспоминаний.

— Очень жаль, что он никогда не знал, — сказала она. Эйлиса посмотрела на неё, словно озадаченная явной сменой темы.

— Не знал что?

— Не знал о нас. Не знал о том, как долго мы знакомы друг с другом, что мы продолжали надеяться увидеть в нём. Было так трудно не взять его за сутану и не попытаться встряхнуть в нём хоть какие-то чувства!

— Мы не могли рисковать. Ладно, ты не могла. — Эйлиса вздохнула. — Возможно, я могла бы. Возможно, мне следовало бы сделать это, но он всегда был слишком занят игрой. Он никогда не слышал меня, когда я подкидывала подсказку, никогда не понимал намёков. Они просто проходили мимо него, а я боялась быть слишком недвусмысленной. И, — настала её очередь печально улыбнуться, — я всегда думала, что всё ещё будет время. Я никогда не думала, что для него всё может кончиться вот так.

— Также, как и я, — сказала Анжелик, и опять откинулась на спинку кресла, сложив руки на коленях.

— Я буду скучать по твоим письмам, — сказала она.

— Лизбет займёт моё место, — сказала Эйлиса. — У неё уйдёт несколько месяцев, чтобы урегулировать на местах все договорённости о доставке, но она знает, что делать.

— Я говорила не об этом. — Анжелик криво усмехнулась. — Я говорила о твоих письмах. Ты знаешь, довольно многие в действительности используют моё прошлое против меня. Те, кто знает о нём хоть что-то. Ты никогда этого не делала.

— Конечно, не делала. — Эйлиса мягко, тихонько рассмеялась. — Я знаю тебя с тех пор, как тебе было меньше года, Анжелик! И твоё «прошлое» — это то, что сделало тебя такой успешной.

— Но иногда казалось так странно обсуждать его с тобой, — задумчиво сказала Анжелик.

— Да, казалось. Иногда. — Эйлиса склонилась обратно к своим стежкам. — Во многом ты была его женой больше, чем была я когда-либо. После рождения мальчиков, ты, несомненно, виделась с ним чаще, чем я.

— Тебя это возмущает? — Голос Анжелик был тихим. — Я никогда не осмеливалась спросить тебя об этом, ты же знаешь.

— Я возмущалась тем, что властные игры, в которые он играл здесь, в Зионе, были для него важнее, чем его семья, — ответила Эйлиса, не поднимая взгляда от своей работы. — Я возмущалась тем фактом, что он искал своё утешение в борделях. Но это был его мир, мир, в котором он родился. В этом не виновата ни ты, ни твоя работа, и я никогда не обижалась на тебя.

— Я рада, — сказала Анжелик мягко. — Я рада, Адора.

VI Городок Хант, Графство Хант, Королевство Черис

Капитан сэр Данкин Аэрли стоял на шканцах КЕВ «Судьба», заложив руки за спину, и наслаждался свежим предрассветным воздухом бухты Маргарет. Небо на востоке, за тёмной, всё ещё почти не видимой массой Земли Маргарет, окрашивалось в розовый и бледно-золотой, а тонкие вытянутые облака были похожи на высокий, синий дым на фоне неуклонно бледнеющего неба. Всё ещё была видна луна, выглядывающая из-за края западного горизонта, но звёзды почти исчезли, и ветер придавал «Судьбе» скорость в пять или шесть узлов, при всех поднятых парусах.

Аэрли гордился своим назначением. Галеон, которым Аэрли командовал меньше пяти пятидневок, нёс пятьдесят четыре пушки и был одним из самых мощных военных кораблей в мире. Его предыдущий корабль, галера «Королева Жессика», отличился во время битвы в заливе Даркос, и «Судьба» была его наградой. Несмотря на его результативность в том бою, он подозревал, что корабль достался бы кому-нибудь другому, если бы он не провёл до этого два с половиной года на торговом галеоне. В конце концов, офицеры флота с опытом походов на судах с прямым парусным вооружением встречались не так уж и часто.

«Так Аллайну и надо», — подумал он самодовольно. Его старший брат думал, что выход в трёхгодичную отставку для принятия под командование торговца будет поцелуем смерти для его карьеры военного моряка, но он ошибся. — «Я говорил ему, что опыт торговца будет полезен для Верховного Адмирала, потому что даёт мне «всесторонний взгляд на вещи», которому он всегда так рад. Хотя, конечно, должен признать, я не ожидал, что это будут так хорошо выглядеть, именно из-за тех причин, которые к этому привели. Кто бы мог подумать, что галеоны сделают галеры устаревшими?»

Его брат, конечно, не ожидал такого… и поэтому Аллайну пришлось вернуться в училище, учиться управлять галеонами, в то время как Данкин получил «Судьбу». Он старался не злорадствовать слишком сильно, когда сталкивался с любимым братом. Он действительно старался!

Губы сэра Данкина дрогнули от этой мысли, и он втянул в себя огромный глоток свежего воздуха, удивляясь, как чудесен был мир этим прекрасным утром.

Корабельная рында отбила склянки, отмеряя, что прошло ещё полчаса, и сэр Данкин снова обернулся посмотреть на разгорающийся рассвет. Земля ближе к порту, всё ещё окутанная синеватой тенью, начинала становиться всё более заметной, когда солнце начало подниматься над гранью мира. Прошло совсем немного времени, прежде чем Аэрли начал различать детали, и он почувствовал что-то похожее на сожаление. Пройдёт час, и его тихие шканцы будут оккупированы людьми, а через несколько часов после этого, «Судьба» снова станет заложницей земли и её якоря.

И останется таковой в течении следующих трёх пятидневок… или даже дольше, если окажется, что пассажиру Аэрли потребуются услуги его корабля или его морских пехотинцев.

«Не будь глупцом», — сказал он строго сам себе. — «Как ты знаешь, это вовсе не твой корабль. Король Кайлеб любезно одолжил его тебе, и даже платит за то, чтобы ты командовал им, но взамен ожидает, что ты будешь изредка выполнять для него странные поручения. Возможно, кажущимися тебе неразумными, но какие уж есть».

Он снова улыбнулся, а затем повернулся, чтобы посмотреть на вахтенного гардемарина, стоящего у выбленок правого борта, чтобы дать своему капитану возможность побыть одному на наветренной стороне палубы.

— Мастер Аплин-Армак! — позвал он.

— Да, сэр?

Гардемарин бросился по настилу палубы почти рысью, и Аэрли подавил желание покачать головой от давно знакомого удивления. Юный Гектор Аплин был самым молодым из гардемаринов «Судьбы», но всё же пятеро остальных, включая парней, не меньше, чем на шесть лет старше его, подчинялись ему почти автоматически. К его чести, он, казалось, совершенно не знал об их отношении. Разумеется, это было не так, что только заставляло Аэрли думать о нём ещё лучше. Мальчику, которому только что исполнилось двенадцать лет, было нелегко противостоять соблазну заставить плясать под свою дудку семнадцати и восемнадцатилетних, но это было именно то, что делал гардемарин Аплин.

То есть, конечно, он был не просто «гардемарин Аплин». Теперь юношу было правильно называть «Мастер гардемарин, Его Милость Герцог Даркосский, Гектор Аплин-Армак».

В случае Аплина, король Кайлеб использовал древнюю, чисто черисийскую традицию. Насколько знал Аэрли, никакое другое государство на всём Сэйфхолде не практиковало принятие простолюдинов в члены королевского дома в знак признания выдающихся заслуг перед Короной и королевским домом. Такая милость могла быть жалована только простолюдинам («Как было с титулом Острова Замка́ несколько поколений назад», — подумал Аэрли), и они становились членами королевского дома во всех смыслах. Единственное ограничение заключалось в том, что они и их дети стояли вне линии наследования. В остальном же, юный Аплин-Армак превалировал на всеми остальными аристократами, за исключением столь же юного герцога Тириенского, а все дети, которые когда-нибудь могли у него появиться, так же были бы членами королевского дома.

Сам Аэрли чувствовал полную уверенность, что мальчишка был в восторге от того, что его вернули на море так быстро, как это было возможно. По флотской традиции, старший офицер никогда не использовал титул младшего офицера, если младший офицер, о котором шла речь, был пэром королевства, чей титул обладал приоритетом над титулом упомянутого старшего офицера. Вместо этого использовалось его звание, а поскольку титул молодого Аплин-Армака обладал приоритетом над титулами всех офицеров королевского флота — включая Верховного Адмирала Острова Замка́ — это позволяло ему довольно легко вернуться к именованию его просто «Мастер гардемарин Аплин-Армак», что должно было стать огромным облегчением.

Конечно, на чисто общественных мероприятиях правила были другими. Поэтому, вероятно, было хорошо, что у экипажа королевского корабля было не очень много возможностей для общения на берегу. И Аэрли намеревался проследить, чтобы при проведении этих редких общественных мероприятий герцог был как можно более загружен на борту корабля.

Можно сказать, давайте пощадим парнишку до тех пор, пока ему не исполнится четырнадцать. Самое меньшее, что мы можем сделать, это дать ему время закончить обучение правильным манерам поведения за столом, прежде чем он столкнётся за ним с другими герцогами и принцессами.

Что оказалось одной из тех вещей, которым Аэрли лично обучал подростка.

Аплин-Армак наконец пересёк палубу и коснулся левого плеча, отдавая уставное приветствие. Аэрли серьёзно ответил тем же, а затем дёрнул головой в сторону неуклонно приближающейся земли.

— Спуститесь вниз, будьте любезны, Мастер Аплин-Армак. Передайте мои комплименты графу и сообщите ему, что мы войдём в гавань Хант по расписанию.

— Так точно, сэр!

Аплин-Армак снова отсалютовал и направился к кормовому люку.

«Он двигается не как все двенадцатилетки», — подумал Аэрли. Может быть, это было одной из причин, по которой более взрослые гардемарины смогли так легко признать его равным себе. Аплин-Армак был хрупко сложенным пареньком, которому никогда не предстояло стать высоким или полным, но он, казалось, не задумывался об этом. Была некая уверенность, чувство знания того, кем он является, не смотря на очевидный постоянный дискомфорт от его высокого дворянского патента. Или, возможно, это было просто от того, что в отличие от других гардемаринов, молодой Аплин-Армак знал, что он больше никогда в жизни не столкнётся с чем-то более худшим, чем то, что произошло с ним на борту КЕВ «Королевская Черис».

«Полагаю», — подумал Аэрли ещё более мрачно, — «что смерть твоего собственного короля у тебя на руках помогает взглянуть на этот мир под совершенно другим углом».

Мужчина, который всё ещё думал о себе, как о полковнике королевской черисийской морской пехоты Ховерде Брейгате, а не как о графе Ханте, стоял у фальшборта «Судьбы», в то время как капитан Аэрли осторожно вёл своё судно через переполненные воды гавани. Обычно это не составляло серьёзной проблемы, но сейчас, насколько мог сказать Брейгат, каждый квадратный ярд акватории гавани был занят небольшими парусными и гребными шлюпками, баркасами, яликами или плотами… и с каждого из этих ветхих судов неслись приветствия и крики жителей Ханта.

— Они, кажется, счастливы видеть вас, милорд, — заметил Робейр Макелин, четвёртый лейтенант «Судьбы». Будучи самым младшим по званию офицером Аэрли, Макелин был назначен помощником Брейгата, пока он находился на борту корабля. Во многих отношениях он был очень представительным молодым человеком, хотя Брейгат не мог полностью избавиться от подозрения, что Макелин был из той породы людей, которые постоянно следили, насколько начальство к ним благосклонно.

— Хотелось бы верить, что это была добровольная демонстрация их глубокой привязанности ко мне и моей семье, — сухо ответил недавно признанный граф, говоря чуть громче обычного, чтобы его можно было услышать сквозь шум голосов. — С другой стороны, у меня было достаточно сообщений и докладов о том, что делал Мантейл, находясь здесь. И, честно говоря, я подозреваю, что они будут так же энергично приветствовать любого, кто заменит жалкую задницу этого ублюдка здесь, в Ханте.

— Вероятно, в этом есть некая доля правды, милорд, — признал Макелин через мгновение.

— Только Шань-вэй знает, насколько это соответствует истине, — прямо сказал Брейгат, предположив, что ему действительно пора начинать думать о себе, как о графе Ханте. — И через несколько месяцев, когда я не смогу волшебным образом исправить всё, что Мантейл смог испортить, я, вероятно, буду намного менее популярен среди моих любимых подданных.

На этот раз Макелин явно не нашёлся, что сказать. Он кивнул самому себе, а затем, с небольшим полупоклоном извинился и откланялся, что-то пробормотав о своих обязанностях. Брейгат — «Нет, чёрт бы тебя побрал, Хант, тупица ты эдакая!» — посмотрел, как он уходит, с некоторым весельем.

«Не захотели рисковать, стоя рядом и соглашаясь со мной, да, мастер Макелин?» — подумал он насмешливо. Затем он повернул голову, когда кто-то другой подошёл к фальшборту и встал рядом с ним, глядя на плотно заполненные людьми воды гавани.

— Доброе утро, Ваша Светлость, — сказал граф, и Гектор Аплин-Армак поморщился.

— Доброе утро, милорд, — ответил он, и Хант хмыкнул, услышав интонацию его голоса.

— Всё ещё продолжаете ощущать неудобство, не так ли, Ваша Светлость?

— Милорд? — Аплин-Армак посмотрел на него, и Хант усмехнулся снова, на этот раз громче.

— Титул, парень, — сказал он через мгновение, достаточно тихо, чтобы быть уверенным, что никто больше не услышал такого неформального обращения. — Он раздражает, правда? Кажется, что он должен принадлежать кому-то другому?

Гардемарин продолжал пристально смотреть на него несколько мгновений. Ховерд Брейгат не был уж слишком высоким, но он был очень мускулистым, подтянутым мужчиной, отдавшим службе в морской пехоте почти двадцать лет. По сравнению с хрупко сложенным мальчиком рядом с ним, он был плотным и коренастым, и он заметил волну эмоций, мелькнувшую по лицу Аплина-Армака. Затем гардемарин кивнул.

— Да, милорд, — признал он. — Капитан Аэрли работает надо мной, но во всей моей семье никогда не было ни одного титулованного дворянина. Даже простого рыцаря, насколько мне известно! Что я могу знать о том, как быть «герцогом королевства»?

— Должно быть, чуть меньше, чем я знаю о том, как быть графом, — сказал Хант с ухмылкой. — А это значит, честно говоря, ни одной Шань-вэй-её-задери вещи.

— Даже меньше этого, — сказал ему Аплин-Армак с кривой улыбкой.

— Что же, я полагаю, мы оба просто должны привыкнуть к этому, Ваша Светлость, — Хант посмотрел через плечо на несколько потрёпанную набережную городка. В последней битве против покинутых наёмников Мантейла было спровоцировано довольно много поджогов, и обгорелые стены по крайней мере полудюжины складов стояли разрушенными и обугленными под утренним солнцем.

«Ещё одна вещь, которую нужно восстановить», — подумал он.

— Но, по крайней мере, вы всегда знали, что вы являетесь наследником, милорд, — заметил Аплин-Армак, и Хант кивнул.

— Да, знал. Но, честно говоря, я никогда не ожидал, что все пять братьев и сестёр, которые находились между мной и титулом умрут. Никогда этого не хотел, если уж на то пошло. — Он покачал головой с угрюмым выражением лица. — Я никогда не мог убедить этого идиота Мантейла, что я не хочу этого проклятого графства. Я думаю, именно поэтому он так старался меня убить, даже после того, как Церковь отдала графство ему. Он никогда не понимал, что единственная причина, по которой я оспаривал его притязания, заключалась в том, что я просто не мог стоять и смотреть, как кто-то вроде него разрушает всё это. Именно на это он потратил последние пару лет, когда уже всё было сказано.

Гектор Аплин-Армак засомневался, что найдётся много людей, которые могли бы поверить графу, что он никогда не хотел этого титула. С другой стороны, Аплин-Армак поверил ему.

— Милорд, я помню, что однажды сказал мне король — я имею в виду, король Хааральд, — сказал он бородатому с проседью ветерану, стоящему рядом с ним. — Он сказал, что на самом деле существует всего два вида офицеров — или дворян. Первые чувствуют, что весь остальной мир должен им что-то из-за того, кем они являются; вторые чувствуют, что они должны всему остальному миру из-за того, кем являются они. Я знаю, к какому типу относился Его Величество. И я думаю, что вы того же сорта.

— Это комплимент, который я буду ценить, Ваша Светлость, — сказал Хант, оглядываясь на юношу с серьёзным лицом, стоявшего рядом с ним. — И если вы простите мне мои слова, то, думаю, я знаю, каким будете вы.

— Во всяком случае, я хочу попробовать, — ответил Аплин-Армак. — И у меня был хороший, нет, отличный, пример.

— Да. У вас был такой пример, — согласился Хант, и на одно мгновение он решил, что все надлежащие правила, которые он и молодой Аплин-Армак всё ещё учили, могут идти в Ад. Он протянул руку, обхватив ей прямые, тонкие плечи, и они вдвоём встали рядом, глядя на приветствующие, галдящие лица безымянных подданных, которым он был так обязан.

VII Королевский Дворец, Город Теллесберг, Королевство Черис

— Ну, Мерлин, что интересного ты видел в последнее время?

Король Кайлеб ухмыльнулся, стоя вместе со своим личным телохранителем на балконе дворца, над которым опускалась ночь. Кайлеб часто обедал в своих покоях, и его камердинер, Галвин Дейкин, только что закончил контролировать уборку остатков ужина со стола. Он должен был скоро вернуться, чтобы наблюдать за подготовкой отхода Кайлеба ко сну. Ни Кайлеб, ни его отец никогда не видели причин, чтобы содержать армию личных слуг, подобно некоторым другим правителям, особенно материковым, которые требовали исполнять каждое их желание, но Дейкин был с Кайлебом с самого детства. Отучить его от привычки убеждаться, чтобы «молодой мастер» почистил зубы перед сном, было гораздо более трудной задачей, чем такая безделица как схватка с «Группой Четырёх»!

В общем, Кайлеб с досадой покачал головой, и глубоко, полной грудью, вздохнул, пока он и Мерлин смотрели на столицу. Чтобы не происходило в Храме, и чтобы не происходило на дипломатических приёмах по всему Сэйфхолду, набережная Теллесберга была разворошённым ульем. Уничтожение вражеских флотов освободило торговые корабли, которые простаивали в порту, стоя у причалов и на якорях, ожидая пока закончится война. Сейчас их владельцы носились как безумные, чтобы поскорее вернуть их обратно в море с грузами, которые скопились на теллесбергских складах. — «И мысль о том, что порты Хевена и Ховарда могут быть закрыты для них, несомненно занимала определённое место в их головах», — подумал Мерлин. Они хотели, чтобы их грузы были выгружены, проданы и оплачены прежде, чем будет объявлено о каком-либо эмбарго.

«Будет интересно посмотреть, насколько точны прогнозы Хоусмина в части торговли», — подумал он.

— На самом деле, я видел довольно много «интересных вещей», — сказал он вслух мягким тоном. — Я планирую написать о большинстве из них Бинжамину. Предполагаю, что тебе нужна выжимка?

— Ты правильно предполагаешь.

Кайлеб повернулся, облокотившись на балконную балюстраду, бывшую ему по пояс, и посмотрел на Мерлина. Он никогда не слышал ни о Само-Наводящихся Автономных Разведывательных и Коммуникационных платформах, ни о почти микроскопических пассивных датчиках, которые мог развернуть СНАРК. Но, как и его отец до этого, он стал полагаться на точность «видений» Мерлина. Но, в отличие от большинства из той горстки людей, которые знали об этих видениях, Кайлеб практически точно знал, что в них нет ничего особенно «чудесного», хотя всё равно оставалась маленькая проблема, заключавшаяся в том, что они нарушали «Запреты Чжо-чжэн», как объяснил Мерлин. Что, чудесные они или нет, делало их — и Мерлина — исчадиями ада в глазах Инквизиции.

Продолжить считать помощь Мерлина и дальше приемлемой, после того, как вскрылся этот незначительный факт, было не самой простой вещью, которую Кайлеб Армак делал в своей жизни, но он, как и его отец, был не склонен оглядываться назад и пересматривать уже принятые решения.

— С чего бы ты хотел, чтобы я начал? — вежливо поинтересовался Мерлин.

— Ну, я полагаю, ты мог бы начать с королевы Шарлиен. Если, конечно, нет чего-то более интересного, о чём ты хочешь мне рассказать.

Выражение лица Кайлеба было почти таким же язвительным, как и его тон, и Мерлин усмехнулся. Политический это был брак или нет, но Кайлеб заметно нервничал, думая о реакции чизхольмской королевы на своё предложение. А то, что он ни разу не видел её портрета, казалось, не делало бабочек в его животе меньше или ведущими себя лучше.

«Он действительно очень молод для правящего короля, ведь так»? — подумал Мерлин. Затем его усмешка увяла. — «И он ужасно молод для того, чтобы заключить хладнокровный политический брак. Хотя, думаю, он будет приятно удивлён, когда наконец-то увидит её».

— На самом деле, — сказал он, — я думаю, что она очень внимательно рассматривает эту идею. И даже вполне благосклонно, подозреваю, хоть она сейчас и держит карты очень близко к своей блузке. Так или иначе, она пока не объявляла о своём решении открыто, и даже не говорила о нём Зелёной Горе, а он ей почти как отец. Она проводит довольно много времени в своём кабинете, читая твои письма. И, — сапфировые глаза Мерлина сверкнули, — она довольно много времени проводит, глядя на тот портрет, что мы послали вместе с ними.

— О, Боже! — закатил Кайлеб глаза. — Я знал, что не должен был позволять тебе и Рейджису уговорить меня послать эту вещь. Если она примет то абсолютно бессмысленное выражение за точное отражение моих умственных способностей, она побежит прочь так быстро, как только сможет — вероятно, ещё и крича на бегу!

— Чушь! — живо возразил Мерлин. — Я думаю, что сходство передано очень хорошо. Хотя я, конечно, не молодая и красивая принцесса.

«По крайней мере, уже не сейчас», — добавил он про себя. — «Но поверь мне, Кайлеб. Ты явно не лучший судья, в том, как женщина может реагировать на этот портрет. И это даже не очень преувеличенно».

— Ты говоришь она красива? — несмотря на легкомысленный тон Кайлеба, Мерлин знал, что вопрос был более серьёзным, чем хотел признать молодой король, и он решил сжалиться над молодым человеком.

— Если на чистоту, я бы не сказал, что она «красивая», Кайлеб. Она чрезвычайно привлекательная молодая женщина, и я очень сомневаюсь, что какой-нибудь мужчина мог бы придраться к её фигуре или тому, как она себя преподносит. Но даже если она не красива, у неё есть нечто гораздо более ценное: ум и характер. Поверь мне, это не красивая маленькая куколка. Я сильно подозреваю, что большинство людей быстро забывают, что она не красива после того, как проведут в её компании достаточно времени. И, так же как это верно сейчас, это будет так же верно, когда она состарится.

— В самом деле? — что-то в голосе Мерлина сказало Кайлебу, что он был полностью откровенен, и что король, соответственно, чуть ослабил свою внутреннюю защиту. — Это действительно правда, Мерлин? Ты не пытаешься просто успокоить меня на этот счёт?

— Это правда, Кайлеб. На самом деле, опираясь на то, что я знаю о Шарлиен, она, вероятно, наилучший выбор, который ты мог сделать. О, я думаю, что Рейджис скорее всего прав, когда говорит, что тебе не нужно брать её в жёны для того, чтобы Чизхольм вступил в союз с Черис. Правда в том, что ни у одного из вас нет другого выхода, и, я уверен, что эта логика столь же понятна Шарлиен и её советникам, как тебе и Рейджису.

— Причём я думаю, что он неправ в своих доводах насчёт того, что ты не должен спешить брать на себя обязательства, потому что твоё… положение завидного жениха, скажем так, это ценная дипломатическая карта. Это было бы правдой при нормальном курсе политики, но в данном случае, и полностью игнорируя тот факт, что тебе нужно как можно скорее произвести на свет наследника, кого бы ты взял в жёны? Дочь Гектора Айрис? Она, вероятно, почти такая же умная, как Шарлиен, и стала бы потрясающей королевой для Черис, но, в конечном итоге, ты бы не смог уберечь свой кубок с вином от яда. Может старшая дочь Нармана, принцесса Мария? Она тоже умна, хотя и не настолько, как Шарлиен или Айрис, но она также чрезвычайно привязана к отцу. Если окажется так, что ты снесёшь ему голову, она не простит тебе этого. И, честно говоря, я не думаю, что тебе понадобится династический брак, чтобы удержать Изумруд в узде после завоевания.

— После завоевания, — повторил Кайлеб. — Мне нравится, как это звучит, даже если я подозреваю, что все выказывают слишком много уверенности в нашей способности победить Нармана в любое время, когда нам это понравится. Но, вернёмся к Шарлиен…?

— Я просто говорю, что тебе нужно понять, что эта молодая женщина может предложить очень многое, если ты будешь достаточно умён, чтобы сделать её своим партнёром, а не только женой. Из всего того, что твой отец когда-либо говорил мне о твоей матери, я думаю, что у них, вероятно был именно такой брак, который тебе нужно постараться повторить, если она скажет «да». Не делай ошибки, думая, что это простая сделка, чтобы придать официальный статус союзу, Кайлеб. Прислушайся к этой женщине. Несмотря на то, кем она родилась, никто не передал ей трон, и из всего того, что я смог увидеть, никто не ожидал, что она его сохранит. Но она всё ещё на нём, а люди, которые думали, что смогут контролировать её или узурпировать её трон — нет. Она — огромная сила со своими собственными правами, даже если «Группа Четырёх» сделала ошибку, посчитав её и всё её королевство лёгкой добычей, и я думаю, что ваши враги найдут вас вместе гораздо более опасной комбинацией, чем по отдельности.

— Это именно то, на что я надеюсь, — тихо сказал Кайлеб.

— Ну, очевидно я не могу сказать наверняка, но будь я игроком, я бы сказал, что шансы на то, что она согласится — хорошие. На самом деле, это имеет смысл во многих отношениях, и даёт ответ на вопрос, будут ли Черис и Чизхольм серьёзно относиться к союзу между ними.

— И раздавит песчаную личинку, лежащую между нами. — Голос Кайлеба стал намного жёстче, чем до этого. — Я тоже хочу этого, Мерлин. Я так сильно хочу этого, что могу ощутить её вкус.

— Даже больше, чем ты хочешь приструнить Изумруд? — спросил совершенно нейтральным тоном Мерлин, и Кайлеб рассмеялся.

— Всё так, я хочу приструнить Изумруд. По многим причинам. Я не забыл, кто помог Кельвину нанять убийц, которые пытались убить меня. И, глядя на это с точки зрения логики, Изумруд для нас гораздо ценнее… и гораздо более опаснее, как отправная точка для будущих атак против нас. Не говоря уже о том, что Изумруд, в отличие от Корисанда, очень естественно и аккуратно попадает в сферу нашего развития и торговли. Но, судя по тому, что сказал ты, и что сказали нам шпионы Бинжамина, Гектор всегда был главной движущей силой, действующей против нас.

— Я бы не заходил так далеко, — сказал Мерлин. — Я признаю, что он гораздо более хладнокровный и амбициозный, чем Нарман. Вообще-то, он, во многих отношениях, странный человек. Если говорить про внутреннюю политику, про него можно подумать, что он безжалостный тиран; он не потерпит никакого вызова своей власти, и он вовсе не прочь… твёрдо придерживаться этой позиции, но он управляет своим народом действительно хорошо. Не делай ошибки, думая, что он не очень популярен среди своих людей, Кайлеб. Но когда дело доходит до политики внешней — это совершенно другой человек, который движим амбициями и он не видит абсолютно никаких причин беспокоиться о таких мелочах, как мораль.

— Честно говоря, я думаю, что большинство враждебности Нармана по отношению к Черис всегда были связаны с тем, что он изучал историю. Он знает, что Черис на протяжении веков неуклонно расширяется в его направлении, и не хочет быть ещё одной поглощённой территорией. Но никогда не стоит недооценивать этого человека. Я не думаю, что по природе он такой же хладнокровный, как Гектор, и его «амбиции» всегда были более скромными и прагматичными — и, в большинстве случаев, вероятно, более оборонительными — чем у Гектора. Но он способен быть таким же безжалостными и хладнокровным, вне зависимости от того, такой ли он на самом деле. А ещё он гораздо более умный, чем большинство людей — включая, я думаю, и твоего отца — которые когда-либо давали ему в долг. На самом деле, я считаю, что во многих отношениях он с самого начала играл и манипулировал Гектором. Я рассказывал тебе о его разговоре с Сосновой Лощиной насчёт его территориальных амбиций на после войны. Это был самый ясный — и самый точный — анализ настоящих целей «Группы Четырёх», который я когда-либо слышал. Этот человек точно знал, что он делал, и то, что он не хотел этого делать — или, по крайней мере, не с Гектором во главе — не помешало ему разыграть все возможности, которые он сумел найти.

— О, я не собираюсь недооценивать Нармана, уверяю тебя. Я подозреваю, что он использовал этот образ «толстого, ленивого гедониста», чтобы обмануть множество людей. На самом деле, я думаю, ты прав — до какой-то степени, по крайней мере, ему удалось ввести в заблуждение даже отца. А это, поверь мне, было очень нелегко сделать. Но, как ты только что заметил, он действовал более от обороны, по крайней мере, так он это видит. И давай будем честны — он прямо на нашем заднем дворе. Если виверне лететь по прямой — это менее семисот пятидесяти миль от Восточного мыса до Эрейсторской бухты, но более пяти тысяч миль, если считать от Восточного мыса до Менчира. А это значит, что Нарман имеет законный интерес — неизбежный законный интерес — в том же районе, что интересует и нас. А Гектор — нет. Как ты говоришь, он пошёл на это исключительно из амбиций и жадности. Он хочет, чтобы наша торговля увеличила его собственную военную мощь, и то, о чём он думает — это Корисандийская Империя, простирающаяся от Таро до Чизхольма.

— Ну, нам, конечно, не нужна Корисандийская Империя, «простирающаяся от Таро до Чизхольма», правда? — пробормотал Мерлин, и Кайлеб снова рассмеялся, на этот раз чуть менее резко.

— По крайней мере, мои амбициипроисходят из самообороны, Мерлин! И если мы всерьёз задумываемся о том, как удержать Церковь — или «Группу Четырёх», если в этом есть какая-то разница — то нам понадобятся все рабочие руки и ресурсы, до которых мы сможем дотянуться. Само собой разумеется, мы не можем позволить себе такую вещь, как оставить внутри нашего оборонительного периметра кого-нибудь из сильных потенциальных союзников Церкви.

— Нет, ты не можешь этого сделать, — согласился Мерлин.

— Что возвращает нас к тому, что задумал Гектор. Произошли ли какие-либо существенные изменения?

— Нет. — Мерлин покачал головой. — Единственное реальное изменение заключается в том, что епископ-исполнитель Томис сдался и согласился подписать первую волну аккредитивов из своих собственных средств. Ну, если быть точным, я полагаю, из средств архиепископа Бориса. Но Томис прав. Не может быть такого, чтобы архиепископ не поддержал его в этом, а Рейминд прав насчёт «Группы Четырёх». Церковь не может прямо финансировать Гектора, но я начинаю думать, что они более близки к мысли о том, чтобы официально признать это, чем мы предполагали. Но чтобы не делала Церковь, «Рыцари Храмовых Земель» будут готовы подписать столько аккредитивов, сколько захочет Гектор. Или Гектор выигрывает, и тогда с их точки зрения каждая марка будет потрачена не зря. Или Гектор проигрывает — в этом случае мы побеждаем Корисанд, и тогда большинство этих аккредитивов превращается в макулатуру, и в конечном итоге не стоят и сотой их части.

— Это звучит похоже на них, — кисло согласился Кайлеб, затем повернулся к перилам, наклоняясь вперёд и опираясь на них сложенными руками.

Пока они говорили окончательно опустилась ночь, и Теллесберг, как и любой другой сэйфхолдийский город, был убого освещён, особенно по стандартам того мира, в котором родилась Нимуэ Албан. Единственными источниками света были горящее дерево, воск или масло, и большая часть города была неразличимой тёмной массой. Только район набережной, где при свете фонарей продолжали лихорадочно трудиться грузчики, можно было с натяжкой назвать хорошо освещённым.

— Мне не нравится гибкость Гектора, — сказал король через мгновение. — Он и Тартарян правы насчёт того, как много откусит Корисанд. Если это превратится в обычную наземную войну, мы можем завязнуть там на годы, не смотря на все наши преимущества. И если это произойдёт, кто-то вроде Гектора захочет выяснить, как воспроизвести почти все эти преимущества, что в конце концов сделает всё это ещё более кровавым.

— Ты всегда можешь рассмотреть дипломатическое решение, — заметил Мерлин. — Он упорно работает над тем, чтобы построить сопоставимый военно-морской флот, а его литейные заводы со дня на день собираются начать в полном объёме производство современной артиллерии. Но правда в том, что у Черис такая фора, что даже при поддержке Церкви он долгое время не сможет превратиться в реальную угрозу. Особенно, если мы будем пристально следить за ним, и ты будешь готов сократить его военно-морскую мощь, если она начнёт казаться угрожающей.

— Забудь об этом, — фыркнул Кайлеб. — Мой Дом долго помнит оскорбления и врагов, Мерлин. Я подозреваю, что Гектор помнит об этом ещё дольше. Кроме того, даже если бы я захотел зарыть топор войны между нами, он бы никогда в это не поверил. Точно так же, как я никогда бы не поверил, если бы этого захотел он. И я не собираюсь оставлять его у себя сзади, особенно с современным флотом, в то время как «Группа Четырёх» работает над тем, чтобы убедить все крупные государства Хевена и Ховарда напасть на нас спереди! Я могу согласиться позволить ему отречься от престола и… дать новое место жительства ему и всей его семье. Ты конечно понимаешь, что мне ненавистна мысль отказаться от вида его головы на пике на стене его собственного дворца, но я хочу увязнуть в трясине Корисанда не больше, чем кто-либо ещё, поэтому, если есть другой способ вытолкнуть его из этой «кухни», я, вероятно, соглашусь на это. Но это всё, на что я готов растянуть своё прощение. Если это означает рисковать осложнениями в долгой войне, то так тому и быть. Я рискну дать «Группе Четырёх» немного времени, прежде чем я позволю Гектору, или кому-нибудь ещё, взойти на трон вслед за мной.

Последняя фраза прозвучала голосом человека, приносящего торжественную клятву, и Мерлин кивнул. Правда заключалась в том, что он был полностью согласен с Кайлебом в том, что беспокоило Гектора.

— Если это то, что ты хочешь сделать, Кайлеб, тогда, я думаю, тебе нужно выяснить, как действовать против него так быстро, как только ты можешь, — сказал он. — Если Шарлиен думает так, как, я думаю, она думает, и если она так же решительно относится к твоим предложениям, как и к другим своим решениям, то вероятно мы найдём Чизхольм ещё более готовым действовать против Корисанда, чем готов ты сам. Но Тартарян тоже прав. Даже с Чизхольмом, я не вижу никакого способа, с помощью которого ты можешь осуществить более одной наступательной операции через море за раз. Во всяком случае, если наступление, о котором идёт речь, связано с армиями.

— Что возвращает нас обратно к Нарману, — согласился Кайлеб. Он задумчиво поджал губы, а затем выпрямился.

— Я знаю, что это могло бы вызвать у Бинжамина апоплексию — он не доверяет Нарману настолько далеко, насколько он может плюнуть, — но, честно говоря, я бы предпочёл дипломатическое решение с ним, чем с Гектором. В любом случае он достаточно близко, а Изумруд достаточно мал, так что мы почти наверняка раздавим его, если ему опять захочется приключений.

— В самом деле? — Это был первый раз, когда Мерлин услышал, что Кайлеб просто упомянул о возможности какого-либо урегулирования конфликта путём переговоров, когда речь шла об Изумруде.

— Не пойми меня неправильно, — сказал Кайлеб более мрачным тоном. — Я планирую присоединить Изумруд к Черис. Нарман, наверное, беспокоился об этом всё время, но правда в том, что с любой точки зрения, особенно стратегической, мы не можем позволить себе оставить Изумруд независимым. Единственный настоящий вопрос заключается в том, как мы изменим этот статус. Учитывая то, что Нарман был просто участником, была ли это его идея или нет, я точно готов сделать это трудным путём, если так будет нужно. С другой стороны, идея увидеть его голову на пике увлекает меня меньше, по сравнению с идеей увидеть там голову Гектора.

— Из того, что я увидел в недавних разговорах Нармана, я не слишком уверен, что он знает об этом тонком различии, — заметил Мерлин.

— Что, в данный момент, меня нисколько не беспокоит, — злобно улыбнулся Кайлеб. — Если ты позволишь мне сказать, чем больше он заботится о своей голове сейчас, тем больше вероятность, что он будет… предрасположен к ласковым доводам, когда придёт время. И я хочу, чтобы он чётко понимал, что все выигрышные военные карты в моей руке, а не в его. Если — и обрати внимание, Мерлин, что я говорю если — я в конечном итоге предложу ему какие-то другие условия, кроме безоговорочной капитуляции и вида с эшафота, это не будет разговором двух равных, и я намерен сделать так, чтобы он это ясно понял.

Мерлин просто кивнул. Это была игра, которой Кайлеб научился сидя на плече отца, а Хааральд VII был одним из самых успешных практиков… практической дипломатии, которых когда-либо производил Сэйфхолд. Очевидно, что Кайлеб был намерен продолжить эту традицию. Фактически, его версия дипломатии оказалась значительно более мускулистой и бесцеремонной, чем была у его отца.

«Но», — отметил про себя Мерлин, — «если бы Хааральд оказался в положении Кайлеба, я думаю, он принимал бы такие же решения».

— Подумай обо всём, что ты видел насчёт того, что хотели делать Нарман и, как-там-его, Зестро, — сказал Кайлеб. — Завтра утром мы с тобой сядем с Брайаном, и я скажу ему, что, в конце концов, я решил позволить ему навестить Нармана. Втроём, я уверен, мы сможем придумать подходящий способ, как поддать жара у Нармана на кухне.

VIII Камера Эрайка Динниса и Площадь Мучеников, Храм Божий, Город Зион, Храмовые Земли

Чтобы подняться ноги, Эрайку Диннису, стоявшему на коленях перед простой иконой Лангхорна, пришлось использовать свою трость с серебряным набалдашником в качестве опоры. Повреждённое при падении полтора года назад колено, которое сгибалось с тех пор только наполовину, доставляло ему в последнее время всё больше неприятностей. — «Нет», — подумал он, глядя в своё узкое окно, — «оно привело к проблеме гораздо большей».

Его губы изогнулись в чём-то, что почти могло бы быть улыбкой, когда он отошёл от окна и оглядел маленькую, спартанскую келью, бывшую его домом в течение последних трёх с половиной месяцев. Её голые, необработанные каменные стены, узкое, зарешечённое окно и толстая, надёжно запертая дверь были далеки от роскошных апартаментов, которыми он наслаждался в роли архиепископа Черис, перед его другим, более серьёзным падением. И всё же…

Он повернулся к маленькому столу под единственным окном и устроился в кресле за ним. С тех пор, как он был заключён в тюрьму, единственными книгами для чтения, которые ему были разрешены, была копия Священного Писания и двенадцать толстых томов «Озарений».

Он коснулся золотого скипетра Лангхорна, вытесненного на кожаной, тонкой выделки, обложке Писания. За последние несколько десятилетий, признался он сам себе, он уделял не слишком много времени чтению этой книги.

Возможно, консультировался с ним, когда ему требовался конкретный отрывок для епископского указа. Бегло просматривал в поиске библейской основы для пастырского послания или одной из его редких проповедей. Но он не читал его с тех пор, как получил рубиновое кольцо епископа. Это не имело значения, конечно, он изучал его в семинарии, регулярно проповедовал по нему, когда был младшим священником. Он точно знал, что содержится внутри, разве нет? Конечно, он это знал! Но обязанности епископа, а тем более архиепископа, требовали слишком много ежедневного внимания. У него не было времени читать, а его приоритетами были приоритеты его должности.

«Это отличное оправдание, правда, Эрайк»? — спросил он сам себя, поглаживая кончиком пальца скипетр, который был эмблемой ордена, к которому он принадлежал… пока его не изгнали оттуда. — «Жаль, что ты не уделял ему больше времени. По крайней мере, тогда бы ты был лучше подготовлен к этому моменту».

Но, возможно, в конце концов, это не имело бы никакого значения, потому что и в Писании, и в «Озарениях» предполагалось, что те, кто был призван служить пастухами во имя Господа, будут достойны своего призвания.

А Эрайк Диннис таким не был.

«Интересно, что было бы, если бы Клинтан заставил всех епископов и архиепископов Церкви провести несколько месяцев наедине с Писанием на диете из хлеба и воды»? — возникла у него причудливая мысль.

«Захотели бы, вероятно, не все! Впрочем, у него достаточно проблем с Уилсинном, не хватало ещё добавить к ним целую стаю епископов, которые на самом деле читают Писание».

«Ну, в любом случае, для Эрайка Динниса это уже не будет иметь никакого значения. Слишком скоро он узнает, чего Бог в действительности ожидал от него в своей жизни». — Он был совершенно уверен, что это было не тем, что он бы с удовольствием выслушал, ибо чего бы Бог от него не ожидал, он потерпел неудачу. Потерпел неудачу, как и все люди, которые позволяли себе заявлять, что они говорят от имени Бога, тогда как, на самом деле, они забыли Его.

Диннис сделал всё, что только мог, чтобы исправить свои неудачи, после его падения с вершин власти, но это было ничтожно мало против того, что он должен был делать в течение многих лет. Теперь он знал это. Как знал и то, что хотя обвинения, выдвинутые против него Великим Инквизитором, в каждом конкретном случае были ложными, то, что должно было произойти со всем Сэйфхолдом, воистину было его виной настолько же, как это было виной любого другого живого человека.

К большому его удивлению, единственным архиепископом, посмевшим навестить его с момента его ареста, был Жасин Кахнир, худощавый, почти жилистый архиепископ Ледяного Сердца. В течение многих лет они ненавидели друг друга всей душой, и всё же Кахнир был единственным из его товарищей, вызвавшимся прийти к нему, не устрашившись гнева Клинтана и «Группы Четырёх», чтобы помолиться с Диннисом во искупление его души.

Это было странно. Кахниру было разрешено видеть его всего полдюжины раз, и, в любом случае, ему разрешалось оставаться не более чем на час. И всё же Диннис испытывал огромное успокоение от этих визитов. Возможно, так было потому, что архиепископ был единственным человеком, которого он видел с момента его заточения, который не допрашивал, не угрожал или не изводил его. Он просто был там, единственным представителем из всей иерархии Церкви, который был готов отказаться от своего священнического поста, окормляя душу одного из заключённых Инквизиции.

Его пример устыдил Динниса, в особенности из-за презрения, которое Диннис когда-то испытывал к пастырской «простодушности» подхода Кахнира к его епископским обязанностям.

«Я мог бы чему-то у него научиться, если бы только потрудился слушать. Ну, я всё ещё могу научиться чему-нибудь, ведь Писание учит, что истинное знание и понимание никогда не приходит слишком поздно, чтобы принести пользу человеческой душе».

Он открыл Писание на одном из отмеченных отрывков из девятого стиха пятнадцатой главы Книги Лангхорна.

«Что за польза будет человеку, если он приобретёт всю мощь мира, но потеряет свою душу? И как много он заплатит, сколь много золота он получит, в обмен за свою душу? Поразмышляйте об этом, ибо кто стыдится учений, которые Бог послал через руку мою, того человека я тоже устыжусь в тот день, когда он предстанет перед Богом, который сотворил его, и я не буду ни протягивать руку свою в качестве щита его, ни говорить за него на этом страшном суде».

«Это», — подумал он, — «отрывок, над которым Жаспер Клинтан мог бы с пользой провести в раздумьях несколько часов».

Он переворачивал страницы книги, прислушиваясь к хрустящему шелесту тонкой, дорогой бумаги. В этой книге было так много всего, что ему не хватило бы времени, чтобы обдумать всё, как оно того заслуживало. Но некоторых вещей в ней не было.

Он достиг конца Книги Чихиро. По древней традиции, между Чихиро и началом Хастингса всегда была пустая страница, но в копии Писания Динниса пустой страницы не было. Больше не было, во всяком случае.

Он провёл указательным пальцем по стыку между напечатанными страницами, почувствовав неровность, там, где когда-то была вырвана эта пустая страница, затем глубоко вздохнул и снова закрыл книгу.

Он откинулся на спинку и задумался, получила ли Адора какое-нибудь из его писем. Он думал написать другим своим бывшим друзьям и членам семьи, но решил, что не стоит. Никто из них не решился подражать Кахниру, и никто из них не сказал больше в его защиту. Едва ли это было неожиданно, учитывая выдвинутые против него обвинения и личность его обвинителя, но это не уменьшило его чувства покинутости. Однако, причиной по которой он решил не писать им, было совсем не это.

Бросили они его или нет, они всё ещё были его семьёй, и он знал, что каждое слово в каждом письме, которое он мог написать, будет тщательно изучено инквизицией. Учитывая, что весь Храм охватила почти что паника с тех пор, как новость о сокрушительных морских победах Черис — а в последствии, письмо Стейнейра Великому Викарию — достигла Зиона, Клинтан будет искать новых жертв. Алкать ещё крови, чтобы успокоить своих собратьев-викариев. Диннис не собирался помогать ему представлять других членов своей семьи на эту роль, просто из-за какого-то неосторожного слова, какой-то фразы, которая могла быть вырвана из контекста, из его письма.

Но он надеялся, что, хотя бы одно из его писем дошло до Адоры. Он сомневался, что хоть одно из них дошло, независимо от того, что ему могли обещать Инквизиторы. В конце концов, какое обещание могло быть обязательным перед еретиком-вероотступником? Человеком, который был осуждён — а Диннис был осуждён задолго до любого официального процесса — за продажу своего покровительства самому отродью Шань-вэй? Преднамеренно лгавшего Совету Викариев и Великому Инквизитору, чтобы скрыть свои грехи и ещё больше грехов, практикуемых еретиками и богохульниками его падшего архиепископства? С какой стати любое из его писем должно было дойти до кого-то?

Они взяли их все, наверное, чтобы вручить их адресатам и как-то использовать против него, или просто избавиться от них, так и не передав. И они не давали ему бумаги ни для чего, кроме как написать эти письма. Но они так и не поняли, что у него был другой источник бумаги. Ещё они так и не заподозрили, что Жасин Кахнир был не просто посетителем. Архиепископ Ледяного Сердца очень тихо вызвался передать его сообщения.

Сперва Диннис заподозрил какую-то сложную ловушку, организованную Инквизицией. Эта мысль задержалась, наверное, секунд на тридцать, прежде чем он понял, насколько она абсурдна. Потом он начал беспокоиться о том смертельном риске, на который Кахнир пошёл ради него, и он повернулся к архиепископу с улыбкой, которая, как он надеялся, сказала ему, какое невыразимое чувство благодарности он почувствовал.

Но затем, когда он изучал Писание свежим взглядом, и особенно, когда он внимательно изучил разделы «Озарений», написанные Великим Викарием Эврихардом, он понял, что это было не так просто. Не просто проблемой переноса Кахниром писем, которые могли как-то служить собственным потребности или целям Динниса.

Великий викариат Эврихарда был недолгим, и когда Диннис тщательно обдумал его небольшой вклад в «Озарения» с точки зрения своего нынешнего тяжёлого положения, он точно понял, почему так случилось.

Святой Эврихард не мог быть желанным гостем в коридорах власти Храма. Было очевидно, что он понятия не имел, как играют в эту «игру», и, было столь же очевидно, что его усилия по реформации в изобилии наделили его опасными врагами. Более того, Диннис заподозрил, что большая часть ненависти Клинтанов по отношению к семье Уилсинн была просто устоявшимся поведением и начиналась со времён великого викариата Эврихарда Справедливого.

И, когда он прочитал вековой давности слова Святого Эврихарда и вспомнил ясноглазую приверженность и веру далёкого внука давно умершего Великого Викария, Пейтира, он осознал нечто, чего у него самого никогда не было. То, в чём он отчаянно нуждался. И с этим осознанием он понял, что ему действительно нужно послать два письма. Два письма, которые Инквизиция не должна была даже увидеть. И он нашёл бумагу для писем в самом Писании. Он не верил, что Бог или Архангел Лангхорн обидятся на него за такое его использование, с учётом той цели, ради которой она потребовалась.

Кахнир слегка вздрогнул, когда Диннис передал ему плотно сложенный лист бумаги, когда они пожали друг другу руки в приветствии при его следующем визите. Диннис был уверен, что увидел, как напряглись его лицевые мышцы, увидел внезапный отблеск тревоги в глазах Кахнира, но всё что сделал архиепископ — незаметно засунул записку в карман своей рясы.

Несмотря на всё, что произошло, Диннис не боялся, что Кахнир мог передать его записку в руки Инквизиции, или предать его доверие. Нет. Здесь, в самом конце своего жизненного пути, Эрайк Диннис наконец-то осознал обязанности своего поста, и ночью он помолился, чтобы Жеральд Адимсин и Пейтир Уилсинн прислушались к его последним указаниям, которые он им послал.

Это было очень немного, но после всего, после той жизни, которую он потратил так расточительно, это было единственной вещью, которую он мог сделать.

Он сложил перед собой руки, упираясь в них лбом в безмолвной молитве. Он не знал, как долго сидел так, молясь, прежде чем неожиданный громкий «крак» замка в двери его камеры выдернул его из состояния медитации.

Он медленно выпрямился, со всем достоинством, на которое был способен, и повернулся лицом к двум старшим священникам в отмеченных мечом-и-пламенем фиолетовых облачениях Ордена Шуляра. У каждого из инквизиторов был совершенно чёрный орарь и перчатки палачей, а глаза их были безжалостны и холодны. Полдюжины Храмовых Гвардейцев стояли позади них с ничего не выражающими лицами, скрывая всё, что они могли чувствовать, но не было никаких сомнений в том, что каменные взгляды инквизиторов выражали удовлетворение и ледяную ненависть.

— Время пришло, — ровным голосом сказал ему старший из них, и он кивнул головой.

— Да, пришло, — ответил он со спокойствием, поразившим даже его самого. Он подумал, что, возможно, увидел удивление, мелькнувшее в глазах шуляритов, и эта вероятность принесла ему странное удовлетворение.

Один из гвардейцев шагнул вперёд с тяжёлыми кандалами. Его глаза смотрели неохотно, почти с извинением, и Диннис посмотрел на старшего инквизитора.

— Это действительно необходимо? — спросил он.

Инквизитор смотрел на него несколько долгих, напряжённых мгновений. Затем он медленно покачал головой.

— Благодарю вас, — сказал Диннис, и опираясь на трость шагнул вперёд, заняв своё место в центре квадрата из гвардейцев. Это было совсем не то, как если бы он каким-то чудесным образом спасся и избежал своей судьбы просто потому, что ему не сковали руки. «Кроме того, должно же было учитываться… соглашение, которое он заключил с Клинтаном, верно»?

— Мы можем идти, отче? — спросил он, оглядываясь на старшего инквизитора.

«Это было прекрасное утро», — подумала белошвейка, которую звали Эйлиса. — «Чуть более прохладное, как это обычно бывает в мае здесь, в Зионе, с порывами ветерка с озера Пей, но наполненное солнечным светом».

Огромная, великолепная Площадь Мучеников была пропитана этим богатым, золотистым сиянием, а звуки утреннего города были спокойны и приглушены. — «Даже птицы и виверны кажутся подавленными и притихшими», — подумала она.

Но, почти наверняка, это было только в её воображении. Крылатые Божьи создания понятия не имели о том, что должно было произойти в это прекрасное весеннее утро. А если бы могли, то улетели бы так быстро, как только могли.

В отличие от них, Эйлиса точно знала, что произойдёт, и от этого её начинало подташнивать, а мышцы живота свело от напряжения. Анжелик была права насчёт того, каким ужасным должен был стать этот день, но Эйлиса намеревалась выполнить то, что она сказала. Она должна была быть здесь, как бы ужасно не было.

Толпа была огромной, заполняя добрую половину обширной площади перед возвышающейся колоннадой Храма.

Она пыталась понять, какое настроение было у толпы, но не могла.

Некоторые — многие из них — как и она сама молчали, стояли, ожидая, закутавшись в свои куртки и шали. Другие болтали друг с другом, как будто это должно было быть какое-то спортивное событие, но сама эмоциональность их болтовни, их улыбки, говорила об обратном. Но были там и другие, те, кто ждал в безмолвном предвкушении, подпитываемые яростью и воодушевлённые дикой жаждой Церковного правосудия.

«Правосудие», — подумала она. — «Это не было бы правосудием, даже если бы он в действительности сделал то, в чём его обвинили!»

Внезапный переполох послужил ей предупреждением, и она, закусив нижнюю губу, увидела, как процессия, состоящая из гвардейцев, инквизиторов, и, конечно же, жертвы, появилась на ступенях Храма и начала спуск к помосту, который возвели так, чтобы зрители были уверены, что они не пропустят ни одной жуткой детали.

Из толпы раздались голоса тех, кто так долго ждал в предвкушении.

Улюлюканье, свист, ругань, вся сдерживаемая ненависть, весь горький страх, который пробудил бунт Черис против Матери-Церкви, был в этих практически нечленораздельных криках ярости.

Бывший архиепископ, казалось, ничего этого не замечал. Он был слишком далеко, чтобы Эйлиса могла ясно видеть его лицо, пока он шёл, прихрамывая и опираясь на трость, одетый в балахон осуждённого еретика из простой, колючей мешковины, но плечи у него были развёрнуты, а позвоночник выпрямлен. — «Он хорошо держится», — подумала она, её сердце забилось от гордости, которую она с удивлением чувствовала даже сейчас, и яркий солнечный свет заколебался из-за её внезапно хлынувших слёз.

Он, его охранники и палачи подошли к помосту, где были приготовлены все ужасные инструменты, предназначенные для проведения наказаний, которые полагались за ересь и богохульство архангелом Шуляром. Казалось, на мгновенье, он сбился с шага, когда поднялся на помост, но, если так и было, кто бы мог обвинить его в этом? Даже отсюда Эйлиса видела мерцание тепла, исходящего от жаровен, чьи пылающие угли обнимали оковы и щипцы, ждущие своего часа, и это была лишь часть ужасов, ожидающих его.

Если он и колебался, то только лишь мгновение. Затем он снова двинулся вперёд, заняв своё место перед ожидающей, вопящей толпой людей, которая пришли увидеть его смерть.

Появилась ещё одна фигура. Как и палачи, она была одета в тёмно-фиолетовые цвета Ордена Шуляра, но, кроме этого, на ней была оранжевая священническая шапка викария, и губы Эйлисы сжались, когда она узнала Викария Жаспера Клинтана.

«Конечно», — подумала она. — «Впервые за всю историю Матери-Церкви один из её архиепископов будет казнён за ересь и богохульство. Как мог Великий Инквизитор не появиться? И как такой человек, как Клинтан, мог держаться подальше от «судебного убийства»[2] жертвы за свои преступления?»

Великий Инквизитор развернул архаичный официальный свиток и начал читать его. Эйлиса отвернулась от него. У неё не было необходимости слушать чтение мнимых преступлений, за которые должен был быть казнён Диннис.

Не тогда, когда она знала, что единственным преступлением, в котором он действительно был виновен, было то, что он был превосходным козлом отпущения для «Группы Четырёх».

Клинтану потребовалось довольно много времени, чтобы закончить длинный скучный перечень обвинений, но наконец он закончил его и повернулся к Диннису.

— Эрайк Диннис, вы слышали приговор и вердикт Святой Матери-Церкви, — провозгласил викарий, чей голос, не смотря на ветер, был слышен очень хорошо. — Хотите ли вы сказать что-нибудь перед исполнением приговора?

Диннис оглядел обширную площадь, и в глубине души удивился, сколько раз он ходил по этим камням, проходил мимо этих статуй, великолепных скульптур и фонтанов? Сколько раз он проходил под колоннадой Храма, принимая его величие и красоту как должное, потому что у него было так много «более важных вещей», о которых нужно было думать?

Его мысли унеслись обратно в те дни, когда он посещал это место, в то время как Клинтан зачитывал список преступлений, за которые он должен был умереть. Подобно Эйлисе у него не было нужды слушать их. Он знал, в чём его обвиняли, и, как того требовала Инквизиция, он должным образом признался им во всём. Не было смысла отпираться. В конце концов, он знал, они бы заставили его покаяться. В этом Инквизиция была очень хороша, но даже если бы ему каким-то образом не удалось покаяться, это никак не изменило бы его судьбу.

Тем не менее, в отношении него было возможно одно снисхождение. Он вспомнил холодное обещания старшего священника, послание от самого Клинтана, которое Великий Викарий не пожелал передать лично. Исповедь, и надлежащее публичное чистосердечное признание своей вины, купила бы ему удушающую гарроту и быструю смерь до того, как полный список наказаний, предписанный Архангелом Шуляром, посетил бы его уже мёртвое тело.

Диннис прекрасно понял прихвостня Клинтана.

Публичное раскаяние, признание вины и мольба о прощении были важной частью наказания Инквизиции за грехи. Божья милость была безгранична. Даже находясь на пороге самого Ада, душа, тронутая истинными угрызениями совести и раскаянием, могла всё же найти у Него прощение и убежище. И поэтому традиция предписывала, чтобы каждый осуждённый Инквизицией имел право публично покаяться и отречься от своих грехов до исполнения приговора.

Это была традиция, которую иногда игнорировали. Диннис всегда знал это, ещё до того, как он сбился с пути истинного. К своему стыду, у него никогда не было соблазна высказаться против этой практики. Это не было его делом, а Инквизиция ревностно оберегала свои обязанности и исключительные права. Если Инквизиция решала заставить замолчать какого-то преступника, чтобы он не использовал свои последние минуты, чтобы высказываться в свою защиту, обвинения её в пытках, выкрикивая новую ересь или богохульства, то, конечно, это было её делом.

Но это также было традицией, которую Инквизиция научилась хорошо использовать в своих интересах. Узник, который признавал свою вину, просил прощения, провозглашал своё покаяние, и благодарил Мать-Церковь — и Орден Шуляра — за спасение своей бессмертной души, даже если это должно было произойти за счёт его смертного тела, доказывал справедливость Инквизиции. Это служило демонстрацией того, что никто не действовал в спешке, что истинная справедливость и святая цель Бога были должным образом и правильно исполнены.

И поэтому, Диннис дал Инквизитору своё слово. Обещал сказать то, что было «правильным».

Дать Клинтану то, что хотела от него «Группа Четырёх», покорившись их последнему сценарию.

— Да, Ваша Высокопреосвященство. — Живот Эйлисы скрутило ещё сильнее, когда Диннис на помосте посмотрел Клинтану в лицо. — С вашего любезного разрешения и милости Матери-Церкви, я хотел бы воспользоваться этой последней возможностью, чтобы выразить своё раскаяние и признать свою вину перед Богом и людьми, ища Божьего прощения.

— Если это ваше истинное желание, тогда говорите, и пусть Бог услышит ваши слова и измерит истину в вашем сердце, — ответил Клинтан.

— Спасибо, Ваше Высокопреосвященство.

Голос Динниса был не таким глубоким, или властным, как у Клинтана, но он отлично разносился ветром. Он подошёл ближе к краю помоста, облокотился на трость и посмотрел на толпу, которая перешла от криков к безмолвию, ожидая публичного признания вины. Мрачные орудия пыток маячили позади него, обещая очистительную агонию, но теперь он, казалось, не замечал их.

Эйлиса посмотрела на него, желая, чтобы она осмелилась подойти ближе, но уже наполовину мёртвая от того, что, как она знала, должно было произойти.

А затем он начал говорить.

— Ваша Высокопреосвященство, вы спросили, могу ли я сказать что-нибудь, прежде чем умру за свои преступления, и я это делаю. Я добровольно признаю свою самую мучительную неудачу в моём долге архиепископа Матери-Церкви. Матерь-Церковь доверила мне во имя Бога быть и пастырем, и отцом пастве, и это было моим священным долгом. Защищать их души — это была моя обязанность и моя привилегия. Чтобы научить их поступать правильно, чтобы держать их на пути Бога и учений Лангхорна. Воспитывать, как должен отец, когда необходимо воспитание, зная, что только таким образом, со временем, можно привести тех, кто предан его делу, к надлежащему пониманию бесконечной любви Бога.

— Это было моими обязанностями перед Матерью-Церковью и душами в архиепископстве Черис, и я самым печальным образом оказался не способным выполнить их.

Диннис ни на мгновение не оторвал взгляда от площади. Ни единого раза не взглянул на Клинтана, чтобы не было очевидно, что он искал одобрения Великого Инквизитора, для всего, что он только что сказал. Тем не менее, даже не поворачивая головы, он мог видеть Клинтана краешком глаза, и очевидное удовлетворение, скрывающееся за торжественным выражением лица викария. Он знал, что будет дальше, потому Диннис дал ему обещание.

«Жаль, Ваша Светлость», — с мрачным, холодным, пугающим восторгом подумал бывший архиепископ. — «Некоторые вещи важнее того, чего вам так хочется… да и почему какой-то осуждённый еретик-вероотступник должен сдерживать свои обещания такому лживому ублюдку, как вы?»

— Настоящий пастырь умирает за свою паству. Как сказал сам Архангел Лангхорн, «нет большей любви в любом человеке, чем его готовность умереть за других», и как архиепископ Черис, я должен был быть готов прислушаться к этим словам Лангхорна. Но я так не сделал. Я боялся последствий своих личных неудач, как дитя Божье и как архиепископ Матери-Церкви. И потому, когда ко мне пришёл викарий Замсин, выражая озабоченность, подозрения и страхи, которые вызвали сообщения, касающиеся Черис, я не сказал ему, что каждое из этих сообщений было ложью.

Эйлиса вздрогнула от удивления. Конечно же, она неправильно расслышала его! Он не мог этого сказать…

Затем её глаза метнулись к Клинтану, увидели внезапную ярость багровеющего Великого Инквизитора, и она поняла, что совсем не ослышалась.

— Вместо того, чтобы сказать ему, что заявления о ереси, отступничестве и нарушениях «Запретов Чжо-чжэн» были ложью, фальшивыми донесениями, распространяемыми врагами Черис и коррумпированными священниками Матери-Церкви в обмен на золото, получаемое ими от этих же врагов, я пообещал провести расследование. Создать «примеры» тех, кого ложно обвинят в грехе. И я полностью намеревался сдержать эти обещания.

Диннис заставил себя продолжать говорить спокойно и выразительно. Ошеломляющее неверие, казалось, хоть и не на долго, парализовало Клинтана и прочих инквизиторов, и Диннис увидел в равной степени погружённую в изумлённую тишину Площадь Мучеников, и заставил свой голос звучать ясно.

— Я вполне заслуживаю наказания, которое я должен понести сегодня. Если бы я выполнил свои обязанности перед архиепископством, тысячи людей всё ещё были бы живы, а тысячи других смогли бы избежать смерти в будущем. Но чего бы я не заслуживал, Ваша Высокопреосвященство, какое бы наказание мне не грозило, души, которые Вы и Совет Викариев доверили мне, как Вы прекрасно знаете, невиновны в тех преступлениях, которые вы выдвинули против них. Их единственным преступлением, их единственным грехом, было желание защитить себя и свои семьи, которые они любят, от изнасилований, убийств и уничтожения по приказу коррумпированных и жадных…

Наконец один из инквизиторов среагировал, повернувшись к Диннису и ударив бывшего архиепископа кулаком в перчатке по лицу. Стальные шипы, закреплённые на пальцах перчатки, превратили губы Динниса в кровавое месиво, а дикой силы удар сломал ему челюсть по крайней мере в трёх местах. Почти потерявший сознание от удара, он упал на колени, а Клинтан указал на него проклинающим жестом.

— Богохульник! Как ты смеешь повышать свой голос против воли и замысла самого Бога?! Слуга Шань-вэй, ты изобличил самого себя, свою вину и проклял себя каждым своим словом! Мы изгоняем тебя, мы предаём тебя недосягаемой тьме, в угол Ада, предназначенный для твоей тёмной госпожи! Мы вычеркнем твоё имя из списка детей Божьих и навсегда вычеркнем тебя из общества искупленных душ!

Он отошёл, и старшие священники схватили истекающего кровью человека, находившегося в полубессознательном состоянии, который когда-то был архиепископом Черис, и подняли его на ноги. Они сорвали с его тела мешковину балахона, раздев его донага перед ошеломлённой, загипнотизированной толпой, а затем потащили к пыточным инструментам.

Белошвейка, известная как Эйлиса, прижала обе руки к своему дрожащему рту, наблюдая, как палачи приковывают к столбу тело своей несопротивляющейся жертвы. Она плакала так сильно, что едва могла видеть, но рыдания её были тихими, слишком глубокими, слишком ужасными, чтобы ими поделиться.

Она услышала первый глубокий, хриплый стон агонии, знала, что это только вопрос времени, прежде чем стоны станут криком, но даже сейчас она едва могла поверить в то, что он сделал, и что он сказал.

Несмотря на всё, что она сказала Анжелик, она никогда не хотела ничего больше, чем бежать от этого места, притягивающего ужас. От ужаса, который стал ещё страшнее от последнего поступка в жизни Эрайка Динниса.

Но она не смогла этого сделать. Не стала. Она осталась до самого конца, и как она и сказала Анжелик, она знала, что сказать своим сыновьям. Его сыновьям.

«Сыновьям», — подумала она, — «которые никогда не должны стыдиться своего имени. Не сейчас — и никогда впредь. Никогда, после того, что произошло».

Впервые за очень много лет, белошвейка, известная как Эйлиса, испытывала глубокую, неистовую гордость за мужчину, за которого она вышла замуж, и чью мучительную смерть она видела, чтобы засвидетельствовать её перед своими сыновьями и историей.

IX Зал Большого Совета, Дворец королевы Шарлиен, Город Черайас, Королевство Чизхольм

Когда королева Шарлиен и Барон Зелёной Горы вошли в зал Совета, там ощущалось явное напряжение.

На то было несколько причин. Во-первых, каждый член Королевского Совета знал, что Первый Советник Черис был почётным гостем во дворце уже более двух с половиной пятидневок, несмотря на такую незначительную техническую деталь, как состояние войны, которое всё ещё имело место быть между двумя королевствами. Во-вторых, хотя с самого момента прибытия Серой Гавани по всему Черайасу витали всевозможные слухи, их монарх не счёл нужным поделиться ни с кем — кроме возможно Зелёной Горы — что же она обсуждала с черисийским первым советником. В-третьих, высокомерное требование епископа-исполнителя У-Шай Тяна от имени Рыцарей Храмовых Земель взять под стражу и передать ему Серую Гавань было вежливо, но твёрдо отвергнуто. И в-четвёртых… в-четвёртых, их стройная тёмноволосая королева решила носить не простую каждодневную диадему, а корону королевства Чизхольм.

Шарлиен в полной мере осознавала эту напряжённость. Она ожидала этого, и в какой-то мере сама это спровоцировала. Политика, которую она вела уже много лет под тщательной опекой Зелёной Горы, была, по крайней мере, наполовину вопросом правильного поэтапного управления. И чем выше были ставки, тем более важным становилось управление.

Особенно это касалось дяди Биртрима, сидящего рядом, подумала она грустно, когда подошла к по-королевски искусно изукрашенному резьбой креслу во главе огромного овального стола. Она задержала свой взгляд на Биртриме Вейстине, герцоге Халбрукской Лощины, командующим Королевской армией… и единственном брате её матери.

Она села в своё кресло и повернула голову, посмотрев на мужчину средних лет в зелёной рясе и коричневой шапочке с кокардой старшего священника.

Карлсин Рэйз стал духовником Шарлиен через несколько месяцев после того, как она взошла на трон. Учитывая её молодость, не она выбирала его для себя, но он всегда превосходно справлялся со своими обязанностями. И хотя он должен был осознавать опасения своей молодой правительницы по поводу нынешнего руководства Церкви, он никогда не заострял на них внимания. Она надеялась, что не собирался заострять и сейчас, но была не так уверена в этом, как бы ей хотелось. C другой стороны, его выражение было удивительно безмятежным для духовника, чья подопечная не рассказала ему ничего из того, что побудило первого советника королевства, которое восстало против его руководства, говорить с ней так искренне. Или не стала обсуждать свои мотивы, из-за которых епископ-исполнитель Святой Матери-Церкви не мог взять в плен названного первого советника.

— Отче? — позвала она негромко.

Одно или два мгновения Рэйз смотрел на неё, затем слегка улыбнулся, поднялся и оглядел лица советников Шарлиен, сидящих вокруг стола.

— Давайте помолимся, — сказал он и склонил голову. — О Боже, что послал Архангелов Своих, дабы научить людей истинной воле Твоей, мы просим Тебя ниспослать благодать Твою нашей возлюбленной Королеве и людям, собравшимся в этом месте сейчас, чтобы услышать её волю, засвидетельствовать её и дать ей совет. В эти трудные времена, Ты и Архангелы остаётесь последним прибежищем, последней надеждой всех добродетельных мужчин и женщин, и потому никакая другая помощь более не нужна. Благослови раздумья Королевы нашей, даруй ей мудрость выбрать правильное из всех тех сложных решений, что лежат перед ней, и даруй ей спокойствие через понимания любви Твоей и наставление. Во имя Лангхорна, аминь.

«Ну, это было очень обнадёживающе», — подумала Шарлиен, присоединившись к другим членам своего совета и осеняя себя «скипетром» Лангхорна. — «С другой стороны, он тоже не плясал от радости, не так ли»?

Она подождала, когда Рэйз усядется обратно, а затем обвела лица мужчин, сидящих за столом, взглядом, который предупреждал их, что сегодня она не в настроении терпеть несговорчивость. Она почувствовала, что напряжение в зале стало ещё сильнее, когда до них дошёл смысл её послания. Она была самой молодой из собравшихся в этой зале заседаний, и при этом единственной женщиной, и поняла, что подавляет улыбку охотницы, размышляя об этом факте и реакции на её непреклонный взгляд. Некоторые из её «советников», как она знала, до сих пор полностью не смирились с тем, что у них была королева, вместо короля.

«К сожалению», — подумала она с безусловным ощущением удовлетворения, — «вместо этого, у папы с мамой была я, правда? И между нами, Мареком, мной — и дядей Биртримом — встала власть. Это была разухабистая поездка, не так ли, милорды? И конечно, вы собираетесь выяснить, насколько по-настоящему «разухабистой» она может стать ещё».

— Милорды, — сказала она через мгновение тугой тишины своим ясным и сильным голосом, — Мы вызвали вас сегодня сюда, чтобы сообщить вам о некоторых вопросах, которые Мы рассматривали в течение последних нескольких дней. Как всегда, Мы будем приветствовать ваши мудрые советы относительно решения, к которому Мы пришли.

Если зал был в напряжении до того, как она заговорила, то это было ничто в сравнении с волной, которая пробежала по её слушателям после того, как она использовала королевское Мы. Они очень редко слышали такое обращение от неё, по крайней мере сидя рядом с ней в Совете. В сочетании с её решением носить королевскую корону и формулировкой её последнего предложения, она сказала всем и каждому, что она в действительности уже пришла к решению в том вопросе, который намеревалась «обсудить» с ними.

Такое происходило уже не первый раз. Шарлиен Тейт была такой же проницательной, как и её отец, и, возможно, обладала ещё большей силой воли. Когда она обнаружила себя сидящей «на спине хлещущей ящерицы» после его смерти, она поняла, что просто не может позволить своим советникам видеть в ней ребёнка, каким она в действительности и была, когда корона приземлилась ей на голову.

История Сэйфхолда знала довольно небольшое количество правящих королев. В действительности, Шарлиен была всего лишь второй королевой за всю историю Чизхольма, а королева Исбель была низложена после всего четырёх лет правления. Это был не очень обнадёживающий прецедент, особенно после смерти короля Сейлиса, и далеко не один из его советников был готов «поруководить» его дочерью «для него». Некоторые из них, как знала Шарлиен, лелеяли надежду, что она последует по стопам Исбель. Но даже те из них, что не были готовы зайти так далеко, тешили себя надеждой, что она выйдет замуж за кого-то — за них самих, или одного из их сыновей — кто мог бы обеспечить необходимое мужское руководство, в котором она, несомненно, по их мнению, нуждалась.

«Ну, милорды», — подумала она с каким-то мрачным развлечением, наблюдая за тем, как они с разной степенью успеха пытались скрыть своё потрясение от того, что она только что сказала им, — «я получила от Марека столько «мужского руководства», сколько мне было нужно, не так ли»?

Именно Зелёная Гора был тем, кто предупредил скорбящего ребёнка, только что потерявшего отца и унаследовавшего корону, что она должна выбрать между номинальным правлением и управлением. Уже тогда, не смотря на её собственное чувство сокрушительной потери, она была достаточно взрослой, чтобы понять, что ей сказал первый советник, и у неё абсолютно точно не было намерений позволить чизхольмской власти попасть в руки одного из облизывающихся великих лордов, что были готовы перехватить контроль над королевством.

И единственным способом избежать этой потенциальной разрушительной фракционной грызи было держать эти интриги под твёрдым — даже безжалостным — контролем.

Её контролем.

Некоторые из них обнаружили, что этот урок им усвоить труднее, чем другим, а самые необучаемые были исключены из состава Королевского Совета. Один из них, герцог Трёх Холмов, оказался настолько настойчив в своём нежелании признать, что «эта девочка» имела право править так, как ей хотелось, что ей пришлось удалить его из Совета с минимумом доброты и максимумом твёрдости. Когда он попытался пересмотреть её решение совершенно не правовыми методами, её армия и флот убедили его в обратном. В конце концов, он был всего лишь третьим ордером на смертную казнь, который подписала лично Шарлиен, а с его смертью распалась и фракция, которая его поддерживала.

Подписание того ордера было самым трудным, что она когда-либо делала — но она сделала это. И, с неким извращённым чувством благодарности, она знала, что всегда будет благодарна Трём Холмам. Он показал одному человеку, для которого это имело значение — самой Шарлиен — что у неё было достаточно стали в позвоночнике, чтобы сделать то, что нужно было сделать. И того, что с ним случилось, было достаточно, чтобы удержать остальных, чтобы они… переосмыслили свои позиции и признали, что королева Шарлиен не была королевой Исбель.

Тем не менее, она была не особенно удивлена явными признаками беспокойства, которое увидела у некоторых из них сегодня. По-видимому, люди, у которых были такие лица, понимали, что они не будут иметь никакого отношения к решению, которое она сегодня озвучит.

«И они правы», — подумала она. — «На самом деле, на данный момент, они гораздо более правы, чем они могут даже предположить».

— Как вам всем известно, — продолжила она через несколько мгновений, — король Кайлеб Черисийский прислал нам своего первого советника в качестве своего личного посланника. Я знаю, что некоторые члены этого Совета считают, что было бы, скажем так… неосторожно принимать графа Серой Гавани. Или, если уж, на то пошло, любого другого представителя Черис. И я также знаю причины, которые заставляют их так себя чувствовать. Но, милорды, даже самые надёжные корабли с самыми опытными капитанами не могут пережить шторм, если будут просто игнорировать его. Я уверена, что мы все предпочтём спокойствие шторму, но мы живём в то время, в которое живём, и мы можем только молиться о наставлении Божьем, чтобы сделать лучший выбор, который мы только можем сделать перед лицом тех проблем, которые этот мир посылает нам.

— В настоящее время, как вы все знаете, технически мы по-прежнему находимся в состоянии войны с Черис. К сожалению, эта война не дала ожидаемых результатов. И я подозреваю, что никого из вас не удивит тот факт, что решение присоединиться к этой войне, на самом деле, никогда не было нашим собственным.

Некоторые из советников, в том числе её дядя, беспокойно заворочались в своих креслах, и две или три пары глаз искоса посмотрели на отца Карлсина. Священник, между тем, спокойно сидел, сложив руки на столе перед собой, слегка наклонив голову, слушая королеву и глядя на неё яркими, внимательными глазами.

— В действительности, конечно, — продолжила она, — Чизхольм согласился присоединиться к Лиге Корисанда и княжеству Изумруд только под… сильным принуждением канцлера Рыцарей Храмовых Земель. Рыцари хотели, чтобы мы помогли князю Гектору в борьбе против Хааральда Черисийского по причинам, которые, несомненно, казались им правильными, но которые — давайте будем честны друг с другом, милорды — никогда не были действительно важными или угрожающими собственным интересам Чизхольма. У нас не было причин для вражды с Черис, и у нас было достаточно много причин относиться к нашему «союзнику» Гектору с подозрением и осторожностью.

— Тем не менее, мы пошли навстречу канцлеру Трайнейру, когда архиепископ Жером передал нам своё послание от имени «Рыцарей Храмовых Земель». — Она заметила, что её дядя вздрогнул, когда она повторно упомянула «Рыцарей Храмовых Земель». Ей хотелось, чтобы то, что она должна была сейчас сказать, было неожиданностью. — На то было несколько причин, но, честно говоря, ещё раз — основной причиной был страх. Боязнь, что «Рыцари Храмовых Земель» могут сделать с Чизхольмом, если мы откажемся делать то, что они «попросили» в тот раз.

Она замолчала с ледяным выражением лица, которое должно было сделать заставить посинеть каждый квадратный дюйм незащищённой кожи в этом зале Совета. Лицо её дяди при слое «страх» напряглось, а некоторые лица вообще потеряли всякое выражение.

«Ну, это вряд ли сюрприз», — сказала она себе грустно.

Она знала о ярком звенящем напряжении глубоко внутри неё. Это было ощущение, которое она уже ощущала раньше — напряжённое осознание того, что она танцует по лезвию меча. «Каждый монарх должен испытать это ощущение, хотя бы раз», подумала она. В своё время, когда она столкнулась с этим — подписывая смертный приговор герцогу Трёх Холмов — она приняла решение, а затем удалилась в свои личные покои, рвать и метать. Однако подобное было только в первый год или два после того, как она приняла корону.

Теперь это было нечто, что нужно было принять. Доказательство того, что она делала своё дело, отвечала на вызовы, которые посылал ей мир. И, призналась она самой себе, было что-то почти затягивающее в этом, с таким трудом завоёванном знании, что она была хороша в деле, для которого она была рождена. В осознании того, что проблемы, с которыми она боролась и решения, которые она принимала, были важны. Что она должна решать их правильно, если хочет когда-нибудь встретиться с духом отца и иметь возможность посмотреть в его глаза без стыда. Что это чувство жизни давала не сама власть, а решимость сделать всё, что в её силах, удовлетворение, которое оно получала от осознания того, чем она обладала. Это были те же эмоции, которые испытывает упорный спортсмен, когда он безжалостно заставляет себя тренироваться, чтобы достичь ещё больших достижений. Удовлетворение, которое он испытывает от своих успехов, а не от восторженного обожания своих поклонников. Или, возможно, как она часто думала, это было подобно тому, что чувствует, затаив дыхание, чемпион по фехтованию, в тот момент, когда он выходит на соревнованиях к барьеру.

«Или», — призналась она себе, — «как чувствует себя дуэлянт, когда его соперник вынимает меч из ножен».

— Милорды, — сказала она чуть с упрёком, — за этим столом действительно кто-то думает, что Хааральд Черисийский намеревался вторгнуться в Корисанд? Что у него было какое-то злобное намерение захватить контроль над всей мировой торговлей?

— С Вашего позволения, Ваше Величество, — сказал почти болезненно нейтральным тоном герцог Халбрукской Лощины, — кажется, что именно это сейчас и происходит.

— Да, Ваша Светлость, — согласилась она. — Кажется, что сейчас именно это и происходит. Но ключевое слово «сейчас», не так ли? Черис только что отбила атаку не менее чем пяти флотов, в том числе и нашего, и король Кайлеб, очевидно, осознаёт, что предлог для этой атаки и последующей смерти его отца, — она упёрлась сверлящим взглядом в дядю, — был инспирирован… Рыцарями Храмовых Земель. То, что Черис не стремилась к захватам в мирное время, может означать, что во время войны у неё не будет другого выбора, если она хочет пережить это нападение.

«Пожалуйста, дядя Биртрим», — умоляюще подумала она за уверенным фасадом невозмутимых глаз и крепко сжатого рта. — «Я знаю, о чём ты думаешь. Пожалуйста, поддержи меня в этом».

Герцог открыл рот, затем снова закрыл.

— Очевидная истина состоит в том, милорды, — продолжила она мгновением спустя, когда её дядя не принял вызов, — что я была вынуждена против своей воли напасть на мирного соседа. И ещё одна очевидная истина заключается в том, что атака, целью которой было сокрушить и уничтожить Черис, с треском провалилась. Чтобы обсудить эти вещи, среди прочих, король Кайлеб прислал графа Серой Гавани.

Далёкий пронзительный свист охотящейся виверны, доносившийся из окна зала совета, был отчётливо слышен в напряжённой тишине, которая повисла над столом. Все глаза были прикованы к Шарлиен, а одно или два лица были явно бледны.

— Милорды,… Рыцари Храмовых Земель постановили разрушить Черис. Им не удалось это сделать. Я считаю, что они и дальше будут терпеть неудачи. Но я считаю, что, если они преуспеют, если смогут приказать уничтожить одно королевство по придуманным ими причинам, они смогут — и будут — приказывать уничтожить другие. Я привела в пример корабль в море, и выбрала его намеренно, по многим причинам. Мы прошли через много штормов, с того дня, когда я впервые вступила на трон, но ураган, который вот-вот пронесётся по Сэйфхолду не похож ни на один шторм, что мы видели до сих пор. Против него не найдётся безопасной гавани, милорды. Его нужно встретить и пережить в море, в самых зубах его грома, молнии и ветра. В этом нет сомнения. Никогда не забывайте этого. И ещё, милорды — её глаза были тверды, как отполированные коричневые агаты — никогда не забывайте, кто создал этот шторм.

Плечи герцога Халбрукской Лощины напряглись, а челюсти сжались. Он был в достаточной мере взволнован, когда она отказалась отдать Серую Гавань в руки Тяну, но он стерпел это. Как и Тян, хотя ярость епископа-исполнителя, рождённого в Харчонге, была очевидна. К несчастью для него, он потребовал, чтобы она выдала ему Серую Гавань, как представителю Матери-Церкви в Чизхольме, не задумываясь о том — как Шарлиен это только что подчеркнула — что войну Черис объявили именно «Рыцари Храмовых Земель», а не Церковь Господа Ожидающего. Без особых указаний из Зиона и Храма, Тян не желал отбросить юридическую фикцию, которая показывала, что между этими понятиями есть разница.

«Это не значит, что кто-то во всём мире верит в это», — сказала она себе мрачно, наблюдая за выражением лица и языком тела своего дяди.

— Я совершенно уверена, что все вы догадались, что король Кайлеб отправил к нам графа Серой Гавани с предложением о союзе, — продолжила она чётко и неторопливо. — Он уже вернул наши военные корабли — во всяком случае, те из них, что выжили в битве, в которую нам приказали их отправить — и он указал, аргументировав это, что, когда дело касается угроз и врагов, Чизхольм и Черис имеют больше общего, чем того, что могло бы нас отдалять друг от друга.

— Ваше Величество, прошу Вас ещё раз внимательно подумать над этим вопросом, — сказал Халбрукская Лощина, встречая взгляд племянницы. — Вы были очень осторожны, упоминая «Рыцарей Храмовых Земель», и никто в этом зале не питает сомнений, почему вы так делаете. Но Черис бросила вызов не Рыцарям. А самой Матери-Церкви. В независимости от причин, и самооправданий, в которые верит Кайлеб, он не ограничился тем, что просто осудил нападение, начатое против него. Нет, Ваше Величество. Он посчитал нужным бросить вызов власти Матери-Церкви, чтобы назначать собственных архиепископов. Он обвинил Матерь-Церковь в коррупции, тирании и предательстве воли Божьей. Он довёл до сведения самого Великого Викария, что Черис никогда больше не подчинится власти Матери-Церкви. Какие бы не были у него оправдания — любые оправдания, о которых мы знаем — он, несомненно, зашёл слишком далеко, когда начал угрожать святости и верховенству Божьей Церкви.

Он хотел сказать что-то ещё, но прервал сам себя резким кивком головы. После этого резкого, неожиданного жеста зал Совета снова охватила тишина. Но теперь это молчание было хрупким, поломанным на кусочки и сложенным в уголках разума каждого из советников.

— Ваша Светлость — дядюшка, — мягко сказала Шарлиен, — я знаю, что вы чувствуете по этому поводу. Поверьте, я знаю. И я не стала бы, даже за всё золото и власть во всём мире, причинять вам боль, которую я знаю, это вам причиняет. Но у меня нет выбора. Канцлер Трайнейр и викарий Жаспер не оставили мне иного. Или я должна помочь убить невинную жертву, зная, что Черис станет первой из многих жертв, или я должна бросить вызов… «Рыцарям Храмовых Земель».

— Ты говоришь о Божьей Церкви, Шарлиен, — почти прошептал Халбрукская Лощина. — Ты можешь сказать, что это Рыцари Храмовых Земель, если хочешь, но это не изменит истину.

— Так же как это не изменит того факта, что именно они начали эту войну, дядя Биртрим. И того факта, что они не направили ни предупреждений, ни требований, ни трибунала для расследования. Они даже не потрудились по-настоящему изучить факты. Они просто приказали пяти королевствам уничтожить шестое, как будто это было не более важно, чем решить, какую пару обуви надеть. Потому, что они не потратили ни секунды, чтобы убедиться, что тысячи и тысячи Божьих детей, которых они приказали убить, действительно должны были умереть. Потому, что это было их решение, а не Его. Никогда не было Его. И это та правда, которую ты знаешь так же хорошо, как и я.

— Но, даже если это всё так, — ответил он, — подумайте, чем всё это закончится. Если Вы заключите союз с Черис, и Черис проиграет, то Чизхольм будет уничтожен. И, кроме этого, как бы ужасно это не звучало, если Вы заключите союз с Черис, и Черис победит, Вы — Вы, Шарлиен — будете, как и Кайлеб, так же ответственны за уничтожение авторитета Церкви, которой сам Лангхорн заповедовал нам повиноваться во имя Господа для сохранения наших душ.

— Да, дядя, я буду ответственна за это, — призналась она тихо. — Но Церковь, которой Лангхорн заповедовал нам повиноваться, находится в руках людей, что предали свои обязанности перед Богом. Если я поддержу их, я соглашусь — стану их сообщником — в убийстве невинных и извращении воли Божьей во имя Божьей Церкви. Я не могу этого сделать. Не буду. Перед Богом — не буду.

Лицо Халбрукской Лощины побелело и застыло, и Шарлиен печально, но твёрдо покачала головой.

— Я сказала, что король Кайлеб предложил союз между нашими королевствами, — сказала она, снова оглядев зал совета. — Это утверждение, в достаточной мере, было правдой, хоть и не до конца. Потому что, милорды, вся правда заключается в том, что Кайлеб предложил не просто союз, но брак.

Как будто невидимая молния ударила в этот момент в зал совета. Одни мужчины отпрянули от стола с ошарашенными лицами, шокированные, даже испуганные. Другие вдруг сели прямее, с заблестевшими глазами. Но какова бы ни была их реакция, очевидно, что никто из них не предполагал того, что она им только что сказала.

Герцог Халбрукской Лощины в ужасе уставился на свою племянницу. Она оглянулась в его сторону, глядя на любимого дядю, который вместе с Зелёной Горой, были её парой из большого щита и тарча [3]. Который помогал ей вырасти. И который с явной гордостью наблюдал, как дитя-принцесса становится истинной королевой.

— Поймите меня, милорды, — голос её окрасился сталью, — нет бремени, которого я не вынесу на службе у Чизхольму и людям, которых Бог доверил мне. Нет такой опасности, от которой я отвернусь. И нет такого выбора, от которого бы мне пришлось отказаться. Я думала, размышляла, молилась и смогла найти только один выход. Есть только одно решение, которое я могу принять, не предавая мой долг перед Богом, Чизхольмом и перед самой собой, и я должна исполнить его.

Халбрукская Лощина безмолвно тряс головой, снова и снова, его глаза на лице были словно дыры. Шарлиен заставила себя игнорировать всё это, и продолжила сильным и несгибаемым голосом.

— Кайлеб Черисийский предложил почётный брак, полное равенство между Чизхольмом и Черис, и я решила принять это предложение. Я приняла решение. Я не собираюсь вести дебаты об этом решении. Я не собираюсь обсуждать его. И я не изменю его. Как сказал Кайлеб, и сам Бог тому свидетель, «На том стою я».

X Королевский Дворец, Город Теллесберг, Королевство Черис

Было уже очень поздно — или, возможно, очень рано, в зависимости от того, с какой точки зрения смотреть — но Мерлин Атравес сидел за столом в своих скромных, хоть и удобных, покоях в Теллесбергском Дворце, в то время как его длинные пальцы искусно собирали пистолет, разложенный на столе. Если бы кто-нибудь в этот конкретный момент случайно открыл дверь, то, наверное, ему стало бы немного любопытно, почему капитан Атравес решил выполнить эту сложную задачу в темноте. Конечно, комната не была тёмной для кого-то, у кого была встроенная светособирающая оптика ПИКА, но так или иначе это не имело никакого значения. Несмотря на то, что глаза Мерлина были открыты и явно смотрели на пистолет, над котором он работал, на самом деле он смотрел на кое-что совершенно другое.

Самые последние снимки со СНАРКов, которых он развернул над поверхностью Сэйфхолда, проигрывались сами по себе за этими открытыми глазами, пока он работал. По мере того, как борьба против «Группы Четырёх» и её ставленников расширялась, и события, которые он обнаружил, пытаясь самостоятельно отслеживать их, разрастались как снежный ком, снимков образовывалось всё больше и больше. На самом деле их просто было слишком много, чтобы он мог внимательно просмотреть их, даже с помощью Сыча. А вот тот факт, что, будучи командующим подразделения личной охраны Кайлеба, у него было ещё меньше свободного времени на просмотр этих данных, совсем не помогал.

Последний из спутниковых снимков, сделанных сегодня в Изумруде, закончился, и он поморщился.

— Напиши отчёт об этом для Волны Грома, Сыч, — приказал он. — Стандартный формат.

— Да, лейтенант-коммандер, — послушно ответил далёкий ИИ, и Мерлин удовлетворённо кивнул. Компьютер использовал устройство графического вывода, стоящее в пещере в Горах Стивина, которую Мерлин превратил в свою передовую базу здесь, в Черис, чтобы изготовить полную сводку по дневным событиям в Изумруде, написанную почерком Мерлина, на настоящей сэйфхолдийской писчей бумаге, дополненную случайными, тщательно вставленными исправлениями и кляксами. Когда это было сделано, Сыч использовал бы один из СНАРКов, скрытый маскирующим устройством, для передачи её (и других сводок, которые Мерлин попросил) через открытое окно Мерлину, используя для этого притягивающий луч. Манера письма Сыча была не совсем такая, как у самого Мерлина, но это был единственный способ получить необходимую информацию записанной и доставленной Волне Грома. К настоящему моменту барон уже должен был задаваться вопросом, как сейджин Мерлин нашёл время набросать столько заметок, но, если бы он это сделал, он бы, с большой предусмотрительностью, не стал задавать этот вопрос.

Мерлин весело улыбнулся от этой мысли, после чего переключил своё внимание на пистолет, сборку которого он завершил. На самом деле не было вообще никакого смысла разбирать его, но он наслаждался этой небольшой задачей. Он обнаружил, что ему нравилось, как превосходно изготовленные детали собирались вместе, как плавный и надёжный механизм возникал при тщательной сборке всех кусочков головоломки. Кроме того, он хотел посмотреть, как на самом деле выглядели его внутренности.

Пистолет в его руке был идеальной, в точности воспроизведённой копией одного из пары пистолетов, которую Подводная Гора подарил Мерлину одновременно с тем, когда он подарил гораздо более изящно украшенную пару Кайлебу. Внешность, однако, может быть обманчива, и эти пистолеты были изготовлены Сычом, который использовал для этого всё тот же производственный блок в Пещере Нимуэ, который изготовил легированную катану Мерлина, его вакидзаси и броню.

Внешне они могли быть неотличимы от оригиналов, но внутри было одно существенное различие.

Каждому члену личного подразделения Кайлеба была выдана его собственная пара пистолетов. Было принято решение не отвлекать значительную производственную мощность от отчаянно необходимых нарезных мушкетов, но, учитывая характер обязанностей Королевской Гвардии, Остров Замка́, Подводная Гора и Хоусмин довольно сильно настаивали на производстве достаточного количества для Гвардии. Теперь они были частью гвардейского мундира, и Подводная Гора разработал для них прочные, практичные кожаные кобуры. В целом, Мерлин от души одобрил всё это, одного, несмотря на то, что нарезные пистолеты были смертельно точными, у них всё равно оставался один существенный недостаток. При всей своей большей эффективности и надёжности, по сравнению с фитильным замко́м, кремниевый замо́к оставался уязвимым для осечек, что не было той вещью, с которой Мерлин был готов смириться, когда дело доходило до защиты жизни Кайлеба Армака.

Вот почему его пистолеты, в отличие от всех остальных на целой планете, скрывали энергетические ячейки, встроенные в их рукоятки. Когда Мерлин нажимал на спусковой крючок, курок фитильного замка падал вниз, как и предполагалось. И, в то же мгновение, электронный воспламенитель, установленный у основания пистолетного ствола, ослепительно вспыхивал. — «Так или иначе», — подумал Мерлин, — «этот пистолет будет стрелять, когда понадобится сделать это».

Он тихонько усмехнулся от этой мысли, затем засунул оба пистолета в ожидающие их кобуры, встал и подошёл к окну своей комнаты, чтобы посмотреть сквозь тьму Теллесберга, спящего под светом единственной большой луны, которую «Архангелы» назвали Лангхорном. Это была мирная картина, и на одно мгновение он почувствовал знакомую, глубоко засевшую в душе тоску по простому смертному телу из плоти и крови, которое принадлежало Нимуэ Албан. Он мог делать удивительные, чудесные вещи с помощью молекулярных схем ПИКА, его датчиков и синтетических мышц. Он мог обходиться без сна, он мог — по крайней мере, теоретически — жить буквально вечно… предполагая, конечно, что он, вообще был жив. Но он больше никогда не сможет снова узнать, что значит погрузиться в мирный, настоящий сон, зная, что он смывает усталость, которую он больше не чувствует.

Он навсегда потерял эту возможность вместе со смертью тела Нимуэ.

«Ох, перестань ныть об этом!» —сказал он себе резко. — «Ты теперь в любое время начинаешь предаваться сентиментальности вопреки тому факту, что у тебя больше не может быть кариеса!»

Эта мысль заставила его усмехнуться, и расправив плечи, он решительно отвернулся от окна, так как он снова был готов погрузиться в отчёты СНАРКов.

Глаза Кайлеба Армака открылись. Он вгляделся в темноту, а затем сел, так как в его спальне снова прозвучал решительный стук.

— Войдите! — позвал он прежде, чем кто бы это ни был, смог постучать в третий раз.

Никто не мог пройти мимо телохранителей под командованием Мерлина Атравеса, если только у них не было законной причины находиться здесь, а достоинство Кайлеба не было столь хрупким, чтобы он должен был настаивать на горах формального протокола. Он быстро поднялся с кровати и потянулся к халату, который Галвин Дейкин оставил на случай, если он ему понадобится. Он был на полпути к нему, когда дверь открылась.

— Ваше Величество.

Мерлин стоял на пороге, слегка кланяясь, и глаза Кайлеба распахнулись. Даже сейчас он не знал всего, что задумал Мерлин, но факт, что капитану Атравесу нужно было довольно много времени, чтобы делать всё, что он делал, был совершенно очевидным. И так как ему было гораздо удобнее делать это, чем бы оно не являлось, в часы темноты, ночное дежурство перед спальней Кайлеба почти навсегда отошло к лейтенанту Францу Астину, заместителю Мерлина в отряде личной охраны Кайлеба.

Что сделало неожиданное появление Мерлина… интересным.

«И я надеюсь, что всё что будет — будет „интересно”», — подумал Кайлеб, вспоминая другие полуночные сообщения, которые приносил ему Мерлин.

— Входи, Мерлин, — произнёс он громко, в расчёте на других гвардейцев, закончив надевать халат и завязывать пояс. — Закрой дверь.

— Конечно, Ваше Величество, — пробормотал Мерлин, входя внутрь и закрывая дверь за собой.

— А теперь, — сказал Кайлеб немного язвительно, когда дверь закрылась, — я полагаю, ты расскажешь, зачем ты поднял меня в середине ночи на этот раз?

— Потому что, Ваше Величество, уже не «середина ночи». На самом деле, остался всего лишь час до рассвета, и так вышло, что часы в Чизхольме на пять часов опережают нас.

Спина Кайлеба резко выпрямилась, а его глаза распахнулись.

— Я сомневался, рассказывать ли вам об этом до тех пор, пока вы не решите подняться, — продолжил Мерлин. — Затем мне пришло в голову, что, как бы не могло быть оправдано моё ожидание, вы, с неумолимостью молодости, могли бы, вероятно по ошибке, увидеть это в другом свете. Конечно, чем больше я думал об этом, тем больше мне приходило в голову, что вы могли бы почувствовать ту неоспоримую степень неблагоразумности, которую я отмечал в вас раньше от случая к случаю, если бы я, по какой-то небрежности, не разбудил вас немедленно. Тем не менее, казалось, что один час, в любом случае, не имел бы такой большой разницы. Но, несмотря на мои собственные переживания по этому поводу, моим безусловным долгом, как верного слуги Короны, было…

— Если только ты не хочешь выяснить, может ли простой смертный задушить сейджина, я бы рекомендовал сейчас же рассказать мне то, что ты собирался сказать, придя сюда! А не говорить мне, что ты пришёл сюда, чтобы рассказывать о том, должен ли ты разбудить меня или нет!

— Ну, если вы хотите — будь по-вашему, — фыркнул Мерлин. Кайлеб сжал руку в удивительно жёсткий кулак, и Мерлин улыбнулся.

— Хорошо, Кайлеб, — сказал он гораздо более мягким голосом. — Прости, я просто не мог удержаться и не подразнить тебя.

— У тебя, — сказал Кайлеб сквозь стиснутые зубы, — очень своеобразное чувство юмора. Ты знаешь об этом?

— Да, я знаю. — Мерлин протянул руку и положил её на плечо короля.

— Она решила сказать да, — сказал он.

XI Северный залив, Княжество Изумруд

— Тихо, будьте вы прокляты! — зашипел сэр Данкин Аэрли. — Вы моряки, а не пьяные шлюхи на свадьбе!

Кто-то тихонько засмеялся, защищённый темнотой от опознания. Аэрли был не до конца уверен, но он очень подозревал, что звук исходил от Стивирта Малика, его личного старшины шлюпки. Он, определённо, донёсся с кормы, а Малик держал румпель, тогда как баркас двигался по воде размеренно и, по большей части — несмотря на предписание Аэрли его экипажу — безмолвно.

Ухмылка, конечно же, исходила не от моряка, чья неосторожно движущаяся нога вызвала добродушное увещевание Аэрли, когда она с громким звоном задела один из абордажных тесаков, уложенных на настиле на дне баркаса. С другой стороны, что похвально, будучи методично избитым двумя его товарищами по команде за его неуклюжесть, он вряд ли будет производить какой-либо шум в ближайшее время, и Аэрли знал это. Кроме того, все они были людьми отобранные из-за своего опыта. И они знали, что они были такими.

То же самое знал и Аэрли, хотя у него было диковатое чувство от личного руководства тем, что представляло собой ухорезную экспедицию. Будучи капитаном одного из мощнейших галеонов Королевского Черисийского Флота, он думал, что глупости такого рода остались у него за спиной. К сожалению, эта отдельно взятая «ухорезная экспедиция» состояла из более чем трёхсот морских пехотинцев, и четырёхсот лучших из всех имеющихся моряков, а это было подразделение капитана, откуда бы не появились те люди, о которых шла речь.

Он всмотрелся за корму, со своего места в носу баркаса, пытаясь увидеть другие лодки. Пасмурная ночь была темнее, чем внутри сапога Шань-вэй, и он едва смог разглядеть две ближайшие к нему. Все остальные были совершенно невидимы, и он сказал себе, что это хорошо. Если уж он не мог видеть их, то также было бы крайне маловероятно, чтобы их могли видеть защитники Северного Залива. В конце концов, именно с этой целью данный рейд начался после захода луны. Не то чтобы знание всего этого заставило его почувствовать себя более счастливым от своей собственной слепоты.

«Хватит беспокоится, Данкин!» — обругал он себя. — «У тебя более чем достаточно людей для этого дела. Тебе просто не нравится быть здесь».

Ну, если он хотел быть откровенным, не то чтобы ему не нравилось быть здесь. Однако это было не то, в чём должен был признаваться офицер Королевского Черисийского Флота, даже самому себе. Предполагалось, что все они должны были быть храбрыми, смелыми и постоянно стремящимися к бою с врагом. Сэр Данкин Аэрли понимал свой долг, и он был готов выполнить его без колебаний, но глубоко внутри он всегда ставил под сомнение собственную храбрость. Он никогда не знал такого ни о ком другом, но он никогда не видел у своих товарищей признаков потных ладоней или скрученных в узел мышц живота, как у него.

«Просто потому, что они скрывают это лучше, чем ты», — он сказал сам себе. Всё это было очень хорошо, и, возможно, даже верно, но на данный момент это не помогло ему чувствовать себя немного лучше. Конечно…

— Там, сэр!

Произнесённое полушёпотом восклицание прервало его мысль, и он повернул голову от того, что молодой мичман присел на носу рядом с ним, постучал по его плечу и указал куда смотреть. Аэрли вгляделся в указанном направлении, напрягая свои более старые, менее острые глаза, затем резко кивнул.

— Молодец, мастер Аплин-Армак, — тихо сказал он, после чего посмотрел на корму, где на кормовых решётках почти угадывался Малик. — Переложите на два румба на правый борт, — сказал он. — И подайте сигнал остальным.

Он думал о юноше рядом с ним, пока слушал повторяющийся шепоток, бежавший в сторону кормы, передаваясь от одного гребца к другому, пока не достиг Малика. Привлечение королевского герцога — каким бы образом он не стал им — к такой миссии не может быть лучшим способом для процветания человеческой карьеры. Конечно, черисийская традиция всегда состояла в том, что члены королевского дома служили свой срок во Флоте и рисковали наравне с остальными, но Аэрли не мог полностью избавиться от подозрений, что человек, под командованием которого окажется убит член королевского дома, может оказаться немного в немилости. Тем не менее, продолжать укутывать парня в хлопковый шёлк, также не принесло бы ему — или кому-либо ещё — никакой пользы. А капитан зашёл уже достаточно далеко, чтобы назначить юного Аплина-Армака своим персональным адъютантом, что должно было удержать его как минимум от некоторых потенциальных неприятностей. И…

Его мысли прервались от того, что он увидел слабый свет, когда моряк рядом с Маликом открыл заслонку закрытого фонаря, чтобы помочь лодкам, следующим за их кормой, используя при этом собственное тело, чтобы укрыть его от кого-либо на берегу.

Мгновение спустя, баркас изменил курс, мужчины погребли сильнее, так как Малик направил его к тусклым точкам света, на которые наблюдательный гардемарин указал Аэрли.

Майор Баркли Хармин откинулся на спинку своего кресла, потянулся и сильно зевнул. Уже почти наступил Час Лангхорна, период между полночью и первым настоящим часом дня. Теоретически, Хармин должен был потратить это время, обдумывая все дары Божьи и свой долг перед Архангелами и Богом.

На самом деле, он проводил его, стараясь не уснуть.

Он закончил зевать и позволил стулу снова качнуться вперёд. Масляные лампы наполняли его скудно обставленный мебелью кабинет светом, хотя едва ли кто-нибудь мог назвать его ярким. Где-то по другую сторону двери кабинета были два клерка и вестовой, которые, несомненно, также прилагали все усилия, чтобы не спать. Конечно, они могли бы добиться это немного легче, чем это получалось у Хармина. Само собой разумеется, они не провели перед этим большую часть ночи выпивая в одной из прибрежных таверн, как это сделал Хармин.

«Вот чего бы я не стал делать, если бы только знал, что придётся застрять на дежурстве сегодня вечером», — подумал он кисло.

К сожалению, его начальники не спрашивали его об этом, когда его имя всплыло в качестве замены майора Тилицина. Тилицину не придётся командовать ночной вахтой какое-то время. Тем не менее, он был более удачлив, чем его лошадь. Зверь попал ногой в нору ящерицы и, как и его всадник, сломал ногу. Но, в то время как нога Тилицина была вправлена и завёрнута в гипс, лошадь просто добили. А некий майор Хармин был проинформирован, что теперь он будет возглавлять ночные дежурства Тилицина, пока полковник не скажет ему противоположное.

«По крайней мере, не похоже, что что-то должно случится», — подумал он.

Капитан Аэрли наблюдал и нетерпеливо ждал, как второй катер КЕВ «Поток» выплывал из ночи. Он был рад видеть его — лейтенант Симин, первый лейтенант «Потока», официально был его заместителем — но по крайней мере один баркас, и тридцать пять человек в нём, явно сбились с пути.

Что было не удивительно. Более того, если бы никто не заблудился, это было бы основанием для крайнего изумления, а не просто сюрприза. Каждый офицер в Черисийском Флоте знал, что первым законом битвы было «всё, что может пойти не так, так и будет». Кроме того, на самом деле, удержание вместе пары десятков баркасов, катеров и шлюпок во время гребли на расстояние почти двенадцати миль через кромешно-тёмную ночь, квалифицировалось как чудо в любой книге морского офицера.

Проблема была в том, что Аэрли не мог видеть ничего дальше своего непосредственного местоположения, кроме случайных тусклых отблесков света. Он составил самый простой план, который мог быть, после чего проинструктировал всех офицеров, участвующих в торжествах сегодняшнего вечера, так тщательно, как только смог, прежде чем они отплыли. Каждый из них объяснял ему свою конкретную роль по крайней мере дважды, и каждому из них также были даны инструкции для непредвиденных обстоятельств, в случае если кто-нибудь не сможет добраться до намеченного места назначения вовремя. Однако, это не обязательно означало, что офицеры, о которых шла речь, действительно поняли данные им инструкции. И даже если бы это было так, не было никакого способа предсказать, какие ошибки навигации могут вызвать капризы ветра и прилива. Теоретически даже было возможно, что только пять лодок, которые в данный момент мог видеть Аэрли, смогли достичь назначенной им цели.

«Хватит!» — Он покачал головой. — «Конечно, они где-то… там. И каждая из них ждёт твоего сигнала».

Катер Симина подошёл к борту баркаса Аэрли. Руки потянулись, аккуратно притягивая две лодки друг к другу, и Аэрли наклонился к лейтенанту.

— Я думаю, что мы на месте, — сказал он тихо. — Однако я не уверен. Это, — махнул он рукой в сторону причала, в тени которого лодки качались на волне, — должен быть восточный пирс, если мы там, где должны быть.

Симин кивнул, словно ему ещё не было прекрасно известно об этом, и Аэрли почувствовал, как его рот дёрнулся в скупой ухмылке.

— Будь то восточный пирс или нет, это пирс, и это просто нужно сделать. Ты берёшь свой катер и баркасы с «Защитника» и направляешься на дальнюю сторону. Я собираю остальные лодки на этой стороне.

— Так точно, сэр, — подтвердил Симин. Приглушённые приказы были переданы, и Симин и обозначенные лодки постепенно ушли.

Аэрли подождал несколько минут, чтобы они заняли позицию у дальней стороны пирса. Затем его баркас повёл оставшиеся лодки к ближайшей стороне находящегося впереди причала, держась самых плотных, тёмных теней, отбрасываемых галеонами, пришвартованными к нему с обеих сторон.

Пара часовых на восточном пирсе стояли, хмуро вглядываясь с него в темноту. Было очень мало нарядов, которые, возможно, соответствовали бы скуке, возникающей от наблюдения за пустынной набережной подвергнутого тщательной блокаде порта. Как правило, они могли, по крайней мере, ожидать возможности быть вызванными местной городской стражей, чтобы помочь справиться где-нибудь с пьяной дракой. Но у моряков, чьи корабли были пойманы внутри блокады, кончились деньги на попойки, и местное правительство распорядилось ввести комендантский час, чтобы только убрать с ночных улиц докучливые команды торговых кораблей.

Это означало, что им было абсолютно нечего делать, кроме как стоять там, глядя на море, как будто их единоличная преданность наблюдательности могла каким-то образом предотвратить черисийскую атаку.

Кроме того, пока они торчали тут в темноте, они прекрасно понимали, что рота армейских вояк, которая должна была ждать, находясь в постоянной готовности, чтобы среагировать на любую тревогу, которую они могли поднять, несомненно, играла в кости в казармах. Не то, чтобы они завидовали своим собратьям солдатам по их развлечению, скорее они были возмущены, что их исключили из него. И всё-таки один из них что-то услышал за вздохами ветра и постоянным плеском волн. Он не знал, что это было, но, когда он начал поворачиваться в этом направлении, мускулистая рука обхватила сзади его шею. Его изумлённые руки инстинктивно взмыли вверх, удивлённо изучая этот удушающий стержень из кости и мускулов, но затем под его рёбра проник остроконечный кинжал, чтобы найти его сердце, и он внезапно потерял всякий интерес к тому, что он мог услышать.

Его напарник на дальнем конце пирса не получил вообще никакого предупреждения, по сравнению с ним, и капитан Аэрли хмыкнул в знак одобрения, когда он взобрался по лестнице со своего баркаса, со следующим за ним по пятам Аплин-Армаком, и заметил два тела.

— Хорошая работа, — сказал он сильно татуированному старшему матросу, который руководил устранением часовых. Улыбка, которую он получил в ответ, сделала бы честь кракену, и Аэрли снова задался вопросом, что же сделал этот человек, прежде чем поступить на флот.

«Наверное, лучше этого не знать», — сказал он сам себе ещё раз и отступил, когда остальная часть экипажа баркаса полезла на пирс.

Он посчитал головы так тщательно, как мог в темноте, пока моряки и морские пехотинцы формировали свои заранее подготовленные группы. Абордажные тесаки и штыки тускло блеснули в слабом свете фонарей пирса, и он посмотрел, как морские пехотинцы тщательно заряжают свои мушкеты. Тот факт, что новые «кремниевые замки» не нуждались в зажжённом кусочке тлеющего фитиля, был благословением, поскольку это означало, что они могли быть готовы к стрельбе, не смотрясь как потерявшаяся в темноте стая мерцающих ящериц. С другой стороны, это также увеличило вероятность случайных выстрелов, поскольку оно лишило мушкетёра визуальной подсказки, что его оружие готово к стрельбе. Именно поэтому Аэрли отдал очень конкретные кровожадные приказы о страшной судьбе, ожидающей каждого, кто осмелится заряжать свой мушкет во время долгой поездки на лодке.

«Кроме того, если бы я позволил им это, брызги могли бы чертовски хорошо намочить запалы».

— Готово, сэр, — тихо сказал лейтенант Симин, и, повернувшись, Аэрли обнаружил молодого офицера у своего локтя. Симин, как он кисло заметил, почти сиял от предвкушения.

— Хорошо, — сказал он, вместо того, о чём думал на самом деле. — Запомни, подожди, пока не услышишь гранаты.

— Так точно, сэр, — сказал Симин, словно Аэрли не уточнял ровно того же самого, по крайней мере три раза, на в брифингах перед атакой.

На самом деле, часовые на пирсе были несправедливы по отношению к своим товарищам. Сегодня игр в кости не было, потому что их развлечения прошлым вечером были прерваны неожиданным визитом командира роты, который был не особо удивлён. После нескольких ёмких замечаний о состоянии их дисциплины, их готовности и вероятной родословной, майор Тилицин сообщил им о неприятной судьбе, которая будет ожидать на складе каждого, кто обнаружит себя развлекающимся в часы дежурства. Несмотря на сломанную им в последствии ногу (которая, как предположили одна или две недостойные души, представляла божественное возмездие), они не сомневались, что он передал свои наблюдения майору Хармину. Который, к сожалению, имел репутацию ещё менее понимающего человека, чем майор Тилицин. В этих обстоятельствах было разумно проявить немного благоразумия в течение следующей пятидневки или около того.

Таким образом, вместо того, чтобы сбиваться вместе в середине своих казарм со своими стаканчиками с костями и картами, они занимались десятками маленьких домашних дел: починкой униформы, полировкой медяшки, чисткой амуниции или заточкой лезвий тесаков, кортиков и мечей.

Звук бьющегося стекла раздался неожиданно. Головы повернулись по направлению к звуку, а брови взлетели от удивления, которое резко превратилось во что-то совершенно другое, когда железные шары с их трещащими запалами посыпались на пол.

Один солдат, более быстрый, чем его товарищи, нырнул к ближайшей гранате. Он подхватил её и крутанулся, чтобы выбросить её обратно за окно, но времени у него было недостаточно. Он бросил её прочь, но граната, пролетев менее четырёх футов, взорвалась, убив его почти мгновенно.

На самом деле это не имело бы значения, если бы запал у этой конкретной гранаты был немного длиннее. Это была только одна граната из десятка, и мирный порядок казарм распался на хаос, ужас и крики, когда все они взорвались почти одновременно.

— Сейчас! — крикнул лейтенант Хэл Симин, когда позади него раздалось эхо разрывов гранат.

Его ждущие команды моряков уже разбились на двойки. Теперь член каждой двойки с тлеющим фитилём зажёг один из подготовленных зажигательных боеприпасов своего товарища, затем отступил, когда двери были выбиты, а окна разбиты. Пылающие соединения смолы, нефти и небольшого количества пороха влетели во внезапно открывшиеся отверстия в причальных складах, в то время как другие команды штурмовали галеоны и портовые судна, пришвартованные вдоль причала.

Дым взметнулся вверх, и пылающие языки пламени начали прыгать, превращая кромешно-тёмную ночь во что-то совершенно иное. Ещё больше языков пламени взметнулось вверх, когда другие поджигатели подожгли свои цели, и разбросанные тут и там голоса начали кричать в тревоге, когда городок Северный Залив внезапно проснулся. Мушкеты треснули, когда морские пехотинцы, посланные в поддержку Симина, атаковали батареи гавани сзади. С наступлением темноты только расчёты двух пушек в каждой батарее были действительно укомплектованы, а горстка сонных артиллеристов не могла сравниться с морскими пехотинцами, которые штурмовали их из темноты. Ещё больше пожаров разгорелось вдоль набережной гавани, и резкий, громовой взрыв отдался эхом, когда один из поджигателей обнаружил неожиданный запас пороха в портовой барже рядом с галеоном, проходящим переоснащение в коммерческий рейдер. После взрыва корабль сильно загорелся, а его пылающие фрагменты долетели до трёх других судов и на, по меньшей мере, полдюжины крыш складов и таверн.

— Смотрите, сэр! — крикнул один из людей Симина, и лейтенант увидел яркие, внезапные вспышки большого количество мушкетных выстрелов на фоне кромешной черноты к западу от города.

— Это морпехи! — крикнул он в ответ. — Не знаю, насколько долго майор Жеффир сможет замедлить ублюдков, так что торопись!

— Так точно, сэр!

Майор Хармин вскочил на ноги, когда раздались взрывы и крики. Он схватил свою портупею и бросился к двери кабинета, на бегу обвязывая её вокруг себя. Его клерк и вестовой всё ещё поднимались со своих стульев, когда он уже выбежал в вестибюль.

— Хватайте своё оружие, чёрт возьми! — рявкнул Хармин, и выбежал через входную дверь офисного блока на плац между двумя длинными прямоугольниками бараков.

Пламя уже начинало танцевать и сверкать за окнами казарм, и он услышал вторую волну взрывов, когда черисийские моряки бросили в каждое здание ещё по десятку гранат.

Некоторые из криков раненых внезапно оборвались, но их заменили звуки агонии.

Брюхо Хармина скрутило в узел, когда он понял, что нападавшие уже почти полностью уничтожили переданную ему на время роту как сплочённую боевую силу. Он не знал, сколько из «его» людей было к этому моменту убито или ранено, но даже те, кто не был, были бы слишком деморализованы и испуганы, чтобы оказать хоть какое-то эффективное сопротивление.

«И даже если бы Тилицин смог сплотить их, у меня это не получится», — подумал он мрачно. — «Они даже меня не знают, так какого же чёрта они должны меня слушаться в таком беспорядке?»

Долетевший с запада шум и треск мушкетов сказал ему, что скорее всего никто к нему с подкреплением не придёт, так что…

Майор Баркли Хармин не подумал о том, что его силуэт только что нарисовался на фоне бывшего за ним освещённого окна комнаты. Ему было не до этого… впрочем, он так же не услышал и резкий «хлопок» нарезного мушкета, который его убил.

Сэр Данкин Аэрли позволил себе ощутить чувство глубокого облегчения, наблюдая тот же мушкетный огонь, который Симин увидел, а Хармин услышал. Очевидно, морские пехотинцы заняли позицию, чтобы перекрыть дорогу от главной крепости к западу от города. Согласно отчётам их разведчиков, в гарнизоне этой крепости было по меньшей мере три тысячи человек. Было маловероятно, что двести морских пехотинцев майора Жеффира могли удерживать их вечно, но удивление и замешательство должны были держать их занятыми по крайней мере в течение какого-либо времени.

Кроме того, темп стрельбы Жеффира и штыки с «кольцевым» байонетом должны были справедливым образом уравнять шансы между ними.

С крепостной стены бухнула пушка. Аэрли понятия не имел, что думали артиллеристы, стоявшие за ней, о том, во что они стреляли. Бог знал, как гарнизон крепости должен был быть безнадёжно смущён внезапным извержением взрывов и пламени из тихого спящего города под их насестом на высоком мысе. Насколько Аэрли знал — они действительно думали, что видели принимающие участие в атаке черисийские галеоны.

По крайней мере две дюжины кораблей были полностью объяты пламенем. Ещё больше тлели, и сильный ветер разносил искры, золу и пылающие обломки с одного корабля на другой. Склады, которые были расположены в гавани, тоже хорошо разгорались. Аэрли надеялся, что пламя не распространится на город, но не собирался терять сон от такого варианта.

Он посмотрел на чёрное зеркало гавани, окрашенной малиновым цветом от разрастающихся потоков пламени, и увидел большинство из своих лодок, энергично гребущих к торговым судам, стоявшим дальше на якоре. Он также видел больше, чем несколько лодок, которые гребли прочь от этих судов, поскольку их значительно уступающие в численности якорные вахты из торговых моряков поспешно отступали.

«Вероятно, когда наступит утро, они услышат о таких вещах, как „оставление своих постов”», — подумал Аэрли. Как будто они могли что-то совершить — исключая возможность дать себя убить — если бы они остались на них.

— Хорошо, мастер Аплин-Армак, — сказал он гардемарину рядом с ним. — Проследите за тем, чтобы устроить ещё несколько пожаров по своему усмотрению, а затем, я думаю, самое время, чтобы отчалить.

— Так точно, сэр! — ответил Аплин-Армак с широкой усмешкой и дёрнул головой в сторону Стивирта Малика.

— Айда, старшой! — сказал он, и трусцой побежал вдоль набережной, дуя на свой тлеющий фитиль, в то время как Малик вытащил первый зажигательный боеприпас, и Аэрли потащился вслед за ними.

XII Королевский дворец, Город Эрейстор, Княжество Изумруд

Князь Нарман оторвал глаза от последней депеши и поморщился. — Ну, — сказал он мягко, — это раздражает. — Граф Сосновой Лощины не смог скрыть своего недоверия, глядя на своего кузена с другой стороны стола. Нарман увидел его выражение и фыркнул от неожиданного веселья. Затем он положил депешу на стол рядом с тарелкой и потянулся за новым кусочком дыни.

— Полагаю, ты ожидал несколько… более сильной реакции, Тревис?

— Ну… да, — признался Сосновая Лощина.

— Почему? — Нарман положил в рот кусочек дыни и прожевал. — За исключением того факта, что разрешение епископа-исполнителя Уиллиса на использование сети семафоров Церкви означает, что мы получили эти новости немного быстрее, чем мы могли бы, тут нет ничего удивительного.

— Полагаю, нет, — медленно сказал Сосновая Лощина, пытаясь проанализировать настроение Нармана. Было в нём что-то… необычное.

— В военном отношении, сжечь Северный Залив до основания — хотя, заметь, я думаю мы найдём повреждения менее обширными, чем показали первые доклады — не имеет большого смысла, — признал Нарман. — Политически, однако, в этом есть определённый смысл.

— И что это значит, мой князь?

Сам Сосновая Лощина не видел в атаке вообще никакого смысла. Наряду с двумя маленькими военным галерами, стоящими там на якоре, и полудюжиной торговцев, которые коммодор Зестро переделывал в лёгкие крейсера для набегов на торговцев, большая часть нанесённого ущерба поразила его чистейшей бессмысленностью этого разрушения. Торговые суда, пришвартованные у причалов Северного Залива, и простаивающие склады, заполненные товарами, которые покрывались пылью во время блокады, устроенной Черисийским Флотом, ни в коей мере не были тем, что он считал важными военными целями. Не говоря уже о том, что Северный Залив был почти в семистах миля от Эрейстора, и совсем не самым большим и важным городом в княжестве.

— Это значит, что Кайлеб — или, скорее всего, адмирал Каменного Пика, действующий в рамках общих инструкций Кайлеба — послал мне сообщение.

Нарман отрезал ещё одни кусочек дыни и внимательно рассматривал его несколько мгновений, прежде чем отправить его вслед за его предшественником. Затем он снова посмотрел на Сосновую Лощину.

— Они показывают, что до тех пор, пока они контролируют море, они могут делать это с нами всякий раз, как им захочется. Ты мог бы подумать об этом, как о недвусмысленном напоминании, что несмотря на всё, что делает коммодор Зестро, мы не можем навредить им, но они несомненно могут причинять ущерб нам. По сути, это тот вопрос, который я только вчера обсуждал с епископом-исполнителем Уиллисом.

— В самом деле? — Сосновая Лощина задумчиво сузил глаза. Он знал о встрече Нармана с епископом-исполнителем Уиллисом Грэйсином, самым высокопоставленным священнослужителем княжества, учитывая решение архиепископа Лиама Тёрна отбыть в Зион, чтобы… посовещаться с коллегами, внезапно возникшее сразу после того, как новости о заливе Даркос достигли Эрейстора. Но его кузен не рассказал ему, о чём была эта встреча. До сих пор, по крайней мере, подумал он, так как Нарман только кривовато улыбнулся ему.

— Добропорядочный епископ-исполнитель обеспокоен нашей степенью обязательств по продолжению войны с Черис.

— Обязательств? — Сосновая Лощина моргнул, а затем недоверчиво покачал головой. — Он что, думает, что после залива Даркос и смерти Хааральда мы надеемся, что Кайлеб будет приветствовать нас как союзников? — недоверчиво спросил он, но Нарман лишь усмехнулся.

— Я думаю, что письмо архиепископа Мейкела — прости, вероотступника-еретика и предателя Мейкела Стейнейра — Великому Викарию слегка… ошеломило Грэйсина, скажем так. Я не думаю, что он верил сообщениям о нарушении Хааральдом «Запретов» больше, чем когда-то верили мы. Как минимум не больше, чем предположение, что разрушение Черис от края до края, в соответствии с планом Клинтана, будет простым, приятным делом. Теперь же, когда сапог находится на другой ноге, и эти идиоты из «Группы Четырёх» заставили пойти Кайлеба на открытое публичное неповиновение, он чувствует себя немного незащищённым тут, в наших гостеприимных объятиях.

— Нарман, — тон Сосновой Лощины стал таким же обеспокоенным, как и выражение его лица, а первоначальное недоверие превратилось во что-то другое, — это может быть небезопасно…

— Что? — глаза князя, сидящего напротив, смотрели на него с вызовом. — Честно? В самом деле?

— Я только говорю, что я был бы удивлён, если бы Инквизиция не имела ушей, расположенных ближе к тебе, чем ты знаешь, — трезво сказал Сосновая Лощина.

— Я точно знаю, кто является старшим агентом Инквизиции здесь, во дворце, Тревис. На самом деле, уже около трёх лет он отчитывается только о том, о чём хочу я.

— Ты подкупил представителя Инквизиции?

— О, ну нужно быть настолько шокированным! — проворчал Нарман. — Почему шпион Клинтана не может быть подкуплен? Только слюнявый идиот, который к тому же слеп и глух — а ни один агент Инквизиции, как я думаю, ты согласишься, таким не является — может не знать о взятках и мздоимстве, которое происходит в самом Храме каждый день! Если вся иерархия Церкви так же коррумпирована и продажна, как шайка портовых сутенёров, продающих своих собственных сестёр, то почему их агенты не должны быть такими же коррумпированными, как и их хозяева в Зионе?

— Ты говоришь о Божьей Церкви, — чопорно указал Сосновая Лощина.

— Я не говорю о Боге, и я не говорю о Его Церкви, — ответил Нарман. — Я говорю о Церкви, которая была захвачена людьми такими, как Жаспер Клинтан, Аллайн Мейгвайр и Замсин Трайнейр. Неужели ты хоть на мгновение думаешь, что «Группа Четырёх», чёрт возьми, делает что-то хорошее, чего хочет Церковь? Или кто-то ещё из Совета Викариев собирается рисковать своей собственной милой, розовой задницей, стоя на пути Клинтана и прочих, только потому, что они оказались лживыми, корыстными ублюдками?

Сосновая Лощина был больше, чем просто шокирован. Нарман неуклонно становился всё более открытым в своём недовольстве Храмом с момента битвы в заливе Даркос, но он никогда раньше не говорил так откровенно о Церкви и людях, что контролировали её политику. О, он никогда, по крайней мере со своим кузеном, не скрывал своего мнения о викарии Жаспере и его приятелях, но он никогда не распространял своё презрение к Великому Инквизитору и «Группе Четырёх» на всю иерархию Церкви!

— Что случилось, Тревис? — ещё мягче спросил Нарман. — Ты шокирован отсутствием у меня благочестия?

— Нет, — медленно сказал Сосновая Лощина.

— Да, ты шокирован, — уточнил Нарман всё тем же мягким голосом. — Ты думаешь, что я не верю в Бога, или что я решил отказаться от Его плана для Сэйфхолда. И ты боишься, что если Грэйсин или Инквизиция узнают, что я в действительности чувствую, то они решат сделать пример из меня… и, возможно, и тебя, так как ты не только мой первый советник, но и мой кузен.

— Что же, если ты настаиваешь, то, возможно, ты прав, — ещё более медленнее признал Сосновая Лощина.

— О, конечно, я прав. И я не удивлён, что ты удивлён, услышав это от меня. Это первый раз, когда я так откровенно высказываюсь кому-либо на этот счёт, кроме, возможно, Оливии. Но, учитывая обстоятельства, думаю, пришло время обсудить это с кем-то, кроме моей жены. Ну, я полагаю, с кем-то кроме моей жены и дяди Хэнбила, если уж я собираюсь быть абсолютно точным.

— Учитывая какие обстоятельства? — осторожно спросил Сосновая Лощина, и на это раз в его глазах появилась явная тревога.

Причина, по которой уровень его беспокойства взлетел просто до невероятных высот, была в том, что Хэнбил Бейтц, герцог Соломон, был не просто его и Нармана дядей. Несмотря на то, что ему было уже за семьдесят, Соломон оставался энергичным и острым как бритва. Физически он был почти противоположностью Нармана; в любом другом вопросе, он и князь были очень схожи, за исключением того, что, в отличие от своего племянника, Соломон не терпел политику. Возможно «большая игра» и нравилась ему лишь самую малость, но никогда не возникало вопроса ни о его компетентности, ни о его лояльности семейным интересам или самому Нарману. Вот почему он был командующим армией Изумруда. Это была должность, которая ему очень подходила, и она позволяла ему проводить как можно меньше времени в Эрейсторе, и быть дальше от политики.

«Что», — подумал в этот момент Сосновая Лощина, — «при случае было довольно полезно для Нармана. Дядя Хэнбил — это кинжал в его ножнах, но настолько «вне поля зрения, вне сознания», что даже умные люди не включают его в свои расчёты».

— Тут есть два отдельных момента для рассмотрения, Тревис, — сказал Нарман в ответ на его вопрос. — Ну, на самом деле, три.

Он отставил свою тарелку в сторону и наклонился вперёд, выражая серьёзность всем телом и выражением лица.

— Во-первых, с политической и военной точек зрения, Изумруд поимели, — сказал он прямо. — И нет, не нужен дядя Ханбил, чтобы сказать мне это. Кайлеб, в любой момент, когда захочет, может высадить войска на берег, при поддержке с моря. Это одна из тех вещей, к которым то маленькое дельце в Северном Заливе должно было привлечь моё внимание, если они до сих пор от меня ускользали. На данный момент, вероятно, он всё ещё наращивает силу своих войск: Бог знает, что черисийские морские пехотинцы хороши, но у него их было не очень много, когда началось всё это дело. С другой стороны, у нас их ещё меньше, если говорить про нашу армию, правда? Особенно учитывая, сколько людей служило в морской пехоте, когда с нашим военно-морским флотом случился этот «маленький несчастный случай». И пройдёт не так уж много времени, прежде чем он будет готов прийти сюда, в Эрейстор, возможно, с осадной артиллерией на буксире, чтобы постучаться во все двери, которые будут у него на пути, и я очень сомневаюсь, что дядя Хэнбил сможет доставить ему что-то, чем просто неудобство, когда он сделает это.

— Во-вторых, с дипломатической точки зрения, наш добрый друг Гектор в любом случае не собирается подставлять свою шею и помогать нам. И я буду глубоко удивлён, если Шарлиен не решит, что для неё лучше вступить в союз с Черис, чем с нами или Гектором, при данных-то обстоятельствах. Что означает, что мы… я думаю, правильным термином будет «болтаемся по ветру». Мы самые незащищённые, мы те, кто пытался убить Кайлеба, и мы те, у кого нет никакой надежды стоя на этом берегу Ада дождаться, что кто-нибудь соберётся приплыть нам на помощь.

— И, в-третьих… в-третьих, Тревис, каждое слово Стейнейра и Кайлеба, что они говорили о «Группе Четырёх», Великом Викарии, и самой Церкви — это правда. Ты думаешь, что я не верю в Бога только потому, что знаю о коррупции таких людей как Клинтан и Трайнейр, и их подхалимов из Совета Викариев? — Смех князя прозвучал почти как лай. — Конечно я верю в Него — просто я не верю в ублюдков, которые захватили Его Церковь! На самом деле, я думаю, что Стейнейр и Кайлеб правильно делают… если, конечно, они смогут это развить. И именно поэтому Грэйсин так обеспокоен, по этой причине он продолжает нас так сильно подталкивать, ища какие-то способы перейти в наступление, продолжает прощупывает насколько я «лоялен» к Гектору.

— А насколько вы лояльны, мой князь? — мягко спросил Сосновая Лощина.

— К Гектору? — губы Нармана скривились. — Примерно так же, как и он к нам — то есть я лоялен настолько, сколько потребуется, чтобы дотянуться до его горла хорошим острым ножом. Или ты имел в виду Церковь?

Сосновая Лощина ничего не сказал. Ему не нужно было, потому что за него всё сказало выражение его лица.

— Моя преданность Церкви, простирается ровно дотуда, докуда дотягивается Инквизиция, — категорично сказал Нарман. — Настало время перестать отождествлять Церковь с Богом, Тревис. Или ты думаешь, что Бог позволил бы Черис полностью уничтожить объединённый флот альянса, который превосходил её собственный по силам пять к одному, если бы Хааральд действительно бросил вызов Его воле?

Сосновая Лощина тяжело сглотнул, а в его желудке запела звенящая пустота. Где-то глубоко внутри него маленький мальчишка отчаянно бормотал катехизис, сгорбившись и заткнув пальцами уши.

— Нарман, — сказал он очень, очень тихо, — ты не можешь думать о том, о чём я думаю, ты думаешь.

— Нет? — Нарман наклонил голову. — Почему нет?

— Потому что, в итоге, Черис проиграет. Не может получиться по-другому. Не тогда, когда Церковь полностью контролирует все великие королевства. Не тогда, когда её казна настолько глубока, и так много людей живёт на Хевене и Ховарде.

— Не будь в этом слишком уж уверен, — откинулся назад Нарман, его глаза горели. — О, я знаю, что «Группа Четырёх» видит это именно так. Но, опять-таки, у нас только что был довольно остроумный урок об ошибочности их суждений, не так ли? Я подозреваю, что они могут узнать, что мир гораздо менее монолитен, чем они предполагали, и это станет для них ещё более неприятным известием. Всё, что нужно Кайлебу — это прожить достаточно долго, чтобы его пример получил распространение, Тревис. Вот почему Грэйсин убежал в таком страхе. Я не единственный правитель или вельможа, который понимает, что происходит в Совете Викариев в данный момент. Если Черис сможет бросить вызов Церкви, другие тоже искусятся последовать примеру Кайлеба. И если это произойдёт, Церковь окажется слишком занятой, туша «местные лесные пожары», чтобы собрать такой флот, который потребуется, чтобы пробиться сквозь Королевский Черисийский Флот. И это предполагает, что Черис, само по себе, попытается отделиться от Церкви.

— Но…

— Подумай об этом, Тревис, — приказал Нарман, прервав попытку Сосновой Лощины возразить. — Осталось на так уж долго до того, как Шарлиен станет, по крайней мере де-факто, союзником Черис. Насколько я знаю, она может решить сделать это официально и присоединиться к Кайлебу, открыто бросив вызов Клинтану и его приспешникам. Когда это произойдёт, Гектор обнаружит, что он окружён врагами и отрезан от всего, чем Церковь могла бы помочь ему. И когда Шарлиен и Кайлеб разделят между собой Корисанд и Зебедайю, а Кайлеб полноценно присоединит нас к Черис, он вместе с Шарлиен будет контролировать треть всей поверхности Сэйфхолда. Конечно у них не будет такой уж большой доли мирового населения, но у них будет большая часть мирового военно-морского флота, множество возможностей для расширения и все ресурсы, которые им понадобятся для их экономик… или их военной мощи. Как ты думаешь, насколько легко Церкви будет раздавить его после всего этого?

Сосновая Лощина сидел молча, с озабоченным выражением, а Нарман ждал, пока его кузен проберётся по той же логической цепочке. Нарман знал, что граф по своей природе был осторожен. Более того, младший брат Сосновой Лощины был старшим священником Ордена Паскуаля, служившим в Республике Сиддармарк и уже почти возведённым в сан епископа. Вполне возможно, что откровенность Нармана была больше, чем Сосновая Лощина был готов принять.

— Нет, — сказал наконец граф. — Нет, Церкви будет нелегко сделать это. Не в том случае, если всё будет идти так, как ты предсказываешь.

— А сможет ли Церковь сбавить обороты? — мягко спросил Нарман, намеренно подталкивая своего кузена чуть дальше.

— Нет, — воздохнул Сосновая Лощина, и выражение его лица не перестало быть неуверенным, хотя Нарман сомневался в том, что глубокая скорбь, которую оно стало отражать, можно было считать улучшением состояния Сосновой Лощины. — Нет. Насчёт этого, ты тоже прав, Нарман. «Группа Четырёх» — это не настоящая проблема, так ведь? Они — просто симптом.

— В точку. — Нарман потянулся и положил свою пухлую руку на плечо Сосновой Лощины. — Я не знаю, может или нет Церковь реформироваться внутри себя. Я только знаю, что до того, как «Группа Четырёх», все остальные викарии и им подобные, позволят этому произойти, будет море крови и резня такого масштаба, какой никто не видел со времён свержения Шань-вэй.

— Что ты хочешь предпринять по этому поводу? — Сосновая Лощина сумел выдавить из себя бледную улыбку. — Это было бы не похоже на вас, вывалить на меня что-то подобное за завтраком, если бы у вас уже не было плана, мой князь.

— Нет, думаю, не похоже. — Нарман снова сел и потянулся к временно отставленной тарелке. Его взгляд вернулся к его рукам, и он аккуратно нарезал оставшуюся дыню на кусочки размером на один укус.

— Мне нужно отправить послание Кайлебу, — сказал он, не отрывая взгляда от ножа и вилки. — Мне нужен кто-то, кто сможет убедить его, что я готов сдаться ему. Что ему не нужно дальше жечь мои города и убивать моих подданных, чтобы донести свою точку зрения.

— Он довольно ясно дал понять, что хочет твою голову, Нарман. Судя по тону его комментариев, я не думаю, что он будет очень счастлив согласиться на что-то ещё, кроме этого.

— Я знаю. — Улыбка князя была больше похожа на гримасу, чем на что-то ещё, но, возможно, в ней была толика настоящего юмора. — Я знаю, и я полагаю, что, если он действительно настаивает на этом, он в конце концов этого добьётся. Жалко, что Мантейл решил сбежать на материк, а не приехать сюда. Возможно, я смог бы убедить Кайлеба в моей искренности, предложив ему голову «графа Ханта» в качестве замены. Тем не менее, я могу продемонстрировать ему, что человек моих талантов и опыта мог бы быть более полезен, работая на него, а не удобряя сад где-то за его дворцом.

— А если не сможешь? — тихо спросила Сосновая Лощина.

— Если не смогу, значит не смогу. — Нарман пожал плечами гораздо более философски, чем сам Сосновая Лощина справился бы в аналогичных обстоятельствах. — Я всегда могу надеяться, что он согласится на пожизненное заключение в каком-нибудь умеренно неприятном подземелье. А даже если он этого не сделает, то Кайлеб, по крайней мере, не будет проводить каких-либо репрессий в отношении Оливии или детей. — Он поднял взгляд и посмотрел прямо в глаза Сосновой Лощины. — Это самое лучшее, на что я могу рассчитывать, если он высадит силы вторжения. Кроме того, таким образом, мы пропустим ту часть, где сначала умирают тысячи моих подданных.

Сосновая Лощина сидел, глядя в глаза своего кузена, и понимая, что, возможно, впервые с тех пор, как Нарман поднялся на трон Изумруда, его князь отставил в сторону всё притворство. После стольких лет, это было похоже на шок, но Нарман был серьёзен.

— Ты не можешь просто заключить мир с Кайлебом, даже сдавшись ему, без Грэйсина и остального духовенства, что будет гореть в огне позади тебя, — сказал граф. — Ты знаешь это, не так ли?

— Грэйсина, да. И, по крайней мере, вероятно, большинства епископов, — согласился Нарман. — С другой стороны, большинство наших старших священников — даже наших странствующих епископов — изумрудцы. В этом отношении мы почти так же плохи, как и Черис. Честно говоря, это одна из тех вещей, из-за которых Грэйсин бежал с таким страхом, и я сильно подозреваю, что у него были все основания для этого. В любом случае, я… подробно обсудил этот вопрос с дядей Хэнбилом.

— Я понял. — Сосновая Лощина откинулся назад, медленно и ритмично постукивая по ручке кресла пальцами правой руки, пока он думал.

Точка зрения Нармана о составе духовенства в Изумруде была предельная ясна. Смогут ли разногласия между нижестоящим духовенством, из числа коренного населения, и их, родившимся за пределами Изумруда, церковными руководителями, перерасти в какого-то рода поддержку схизмы, которая получилась у Кайлеба в Черис, было другим, более сложным расчётом. И, как признался самому себе первый советник, это было не единственной проблемой, заслуживающей внимания.

«Наверное», — признался он самому себе, — «потому, что я вообще не хотел об этом думать, до тех пор, пока Нарман не ткнул меня во всё это носом».

Но если Нарман обсудил всё это с герцогом Соломоном, и если Соломон сказал то, что, по-видимому, предполагал Нарман, то Сосновая Лощина был готов допустить, что оценка князя, о том, как могло бы отреагировать духовенство — и сможет ли Нарман пережить их реакцию — была, скорее всего, верна. И когда дело дойдёт до этого, реакция Церкви будет единственным реальным противодействием, которого ему в действительности нужно бояться. Подобно Армакам в Черис, хотя и по совершенно иным причинам, и в несколько иной манере, Дом Бейтцов крепко держал централизованную политическую власть в своих руках. Отец Нармана лишил феодальных вельмож их личных регулярных армий (в некоторых случаях, не без определённого кровопролития), но Нарман пошёл ещё дальше в подчинении аристократии Короне. Но, кроме этого, Палата Общин в Изумрудском Парламенте, и тогда и сейчас, решительно поддержала Нармана и его отца в их усилиях ограничить власть их благородно-рождённых землевладельцев. Эта традиция поддержки, вероятно, могла бы распространиться и на реакцию Нармана на нынешний кризис.

И в этот раз, как аристократия, так и простолюдины Изумруда почти наверняка пришли бы к единому мнению. Если бы из рассмотрения были удалены религиозные нотки, они вместе, несомненно, поддержали бы урегулирование дел с Черис — возможно, даже полную капитуляцию перед Черис. Несмотря на традиционное соперничество между Изумрудом и Черис, у Армаков была репутация разумных правителей. На чисто светском уровне, было бы трудно убедить кого-нибудь, что обнаружить себя под властью Кайлеба Черисийского будет для них личной трагедией. А совершенно разумный личный интерес и стремление избежать разрушений и кровопролития при прямом Черисийском вторжении сделали бы убеждение их в этом ещё более сложным.

Было очевидно, что Нарман, в любом случае, контролировал ситуацию, к тому же у принца был впечатляющий послужной список, когда дело доходило до оценки и точного прогнозирования реакции типичных политических воротил Изумруда.

С другой стороны, он ошибался ранее раз или два, но Сосновая Лощина напомнил себе, что это происходило не часто. И в отличие от некоторых людей, и это было правдой, у него не было склонности убеждать себя, что то, чего он хотел, становилось истиной по определению.

Если предположить, что он не ошибается, и учитывая приготовления, которые, как Сосновая Лощина не сомневался, Соломон проводил как всегда очень незаметно, тогда Нарман почти наверняка мог выжить при переговорах с Кайлебом. Сможет ли он пережить исход этих переговоров с головой, всё ещё сидящей на плечах — это, конечно, был другой вопрос. И, честно говоря, Сосновая Лощина не был готов предложить ничего лучше, чем ненадёжные равные шансы в пользу вероятности, что это случится, что так же могло иметь очень неприятные последствия и для его первого советника. И всё же…

— Если ты действительно имеешь в виду всё выше сказанное, — услышал граф свой собственный голос, — тогда полагаю, ты, вероятно, должен послать самого высокопоставленного дипломата, которого сможешь найти, начать переговоры. Кого-то, облечённого твоим доверием в такой степени, чтобы Кайлеб действительно поверил в то, что он скажет, хотя бы секунд на пять.

— В самом деле? — улыбка Нармана была нетипично тёплой. — Ты уже думал о ком-нибудь, Тревис? — спросил он.

XIII Собор Теллесберга и Королевский дворец, Город Теллесберг, Королевство Черис

Орган начал свою величественную прелюдию, и сотни людей, набившиеся в Теллесбергский собор, поднялись со своих скамей. Восхитительная музыка пронеслась сквозь пахнущий ладаном воздух на золотых крыльях звука, а затем хор ворвался в песню.

Двери собора распахнулись, и обычная для среды утренняя процессия из скипетроносцев, свеченосцев и кадильщиков двинулась вперёд в приветствующее великолепие этого величественного гимна. Послушники и младшие священники следовали за предшествующими процессии прислужниками, а архиепископ Мейкел в свою очередь, следовал за ними.

Мерлин Атравес наблюдал за этим со своего поста в королевской ложе, приподнятой в двадцати футах над полом собора, со знакомыми смешанными чувствами. Церковь настолько была частью жизни каждого сэйфхолдца, что моменты подобные этому были неизбежны, и полное погружение, казалось, уносило прочь, по крайней мере, частичку его первоначального гнева.

«Но лишь частичку его», — напомнил он себе. — «Лишь частичку».

Процессия постепенно, величественно двигалась вперёд, а архиепископ двигался в самой её сердцевине. Но представление Мейкела Стейнейра о правильной процессии было не совсем такое, как у других архиепископов, и Мерлин улыбнулся, когда Стейнейр приостановился, чтобы в благословении возложить руку на кудрявую голову маленькой девочки, которую приподнял её отец.

Новые руки протягивались, чтобы коснуться архиепископа, когда он проходил мимо, и новые детские головы ожидали его благословения. Другие, искушённые жизнью архиепископы, несомненно, могли бы свысока увидеть в «бесхитростном» пастырстве Стейнейра отказ от права на надлежащее архиепископское достоинство. «Впрочем, эти другие искушённые архиепископы никогда бы не оказались в центре такой сильной личной любви и доверия, которое Мейкел Стейнейр вызывал у людей своего архиепископства. Конечно, были…»

Мысли Мерлина Атравеса оборвались с внезапностью гильотины, когда в нефе собора резко закружилось целеустремлённое движение.

Архиепископ Мейкел возложил руку на голову ещё одного мальчика, пробормотав слова благословения. Он знал, что его частые остановки вызывали, как правило, снисходительное раздражение среди его служек и помогающих священников.

С другой стороны, конечно, они понимали, что нельзя протестовать, даже если бы это сделало правильную хореографию неизменной церковной литургии немного сложнее. Были некоторые обязанности — и удовольствия — в призвании любого священника, которые Мейкел Стейнейр отказался бы принести в жертву «достоинству» своего священнического поста.

Он повернулся обратно к процессии, склонив голову, в то время как один из уголков его разума заново пересмотрел дневную проповедь. Настал момент, чтобы он акцентировал внимание на…

Внезапная коалесценция[4] движения застала его врасплох так же сильно, как и любого другого в соборе. Его голова дёрнулась назад, когда чьи-то руки сомкнулись на его руках. Двое мужчин, которые внезапно ворвались в процессию, резко дёрнули его, поворачивая вбок, а он был слишком ошарашен, чтобы оказать какое-либо сопротивление. Никто и никогда не поднимал руку на духовенство Матери-Церкви.

Это действие было настолько абсолютно неслыханным, что каждый прихожанин в соборе был поражён так же, как и Стейнейр. Только те, кто был ближе всех к нему, могли действительно видеть, что происходит, но резкое прерывание процессии заставило головы развернуться, захлопав глазами.

Мозг архиепископа сработал быстрее, чем у большинства, но он ещё только начинал понимать, что происходит, когда увидел кинжал в руке третьего мужчины. Кинжал, который, вопреки всем традициям Церкви Господа Ожидающего, был пронесён в собор, скрытый под курткой убийцы.

— Во имя истинной Церкви! — крикнул убийца, и кинжал двинулся вперёд.

Мозг Кайлеба Армака также сработал быстрее, чем у большинства. Король вскочил на ноги, одна рука вытянулась в тщетном протесте, как только сверкнул кинжал.

— Мейкел! — закричал он, а затем дёрнулся назад, так как менее чем в шести дюймах от его уха выстрелила пушка.

Во всяком случае, так ему показалось. Кайлеб отшатнулся от ошеломляющего удара, молотом ударившего по его барабанным перепонкам, а затем она выстрелила снова.

Мейкел Стейнейр не почувствовал страха, когда кинжал начал движение в его сторону. На это на самом деле не хватило времени — не хватило времени, чтобы его разум понял, что происходит, и сообщил остальной его части, что он вот-вот умрёт. Мышцы его живота только-только начали сжиматься в бесполезной, хрупкой оборонительной реакции, как, совершенно внезапно, голова убийцы развалилась на части. Тяжёлая пуля продолжившая двигаться вперёд, к счастью, не попала в кого-нибудь ещё и лишь расколола одну из церковных скамей, и чудовищный фонтан крови, мозговой ткани и осколков костей брызнул на сидящих на скамье. Звук пистолетного выстрела перебил органную музыку и хор, словно органист был именно тем, в кого стреляли. Великолепное взаимодействие музыки и голосов отрубилось в неразберихе начинающихся криков и возгласов замешательства. Большинство из тех, кто находился в соборе, по-прежнему не имели понятия, что с архиепископом что-то происходит. Вместо того, чтобы смотреть в направлении Стейнейра, головы задрались наверх, во все глаза уставившись на королевскую ложу и высокого, голубоглазого королевского гвардейца, который вспрыгнул на её приподнятые, шириной с ладонь, перила.

Там он привёл себя в равновесие, невозможно устойчивое на его шатком насесте, его правая рука окуталась густым, удушливым облаком порохового дыма, а затем второй ствол пистолета выстрелил.

Глаза Стейнейра рефлекторно закрылись, когда кровь его потенциального убийцы забрызгала его лицо и белые, великолепно расшитые облачения. Его мозг, наконец, начал понимать, что происходит, а мускулы напряглись, когда он приготовился вырваться из рук, схвативших его.

Но прежде, чем он смог двинуться, в соборе разразился второй громовой удар, и он услышал захлёбывающийся крик, когда мужчина, держащий его правую руку, внезапно отпустил его.

Тяжёлый пистолет в правой руке Мерлина дёрнулся от второго выстрела.

У него не было другого выбора, кроме как прицелиться в голову, когда он выстрелил первый раз. Ему нужно было сразу и безвозвратно вывести из игры держащего кинжал нападавшего, несмотря на реальную опасность того, что тяжёлая пуля могла бы полететь дальше и убить или ранить какого-нибудь невиновного свидетеля. Тем не менее, ни один из оставшихся напавших на Стейнейра пока не выпустил оружие, и он опустил пылающую точку прицельной марки, проецируемую в поле его зрения, на спину второго человека. Пуля врезалась в позвоночник его цели и прошла вниз через его туловище под острым углом, продиктованным приподнятой огневой позицией Мерлина. Сопротивление кости и человеческой ткани замедлило большой, расплющивающийся снаряд, и его цель отпустила Стейнейра, шатаясь сделала полшага вперёд и упала.

Левая рука Мерлина поднялась, держа второй пистолет. Облако порохового дыма, извергнутое двумя уже сделанными им выстрелами, висело перед ним. Оно было бы почти полностью ослепляющим для человеческого существа, но Мерлин Атравес не был человеком. Его глаза видели сквозь дым с предельной ясностью, пока он балансировал на перилах королевской ложи, а его левая рука была такой же нечеловечески твёрдо-каменной, как и правая.

Его прицельная марка перескочила на оставшегося нападающего. Этого он хотел оставить живым. — «Выстрел в ногу должен обеспечить это», — мрачно подумал он, но тут же мысленно чертыхнулся, так как последний нападающий вытащил собственный кинжал.

Остальные члены процессии наконец поняли, что происходит. Двое из них повернулись, чтобы схватиться с третьим человеком, но у них не хватало времени. Левая рука атакующего всё ещё сжимала левую руку Стейнейра, тогда как кинжал взлетел, и ни у кого не было возможности дотянуться до него, прежде чем этот клинок опустился бы снова.

Стейнейр почувствовал, как хватка на правой руке исчезла, и переместил свой вес, готовясь вырваться из хватки на левой руке. Но затем случилась третья вспышка, и внезапно больше не осталось рук, державших его.

Мерлин хотел было прыгнуть с перил на пол внизу, затем остановился.

«Не будем делать ничего невозможного перед таким количеством свидетелей, до тех пор, пока у нас нет в этом настоящей необходимости», — сказал он себе.

Маленький голосок в его мозгу казался ему нелепо спокойным, но это имело смысл, и он опустил пистолет, продолжающий куриться дымом в правой руке, в его кобуру. Затем он присел, сжимая перила ложи правой рукой и свесился через край. Он позволил своим пальцам соскользнуть по гладкой, вощёной стойке, пока его ноги не оказались на пять или шесть футов выше мраморного пола собора, а затем позволил себе упасть с кошачьей грацией.

Он приземлился на сиденье скамьи, которая волшебным образом очистилось, когда сидевшие на ней увидели его. Они отпрянули назад, глядя на него огромными глазами, когда он спустился из нависшего облака порохового дыма, и он учтиво кивнул им в ответ.

— Извините меня, — вежливо сказал он и вышел в неф.

Собор был наполнен криками замешательства — замешательства, которое было окрашено накапливающимся гневом, так как люди начали понимать, что произошло — но Мерлин проигнорировал фоновый бедлам, когда он пробирался вверх по нефу.

Его униформы было бы достаточно, чтобы очистить ему путь в большинстве случаев. В данных обстоятельствах, когда пистолет всё ещё находился в его левой руке, один курок был взведён, а дым продолжал струйкой куриться из выстрелившего ствола, она была ещё более действенной, и он быстро добрался до места, где находился Стейнейр.

Архиепископ опустился на одно колено, не обращая внимания на младшего священника, пытающегося поднять его обратно на ноги, в то время как он повернул второго из напавших на него на бок. Как увидел Мерлин, Стейнейр пощупал одну из сторон горла упавшего мужчины, явно отыскивая пульс. Конечно, он его не нашёл, и медленно, тяжело покачав головой, он потянулся, чтобы закрыть таращащиеся, удивлённо смотрящие глаза мертвеца.

— С вами всё в порядке, Ваше Высокопреосвященство? — требовательно спросил Мерлин, и Стейнейр посмотрел на него с выражением сожаления.

— Да. — Его голос был немного дрожащим. Мерлин никогда раньше не слышал в нём конкретно этих ноток, но в сложившихся обстоятельствах он посчитал разумным, что даже монументальное спокойствие Мейкеля Стейнейра должно было дать небольшую трещину. Архиепископ откашлялся и кивнул.

— Да, — сказал он более твёрдо. — Я в порядке, Мерлин. Спасибо вам.

— Тогда, если вы не хотите беспорядков, я думаю, вам лучше встать обратно и показать себя прихожанам, прежде чем они решат, что вы тоже мертвы, — предложил Мерлин так мягко, как мог, сквозь неуклонно растущий рёв сердитых, напуганных и смущённых голосов.

— Что? — Одно мгновение Стейнейр пристально посмотрел на него, очевидно, ещё больше запутавшись. Затем его глаза прояснились от понимания сказанного, и он снова кивнул, более решительно.

— Вы правы, — сказал он и встал.

— Мы должны доставить вас в безопасное место, Ваше Высокопреосвященство! — с тревогой сказал один из младших священников.

Мерлин обнаружил, что он полностью согласен с этим, но Стейнейр покачал головой. Жест был энергичным, решительным.

— Нет, — сказал он твёрдо.

— Но, Ваше Высокопреосвященство…!

— Нет, — повторил он, даже более жёстко. — Я признателен вам за ту мысль, отче, но это… — одна рука помахала в сторону храма и мелких волн ярости, постепенно распространявшихся наружу, поскольку стоявшие ближе всего к попытке покушения, кричали объяснения стоявшим дальше, — … место, где мне нужно быть.

— Но…

— Нет, — сказал Стейнейр в третий раз, с ноткой окончательности в голосе. Затем он повернулся, пробился сквозь скипетро- и свеченосцев, от потрясения продолжавших стоять неподвижно, и пошёл обратно в неф.

Остальные члены процессии уставились друг на друга, всё ещё слишком сильно потрясённые и смущённые, чтобы точно знать, что делать, но Мерлин распрямил плечи и пошёл за архиепископом. Его собственные мысли пока не могли угнаться за Стейнейром, но, как только они это сделали, он понял, что архиепископ прав. Это было то место, где он должен был быть… по многим причинам.

Мерлин осторожно закрыл затравочную полку и опустил курок единственного не стрелявшего в пистолете ствола. Он убрал оружие в кобуру, не прерывая шага, и продолжил идти по нефу позади Стейнейра, пристально наблюдая за прихожанами, стоявшими с обеих сторон. Вероятность того, что существовала вторая команда убийц, несомненно, была ничтожной, но Мерлин намеревался принимать ничего как должное— «ничего другое, по крайней мере», — сказал он сам себе мрачно — когда речь шла о безопасности Мейкела Стейнейра.

Те, кто находился ближе всего к нефу, видели, как архиепископ шёл мимо них, один, сопровождаемый только угрюмым, голубоглазым гвардейцем, и волны облегчения рябью расходились наружу от них, следуя по следам напряжённого смущения и гнева, которые уже охватили собор. Лицо Стейнейра было менее мрачным, чем лицо Мерлина, и он, похоже, находил более простым, чем Мерлин, что должен сдерживать себя от того, чтобы не вздрагивать, так как больше рук, чем когда-либо, протягивались, касаясь его, потому что их владельцы искали физического подтверждения того, что он невредим.

Позволять этим людям тянуться к архиепископу, на самом деле прикоснуться к нему, было одной из самых трудных вещей, которые когда-либо делал Мерлин, но он заставил себя не вмешиваться. И не только потому, что он знал, что Стейнейр не поблагодарил бы его за вмешательство. Мерлин нашёл бы, что удивительно легко жить с последующим гневом архиепископа, если бы только он не понял, что Стейнейр также был прав и насчёт этого.

«Ведь даже не похоже, что он продумывал это», — подумал Мерлин. — «Он такой, какой он есть. Чистое природное чутьё».

«Ладно, природное чутьё и вера».

Стейнейр добрался до ограждения святилища, разомкнул в нём врата — возможно, впервые, по крайней мере, за десять лет, никто из его послушников не выполнил эту задачу для него — и прошёл через них прямо в алтарь. Мерлин остановился у ограждения, повернувшись лицом к остальной части собора, но он также наблюдал через дистанционные камеры, которые его СНАРКи развернули по всему огромному строению, как Стейнейр поклонился огромным мозаикам Лангхорна и Бе́дард, а затем встал, чтобы предстать перед собравшимися прихожанами общины.

Гвалт затих медленно и неохотно, когда прихожане увидели, что он стоит там. Капли крови его несостоявшихся убийц на его облачениях показались тёмными, и его лицо также всё ещё было в крови, но было очевидно, что ничего из этого не была его кровью, и несколько человек вскрикнули с облегчением, когда поняли это.

Облегчение, однако, не сделало ничего, чтобы погасить гнев, и Мерлин мог чувствовать ярость, притаившуюся в сердцах и умах сотен этих людей, поскольку они поняли, насколько действительно близко был к смерти их архиепископ. Теперь раздалось больше криков — криков более чётко сформулированных, более остро направленных и гневных.

— Дети мои! — сказал Стейнейр, немного возвышая свой мощный голос, чтобы прорваться сквозь бушующую бурю, вспухнувшую из мстительного негодования. — Дети мои!

Его слова прозвенели, прорезая насквозь фоновые шумы, и спокойствие снова снизошло на собор. Это не было тишиной — для этого всё ещё оставалось слишком много гнева, слишком много шока, — но по крайней мере уровень шума упал, и Стейнейр воздел руки.

— Дети мои, — сказал он тихим голосом, — это дом Божий. В этом месте, в это время, несомненно, что месть должна быть Его, а не нашей.

Новая рябь прошла через собор, словно люди, слушающие его, не вполне могли поверить в то, что они только что услышали, и он печально покачал головой.

— Независимо от того, во что могут верить другие, дети мои, Бог — бог любви, — сказал он им. — Если правосудие должно быть совершено, тогда пусть оно будет совершено, но не отравляйте себя местью. Несомненно, достаточно трагично, что трое детей Божьих должны уже были умереть здесь, в Его доме, без остатка запятнывая себя ненавистью!

— Но они пытались убить вас! — закричал в ответ кто-то, потерявшийся в огромных глубинах собора, и Стейнейр кивнул.

— Они пытались, — признал он, — и они уже заплатили свою цену за это. — Мерлин понял, что сожаление и печаль в его голосе были совершенно неподдельными. — Люди, которые совершили эту попытку, уже мертвы, сын мой. Так кому же, по-твоему, мы должны отомстить за их преступление?

— Храмовые Лоялисты! — горячо ответил кто-то другой, но Стейнейр снова покачал головой.

— Нет, — твёрдо сказал он. — Мы знаем только, что трое этих мужчин предприняли эту попытку. Мы ещё ничего не знаем о том, кем они были, почему они пытались совершить такое, или о том, действовали ли они сами или нет. Мы ничего не знаем о них, дети мои, не знаем даже — независимо от того, что некоторые из вас могли подумать — были ли они как-то связаны с Храмовыми Лоялистами здесь, в Теллесберге. В отсутствие этих знаний, не может быть никаких оправданий для того, чтобы ударить по кому-нибудь, и даже если это было бы возможно, месть ни при каких обстоятельствах не может быть подходящим занятием для любого из детей Божьих. Правосудие может быть, но правосудие — это дело Короны. Мы оставим правосудие нашему Королю, уверенные в его способности знать и делать то, что правильно. Мы не будем искать мести. Мы не превратим себя во что-то, чем мы никогда бы не хотели стать.

Голоса зароптали, некоторые из них по-прежнему содержали более чем намёк на протест, но никто не осмеливался не согласиться с их архиепископом.

— Дети мои, — сказал Стейнейр более мягко, — я знаю, что вы злитесь. И понимаю почему. Но это время для печали, а не гнева. Что бы вы ни думали о тех, кто предпринял сегодня эту попытку, они всё же были вашими собратьями и детьми Божьими. Я не сомневаюсь, что они сделали то, что сделали из-за своей веры в Бога. Я не говорю, что верю, что это действительно то, чего желал от них Господь, но это было то, что как им было сказано хочет Бог. Должны ли мы осуждать их за то, что они действовали так, как требовала их вера, когда наша собственная вера потребовала от нас отвратить наши лица от Совета Викариев и Храма? Мы можем счесть необходимым противостоять людям, которые верят в то, во что верили они. В той войне, которую «Группа Четырёх» объявила против нас, может быть даже необходимо, чтобы мы разили людей, которые верят в то, во что верили они. Но, несмотря на эту мрачную необходимость, никогда не позволяйте себе забывать, что те, кто против вас, просто такие же люди, просто такие же дети Божьи, как вы сами. То, что они делают, может быть злым в наших глазах и неправильным в глазах Господа, но если вы позволите себе наполниться ненавистью, если вы превратитесь во что-то меньшее, чем человек, стремясь облегчить их убийство, тогда вы откроете себя тому самому злу, которое вы осудили в них.

Ропщущие голоса постепенно превратились в тишину, когда он заговорил, и он печально смотрел на них.

— Мы живём в то время, когда благочестивые мужчины и женщины должны делать выбор, дети мои. Я прошу вас, раз вы любите меня — раз вы любите себя, любите своих жён, мужей и детей, раз вы любите самого Бога — делайте правильный выбор. Сделав выбор, сделайте то, что нужно сделать, но делайте это, не отравляя себя, свои души или свою способность любить друг друга.

Сейчас тишина была почти абсолютной, и Стейнейр посмотрел туда, где застопорившаяся процессия всё ещё толпилась вокруг тел. К процессии присоединились с полдюжины товарищей-гвардейцев Мерлина. Теперь, когда они склонились, чтобы поднять и унести тела, Стейнейр поманил себе служек и младших священников.

— Пойдёмте, — сказал он им, стоя перед прихожанами, забрызганный высыхающей кровью людей, которые пытались убить его. — Пойдёмте, у нас есть месса, чтобы отслужить её, братия.

* * *

— Мейкел, — очень, очень серьёзно сказал король Кайлеб, — ты ведь понимаешь, что они получили преимущество, когда они спланировали это, не так ли?

— Конечно, понимаю, Ваше Величество, — спокойно ответил архиепископ. Они сидели на балконе личных покоев Кайлеба во дворце, глядя на город в золотистом свете раннего вечера, а Мерлин стоял за креслом короля. — Но, чтобы предвосхитить ваши аргументы, я слишком стар и имею твёрдые убеждения, чтобы начать пытаться изменить их сейчас.

— Мейкел, они пытались убить тебя, — сказал Кайлеб, и голос его звучал так, словно он очень старался не выказать раздражения… и не справлялся с этим.

— Я знаю, — ответил Стейнейр всё тем же, безмятежным тоном.

— Ну, как ты думаешь, что произойдёт с Церковью Черис — и этим королевством — если в следующий раз, когда они попытаются, им это удастся? — требовательно спросил Кайлеб.

— Если это случится, вам просто нужно будет выбрать моего преемника, Ваше Величество. Вы найдёте полный список кандидатов в моём столе. Отец Брайан знает, где его найти.

— Мейкел!

— Спокойнее, Ваше Величество, — сказал Стейнейр с лёгкой улыбкой. — Я действительно понимаю, что вы говорите. И я не пытаюсь свести к минимуму последствия, которые моя смерть может иметь для наших усилий бросить вызов Великому Викарию и «Группе Четырёх». И при этом, кстати говоря, я не знаю способа, при помощи которого моя смерть от рук настоящих или предполагаемых Храмовых Лоялистов раздула бы общественное мнение. Тем не менее, я священник прежде, чем политик. И даже прежде, чем архиепископ. Я служу Богу, я не прошу Его служить мне, и я отказываюсь жить свою жизнь в страхе перед моими врагами. Более того, я отказываюсь позволять моим врагам — или своим друзьям — верить, что я живу в страхе перед ними. Это время для смелости, Кайлеб, а не для нерешительности. Ты достаточно хорошо понял это на своём собственном опыте. Теперь ты должен понять, что это, также, относится и ко мне.

— Всё это очень хорошо и здорово, Ваше Высокопреосвященство, — уважительно сказал Мерлин. — Если на то пошло, я не могу не согласиться с вами. Но есть одно различие между вами и королём.

— И в чём именно заключается это «различие», сейджин Мерлин? — спросил Стейнейр.

— Его Величество постоянно и открыто окружён телохранителями, — ответил Мерлин. — Может быть для него наступило время принимать рискованные решения, может быть даже смелые, но дотянуться до него в попытке убийства было бы чрезвычайно сложно. Я предоставлю вам возможность… оценить, насколько сложно было бы добраться до вас. В следующий раз.

— Как всегда, вы привели убедительный довод, — неохотно согласился Стейнейр. — Однако это не меняет мои собственные рассуждения. И я мог бы также указать, что за пределами собора во время службы меня постоянно защищает Архиепископская Гвардия.

— Что вообще не касается того, на что указывает Мерлин, — строго сказал Кайлеб. Он откинулся на спинку стула, сердито смотря на своего архиепископа. — Я сильно склоняюсь к тому, чтобы приказать тебе изменить свои порядки.

— Я искренне надеюсь, что вы сможете противостоять этому искушению, Ваше Величество. Меня бы глубоко опечалило не подчиняться королевскому распоряжению.

— А ты мог бы, кстати, — прорычал Кайлеб. — Это единственная причина, по которой я всё ещё «склоняюсь» отдать тебе это распоряжение вместо того, чтобы просто взять и сделать это!

— Я не намерен создавать вам проблемы, Ваше Величество. Я намерен выполнять свои пастырские обязанности в том виде, в котором, как я убеждён, их выполнения ожидает от меня Бог. Я понимаю связанные с этим риски. Я просто отказываюсь позволять им соблазнить меня быть меньше священником Божьим, чем Он требует.

Выражение лица Кайлеба стало ещё кислее, а ноздри раздулись. Но потом он покачал головой.

— Хорошо, хорошо! — Он воздел свои руки. — Ты знаешь, что ты ведёшь себя, как идиот. Я знаю, что ты ведёшь себя, как идиот. Но если я не могу остановить тебя, значит не могу. Однако, единственная вещь, которую я собираюсь сделать — это принять несколько собственных предосторожностей.

— Каких, например, Ваше Величество? — немного с опаской спросил Стейнейр.

— Во-первых, я размещу постоянную стражу вокруг собора, — мрачно сказал Кайлеб. — Я, возможно, не смогу помешать людям проносить тайком на мессу кинжалы с собой, но я смогу чертовски хорошо удержать кого-либо от провоза тайком бочки или двух пороха, когда никто не смотрит!

Стейнейр выглядел немного несчастным, но кивнул в знак согласия.

— И, во-вторых, Мейкел — и я предупреждаю тебя, я не приму никаких отказов по этому поводу — я помещаю в соборе парочку разведчиков-снайперов генерала Чермина.

Архиепископ, казалось, застыл, но Кайлеб ткнул палцем под нос пожилого человека и покачал им.

—Я сказал тебе, что не буду выслушивать никаких аргументов, — грозно сказал он, — и я не буду. Я уберу их подальше от глаз, насколько смогу, возможно, на один из верхних балконов. Но они будут там, Мейкел. Разумеется, они не будут сейджинами, поэтому не жди, что они повторят небольшой подвиг Мерлина, ухитрившись не убить каких-нибудь невинных очевидцев, но по крайней мере они будут там просто на всякий случай.

В течение долгого, напряжённого момента казалось, что Стейнейр всё равно собирался спорить. Затем его плечи слегка ссутулились, и он вздохнул.

— Хорошо, Кайлеб, — сказал он. — Если ты действительно настаиваешь.

— Я настаиваю.

Голос Кайлеба, как и выражение его лица, был непреклонным, и Мерлин согласился с ним. Конечно, мягко говоря, было маловероятно, что два или три метких стрелка — или даже дюжина таких — смогли бы помешать успешному завершению попытки убийства, случившейся этим утром. Только повышенная скорость реакции Мерлина и тот факт, что он усеял собор дистанционными датчиками, позволили ему вовремя понять, что происходит и что-то предпринять насчёт этого. Снайперы, ограниченные их врождёнными чувствами и рефлексами, мягко говоря, вряд ли могли повторить его достижение.

«С другой стороны», — сказал он себе мрачно, — «есть несколько дополнительных мер предосторожности, которые я могу предпринять. И Его Высокопреосвященство архиепископ Слишком-Упрямый-для-Собственной-Пользы не сможет ничего с ними поделать, потому что, в отличие от Кайлеба, у меня, в первую очередь, нет абсолютно никакого намерения обсуждать их с ним!»

Он не позволил никаким признакам этой мысли повляить на выражение собственного лица, несмотря на определённое чувство удовлетворения от того, что он нашёл способ обойти упрямство Стейнейра. Сыч уже передислоцировал и расширил сеть сенсоров вокруг и внутри Теллесбергского собора. Охранники короля Кайлеба, возможно, не смогут сказать, кто из прихожан архиепископа решил присутствовать на мессе, со вкусом наряженный в модные вещи со спрятанными кинжалами, но датчики Сыча, определённо, смогут. И у некоего Мерлина Атравеса не было бы абсолютно никаких колебаний насчёт того, чтобы оказать противодействие любому, кто по рассеянности принёс один с собой.

Это была лёгкая часть, но у него не было намерения останавливаться на этом.

Сыч уже был занят копированием облачений Стейнейра, стежок-за стежком, камень-за-камнем.

После того, как он закончит эту работу, будет совершенно невозможно даже для Стейнейра описать разницу между произведением ИИ и оригиналами. Даже самые крошечные, заштопанные пятнышки будут точно продублированы. Но в отличие от оригиналов, копии будут сделаны из современных противопульных тканей, усеянных нанитами, которые буквально трансформируют любую часть их поверхности в броневую плиту перед лицом любого воздействия. И как только его облачения будут заменены, настанет время начать работу над его обычными сутанами. Сыч должен был завершить весь проект к концу текущей пятидневки.

«И тогда, Ваше Высокопреосвященство, следующий сукин сын, который пытается воткнуть в вас нож, столкнётся с «чудом», которое Клинтану и его друзьям будет трудно объяснить», — подумал Мерлин холодно.

«Само собой, я сомневаюсь, что сукин сын, о котором идёт речь, проживёт достаточно долго, чтобы понять, насколько он удивлён».

Что просто отлично подходило Мерлину Атравесу.