Рассказы. Том 3. Левша Фип

Крысолов против гестапо

Войдя в забегаловку Джека, я увидел Левшу Фипа, сидящего за своим обычным столиком. В костюме, который он носил, не заметить его было невозможно. Даже слепой сразу нашел бы Фипа – если бы не видел этого скафандра, его цвет был бы таким кричащим, что он бы услышал.

Когда я подошел, Фип махал Джеку руками. Он повернулся, кивнул мне в знак приветствия и продолжил делать заказ.

- Сделай, пожалуйста, с сыром, - потребовал он. - Но вонючим.

- Хочешь кусочек сыра? - спросил Джек.

- Мне все равно, какими зубами грызть сыр, - заявил Фип. – Но чтобы его было побольше. Пусть он будет большим и круглым. Пусть он будет злым и зеленым. Пусть он будет старым с плесенью. Принеси мне побольше и побыстрее.

Джек нацарапал заказ и зашаркал прочь. Левша Фип обернулся, и я увидел, что его глаза-бусинки не напряжены.

- Сыр, - благоговейно прошептал он. - Лимбургер с настоящими конечностями! Толстый кирпич! Я люблю это. Швейцарский - это блаженство. Чеддер еще лучше. Камамбер – просто улет!

Я вытаращил глаза.

- В чем дело? - спросил я. - Ты выражаешься как нечто среднее между Огденом Нэшем и Микки Маусом. С каких это пор у тебя появилась такая страсть к сыру?

- Это не все для меня, - объяснил Фип. - Я отнесу его своему другу.

- Тусуешься с кучкой крыс?

Фип покачал головой.

- Я не видел Болтуна Гориллу несколько недель, - заявил он.

- Тогда что же ... - начал я, но не закончил.

Джек вернулся с огромным блюдом, наполненным концентрированной источником мучений для носа.

- Ах! - обнюхал блюдо мой собеседник. - Запах сыра! Какой тяжелый запах!

Запах был слишком резким для меня. Но Фип восторженно вдохнул.

- Это вызывает воспоминания, - воскликнул он.

- Это вызывает удушье, - поправил я.

Фип взял кусок рокфора и принялся жадно его грызть. По всему кафе посетители торопливо отступали к столикам у открытой двери. Увидев, что они уходят, Фип улыбнулся.

- Мы одни, - усмехнулся он. - Может быть, теперь я смогу объяснить тебе, почему я так неравнодушен к этой «коровьей конфете».

- Давай, - настаивал я. - Но твоя история должна пахнуть лучше, чем твой сыр. И если в твоем рассказе будет столько же дыр, сколько в твоем Лимбургере…

Фип возмущенно замахал на меня пармезаном. Потом наклонился вперед.

- Зажми нос, - пробормотал он. - И я расскажу тебе эпизод за эпизодом историю, которой, гарантирую, пренебрегать не следует.

Все началось два месяца назад, когда со мной произошел несчастный случай. Кажется, мои пальцы вцепились в ручку игрового автомата в очень неловкий момент – один из тех моментов, когда пара ищеек выламывает дверь заведения. Они приглашают всех поиграть с ними в полицейских и грабителей и немного прокатиться в городском такси.

Что мы и делаем. Конечно, когда патрульный фургон подъезжает к ночному двору, меня тут же выручают. Я не думаю об этом и уже собираюсь уходить, когда ко мне подбегает маленький парень и хватает за руку. Я сразу узнаю в нем личность по имени Буги Манн.

- Я так благодарен тебе, - кричит он. - Как я могу отблагодарить тебя?

- Что я сделал? - спрашиваю его легко, но вежливо.

- Я слышал, ты уступил свое место в патрульной машине старой помидорине, которая там засела, - говорит он.

- Совершенно верно. Ну и что?

- Она моя мать, - говорит Буги Манн, и слезы благодарности выступают у него на глазах. - Вы джентльмен и ученый, - говорит он. - Уступивший место в рисовом фургоне моей дорогой матушке.

- Ничего страшного, - заверяю я его. - Похоже, она слишком высоко сидит, чтобы встать.

Мы вместе выходим из зала суда, и все время, пока этот Буги Манн благодарит меня, я оглядываю его с ног до головы. Видите ли, я никогда раньше не имел дела с такой личностью, потому что этот парень оказался поклонником свинг-бэнда. А я лично не имею никакого отношения к свингу, я не палач. Поэтому здесь и прежде всего я держусь подальше от Буги Манна и его необычного стиля свинг-трепа и головокружительного энтузиазма в отношении музыкальных симфоний.

Когда мы выходим на улицу, Буги хватает меня за плечо.

- Фип, - говорит он, - я должен вознаградить тебя за то, что ты сделать сегодня вечером. Я собираюсь посвятить тебя в важное дело.

- В последний раз, когда меня просветили по важному делу, - отвечаю я, - у меня был аншлаг, а другой парень нашел четырех королей.

- Это потрясающе, - настаивает Буги. - Я дам тебе шанс разбогатеть. Удача. Ты любишь деньги?

На этот вопрос легко ответить. Я знаю, а потом спрашиваю его.

- В чем дело? - спрашиваю я.

- Как насчет того, чтобы стать агентом самого крутого свинг-музыканта в мире? – интересуется он.

- Кто это – Нерон со своей скрипкой? – сдаюсь я, но Буги не сгибается.

- Нет, это настоящий джайв, - говорит он мне. - Хеп Джо из Буффало.

- Кто он, где он, и как получилось, что у меня есть шанс быть десяткой в яблочке для такого чудесного человека?

- Это просто, - говорит мне Буги. - Он беженец, и его еще никто не нашел. Он играет в маленькой забегаловке под названием «Баррель-Хаус», и никто не подозревает, что он играет на самой теплой лакричной палочке в мире.

- Лакричная палочка?

- Кларнет, конечно.

- Беженец, да?

- Верно, - говорит Буги. - Вся банда состоит из беженцев. Горячий Микки-лидер.

- Горячий Микки?

- Конечно. Наряд выставляет счета как горячий Микки и его пять финнов.

- Расскажи.

- Но они не финны, большинство из них – немецкие беженцы. Их выслали.

- Но могут ли они играть?

- Играть? - кричит Буги. - Подожди, пока не услышишь, как его выкапывают из землянки! Парень на слякотном насосе потрясающий, парень, который управляет кишечником, действительно может шлепнуть собачью будку, и у них есть аллигатор, который действительно может заставить водопровод гудеть.

Я прошу объяснить всю эту белиберду, и узнаю у Буги, что речь идет о тромбонисте, сопляке с виолончелью и саксофонисте. К этому времени Буги так возбужден, что тащит меня по улице.

- У него нет контракта, - кричит он. - Ты можешь получить этого парня почти даром. Отведи его в центр. Я гарантирую, что как только ты пригласишь его на прослушивание, любая группа в стране предложит ему пол куска в неделю, чтобы начать. Он играет за гроши – такой шанс выпадает раз в жизни! Подожди, пока не увидишь, что он делает с толпой. Вот мы и пришли – просто шагни в бункер.

- Какой бункер?

- Место, где они держат кукурузу. Танцевальный зал.

Конечно. Мы стоим перед маленькой крысиной беговой дорожкой под названием «Баррель-Хаус». Прежде чем я успеваю принять решение, он тащит меня внутрь. Это всего лишь сарай с баром и множеством столов на месте конюшенных стойл. Банда шалунишек валяется на полу, а на платформе сидит этот Горячий Микки и его беженцы. Мне они кажутся беженцами из ванны.

На самом деле, я никогда не видел такого паршивого сборища людей за пределами турецкой бани на следующий день после Нового года. Они выглядят так, будто умирают, и звучат так же. Потому что они исполняют такой шум, какого я никогда в жизни не слышал, а я ведь однажды целый год работал на сталелитейном заводе. Но эти ушлепки стучат и вопят на рожках, трубах и барабанах, и все это гремит так громко, что можно подумать, будто кто-то строит метро….

Но толпе это нравится. В зале полно народу, и все танцуют, подняв вверх пальцы, а иногда и юбки. Мне не нужно второй раз прищуриваться, чтобы увидеть, что действительно есть много парней, которые приходят в это заведение. Буги тащит меня к столу и ухмыляется.

- Слушай, - щебечет он, весь сияя. - Давай, послушай, - настаивает он, заставляя меня вынуть пальцы из ушей.

- Слышишь, как ребенок колотит по бивням?

- Что?

- Пробивает слоновую кость, - говорит Буги.

- Что?!

- Играет на пианино.

- О…

- Папочка, - кричит он, или что-то в этом роде. - Фип, я хочу, чтобы ты играл на кларнете.

Что касается меня, то я не отличу кларнет от окарины; на самом деле, когда дело касается музыки, я не могу отличить бас от отверстия в Пикколо. Но я ищу парня, который играет громче и гордо, и я вижу, кого он имеет в виду. Он встает, когда играет, и остальные музыканты следуют за ним. Когда я стараюсь изо всех сил, я слышу, как его кларнет гудит, перекрывая другой шум, и в нем много ритма. На самом деле, вся толпа слышит это, потому что они вообще не хотят прекращать танцевать. Всякий раз, когда номер заканчивается, они хлопают мизинцами так сильно и долго, что оркестр должен продолжать играть.

- Видишь? - шепчет Буги. – Что я тебе говорил? Он самородок. У него гепатит до ступеньки. - Буги тычет пальцем в толпу. – Послушай, даже барменам приходится танцевать.

Это факт. Я и сам их замечаю. Кроме того, я обнаруживаю, что мои собственные ноги немного подпрыгивают. Это действительно ритм.

- Труби, как я, - внезапно говорит Буги. Он указывает на пол. Я вижу, как маленькая мышка выбегает из своей норы и носится туда-сюда в такт музыке.

- Чтобы ловить мышей, нужна настоящая кошка, - говорит мне Буги. - А теперь подойди и скажи этому парню, что хочешь быть его агентом. Скажи ему, что ты устроишь для него прослушивание с большой группой. Успокойся, он очень робок и еще не знает, что к чему, ведь он новичок в этой стране.

Поэтому, когда номер заканчивается и толпа, наконец, прекращает хлопать и садится, мы скользим к сцене. Сначала Буги знакомит меня с лидером.

- Давай, познакомься, - говорит он. - Это Горячий Микки. Микки, мой приятель хотел бы поговорить с твоим кларнетистом.

- Хм, - хмыкает толстый вожак. - Он безопасен?

- Строго в квадрате от Делавэра, - отвечает Буги. Он тащит меня к тощему кларнетисту. - Все они нервничают при встрече с незнакомцами, - шепчет он. - Боятся шпионов, идущих по их следу. Этим беженцам довольно трудно выбраться из Европы. Так что успокойся.

Затем он толкает меня на платформу и хватает тощего за руку.

- Герр Пфайффер, - говорит он, - я хочу познакомить вас с вашим новым агентом, Левшой Фипом.

Тощий парень поднимает голову. У него большие, глубокие глаза, в которых горит огонь. Это очень сильный взгляд, и когда мы пожимаем друг другу руки, я обнаруживаю, что у него очень сильная хватка.

- Агент? – говорит он. – Мне не нужен агент. У меня здесь хорошая работа, я играю в этом прекрасном оркестре, так зачем мне агент?

Эта двусмысленность оказывается чем-то вроде немецкого акцента, но я просто передаю ее и делаю то, что говорит мне Буги.

- Как бы тебе понравилось зарабатывать большие деньги в настоящей группе? - готовлю я его. - Я могу найти тебе работу, где ты станешь знаменитым.

Пфайффер быстро качает головой.

- Я не хочу становиться знаменитым, - говорит он. - У меня на хвосте враги, и я не желаю публичности.

Он снова встряхивает длинными вьющимися волосами. А потом мы с Буги займемся им всерьез. Между танцами проходит час, но, чтобы сложить длинную историю, он, наконец, соглашается прийти завтра, в свой выходной, на прослушивание. Так что мы с Буги уходим, очень довольные, пока он играет последний номер за вечер. Когда мы выходим за дверь, толпа сходит с ума по всей танцплощадке.

- Он сенсация, - кричит Буги. - Бродвей его полюбит! Подумай о радио-передачах – ой! - Последнее слово он произносит, когда чуть не вылетает за дверь. Он спотыкается о стаю мышей, которые вальсируют по коридору.

- Мы можем, по крайней мере, продать его Уолту Диснею, - решаю я.

Но на следующий день я продаю Пфайффера не Уолту Диснею. Мы с Буги идем вниз и договариваемся о прослушивании не с кем иным, как с Лу Мартини и его коктейльными кавалерами. Они играют в большом отеле, в комнате, которую называют Тигровой. Буги разбирается во всех деталях. Я узнаю, что прослушивание актеров – это когда они приходят на обычное танцевальное представление и сидят вместе с остальными оркестрантами, чтобы посмотреть, соответствует ли их шум взрывам аплодисментов. И буги дает этому Лу Мартини потрясающее представление о том, насколько хорош Пфайффер. По тому, как он описывает свою любовь, можно подумать, что Пфайффер был ангелом Гавриилом, а не сломленным беженцем. Но Мартини говорит, что все в порядке, он даст ему шанс, пусть придет сегодня вечером со своим кларнетом на танцевальный ужин. Только Мартини предупреждает нас, что Пфайфферу лучше быть хорошим, потому что Тигровая комната обслуживает только сливки общества, а плохая музыка заставит их свернуться.

Итак, мы выходим, очень взвинченные, и я веду Пфайффера к себе домой и сообщаю ему хорошие новости. Пфайффер, кажется, не слишком доволен — можно подумать, что у него свидание в Тигровой комнате. Его большие глаза затуманиваются, и он проводит костлявыми пальцами по швабре на голове.

- Ах, эта игра мне не нравится, мистер Фип, - ворчит он. - Мою музыку безопаснее играть в конюшне, но не на танцполе.

- Ты потрясающий, - говорит ему Буги. - Ты все равно знаешь все числа, которыми пользуется Мартини. Кроме того, у тебя свой стиль, и все, что ты делаешь, это лижешь, а не забиваешь.

- Возможно, слишком жарко будет для этой группы, - скорбит Пфайффер.

- Толпа будет сходить по тебе с ума, - обещает Буги.

- Вот этого я и боюсь, - говорит Пфайффер. - Кроме того, по моему следу идут люди, которых я не хочу искать.

- В чем дело, ты должен деньги за кларнет? – спрашивает его Буги.

- Nein. Инструмент я сделал сам давным-давно, - говорит Пфайффер. – И это не кларнет.

- Я задаюсь вопросом об этом, - говорит ему Буги. - Это совсем не похоже на американский инструмент, но звучит похоже.

Пфайффер улыбается.

- Я могу заставить это звучать, как многие вещи, - отвечает он. - Но сегодня у меня не получается. Положительно!

Ну, я вижу, что отличная возможность ускользает, поэтому подхватываю весло.

- Ты должен играть, Пфайффер, - возражаю я. - Такой шанс выпадает раз в жизни. У такого молодого паренька, как ты, должно быть большое будущее.

- Ты ошибаешься, - говорит он. - Я не так молод и не такой уж паренек, и у меня большое прошлое. Но если люди, идущие по моему следу, поймают меня, у меня вообще не останется будущего.

- Как они узнают? – говорю я ему. - Все, что тебе надо делать, это выступать на нескольких номерах с большим оркестром. Никто тебя даже не заметит.

Я ошибаюсь. Я узнаю это той ночью.

В конце концов мы уговариваем Пфайффера не уходить, а в восемь вечера влетаем в Тигровую комнату и ведем его к Лу Мартини, который уступает ему место в оркестре. Потом мы с Буги садимся за столик и заказываем пару гамбургеров, дожидаясь начала танцев. Я оглядываюсь вокруг и поражаюсь. Тигровая комната находится в самом центре города — у некоторых посетителей целых шесть подбородков, а большинство парней одеты в смокинги почти так же хорошо, как официанты. Там много старых светских помидоров и целая банда дебютантов. Я начинаю немного беспокоиться, так ли хорош этот Пфайффер, как мы думаем, потому что, судя по виду этой толпы, они не хотят ничего, кроме лучшего. Если они танцуют, то оркестром должен руководить хотя бы святой Вит.

А на платформе тощий Пфайффер со своим старым потрепанным кларнетом, в костюме, который надевают на манекены, когда хотят их сжечь. Его большие круглые глаза закатываются, он выглядит испуганным и нервным. Он продолжает смотреть на столы, как будто боится увидеть привидение или свою тещу. Затем я вижу, что они готовы начать. Перед тем как Мартини выходит, чтобы возглавить группу, он останавливается у нашего столика и бросает на стол пачку бумаг.

- Это наш контракт, - говорит он мне. - Если ваш человек будет сегодня хорош, мы его подпишем.

Потом он дует, а мы с Буги сидим и грызем ногти без кетчупа, когда видим, как Мартини поднимает палку. Начинается музыка. Пары встают из-за столов и начинают ломать свои арки. Они покачиваются, я смотрю на Пфайффера и вижу, что он тихо играет за оркестром. Пока все идет хорошо.

Есть еще один номер, и на этот раз немного жарковатый, поэтому я знаю, что очень скоро у Пфайффера появится возможность выпустить несколько зарядов. Конечно же, наступает второй припев, и Пфайффер начинает играть эти высокие ноты. Они кричат достаточно громко, и остальная часть группы позволяет ему играть мелодию. Они должны нести ее, так же, как и калечат, но, кажется, всем это нравится. Танцовщицы шевелятся еще сильнее, а когда все кончается, они все толкают друг друга. Пфайффер сильно покраснел, но Мартини набирает другой номер, и они уходят.

На этот раз он должен выбрать специально, потому что это кларнет. Слышится несколько барабанов, но вместо них доносится ужасный скрип. Он бежит вверх и вниз по позвоночнику, как лягушки по шее. Но эти стиляги без ума от музыки. Они начинают раскатывать по всему залу, Пфайффер встает и уносится прочь.

- Посмотрите на этого человека, посыльного! – кричит Буги.

Но я не смотрю на этого человека. Я смотрю на что-то другое.

Мы сидим за столиком у стены, и я случайно опускаю глаза, когда вижу это. Там что-то выползает из дерева, и я сразу узнаю мышь. Большая черная мышь. А за ней другая мышь. И еще. Я отворачиваюсь, не веря своим глазам, а потом вижу, как что-то еще бежит между двумя столами. Серая мышка. Трое или четверо из них выскочили на танцпол. Я поворачиваюсь к эстраде и вижу еще парочку, выбегающих из-под нее.

- С ума сойти! – кричит Буги. - Посмотри на мышей!

И вдруг кажется, что пол полон ими. Они бегают и пищат между танцующими. Некоторые из светских помидоров замечают их в первый раз и сами начинают поскрипывать, указывая вниз на свои ноги.

Мартини оборачивается, чтобы посмотреть, в чем дело, и от удивления чуть не роняет палку. Затем он машет Пфайфферу, но тот не обращает внимания. Он дует в кларнет, и, как говорит Буги, он вне этого мира. Его глаза закрыты, лицо покраснело, и все, что он может сделать, это пронзительно свистеть.

И мыши выбегают, десятки мышей, со всех сторон. Некоторые мужчины пытаются пнуть их, а пара дрожащих девушек забирается на стулья и продолжает танцевать, одновременно крича, чтобы их забрали. Официант бежит через зал и спотыкается о коричневую крысу. Все кричат и бегают одновременно. К этому времени мыши забираются на столы и хватают еду, и я вижу, как один толстый придурок сходит с ума от хихиканья, потому что мышь заползает к нему в смокинг и щекочет его.

Буги подбегает к эстраде и помогает Мартини отобрать кларнет у Пфайффера. Между тем мне очень интересно наблюдать за молодой помидоркой за соседним столиком, которая, кажется, ловит мышь в своей суете. Она делает очень жаркую румбу даже после того, как музыка останавливается. Следующее, что я помню, это как Мартини хватает меня за воротник и сталкивает со стула. В другой руке у него шея Пфайффера, и он слегка пинает Буги ногами. Кроме того, он говорит вещи, которые я не хочу повторять.

- А как же наш контракт? – спрашиваю я, когда он ведет нас к двери. – А как же наш контракт?

- Посмотри, - бормочет Мартини между проклятиями.

Я оглядываюсь на стол и вижу только мышей, бегающих вокруг нескольких полосок бумаги. Они съедят наш контракт за нас! И что-то подсказывает мне, что Мартини не сможет сделать еще один. На самом деле он подтверждает это подозрение, когда сбрасывает нас с лестницы Тигровой комнаты.

- Убирайся и не высовывайся, - кричит он. - Вы, крысы, принесете ко мне мышей!

- Да заткнись ты! - кричит Буги, что не совсем правильно, потому что Мартини краснеет и бросает нам вслед маленький стул. Так случилось, что он ударил меня по голове, поэтому последние слова, которые я слышу, исходят от Мартини, когда он кричит нам вслед:

- Я тебя проучу – пытаться поставить Крысолова в мой оркестр!

Когда я пришел в себя, то сидел в переулке, и кто-то поливал водой мою голову, как будто я был каким-то растением в горшке. Я поднимаю глаза и вижу Пфайффера.

- Где Буги? – спрашиваю я только из-за смущения.

- Не знаю, Герр Фип. Он говорит, что хочет захватить далеко.

- Далеко схватить? Ты имеешь в виду побег?

- Да. Ах, он очень быстро бегает, этот Герр Буги.

Я встаю, и когда делаю это, я все помню. Я долго смотрю на этого тощего парня с копной растрепанных волос, большими выпученными глазами и забавным кларнетом.

- Что это орет Мартини, что ты Крысолов? – сообразил я наконец.

Пфайффер опускает глаза и медленно пожимает плечами. Потом вздыхает.

- Я должен признаться, - шепчет он. - Это правда. Вот почему сегодня я не хочу, чтобы музыка играла. Потому что, когда я играю для мышей и крыс, они выходят. В конюшне, где темно, клиенты не замечают их, но, когда я играю наверху они сразу чувствуют мышиный запах. Именно этого я и боюсь.

Я слушаю, и все ломаю голову, пытаясь вспомнить, что я слышал об этом Крысолове. Наверное, запомнил что-то, когда учился в школе. Какой-то городок в Германии кишел крысами еще до прихода нацистов. И вместо того, чтобы вызвать дезинсектора, они наняли этого парня с трубой для того, чтобы он сыграл несколько мелодий. Он играет, а грызуны следуют за ним и тонут. Затем он возвращается и сдает счет, но крысы исчезли, и жители пытаются задержать его на денежном расчете. Поэтому он снова играет, и все дети жителей следуют за его музыкой в панике, и танцуют.

Я спрашиваю его об этой истории, и Пфайффер качает головой.

- Это ложь, - кричит он, размахивая руками. - Это грязная черная ложь, пропаганда. Правда в том, что я ездил в Брунсвик, в Гамельн, где свирепствует крысиная чума. Это плохо, эта чума. Крысы плывут через Волгу, приходят из Азии. Серые крысы. Они двигаются в Пруссию, словно армия на животах. Потому что они едят все. Еда, товары, птица, цветы, семена. Они грызут здания, трубы, стены и даже фундамент. Они грызут спички и устраивают пожары. Грызут плотины и вызывают наводнения. В Гамельне крыс больше, чем людей.

И в Гамельне они нанимают меня, чтобы убить крыс. У меня есть моя трубка и моя музыка, которой я научился, путешествуя по Индии, где такой музыкой гипнотизируют змей. Поэтому для крыс я устраиваю концерт, и они следуют за мной к реке и тонут мертвыми. Это правда.

- Но то что я забрал детей - это ложь! Ложь, придуманная, чтобы испортить мой бизнес. Теперь они используют только мышеловки, а я ... как это называется? в заднице. Становится так плохо, что мне приходится работать в оркестре, играть на трубе, как на кларнете. И все же музыка, которую я сочиняю, очаровывает крыс, так что меня вышвыривают из театров и кафе.

Потом явились нацисты, и из-за того, что я делаю, я вынужден был бежать из Германии, как крыса. Что произошло потом, ты знаешь.

Пфайффер качает головой. Я похлопываю его по плечу.

- Почему бы тебе не рассказать об этом раньше? – говорю я ему. – У тебя в трубке целое состояние, а ты этого не знаешь! Ты мог бы зарегистрировать себя в качестве крысолова и вести бизнес по уничтожению грызунов!

- Найн. Вы забываете — они все еще преследуют меня, эти нацисты, из-за того, что я пытался сделать перед отъездом. Вот почему для Пфайффера я меняю имя – это по-немецки Пайпер. Публичность была бы смертельно опасна. Гестапо хочет забрать меня обратно. До сих пор я сплю в подвале под Бочковым домиком, потому что мне страшно. Там, внизу, крысы и мыши защищают меня. Но теперь меня поймают, и – как вы говорите? – изжарят меня как гуся.

- Чушь собачья - утешаю я его. - У нас здесь нет гестапо. Правительство вычищает «пятую колонну». Тебе не о чем беспокоиться. Просто положи это в свою трубку и играй.

Пфайффер слегка улыбается.

- Вы очень добры, Герр Фип.

- Пойдем ко мне домой, - говорю я ему. - Я устрою для тебя угол. Парень с твоим талантом - у тебя не будет никаких проблем.

Мы идем по боковой улице. Я все еще разговариваю с Пфайффером и не обращаю внимания на машину, которая подъезжает к обочине. На улице все равно пусто, поэтому я просто даю Пфайфферу старый сок.

- У меня миллион идей для тебя, - говорю я. - Может, и не в свинг-группе, но в других местах. Уверяю, что вижу просвет в твоей ситуации!

Но я вижу не свет. Это темнота. Потому что, когда я это говорю, я вдруг чувствую, как что-то твердое бьет меня по затылку. Большая рука протягивается и хватает меня, и как только я оборачиваюсь, я снова кладу ее на вешалку, и все становится совершенно пустым. Во второй раз за эту ночь я на мели. И когда я прихожу в себя, то оказываюсь выше, чем когда-либо в жизни. Двадцать тысяч футов, если быть точным. Я в самолете, и Пфайффер тоже. Мы лежим на сиденье в заднем отсеке, а впереди какой-то пилот давит на старенький рычаг.

Я сажусь, и это все, что я могу сделать. Потому что у нас с Пфайффером руки и ноги связаны бойскаутскими узлами. Только один взгляд на нашего пилота говорит мне, что он далеко не бойскаут. У него широкие плечи, как у борца, и голова выбрита, хотя лица нет. На нем пилотская форма, но на рукаве маленький круглый значок. Пфайффер смотрит на него и содрогается.

- Ах! – шепчет он. - Гестапо!

И действительно, я вижу свастику. Я толкаю Пфайффера локтем.

- Что случилось? – спрашиваю я.

- Именно этого я и боялся. Они настигли меня, и я знал, что так и будет. Они затащили нас в машину и привезли в какое-то место, где хранится самолет в секретном ангаре. Теперь нас отправляют обратно в Германию.

Я поднимаю голову.

- Но почувствуй, как холодно. Мы направляемся на север. И посмотри вниз – мы над землей, а не над водой.

Пфайффер качает головой.

- Скорее всего, мы едем в Канаду. В другой секретный ангар. Мы совершаем поездку в рассрочку, и меня волнует только последний платеж.

Пилот не оглядывается. В самолете становится очень холодно, и от нашего тявканья идет пар, когда мы с Пфайффером шепчемся. Я прижимаюсь к нему.

- Не понимаю, - замечаю я. - А что такого ты сделал в Германии, что гестапо так жаждет тебя поймать?

- Я могу сказать тебе прямо сейчас, - решает Пфайффер. - Я играл для крыс.

- Ну и что?

- Ты не понимаешь. Я играл для крыс над подпольем – секретные радиопередачи против нацистов. Музыка, которую я делаю, чтобы они вышли, музыка, которую я делаю, чтобы они появились в каждом городе. Так они и желтуху принесут, и тиф, и чуму. На каждого человека приходится по крысе – миллионы людей. И я так сладко играю для крыс, чтобы сделать их счастливыми, чтобы они проголодались. Я играю музыку, которая наполнена аппетитом, поэтому они будут есть. Они будут грызть опоры под зданиями и откусывать фундаменты. Они разрушат доки, склады и железнодорожные мосты. Они устроят диверсию, а машины поднимут на борт.

- Я понял.

- Как и гестапо. Каждый вечер я играю по радио, спрятавшись. И каждую ночь они охотятся за мной за мои выступления. Потому что крысы и мыши выходят и грызут. Наконец-то – как это сказать? – стало жарко. Я должен тайком выбраться из страны. И теперь, даже здесь, у них есть приказ найти меня и вернуть.

Теперь они знают. Последнее замечание - громкий чих. Очень холодно, и Пфайффер дрожит. Я тоже, но не от холода. Мне достаточно взглянуть на пуленепробиваемого пилота, чтобы начать дрожать.

- Ты действительно можешь заставить крыс буйствовать из-за своей музыки? – шепчу я.

- Это так. Музыка имеет прелести – апчхи!

Я сижу и думаю о том, в какой дурацкий переплет попал, но ненадолго.

Потому что мы начинаем спускаться. Самолет переворачивается, я смотрю в иллюминатор и вижу, как мы мчимся вниз, в темноту. Ни света, ничего. Поначалу мне кажется, что мы сходим с ума, но пилот по-прежнему сидит очень спокойно. И вдруг я вижу, как вспыхивает сигнальная ракета, и она висит в воздухе, пока мы приземляемся. Мы выруливаем на проселок, почти в гущу деревьев, и я оглядываюсь. Все, что я вижу снаружи, - это лес и какие-то участки снега.

- Канада, хорошо, - шепчу я Пфайфферу, пока пилоты выходят. - Должно быть, еще одно убежище.

Это оказалось хорошей догадкой. Потому что пилот подходит к задней двери, открывает ее и отпускает наши ноги. Впервые я вижу его бородатую физиономию, и только мать Карлоффа могла бы ее полюбить.

- Раус! - говорит он, любезно вытаскивая нас с Пфайффером за шиворот. – В каюту – марш!

И он тянет нас по земле к маленькой хижине, одиноко стоящей посреди дикой природы. Дверь открыта, и мы входим внутрь, Пфайффер чихает впереди меня. Мне не нравится бородатый канюк, но я в любой момент могу принять его за сокамерника, а не за личность, поджидающую нас в каюте. Он сидит за маленьким столиком и, когда мы входим, машет нам рукой с улыбкой и большим черным «Люгером». Это старый персонаж, но возраст не делает его более безвредным, чем многие другие старые вещи, такие как тигры. У него большой клюв – нос, который он направляет на нас, как «Люгер», а за ним - два красных глаза, которые пронзают мой череп насквозь.

- Итак, - говорит он бороде. - Ты привел гостей, Хейн?

- Йа, - мотает тот бородой, поднимая руку, как будто хочет выйти из комнаты. - Хайль Гитлер.

И встает по стойке смирно.

- Хорошо, хорошо. Это Пфайффер. А другой, что за мусор?

Я не знаю, кого он имеет в виду, но догадываюсь. То, как он меня называет, вполне уместно, потому что я выгляжу так, будто нахожусь в полном дерьме.

Борода начинает вилять.

- Я хочу доложить, что встретился с Пфайффером и его спутником сегодня в девять часов вечера. Без проблем подобрал их. Я взял их с собой в самолет и вот мы здесь.

- Хорошо, хорошо. – Клюв улыбается. – Идите к цистернам и немедленно заправьтесь. Вы должны немедленно уехать и доставить наших гостей к соответствующим властям.

Бородач улыбается и кивает, потом ныряет заправить самолет. Тем временем клюв смотрит на нас старым глазом.

- Садитесь, - говорит он, указывая пистолетом в сторону, которая мне не подходит. - Вам холодно, Пфайффер?

Пфайффер снова шмыгает носом и дрожит.

- Да, - шепчет он. Клюв улыбается. - Жаль, что вам так холодно, но это ненадолго. Скоро ваше путешествие закончится, и тогда, я уверен, вам будет достаточно жарко.

Это не кажется смешным ни мне, ни Пфайфферу. Но Клюв смеется.

- Да, они с нетерпением ждут вас, Пфайффер. Крысолов – неплохая добыча даже для гестапо. Это стоит риска, который мы берем на себя, чтобы поддерживать авиасообщение, когда мы можем обрабатывать таких пассажиров, как вы.

Он широко улыбается.

- Вы поедете кататься.

- А-чхи! - говорит Пфайффер.

- Gesundheit, - очень вежливо говорит Клюв.

Я изучаю ситуацию. В старой хижине нет ничего, кроме стола, нескольких стульев и пары коек. Нечего бросать и негде прятаться. И у Клюва есть Люгер. Через пару минут мы вернемся на самолет, направляющийся в Германию. Я искренне хочу заполучить этот пистолет — но у меня связаны руки. Я начинаю чувствовать себя немного подавленным.

А Пфайффер сидит и чихает. У него ужасная простуда. Клюв замечает это.

- Жаль, что я не могу развести огонь, - замечает он. - Но из трубы летят искры, а это Канада. Понимаете, нужно быть очень осторожным.

Пфайффер качает головой. И тут в его глазах появляется какой-то блеск.

- Возможно, я смогу согреться, - предлагает он. - Если вы не возражаете, я поиграю на своей трубке, чтобы скоротать время.

Клюв хихикает.

- Серенаду? Чудеса! Не каждый человек слышит игру Крысолова.

Пфайффер залезает в карман связанными руками. И "Люгер" Клюва следит за каждым движением, на случай, если Пфайффер выстрелит из пистолета или еще чего-нибудь. Но ничего не выходит, кроме кларнета из кармана пальто. Она вся в вмятинах, но Пфайффер подносит ее к губам и что-то бормочет. Начинается скрип. Клюву все равно. Здесь, в глуши, некому слушать. Пфайффер начинает копать глубже. Он слегка улыбается и борется с холодной трубкой. Что-то тут не так. Холодный воздух делает ноты ниже. И холод Пфайффера что-то делает с его дыханием, так что все звуки становятся странными. Они издают протяжный вой, словно эхо, доносящееся издалека.

Все это как-то впечатляет — Пфайффер сидит связанный в этой хижине в лесу ночью, а какой-то парень целится ему в голову из пистолета — а он играет, как статуя пана, или как там его называют. Его длинные пальцы дергают трубу, губы кривятся, и громкие вопли носятся по воздуху.

Потом открывается дверь, и входит Борода. Он закончил заправку и готов. Он садится на минуту, когда слышит, что Пфайффер что-то бормочет. Он пытается привлечь внимание Клюва, но тот смотрит на Пфайффера. И тут я слышу его. Далеко. Это шелестящий шум. Мягкий звук. Кажется, он приближается, становится громче. Больше похоже на топот. Он как бы движется в такт трубе. Я быстро оглядываюсь, но ничего не вижу.

По глазам Пфайффера я понял, что он тоже это слышит. И вдруг он выдергивает стопоры и начинает громко играть на кларнете. Раздается звук бега, все ближе и ближе. Тогда Клюв тоже его слышит. Он резко встает.

- Прекрати! – кричит он. Но уже слишком поздно. Внезапно раздается треск, стены хижины начинают прогибаться, и боковая дверь с грохотом ломается. Мелодия Пфайффера звучит громче, и раздается оглушительный грохот. Стол отлетает в угол.

- Химмель! - выдыхает Клюв, поворачиваясь лицом к двери. Это мой шанс. Я бросаюсь через комнату и выхватываю у него пистолет. Борода падает, когда дверь опрокидывается на него.

- Ну же, Пфайффер! – кричу я Крысолову. На минуту-другую в каюте воцаряется полная неразбериха, которую Пфайффер вызывает своей трубкой. Потом мы бежим по тропе, держа Клюва на мушке, и забираемся в самолет. Через три минуты мы взлетаем, и Клюв пилотирует.

- Так что рассказывать больше нечего. По возвращении мы передаем Клюва в ФБР вместе с самолетом. Они узнают все подробности об этом гестаповском выскочке, и все. Естественно, Пфайффер стал героем. Думаю, он скоро будет делать звуковые эффекты для Уолта Диснея. Но сейчас он работает с координатором информационного бюро. Знаешь, вроде детей, которые передают коротковолновое радио в страны Оси.

Он делает то же самое, что и в Германии, — играет для мышей. Он пытается заставить мышей восстать, используя свою дудочку по радио. Может быть, он сможет заставить их проложить туннель под Берхтесгаденом и убить Гитлера. Может быть, мыши поймают эту крысу.

Так вот почему я пришел сюда и заказал весь этот сыр. Я приношу его в штаб-квартиру, откуда Крысолов ведет передачи, и скармливаю мышам и крысам, которые прокрадываются в студию, когда он начинает играть.

Лучше кормить их, чем убивать, потому что они делают нам такое доброе дело.

Левша Фип откинулся на спинку стула и сложил руки на груди.

- Это ответ на твои вопросы? – спросил он.

Я посмотрел ему прямо в глаза.

- Послушай, Фип. Когда ты начал свою дикую историю, я тебя предупреждал. О дырах в истории, не так ли? И есть кое-что, что тебе не удалось объяснить. Думал, тебе это сойдет с рук, но я поймал тебя.

- Что ты имеешь в виду, приятель? - любезно спросил Фип.

- А то, что Пфайффер играл в хижине. Ты сказал, что он сделал что-то такое, что вызвало ужасный переполох; начал какой-то бардак, которым вы воспользовались, чтобы одолеть гестаповцев и сбежать.

- Конечно, - ответил мне Фип. - Я могу поставить тебя в известность.

- Минутку. - Я поднял руку. - Кажется, я знаю, что ты собираешься мне сказать. Хочешь сказать, что Пфайффер играл на своей дудочке, и множество мышей начали рыть туннели под хижиной и выедать фундамент, так что дверь провалилась внутрь. И я говорю тебе прямо сейчас, я в это не поверю!

- Можешь не верить, - усмехнулся Фип. - Это не то, что произошло. У Пфайффера была такая идея, когда он начал играть, но нам повезло, что у него также была сильная простуда.

- Какое это имеет отношение к тому, что выломали дверь? – рявкнул я.

- Говорю тебе, пока Пфайффер не простудился, и его музыка не стала звучать по-другому.

- Знаю, - ответил я. - А еще я знаю, что в канадских дебрях не водятся мыши.

- Конечно, - согласился Фип. - Это не мыши ломились в дверь хижины. Пфайффер играл музыку для мышей, но его простуда вызвала небольшую ошибку. И мышей там не было.

- Тогда что способно сломать дверь?

- Лось, - ухмыльнулся Фип.

(The Pied Piper Fights the Gestapo, 1942)

Перевод К. Луковкина