Рассказы. Том 2. Колдовство

МОЩЬ ДРУИДА (Power of the Druid, 1940) Перевод К. Луковкина

Тиберий Юлий Цезарь Август скучал. Его священное величество, август, защитник народа, император Тиберий угрюмо смотрел на голубые воды Капри и глубоко вздыхал. Он смертельно устал от жизни. Десять лет как он удалился от Рима и забот империи. Тогда цезарь отошел от активного правления и отправился на Капри. Он построил двенадцать вилл, в которых попеременно жил. Император населил их своими германскими телохранителями, учеными греками, поселил туда своего друга Нерву и астролога Трасилла — и все это лишь бы спастись от скуки.

Но он быстро устал от изгнания на острове, и тогда к нему явились гнусные спинтрийцы[12], практикующие отвратительные искусства, упомянутые в книге Элефантиды. Тиберий построил на виллах камеры пыток, чтобы развлекаться еще более извращёнными способами. Но сейчас даже эти экспрессивные развлечения больше не будоражили его стареющие чувства. Тиберий больше не мог убежать от самого себя, от своего стареющего тела и остывших влечений. Он состарился, стал высоким костлявым мужчиной с худым, изрытым оспинами лицом и лысой головой. Рядом всегда находились врачи, предостерегавшие его от пристрастия к алкоголю и экстракту мирры.

Он восседал на утесе, нависавшем над пляжем Капри, напряженно глядя то на волны, то на пятый том Элефантиды, лежавший на коленях. Император сидел в одиночестве и вполголоса, до бесконечности бормотал разные проклятия.

— Цезарь!

Резкий голос эхом отразился от скалы внизу. Тиберий встал, его костлявые ноги напряглись от дурного предчувствия. Никто не приезжал на его остров. Император боялся убийц.

— Цезарь!

Заглянув за край утеса, Тиберий увидел лодку, пришвартованную к скале, торчавшей из воды. Голос принадлежал какому-то человеку, карабкавшемуся по крутому утесу сквозь кусты. Внезапно кусты раздвинулись, и появилась странная фигура. Это был взъерошенный человек, оборванный и мокрый от морской воды, которая блестела на его загорелой коже. У него было дикое бородатое лицо, с кровоточащими царапинами от колючих кустов, через которые пришлось продраться при подъеме. Желтые зубы обнажились в гримасе усталости.

Но Тиберий едва заметил все эти детали. Его взгляд был прикован к длинному ножу, который незнакомец держал в руке. Это был острый, блестящий нож. Такой клинок легко вонзить в шею, даже императорскую. Тиберий дико озирался по сторонам в поисках своих германских охранников, всегда карауливших поблизости. Но мужчина, ухмыляясь, приблизился. И тут Тиберий заметил, что он несет большой мешок.

— Это дар вашему величеству, — пропыхтел оборванец. — Я только что поймал его, увидел, что вы сидите на утесе, и хочу подарить вам свою добычу.

Он улыбнулся сквозь спутанную бороду, и исцарапанное, окровавленное лицо. Открыв мешок, человек вытащил огромного усача, все еще извивающегося и живого. Незнакомец взмахнул ножом.

— Это дар, о Цезарь.

Тиберий даже не взглянул на улов. Его худые руки нащупали золотой свисток, висевший на шнурке на тощей шее. Он неистово дунул в свисток.

— Стража! Быстро сюда!

С обеих сторон появились охранники. Огромные, светловолосые, мускулистые воины-варвары в доспехах, с шипами, торчащими из железных шлемов. Они двинулись вперед, держа копья наготове.

— Значит, собрался убить меня под предлогом, что якобы даришь эту вещь? — усмехнулся Тиберий.

— Но, цезарь, я говорю правду. Я поймал рыбу всего несколько минут назад и принес тебе в подарок, о божественный.

— Для чего ж тебе нож? — рявкнул Тиберий, холодно нахмурившись.

— Чтобы пробраться сквозь колючие кусты, — простонал рыбак.

— Ну-ка суньте ему рыбу в лицо, — приказал император. В мгновение ока один из германцев схватил беспомощного простолюдина. Другой отрезал кусок от рыбы и мазнул чешуйчатым боком по лицу дергавшегося человека.

— Помилуй, цезарь! — прохрипел он.

— Посмотрите, что еще лежит в мешке, — приказал Тиберий.

Третий германец порылся в мешке и вытащил огромного омара, живого, на что указывало шевеление больших острых клешней.

— Помилуй, Тиберий.

— Хотел напугать меня, невежда? — прошептал император. — Стража, суньте ему в лицо вот это, да хорошенько. Германец подошел к рыбаку и провел гигантским омаром по искаженному лицу. Он долго со скрипом елозил омаром по лицу бедняги.

Тиберий стоял и смотрел.

— Вот так, — он улыбнулся. — Еще.

Громадные клешни содрали кожу с обеих щек несчастного.

— Цезарь! Пожалуйста, смилуйся.

— Стража! — Тиберий хихикнул, и его старческий смех стал громче. — Суньте ему в лицо его невиновность. Еще разок!

Рыбак закричал, но германец крепко прижал омара к лицу жертвы. Клешни впились во впалые глаза рыбака. Раздался безумный крик боли, и омара оторвали. Но клешни уже не были пусты. Пустыми были глазницы рыбака. Даже германцы в ужасе отшатнулись от багровой, струящейся кровью пустоты. Но Тиберий все еще смеялся блеющим смехом, который заглушал даже крики ослепленного.

— Отпустите его, — приказал император. — Можешь идти, верный и преданный человек.

Слепой с криком бросился к краю обрыва. Цепляясь когтистыми руками за воздух, он покачнулся на краю, затем упал вперед со скалы и рухнул на камни в сотне футов внизу. Его тело разбилось, оборвав дикий, безумный предсмертный крик. Тиберий прищурился над краем утеса и, пожав плечами, отвернулся.

— Итак, — сказал он. — Стража, можете идти. — Его глаза остановились на разделанной рыбе у его ног. — Может, кто-нибудь из вас отнесет это на виллу? Скажите повару, пусть приготовит рыбу к вечернему пиршеству. Я люблю свежего усача, очень люблю, а этот — просто красавец. Кроме того, было бы неучтиво не насладиться даром этого человека. Он так старался.

Император усмехнулся, когда германцы поклонились и ушли. Тогда Тиберий вновь занял свое место на краю обрыва и раскрыл труд Элефантиды. Через мгновение он глубоко вздохнул. Цезаря мучила скука. Солнце садилось в центре облака, нависшего над западным морем. Оно выглядывало из круглой черноты тучи, как красный глаз циклопа, плывущего по воде. И взгляд красного глаза пал на Тиберия, когда он переворачивал страницы своей книги, пал на него и омыл его лицо кровавым светом. Ночной ветерок шелестел в кустах, шепча ледяным голосом, что день умер. Тиберий почувствовал, как холод пробежал по его худым конечностям, и быстро подошел к краю утеса, чтобы в последний раз взглянуть на воду.

— Клянусь Юпитером! — воскликнул император.

Лодка мертвого рыбака все еще стояла на якоре. Но не это смутило его августейшее величество, а вид того, что находилось рядом в сумерках. Другая лодка. Там на якоре стояло длинное странное судно. И весел у него не было, хотя это явно была какая-то варварская посудина. Шорохи в кустах обрели новые, угрожающие тона.

Тиберий схватился за свисток. Шорох стал громче. Был ли это призрак мертвого рыбака, вернувшийся отомстить?

Император неистово засвистел. А потом кусты раздвинулись. Человек в лохмотьях, со спутанной бородой, с окровавленным на закате лицом. Это был рыбак! Но нет, только пурпурный свет обрисовал лицо так, как будто на нем кровь. И борода у этого человека была белая. Его лохмотья тоже белели, как и кожа. Кроме того, у него были глаза. Тиберий не мог оторваться от этих глаз. Они горели ярче солнца, и более глубоким, притягательным огнем. Они в сумерках тлели на этом лице, когда человек медленно приближался. Тиберий закричал:

— Стража! Быстро!

Он бормотал команды на германском наречии, а фигура все приближалась. Из-за деревьев показались стражники. Мужчина, казалось, не замечал их. Он приблизился к Тиберию с медленной улыбкой на лице.

— Стража! Со скалы его, быстро! — закричал император. Германцы набросились на незнакомца и понесли его назад. Он не сопротивлялся. Один из германцев поднял огромного омара, все еще лежавшего на песке, и ткнул им пленнику в лицо. Омар прижал клешни к покрасневшим глазам, но жертва не издала ни звука.

А потом они сбросили его со скалы, швырнули вниз прямо на камни, и Тиберий закричал от страха и ярости. С пляжа донесся слабый плеск, затем наступила тишина. Его императорское величество молча отослал стражников, затем медленно повернулся и последовал за ними. Появление этого второго, пугающего незнакомца было уже слишком. Отныне он не будет принимать посетителей. Все, кто заявятся, будут сброшены со скалы, как и надоевшие ему фавориты. Тиберий не мог допустить своего убийства. Он и так скоро умрет, и никто не должен торопить этот ужасный конец. Но кто этот человек со зловещими глазами? Впрочем, неважно. Он мертв, и эти красные глаза были выжжены навсегда. Ветер сильно зашумел за спиной Тиберия.

Слишком сильно. Император внезапно понял, что за ним следят. В панике он снова схватился за свисток, висевший на шее. Но первыми до него добрались чужие руки — тонкие и белые, они лежали на шнуре, на золотом свистке. Потом легли ему на плечи. Тиберий, онемевший от страха, повернул голову. Он смотрел в красные горящие глаза безглазого мертвого незнакомца, которого сбросил со скалы!

— Здравствуй, цезарь! — глубокий голос словно проникал в душу, хотя и был тихим, как шепот.

— Прочь! Ты мертв. Я убил тебя, — выдохнул Тиберий. Он чувствовал, что сходит с ума.

— Я хочу поговорить с тобой, цезарь.

— Прекрати пялиться на меня! У тебя нет глаз. Я убил тебя.

— Да, Цезарь. Ты убил меня, вырвал мне глаза и сбросил со скалы, как сбросил того бедного рыбака. Но я не рыбак, цезарь. Меня нельзя ослепить или убить.

— Ты его призрак, — простонал император.

— Нет, это не так. Но я владею силами более могущественными, чем у потусторонних существ. Ты видел, как я умираю, а теперь видишь, как я ожил. Подобные вещи должны интересовать тебя, цезарь. И я пришел, чтобы рассказать о них.

— Да.

— Я позволил исполнить твою волю, хотя мог бы уничтожить твоих германцев одним взглядом — и тебя тоже, мой друг Тиберий, — красные глаза источали мощь.

— Да, ты прав. Пойдем, будь моим гостем за ужином сегодня вечером на вилле. Затем мы поговорим.

Ложе императора было мягким, а стол полон яств. Рабы, слуги, музыканты и гости императора были внимательны и заботливы. Но император не обращал внимания на комфорт, еду, напитки и развлечения. Он сидел, уставившись на седобородого, и слушал только его шепот. Незнакомец неподвижно сидел за большим столом. Он не расслаблялся под опахалами рабов и не вкушал яств, которые стояли перед ним. Вместо этого он пил вино из специального кувшина, стоявшего рядом, глоток за глотком из большого кубка, который постоянно наполнял. И все же его ровный голос оставался неизменным — вино не пьянило гостя!

Тиберий долго слушал. Наконец он рискнул ответить шепотом, перекрыв болтовню остальных за столом.

— Значит, ты утверждаешь, что ты друид и прибыл сюда на каменной лодке из Британии.

— Да. Я был оватом и бардом в Великом круге друидов, который вы называете Стоунхендж. Я также был верховным друидом всей Британии.

— Я слышал о вашем культе. Он известен по всей Британии, кельтским островам и даже Галлии. Вы, друиды, волшебники, не так ли?

— Не волшебники, а исследователи природы. Мы поклоняемся Танарусу, богу первозданной жизни, обитающему в священном дубе. И мы воздаем должное Мабону, белому быку солнца, и изначальному Ноденсу, змею вод. Истинные тайны друидизма охраняются посвященными. Лишь немногие из тех, кто провел двадцать лет в учебе и испытаниях на выносливость, смогли попасть в наш тайный жреческий круг. Чтобы удостоиться этой чести, нужно изучать необычную магию и открывать тайны природы. Я один из немногих истинных посвященных. Я правлю тринадцатью кланами друидов и знаю истину о жизни и смерти.

— Ты хвастаешься такими способностями? — усмехнулся Тиберий.

— Разве я не прибыл из Британии в каменной лодке без весел? — друид повернулся к нему с улыбкой. — Изначальный Ноденс привел меня сюда. Разве ты не убил меня и не вырвал мне глаза? Разве я не властен над природой, жизнью и смертью?

Тиберий кивнул.

— Но тогда чего же ты хочешь от меня? Почему покинул свой могущественный оплот в Британии, чтобы разыскать меня?

— О цезарь, я объясню. Я устал от своей власти из-за ее ограничений. Я человек! Я никогда не знал любви женщины, и все простые люди боялись меня за мою силу, даже жрецы-подчинённые.

Ну, теперь мне отказано и в плотском влечении, и в истинной дружбе. Но я все еще достаточно человечен, чтобы стремиться к богатству, богатству и признанию. Мне ведома магия, приносящая золото и драгоценности, но я не смею использовать ее в своем священном служении. Если бы я возжелал каких-то наслаждений, мои жрецы принесли бы меня в жертву как нарушителя обета. Поэтому я решил покинуть свой пост, пока не стало слишком поздно. И я подумал о величайшем человеке в мире — о тебе, императоре Рима. Я бы примкнул к твоим друзьям. Несомненно, есть способ послужить цезарю и получить свою награду. И вот я явился.

Август Тиберий улыбнулся и под общий шум наклонился вперед, чтобы ответить.

— Есть способ служить мне.

Друид улыбнулся:

— Весной цветут деревья и распускаются цветы. Они умирают осенью, но на следующий год возрождаются. Их жизнь вечна, но формы меняются. И в этом секрет человеческого существования. Жизнь заключена в душе, а душа непрестанно движется от одного тела к другому.

— Но какое это имеет отношение ко мне?

— Очень большое, о цезарь. Мы, истинные друиды, научились управлять душой и жизнью. Мы можем взять жизненную силу до того, как она умрет, и перенести ее. А ты, я знаю, хочешь избежать смерти. Итак, Тиберий, я могу помочь. Я помещу твою душу в другое тело, а в твое умирающее тело перенесу душу другого. Так ты обретешь новую жизнь.

Тиберий вздрогнул. Друид сделал большой глоток из кубка.

— Видишь ли, ты не можешь напоить меня, — улыбнулся он. Его красные глаза сузились в точки. — Это кое о чем говорит. — Он снова улыбнулся, глядя прямо на Тиберия. — Ты даже убить меня не можешь. — Потом снова неторопливо отпил вина.

— Что ты имеешь в виду? — Тиберий затрепетал.

— Я же сказал, что все знаю, — друид снова медленно отпил из кубка. — И конечно, мне известно, что вино, которое мне подали, отравлено сильным ядом. Один кубок убьет человека за полчаса. И все же я пью это вино всю ночь.

Улыбка друида сделалась ужасной.

— Но, кудесник, я не знал, не мог подозревать! Если ты выполнишь то, что обещал, если подаришь мне новую жизнь в новом, молодом теле, я вознагражу тебя так щедро, как ты пожелаешь.

Глаза друида сверкнули.

— Ты злой человек, Тиберий. Я никогда не видел никого хуже. Как друиду, мне не следует злоупотреблять своей властью, чтобы служить тебе, дабы не навлечь на себя гнев моих богов. Ты должен хорошо вознаградить меня.

— Конечно, обещаю! Клянусь своей жизнью.

— Эта клятва достаточно убедительна. Теперь, тебе надо найти тело.

Тиберий вытянул тонкий палец и указал на племянника.

— Вот! — пробормотал он. — Всели меня в его тело. Этот юноша станет моим наследником, следующим императором Рима. Он молод, здоров. Люди любят его так же сильно, как ненавидят меня. Вот тело, в котором я хочу жить.

Друид кивнул, глядя через стол на худое серьезное лицо внучатого племянника императора, Гая Калигулы.

Так и было сделано! Цезарь Тиберий вернулся на материк. В Мизене он заболел и позвал Калигулу. Старик, хрипя и задыхаясь в постели, подарил Калигуле императорское кольцо. Калигула с серьезным видом надел его в темноте спальни. Он был наедине со своим дедом-императором и рыдал от глубокого волнения при мысли о том, что этот ужасный старик, несмотря на всю свою власть, умрет в одиночестве и без друзей после последнего акта разврата. Где же пребывал друид? Калигула рыдал недолго и не стал гадать, где друид, потому что седобородый старик поднялся из темноты за кроватью и подошел к нему с горящими глазами. В одной руке он держал тисовый посох со змеиной головой. Калигула поднялся с постели и обернулся.

Деревянная змеиная голова вырвалась из руки друида и зашипела, шевелясь. Огромная змея обвилась вокруг горла Калигулы, заглушая его крики. Юноша упал на кровать, где лежал император, и змея крепко прижалась к его шее. Затем хвост змеи медленно поднялся и обвился вокруг шеи Тиберия, который лежал, не сопротивляясь. Теперь оба лежали на кровати бок о бок, и огромная зеленая змея обвила горло каждого. Их лица почернели. И друид пел в темноте над телами двух умирающих.

— О Великий Тифон, Великий Сет, Великий Ноденс! — пропел друид.

Его голос невнятно перешел на кельтский, затем — на древний финикийский. Кудесник долго пел и шептал, и от его слов пламя свечей в комнате зачахло и погасло. Двое мужчин умерли. Живы были только друид и змея — и ужасный голос, произносивший странные слова, от которых дрожал воздух. Теперь, казалось, сквозь извивающиеся кольца змеи быстро пробивалось пламя. Оно вырывалось с обоих концов. От хвоста на шее Тиберия исходило тусклое голубое пламя. Другое, из головы, окружавшей горло Калигулы, было ярко-красным.

Оба пламени встречались и сливались в теле змея, казалось, проходили насквозь и искали противоположные концы. Внезапно свечи вспыхнули, змея снова зашипела, а затем отползла от молодого упругого и сморщенной старой шеи. Оба, юноша и старик, снова начали дышать. Молодое горло двигалось ровно, в то время как старое хрипело и дрожало. Змея выскользнула из постели и отползла к тонким рукам друида, в полной невредимости. Затем, когда волшебник поймал ее, она снова превратилась в простой деревянный посох. Друид улыбнулся и повернулся к кровати.

— Готово, — объявил он.

— Да. Дело сделано! — торжествующий голос Тиберия сорвался с губ Калигулы.

— Что ты наделал? — слабый голос Калигулы исходил от тела Тиберия в постели. — Что случилось? Где я?

С новой силой, рожденной ужасом, тело старого Тиберия выпрямилось, и ошеломленные глаза Калигулы уставились на своё прежнее тело. Тело Калигулы подхватило подушку. Тиберий осторожно прижал ее к своему бывшему рту, увидел, как его собственное тело откинулось на матрас и слабо сопротивляется, медленно задыхаясь.

— Все кончено.

Новый цезарь выпрямился. Друид усмехнулся, и они оба вышли из комнаты. Почерневшее лицо старого Тиберия злобно смотрело на них из темноты, его распухший язык высунулся, словно в насмешке.

Новый император был объявлен народу.

— Калигула! Да здравствует молодой император! Слава маленькому сапожку!

Толпы с охотой приветствовали его. Калигула вошел в свои личные покои, а крики народа все еще доносились с дворцового крыльца. Он подошел к окнам и закрыл их от шума, затем повернулся к улыбающемуся друиду. Теперь тот был одет в бархат, его борода завита и надушена. Кольца украшали его пальцы, и морщины, вызванные постом и лишениями, исчезли с лица. Но на нем появились новые, еще более неприятные — морщины зла вокруг глаз, морщины лукавства на губах. Его улыбка утратила тень мудрости, став атрибутом человеческой алчности.

— Ну, цезарь? — произнес чародей. — Доволен ли ты?

— Нет. — Император нахмурился. — Это ужасное положение вещей, друид. Кажется, будто я перешел от плохого к худшему. Как Тиберий, я мог делать все, что хотел, поскольку от меня этого ждали. Они ненавидели и боялись каждого моего поступка. Поэтому я не был вынужден противоречить своей природе. Но как Калигула, я должен играть другую роль. Теперь я герой, и должен быть добрым, добрым и милосердным. Тяжесть условностей велика, друид. Я не могу избежать того, что от меня ожидают.

— Почему бы не побыть хорошим, — предложил друид, — если столь примитивные понятия, как добро и зло, составляют твою философию? Я даю тебе новый шанс, новую жизнь, так сказать. Почему бы не искупить вину?

Цезарь рассмеялся.

— Что, друид? Значит, ты струсил?

— Не я. Поступай, как хочешь, — поспешно поправился кудесник.

— Но я не могу. Мне снова нужны мои спинтрийцы. Клянусь трезубцем Нептуна, у меня снова молодое тело, пригодное для удовольствий и наслаждений. Вот почему я желал молодости. Но как Калигула я не могу использовать его просто так.

— Выход есть, — согласился друид.

— Какой? Скажи мне? Я схожу с ума от скуки.

— Ты мог бы… заболеть.

— Да.

— А когда ты выздоровеешь, будешь причислен к сонму богов. Так поступали твои предки. Августу поклоняются как богу. Ты тоже можешь им быть, только живым. Простые люди знают, что у богов другие моральные принципы, подобные Юпитеру в мифах. И твои близкие здесь, во дворце, воспримут перемену в тебе как безумие, вызванное болезнью.

— Друид, ты прав! Ах, как мне повезло с твоим советом!

Друид улыбнулся.

— Заболей на месяц, — посоветовал он.

И Калигула болел целый месяц. Когда он оправился, заболел весь Рим. Ибо обожествленный, Калигула царствовал на земле как в аду. Рим стал его преисподней, и все души чувствовали муки его величества. В качестве божества, его выходки сначала не вызывали сомнений — а потом стало уже слишком поздно. Он убил своего усыновлённого кузена и старого капитана своей гвардии, заменив его человеком, которым мог легко манипулировать. Как только армия оказалась полностью в его власти, он стал тираном. Новый цезарь брал себе невест одну за другой и убивал их. Переодетый, он и его спутники бродили по городу, устраивая драки и сжигая все подряд. В потайных комнатах спинтрийцы наслаждались жизнью. Волшебники и чудотворцы использовали свои заклинания для его удовольствия. Это была новоприобретённая юность за счет Рима — самых красивых женщин Рима, лучших мужчин Рима, денег Рима, чести Рима. Друид всегда поддерживал его.

— Ты становишься гладким и толстым, — заметил однажды император. — Эта жизнь тебе тоже подходит, друг мой.

Друид мрачно улыбнулся.

— Ты тоже гладкий и толстый, цезарь. И так же глуп.

— Что? — в своей новообретенной, опьяняющей силе император возмутился этими едкими замечаниями своего слуги. Друид был слишком фамильярен в эти дни, раздраженный напоминанием о своем превосходстве. Но у него имелся один совет. Лучше было его выслушать.

— О чем ты? — повторил император, и его лицо исказилось.

— Я говорю, что ты глуп, цезарь. Ты должен быть сумасшедшим, помни. Здесь, во дворце, уже ходят странные слухи, сравнивающие твои выходки с выходками старого Тиберия. Избавься от этих слухов, говорю я. Уничтожь их, отвлекая внимание на другое — на твое безумие. Будь сумасшедшим!

Затем друид принялся нашептывать что-то, и цезарь мерзко усмехнулся. На следующий день он сошел с ума. Его любимую коня, Порцелла, забрали из конюшни. Облачив животное в священное одеяние, Калигула сделал его гражданином и сенатором.

Он омыл коня благовониями и заново окрестил именем «Ин-цитат» — «быстроногий». Когда по этому странному капризу собралась толпа, Калигула быстро продолжил церемонию. И Инци-тат стал консулом Рима, одним из трех правителей. Теперь Калигула был достаточно безумен для Рима. Денег не хватало, поэтому он продавал государственные должности и убивал преступников в тюрьмах, чтобы сэкономить на их содержании. Цезарь использовал их тела на арене для кормления диких животных, используемых в представлениях. Он собирал большие суммы денег для своих выходок с актерами, возничими и командой избранных близких друзей, которые сопровождали его во всех оргиях. Рим уже открыто роптал против таких порядков.

— Еще безумнее, — увещевал друид.

Калигула построил из лодок мост через Байский залив, для чего у торговцев были реквизированы четыре тысячи судов. Во главе своей стражи он проехал по мосту, бросая монеты людям, появившимся на празднике. Затем бросился назад, разбрасывая толпу и убивая направо и налево, расталкивая плебс, чтобы люди тонули в воде, когда он бросал вызов Нептуну и изображал борьбу с водной стихией.

— Еще безумнее, — твердил друид.

Поговаривали о восстании. Теперь Калигула сам стал богом. Он носил одежды Юпитера и появлялся как первосвященник во всех храмовых церемониях. Он снял головы со всех статуй других богов и заменил их своими.

— Еще безумнее, — настаивал друид.

На границах империи вспыхивали мятежи. На этот раз цезарь нахмурился.

— Я и так достаточно безумен, — заявил он. — В конце концов, друид, есть предел человеческой выносливости.

— Возможно, — кивнул бывший жрец. — Но если они когда-нибудь позволят своим помыслам коснуться твоей личной жизни…

Юное лицо императора потемнело и стало ужасно похоже на лицо мертвого Тиберия. Глаза Тиберия сверкали, когда он взревел:

— Вечное проклятие народу! Да и моим злодеяниям тоже! Друид, тебя не касается, чем я занимаюсь. Я выполнил свое обещание, дал тебе деньги, комфорт и власть даже надо мной. Но моя жизнь принадлежит мне. Я всегда ненавидел людей, как они ненавидят меня. Теперь они будут страдать. Я нахожу много удовольствия в их страданиях. Знай же, на Капри у меня были пыточные камеры, и на старости лет я обнаружил, что причинять боль — особое удовольствие. Теперь я пользуюсь этим знанием и причиняю боль, будучи молодым. Дай мне поиграть с моими подданными, друид, и не спрашивай меня как. Ах, если бы у Рима была только одна шея, которую я мог бы свернуть!

Раздавшееся лицо друида вытянулось в тревоге.

— Цезарь, такие речи искушают моих богов, чей дар ты получил! Прошу тебя, прекрати богохульствовать!

— Ах! — император сплюнул. — Думаешь, мне есть дело до твоих богов? Все, чего мне нужно бояться, это людей — глупых, тупых людей. Пока я дарую им много праздников, много представлений в амфитеатре, они не будут бунтовать. Пока я привожу диких зверей для сражений, они останутся довольны. И мне нравятся представления. Мне нравится кровь. Мне нравится ожесточенность боя. Приходи завтра на наше следующее представление, друид. Это будет очень интересно.

Цезарь загадочно улыбнулся друиду, заглянув в пухлое, ничего не подозревающее лицо волшебника. Колдун тоже таинственно улыбнулся императору, посмотрев на пухлое, ничего не подозревающее лицо Калигулы. Друид знал о заговоре. Завтра, когда цезарь покинет арену, его зарежут заговорщики из гвардии. Люди устали от его тирании. Его улыбка была действительно всезнающей. Что ж, пусть Калигула-Тиберий умрет. Друида уже тошнило от жестокого хозяина, которого он некогда подчинил. То, как он использовал свою новую жизнь, оскорбляло друидских богов.

Об этом друид втайне узнал от оракула и прорицателя. Он жаждал вернуться в Британию и покаяться в своем грехе. В противном случае, как было предначертано звездами, друида ждала кара богов, причем близкая. Друид улыбнулся, потому что завтра Калигула умрет. Калигула улыбнулся, потому что завтра умрет друид. Его тошнило от тирании этого хитрого бородача. Кроме того, он был единственным, кто знал его секрет, а посему кудесник должен быть уничтожен ради безопасности. Изнеженная придворная жизнь расслабила его, притупила чувства и силы. Друид больше не боялся предательства и, вероятно, не защищался от него. Было бы легко избавиться от этой пиявки и править, как заблагорассудится. В тот вечер Калигула улыбнулся, насыпая порошок в вино друида за столом. На этот раз, он знал: друид был не готов. Против такого яда не подействует никакая мистическая сила, не будет никакого сопротивления. И это была правда. Через несколько минут бородатый британец внезапно рухнул на скамью. Его глаза остекленели от паралича.

Стражники быстро вынесли тело. Калигула все устроил. На следующий день император занял свое место в ложе на арене. Устроили государственный праздник. В гигантском амфитеатре толпились жаждущие зрелищ римляне, трубили трубы для гладиаторских боев. Это было великолепное зрелище, и толпа приветствовала его, но Калигула-Тиберий в задумчивости ждал момента своего триумфа. Затем арену очистили от тел, пол посыпали песком, и клетки в дальнем конце открылись.

Львы! Женщины-весталки, осквернившие свой храм, съежились в центре, когда рыжевато-коричневые твари бросились вперед с выпущенными когтями и ощеренными клыками. Ноздри императора раздулись от запаха крови. Затрубили горны. Он наклонился вперед. Вот это было зрелище! Вошли быки. Дикие быки, рогатые, огромные самцы, которые убивали львов и тигров в настоящих битвах. Быки, которые убивали не от голода, а из чистой жестокости. Гигантские животные с острыми рогами, превращавшими своих жертв в кровавые лохмотья. Быки! Толпа взревела от восторга, быки зарычали и захрапели, рассерженные шумом. Улыбающийся император поднялся и уронил жезл. Из-под ложи на арену вышла одинокая фигура — безоружный белобородый человек, подталкиваемый стражниками. Это был друид. Все еще слабый от парализующего зелья, он вышел в центр арены. Цезарь рассмеялся. Какая шутка! Он скормит своего врага быкам, избавится от него и будет наслаждаться представлениями без оглядки. Друид был слишком ошеломлен, чтобы сопротивляться. Безоружный старик стоял лицом к быкам на дальней стороне арены — прямо напротив огромного белого самца, который увидел его и намеренно поскакал к нему, когда толпа закричала.

И заглушая шум толпы, друид пронзительно закричал:

— Мабон! Это великий Мабон явился отомстить мне!

Цезарь услышал эти слова с холодком воспоминания. Мабон? Да, бычий бог друидов. Один из тех, кого друид боялся оскорбить своими злодеяниями. Цезарь снова рассмеялся. Какая подходящая смерть!

— Ты жаждешь мести, Мабон? — закричал друид. — Ах, я заслуживаю смерти. Но не такой, Мабон. Я возьму другого, подожду его. Пусть тот, кто осквернил свою новую жизнь, примет эту смерть вместо меня. Пусть она заберет его!

Сквозь рев толпы император услышал эти слова. А потом увидел, как друид намеренно повернулся спиной к скачущему быку — лицом к цезарю в царской ложе. Его глаза устремились на Тиберия-Калигулу, и на мгновение, несмотря на слабость, они засверкали, красные и сильные, как в старые времена. Они стали еще краснее и сильнее. Император почувствовал на себе его взгляд и крепко сжал в руке жезл, придающий силы сопротивляться ужасному давлению этого взгляда. Затем друид быстро зашептал: цезарь увидел, как шевелятся его губы.

Его карие глаза опустились под силой этого взгляда, и он сжал скипетр. Но это уже был не жезл. Это было что-то холодное, живое и движущееся, ползущее вокруг его плеча, как палка, которую держал друид в тот день, когда Тиберий обменялся душами с Калигулой. Красные глаза вспыхнули, и какое-то существо подползло к горлу императора. Сидевшие в ложах рядом с цезарем видели, как он схватился за шею. Они посмотрели на арену и увидели, как красные глаза друида вспыхнули и погасли. Раздался одинокий крик старика, заглушенный воем толпы. Но это был голос императора, вырвавшийся из его горла. А затем фигура друида, казалось, на мгновение сжалась и снова возвысилась.

На этот раз друид не остался на месте. Он побежал, безумно крича, когда огромный белый бык бросился на него. Бывший жрец побежал к императорской ложе, взывая о пощаде. И бык поддел его и подбросил высоко в воздух, так что он изогнулся, чтобы упасть прямо на острые изогнутые рога. Те били снова и снова, затем бык ударил копытами, фыркнул и наступил на то, что осталось. Все это время фигура императора стояла, как бы шепча молитву. Он больше не сжимал горло, но, казалось, улыбался. Вдруг цезарь встал и вышел из ложи. Он знал, где поджидают убийцы, но не искал другого пути. Вместо этого он медленно двинулся по проходу, бормоча что-то себе под нос. Зрители позже вспоминали, что он говорил на странном шипящем языке, незнакомом диалекте. Другие шептали, что он бормотал снова и снова: «Спасибо, великий Мабон. Спасибо, я искуплю свою вину». В этих сведениях есть некоторая путаница.

Однако все очевидцы подтверждали одну странность. Когда император покинул амфитеатр, они увидели, что его глаза из обычных темно-карих превратились в ярко-красные.