Рассказы. Том 2. Колдовство

ТОТЕМНЫЙ СТОЛБ (The Totem-Pole, 1939) Перевод К. Луковкина

Артур Шурм принадлежал к огромной армии неизвестных — к этому могучей громаде незаметных людей, в которую входят кондукторы трамваев, ресторанные бармены, лифтеры, посыльные, театральные билетеры и другие государственные служащие в униформах своих профессий, лица которых, кажется, никогда не замечаешь; их одежда — признак служебного положения, а внешность никак не запоминается.

Артур Шурм был одним из таких людей. Если быть точнее, он работал в музее, и, конечно, не существует такой работы, которая делала бы человека менее заметным. Можно было бы обратить внимание на голос бармена, когда он ревет «Две глазуньи и чашку кофе!»; можно наблюдать за поведением посыльного, когда он задерживается за чаевыми; можно, пожалуй, отметить особенно откровенное подхалимство отдельного швейцара, когда он ведет своего клиента по коридору. Но смотритель музея, кажется, вообще никогда не разговаривает. В его поведении и манерах нет ничего, что могло бы произвести впечатление на посетителя.

Кроме того, его личность полностью затенена фоном, в котором он движется — огромным дворцом смерти и разложения, каким является музей. Из всей этой неопознанной армии смотритель музея, без сомнения, самый скромный образец. И все же факт остается фактом: я никогда не забуду Артура Шурма. Хотя мог бы.

Я стоял в таверне у стойки бара. Неважно, что я там делал — скажем, искал местный колорит. По правде говоря, я ждал девушку, а она меня бросила. Это случается со всеми. Во всяком случае, я стоял там, когда в комнату ворвался Артур Шурм. Я уставился на него, что вполне естественно. В конце концов, смотрителя музея ни с кем не спутаешь. Это маленький человечек в синем мун-дире-совершенно неописуемом, лишенном кричащей пестроты полицейского мундира или величавых пуговиц, украшающих пожарного. Смотритель музея в своем неприметном одеянии неподвижно стоит в тени перед мумиями или геологическими образцами. Он может быть старым или молодым, его просто никогда не замечают. Он всегда двигается медленно, тихо, с видом абстрактной задумчивости и полного пренебрежения времени, которое кажется неотъемлемой частью музейного фона.

Поэтому, когда Артур Шурм вбежал в таверну, я, естественно, обернулся и уставился на него. Я никогда раньше не видел такого. Однако были и другие поразительные детали, которые подчеркивали его появление. Например, то, как дергалось его бледное лицо, как закатывались налитые кровью глаза, — все это невозможно было не заметить. И его хриплый голос, жадно хватающий ртом воздух, наэлектризовал меня.

Бармен, учтивый, как все слуги Бахуса, и бровью не повел, наливая виски. Артур Шурм залпом осушил свой бокал, и по выражению его глаз сразу стало понятно, что нужен второй. Его налили и так же быстро выпили. Тогда Артур Шурм положил голову на стойку и заплакал. Бармен вежливо отвернулся. Ничто не может удивить трактирщика. Но я был единственным посетителем, и спустившись по перилам, решил подставить ему жилетку.

— Налейте еще, — сказал я, жестом приказав прислужнику Силена наполнить наши бокалы. — В чем дело, приятель?

Артур Шурм смотрел на меня сквозь слезы, но не с печалью, а с мучительным воспоминанием. Я чувствовал этот взгляд, устремленный из налитых кровью глаз, которые повидали слишком много. Знал, что этот человек не может сдерживать подобные воспоминания в себе. Сейчас он поведает свою историю. И когда Шурм выпил третью порцию, так и случилось.

— Благодарю. Спасибо, мне это было нужно. Наверное, я очень расстроен. Извините.

Я ободряюще улыбнулся его бессвязному лепету. Он взял себя в руки.

— Смотрите сюда, мистер. Давайте поговорим. Мне надо с кем-то поговорить. Потом я пойду и найду полицейского.

— У вас какие-нибудь неприятности?

— Да. Нет. Это не то, что вы думаете. Не та проблема. Понимаете, о чем я? Сначала мне нужно кое с кем поговорить. Потом я вызову полицию.

Я снова наполнил бокалы и отвел Шурма в кабинку, где бармен не мог подслушать. Шурм сидел и дрожал, пока я не потерял терпение.

— Итак, — сказал я отрывисто. Твердость моего голоса была именно тем, в чем он нуждался. Ему нужна была ярко выражен ная уверенность в своих силах, так как не терпелось выговориться.

— Я скажу вам прямо. Ровно так, как все и произошло. Тогда вы можете судить о том, что из всего этого выходит. Расскажу вам все с самого начала, мистер.

Господи, как он испугался!

— Меня зовут Артур Шурм. Я смотритель общественного музея на этой улице, вы наверняка знаете это место. Я работаю там уже шесть лет, и у меня никогда не было проблем. Спросите любого, бывали ли из-за меня проблемы. Я не сумасшедший, мистер. Они думали, что я спятил, но это не так. После сегодняшнего вечера я смогу доказать, что со мной все в порядке, но есть еще кое-что, сводящее с ума. Вот что меня беспокоит. Это и способно свести с ума.

Я ждал продолжения, и Шурм зачастил:

— Как я уже сказал, оно находилось здесь с самого начала. Я шесть лет работаю на втором этаже в отделе этнологии американских индейцев. Зал номер 12. Все было хорошо до прошлой недели. Тогда-то и принесли тотемный столб. Да, столб!

У него не было причин кричать, и я сказал ему об этом.

— Простите. Но я должен рассказать тебе о нем. Это шошунак-ский индийский тотемный столб с Аляски. Доктор Бейли привез его на прошлой неделе. Он был в экспедиции где-то в горах, где живут индейцы шошунаки. Это вновь открытое племя или что-то в этом роде; я мало что о них знаю. Итак, доктор Бейли отправился туда с доктором Фиском, чтобы приобрести кое-что для музея. А на прошлой неделе доктор Бейли вернулся домой с тотемным столбом. Доктор Фиске умер в экспедиции. Умер, понимаете?

Я не понял, но заказал еще выпивки.

— Этот тотемный столб, который привез, он сразу же установил в зале американских индейцев. Столб был новый, вырезанный специально для него шаманами племени. Высотой около десяти футов, с лицами по всей поверхности — вы знаете, как выглядят такие столбы. Ужасная вещь.

Но Бейли гордился этой штукой. Гордился тем, чем занимался в стране шошунаков, вернувшись с грудой керамики, рисунков и прочих редкостей, новых для исследователей и крупных профессоров. Он собрал всех специалистов, чтобы они посмотрели на это, и, я думаю, он написал статью о обычаях шошунаков для какого-то официального отчета. Бейли такой человек, очень гордый, и я всегда его ненавидел за эту черту характера. Жирный, заплывший салом мужик, вечно ругал меня за то, что я не вытирал пыль. Правда, он был без ума от своей работы.

Как бы то ни было, Бейли страшно озаботился своими открытиями и, похоже, даже не сожалел о смерти доктора Фиске на Аляске. Кажется, через несколько дней у Фиске началась какая-то лихорадка. Бейли никогда не говорил об этом, но я точно знаю, что Фиске выполнил большую часть работы. Видите ли, он был первым, кто узнал об индейцах шошунаках, и отчего-то попытался сбежать из экспедиции. Бейли прибыл недавно и пользуясь случаем, стал трезвонить, заявляя, что якобы все достижения экспедиции — целиком его заслуга. Он приводил посетителей, чтобы показать этот уродливый тотемный столб и рассказать, как его сделали специально для него благодарные индейцы и подарили ему перед отъездом домой. О, он был очень самоуверен!

Я никогда не забуду тот день, когда мы впервые установили тотемный столб и я хорошо его рассмотрел. Я достаточно привык к диковинным вещам в силу специфики своей работы. Но, мистер, одного взгляда на этот тотемный столб было достаточно. Меня от него коробило.

Вы вообще видели эти столбы? Ну, по крайней мере ничего подобного этому. Вы знаете, что значит столб — это символ племени, что-то вроде герба, состоящего из изображений медвежьих богов, бобров и совиных духов, одно поверх другого. Этот тотемный столб был другим. Это были просто лица; шесть человеческих лиц, одно поверх другого, с руками, торчащими по бокам.

И эти лица были ужасны. Большие красные глаза, оскаленные желтые зубы, похожие на клыки; все лица оскаленные и коричневые, глядящие так, что казалось, будто они смотрят прямо на тебя. Когда около полудня тени падали на столб, все еще можно было видеть глаза, светящиеся в темноте. Говорю вам, в первый раз я так испугался.

После установки вошел доктор Бейли, толстый и щеголеватый, в новом костюме, и привел с собой кучу профессоров и разных шишек, и они стояли вокруг столба, а Бейли тараторил, как обезьяна, только что нашедшая новый кокос. Он вытащил увеличительное стекло и стал возиться с ним, пытаясь определить дерево и вид используемой краски, и хвастался, что шаман, Шоуги, сделал это в качестве особого прощального подарка и заставил людей племени работать день и ночь, чтобы вырезать столб.

Я слонялся вокруг и слушал его болтовню. Все равно в музее было безлюдно. Бейли рассказывал, как индейцы вырезали эту штуку в большой хижине шамана, работая только по ночам, с семью кострами вокруг, чтобы никто не мог войти. Они жгли травы в огне, чтобы призвать духов, и все время, пока они работали, люди в хижине молились вслух длинными песнопениями. Бейли утверждал, что тотемные столбы — самое священное, что есть у шошунаков; они думали, что души их умерших вождей уходят в столбы, и каждый раз, когда вождь умирал, перед хижиной его семьи ставили такой столб. Шаман Шоуги должен был вызвать дух мертвого вождя, чтобы тот поселился на столбе, и для этого требовалось много песнопений и молитв.

О, это было интересно. Бейли выложил многое из того, что знал, и все были впечатлены. Но никто из них не мог понять, как был сделан столб, был ли это единый кусок дерева или цепь из кусков. Они также не выяснили, что это было за дерево, и какой краской, использованной для украшения этих уродливых голов, оно покрыто. Один из профессоров спросил Бейли, что означают лица на этом шесте, и Бейли признался, что не знает — это была просто особая работа, выполненная шаманом, чтобы сделать ему прощальный подарок перед отъездом. Но все это заставило меня задуматься, и после того, как толпа ушла, я еще раз взглянул на столб. Я тоже хорошенько осмотрел его, потому что кое-что заметил.

Он помолчал.

— Дальнейшее может показаться вам долгим и глупым, мистер, но у меня есть веская причина рассказать все. Я хочу объяснить, что я заметил на этих лицах. Они не выглядели искусственными, понимаете, о чем я? Как правило, техника индийской резьбы довольно угловатая и жесткая. Но эти лица были вырезаны очень тщательно, и все были разными, как скульптуры человеческих голов. Идеально были вырезаны и руки, с ладонями на концах. Это просто невообразимо. Мне не понравилось, когда я узнал об этом, тем более что уже темнело, а глаза смотрели на меня так, словно это были настоящие, живые головы, которые могли меня заметить. Странно было об этом думать, но именно так я себя и чувствовал.

А на следующий день я задумался еще больше. Весь день бродил по залу и не мог удержаться, чтобы не взглянуть на столб каждый раз, когда проходил мимо. Мне показалось, что лица стали яснее — теперь я мог узнать каждое из четырех нижних лиц, точно таких же, как лица людей, которых знал. Верхние были чуть выше, для лучшего обзора, и я не беспокоился об этих двоих.

Но нижние четыре выглядели как человеческие лица, причем злые, жуткие лица. Они так ухмылялись, оскаливая зубы, а когда уходил, мне казалось, что их красные глаза следят за мной так же, как люди смотрят тебе в спину.

Дня через два я к этому привык, но в прошлую пятницу, как и сегодня, допоздна убирал зал. И в прошлую пятницу вечером я услышал кое-что. Было около девяти часов, и я остался в здании один, если не считать Бейли. Он вообще остается в своем кабинете и работает допоздна. Но я был там один, и, конечно, только на втором этаже. Я убирался в 11-м зале, как раз перед комнатой американских индейцев, когда услышала голоса.

Нет, я не был озадачен, подобно персонажу из какой-нибудь книги. Я не мог думать ни о чем другом. Мне сразу показалось, что разговаривают индейцы на тотемном столбе — низкими, бормочущими голосами. Говорили они почти шепотом или словно издалека. Говорили на тарабарщине, которую я не понимал, — на индейском языке. Я тихонько подошёл к двери и, клянусь, не знаю, хотел ли я подкрасться поближе или убежать. Но я слышал только шепот в темной комнате — не один, не два, не три голоса, а все сразу. Индейская речь. А потом высокий голос — совершенно другой. Это произошло так быстро, что я не успел разобрать слов, но услышал их. «Бейли», сказал голос в конце.

Потом я подумал, что сошел с ума, и вдобавок до смерти перепугался. Пробежал по коридору, спустился в кабинет и потащил Бейли за собой. Заставил его молчать, ничего не говорить. Мы добрались до зала 11, и я просто удерживал Бейли, пока продолжался монотонный разговор.

Бейли побледнел как полотно. Я включил свет, и мы вошли в зал. Бейли не сводил глаз с тотемного столба. Конечно, все было в порядке, и теперь оттуда не доносилось никаких звуков. Но, как ни крути, все это было неправильно. Теперь мне было слишком легко узнать эти индейские лица. Они смотрели то на меня, то на Бейли и с каждой секундой рычали все громче и громче. Я не мог больше смотреть на них, поэтому смотрел на Бейли.

Видели когда-нибудь испуганного толстяка? Бейли едва не потерял сознание. Он все пялился на столб, а потом глаза его почернели в зрачках, и он начал что-то бормотать себе под нос. Он сделал забавную вещь — посмотрел на подножие столба, а затем очень медленно поднял голову, от одного лица к другому. Я знал, что он смотрит на каждое лицо по очереди. И он пробормотал: «Коуи, Умса, Випи, Сигач, Молкви». Он повторил это три раза, вот почему я вспомнил все точно. Он произнес это, пять отдельных слов, как будто называл имена. Потом он начал дрожать и стонать. «Это они, — сказал он. — Это точно они. Все пятеро. Но кто наверху? Все пять из них, что шли над обрывом. Но откуда Шоуги мог это знать? И что он собирался сделать, дав мне этот столб? Это безумие — но они здесь. Коуи, Умса, Випи, Сигач, Молкви и… боже мой!»

Бейли выбежал из комнаты, словно за ним гнался сам дьявол. Я быстро выключил свет и последовал за ним. Не стал дожидаться, когда снова начнется шепот, и мне надоело смотреть на эти лица. Могу вам сказать, что в тот вечер я здорово надрался. О, спасибо, мистер, большое спасибо. Я могу воспользоваться вашим угощением, потому как должен еще кое-что сказать. Я буду краток. Мы должны найти полицейского.

Итак, в понедельник Бейли забрал меня перед дежурством. Он выглядел очень бледным, и я видел, что спал он не лучше меня. «Думаю, будет лучше, если мы забудем о прошлой пятнице, Шурм, — сказал он. — Мы оба были немного расстроены». «Все не так просто. Что по-вашему, произошло, доктор?» — спросил я его.

Он знал достаточно, чтобы не тянуть время. «Не знаю, — сказал он. — Все, что я могу сказать, это то, что лица на тотемном столбе принадлежат индейцам, которых я знал в Шошунаке, индейцам, которые погибли в результате несчастного случая, упав со скалы в собачьих упряжках». Он выглядел больным, когда говорил это. «Только никому ничего не говори, Шурм. Даю тебе слово, — продолжал он, — я все это тщательно расследую и, когда выясню факты, дам тебе знать».

С этими словами он сунул мне пять долларов.

— Я работал дальше, но без прежнего удовольствия. Заходил в этот зал со столбом не чаще, чем в понедельник или вторник, и все равно не мог выкинуть из головы ни одной мысли. Меня посещали странные мысли. Например, о том, как шаман, Шоуги призывал души, чтобы заключить их в тотемный столб, который сделал. Мысли о том, что доктор Бейли мог солгать насчет несчастного случая, в котором, по его словам, погибли индейцы. Мысли о том, как Шоуги отдал тотемный столб Бейли, зная, что тот будет преследовать его. Вот такие мысли, а еще эти ужасные ухмыляющиеся лица и тихий шепот в темноте.

В среду я увидел, как Бейли вошел в комнату. На улице лил дождь, в помещении было почти пусто. Он не знал, что я наблюдаю за ним, а мне стало достаточно любопытно, настолько, что я спрятался за ящик и увидел, как он стоит на коленях перед тотемным столбом и молится.

«Спаси меня, — бормотал он. — Пощади меня. Я не знал. Я не хотел этого делать. Я убил тебя — перерезал ремни на упряжи, и когда сани обогнули поворот, они перевернулись. Вот что я сделал. Но вы ведь присутствовали, когда я… другой… я не мог оставить вас в качестве свидетелей. Я не мог». Он казался сумасшедшим, но я догадался, что он имел в виду. Как я и подозревал, он убил индейцев, чтобы замять какое-то дело. И вот Шоуги соорудил тотемный столб, чтобы преследовать его.

Потом Бейли заговорил очень тихо, и я услышал, как он сказал что-то о докторе Фиске и о том, как он умер; как Шоуги был другом Фиске и как Фиске с Бейли поссорились. И тут до меня дошла правда. Я понял, что Фиске не умер от лихорадки, как предполагалось, а Бейли убил его. Вероятно, они отправились с индейцами на охоту за артефактами. Бейли убил Фиске, чтобы украсть его трофеи и присвоить себе открытия экспедиции. Индейцы узнали об этом. Значит, Бейли испортил сани и на обратном пути скинул индейцев с утеса. Шоуги изобразил их лица на тотеме и отдал его Бейли, чтобы тот сошел с ума.

Ну, выглядело так, как будто он почти достиг помешательства. Бейли скулил, как собака, ползая по полу перед этими шестью ухмыляющимися лицами во мраке, и было очень больно видеть это. Я тоже мучился, слыша голоса и глядя на улыбки на деревянных лицах. Я вышел, не возвращаясь в тот зал.

К счастью, в четверг у меня был выходной. Сегодня я вернулся. Первым, кого я увидел, был Бэйли. Он выглядел так, словно умирал. «Что с вами, доктор?» — спросил я.

Он только покачал на это головой. Потом прошептал: «Прошлой ночью опять звучали голоса, Шурм. И я мог понять, о чем они говорили». Я посмотрел, не шутит ли он, но нет. Он наклонился ближе. «Голоса доносились до меня ночью, но меня не было в музее. Я был дома. Они явились. Они могут явиться куда угодно. Теперь я их слышу. Они звали меня в музей, очень хотели, чтобы я пришел вчера вечером. Они все знали-и остальные тоже. Я чуть не пошел в музей. Скажи, Шурм, ради Бога, ты тоже слышал голоса?»

Я покачал головой.

«Я собираюсь убрать тотемный столб, как только смогу, — продолжал он. — Хочу унести его и сжечь. Сегодня я получу разрешение от вождя, он должен мне позволить. Если нет, то нам с тобой придется рассказать ему все, что мы знаем. Я полагаюсь на тебя. Мы должны победить этого дьявола Шоуги — он ненавидел меня, я знаю, вот почему он это сделал; по его приказу били в барабаны и вызывали демонов своим колдовством, в то время как он вырезал лица, чтобы скрыть души, которые ждут».

Потом кто-то пришел, и Бейли скрылся.

В тот день я ничего не мог с собой поделать — вошел в зал и еще раз посмотрел на тотемный столб. Забавно, проходя мимо двери, я тоже дрожал. Теперь, когда я догадался об убитых индейцах, то мог убедиться, что лица были взяты из реальной жизни. Я посмотрел на них всех — даже на верхнее. Шестого я все еще не мог узнать — это могло быть лицо шамана, самого Шоуги. Но хуже всего были улыбающиеся злые лица с белыми зубами, сквозь которые они шептались по ночам.

Ночами!

Сегодня мне придется остаться и осмотреть музей, чтобы прибраться. Я не хотел. Мне нужно было о многом подумать. Придется ли мне снова слышать голоса? А внизу работает доктор Бейли — человек, которого я подозреваю в шести убийствах. Но я ничего не мог поделать. Никто бы мне не поверил, и у меня не было доказательств ни существования голосов, ни вины Бейли. Я волновался, а с течением времени становилось все темнее и темнее, и музей закрывался, и я начал осматривать зал за залом на втором этаже. Бейли был внизу, в офисе, работал. Полтора часа назад я был в десятом зале и услышал голоса через две комнаты. Сегодня они были громкими, будто звали. Я слышал хрюканье индейцев. А затем высокий голос. «Бейли! Бейли! Иди сюда, Бейли! Я жду, Бейли — я жду!»

Когда через минуту пришел Бейли, я сильно перепугался. Он шел медленно, как будто не видел меня, и его глаза потемнели. В руке он держал спичечный коробок, а под мышкой — фляжку с керосином. Я знал, что он собирается сделать.

Голоса бормотали все громче, но мне пришлось последовать за Бейли. Я не посмел включить свет. Бейли вошел первым, и тут я услышал смех. Это был смех, который заставил меня остановиться. Я не могу передать вам всего, кроме того, что это было ужасающе — тот смех пронзил меня насквозь. И кто-то или то-то сказал: «Привет, Бейли». Тогда я понял, что сошел с ума, потому что узнал голос. На минуту я остолбенел. Потом вбежал в комнату.

Как только я миновал дверь, раздались крики. Бейли кричал, и вопли смешивались с ужасным смехом, и я услышал скребущий звук и грохот, когда фляжка с керосином упала. Я вытащил фонарик и увидел его. Господи!

Я больше не стал ждать. Выбежал оттуда и пришел сюда. Мне нужен полицейский. Я не вернусь туда один и хочу, чтобы вы нашли полицейского, и все вместе мы бы пошли туда. Я хочу, чтобы вы поверили мне и увидели то, что видел я. Ох…

Мы нашли полицейского и проследовали в музей вместе с Шурмом. Хотел бы я пропустить эту часть истории.

Мы поднялись на лифте на второй этаж, и Шурм чуть не потерял сознание, прежде чем мы вытащили его оттуда. Мы взяли у него ключи и заставили зажечь свет — мы настояли на этом. Затем прошли по коридору в зал 11. В дверях у Шурма опять началась истерика, но мы втащили его внутрь.

Сначала ни я, ни полицейский ничего не заметили. Шурм схватил нас за руки и закричал.

— Прежде чем вы увидите, я хочу кое-что сказать. Помните, я сказал, что узнал голос, который звал Бейли? Голос принадлежал шестой голове-той, которую я не так хорошо видел, той, которую Бейли испугался больше всего. Вы ведь понимаете, чья это была голова?

Тут я догадался.

— Это была голова доктора Фиске, — простонал Шурм. — Шоуги был его другом, и когда Бейли обманул и убил Фиске, шаман включил его в число индейцев. Шоуги вырезал лицо Фиске на тотемном столбе, перенеся туда душу доктора точно так же, как он сделал это с пятью мертвыми индейцами. Фиске призывал Бейли сегодня вечером!

Мы потянули Шурма вперед, обходя ящики. И вскоре очутились перед тотемным столбом. Деревянную колонну было не так-то легко разглядеть, потому что возле нее стоял человек, совсем близко, словно его руки обнимали столб. Приглядевшись, мы наконец увидели, как все было на самом деле. Руки тотема обнимали Бейли!

Деревянные руки тотемного столба сжимали тело Бэйли в крепких объятиях. Они схватили его, когда он наклонился, чтобы поджечь столб, и теперь прижимали к пяти извивающимся головам, к острым деревянным зубам пяти ртов. И каждый рот вцепился в какую-то часть тела: один в ноги, другой в бедра, третий в живот, четвертый в грудь, пятый — в горло. Пять ртов глубоко вцепились в туловище Бейли, и на деревянных губах виднелась кровь.

Бейли смотрел вверх тем, что осталось от его лица, вместо которого теперь было просто растерзанное красное месиво, обращенное к другой маске — шестой, самой верхней на тотемном столбе. Шестое лицо, как и сказал Шурм, несомненно, принадлежало белому человеку и было лицом доктора Фиске. И на его окровавленных губах застыла не улыбка, а сардоническая ухмылка.