Распутин наш. 1917

Глава 41 Важные встречи

Худой, тщедушный, невзрачного вида брюнет в форменном поношенном сюртуке и черных очках, сидя в глубоком кресле-качалке возле разлапистого торшера, читал известие об отречении Николая II. Недоверчиво трогал напечатанные буквы, надеясь, что они осыпятся осенними листьями от лёгкого прикосновения, сгинут, как наваждение, как дурной сон, а под ними откроется нечто безобидное — объявление о предложении докучливого торговца или о театральной премьере. Сообщение короткое, без подробностей. Отрёкся за себя и наследника. Конец монархии.

Он встал со стула и несколько минут молча ходил по комнате. «Православие, самодержавие, народность, — крутилась в голове формула государственности России, предложенная министром народного просвещения в правительстве Николая Первого графом Сергеем Семёновичем Уваровым. — Можно ли удержаться в равновесии Отечеству, лишенному одной опоры из трех? По всем законам физики — нет!»

Сергей Васильевич Зубатов — один из немногих искренних защитников самодержавия, первым осознавший опасность социального расслоения общества, пренебрежения чаяниями простого народа, игнорирования тлеющих углей народного недовольства, способный при этом на вменяемую, продуктивную деятельность. Будучи начальником самого контрреволюционного органа Российской империи — Охранного отделения, Зубатов писал в докладах министру внутренних дел и императору всероссийскому:

И, пожалуй, главное:

В словах руководителя охранки звучало эхо цеховых ганзейских вольностей и привилегий, ставящих мастеровых на один уровень с купечеством и священством. Проповедуя столь почтительное отношение к «черни», Зубатов попал между молотом и наковальней. Революционеры возненавидели его за то, что «зубатовщина» может лишить их массовой поддержки. Предприниматели не приняли Зубатова за то, что в конфликтах он поддерживал не их, а рабочих. А во власти зубатовская затея слишком многим казалась опасным заигрыванием с революцией.

Сергея Васильевича с треском и позором изгнали со службы перед революцией 1905 года. В последнем докладе директору Департамента полиции Зубатов признался: «Моя служба в буквальном смысле была царская, а окончилась она такою черною обидою, о какой еще не всякий в своей жизни слыхал».

После своей отставки, когда улеглись эмоции, он записал в дневнике:

С тех пор прошло 14 лет. Царя и всю Россию настигла расплата за пренебрежение к его предупреждениям.

«Монархия пала, вслед за ней падёт Россия, — прошептал бывший жандарм пересохшими губами, — а зачем мне этот мир без неё?»

Торопливо пройдя в темный кабинет, Зубатов на ощупь открыл верхний ящик стола. В руку привычно легла рукоятка армейского нагана. Сергей Васильевич удивился, насколько она холодная, ледяная. Ладонь мгновенно сковала судорога. Показалось, что кожу подёрнуло инеем. «Жаль, что на семейном кладбище места для меня не найдется», — подумал бывший сыщик, приставив ствол к виску и нажимая на курок…[92]

Холостой щелчок отозвался в ушах громовым раскатом. Дёрнув головой, Зубатов стиснул зубы и надавил на спусковой крючок ещё раз. С набатным звоном провернулся барабан. Боёк, подчиняясь приказу, с размаху ударил по капсюлю. Опять ничего!..

— Простите, Сергей Васильевич, если я вмешиваюсь не в своё дело, — раздался из неосвещенного угла глухой, хрипловатый голос, — но на свете так много людей, желающих отправить вас на тот свет, что просто неразумно оказывать им в этом деле столь любезную услугу.

Выставив перед собой оружие, Зубатов от неожиданности присел и пригнулся.

— Кто там? — охрипшим от волнения голосом окликнул он темноту. — Как вы здесь оказались?

— Простите за вторжение. Ваш первый этаж и хлипкие оконные рамы не представляют из себя серьезной преграды, — в голосе невидимого собеседника послышался легкий флер самодовольства. — Я вытащил патроны из вашего оружия, но обещаю вернуть их и не мешать завершить начатое, если мы не договоримся.

— О чем мы должны договориться? Почему вас заинтересовала моя скромная персона? Только не говорите, что разрядили мой наган исключительно из-за беспокойства о моей жизни.

— Можете не верить, но так оно и есть. Мне пообещали, что вы, получив известие об отречении, обязательно захотите поупражняться с револьвером, и не обманули.

— Мистика какая-то.

— Согласен, но это не единственная причина, по которой мне захотелось с вами познакомиться.

— Что еще?

— В 1903 году вы общались с арестованным рабочим Прудниковым и сказали ему:

— Я уже и забыл про это…

— А он запомнил…

— Это он вас послал?

— Нет, меня вообще трудно послать. Мне предложили обратить внимание на вас в ответ на мои сетования о совершенно неприличном дефиците толковых администраторов среди революционеров.

— Вы предлагаете приколоть красный бант и пойти на пролетарскую демонстрацию?

— Ничего плохого не вижу в демонстрациях трудящихся, но нет. Я предлагаю реализовать ваши идеи, положенные под сукно царской властью. При Петросовете образована Чрезвычайная Комиссия для борьбы с контрреволюцией и саботажем, вот там и могут пригодиться ваше понимание интересов рабочего человека и готовность принуждать коммерсантов не терять человеческий облик в погоне за прибылью.

— Боюсь, что мне не хватит вашего революционного задора…

— За это и за общее руководство ЧК будет отвечать другой человек, добрый и интеллигентный, некто Дзержинский, сын мелкопоместного польского шляхтича.

— Хм… Знаю такого. Но он, мне помнится, в 1916 году приговорен к 6 годам каторги…

— Да и отбывал наказание в Бутырской тюрьме в Москве, откуда сегодня мною был освобождён…

— Прекрасный кандидат на должность главного якобинца.

— Не надо сарказма, Сергей Васильевич! История ваших отношений с респектабельным главой МВД господином Плеве тоже напоминает коллизию Конвента и Сен Жюста.

— А вы умеете делать больно, — скрипнул зубами сыщик.

— Исключительно в терапевтических целях, чтобы напомнить, от чего нельзя зарекаться на Руси.

— Я понял… Как еще могут пригодиться мои навыки?

— Для строительства более справедливого общества. Хотите перечислю по пунктам?

— Извольте.

Зубатов присел на краешек стула, почувствовав, как подкашиваются ноги, а тело бьёт крупная дрожь. Он положил пистолет на место, включил настольную лампу и смог внимательно рассмотреть собеседника. Ничего особого. Плотное телосложение, смуглое, уставшее лицо с заметными рябинками. Узкий лоб. Большой нос, характерный для представителей Кавказа, длинные, малоподвижные руки. Из привлекательного в нежданном госте были только глаза — прищуренные, утопленные в глубоких глазницах, отражающие свет лампы, оттого кажущиеся светящимися изнутри.

— Я вас не знаю.

— Немудрено.

— Не хотите представиться?

— Считаю преждевременным. Если вы не сочтёте моё предложение достойным и предпочтёте дружбу с вашим пистолетом, то мои представления не понадобятся.

— А если я соглашусь, но не оправдаю ваших ожиданий?

— Тогда вас придётся расстрелять, — буднично пожал плечами визитёр. — Россия исчерпала лимит безответственных чиновников на сто лет вперёд и не может позволить себе бесконечную чехарду назначенцев, не несущих никакой ответственности за свою работу…

— Весьма заманчиво. И какая разница в таком случае между расстрелом и самоубийством?

— Огромная! Самоубийство — акт отчаявшегося одиночки, усиливающий депрессию общества. Не несёт никакой полезной нагрузки. Расстрел же имеет огромное воспитательное значение. Он демонстрирует готовность общества на жертвы ради достижения поставленных целей.

— Звучит оптимистично и жизнеутверждающе. Какие у вас цели, коль вы готовы на такие жертвы? Хотя — к чёрту лозунги! Что собираетесь сделать конкретно?

— Национализировать крупную земельную собственность и обратить земельную ренту на покрытие государственных расходов, — начал загибать пальцы нежданный гость, — установить высокий прогрессивный налог, фактически запрещающий сверхдоходы. Отменить право наследования титулов, званий, капитала, приносящего пассивный доход.

— Хм-м, — кашлянул, перебив гостя, Зубатов, — если вы цитируете Манифест коммунистической партии Маркса-Энгельса, то следующим пунктом должна быть конфискация имущества всех эмигрантов и мятежников.

— Абсолютно точно. Причём, мы намерены распространить репрессии на участников заговора против самодержавия…

Даже не пытаясь скрыть удивление, Зубатов наморщил лоб и приоткрыл рот, переваривая услышанное.

— Всё логично, — продолжил гость. — Работая на западный финансовый олигархат, заговорщики поддерживали не отечественные интересы. Они — враги любой власти в России, хоть монархической, хоть социалистической. А зачем новой демократической республике агенты иностранного влияния?

— Удивили…

— Одно из направлений расследования ЧК — причины подозрительных поражений русской армии. И начнем мы, пожалуй, с выяснения обстоятельств гибели армии Самсонова и неприкрытого саботажа в обеспечении войск крупнокалиберной артиллерией.

— Ясно! Вернемся к вашим планам. — Зубатов вскочил на ноги и начал нервно прохаживаться по кабинету. — Далее, насколько я помню текст Манифеста, следует монополизация денежной эмиссии и кредита в одних руках…

— И централизация всего транспорта в руках государства, — дополнил гость.

— Увеличение числа государственных фабрик, орудий производства, расчистка под пашню и улучшение земель по общему плану, — на память процитировал Манифест Зубатов.

— Одинаковая обязательность труда для всех, — вновь продолжил визитёр.

— Соединение земледелия с промышленностью, содействие постепенному устранению различия между городом и деревней…

— Насколько я помню, речь шла о «противоположности между городом и деревней», — поправил гость.

— В издании 1848 года — да, — блеснул эрудицией Зубатов, — но в издании 1872 года и в последующих немецких изданиях слово «противоположности» было заменено словом «различия», а в английском издании 1888 г. вместо слов «содействие постепенному устранению различия между городом и деревней» напечатано: «постепенное устранение различия между городом и деревней путем более равномерного распределения населения по всей стране».

— Впечатлён вашей начитанностью и аккуратностью в обращении с первоисточниками, — удовлетворенно кивнул гость. — Революция в землепользовании для России — единственный шанс вырвать отечественную деревню из тисков голода и нужды. Речь идёт ни много, ни мало о грандиозном плане преобразования природы.[94] Но и последний пункт Манифеста — общественное и бесплатное воспитание всех детей, устранение фабричного труда детей в современной его форме — не менее важно и также будет задачей Чрезвычайной Комиссии.

— Широко замахнулись, товарищ…

— Сталин.

— А-а-а-а, так это вы произвели фурор в Таврическом дворце! Наслышан-наслышан. Ваши амбиции преобразователя природы наткнутся на бешеное сопротивление всех слоёв общества. Мне страшно представить, сколь огромную диктаторскую энергию потребуется противопоставить отечественной косности и лени, чтобы реализовать хотя бы десятую часть задуманного. Поднять на дыбы наше сонное царство… Красиво, дерзко, но увы — мало реалистично.

— Предложите стреляться заодно с вами, чтобы не мучиться? — улыбка Сталина была похожа на оскал. — Да, Россия слаба и разобщена, поражена коррупцией, обложена кредитами, фактически — колония Запада… Кому-то всё равно придётся чистить эти авгиевы конюшни. Но если очень страшно, всегда можно спрятаться за спасительный суицид…

— Вы считаете, что я праздную труса? — вскинулся Зубатов.

— Считаю, Сергей Васильевич, что стрелять себе в голову солдат имеет право только во исполнение приказа. Во всех остальных случаях — это один из способов дезертирства. К сожалению, я вынужден вас оставить — опаздываю на очень важную встречу. А вы подумайте над моими словами и предложениями. Быть может, тогда пригодится не только первый, но и остальные шесть патронов вашего револьвера.

Из специального вагона на очищенный от снега, вымощенный старинным камнем московский перрон выскочил худощавый, сухопарый брюнет невысокого роста с резкими чертами лица. Копна чёрной, вьющейся шевелюры, высокий лоб, усталое холёное лицо… Молодой человек был щегольски одет. Распахнутое чёрное кашемировое пальто иностранного покроя, небрежно наброшенное на плечи — что для молодого организма лёгкая прохлада? Без головного убора. Наглухо застегнутая белая рубашка с высоким, кокетливым воротником. Чёрные брюки и лакированные туфли. Пенсне… Шагал размашисто, по-хозяйски, лениво оглядывая сонную Первопрестольную.

На выходе из вагона ему услужливо пытался подать руку какой-то важный железнодорожный чин, грузный и статный. Но молодой человек не обратил на него внимания, даже не отмахнулся. Так, не заметил — и всё. Он давно не подавал руки не представленным, не интересным людям, тем более — фигурам малозначащим.

Скромный, тихий мальчик примерного поведения, революционную деятельность Яша Свердлов начал 15 лет назад на Урале, где у него не было ни родственников, ни знакомых, зато существовали интересы международной англосаксонской группировки Лесли Уркварта и Герберта Гувера — производство рафинированной меди на Кыштымских заводах, добыча и разработка полиметаллических руд в Таналыко-Баймакском горном округе, Баймакские золотые прииски.[95]

Там, на Урале, накануне революции 1905 года Свердлов создал организацию под названием «Боевой отряд народного вооружения», ставшую одной из самых кровавых террористических боевых групп в царской России XX века. С этого момента отечественные буржуи — конкуренты англосаксонского картеля Уркварта-Гувера — на своей шее почувствовали железную хватку симбиоза местных революционеров с иностранным капиталом, стремительно выпадая из числа тех, «кому на Руси жить хорошо», а их обесцененные активы живо перекупались и присваивались «правильными буржуями» из числа «наших западных партнёров».

«Отчаянные уркаганы, — писал Эдгар Хлысталов, — с бубновыми тузами на спине опасались тщедушного очкарика Свердлова. Он оскорблений не прощал. На сохранившемся фотоснимке Свердлов сидит в тюремной камере на нарах впереди „воров в законе“, сложив по воровской традиции ноги по-турецки».

«Правильному и справедливому» перераспределению капитала мешала правоохранительная система. Полицейские, вовремя не сообразившие, на чьи проделки нужно закрывать глаза, в первую очередь подлежали «суровому пролетарскому осуждению». Один из отмороженных беспредельщиков из дружины Свердлова Пётр Ермаков в 1907 году убил городового и отрезал ему голову; другой боевик интеллигентного мальчика Яши — Илюша Глухарь, широко улыбаясь и подходя вплотную к ничего не подозревающим «царским сатрапам», убивал полицейских с особым «изяществом» — выстрелом между глаз. Бригада Свердлова уверенно переносила классовую борьбу в семью, моделируя гражданскую войну в микромасштабе. Революционер Смирнов, заподозрив жену в том, что она его может выдать, собственноручно расстрелял супругу, чем заслужил особую похвалу от начальника за революционную бдительность.

Все 15 лет Свердлов действовал самостоятельно, не опираясь ни на какие большевистские структуры, которых на Урале в то время фактически не было. Но содержание такой боевой группы — занятие дорогое. Оружие, взрывчатка, явки, документы — всё требовало немалых денег. Кроме накладных расходов, боевики имели весьма неплохое «подспорье». Как писал один из них Подшивалов, каждый дружинник получал ежемесячно 150 рублей — жалование гвардейского капитана.

Всё это время кассиром революционной деятельности Якова Свердлова и его связным с Уолл-стрит являлся родной брат Вениамин — американский банкир, личный друг Джейкоба Шиффа. Наличные пересылались в Россию из Америки при посредничестве Максима Горького, снующего челноком в 1905–1907 годах из России в США и обратно, официально собиравшего деньги на помощь русским революционерам.

Свою связь с американскими финансистами Свердлов даже не считал нужным скрывать. После организации ФРС Яков восторженно писал сестре: «Теперь лишь слепые могут не видеть или же те, кто умышленно не хочет видеть, как вырастает сила, которой предстоит играть главную роль в последнем действии трагедии. И так много прекрасного в росте этой силы, так много бодрости придает этот рост, что право же, хорошо жить на свете».

«Полтора десятка лет до 1917 года Свердлов работал в России. Ему не довелось побывать ни на одном партийном съезде, хотя он и был работником всероссийского масштаба. Работа его до революции была незримой. Это был именно тот повседневный труд, который исподволь готовил революцию», — восторженно писал о нем Луначарский.

Историк и публицист Петр Мультатули заявляет более прямо:

«По нашему глубокому убеждению, Свердлов был представителем интересов тайного заграничного сообщества или сообществ, чьи структура и роль в русской революции до конца не известны. В своей деятельности Свердлов руководствовался в первую очередь не интересами большевистского правительства, а интересами тех сил, которые поставили его у власти».

Именно эти силы оторвали Яшу Свердлова от текущих дел, повелев быстро и жёстко поставить на место зарвавшегося грузина, обеспечить плавный трансфер партийной власти в руки прибывающего из Америки резидента ФРС Льва Троцкого.

Сталин назначил встречу у паровозного депо. Яша, скользя по утоптанном снегу, царапая лакированные штиблеты о камни и огрызки металла, был вынужден угрюмо пробираться к стоящему особняком зданию, обещая убить своего бывшего ссыльного соседа за эту непотребную экскурсию. Четверо его гренадёров гуськом топали следом, почтительно отстав на десять шагов от босса.

Сталин ждал революционного соратника на пустыре, прислонившись к телеграфному столбу, с наслаждением попыхивая изогнутой вишнёвой трубкой.

— Коба! Что ты творишь! — не дойдя до Сталина, «наехал» на него Свердлов, — кто тебе разрешил пороть отсебятину и делать какие-то заявления, идущие вразрез с линией партии? Для тебя заграничное бюро ЦК — не указ? Партийная дисциплина — пустой звук? Что ты себе позволяешь?

— Чем же недовольно заграничное бюро ЦК? Почему они не решились связаться со мной через тебя, Яша? — Сталин не шелохнулся, не сделал ни единого движения навстречу Свердлову, плотнее засунув руки в карманы и глядя соратнику в район переносицы.

— Что это за заигрывание с царскими держимордами? — Свердлов подошёл вплотную и зловеще зашептал, — что это за золотопогонное офицерство, союзное пролетариату? Всех — под нож! Разрушить старый, прогнивший мир! Не оставить камня на камне! Что тут неясно?

— Многое, — Сталин повернул к Свердлову свои рысьи глаза. — Как мы без квалифицированных сыщиков будем держать в руках преступность? Каким образом справимся с армией, не имея обученных офицеров, среди которых девять из десяти — вчерашние крестьяне? Как запустим завод без инженеров?

— Какая армия? Какой завод?! — Свердлов повысил голос. — Нам выпала честь зажечь огонь мировой революции, рядом с которой всё упомянутое — пыль на сапогах. История выбрала нас, она не простит расхлябанности и миндальничания! Ни у кого не должно быть ни малейших колебаний, ни малейшей нерешительности в применении массового террора и расстрелов… Всех бывших жандармов, подозрительных полицейских и офицеров…[96] Государство — орудие эксплуатации угнетенного класса! Энгельс говорит, что, беря государственную власть, пролетариат «тем самым уничтожает государство как государство». Мысль Маркса состоит в том, что рабочий класс должен разбить, сломать «готовую государственную машину», а не ограничиваться простым ее захватом. Наша армия и полиция — это поголовно вооружённый пролетариат, а не старорежимная плесень![97]…

— Позавчера, — перебил Свердлова Сталин, — вооружённый пролетариат расстрелял начальника Северо-западной железной дороги камергера Валуева и ещё двух инженеров. Разогнал дежурную смену железнодорожников. Погрузился в эшелон и поехал… до первого семафора…Три вагона сошли с рельсов, четырнадцать погибших. А вчера разгромил винные склады на Плющихе и упился до бессознательного состояния. Отравившихся и замерзших — более полусотни. Месяц такой революции и некого будет ставить к станкам.

— Это не более чем досадные издержки, — отмахнулся Свердлов, — эксцесс исполнителя. Как давно ты начал жалеть камергеров, Коба?

— Когда мне наглядно продемонстрировали, чем отличается профессионал от любителя, и убедили, что мировая революция — неосуществимая мечта, а строительство социализма в отдельной стране — вполне воплощаемая реальность. Но для этого нам нужны хорошие специалисты на каждом рабочем месте. Их завозить надо, а не изводить, а у тебя — целый список инженеров на ликвидацию!..

— Откуда знаешь про список?!!

— Значит есть такой! Будем считать — угадал… Отдай мне его, Яша, тебе же спокойнее будет!

— Коба, — Свердлов оглянулся за спину, коротким кивком головы подал знак своим боевикам, — ты же знаешь правила. После такого разговора я не могу просто так тебя отпустить.

— Понимаю, Яша, — с сильным акцентом произнес Сталин, делая шаг в сторону. — Жаль, очень жаль.

Он выбил трубку о столб — мерный стук далеко разнесся в морозном воздухе — сунул её в карман, увидев, как стремительно реагируя на условный сигнал, вниз летит рука командира засады, сверкают вспышки выстрелов отделения бекасников, и грузными кулями валятся на мартовский снег его партийные соратники, честно и с энтузиазмом работающие на иностранных буржуев.

— А вы замечали, чем больше уверенность в своей правоте, тем дальше может удаляться истина? — поинтересовался Сталин у подбежавшего помощника. — Нет-нет, философствовать будем потом. Оформите, пожалуйста, всё так, словно отважный пролетарский отряд погиб в неравном бою с контрреволюцией. И товарищ Свердлов нам еще очень пригодится вечно живым. Революция уже выросла из пелёнок, встала на ножки, а в наших рядах еще никто не канонизирован. Непорядок..

Историческая справка:

Сталин в тридцатые годы, не переставая публично восхищаться большевиком Свердловым, почти под ноль зачистил всех его соратников и родственников. Под расстрелы пошли Бокий, Петерс, Лацис, Уншлихт, Белобородов, Теодорович, Крыленко, Бела Кун, Петровский, Чуцкаев, Герцман, Сосновский, Яковлев, Кедров, Сафаров, Голощекин… Были расстреляны родной брат Беньямин, троюродный брат Генрих Ягода, племянники Леопольд и Ида Авербах. Практически все, кто остался в живых, были уволены с занимаемых должностей или переведены на другую работу.