Военный атташе при русской армии полковник Нокс в конце 1916 года послал в Лондон обстоятельную оценку потерь и военных возможностей России:
«В войне убито уже более миллиона русских солдат. Еще два миллиона находятся в плену. Полмиллиона раненых заполняют госпитали. Полтора миллиона либо в долгосрочном отпуске, либо освобождены от несения воинской службы. Миллион солдат дезертировал. За время войны в России успело смениться три Верховных Главнокомандующих, несколько раз менялись командующие всех пяти фронтов и четырнадцати армий. С начала войны в пехотных частях сменилось от 300 до 500 % офицеров…»
Сосредоточившись на численных показателях, полковник обошел вниманием моральную составляющую, не описал боевой дух армии, а там дела обстояли ещё плачевнее.
Как писал генерал Деникин,
«народ подымался на войну покорно, но без всякого воодушевления и без ясного сознания необходимости великой жертвы. Его психология не подымалась до восприятия отвлеченных национальных догматов. „Вооруженный народ“, каким была, по существу, армия, воодушевлялся победой, падал духом при поражении; плохо уяснял себе необходимость перехода Карпат, борьбу на Стыри и Припяти»…
От себя добавлю, что крестьянин ещё меньше понимал, за каким бесом сдались ему Босфор и Дарданеллы. Великое отступление 1915 года с ежемесячными потерями более двухсот тысяч человек похоронило кадровый офицерский состав и солдатское доверие к военному начальству. Вместо патриотизма в войсках поселилась бесконечная физическая и моральная усталость с частой сменой настроений, как колебания питерской погоды, — то робкие надежды, то беспросветная жуть.
Особенно взрывоопасно проявлялась коллективная депрессия в запасных батальонах Петроградского гарнизона численностью до 160 тысяч человек. Секретное совещание в Ставке в начале 1917 года констатировало:
«Укомплектование людьми в ближайшие месяцы подавать на фронт в потребном числе нельзя, ибо во всех запасных частях происходят брожения».
На флоте и береговых службах — то же самое. Генерал-губернатор Кронштадта Вирен писал в Главный морской штаб в сентябре 1916:
«Крепость — форменный пороховой погреб. Мы судим матросов, уличённых в преступлениях, ссылаем, расстреливаем их, но это не достигает цели. Восемьдесят тысяч под суд не отдашь!»
Сталин, как и все профессиональные революционеры, был воспитан своей средой обитания, если ни в презрении, то в холодном пренебрежении к офицерскому корпусу. Разложение царской армии всячески приветствовал. Выражение «весь мир насилья мы разрушим» относил целиком и полностью к служивому сословию. Армейская глыба казалась ему одной большой угрозой, висящей над головой революционных масс. И только слова этого неизвестного загадочного человека, притворяющегося сибирским мужиком Распутиным, заронили зерна сомнений в стройную картину грядущих изменений, заставили революционера посмотреть на армию в другом свете.
— Монархические настроения армии — миф, — уверенно рассуждал «святой старец» Григорий, — весьма поверхностный вывод, базирующийся на тяготении военных к сильной личности во главе войск, кстати, вполне понятном. Военачальник-размазня и соплежуй — гарантированная гибель подчиненных ему подразделений. Человек со стальной волей и твёрдым пониманием, куда и зачем он идёт сам и ведёт других — вот идеал командира для каждого военного человека и армии. А уж как этот человек называется — самодержец всея Великой, Белой и Малой или генеральный секретарь — не имеет никакого значения…, — на этом месте Распутин осёкся, зыркнул на собеседника и сделал непонятную Сталину паузу. — Родословная руководителя — последнее, что интересует военных. Наполеон — совсем не королевских кровей, но стал самым известным и почитаемым во Франции лидером нации… В России — то же самое. Патернализм русского народа практичен до цинизма. Он крайне спокойно относится к разным глупостям, типа закона о престолонаследии, но всегда ищет и старается прильнуть к тому, кто возьмёт на себя неблагодарное бремя ответственности за принятие судьбоносных решений.
Сталин, привыкший оперировать марксистскими понятиями и, в соответствии с ними, разбирать армию на классовые составляющие, испытал жуткий дискомфорт от непривычных обобщений и аналогий. Представить себе воинство как некий пролетарский инструмент плотника-столяра ему сразу не удалось, но пример Наполеона вписался убедительно. Действительно, выскочка без рода и племени за счет своего личного обаяния и сумасшедшей энергии заставил служить себе старую королевскую армию, не ломая её и не разбирая на антагонистические части.
— Сейчас, в феврале 1917, — говорил Григорий, блестя сумасшедшими глазами, — видя беспомощность и некомпетентность царской власти, вся многомиллионная масса людей в шинелях, привыкшая подчиняться приказам и жить по уставу, почувствует себя брошенной и никому не нужной. Как телок, потерявший привычное стойло, она будет рада приткнуться к любому, кто предложит внятные ориентиры вместо утерянных, попытается наполнить жизнь новым смыслом. Военная служба — это, в сущности, готовность умереть за других, но надо честно ответить на вопрос — ради чего. Если ваши предложения совпадут с солдатскими чаяниями и офицерскими представлениями о долге — ничего не придётся разрушать, вы получите готовую силовую структуру, не сопоставимую по мощи ни с каким революционным, необученным и необстрелянным пролетариатом, пусть и вооружённым.
Агитацию и пропаганду Сталин пропустил мимо ушей, а практическую часть намотал на ус. Ему, испытавшему на личном опыте, каково это — создать маломальски боеспособный отряд — больше всего понравилась идея приобрести контроль хотя бы над малой частью готовой армии, что резко повысит выживаемость самой революции и его, Кобы, статус среди однопартийцев, борьба с которыми за место под Солнцем предстояла нешуточная. Заграничное бюро ЦК, видя себя интеллектуальной элитой, откровенно манкировало работающими в России товарищами, считая их необразованными и скверными организаторами. Бодаться эрудицией с поднаторевшими в диспутах книжными вождями Сталин не собирался. Наличие подконтрольной вооруженной силы моментально переворачивало шахматную доску и делало его незаменимой, востребованной и самодостаточной фигурой в партийной обойме. Игра стоила свеч. Вооруженные силы надо брать себе!
Сталину удалось провести несколько дней в отряде особой важности, познакомиться с боевой, пропахшей порохом молодежью, увидеть, как грамотно они сооружали засаду у полицейского архива, лично пообщаться и понять, какое непаханное поле представляет собой политически дремучая, но отчаянно смелая офицерская среда, хотя жатвенная машина смерти десятки раз прошла над их непреклонными головушками. Таким только грамотно поставить цель и не путаться под ногами на поле боя. Их выгнали в отставку, а они всё равно воюют, не падают духом и просят об одном: «не мешайте нам сохранить горсточку солдат, они еще пригодятся России». Геройство без рисовки, страдание без жалоб, терпение без конца, самопожертвование без позы, патриотизм без фразы — вот солдат, каким его не знали революционеры. Средний русский офицер аполитичен, но национален. Именно он способен построить новую армию, а не учёные дрозды, насвистывающие одну и ту же фальшивую партийную песенку.
Глядя на задорные, молодые, обожжённые войной лица, Сталин долго составлял речь, которая могла бы вдохновить их и сделать союзниками. Зачеркивал, писал заново, недовольно морщился. Так и не закончил, отложил на потом и вынужден выступать экспромтом.
— Пусть не обижаются на меня присутствующие здесь представители мирных профессий, — Сталин осторожно пробовал настроение аудитории после зубодробительной информации от французского дипломата. — Сегодня мы будем говорить об армии. Для этого есть веские причины. Война держит наш народ за горло своей костлявой рукой, и эти объятия смерти необходимо разорвать чем быстрее, тем лучше. Военные силы России за три года до дна испили горькую чашу несправедливости, и я сейчас не буду отделять солдат от офицеров, хотя это очень модно среди моих соратников-революционеров. Золото погон в окопах не заметно. Там на всех одна грязь, одна вошь. Кадровые офицеры, стараясь личным примером доблести, бесстрашия и самоотверженности воодушевить подчиненных, умирают первыми. Смерть под вражеским огнём объединяет. Поэтому буду говорить про то, что волнует каждого фронтовика, от рядового до генерала.
Часть зала, та, что в папахах, фуражках и шинелях, застыла, прислушиваясь. Остальные, чуть приостановившись и не найдя в словах оратора ничего, касающегося их лично, продолжили свой хоровод.
— Побывавшим на передовой, — продолжил Сталин, не обращая внимания на возню штатских лиц, — знакомо чувство бессилия, когда на десять вражеских выстрелов ты можешь ответить одним, а то и вынужден показывать снарядам врага кукиш, потому что нет боеприпаса. Не хватает оружия и обмундирования, автомобилей и лошадей, самых обычных повозок и фуража, врачей и лекарств. Россия планировала иметь годовой запас 76-миллиметровых снарядов по тысяче штук на орудие, а оказалось, что этого хватает лишь на две недели боёв. Запас винтовок войска исчерпали за три месяца, боеприпасы кончились к декабрю 1914 года. И никто за это не ответил! — на последних словах Сталин особо акцентировал внимание.
Переглянулись немногие, понимающие, о чем идет речь. Им было известно, что закупками пушек в Российской армии руководят не генерал-квартирмейстеры, а балерина Кшесинская и ставший её ручным пуделем великий князь Сергей Михайлович, занимавший пост главного инспектора артиллерии.
— На полях сражений погибли и остались калеками миллионы солдат и офицеров нашей армии, — продолжал Сталин, — своими жизнями и здоровьем оплатили они миллионные прибыли купцов и заводчиков, присосавшихся к военным заказам. Из каждых пяти рублей три умело разворованы и бездарно разбазарены под причитания, что денег не хватает в том числе на самое необходимое. Всего с 1 августа 1914 года Россия потратила на войну пятьдесят миллиардов золотых рублей, и можете сами посчитать, сколько из них бесследно разошлись по частным карманам!
Зал загудел. Белые манишки в правом углу презрительно скривили губы. Они уже столько раз с думской трибуны слышали стенания о воровстве и мздоимстве, что обрели устойчивый иммунитет на душещипательные рассказы о шалостях с военным бюджетом.
— Проблема России не в том, что она не способна накормить бедных, а в том, что богатые никак не нажрутся! И воюющая армия страдает от этого в первую очередь. Она оказалась Золушкой на празднике жизни интендантов и земгусаров, живущих руководствуясь девизом маркизы Помпадур — после нас хоть потоп! Не к ночи упомянутый земгор получил в свое распоряжение четверть миллиарда полновесных рублей, а поставил продукции только на восемьдесят миллионов. Частные военно-промышленные комитеты Гучкова с начала «снарядного голода» на своё содержание откусили от бюджета не меньше, а результат нулевой!
Сухие цифры с таким количеством нулей особо впечатлили студенческо-профессорскую и офицерскую аудиторию. Придя в Таврический дворец твёрдыми сторонниками кадетов и октябристов, они всё внимательнее, с нарастающей симпатией прислушивались к словам абсолютно неизвестного кавказца. Не было в то время никого, кто бы на митингах пользовался магией цифр. Сталин, наслушавшись Распутина, делал это первым и заслуженно пожинал плоды первопроходца.
— Полвека назад Салтыков-Щедрин, в ответ на вопрос «как дела в России», ответил: «Воруют!» 50 лет спустя его коллега, известный писатель и издатель журнала «Столица и усадьба» Владимир Пименович Крымов получил баснословный подряд и отправился в Америку закупать грузовые «Паккарды» для русской армии. Свои посреднические услуги оценил в 750 тысяч долларов — это два с половиной миллиона золотых рублей. Неплохое жалование за трёхмесячную командировку. Не находите? В Россию господин Крымов не возвратился.
Зал разъярился, став колючим, как ёж. Даже представить себе такую сумму большинство было не в состоянии. Стать дважды миллионщиком за три месяца мог только жулик — в этом не сомневался никто из присутствующих. А Сталин продолжал подкидывать примеры в разгорающийся костёр.
— Нижегородский «Общественный комитет», получив из казны на благотворительные цели 312 000 рублей, выдал беженцам три тысячи, а остальные деньги израсходовал на зарплату служащим комитета. Но эти расходы все же удалось документально подтвердить. А вот выяснить, куда делись сорок миллионов рублей, полученных оттуда же столичным обществом «Северопомощь», так и не удалось по причине отсутствия какой-либо отчетности. Деньги растворились, словно кусок сахара в стакане кипятка. Знаете, сколько это? На ломовую подводу не поместятся!
Впечатленный образным примером зал то гудел по-пчелиному, то ухал подобно ночному филину, представляя себе телеги и сани, доверху груженые ассигнациями и червонцами. Караваны тянулись из монетного двора в усадьбы и поместья, растворялись в сизой дымке за пограничными столбами.
— Вот послушайте, что пишет Михаил Константинович Лемке, журналист при царской Ставке в Могилёве, по убеждениям — монархист. — Сталин заглянул в свою шпаргалку.
«Когда бываешь в Петрограде, Москве, вообще в тылу, видишь, что вся страна ворует… Все воруют, все грабят, все хищничают… Аппетитам торговцев и промышленников нет границ… Торгово-промышленный класс… крепко объединился и разоряет страну, как дикарь…»
И что мы видим сегодня, товарищи? Мы наблюдаем, как те, кто ворует миллионы и присваивает миллиарды — комитет Гучкова, земгор Львова — рвутся к власти. Разогнав вороватое и ленивое царское правительство, они шустро занимают теплые министерские кресла. Вы представляете себе, как они науправляют? Что будет с армией, на крови которой все последние три года создавались миллионные состояния? Что будет с Отечеством?
Зал ответил звериным рёвом: «Не дадим!», «Не позволим!» Над папахами взметнулись штыки. Депутаты Госдумы в правом углу зала съёжились и стали меньше в размерах, желая просочиться сквозь щелочки, чтобы не стать объектом приложения гнева собравшихся.
— Я спрашиваю у всех военных, независимо от звания и должности: нормально ли такое положение дел, можно ли с этими людьми договариваться, и кто должен усмирить их дикие аппетиты? — сыпал вопросами Сталин. — У царской власти на них управы нет![86]
Подождав, когда стихнут очередные крики возмущения, и согласно кивнув, Сталин, словно фокусник, достал еще одну бумагу.
— Французский министр Тома во время визита в Россию, когда председатель Государственной Думы попросил его откровенно указать на главные слабые места в организации снабжения армии, ответил: «Россия должна быть чрезвычайно богата и очень уверена в своих силах, чтобы позволять себе роскошь иметь правительство, подобное вашему, где премьер-министр является бедствием, а военный министр — катастрофой». Подведу итог: власть оказалась не способна ни предотвратить вселенское побоище, ни подготовиться к нему, ни исправить свои довоенные ошибки. Это полностью признают и царские генералы. По словам одного из них Николая Головина, «осуществить надлежащую организацию тыла можно было только при условии издания Закона о всеобщей промышленной повинности. Государство, считающее себя вправе требовать от своих граждан жертвы кровью и жизнью, конечно, имеет ещё большее право требовать от своих граждан, оставшихся в тылу, жертв личным трудом и имуществом. Однако сделано это не было. Совет министров трижды отклонил законопроект о мобилизации заводов, работающих на оборону». — Сталин сделал небольшую паузу. — Товарищи солдаты и офицеры! Мы будем ждать, когда новый, псевдо революционный Совет министров Львова, Гучкова и Родзянко отклонит его в четвертый раз, или сделаем что-то сами?
Галдёж поднялся такой, что не разобрать слов стоящих рядом. Послушав с минуту излияние эмоций, Сталин покачал головой, поднял руку, призывая к порядку, а потом заложил два пальца в рот и оглушительно по-разбойничьи свистнул. Своды Таврического дворца многократно отразили столь оригинальный приём ведения заседания. Удивлённая массовка замолкла, и над головами снова неспешно потёк глуховатый сталинский голос.
— По словам Энгельса, армия — организованное объединение вооружённых людей, содержащееся государством в целях наступательной или оборонительной войны. Именно людей, а не бессловесных, бездушных винтиков в механизме удовлетворения чужих амбиций и корысти. Мы уважаем и всячески поддерживаем право военнослужащих на выражение собственного мнения, заявляя публично и громко: «Армию в обиду не дадим!»
Овации, достойные примы-балерины, громовыми раскатами потрясли нарядные стены дворца. Эхо добралось до противоположного крыла, где ютилась государственная Дума, всеми позабытая и заброшенная. Воодушевленный такой поддержкой, Сталин решил брать быка за рога.
— Продолжать войну в условиях предательства союзников, участвующих в антиправительственном заговоре и наносящих удар в спину России, когда тыл ворует, как не в себя, пряча наворованное в банках Англии и Америки, считаю преступлением против армии. Прошу у депутатов мандат на начало немедленных переговоров о заключении мира без аннексий и контрибуций. Кто «За» — прошу голосовать!
Лозунг «Долой войну!» на глазах заполнивших зал военных приобрёл зримые черты. Забрезжила возможность возвращения к мирной жизни! Естественно, что резолюцию поддержали практически единогласно. Следом за ней, на одном дыхании прошло постановление о расследовании злоупотреблений при формировании и исполнении военных заказов. Под суровыми взглядами из под папах и фуражек, штатские согласились сформировать комиссию исключительно из георгиевских кавалеров, отдав предпочтение покалеченным в боевых действиях, имеющим двойную заинтересованность. Аналогичным образом была сформирована комиссия по охране общественного порядка, а когда дело дошло до чрезвычайно болезненной хлебной, появились первые протесты.
— Господа! Что же такое получается? — возмутился благообразный дядечка академического вида, апеллируя к присутствующим, — новая революционная власть будет состоять сплошь из увечных солдат?
— Из ветеранов, — поправил профессора Сталин, — из георгиевских кавалеров, доказавших свой патриотизм на поле боя, проливших кровь, отдавших за Отечество своё здоровье. Вы считаете это недостаточным цензом для занятия государственных постов?
— Может вы и в Думу собираетесь делегировать калек? — насмешливо спросил стоящий рядом с профессором его коллега.
— А что вы имеет против таких депутатов?
— Они же ни в чём не разбираются!
— У России есть опыт формирования законодательного собрания исключительно из высоколобых интеллектуалов, обладающих глубокими академическими познаниями и практическим опытом, — парировал Сталин, подпустив в голос сарказма. — И знаете, я не очень впечатлён результатом. И не только я! Все самые вопиющие злоупотребления, самые дерзкие случаи казнокрадства произошли с их молчаливого согласия и при непосредственном участии…
По залу впервые за вечер пошли смешки. То тут, то там раздавались обидные словечки про бессовестных яйцеголовых, паразитирующих на народной шее.
— А чтобы они разбирались, — Сталин не оставлял в покое обиженных интеллигентов, — мы пригласим вас научить их всему, что знаете сами. Заметьте, не бесплатно! Тогда все будут на своих местах. Вы, простите, что преподаёте?
— Я — метеоролог!
— Не думаю, что эта профессия будет актуальна для рассмотрения нормативных актов, но я тоже не профессионал в законотворчестве, поэтому предлагаю оставить вопрос открытым. А сегодня в воюющей стране, при полном отсутствии союзников…
— Вину их ещё надо доказать!
— Именно этим мы и займемся немедленно, как только техники поставят экран и установят аппаратуру. Всех присутствующих приглашаю на просмотр весьма увлекательного фильма.