Распутин наш. 1917

Глава 30 Зло, преступившее границы души

В любой организации есть хотя бы один человек, понимающий, что происходит на самом деле. Вот его-то и надо уволить в первую очередь! В царской России незаменимых специалистов было немного. Но именно из их числа рекрутировались подвижники, готовые работать в любых условиях, лишь бы реализовать свои профессиональные таланты. Среди них вышестоящим начальством любовно отбирались кандидаты на роль козлов отпущения. Выбранные торжественно и публично предаваемые анафеме, они театрально изгонялись, чтобы потом заместившие их лица под покровом ночи могли воровато прийти домой к изгою с глазами нашкодившей собаки и спросить: «Иваныч, а как вообще эта хрень работает?»

Одним из безжалостно третируемых инженеров-самородков был Эдуард Брониславович Кригер-Войновский, назначенный управляющим министерством путей сообщения в декабре 1916 года. Кригер-Войновский не слыл чиновником-бюрократом, настойчиво избегал политики. Идеальная биография — не был, не состоял, не участвовал… В наши дни такого высококвалифицированного специалиста в области техники и технологии, превосходно подготовленного инженера назвали бы технократом. Наблюдая деградацию железнодорожных перевозок и понимая последствия паралича отечественного транспорта, он предложил на время хлебного кризиса централизовать и перевести железные дороги России в режим ручного управления, сократить или вовсе прекратить пассажирские перевозки и за счет высвобождения подвижного состава, разгрузки путей сообщения решить проблему «пробок» на железных дорогах для военных и хлебных эшелонов. Три тысячи пятьсот вагонов с зерном, безнадежно застрявшие в южных губерниях, в соответствии с планом Эдуарда Брониславовича, в середине февраля могли прибыть на Север и Северо-запад страны, но наткнулись на нерукотворное препятствие, не предусмотренное планом управляющего.

Камнем преткновения стал не менее активный человек Юрий Владимирович Ломоносов, заботливо и своевременно подсаженный к чересчур резвому министру в начале 1917 года заместителем. Его недюжинной воли и энергии хватало на внешне несовместимые занятия. Научную работу и управление кафедрой киевского политехнического института Юрий Владимирович прекрасно совмещал с участием в боевой технической группе РСДРП под руководством Красина, защиту докторской диссертации — с посильным личным вкладом в революцию 1905 года. Дворянское происхождение и прекрасная русская фамилия в голове Ломоносова органично сплетались с беззаветной любовью к Англии, куда он заблаговременно отправил на постоянное место жительства свою семью под гарантии получения британского подданства в случае точного исполнения поручений лондонских эмиссаров. В первый же месяц своего пребывания на новой должности Юрий Владимирович изобретательно растащил подвижной состав российских железных дорог по разным направлениям и регионам. Паровозы в большинстве своём оказались в азиатской части империи, а то, на чем они работают — уголь или дрова — в европейской. В этих условиях приходилось из оставшегося тягового ресурса выделять дефицитные машины и гнать их с углем и ремонтными бригадами на юго-восток, инспектировать, обслуживать, собирать в сцепки, перегонять в места назначения и сдавать поездным бригадам. А время, топливо и моторесурс неумолимо таяли. На станциях, тупиках и полустанках южных губерний томились хлебные эшелоны, в неприспособленных условиях лежало мясо, попадающее в паёк многим новобранцам из крестьян только в армии. Союзники, прибывшие в Петроград на конференцию, Ломоносова заметили, похвалили, но наградили и одарили других. Это было обидно. Московскому голове Челнокову англичане вручили британский орден Подвязки. Он первым публично ударил в набат: «хлеба в Москве осталось на пять дней!» Правительство одернуло паникера, но телеграмма попала в газеты. А цель в этом и состояла. Слово — не воробей, вылетело — не поймаешь, особенно, когда издания на корню скуплены правильными людьми, своевременно и умело сыпящими соль на раны паникующего населения.

С дисциплиной и разумной инициативой у Юрия Владимировича всегда был полный порядок, поэтому он даже намеком не выдал своё разочарование. Похвалу за послушание и новые инструкции Ломоносов получил лично от сэра Альфреда Милнера. Английская делегация отбыла 21 февраля, а на следующий день в полдень Николай II выехал в Могилев, где срочно понадобился своему начальнику генштаба. Едва затих стук колес царского поезда, заговор вступил в силу. Сценарий, согласованный до мелочей и утвержденный на многочисленных совещаниях, дождался реализации. Ломоносов отвечал, как бы сегодня сказали, за логистику: где блокировать царский поезд, как привести его в расположение войск Северного фронта генерала Рузского, а там уж Николай Владимирович разберется с самодержцем. Сообщив Бьюкенену, как быстро и незаметно он сможет добраться до Пскова, используя лесозаготовительные узкоколейки, Юрий Владимирович отдыхал перед дорогой, сидя пассивным слушателем на совещании заговорщиков в посольстве Британии[67], лениво потягивая шотландский виски, рисуя на бумаге загогулины, напоминающие кривошипно-шатунный механизм паровоза, вполуха слушая перебранку посла Британии с Путиловым.

— Алексей Иванович, — выговаривал Бьюкенен олигарху тихо и мягко, зеленея при этом от злости, — жадность приведёт вас совсем не туда, куда вы так стремитесь. У нас были конкретные договоренности. Потрудитесь их выполнять! Рабочие ваших заводов — главный запал тщательно подготовленной бомбы. Поэтому ни о каком отступлении от первоначальных планов не может быть и речи.

Путилов, краснея, старательно подбирая английские слова, а потому медленно и зловеще цедил в ответ сквозь зубы.

— Так я как раз и говорю, милейший, именно про конкретные договорённости! Мои заводы стоят уже неделю. А это, позволю вам напомнить, — 160 предприятий и трестов оборонного значения! Мне было обещано, что за каждый день стачки я получу известную компенсацию. И где? Где, я вас спрашиваю?

— Вы прекрасно осведомлены, Алексей Иванович, — Бьюкенен перешёл на шёпот, — о причинах наших временных финансовых затруднений. Но это не повод что-либо менять или сворачивать.

— Ошибаетесь! — Путилов вскочил на ноги, задрал голову так, что казалось, его бородка клинышком сейчас проткнёт лорда насквозь, — я могу немедленно вернуться в заводоуправление и подписать все требования бастующих! Уже завтра рабочие встанут к станкам! Что или кто помешает мне это сделать?

Бьюкенен медленно встал, а на его застывшем лице вдруг появилась мелкая, как рябь в пруду, гадливая улыбка.

— Никто! — согласился он и сделал шаг навстречу олигарху, — но рабочие, возвращаясь со смены, смогут неожиданно узнать из вечерних газет, что владелец завода Путилов не выплачивал зарплату, потому что его собственный Русско-азиатский банк по его же распоряжению не профинансировал производство вовремя. А потом рабочие расскажут въедливым газетчикам, как заводоуправление лично рекомендовало им объявить стачку. С флагами, с плакатами, со сжатыми кулаками, но не против хозяина, а против царя…

Бьюкенен сделал ещё шаг навстречу заводчику и тот, наткнувшись на стоящее сзади кресло, упал филейной частью на мягкие подушки. Посол Великобритании навис над олигархом и железным тоном произнёс, будто вбил гвоздь в темечко Путилова:

— Патриотическая общественность узнает, как фронт умывался кровью из-за нехватки снарядов и пушек, а путиловские станки замирали на время, пока хозяин думал, на сколько процентов поднять зарплаты рабочим. Сорванные поставки, завышенные цены, подкуп ревизоров… Всё документировано. Никто не забыт, и ничто не забыто! Союзник России по Антанте — правительство Великобритании, узнав о таком коварстве, немедленно арестует на лондонской бирже ценные бумаги вашего холдинга «The Russian General Oil Corporation», сосредоточившего в своих руках контрольные пакеты акций почти всех российских нефтепромышленных компаний. Банки Сити и Уолл-стрит расторгнут соглашения на обслуживание счетов и предъявят к оплате векселя, введя рестрикции на операции всех организаций, хоть как-то связанных с вами. На следующее утро после столь смелого поступка вы проснётесь голым и босым, а в дверь вашего дома на Мытнинской набережной постучит генерал-прокурор Добровольский… Вы готовы к такому крутому изменению судьбы, Алексей Иванович? — елейно закончил Бьюкенен.

По пунцовому лицу Путилова побежали белые пятна, он попытался вскочить на ноги, но рухнул обратно в кресло, наткнувшись на плечо лорда. Посол Великобритании, наклонив голову, прошипел на ухо олигарха по-русски:

— Слушай меня внимательно, туземный мусор! Ты будешь поступать, как мы предпишем, говорить, что мы продиктуем и делать это только тогда, когда соизволим отдать соответствующую команду. Всё остальное время ты будешь преданно смотреть мне в глаза и громко поддакивать. Спорить со мной, проявлять недовольство или более того — не подчиняться — недоступная роскошь для аборигена, будь он хоть трижды миллионер. Я доходчиво изъясняюсь?

Путилов испуганно скользнул взглядом по сторонам — проверить, не наблюдает ли кто за ним, есть ли свидетели его позора. Кажется, все заняты своими делами, никто ничего не заметил. Председатель Думы Родзянко, председатель Военно-промышленного комитета Гучков, князь Львов, кадетский вождь Милюков, бывший министр иностранных дел Сазонов, генерал Поливанов что-то оживленно обсуждают за соседним столом. Товарищ министра путей сообщения Ломоносов уснул в мягком кресле. В трех шагах примостился посол Франции, но он что-то торопливо пишет в блокнот и полностью поглощён этим занятием…

Проводив русского заводчика долгим тяжелым взглядом, французский дипломат Морис Палеолог ехидно улыбнулся и продолжил заносить в дневник свои мысли:

Ах, эти утонченные, изысканные французы! Какой слог! Какая непосредственность! «Увидеть Париж и умереть!» — восторженная аристократическая формула стала мрачной действительностью для десяти тысяч русских солдат из сорокатысячного экспедиционного корпуса царской армии, сражавшегося за Францию в Шампани и Арденнах. Особо отличилась русская инфантерия под Реймсом, не допустив прорыва немецких дивизий в направлении Парижа. Русскими костями устлана земля под Верденом. А эстет и бонвиван Жорж Морис Палеолог в это время капризно морщит носик и пальчиком небрежно указывает «этим русским варварам» на их место в конюшне. И он не одинок! Тысячи иностранных акционеров петроградских банков, среди которых преобладали свободолюбивые французы, неистово приветствовали в чужой воюющей стране вольницу печати, стачек, манифестаций, дезертирства, беспощадно подавляемую в своем доме. Им подпевала дипломатическая рать и компрадоры российской столицы, имя которым — легион!

Соратники Путилова по нелегкому, но доходному делу — перекладыванию национального достояния Отечества в частные карманы — под патриотические лозунги нагло вывозили за бесценок то немногое, что давали воюющей стране недра и земля, ежегодно удваивали свой капитал, беспроблемно кочевали из Ниццы в Петроград и обратно, несмотря на близость фронта. К 1917 году они объединились в три самодеятельные организации — земский и городской союзы и Центральный военно-промышленный комитет. По состоянию на 1 февраля эта гоп-компания получила от военного министерства заказы и финансирование на двести сорок два миллиона рублей, а выполнила только на восемьдесят. Причины такого потрясающего частно-государственного партнерства в оборонной сфере объяснял «земгусар» князь Трубецкой:

Осенью 1916, по инициативе председателя Совета министров Штюрмера, проправительственная газета «Русское слово» обнародовала информацию, что Земгор и военно-промышленные комитеты существуют исключительно за счёт государственной казны. Самодержец сей факт проигнорировал, а полунемца Штюрмера оперативно обвинили в работе на Германию и вытолкали в отставку. В Государственной думе этих мародёров крышевал крикливый и влиятельный Прогрессивный блок. Его ядро — кадеты во главе с Павлом Милюковым и партия крупных собственников «Союз 17 октября» — были в доле изначально. Политические лидеры смогли заручиться поддержкой ряда высокопоставленных военных, земгусары «занесли доляну», и коррупционный банкет продолжился. Параллельно шла активная политическая работа. Дальновидные думские напёрсточники — кадеты и октябристы, опасаясь повторения эксцесса Штюрмера, не уставали сетовать, что царские министры не в состоянии выиграть войну, и только самодеятельные организации смогут исправить положение. Сменяя друг друга на думской трибуне, трофейщики призывали к созданию «правительства народного доверия», всецело сотрудничающего с ними и подотчетного «народу», то есть Государственной думе. Более радикальные князь Львов и свеженагражденный кавалер британского ордена Подвязки Челноков, присутствуя на сессии «Прогрессивного блока», выразили мнение, что Россия при существующем режиме не добьется победы и что спасение страны — в революции…

Ни Львов с Челноковым, ни Милюков с Гучковым, ни Ломоносов с Путиловым не догадывались, что являются участниками типового сценария, постоянно разыгрываемого англосаксами в колонизируемых странах. 2000 лет назад китайский полководец-философ Сунь Цзы написал подробную инструкцию для желающих достичь победы, не сражаясь на поле боя: