Глава 36 Неучтённый фактор. Реклама


С момента появления Сталина в зале произошли еле заметные, непонятные неподготовленному глазу изменения. Так же кучковались по профессиональной и политической принадлежности завсегдатаи и гости Таврического дворца, так же бродили неприкаянные, создавая водовороты и течения, но среди них гвоздиками вросли в паркет крепкие молодые мужчины, разделив весь периметр зала на правильные геометрические фигуры так, что каждый уголок и лицо находились под присмотром. Они почти не обращали внимание на оратора, непрерывно скользя цепким взглядом по лицам присутствующих, держа правую руку за отворотом одинаковых кожаных курток — традиционной одежды автомобилистов и лётчиков. Такие же кожанки встали рядом со Сталиным, создав зримую естественную преграду между ним и беспорядочными людскими потоками.

— Угроза голода испокон веков висела дамокловым мечом над населением земли русской, — глуховатый сталинский голос звучал басовым барабаном под сводами Таврического дворца.

Колыхнулись и застыли неподвижно примкнутые штыки на солдатских винтовках. Если бы дело было летом, в спертом, влажном воздухе, нагретом дыханием сотен людей, был бы слышен полет мухи.

— Испугать голодом нашего человека проще всего. Пожара, вражеского нашествия, весеннего паводка, сносящего мосты и заставляющего ночевать на крыше, не боится он так, как слухов, что завтра в доме не окажется самой простой, непритязательной краюхи хлеба со щепоткой соли. Те, кто под Новый 1917 год организовал в двухмиллионном городе дефицит продовольствия, заслуживают самой строгой, высшей меры социальной защиты…

Зал одобрительно зашумел. Самые рьяные, перекрикивая толпу, предлагали свои собственные варианты расправы над извергами. В петлю гадов!.. Расстрелять!.. Неча на них патроны тратить — утопить в Неве, и дело с концом!.. Сталин выждал, пока крикуны выдохнутся и негромко продолжил, совсем не так, как кричали на митингах записные ораторы.

— Предлагаю от имени Совета создать специальную комиссию, способную расследовать эту постыдную провокацию, направленную против трудящихся, а также трибунал, готовый провести слушания и вынести справедливый приговор всем участникам аферы.

На этот раз крики не стихали гораздо дольше. Назывались конкретные фамилии, предлагался скорый и однозначный суд военного трибунала. Самые активные хотели приступить к слушаниям немедленно. Не шумели только думские депутаты. По бледному лицу Милюкова разливался нездоровый румянец, пальцы судорожно мяли перчатки. Исчезновение занимающегося хлебом Михаила Терещенко обрело зловещий оттенок.

— Временному комитету необходимо безотлагательно взять власть в свои руки, — горячий шёпот Родзянко вывел Милюкова из состояния грогги, — иначе нам грозит полная анархия… Власть возьмут эти, — он кивнул на Сталина, — Совет депутатов.

— Если министры сбежали, то кто‑то же должен их заменить, — одними губами ответил Милюков. — Ведь сбежали? Да или нет?

— Сбежали… Где находится председатель совета министров, неизвестно. Его невозможно разыскать. Недавно расстались, а найти нигде не могу. И министра внутренних дел… Никого нет. Кончено!

— Ну, если кончено, так вы и заменяйте, Михаил Владимирович, — шикнул Милюков на Родзянко. — Положение ясно. Может быть два исхода: всё обойдется, государь назначит новое правительство — мы ему и сдадим власть… А не обойдется — так если мы не подберем, подсуетятся другие, те, кто выбрал каких‑то мерзавцев на заводах… Берите бразды правления! Ведь, черт их возьми, как нам быть, если императорское правительство сбежало, что с собаками не сыщешь!..

Думские политики, 12 лет силились скинуть царских ставленников, а когда это случилось, неожиданно растерялись.

— Михаил Владимирович, — обратился к Родзянко стоящий чуть позади член Государственной думы полковник Энгельгардт, — мне кажется, сейчас самое главное — армия. Необходимо это взбунтовавшееся солдатское стадо взять в руки. Там уже работает военная комиссия Совета. Если мы…

— Товарищи! — прорвался сквозь шум голос Сталина, — мы, конечно, покараем виновных. Никто не уйдёт от справедливого возмездия. Каждый получит по заслугам. Но наказание не наполнит хлебные лавки! А это надо сделать срочно! Люди хотят кушать каждый день!

Зал погрузился в тягучее безмолвное молчание. Накормить огромный город в феврале во время войны — легко сказать. А как сделать?

— Какая еще комиссия? — зашипел на Энгельгарда Родзянко. — Я назначаю вас комендантом Таврического дворца и комендантом Петрограда. Где эта комиссия?

— В 42‑й комнате. Закрылись, никого к себе не пускают…

— А ну, пойдем‑ка туда! И немедленно дайте мне на подпись приказ о возвращении солдат в казармы и беспрекословном их подчинении офицерам. Стадо должно быть в стойле.

Повинуясь Родзянко, несколько человек разом развернулись и направились к выходу, не замечая, что люди в кожанках тоже пришли в движение. Один из них коротко кивнул и показал глазами на удаляющихся депутатов, несколько человек вышли из строя и последовали за думской делегацией. Оставшиеся перегруппировались и снова застыли в напряженном ожидании.

— Мы знаем, где прячут хлеб господа магнаты и поддерживающие их депутаты государственной думы, — после театральной паузы добил Сталин аудиторию, тяжело глядя в спину Милюкову, отчего тот внезапно споткнулся и чертыхнулся, — нам нужна помощь военных и железнодорожников. Хлеб возьмем под охрану и организуем доставку. На полустанках вокруг столицы рассредоточен месячный продовольственный запас Петрограда. Надо его национализировать и доставить в город. Предлагаю организовать добровольческие продотряды, наделить их полномочиями и отправить по известным адресам. Записаться в добровольцы можно в соседней комнате.

Толпа пришла в движение, смешалась, зашумела, потянулась на выход, как вдруг над ней взметнулся Керенский, бешено вращая глазами.

— Арестуйте его! Это — провокатор! — взлетев на стул, завопил он, показывая пальцем на Сталина, — он хочет выманить из Петрограда революционных солдат и матросов, чтобы потопить революцию в крови! Ушедших расстреляют в поле из пулеметов! Оставшихся в городе порубят шашками казаки! Не дайте вас обмануть! Защищайте революцию! Защищайте Думу!

Делегаты остановились и загудели. Актерской, легко воспламеняющейся и самой себе импонирующей натуре Керенского была нанесена звонкая, обидная пощёчина. С утра он парил над толпой, видя себя на белом коне. Соратники по ложе «Великий Восток» — шурин подполковник Барановский и два генерала ГУГШ Якубович и Туманов — переправляли к нему за советом группы вооруженных людей, уточняющих — что да как делать, как «защищать свободу», кого схватить? Керенский был «тем, кто приказывает». Его внешность изменилась, тон стал отрывистым и повелительным, движения быстрыми…

Конечно же Александр Фёдорович не мог допустить, чтобы кто-то непонятный, неизвестный на глазах у всего народа нагло крал ЕГО власть. Он слишком много потратил на её обретение в прямом и в переносном смысле, от многого отказался, ещё большим поступился, чтобы молча созерцать, как какой-то мужлан, лениво посматривая в глаза, выбивает стул, на который он еще даже не успел толком присесть.

Подбадриваемый французскими соратниками по масонской ложе, 14 февраля 1917 года Александр Федорович сжёг все мосты, заявив в Думе:

«Исторической задачей русского народа в настоящий момент является задача уничтожения средневекового режима немедленно, во что бы то ни стало… Как можно законными средствами бороться с теми, кто сам закон превратил в оружие издевательства над народом? С нарушителями закона есть только один путь борьбы — физического их устранения».

Председательствующий Родзянко прервал выступление Керенского вопросом, что тот имеет в виду. Ответ последовал незамедлительно: «Я имею в виду то, что совершил Брут во времена Древнего Рима».[85]

После такого заявления ни о каком возврате к прошлой жизни, ни о каких компромиссах не только с действующей властью, но и с думскими союзниками не могло быть и речи. Только вперед и вверх! Попадание на властный олимп может спасти от расправы за публичное желание повторить сомнительный подвиг римского заговорщика. Всё шло, как по маслу! Царское правительство разбежалось! Полиция и жандармерия бездействовали! Путь к власти открылся и так манил!.. И тут этот грузинский большевик! Снести! Растоптать! Керенский «закусил удила» и пошёл в последний, решительный бой, надеясь на ораторское искусство и поддержку сочувствующих генералов. Вот сейчас они отдадут приказ своим адъютантам, и те выведут грузина из зала под белы рученьки…

— Товарищ Керенский! — нисколько не испугался истерики депутата Сталин, а подобрался ближе, стрельнул исподлобья глазами, и только усилившийся акцент выдавал скрываемое волнение, — как практикующий адвокат, понимающий, что обвинение необходимо чем-то доказать, вы, наверняка, озаботились какими-то документами и свидетельствами, подтверждающими ваши слова?

— Какие ещё доказательства?! — взвился Александр Федорович и осекся, увидев, как у него за спиной крепкие парни стремительно окружают и разоружают его воинскую свиту.

— Спокойно, Ваше благородие, — тихо, но с угрозой выговаривал казак в лохматой папахе, деловито обыскивая стоящего ближе к нему Барановского, — и не надо на меня так зыркать. Мы давеча германский штаб армии в штыки брали, так что к грозным взглядам привыкшие…

— Это чёрт знает что! — бормотал генерал Якубович, отдавая браунинг, — вы ответите за самоуправство!

— Что говорит про самоуправство офицер, нарушивший воинскую присягу? — в притворном удивлении насмешливо вскинул брови Сталин. — Господин Керенский, как присяжный поверенный, объясните генералу, что полагается за участие в антиправительственном заговоре в соответствии с уголовным уложением Российской империи.

— А судьи кто? — патетически воскликнул Керенский, понимая, что абсолютно всё идёт не по плану.

— А вот они! Все тут! — Сталин обвёл рукой рабочую и солдатскую массовку, застывшую в нерешительности, ослеплённую фейерверком событий, — и они ждут хоть какого-то обоснования предъявленных вами обвинений. Ну же, Александр Фёдорович! Проявите не только ораторское, но и юридическое искусство! Пора!

— Доказательств нет! — прошипел сквозь зубы Керенский, — однако…

— А у меня есть! — перебил его Сталин и поднял над головой листки с машинописным текстом, — прошу публично зачитать!

Керенский всего на несколько секунд задержался с ответом, намереваясь сформулировать свою мысль максимально хлёстко и обидно, как вдруг совсем юный корнет начал звонким, громким голосом декламировать текст. Александр Федорович ощутил подступающую к горлу дурноту.

— «Я, помощник военного атташе посольства Франции, капитан Дальберг, в присутствии свидетелей, находясь в здравом уме и твердой памяти, добровольно и без принуждения заявляю, что лично в присутствии нижеперечисленных господ, передал депутату Думы мсье Керенскому от моего руководства условия признания его министром юстиции, а при определённых обстоятельствах — главой демократического правительства свободной России. В данные условия, кроме главного обязательства продолжать войну с Германией до победного конца, включены требования по хаотизации государства, для чего необходимо: первое — освободить из тюрем уголовников с вовлечением их в революционную работу, второе — распустить корпус полиции, жандармерии и контрразведки с объявлением их деятельности преступной, третье — исключить риск разгрома революции армией, для чего резко снизить авторитет консервативного монархического офицерского корпуса, ликвидировав единоначалие…»

Зал охнул. Присутствующие офицеры, ничуть не монархисты, обвешанные красными бантами и ленточками, вытаращили глаза и застыли, как пораженные молнией. Вяло сопротивляющаяся свита Керенского прекратила возиться и воззрилась на него, словно на беса, скинувшего земную личину и представшего в своем исконном облике.

— «Для выполнения последнего условия мсье Керенскому был выдан проект соответствующего приказа по войскам», — продолжил звонкоголосый корнет.

— Нет никакого приказа, — свиньёй на бойне заверещал без пяти минут министр юстиции Временного правительства, — нет и не было никогда! Ложь! Поклёп!

— Товарищ Соколов! — глаза Сталина обратились к другу и соратнику Керенского по масонской ложе, тихонько пробиравшемуся к выходу, — будьте так любезны, проект приказа по армии!

Ни слова не говоря, масон метнулся к выходу, с ходу нарвался на чей-то железный кулак, подпрыгнул, задохнулся от неожиданности и рухнул на грязный, заплеванный пол в кучу мусора и окурков.

— Товарищ Соколов, — с хищной участьливостью произнёс Сталин, — что же вы так неосторожно? Тут тесно, а вы вдруг решили побегать… Отдайте документ и отправляйтесь на все четыре стороны…

— Он на французском! — выдавил революционер из себя первое, что пришло в ушибленную и гудящую от сотрясения голову, но закусил губу от осознания, что только усугубил своё положение.

— Ничего, разберемся…

Под смешки окружающих, осторожно встав на четвереньки, Соколов медленно поднялся и упёрся взглядом в появившегося рядом с ним генерала с бородкой клинышком на широком татарском лице, не обещавшем масону ничего хорошего.

— Генерал Батюшин, контрразведка, — представился обладатель сурового взгляда, наслаждаясь бледным видом Соколова, — давайте сюда документ, Николай Дмитриевич. Зачем он вам теперь?

Трясущимися руками Соколов достал из внутреннего кармана аккуратно сложенный листок. Батюшин быстрым движением выхватил драгоценный экземпляр, пробежал глазами по тексту, коротко кивнул стоящему рядом Непенину. — Он самый. Мсье Палеолог лично ручку приложить изволили-с, узнаю его почерк.

— Я могу идти? — с тайной надеждой, тщательно скрывая стук зубов, — спросил генерала Соколов.

— Зачем же торопиться? — с сарказмом улыбнулся Батюшин, — только познакомились и сразу идти! А посидеть на дорожку?

У Соколова подкосились ноги, и в тот же момент заботливые крепкие руки подхватили тщедушное тело франкомасона, основательно встряхнули и крепко зажали между двумя рослыми гренадёрами.

— Не пойму я вас, золотую молодёжь, — пряча проект приказа № 1 и брезгливо оглядывая Соколова, произнес Батюшин. — Папа Ваш — протоиерей, придворный священнослужитель, духовник царской семьи, неужто не мог внести в голову сына ничего патриотического… Хотя бы то, что невместно решать семейные проблемы, привлекая в качестве союзника чужого татя?

— Это кто чужой? — криво улыбнулся Соколов, — французы? Самая культурная и справедливая нация в Европе? Родина великих ученых и поэтов? Не-е-ет, ваше высокопревосходительство! Французы как раз свои! А чужое — это безобразное, расхристанное, ленивое, погрязшее в пьянстве и рабстве так называемое Отечество! Батюшку моего вспомнили? А я вам скажу. Когда возвращался из царской резиденции, он места себе не находил, метался по комнате всю ночь, руки заламывал и повторял, как оглашенный — «Здесь уже ничего не исправить! Господь, жги!»… Этой клоаке даже великие поэты говорили «прощай, немытая Россия!»…

— Лермонтов не писал эти строки, господин Соколов, — вздохнул Батюшин, — их авторство приписали ему «добрые люди». Впрочем, сейчас это неважно. Давайте на выход! И вас, Александр Фёдорович, по-о-опрошу!

Застывший как сфинкс Керенский, услышав своё имя, попытался выдавить улыбку, тряхнул головой, отгоняя розовую пелену с глаз, и рухнул в спасительный обморок…

Падение яркого трибуна, оказавшегося калифом на час, никто не заметил. Присутствующие солдаты и офицеры, услышав про какой-то приказ, касающийся их лично, плотным кольцом обступили Сталина, требуя ответа на самый злободневный после хлеба вопрос — о долгожданном мире и многомиллионной солдатской массе, пропитанной революцией, об армии, разлагающейся под давлением бытовых тягот, классовых противоречий и бессмысленной для солдат мировой бойни.

Загрузка...