Расправляя крылья. Шаг перед пропастью

Глава 10. Десногорские яблоки (часть 1)

ЧАСТЬ III. НАСЛЕДНИК

Глава 10. Десногорские яблоки (часть 1)

Memento mori

Помни о смерти (лат)

Напоминание триумфатору

Morsque minus poenae quam mora mortis habet

Смерть менее мучительна, чем ожидание смерти

Овидий

Июль 2437. Марс, Новый Смоленск, Десногорский укрепрайон

Смоленск изначально строился как цитадель. Не столько город, сколько крепость с обилием военных баз и соответствующей инфраструктурой. Ибо то, что разместили в его недрах глубоко под землёй колонизовавшие планету люди Метрополии, и что после досталось родному правительству независимой республики, не могло быть размещено более нигде. Производства настолько стратегические, что размещать их можно только на безжизненной планете и только «под сотым метром», с невероятной степенью секретности и соответствующим уровнем охраны. Впрочем, «сотый метр» — словесный оборот венерианских амигос, въевшийся за годы жизни на второй планете от Солнца. На самом деле производства начинались гораздо раньше, но уходили вглубь гораздо дальше, на многие-многие сотни метров, если не километры.

Что конкретно там производили и производят ли до сих пор, Максим не знал. Что-то жуткое атомное? Естественно, что еще может прийти на ум первым? Но что жуткого может быть в хранилище, для которого бомбы мегатонного класса словно детские хлопушки? Словно самопальные серные взрывпакеты, какие они массово лепили в школе, эффект от их применения тот же?

Антиматерия? Кто-то упорно твердил именно об этом гипотетическом чудо-оружии, что его там разрабатывают и лабораторно испытывают. Это больше похоже на правду, хоть и звучит фантастично — до сего дня считается, что всё человечество наработало лишь несколько сот грамм антиматерии. Для бомбы сугубо недостаточно.

Некоторые же утверждали, что там разрабатываются приборы связи и сканирования на основе нейтрино, для которого недостаточна глубина даже этих подземелий. А кто-то, заговорщицки подмигивая, шептал о таинственных тахионах, летающих в пространстве быстрее времени, то есть выше скорости света.

Версий много. Но что именно скрывалось и скрывается под Смоленском, простой тринадцатилетний пацаненок из глубинки, коей Смоленск и был, несмотря на важность, не знал и знать не мог. Знал он лишь, что то, что находилось там, в целости и сохранности досталось победителям, мятежникам и амигос, несмотря на кинетическую атаку из космоса и помножение на «ноль» наземной инфраструктуры города-крепости.

Они жили в Десногорске — еще более стратегически важном форпосте смоленского укрепрайона. Важного тем, что под городом располагалась ТЯЭС, термоядерная энергостанция, самая крупная в Солнечной системе, питавшая всё это засекреченное безобразие под Смоленском, а заодно сам город, все «легальные», несекретные производства губернии и нескольких соседних провинций. Их городок обслуживал станцию и был вынесен от Смоленска в сторону на несколько десятков километров, и увидеть его можно было как с орбиты, так и с любой точки внутренней части солсистемы, повёрнутой нужной стороной. Он являлся центром огромной паутины инфракрасников, ферм системы охлаждения, тянущейся на километры вокруг, обогревающих холодную планету круглые сутки в любое время года.

Ввиду обилия «халявного» тепла, вокруг города были устроены и фермы продуктовые — бескрайние ряды полей-теплиц, в которых выращивалось всё, от манго и апельсинов до злаков, картошки и кукурузы; Смоленск давал планете до трети валового продовольственного сбора. Поселения фермеров, «хутора», тянулись на примерно равных расстояниях друг от друга до самого Смоленска в одну сторону, а в другую подходя к границе Нововоронежской губернии, разветвляясь по ходу движения на боковые ответвления от основного ствола тепломагистрали, создавая эдакую сеть. Третья, самая большая тепломагистраль, шла в сторону Ярцева, считающегося центром производства продовольствия и главным его складом; вокруг Ярцева раскинулась сеть теплиц ещё большая, чем вокруг Десногорска. Однако тепло у них было не своё, тепло ярцевским поставляли они, ибо их профиль в планетарном разделении труда — всё-таки энергия. Десногорцы обслуживали фермы, но бОльшая, гораздо бОльшая часть этих ферм — инфракрасники. Огромные повёрнутые в космос батареи, сияющие всеми оттенками красного — от ярко-оранжевого вблизи города до тёмно-вишнёвого поодаль. Реакторам нужен холод, нужно отдать лишнее тепло, а тепло на Марсе можно сбросить только излучением.

Тем не менее, своего производства продуктов в Десногорске хватало. Максим много раз бывал в теплицах, где ему не нравилось — дикая влажность, пониженное содержание кислорода и повышенное углекислоты — работа для роботов, а не людей. Зато там он мог попробовать любой, даже самый экзотический продукт. Больше всего ему нравились бананы и… Огромные вонючие дурианы. Причем последние только по вкусу — из-за запаха с ними надо обращаться по особому, согласно отдельной инструкции. Но особенно он любил местные яблоки…

— Ты не представляешь, Ваня! Огромные, с два-три кулака размером! — Макс продемонстрировал ладонями обхват. — Желтые, но прозрачные на просвет. А сок!.. Даже сейчас, когда вспоминаю детство, до Войны, ощущаю их вкус. — Из его груди вырвался томный вздох, он прикрыл глаза от удовольствия. — Таких нигде больше не было, Вань, а я после Войны много где побывал. Кстати, особенно тяжко с яблоками на Венере — не знаете вы, что это такое.

— Ну, кто что выращивал, тот с тем на другие планеты и полетел, — возразил я, не поднимая глаз. — У вас — яблоки. Груши. Сливы. У латинос — манго, папайи, гуавы. Это от культуры зависит.

— От культуры, — согласно кивнул Максим. — Но самое вкусное и сладкое на свете — это наши, десногорские яблоки, амиго. Независимо от культуры. Причём те, довоенные. Сейчас там вроде новых ферм понастроили, что-то выращивают, но всё не то. Секрет ТЕХ яблок утерян.

— Бывает! — философски заметил я, потянувшись к бутылке, разливая новую порцию, по чуть-чуть, самую малость.

— Да. За преемственность! — воскликнул Макс, поднимая свою рюмку.

Чокнулись. Выпили.

— Говоришь, всё разрушили? — сощурился я.

Макс кивнул.

— Подчистую. На поверхности не осталось совсем ничего — утюжили её несколько лет. Но теплицы, что в них толку? Им реактора были нужны! Любая война упирается в энергию, как и любое производство, а наши малыши хоть и стояли заглушеные, но восстанови теплосброс… И заработали бы в момент. Их до последнего держали в холодном резерве.

— Несмотря на полное отсутствие теплосброса? — не поверил я.

— Несмотря на полное отсутствие теплосброса, — кивнул Макс. — А сами мы грелись от маленького ториевого жидкосолевого малыша — на сорокатысячный Десногорск его хватало. Обогревали подземелья, в основном хорошо изолированные помещения, там много и не надо. Провианта в городе было — завались, воды и кислорода — на годы, боеприпасов… Попой кушай! — мягко сформулировал он. — Роботов не было, амигос почти всех перебили — это да, но мы и без роботов, сами… Это НАШИ подземелья, — воскликнул он. — Так что амигос и красно-серые утюжили поверхность, ничего не в силах сделать нам под землёй, а мы не могли вылезти из своих подземелий, так как сразу были бы уничтожены. Они периодически запускали своих копателей, пробовали нашу оборону на прочность, но хорошим для них это никогда не заканчивалось. Мы могли бы там ещё годы сидеть… — Макс погрустнел и опустил голову.

— Ладно, давай дальше, — махнул я. — Про вас. Тебя и сестру.

— Дальше? — Мой собеседник болезненно скривился.

Мама родилась в семье потомственных фермеров и любила рассказывать, как в старину предки вели войну с планетой за её освоение. С переменным успехом, то отступая, то делая прорывы и закрепляясь. Но целью себе они поставили не просто колонизацию Марса, а выращивание на ней яблок. Именно яблок, не апельсинов или манго с гуавами. Почему — сказать не могла, но, уже повзрослев, Максим нашел множество подтверждений этому. Люди даже песни про марсианские яблоки сочиняли, хотя только-только отправили первого человека в простейший полет по орбите собственной планеты.

Может это правильно? Какой смысл колонизации ради самой колонизации? Да, везти эти яблоки на Землю равносильно экономическому самоубийству, какими бы уникальными они ни были… Но те, кто живет на Марсе или прилетел на него как турист, всегда могут их попробовать, оценить и сказать в адрес предков: «Молодцы! Хорошее дело сделали!» Любая цель любого великого поступка должна быть созидательной, давать радость. Пусть даже небольшой группе людей, но ЛЮДЕЙ, а не единицам буржуев, сидящих на своих сверхприбылях и плюющих на всех с орбиты Весты, как это было перед самой Войной. Из-за чего оная война, собственно, и произошла…

— Колобок, ты здесь? — В «ординаторскую», комнату отдыха персонала в шестом убежище, вошел САМ, Николай Иванович, командир медвзвода. Мужик хороший, Максим безумно уважал его и немного боялся. Дядя Коля принял их с сестрой, когда они, лишившись отца и матери, пришли добровольцами. Не посмеялся и не выгнал, как поступил бы другой на его месте. Максим, чистивший закрепленную за ним ЛВЛ-142 подскочил:

— Так точ… — потянул он руку к козырьку кепки цвета красно-серого хаки армии старой республики, которую положено носить, когда не одет в скафандр, но дядя Коля замахал, останавливая:

— Вольно! Вольно, Копылов! — Пауза. — На двадцать четвертом редуте нужны антибиотики. Пулей туда, девочки уже готовят ящик. Заодно перевязочные захватишь, и обезболивающие. Да «анестетика», ребятам последнее время достается — для поддержания духа. Приказ командира. Да смотри, донеси! — грозно, но показно нахмурился он.

Под «анестетиком» в медвзводе, да и вообще в ополчении, подразумевался этиловый спирт. С Максимкой как-то произошел случай, он упал и повредил оболочку пластикового контейнера, в который тот был запаян. Соответственно, тридцать пять литров отборного девяностошестипроцентного «анестетика» впиталось в подлый марсианский грунт, а бойцы остались без «поднимателя боевого духа». Случай совершенно рядовой, всякое бывает, но после него над ним все посмеивались, говоря, что этот препарат мальчишке доверять нельзя. «Из-за него обороноспособность упадёт».

— Донесу, товарищ майор, — обижено засопел Максим.

— Завал еще не разобрали — не хватает рук, — кивнул командир. — Поползёшь по воздуховоду девятого. Говорят, уровнем выше «бульдоги» амигос, на всякий захвати «Алтай», я уже сказал Михалычу, выдаст.

— Есть, захватить «Алтай»! — вытянулся Максим и мысленно скис. «Алтай» штука серьёзная, созданная специально для работы в марсианской гравитации. То есть тяжёлая даже с одной третьей земной «же». На Земле или Венере эту штурмовую мини-пушку вообще невозможно поднять, но эта мысль, когда тащишь оную за спиной, греет не особо.

Однако «бульдоги» — это «бульдоги». Универсальные боевые роботы для работы в закрытых помещениях. Быстрые, меткие, смертоносные и… Непобедимые. Уничтожить их с одного выстрела обычной винтовки не получится, слишком прочные — амигос умеют делать крепкую технику, а второй сделать эти роботы ему не дадут.

— Разрешите выполнять? — воскликнул Макс.

— Иди, Копылов, — разрешил майор.

Они пришли в расположение ополчения потому, что хотели мстить, и не скрывали этого. Ополченцы, естественно, их послали— куда им девать восемнадцатилетнюю девчонку и тринадцатилетнего пацанёнка, злых на людей, убивших их близких? Не детское это дело, война. А те, кто мстят, вообще, как правило, кладут головы первые. Смертники. Так что тем более держать ребятишек от войны надо как можно дальше.

Они просили. Умоляли. Потом плакали. Не ревели, как дети, нет — детьми они после всего случившегося уже не были. Но сдержать слёзы разочарования не удалось, да и не особо хотелось. Оксана сидела, прислонившись к стенке тоннеля, старательно смазывая с лица влагу, а он стоял рядом и зло сверкал глазами во все стороны. Кто-то из проходящих мимо бойцов, видно, прошедший что-то подобное и понимавший больше других, подошел и погладил его по голове, обращаясь к Оксане:

— Идите в медчасть, к Иванову. На вольфрамовый. У него с людьми настолько напряжёнка, что может взять даже вас.

— Вольфрамовый? — подняла голову Оксана.

— Что, боитесь? — поддел ополченец.

— Мы ничего не боимся! — зло выдохнул Максимка.

— Ну, вот и молодцы! — Боец вновь потрепал его макушку и пошел дальше по своим делам.

Вольфрамовый завод располагался в стороне от города. Это был выступ, к которому вело всего несколько тоннелей. Само собой, завод с начала осады не работал, а после был хорошо потрёпан прорвавшимися на подземные уровни ботами, но представлял собой целый лабиринт тоннелей промышленного назначения, в котором удобно держать любую оборону. С точки зрения теории, этот выступ для безопасности города значения не имел, его легко можно было оставить, а ведущие туда тоннели завалить, благо, восстановить завод враг сможет ой как не скоро… Но командование отчего-то за этот выступ держалось, тратя ресурсы на содержание там бойцов, да не абы каких, а целых двух рот интербригадовцев. То есть тех, кто взял оружие в руки не вчера и воевать умел.

— Две роты это, конечно, громко сказано, — прокомментировал Макс. — Максимально при мне там находилось сто-сто двадцать человек, то есть рота. А территория — мама моя дорогая! Целый завод, катакомбы. Все раскурочено, разворочено; повсюду сплавы кварца от разрядов деструкторов, завалы. Обломки оборудования. И на каждом шагу огневые точки. И мины, мины…

— Туда часто прорывались? — спросил я. Макс нахмурился.

— Бывало. Но мне всегда казалось, амигос там что-то искали. Они не пытались штурмовать, захватить сам завод, метр за метром, окапываясь на каждом клочке — как делали на других частях фронта. А приходили, лезли нахрапом, и, получив по рогам, отходили. Штурмовых ботов экономили? Это ж не люди, они денег стоят, да и везли их аж с Венеры… Но на других же участках не экономили!

Помолчал.

— Это в любом случае было подозрительно — целая рота отборных бойцов и несколько оставшихся «бульдогов» практически в тылу, в месте, которое не защитишь, и где отрезать от базы тебя можно на раз. Если бы я был командиром осаждающих, я бы тоже нервничал и пытался разобраться, но они скорее всего ЗНАЛИ. Но только, поскольку не местные, знали только ЧТО надо искать. А не ГДЕ. Потому и осторожничали.

— Ты понял, что они искали, — уверенно хмыкнул я. Макс покачал головой.

— В своё время — да. Но и до этого понимал, что тут что-то есть, раз командование держится за завод. Понимали и красно-серые, и раз за разом пробовали нас на прочность.

— Ладно, продолжай, — махнул я.

Макс продолжил.

С людьми у Николая Ивановича, главы медвзвода, оказалось даже хуже, чем они подумали. А именно никак не было. Понимая, что эту цитадель укрепрайона можно потерять в любой момент, командование в Десногорске отказалось держать здесь квалифицированный персонал. Сам Николай Иванович, военный врач, доктор от бога, способный сделать абсолютно всё, любую операцию любой сложности в любых условиях, да отказавшиеся уходить две девочки, такие же, как и они сами, добровольцы в подчинении. Девочки, несмотря на неопределённый статус, уже давно могли проводить простейшие операции, и им самим нужен был вспомогательный персонал. Коим их с Оксаной и определили.

— Хоть препаратами снабжают! Не перекрыли лавочки! — злился временами на кадровый голод Николай Иванович.

Ополченцы помогали, как могли. Прикомандировывали к медчасти по два-три человека. Но когда случались прорывы, людей всё равно не хватало, и Максимка, несмотря на юный возраст, постоянно курсировал от операционной к линии фронта и обратно. Туда — с медикаментами и барокамерами, обратно — с тяжелоранеными. Причём он, ввиду небольшого размера и владения современным тончайшим биоскафандром (подарок отца незадолго до смерти), мог пролезть в такие дыры и норы, куда взрослому в металлоплатиковом скафе хода нет и не будет. Потому его посылали в самые трудные места, зная, что дойдёт, и груз донесёт. Вентиляционные шахты, опасные тоннели, узкие лазы… Он пролезал даже там, где не пройдёт «бульдог». Единственным его противником могла стать «такса», новый вид венерианских миниатюрных боевых роботов-копателей, но таковых в Десногорске пока замечено не было.

Таким образом, Макс стал экспертом по доставке, ему даже выдали собственный игломёт. Старенький, но вполне рабочий ЛВЛ-142. Оксану же дядя Коля приблизил и начал учить; к концу осады она могла делать перевязки любой сложности, вплотную подбираясь к уровню простейших операций.

— Знаешь, чем я там занимался в свободное время? — произнёс Макс, ставя на металлический стол камеры очередную порожнюю рюмку. Пили мы нечасто, в основном говорили, лишь иногда промачивая горло. Точнее, говорил он, рассказывая о Войне. Многое, очень многое им сказано не было. Такое, что послушал бы с большим удовольствием, узнав подробности и подоплёки многих вещей. Но в нашем распоряжении была всего ночь, и эту ночь мы потратили с фантастическим КПД.

— У тебя было свободное время? — поставил рядом я свою и поёжился. Крепкий ром, градусов шестьдесят. Латинос обычно его разбавляют, но, как выяснилось, разбавление крепкого спиртного не в марсианских традициях. «Это не наш путь!» — сказал Макс, когда я предложил сие кощунственное с его точки зрения действо, только-только достав из пакета бутылку и воду. Скорее всего, привёл какую-то цитату, но чью, я, при всей начитанности и эрудированности, не знал.

Макс на мой вопрос натужно рассмеялся:

— Выше Олимпа!

Помолчал.

— Ты что, Ваня, думаешь? Война это суета, беготня, постоянный адреналин?

А фиг тебе! — скрутил он дулю. — Война — это скука. Рутина. Тяжелая, ежедневная. От которой не спрячешься.

Ты не можешь бросить и уйти — должен быть здесь и держать боевую позицию. Должен блюсти, бдить, ибо за твоей спиной тысячи гражданских. Но делать тебе при этом нечего, заняться нечем, и ты сидишь, занимаясь чем попало, пока не взвоешь.

Штурмы? Прорывы? Да это весело, Вань! Это смена плана, смена картинки повседневности! — рассмеялся он. — Убьют? После первого полугода, когда крыша, немного съехав, встаёт на место, ты даже не осознаёшь этого. Смерти для тебя нет, ты её не чувствуешь. ЗНАЕШЬ, что умрёшь, ощущая где-то на периферии головного мозга, но не чувствуешь, понимаешь? И дуром прёшь туда, куда зелёные новобранцы в жизни не пойдут, наложив в штаны от страха.

И ты выживешь, Вань, вот в чём штука! Когда ты со смертью на «ты», и она к тебе благоволит. Но только если смотришь ей в глаза ровно, без страха, а так не каждый сможет даже через полгода.

— Это чревато, — покачал я головой. — Те, кто без страха, гибнут первыми.

— Есть такое. — Макс согласился, снова помолчал. — Те, которые полгода — эти гибнут. Башню начинает сносить через месяца три окопной жизни. К шести ты зверь в клетке, готовый на всё, даже чтоб тебя грохнули, лишь бы это прекратить. Это самые… Нестабильные бойцы, с ними больше всего проблем, — подобрал он мягкое слово, хотя думал выразиться крепче. — Дальше отпускает — человек такая скотина, что и к стрессу привыкает. И те, кто выжил… Подобрался к годовой планке… Я называю их условно бессмертными.

— Спецы? Супера? — хмыкнул я, как губка впитывая информацию. Кивок.

— Вроде того. Люди, способные на всё. Способные голыми руками положить вооруженный до зубов батальон противника. У нас, на вольфрамовом, как раз такие и собрались. Костяк — интербригадовцы, с самого начала Войны на Марсе… Еще до начала осады Смоленска, — поправился он. — Ну и ополченцы тоже не промах. Матёрые мужики, давным давно узнавшие, за какой конец винтовку держать. Там, в городе, — абстрактно кивнул он вдаль, — хватало зелёных юнцов, пороху не нюхавших, «бульдога» в десяти метрах от себя не видевших, но у нас таких не было. Я был самый зелёный, самый необстреленный, и то «бульдога» на «раз-два-три» делал.

— Ты тоже хандрил? Когда дошла твоя очередь? — продолжал я выпытывать интересные сведения, которые, дай бог, никому никогда не испытывать на практике.

— А то!

Макс усмехнулся.

— Представь себе шесть стен вокруг. Идти некуда. Отступать — нельзя. Гражданских нет; единственные гражданские — медперсонал, то есть все, с кем ты и так каждый день с утра до вечера общаешься. Развлечений нет. Ни хрена нет. Рожи — одни и те же. Изо дня в день. Изо дня в день! — повысил он голос. — Всех знаешь, выучил повадки каждого наизусть. Да, с кислородом у нас проблем не было, и с водой, но все жилые бункера и отметки постепенно зарастают грязью и плесенью, хоть что с ними делай. Всюду дикая влажность, ходишь постоянно мокрый и потный — климатики не справляются. Без скафа никуда не выйдешь; даже из бункера в бункер передвигаться лучше в скафе — если жить, конечно, хочешь. И рожи… Одни и те же! Одни и те же!..

Он зло выдохнул, прогоняя тяжелые воспоминания.

— Это великое счастье было, Хуан, когда случался прорыв. Мы радовались, как дети. Конечно, не всегда возвращались все, но это была РАБОТА, разнообразие, а не сидение на жопе в полном напряжении.

— Сколько ты там провел? — покачал я головой. М-да, а с виду по этому пареньку не скажешь, через какой ад прошел.

— Начало осады считают с момента замыкания кольца вокруг города. А на самом деле под землю Смоленск ушел дней через сто, когда на поверхности стало нечего защищать. Да, пылевую бурю наши подняли, но координаты городов и важных объектов красно-серые прекрасно знали, и бомбили нас из космоса в яблочко, невзирая на пылевую завесу. Да и в завесе их пехота спокойно шастала, невидимая нами, била в тыл — ещё вопрос, кому мы хуже сделали.

Мы, Десногорск, под землю раньше ушли. Какое-то время с Оксаной обитались по подземельям, обвыкались — нам там индивидуальную пещеру выделили, с двумя койками. Учились жить одни. Потом посоветовались, плюнули и пошли вербоваться. Ну да, дней сто прошло с начала осады…

— Из четырёхсот шестидесяти.

— Четырёхсот шестидесяти девяти! — уточнил он. — То есть на вольфрамовом мы пробыли год, плюс/минус. Что-то горло пересохло… — кивнул он на бутылку.

Я плеснул ещё по чуть-чуть. Выпили, не чокаясь. По русской традиции это плохо. Значит, совсем невесёлые мысли у парня.

— Так вот, скука, — продолжил он. — Когда мы только пришли на редут, не до того было — много новых дел, обязанностей. Кровь, настоящую, льющуюся рекой в прямом смысле слова, впервые увидели. Потом прошел страх, закончился адреналин и началась апатия, серые будни. Но прошли и они, захотелось чего-то нового, новой надежды. И я начал снимать ребят на камеру.

У меня дома была профессиональная камера, я в школе занимался в кружке юных геологов, — сделал отступление он. — Мы ездили по планете, изучали ландшафты, строили математические модели образования. Долина Маринера, Фарсида… На Марсе много интересных мест. И камеру отец мне подарил настоящую, не чета этим встроенным в скафы посредственностям. Как и хороший биоскафандр, в котором можно чуть ли не летать по поверхности — лёгкий, прочный и надёжный. Он меня потом не раз спасал.

В общем, камера — это чуть ли не единственное, что я успел спасти из дома. Я ведь как раз из кружка возвращался, когда эти суки из космоса садить начали. Наш хутор оказался слишком близко к эпицентру, всех, кто был в подвалах, засыпало. Можешь представить, на месте домов кратер, над ним вечная лезущая во все щели коричневая пыль. И тишина. И я, юный геолог — в биоскафе с камерой.

— А Оксана?

— В город ездила, за покупками. Я ж говорил, в Десногорске запас всегда был огромный. У нас и карточки ввели только после замыкания кольца. Ну, да ладно, не об этом я.

— О скуке, — напомнил я.

— О скуке, — согласился Макс. — Когда прошли первые полгода, начал я потихоньку наших снимать. Быт. Кто чем живёт, кто что думает. Типа интервью брать.

— Наверное, посылали тебя, — усмехнулся я.

Макс согласился.

— Первое время да. Потом ничего, втянулись. Это ведь тоже что-то вроде игры, а даже такая игра — свет в конце тоннеля беспросветной скуки. Вот и подыгрывали. Оказалось, люди у нас очень интересные, знают много увлекательных вещей. Рассказывали в основном про свою жизнь до войны, хотя не только. Особенно интересно было общаться с инопланетниками — очень многое у них почерпнул. Я ж до того момента о внешнем мире почти ничего не знал.

Например, была у нас такая снайпер, Ингрид. Австралийка. Что забыла на Марсе, в чужой войне — не знаю, но прилетела по каким-то идейным соображениям. Рассказывала о Сиднее, где родилась — двухсотметровом городе на берегу океана и под ним. Об огромных купольных городах в пустыне. Как у нас, только на Земле, хоть там и нормальная атмосфера. О кенгуру. Знаешь, есть такие прикольные собачки, прыгающие… Ну, тогда я думал, что собачки.

— Знаю, — кивнул я.

— В Австралии есть места, где животные остались в диком, первозданном виде. В естественной среде обитания. Хотя таких мест и мало.

— Ещё был Микки, пилот-истребитель. Истребители у наших закончились почти сразу, в самом начале войны, и он управлял зенитным роботом. Ушел со всеми под землю, хоть и до последнего гордо считал себя пилотом. Рассказывал про небо, про ощущения, когда выходишь из атмосферы за линию Кармана… Хороший парень, никогда не унывал! И погиб, как герой…

Ещё Ибрагим был. Учил меня лезгинку танцевать. И Вася. Я до встречи с Васей не знал, что люди могут быть такими чёрными. Тёмные — да. Одни вы, латинос, чего стоите! Но чтоб такой яркий коричневый цвет…

— Негр? Из Африки? — усмехнулся я.

— Да нет, из Воронежа. Не нашего, старого, Земного. Зовут и правда Васей. Считал себя русским, тоже приехал воевать за идею…

— …Я ведь вырос, повзрослел там, на редуте, Хуан! — вновь повысил голос Макс. — До этого был ребёнком. А после, когда пропустил через себя всё это, весь опыт этих людей… Взрослым стал. Хоть и маленького роста.

Но главным на редуте был Достоевский. Михалыч, дядя Федя. Позывной у него такой. В старину писатель такой был…

— Знаю, — кивнул я.

— Не командир, но мужик авторитетный, все его слушались. Байки травил — закачаешься. Строгий, но справедливый. Никогда меня в обиду не давал, когда, по малолетству, эти оглоеды надо мной шутить пытались.

— Ополченец?

— Да. Наш, местный. Смоленский, хоть и не из Десногорска. До Войны на Нептун летал, атмосферные центрифуги там настраивал. Очень грамотный мужик. Я потом долго думал, как так получилось, что Десногорск выжил, и знаешь, что понял? Это он, Достоевский его спас.

— Один? — Я сдержался, чтобы не скривиться от иронии.

— Можно сказать. Это он настроил всех, дал людям веру в себя. Веру в то, что не надо бояться умирать за правое дело. Смерть — лишь маленькая неприятность в нашей жизни; она неизбежна, но только избранные выбирают, как именно умрут — героями или трусами.

— Я и сам хотел умереть, хотел идти с ними, Вань. И пошел бы, не послушался…

— Но был приказ, — понял я.

— Да. Я остался старшим… Единственным боеспособным мужчиной. И дядя Коля… Товарищ майор приказал сопровождать и защищать гражданских. А приказ есть приказ. Мы же на войне, не в игрушки играли.

Моя рука вновь потянулась к рому. Блин, ну не было, не было водки в том ночном магазине! Но вроде и так неплохо пошла…

— Расскажешь? — сузил я зрачки.

* Гравитация на Марсе в три раза слабее земной.

** «Алтай» — тяжелое рельсовое орудие для штурмовых доспехов разработки новосибирского оружейного КБ «Восход». Самое тяжелое и мощное, хотя и низкоскорострельное оружие в классе. Отличительная черта — возможность стрельбы высокоэнергетической плазмой. Лицензированию не подлежит, производится только в Метрополии

*** ЛВЛ — модельный ряд линейных винтовок Лопаткина разработки Ижевского оружейного завода. Несколько моделей производятся на Марсе по лицензии Метрополии. ЛВЛ-142 — не самая новая, но проверенная временем модель, тяжелый армейский игломет с пятью разгонными соленоидами и усовершенствованной системой плавления гранул