Путь Акогаре. Том 3

Глава 5. "Уцусэми".

Я никогда особо не зацикливался на демоническом смраде: ну воняет так что аж глаза вытекают – ничего особенного в этом нет. Не пахнуть же им свежими шелками, верно? Но в этом архиве стояло столь невыносимое амбре – меня не то что тошнило, меня, в прямом смысле слова, наизнанку выворачивало. Источал запах не демон, а проклятие, что, по сути, разные стороны одной монеты: проклятие – как распластанный по территории демон.

Понадобилось несколько минут дабы свыкнуться с запахом.

Тут вылезла другая проблема – темнота. Здание заколочено; и ни один шальной лучик света не пробивался внутрь. Горели не пойми кем зажжённые свечи – редко, но общую картину давали: вверх и вдаль тянулись несчётные стеллажи со свитками. Занимательно, конечно, ведь снаружи архив не казался большим. На оставшиеся в шкафах записи ненароком подуй – они обратятся прахом.

...

Что это выходит... Мне сейчас придётся шастать со свечой наперевес ища по всему павильону один нужный свиток?...

Дурная затея. Но как иначе-то?

Даже вороны от смрада поразлетались...

Если я хочу взять под ручку Согию, привести его к ставке сёгуната Токугава и заявить: “Хоккори-доно вырезал всю семью молодого господина, подмяв под себя семейные владения дома Шитай”, – тем самым кинув тень на репутацию старикана, мне нужно хоть сколечки маленькое подтверждение этих слов, чтобы в ответ не прозвучало: “Это был не он”. Причём получиться бросить такую тень, которую не проигнорируешь, как раньше, и не отмахнёшься накатанным: “Хоккори-доно нам помог”.

Понятное дело я рассматриваю вариант явки к министрам и сёгуну без соответствующих бумажек, но хотя бы попытаться их найти стоит.

Пол заметно поскрипывал, иногда даже проваливался.

Архив стоит заброшенным аккурат с момента переноса основной массы бумаг в новую столицу – Эдо. А здесь, по “счастливой” случайности, завёлся проклятый дух, не подпускающий зевак ни на шаг. Смельчаки могут отделаться, как минимум, лёгким испугом; как максимум – разрывом сердца или чего хуже. Тут даже я оценить масштаб угрозы обычным людям не могу – больно странное проклятие. Вроде бы просто куча гниющих досок, пропитанных тёмными силами, а вроде и есть тут что-то недоброе, прямо лезвием над горлом нависающее.

И ладно. Разберёмся.

На фоне ритмичного скрипа досок послышался скрежет – словно кто-то валит цветущее дерево, а то лишь гнётся в разные стороны и неприятно скрипит.

Подойдя ближе, понял – это смех.

Я не один.

За углом картина: безрукая старуха, похожая на скелет, с иногда свисающими, гнойными остатками кожи, сидела обнявшись с бумажным фонариком. Только взглянул на неё – остальные свечи в павильоне потухли, оставив маленький островок света. Руки у “библиотекарши” формально были – если два деревянных обрубка-протеза можно так назвать. Они изображали собой мужскую и женскую фигуры, а “кукловод” – кряхтящая старуха, весело вертела ими вокруг бамбукового штыка.

Сцена началась с момента моего прихода, что подтверждалось сухим дёрганием её губ: “Дождалась”, – или я уже брежу и замечаю того, чего нет – вполне возможно. Вдоволь покрутив парочкой, она уставилась на каплю росы, выступившей на бамбуке – та плавно стекла и полетела вниз.

Миг.

“Кап”.

Вихрь из образов, мыслей, воспоминаний.

Тихо. Вокруг белая тишина.

Ручейком начинают стекаться краски.

Ноги украсил каменный холод, бель вокруг мягко обняла, и стала показывать:

“Рождение”.

Земля и небо – на самом деле, громадный рот, – и два ряда глыб вокруг скалы, по которой стекает ручьями вода: вылажу из глотки гиганта.

Смотрим, что сейчас.

Пред глазами возникла земля. Пасть парила высоко в небе, пуская струи тумана оземь.

В голове закружилось.

...

Нет.

...

Дыхание участилось.

...

Стой.

...

Хватаюсь за глыбы.

...

Не падай.

...

Руки не слушаются.

...

Соберись.

...

Нет!

...

По спине пот.

...

Стой!

...

В ушах гул.

...

Не падай!

...

Соскальзываю.

...

Соберись!

...

...

...

Земля...

* * *

“Стонет мандолина,

Бьётся эхом в стенки.

Скорлупа.”

– “Рёко” – женское имя, Саюри.

– Ну... Пусть будет!

– Ты неисправима.

...

Боль.

Страх.

Больно и страшно.

Кому?..

Трясёт.

“Закончись! Закончись! Закончись!”, –

Ногти впиваются в землю, конечности выворачивает, а в груди... В груди дыра. И рука, держащая сердце. Моё сердце. Кусок склизкого мяса пульсирует, обливается кровью...

Кто сзади?

Чья рука торчит из груди?

– Идиот-Тэцуно.

– К-кто? – слова вместе с кровью, – Тварь!

– Поздно.

Вынув руку, фигура отдалилась.

Упал на колени.

– Фух, фу-у-ух, фух...

Лбом о камень.

Не спать.

Не спать!

НЕ СПАТЬ.

Откашляться. Встать. Не уснуть. Не умереть. Не могу умереть. Не должен.

Опёрся на катану – встал.

Капли крови, текущие вдаль, нужно за ними. Он там. Кем бы эта дрянь не была, она вёрнет мне сердце. И лишиться своего.

“Архив”.

Кто? Кто виноват в этом? Кто прижимает голову к подушке? Кто заставляет меня цепляться за жизнь?... Где я вообще!?

Вижу лишь рыхлую землю, отдающую серым цветом. Небо пасмурное. Деревья крюкастые. Из звуков... Свист ветра и... По ушах ударил детский плач. Протяжный вой день некормленного младенца, средь визгов которого слышалось то же имя: “Тэцуно”.

Кто это?

Может это он виновен?

Он ответит.

Рана в груди всё никак не затягивается. Место мертво, мне неоткуда тянуть силы. Паршиво.

...

...

...

Ребёнок... Ребёнок?... Ребёнок!

Оттолкнувшись от катаны бросился на лежащий свёрток.

Моё спасение!

Он орал что есть мочи, а я заглянул внутрь... Выкидыш. Искорюченный, с рыбьими глазами, мертвецки синей кожей, и обрубленными конечностями. Тоже мёртв.

– Ма.. ма!... Тэ.. ц.. у.. но!... – оно продолжало всхлипывать и трястись от плача, – Ко.. д.. ку!...

!?...

Послышалось?...

– Повтори! – начал его трясти, – Повтори, что сказал!

– Кодоку.

* * *

Тепло. Рядом с ней тепло. Лучезарная улыбка согревает даже задубевшие пальцы, лишь отойдёт – тело бросает в холод, становится как-то не по себе, словно от души кусок оторвали... Хочется крикнуть: “Останься со мной!”, – в мыслях проскочит жалобное: “Пожалуйста”, – а на деле ты сухо смотришь в след уходящей фигуре.

Кто же она?

Уютный запах сухого сена; звонкий хруст и закатные лучи... Саюри. Вижу, ты сидишь за ткацким станком, легко перебирая пальцами шёлк – следом бросаешь украдкий взгляд: “Неужели проснулся?”, – и смущённо отводишь его обратно...

Что-то не так...

Вспышки: “Архив! Старуха! Мрак! Ребёнок!”...

Вскочил словно после кошмарного сна – тело в холодном поту. Дыхание сбитое, лёгкие – печь; горло дерёт. Кое как собираю глазами картину вокруг. Лежу в болоте. Развалины сеновала. Дыры в груди нет. Услышав ритмичный бой под ладонью, устало, но облегчённо, выдохнул. Нужно успокоиться, уложить всё в голове и придумать как выбраться отсюда.

...

Думается тяжело...

Как там писалось: “Семь вдохов – семь выдохов”?...

Концентрация. Взгляд – в точку, дыхание – в ритм, осанка – прямо. Сознание – чисто.

Точно.

Проклятие.

Именно оно насылает морок, пока жертва не сойдёт с ума, не умрёт, или не выполнит условие.

Каждый раз я в новом месте и меня настигает очередное бессмысленное – действительно ли? – виденье.

Что делать? Непонятно. Где источник скверны я не представляю и примерно... Остаётся выполнить условие проклятия.

Что до его авторов – много ли я знаю существ, способных так просто управляться с демонами и скверной?

Да – Хоккори, старый навозник.

Видения, судя по всему, черпают вдохновение в моей памяти, как только – отсюда и взялся, например, Кодоку...

Саюри.

Уж о ней Хоккори знать не мог, что не мешает проклятию колоть...

И с чего бы сейчас у меня минута покоя?

Поднялся, отряхнулся от пыли и осмотрелся – не только сеновал лежит в руинах, но и вся деревня. Та самая деревня. Место, где жила Саюри. Место, рядом с которым я очнулся. Звуков никаких, словно их стёрли вместе со всем, что здесь цвело и пахло сотни лет назад – лишь чавканье луж под ногами даёт понять, что я не оглох. И на том спасибо.

Остальная картина от прошлого видения не изменилась – томный пейзаж окрашиваться не планирует.

Думай.

Тебя заперли в своей же голове, в смрадной похлёбке из воспоминаний и кошмаров. Только ты один должен знать, где здесь выход.

Меня никто не обезоруживал – катана за поясом, и всё это время я нервно тереблю эфес, покусывая изнутри щёки.

– И о чём ты молчишь? – шёпот.

...

Этот голос...

Это он вырвал мне сердце.

Оборачиваюсь по сторонам – никого.

– Давай же, скажи, Тэцуно.

– Да какой, к чёрту, Тэцуно? – сверкнул меч.

– ... – ухмылка.

– Я устал. На тебе и оторвусь.

– Правда?

Нависает тень – поднимаю голову.

...

Глаз.

...

Вместо неба.

...

Глаз.

...

Как у дикого вепря.

...

Глаз.

...

– Пустослов-Тэцуно.

– Не думаю.

Красное небо пошло огромной, красивой – в форме молнии, трещиной. Из неё стало литься ничто, без цвета и формы, со временем – непонятно как его тут считать, – в нём стали угадываться образы: воспоминания, ощущения, предпочтения и боли.

От трещины удивлённого глаза стали, как-то по детски даже, наивно расходиться новые и новые, образуя узор, в спадающих с которого лучах, к слову, стал узнаваться какой-то иной, важнее прочих образ...

С небес ещё слышались неловкие укоры, оскорбления и уколы, но мир, упоённый своим концом, перестал обращать на это внимание, и вскоре, мирно слился в бесформенный океан образов.

Тепло.

Хорошо.

Яркое на небосводе, вода – вода? – красиво играет светом звезды.

Воздух? Вода стала кружиться, расходиться, и выталкивать... – Меня? – поднимать на поверхность. На секунду замешкался, и вот, вода выстроилась ступенями, по которым я и поднялся.

Бесконечная, белая, яркая водная гладь, и...

Силуэт напротив меня.

Его силуэт.

Древний демон смотрит на древнего бога.

Улыбка.

Две.