Путешествие в Шахристан

Схолия седьмая. О шахрайской истории

Пребывание в шахрабадской библиотеке подарило мне бесценную возможность подробнее изучить шахрайскую историю и почерпнуть новые сведения о ней, чем я и хочу поделиться, повествуя обо всём так коротко, как это только возможно без нарушения связности повествования.

В древности общие предки шахрайцев, сабрумаев и асхатов, как о том повествуют шахрайские летописи, обитали несколько южнее нынешней территории сабрумайских княжеств. Их самоназвание - 'симпапушные усипусики' - мало что скажет историку, а в летописях соседних народов их имени не сохранилось. Однако обычаи, образ жизни и занятия сего народа показались мне весьма схожими с теми, которые были свойственны в древности общим предкам лукоморцев, лесогорцев и хорохорцев, обитавшим по соседству. Древнейшая летописная эпоха, именуемая шахраями эпохой Единого народа, продолжалась более двух веков и была трагически прервана нашествием степняков, в чертах которых угадываются предшественники или даже предки нынешних караканцев.

Нашествие, в основном, затронуло южные территории молодого государства. Жители областей, менее пострадавших от кочевников, переселились несколько на север, так что северные окраины разоренной страны сделались ядром их нового государства. Этот народ, именовавший себя 'сюсипусичными мусипусиками', стал предком нации, ныне известной как сабрумаи. Жители же совершенно разоренных степняками южных провинций сочли за лучшее отправиться на северо-восток в поисках безопасного места для строительства новых городов. Они называли себя 'мусипусичные сюсипусики' им суждено было войти в историю под именем асхатов. Так началась эпоха Разделенного народа.

В эту эпоху асхаты отнюдь не являли собой жалкое зрелище угнетенной звероподобной толпы. Можно с уверенностью говорить, что они были народом строителей и первопроходцев, которые исследовали отдаленные и до того практически не обитаемые уголки Белого Света, выбирая из них для своей жизни лучшие и с усердием обосновывая в оных новые города свои. Более трех веков понадобилось асхатам для обустройства на избранных ими землях, однако по истечении оных Асхатское царство являло собой обширную и обустроенную державу на севере Белого Света, асхаты же славились своим несгибаемым упорством, выносливостью и трудолюбием, более же всего - смекалкой и взаимовыручкой. Все сии национальные свойства позволяли им добиваться даже в стесненных условиях результатов превосходнейших.

С начала эпохи Разделенного народа асхаты, как повествуют шахрайские летописи, деятельно участвовали в управлении государством и принуждали своих князей утолять нужды подданных. От того бывали по временам в Астатском государстве волнения, а в среде асхатской аристократии - распри и междоусобия, из которых победителем, как водится, вышел хитрейший и беспринципнейший князь по имени Супостат Великий, приведший всех прочих к покорности и открывший тем самым в шахрайской истории эпоху Империи.

Назвавшись царями и сделав столицей свой город - великий в те годы Узур-Патор - правители этой династии жестко пресекли своеволие аристократов и обывателей, так что даже символами власти своей вместо скипетра и державы сделали железный кнут и пряник. Впрочем, даже самовластные асхатские цари опасались явно перечить подданным и открыто посягать на их интересы. Подданные, хотя по временам и устраивали восстания в ответ на непопулярные решения правительства, но отчасти же и мирились с самовластием царей, поскольку в эти самые годы Асхатское царство стало крупнейшей державой Белого Света, во что ныне невозможно поверить, ибо позже эта самая обширность стала причиной падения асхатского народа. Но в эпоху Империи слава асхатов, как повествуют ныне лишь шахрайские хроники, гремела от Забугорья до разделенной междоусобием Вамаяси. Степняки и прочие дикие народы платили асхатам дань и признавали их верховную власть, даже и некоторые из провинций, исстари принадлежавших вамаясьцам, в те годы отошли к Асхатскому царству, так что новая граница между асхатами и вамаясьцами теперь пролегала по острову Дружбы, за который соседи по временам вели кровопролитные бои. Идя встречь солнцу, асхаты заселили полуостров Чахотки и даже дошли до берега Моржовой Кости, которую и добывали в изобилии.

От династии Супостатов царская власть перешла к династии Прохиндеев. Упоённый обширностью и незыблемостью своей державы, Прохиндей IX Строитель, заложив позорную традицию последующих вождей асхатских, покрыл страну своими дворцами, загородными резиденциями и иными совершенно излишними сооружениями, тем совершенно опустошив казну государства. Для поправки пошатнувшейся системы государственных финансов его сын, Прохиндей Х Бессребренник, провёл денежную реформу, в результате которой во всей стране серебряные деньги заменили на медные. Эти медные, впрочем, обесценивались с такой скоростью, что асхаты по своему почину ввели в обиход доныне бытующие у них товарно-денежные единицы: шкалик, чекушку и стопку. Тогда-то, говорят, и стал у асхатов знаком совершения сделки магарыч, сделавшийся позже притчей у всех народов, и без него ни одна сделка не считалась действительной.

В эту ли эпоху или в позднейшую, но стали приходить в упадок асхатские законы, основой которых становился принцип 'основное право гуся - право быть поданным на стол'. Трудовой кодекс асхатов Кабала сделался известным всему Белому Свету, причём отнюдь не за совершенство своих норм. Впрочем, даже эти противные справедливости установления мало кто соблюдал, ибо чем дальше, тем более сами асхатские властители выказывали небрежение к закону.

От того не удивительно, что, не терпя безалаберности Прохиндеев, асхаты восстали против их власти, явив тем самым последний пример асхатского свободолюбия, ибо под властью последующих правителей народ сей окончательно утратил представление о свободе, а потом и о человеческом достоинстве. Так завершилась эпоха Империи и была открыта эпоха Великого исхода.

Великим исходом это время названо потому, что в течение более чем столетия асхатские семьи группами и по отдельности покидали гибнущее Асхатское государство. Некоторые асхаты стали уезжать ещё раньше, при последних Прохиндеях, но именно в годы Великого исхода бегство стало столь массовым, что ни одному из асхатских правителей не удалось остановить его, хотя иные и принимались за это со тщанием и жестокостью. В то время даже позаимствованный у варваров обряд похищения невесты женихи нередко использовали как предлог для бегства со всей семьей и близкими друзьями за границу.

Вообще эта эпоха асхатской истории отличалась редкостной жестокостью, неслыханной даже для отнюдь не мирных предшествующих лет. Открылась она двадцатилетним междоусобием, в ходе которого войска Прохиндея X и его сына Прохиндея XI, последнего государя асхатского, сражались с восставшим народом. Своим вождём восставшие избрали богатыря Бабая, который хотя и не умел писать, но показал себя отважным воином и достойным отцом многочисленного семейства. Под его-то началом повстанцы выиграли Бабаево побоище, ознаменовавшее их победу в междоусобной войне. И хотя победу эту асхаты до сих пор празднуют как главное торжество своей страны, но павших в Бабаевом побоище было столько, что в окрестных народах им до сих пор пугают детей.

Нужно ли говорить, что после двух таковых десятилетий страна была совершенно разорена. На чайных так часто вывешивали табличку 'чая нет', что со временем у асахтов их стали называть 'чайхана', а главным украшением асхатского стола стала еда. Многие области отделились от асхатов, другие же, совершенно обезлюдевшие за годы боёв, стали заселяться варварами, которые на словах всё ещё подчинялись асхатам, но на деле вели себя с ними скорее как победители с подвластными. Итак, дикари стали жить в Асхатском государстве на правах граждан, а граждане охотно смешивались с дикарями и не менее охотно перенимали худшие из дикарских обычаев.

Бабай не сумел сделать хоть что-то для восстановления страны, хотя и клялся в том страшною клятвою с присовокуплением древней асхатской магии. Однако он умер вскоре после вступления в права верховного правителя асхатов, и власть принял сын его Бабайка, который поклялся той же клятвою и, ни в мале не исполнив её, был превращен возмездием оной магии в кровожадного монстра. То же случалось и со всеми последующими асхатскими правителями, ни один из которых не преуспел в обустройстве своей распадающейся державы. Асхатам казалось, что новый вождь, правящий железной рукой, будет лучше предыдущего, а потому раз за разом они возводили на престол натуру всё более тираническую, которая под действием магии неисполненной клятвы неизменно превращалась в совершеннейшее чудовище.

От деспотического ли правления, от скудности ли быта или по какой-то другой причине, но в эти годы в асхатах низменные наклонности стали мало-помалу брать верх над благородными чертами. Ложь возобладала над прославленной асхатской верностью слову, на место трудолюбия пришла халтура ради быстрых денег, а асхатская семья, которая ранее порой служила примером, стала позорной притчей среди окрестных народов.

В эти-то годы предки шахраев стали во множестве переселяться в те провинции Вамаяси, которые некогда отошли к асхатам, но после вернулись к исконным своим владельцам. В течение более чем столетия они перемещались на территорию Вамаяси в качестве своего рода федератов, селясь вместе на пустынных землях и помогая друг другу обустраивая отдаленные от центра вамаяськие города и селения. При том будущие шахраи делали это не только в духе похвальной взаимопомощи и находчивости, но и со всяческим тщанием, не считая приютившие их вамаяськие провинции совершенно чуждой землей. Усердием в честных трудах на благо Вамаяси переселенцы заслужили сперва доверие, а затем и благоволение вамаясьских монархов, так что последние до сих пор считают шахраев дружественным народом.

Итак, часть переселенцев сохранила свою самобытность, культуру, память о великих предках и о роковой ошибке оных, часть же совершенно растворился в вамаяських племенах. Ведь кроме предков шахраев, переселявшихся в Вамаяси семьями и целыми кланами, из асхатских земель бежали и иные переселенцы. В отличие от будущих шахраев, они предпочитали селиться поодиночке, не общаться с бывшими соплеменниками и тем более не связывать себя с ними узами взаимопомощи, не учить детей обычаям предков и их истории. За несколько поколений эти переселенцы совершенно смешались с вамаясьцами и даже имени их не сохранилось.

Эпоха Возобновления была открыта для шахраев более двух столетий назад тем, что очередная затяжная война караканцев с улюмцами привела к совершенному запустению междуречья Рахата и Лукума, так что ни один из степных народов более не обитал в тех краях, и даже никакой власти над выжженными безлюдными селениями не было. Сие ужасное обстоятельство предки шахраев сочли благоприятным знаком и даром для своего народа, которому была преподнесена уникальная возможность обустроить собственное государство. Злоязыкие соседи поныне связывают место возникновения государства шахраев с возникновением на оном некогда легендарного Рынка - своеобразной буферной или нейтральной зоны, где кочевые народы сбывали и обменивали награбленное в походах добро. Будто бы кровопролитная борьба за место на оном Рынке между различными племенами степняков, не способными отличить своё награбленное от чужого, и привела к полному опустошению междуречья Рахата и Лукума. Однако суеверные шахраи и эти слухи объявили благоприятным для себя предзнаменованием, свидетельствующим о том, что шахрайская земля, которую её жители искренне считают центром Белого Света, издревле была предназначена для торговли и прибылей.

Кроме того, в географии междуречья они видели исполнение древнего асхатского пророчества о том, что лучшим из асхатов предстоит 'трудами и справедливостью обрести своё счастье в землях, напоенных сладостью'. Для исполнения этого-то пророчества шахраи стали переселяться в междуречье, дабы устроить в нём ирригацию и напоить свои пашни водами Рахата и Лукума. Большая часть шахраев переселилась в междуречье, меньшая же осталась в Вамаяси, помогая своим обустраивавшимся на новом соплеменникам всем необходимым и представляя их интересы перед лицом вамаясьского властителя лучше всякого посольства. Так и возникло Шахрайское государство, монарх которого позже получил от Сулейманского калифа титул эмира - то ли в знак признания суверенной шахрайской государственности, то ли в знак установления протектората над оной.

Шахраи быстро заселили всё междуречье, но нельзя сказать, что степняки спокойно отнеслись к возникновению новой державы на их южных границах. На десятом году шахрайской независимости караканцы форсировали Рахат и устремились вглубь шахрайских земель в надежде на скорую и лёгкую добычу. Однако набег был остановлен в кровопролитной битве в Домашней Степи, которую шахрайцы вспоминают со слезами, а степняки - с ужасом. Множество шахрайских воинов пало в тот день, но из караканцев домой не вернулся ни один, ибо остатки их войска были пленены шахраями и обращены в рабство. Множество караканских рабов до конца своих дней трудилось на пашнях и стройках молодого государства, ибо рабство в Шахристане было упразднено лишь много позже указом Шахрезада IV.

Этими несчастными были построены стены первых крепостей, линию которых шахраи организовали вдоль всей протяженности своих границ: об эти-то крепости, к слову сказать, и разбивались все последующие степные вторжения. Взятыми в плены степняками были прорыты и первые шахрайские каналы, позже густой сетью покрывшие Шахристан и сделавшие бывшие неудобья плодороднейшими землями. По мере умножения шахрайского народа строились всё новые укреплённые города, причём уже не только по границам, но и во внутренних землях Шахристана. Однако, постоянно опасаясь вторжений, шахраи каждый город свой окружали стенами и старались селиться под их защитой. Таким образом, каждый из городов становился особой общностью, объединенной идеей общей обороны и взаимопомощи; с течением же мирных лет в каждом из городов основой для объединения становилось то или иное ремесло, в котором горожане из поколения в поколенье старались добиться совершенства. Для всего Шахрайского государства таким ремеслом стала торговля, ибо местные купцы сочли расположение своего государства между прочими народами благоприятным. Для торговли было выгодно, чтобы Шахристан стал перекрестком дорог, соединяющих север с югом, а запад с востоком, которые дороги и стали строиться в изобилии на деньги местного купечества. Вообще шахраи, даже не будучи знакомы с творчеством прославленного афоризмами молчальника Забугорья, обнаружили в себе истинное чутьё к тому, что на самом деле выгодно, а что - не выгодно.

Учитывая всё это, неудивительно, что вскоре после смерти основателя шахрайской государственности Шахрезада Возобновителя его подданные стали тяготиться неограниченной шахской властью, ибо чем более шахраи богатели, тем более радели об ограждении богатства своего от чужих посягательств, даже если это посягательства со стороны собственных шахов. А потому уже Шахрезад II должен был дозволить гильдейское самоуправление и созвать Совет Мудрых. Его внук Шахрезад IV под нажимом купечества ввел независимое и гласное судопроизводство, а после уговоров аристократии учредил Совет Сильных. Наконец, после смерти властного Шахрезада VI Я Так Сказал горожане в день присяги стали требовать от нового шаха учреждения народного представительства и выборного правителя. Когда, подстрекаемые купечеством, к требованиям присоединились крестьяне и армия, Шахрезаду VII Преобразователю пришлось принять их требования и объявить об упразднении политической цензуры, о даровании городам самоуправления, о созыве первого Совета Простолюдинов и об учреждении должности эмира, для чего он уступил собственный титул выборным от народа. После этого присяга не только счастливо состоялась, но и стала торжественнейшей за всю историю Шахристана.

В годы, которые стали для шахраев эпохой Возобновления, асхаты, почти совершенно растратив наследие предков и даже забыв их имена, стали убеждать весь Белый Свет в существовании особой, только асхатам доступной духовности. Залогом и сущностью оной асхаты полагали рабское поклонение любой власти, даже самой отвратительной. При этом чем больше они говорили об этой мнимой 'духовности', тем более поражали они соседние народы своей вполне реальной жестокостью - причём жестокость свою они проявляли не по отношению к другим народам, что для Белого Света не редкость, а по отношению друг ко другу, усердствуя в том, чтобы обмануть соотечественника и поживиться его имуществом, не гнушаясь для этого никаким насилием. Говорят, что даже недоброй памяти царь Костей, не найдя сперва среди своих подданных подобных мерзавцев, некоторое время именно асхатских наёмников назначал командирами ужасной гвардии своей. От асхатов-то якобы и пошёл укоренившейся в этой гвардии обычай именовать командиров не человеческими именами, а разбойничьими кличками, ибо сами асхаты в эти годы стали использовать оные клички вместо имён, да и в обиходе своём предпочитали разбойничий жаргон, так что вскоре совершенно забыли отечественное наречье своё. Разбойничьи правила заняли у асхатов место закона, а разбойничья трусоватая доблесть - место подлинной доблести. Не удивительно потому, что асхаты год от года становились народом всё более малочисленным, ибо частью истребили друг друга, частью вымерли от скудности, частью смешались с варварами, а к тому же и в Великом переселении потеряли немалое число способнейших соотечественников своих. Поныне земли Асхатского государства год от года сокращаются, да и государством оно называется скорее по традиции, ибо территории эти не связаны между собою ни дорогами, ни законам, ни торговлей, ни каким бы то ни было иным действенным образом.

Для шахраев же новейшая история эпохи Возобновления открывается вступлением в Песчаный блок. Это решение было принято шахрайским Государственным советом вскоре после нападения на Шахристан Уч-Арамского калифа, который возжелал быстрой и лёгкой победой упрочить свои претензии на равенство с калифом Сулеймании. Шахраи же, за считанные недели удесятерив численность немногочисленной в мирные годы армии своей, не только уничтожили уч-арамское войско в Гиблом болоте, но и разрушили самый Уч-Арама и установили сюзеренитет над несчастным калифатом. Впрочем, сами шахраи избегали именовать уч-арамцев вассалами, а называли их союзниками и год от года всё более проникались осознанием выгод от управления окрестными народами. Шахраи дозволили Уч-Араму вступить в союз с караканцами и улюмцами, ибо Шахристан имел влияние на оба степных народа через собственное могущественное купечество. Убедившись на опыте уч-арамцев, что союз этот необременителен для хитрого народа и, более того, вполне управляем, шахраи и сами вступили в Песчаный блок, тем самым возглавив его. Ведь шахраи, много превосходя новых союзников уровнем развития, имели потребность в военной силе оных для защиты своего благосостояния; равно и дикие союзники шахраев, получая токмо из эмирата многое потребное к жизни своей, жаждали беспошлинной торговли с ним и готовы были обеспечивать безопасность путей, по которым к ним поступают превосходные шахрайские товары. Кроме того, вступлением в Песчаный блок эмиратцы избавили себя от докучливых попыток степняков устроить очередной набег, ведь ни караканцы, ни улюмцы отнюдь не вразумлялись неудачами предыдущих набегов.

Атака шахрайской тяжелой кавалерии. Реконструкция, сделанная на основании впечатления от виденных со стен Сарыни учений.

От этого торговля шахрайская получила ещё большие выгоды, а ремесленники и крестьяне - новые рынки сбыта для производимой ими продукции. Степняки, не склонные к ремеслам и хлебопашеству, и вправду нуждаются в большей части этих товаров, а потому нельзя сказать, что подчинение шахраям делает союзные с ними народы совершенно несчастными. Менее всего несчастными можно назвать сабрумаев, к которым с недавних пор шахраи относятся с трогательным, хотя и несколько надменным покровительством, которое мог бы оказывать успешный брат непутёвому. Не чуждаются шахраи и сабрумайской учености, в целом из всех народов Белого Света именно к сабрумайцам испытывая наибольшее расположение; некоторые утверждают, что именно настоятельное требование Шахрайского эмирата удерживает караканцев от опустошительных набегов на разделенные ныне междоусобием сабрумайские земли. Это кажется правдоподобным, особенно сейчас, когда с гибелью царя Костея шахраи были избавлены от конкуренции в деле влияния на степняков и власть свою над оными сделали безграничной. Не довольствуясь этим, шахраи стремятся к власти и над бхайпурскми княжествами, из которых в изобилии получают сырьё для собственного производства, для чего к сегодняшнему дню распространили своё влияние до самих бахйпурских Золотых гор.

До Ширин-Алтына мы ехали с графом вдвоём. 'Боярин с шахраем догонят нас в городе' - коротко пояснил он и после этого всю дорогу молчал, лишь по временам пускал своего коня в галоп вперед по дороге, а то и по полям, но потом возвращался обратно. Это было очень любезно с его стороны, ведь ни я, ни предназначенный для моего передвижения пони галопировать были не способны.

Добравшись до окраин главного шахрайского города, мы немедленно заселились в той гостинице, о которой граф условился с Нибельмесом. Ни шахрая, ни боярина там, конечно, ещё не было, а потому после краткого отдыха граф сразу направился в чайхану, расположившуюся прямо напротив входа в гостиницу, и велел мне следовать за ним.

В чайхане, представлявшей собой относительно небольшую залу в сулейманском стиле с расставленными вокруг невысокого помоста столиками, Пётр Семёнович не глядя занял первое попавшееся место и в довольно резких выражениях велел подоспевшему по его знаку половому подать лёгкий ужин с большим количеством вина. Приказание Его светлости было незамедлительно выполнено, причём для вина, к немалому моему смущению, подали два кубка, и граф, не притронувшись к еде, быстро наполнил их чем-то креплёным и вамаясьским. Незаметно для моего сотрапезника я постарался приложить усилия к тому, чтобы превратить сию восточную сливянку если не в милый моему сердцу чай, то хотя бы в сносный моему организму компот - и вовремя, ибо граф, опорожнив свой кубок, немедленно снова наполнил наши сосуды вином.

Против моего ожидания, Рассобачинский по мере уничтожения вина не веселел, а всё более мрачнел, напиваясь методично и молча. Наконец, после очередного кубка, плотину его невозмутимости прорвало, и он сперва скупо, а потом всё более словоохотливо и витиевато стал описывать мне причину своих терзаний.

Причина сия, к моему немалому изумлению, обнаружилась в прекрасном и роковом лице недавней нашей знакомой, эмира Шахристана. Она отнюдь не уклонялась от встреч с графом и не только не пресекала, но и всячески поощряла его внимание. Оказывается, за время моих скромных изысканий в библиотеке лукоморско-шахрайские отношения усилиями сих двоих продвинулись далеко вперёд и могли бы даже стать примером гармонии, если бы при каждой из частых встреч граф не пытался говорить всё более о поэзии и романтике, а Пахлава-апа - о торговле и договорах.

- А я ей цветы дарил. Стихи вот, в пень их заверни, писать сдуру стал... - не прекращал сокрушаться граф. - Хотя какие это стихи? Так, баловство одно, перевод бумаги.

К моему деликатному предложению оценить качество стихов граф отнёсся на удивление равнодушно: несколько мгновений подумал, пожал плечами и протянул мне запечатанный конверт. В ответ на мой вопросительный взгляд он сам молча сломал печать и жестом дозволил мне прочитать то, что под печатью скрывалось.

Ах, как жаль, что любезное разрешение Его сиятельства поведать без утайки историю нашего путешествия не распространялось на разглашение этих виршей. Поистине, они могли бы украсить любой поэтический сборник! Конечно, над рифмами и строем предложений имело смысл несколько поработать, но эти недочёты с лихвой компенсировались экспрессией и яркостью образов, наипаче же той страстью, которая была вложена не только в слова, но и в самый дух стихов - и страсти этой невозможно было не почувствовать даже самому грубому сердцу! Не думаю, что даже сиятельный повелитель Сулеймании в приливе вдохновения смог бы подобрать для какой бы то ни было из своих наложниц такие слова, которые нашёл граф для своей возлюбленной.

Обо всём этом я не преминул сказать и Петру Семёновичу, присовокупив по случаю, что отнюдь не ожидал обнаружить в графе таких талантов - но тот лишь вяло махнул рукой, а после закончил своё невесёлое повествование как бы мимолётным замечанием о том, что в конце концов выяснилось то, чего невозможно было утаить: Пахлава-апа не только была замужем, но и испытывала к своему молодому супругу самые тёплые и искренние чувства!

Я не рискнул спросить, каким образом Пётр Семёнович узнал об этом обстоятельстве, но именно это известие, без сомнения, ускорило его отъезд из Шахрабада и склонность к потреблению весьма посредственных хмельных напитков в Ширин-Алтыне.

Пока граф, так и не притронувшись к еде, требовал всё новых и новых порций сливянки, с чайханой произошли некоторые изменения: светильники на стенах были потушены, те же, что стояли без огня вокруг помоста, наоборот, были зажжены, на помост, оказавшийся сценой, взошли несколько музыкантов со струнными инструментами в руках, и мы стали свидетелями замечательной шахрайской застольной традиции - вечера песни. Вслед за музыкантами на сцену поднялась миниатюрная певица в эффектной мини-парандже, бывшей не столько продолжением окружавшего нас сулейманского антуража, сколько пародией на него. Впрочем, одеяние солистки, представленной хозяином чайханы как Ля Ляфа, нельзя было назвать ни вызывающим, ни фривольным: оно удивительно гармонично подходило её ладной и весьма женственной фигурке, лишь усиливая то обаяние, которое излучал её живой и умный взгляд.

Ля Ляфа-апа

Впрочем, испытывая тягостное впечатление от рассказанной графом истории, я не склонен был рассматривать певицу в тот вечер, а составил своё мнение о ней позже, её выступление в чайхане оказалось для всех нас встречей первой, но не последней. И выступление это, надо сказать, вызвало живой интерес у разномастной публики, собравшейся на вечер. Ля Ляфа не забывала каждого из слушателей одаривать улыбкой, особенно очаровательной от видимой скромности, однако к концу вечера даже я стал замечать, что видный наш граф получал от певицы едва ли не столько же внимания, сколько все остальные вместе взятые. Пётр Семёнович заметил это явно куда раньше меня, и не отрывал взгляд от шахрайской солистки, судя по слышанному мной из разговоров за соседними столиками, шантоньского, которая, в свою очередь, уже которую песню исполняла словно для него одного.

Когда после выступления предприимчивый хозяин стал обходить гостей, предлагая букеты (за три цены, как я не преминул заметить про себя) для желающих сделать комплимент певице, то граф, не торгуясь, скупил все цветы и велел довольному хозяину нести их за кулисы, куда, предварительно уничтожив остатки вина на нашем столе, Пётр Семёнович направился и сам. Вернулся он всего через несколько минут, но я сперва не узнал в нём ни давешнего депрессивного посла, ни предприимчивого лукоморского аристократа народных кровей - ибо был граф весел и словоохотлив, а во взгляде его мечтательность вытеснила все иные осмысленные эмоции. Признаюсь, я не решился напоминать ему о его же рассказе часовой давности, ибо на ещё один вечер превращения сливянки в компот ни моих магических сил, ни вместительности моего организма могло бы не хватить...