Противостояние I

Глава 22. Разговор со Старой площадью

08-30 МСК (13-30 Иркутского)

Правильно говорят: всё, что ни делается, делается к лучшему. Если бы Лидочку отпустили, и она пошла за Сашей, то непременно встретилась бы возле саниного дома с Настей Микоян. Это одноклассница Веры Ненашевой. Они познакомились с ней на обкомовской даче, куда Вера пригласила своих школьных друзей, а также их двоих. Встречу Вера организовала по совету своей бабушки Аполинарии Михайловны. Они все там даже ночевали.

Так вот, Настя. Она пришла к дому на улице Герцена к четырём вечера, с полчаса гуляла вверх и вниз вдоль железной дороги, потому что ей никто не открыл. Там, на улице, её и встретил вернувшийся из института Саша. А уже через час случайный наблюдатель, заглянувший в одно из двух больших окон в зале этого дома, нашёл бы её удобно устроившейся на диване с бокалом какого-то красного вина в руках.

На стоящем рядом с диваном столе откупоренная бутылка зелёного стекла без этикетки, два бокала с красным вином, ваза с крупными яблоками и начатая плитка шоколада. Кроме того, на столе имеется телефонный аппарат шнур от которого убегает в прихожую. В комнате работает большой чёрно-белый телевизор, показывающий пустой кабинет генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева, на экран которого время от времени бросает взгляды хозяин дома.

***

А началось так. Саша отворил калитку, посторонился пропуская во двор, зашёл сам, выглянул на улицу, посмотрел направо и налево, за шиворот затащил выбежавшего на улицу рысёнка во двор, закрыл калитку и запер её на массивный железный засов. После этого повернулся к ней. Она уже сидела на корточках, рассматривая рысёнка. Тот жался к Сашиным ногам и тянул шею, принюхиваясь к ней.

— Смотри-ка, не боится тебя... — пробормотал Саша, сверху вниз глядя на них.

— А других боится?

— Взрослых. Детей не боится. Он тебя, похоже, за ребёнка принял. Какой у тебя рост?

— Не знаю точно... Осенью было метр сорок девять. А у тебя? Ты очень высокий.

— Почти сто семьдесят, — скромно потупился он. — Точнее, сто шестьдесят семь. Я смотрю, ты сегодня без очков? Не постоянно носишь?

— Постоянно носила, но у меня что-то с глазами случилось. Близорукость куда-то пропала. Не знаешь, как такое возможно? Я, собственно, из-за этого пришла.

Надо заметить, что зрение исправил ей Саша (прямо во сне исправил), но Насте он об этом ничего не сказал. Вообще никому не сказал, даже Марине Михайловне. Одним своим поступком на вечеринке у Веры Настя сильно удивила его, и он решил устроить этакое негласное соревнование — кто кого удивит сильнее.

— Пойдём в дом? Или ты спешишь?

— Да нет, не особенно. Пойдём.

Сегодня на ней красивая юбка «шотландка» ниже колен, модный батничек нежного, розового цвета и симпатичная тёмно-синяя кофточка со стоячим воротничком и на молнии. Всё новенькое, всё отлично сидит. Папа в феврале в командировке в Минске был. Оттуда всё это привёз. Тётя Бася — мамина средняя сестра — для неё всё это покупала, хотела посылкой отправить, а тут у папы командировка нарисовалась. Они с мужем в самом Минске живут. Папа у них останавливался.

Саша помог ей раздеться и предложил гостевые тапочки. Подбирал самого маленького размера, но всё равно получилось не очень. У неё тридцать четвёртый, а самые маленькие тапочки у них были тридцать шестого. Это всегда проблема, когда в гости идёшь. Хорошо, что у него нашлись лишние шерстяные носки. Их он ей вместо тапочек выдал.

Повёл её к себе в комнату. Сначала постояли у окна, поболтали. Сашка начал с того, что заставил её по очереди поднять верхнее и опустить нижние веки на обоих глазах. Сам прислонился спиной к подоконнику так, что они с ним почти одного роста стали, расставил ноги, велел ей встать между ними, лицом к свету из окна, взял её руками за виски и приблизил её лицо к своему так близко, что они чуть ли носами не касались. Это ему понадобилось, чтобы рассмотреть роговицы и заглянуть в глазное дно. Ей пришлось руками в подоконник упираться, чтобы не упасть на него.

Посмотрел он, посмотрел, отпустил виски, положил вместо этого руки ей на плечи и говорит:

— Ничего не вижу. По-моему, у тебя с глазами всё в полном порядке.

Красивый он всё же парень. Она сглотнула пересохшим горлом, а Саша чуть стиснул пальцами её плечи и улыбнулся:

— Чего-то хочешь?

Она плечиками пожала:

— С чего ты взял? Да, хочу! Пить хочется. Пошли попьём?

— Вина хочешь? — он всё ещё не отпустил её.

Стоит, глядит ей прямо в глаза, а у неё в груди от этого взгляда огонь жидкий плещется. Даже руки с подоконника убрала, прислонилась к нему, а руки ему на грудь переложила. Прямо как во время танца. И пить сильно хочется и не хочется отрываться от него. Так бы и стояла дальше.

Сашка ухмыльнулся:

— Не жарко тебе? Кофточка, юбка шерстяная, рейтузы. Может разденешься?

Она снова сглотнула всухую:

— Это не рейтузы, а колготы. Мне не жарко, спасибо...

— Ух ты, шерстяные колготки? Где достала?

— Папа из Минска привёз. У меня там тётка с дядей живут. А зачем тебе?

— Мне не нужно. Я о таких уже слышал. Хотел для Лидочки достать, но у местных барыг такие пока что не водятся.

— Ты знаком с барыгами?

— Ну да, а что здесь такого? У кого сейчас можно достать приличную одежду, чтобы не фабрики «Большевичка»? Только у фарцовщиков и у барыг. На тебе сегодня тоже ничего отечественного нет. Польша и Чехословакия.

— Ну да, правильно. Нравится?

— Угу, очень симпатично. Особенно если ты кофточку снимешь и в одной рубашке останешься. У нас тут тепло.

— Угу, сниму... Пусти! — Сашка усмехнулся и отпустил её.

Она отошла к кровати и расстегнула молнию кофты. Огляделась, куда бы её повесить. Не хотелось на кушетку бросать. Увидела стул, на котором высилась стопа книг, подошла, отодвинула его немного от стены и повесила кофточку на его спинку. Сашка подскочил, собрал все книги со стула и отнёс на письменный стол. Отошёл к двери, обернулся и сказал:

— Пойду вино открою. Приходи в зал, когда будешь готова.

***

Вышла в зал, остановилась в дверях. Саша уже всё приготовил. На столе две открытые бутылки. Одна пол-литровая, бесцветного стекла, с пёстрой этикеткой. Эта бутылка начатая. В ней янтарного цвета напиток. Как потом выяснилось — очень ароматный портвейн. Вторая бутылка какого-то тёмного стекла. Кажется, зелёного. В ней тёмно-красное Бордо десятилетней выдержки. Как Сашка сказал — коллекционное вино. Врёт, наверное, но вино и в самом деле хорошее. Ароматное и вкусное.

Сам Сашка возится возле телевизора. Переключает каналы туда сюда. Оглянулся на неё, облетел взглядом и снова к телевизору отвернулся. Сказал громко:

— Устраивайся, где тебе удобно. Я сейчас!

Нашёл какой-то канал, который какой-то кабинет показывал, и остановился на нём. В прихожую убежал. На экране людей не видно и всё неподвижно: стол, пять или шесть телефонов в правом углу стола теснятся, слева на самом краю стопка кожаных на вид папок. Верхняя с довольно большим гербом — кажется, Советского Союза — и какой-то надписью. Непонятно, что там написано, потому что папка лежит вверх ногами и видно её не сверху, а сбоку, под очень острым углом.

Сашка из прихожей вернулся с телефоном. Он у них на длинном шнуре. Бормочет: «Мне позвонить могут...», — и телефон на стол ставит. Потом взглянул на неё и спрашивает: «Выбрала уже, какое вино будешь?»

— А ты какое?

— Сухое, — и повторил. — Могут позвонить. Нужно, чтобы голова светлой оставалась.

— А кто позвонит?

— Брежнев или Андронов.

— Всё шутишь?

— Угу, шучу. Так какого тебе?

— Давай тоже сухого. Молдавское или грузинское?

— Нет, ни то, ни другое. Французское. Бордо десятилетней выдержки. Пей осторожно, оно хоть и сухое, но довольно крепкое...

— Где достал?

— Тёте Марине из Москвы друзья целый ящик прислали.

Она подошла к столу и наблюдала за тем, как он вино в бокалы наливает. Потом подал ей один, сам второй взял, и они чокнулись. Отпила глоточек. Действительно, не грузинское и не молдавское. Очень вкусное вино. Саша ещё один глоток отпил, а сам от неё взгляда не отводит. Хотел что-то сказать ей, но не успел, потому что на столе, совсем рядом с ними, длинно и тревожно зазвенел телефон! Междугородняя!

***

Сашка вскочил с дивана, трубку снял и важно так говорит:

— Да, Кузнецов! С кем разговариваю? — а сам на экран телевизора смотрит. Она тоже туда посмотрела и усмехнулась. Оказывается, там уже не так пусто, как вначале было. Знакомые всему миру брови! Леонид Ильич собственной персоной! Оказывается это его кабинет телевизионщики зачем-то показывают. Сидит он в большом кресле за столом, возле уха трубку белого телефона держит, и губы его беззвучно шевелятся. Она на Сашу взгляд перевела, а он, оказывается, на неё пристально смотрит. Немножко смутил он её этим взглядом. Отвернулась она к окну, а тут Саша начал говорить:

— Нет, позвать не могу, но передам, — потом помолчал и пожал плечами. — Не знаю... Она же женщина. Они просто так из дома не выходят. Им нужно сначала одеться в походящую случаю одежду, причесаться, может, маникюр сделать, макияж там какой-нибудь... — снова замолчал, слушает собеседника. Полное ощущение, что он действительно с Брежневым разговаривает, потому что когда у Брежнева губы шевелятся, Саша молчит. И наоборот. Тут Саша снова рот открывает, оглянулся на неё через плечо и говорит:

— Через полтора часа примерно мы сможем быть у вас...

— Нет, только вы и Юрий Владимирович! С другими она встречаться не станет...

Он помолчал ещё, потом насупился и сердито отвечает собеседнику:

— Ответственность за это лежит целиком на вашей стороне! Марина Михайловна предупреждала вас о последствиях нарушения договорённостей? Предупреждала! Что вас не устраивает? То, что мы вслед за вами перестали их соблюдать? Себя в этом вините! Наш договор именно вы начали нарушать! А с сегодняшнего дня ситуация ещё больше осложнилась, потому что нам стало известно о разговоре Смыслова в Генштабе. Ну, вы должны быть в курсе: о выделении нескольких офицеров — разведчиков для организации кровавой провокации в Загорске. Не в курсе?...

Он замолчал. Насупившись послушал своего собеседника, потом скривился, как от кислого, и сердито ответил:

— Да плевать мне на ваши тайны! Захочу, и завтра же здесь, в Иркутске, телевизионную передачу о Смыслове и о его делишках в 30-х и 40-х годах организую! С фотографиями, с магнитофонными записями и документами из архивов. В большинстве своём наши сограждане считают самыми кровавыми тиранами советской истории Ежова и Берию, а мои знакомые моментально докажут всем, что большая часть народа была репрессирована именно такими вот негодяями, как ваш Смыслов, или же с их доносов. Они-то и были самыми кровавыми и беспринципными тварями! Вы лучше не злите меня, мой вам совет, если не хотите массовые беспорядки в Сибири получить! Учтите, Марины Михайловны со мною рядом нет. Успокаивать меня и контролировать мои действия пока что некому! И ещё одно учтите: мы с Мариной Михайловной почувствовали исходящую от вас угрозу. А это очень опасно — угрожать нам. Смертельно опасно! Вы ещё дышите только потому, что нам ваша смерть пока что не нужна! Помните об этом и не забывайте. Как только найдём подходящую замену...

Замолчал, постоял с каменным лицом, послушал и выдохнул. Проворчал в трубку:

— Ладно, остановимся на этом. Марина Михайловна знает о моём отношении к вам ко всем, поэтому просила долго с вами не разговаривать. С нею будете договариваться...

Разговор на этом не завершился. Саша ещё довольно долго стоял, слушал своего собеседника и хмурился, потом вздохнул и спокойно ответил:

— Нет, без меня Марина Михайловна с вами встречаться не станет. Я уже говорил: мы вам больше не доверяем. У нас сложилось впечатление, что вы все там люди бесчестные. Не только ваш Смыслов... — помолчал недолго, отодвинув от уха трубку, из которой доносилось возбуждённое кваканье, потом поморщился и говорит. — Не орите! На меня это не действует! Если не хотите, чтобы я при встрече присутствовал, то я даю Марине Михайловне отбой. Пусть дальше загорает, купается и общается с приятными людьми. Ей это гораздо больше нравится, чем в резиновых сапогах по стройкам мотаться и ругаться с прорабами. Короче, выбирайте — или со мной, или никак...

— Успокойтесь и прекращайте орать. Я же говорю: на меня это не действует. Вы нам с нею никто! Если вы до сих пор ещё не поняли, что вокруг вас происходит, и с кем вам довелось столкнуться в нашем лице, то мне вас искренне жаль. Хочу напоследок предупредить... — он помолчал пару секунд, выслушал какой-то вопрос от своего собеседника и кивнул. — Да, именно об этом! Так вот: мы в курсе, что вчера поздно вечером у вас состоялась встреча с неким Сергеем Сергеевичем Ивановым. Именно из-за тех слов, которые были вами сказаны, вы и лишились остатков доверия с нашей стороны. Сразу скажу, что, скорее всего, вы лишились не только этого, но и столь мощного и удобного союзника, как этот Иванов и стоящая за ним организация. Я знаю, как он был настроен после разговора с вами, и о чём он будет говорить со своими товарищами. В конце концов, они служат не вам лично. Он убеждён, что ваша теперешняя позиция по отношению ко мне и к Марине Михайловне противоречит этим интересам и ведёт страну в хаос. Скорее всего, вы потеряли возможность как-то связаться с ними навсегда, потому что они перейдут в режим автономной работы. С чем вас и поздравляю!

Она взглянула на экран телевизора. Там Брежнев сидит, курит сигарету, хмурится, но сам трубку от уха не отводит. Оба они молчат — и Саша, и он. Она уже поняла, что Саша каким-то чудесным образом действительно с самим Брежневым разговаривал и даже на равных ругался с ним. Почему-то это её не очень и удивило.

Загадочный он парень! Вспомнить хотя бы тот его фокус с камнем, который он на даче у Веры показал. Не фокус это был, а что-то гораздо более серьёзное. Она в тот день вечером, когда домой от Саши вернулась, с родителями за ужином разговаривала, рассказала о нём и о его фокусах, и папа объяснил ей, как он это проделал. Сказал, что она просто не заметила, как он к камню чёрную шёлковую нить приклеил, которая другим своим концом на его одежде закреплена была. Этот, мол, фокус известный. Говорит, не напрасно он попросил убрать со стола свечи. Если бы они оставались на столе, вы бы все, говорит, эту нитку отчётливо увидели.

Звучит логично, но не было никакой нитки. Она тот камень с расстояния пятнадцати сантиметров рассматривала, но не это главное. Главное состояло в том, что камень этот в воздухе медленно вращался, и ось его вращения не совпадала с вертикалью, а вообще в сторону кресла была направлена. Она даже на обеденном столе с помощью вилок и ножей изобразила. Папа ей, конечно же, не поверил. Посмеялся только. Говорит — не может такого быть. Это вы, наверное, с вино немного переборщили. Он у них, конечно, очень умный — доктор технических наук и на авиационном главным конструктором работает, — но объяснениям его она в этот раз не поверила...

Саша нарушил молчание первым. Откашлялся тихонько и говорит в трубку:

— Мне всё ясно. Вы рассчитывали запугать Марину Михайловну в моё отсутствие. Она это тоже понимает и считает, что вы для серьёзного разговора уже не годитесь. Просила передать вам, что с завтрашнего дня мы приступаем к более активным действиям, и уже без оглядки на вас или на кого-нибудь другого из вашего окружения. Мы начинаем трясти систему! Она рекомендует вам взять отпуск и уехать куда-нибудь подальше, а ещё лучше быстренько передать власть кому-нибудь, кого не жалко.

После этого Саша просто положил трубку на рычаги. Ей стало интересно, как отреагировал Брежнев на последние слова Саши. Леонид Ильич некоторое время послушал гудки в опустевшей трубке, тоже положил её на рычаги, левой рукой дотянулся до селектора, нажал кнопку, коротко сказал что-то и выбрался из своего кресла.

Саша положил руку ей на плечо и тихонько сказал:

— Всё, Настя, одевайся. Мне кажется, ты многое поняла. Скоро у меня здесь будут гости и не все они будут гостями желанными. Тебе нужно отсюда уходить. Если на улице тебя кто-нибудь остановит, я вмешаюсь и помогу, но пока я не появился, помалкивай обо всём, что здесь увидела и услышала. Говори, что приходила проконсультироваться по поводу последних изменений с твоим зрением. Это в твоих интересах. И последнее: никогда и нигде не упоминай об этом разговоре. Это очень опасная информация! По-настоящему опасная! Может стоить тебе жизни!

Она кивнула.

— Угу, понятно. А с папой можно?

— Ни в коем случае! Этим ты и его подставишь. Хочешь, чтобы в один прекрасный день он бесследно исчез?

— А почему опасно?

— Долго объяснять. Просто поверь.

Саша вышел из зала, а когда вернулся, в руках его была её кофточка и колготы. Он коротко глянул на экран телевизора, звук которого по-прежнему был выключен, и в котором Брежнев разговаривал со стоящим у стены с блокнотом и ручкой в руках одетым в строгий костюм молодым человеком. Леонид Ильич при разговоре жестикулировал. Он расхаживал вдоль длинного приставного стола, отмахивая правой рукой, между указательным и средним пальцами которой была зажата дымящаяся сигарета.

Саша подошёл с телевизору и выключил его. Потом отошёл к окну, отодвинул штору и на окна соседнего дома уставился. Она быстро колготы натянула, юбку поправила и к нему подошла. Обняла его сзади, прижалась ухом к его спине и замерла. Так спокойно ей стало, что описать невозможно! И совсем ни капельки не страшно.

— Саш, а откуда ты Брежнева знаешь?

Саша плечами пожал и в свою очередь спросил:

— А ты откуда? Ты ведь тоже его знаешь...

Она рассмеялась.

— Нет, я не это имела в виду! Откуда он тебя знает?

Саша головой покачал и говорит:

— Это тайна, Настя! И тайна не моя! Не нужно тебе этого знать...