Пришелец и закон

*36*

Дэйл опустил своё массивное тело на стул в комнате Хаска.

— Ну как? — спросил он.

— Боже, — снова сказал Фрэнк. — Боже. Хаск, это правда?

Щупальца на голове Хаска складывались в фигуры, которых Дэйл никогда раньше не видел.

— Хаск, — снова спросил Фрэнк, — это правда? Селтар жива?

— Есть сложности, — медленно произнёс Хаск, — о которых ни один из вас не имеет представления. Дэйл, никому не рассказывайте о своих рассуждениях.

— Это процесс столетия, — сказал Дэйл. — Я не собираюсь его проиграть.

Щупальца Хаска мотнулись в знаке отрицания.

— Это процесс тысячелетия, — сказал он. — Это процесс всех времён — и он разыгрывается не в крошечном зале судьи Прингл. Я заклинаю вас, Дэйл, не делайте этого.

— Но почему, Хаск? Мне нужна причина.

Хаск какое-то время молчал, затем сказал:

— Фрэнк, вы ведь влиятельное лицо в вашем мире, не так ли?

— Точнее будет сказать, что я работаю на влиятельное лицо.

— Так или иначе, вы имеете доступ к экстраординарным ресурсам. Если бы я попросил вас отвести меня кое-куда, вы бы могли организовать эту поездку, не привлекая всеобщего внимания?

— Вы просите убежища? — спросил Фрэнк.

— Нет. Но если я должен ответить на вопрос Дэйла, то здесь это невозможно. Мы должны быть в другом месте.

— Где?

— На севере Канады.

— Почему?

— Организуйте поездку. Я съезжу туда с вами и Дэйлом, а потом, обещаю, я вернусь в Лос-Анджелес и отдам себя в руки правосудия.

На следующий день Дэйл послал в суд Митико Катаяму с просьбой объявить перерыв в заседаниях, потому что у Хаска якобы случилось обострение после перенесённого ранения. Фрэнк устроил так, чтобы Хаска вывезли из общежития в контейнере для грязного белья и переправили на авиабазу Марч в девяти милях к юго-востоку от Риверсайда. Оттуда самолёт американских ВВС отвёз Фрэнка, Дэйла и Хаска на авиабазу канадских ВВС в Колд-Лейк, Альберта. Там они пересели на канадский самолёт и отправились на нём вглубь Северо-Западных Территорий.

Фрэнк не особенно любил летать, особенно на небольших самолётах. Он поддерживал присутствие духа, думая о своей двенадцатилетней дочери, Марии, вспоминая её красивое большеглазое лицо. Так много всего произошло, и, похоже, так многому ещё суждено произойти. Всю свою жизнь он пытался сделать мир лучшим местом, но не для себя — для неё, для детей, для будущего. Как повлияет исход этого процесса на дальнейшие отношения человечества и тосоков? Какой мир он оставит Марии после того, как огласят вердикт? Он поёжился в тесной кабине самолёта, и вовсе не от холода.

Канадский пилот едва не пропустил корабль. Посадочный модуль Хаска эффектно продемонстрировал свою способность менять цвет, когда попеременно становился красным, оранжевым, жёлтым, зелёным, голубым, синим и фиолетовым, качаясь на волнах Атлантики. Этот аппарат тоже изменил цвет — так, чтобы слиться с окружающей его тундрой и покрытыми лишайниками скалами. Однако когда Хаск указал на него, его щитовидная форма стала легко различима. У самолёта имелись поплавки; канадский пилот опустил его на поверхность озера в четверти мили от корабля. Найти парку такого размера, чтобы Дэйл в неё влез, было непростой задачей, однако её удалось решить. Хаск был одет в тосокский скафандр, позаимствованный из посадочного модуля, оставшегося в Лос-Анджелесе. Он был бледно-зелёного цвета и плотно облегал его тело, однако, по словам Хаска, обеспечивал более чем достаточную изоляцию от окружающих минусовых температур.

Они выбрались на берег на надувной резиновой лодке и пошли к кораблю пешком; их дыхание обращалось в клубы пара. С помощью радио в своём скафандре Хаск заранее связался с обитателем корабля, так что когда они к нему подошли, внешняя дверь входного шлюза уже была открыта.

Они прошли шлюз — и увидели её.

Селтар.

Её кожа была серой с фиолетовым оттенком; глаза — розовый и оранжевый с одной стороны и угольно-чёрный и тёмно-синий с другой.

Хаск прикоснулся к чему-то на своём скафандре, и тот сполз с него, словно сброшенная кожа.

Он кинулся к Селтар. Его передняя рука вытянулась вперёд, её рука сделала то же самое, и их восемь пальцев переплелись. Тем временем его задняя рука протянулась из-за спины и коснулась пучка щупалец на голове Селтар; она в то же время поглаживала его по голове своей задней рукой.

— Боже, как долго я… — сказал Хаск. Должно быть, заметив, что его транслятор включён, он на мгновение оторвался от Селтар, чтобы отключить его. После этого они продолжили обниматься и оживлённо болтать в течение нескольких минут. Фрэнк поглядел на Дэйла, чувствуя себя несколько смущённым.

Когда объятия закончились, Хаск снова обернулся к двоим людям. Они с Селтар по-прежнему держались передними руками, однако он снова включил транслятор задней рукой.

— Простите нас, — сказал Хаск. — Я не упоминал о том, что мы с Селтар — супруги?

Фрэнк ухмыльнулся.

— Нет, не упоминали.

— Так вот, это так. Больше того, она моя всесупруга — мы договорились, что когда придёт время, я оплодотворю все четыре её лона.

— Да вы сердцеед, — с улыбкой заметил Дэйл.

— Позвольте мне, — сказал Хаск, — представить вас друг другу как у вас принято. Селтар, это Дэйл Райс, человеческий адвокат. А это Фрэнк Нобилио, человеческий учёный и правительственный служащий. Они хорошие люди, и они мои друзья.

— Здравствуйте, Селтар, — сказал Фрэнк.

Голос её транслятора был такой же, как у транслятора Хаска — должно быть, Хаск просто скопировал программу перевода со своего карманного компьютера на её.

— Приятно познакомиться, — ответила она.

— Вы были здесь всё это время? — спросил Фрэнк.

— Да, — ответила она.

— Но почему здесь? Вам здесь не холодно?

— Когда я выбираюсь за пределы корабля, от холода меня защищает скафандр, а свет здесь не такой яркий — в этих широтах солнце не поднимается высоко над горизонтом.

— Поразительно, — сказал Дэйл. — И остальные считают вас мёртвой?

— Да, — ответила Селтар. — И они должны продолжать так считать.

— Почему?

— Я — ваша единственная надежда.

— На оправдание Хаска?

Пучок её щупалец распался на две половинки в уже знакомом аналоге пожатия плечами.

— Ваш язык не очень точен. Я — ваша единственная надежда. Я — единственная надежда для вас всех.

— Простите?

Хаск вмешался.

— Она хочет сказать, что она — единственная надежда для всей человеческой расы.

— Что? — брови Фрэнка удивлённо взметнулись вверх.

— То, что мы вам расскажем, должно оставаться тайной, — сказала Селтар. — Вы не должны об этом никому рассказывать без нашего разрешения.

— Мы обещаем, что никому не расскажем, — ответил Дэйл.

Хаск повернулся к Селтар:

— Он говорит правду.

— Тогда скажи им.

Хаск снова повернулся к людям.

— Мы с Селтар принадлежим к иной, чем остальные шестеро тосоков, религии, хотя, возможно, правильнее было бы это назвать философской школой. — Он посмотрел на Фрэнка, потом на Дэйла. — Способ размножения, обычный для тосоков — когда большинство союзов заключается между одной женщиной и четырьмя мужчинами — ведёт к высокой степени родства внутри тосокской популяции. Результатом этого является тенденция считать выживание нашего вида более приоритетным, чем выживание конкретного индивидуума. Школа, к которой мы с Селтар принадлежим, осуждает это; мы видим, к каким бедствиям это может привести. Вот почему мы образуем лишь парные союзы.

— Я не понимаю, — сказал Фрэнк. — Разве такое родство всех со всеми не играет положительную роль? Уверен, что у вас, к примеру, меньше войн, чем у нас.

— На самом деле у нас вообще не бывает войн, — сказал Хаск. — Я был потрясён, узнав, насколько обычны они в вашем обществе. Но у всеобщего родства, как и у любого другого явления, есть две стороны, и в данном случае негативный аспект стремления защитить вид любой ценой перевешивает все преимущества.

Он замолк, словно подбирая правильные слова.

— Дэйл, на этом процессе нам встретился по крайней мере один присяжный, готовый сказать или сделать всё, что угодно, лишь бы попасть в состав жюри, предположительно, чтобы повлиять на его решение. Так вот, мы с Селтар также сделали всё, что могли, чтобы нас назначили в эту межзвёздную экспедицию. — Его передние глаза моргнули. — Подлинная трагедия в том, что несколько таких экспедиций отправились без наших представителей на борту.

— О чём вы говорите? — Дэйл был явно растерян.

— С какой, по-вашему, целью тосокская экспедиция прибыла в вашу систему?

— С исследовательской, разве нет? — сказал Дэйл. — Посмотреть, что тут есть.

— Нет. Целью экспедиции является обеспечение выживания — выживания тосоков как биологического вида.

Фрэнк кивнул: его худшие предположения подтверждались.

— То есть вы явились завоевать Землю.

— Завоевать? — Щупальца на голове Хаска метнулись назад. — Нет. Мы определённо не хотели бы здесь жить. Ваше солнце слишком большое и яркое, а эти гадские насекомые! Нет, нет, тосоков вполне устраивает собственный дом.

— Тогда что вы имеете в виду, говоря о выживании?

— Мы происходим с планеты, которая обращается вокруг Альфы Центавра A на гораздо большем расстоянии от неё, чем ваш мир от своего солнца. Оно так велико, что наш мир фактически находится на внешней границе зоны стабильных орбит Альфы Центавра A — чуть дальше, и гравитационное воздействие звезды B станет ощутимым.

— То есть вашей планете угрожает опасность? — сказал Фрэнк.

— Планете? Нет, вовсе нет.

— Тогда в чём же проблема?

— В нашей системе есть третья звезда — Альфа Центавра C. Она обращается вокруг центра масс системы по чрезвычайно вытянутой орбите. Примерно каждые четыреста тысяч земных лет она приближается к нам. Когда это произошло в прошлый раз, Альфа Центавра A располагалась между C и центром масс системы A и B; когда она подойдёт к нам в следующий раз, между C и центром масс A и B окажется B. Поскольку орбитальный период C кратен орбитальному периоду системы A-B, то это происходит поочерёдно: при одном сближении между центром масс и C оказывается B, при другом — A, и так далее.

— И что? — спросил Фрэнк.

— Масса изгибает пространство, разумеется, и при каждом сближении с C этот изгиб становится достаточным для того, чтобы моя родная планета соскользнула с орбиты вокруг A и перешла на орбиту вокруг B или наоборот. Мы называем этот это событие «передачей». Конечно, «передача» связана с большими потрясениями. На орбите вокруг A наша планета находится в двух а.е. от звезды; на ней тепло и комфортно. Но переходя на орбиту B, она хотя и оказывается примерно на таком же расстоянии, но становится гораздо холоднее, потому что B — звезда гораздо более тусклая. На орбите вокруг A климат нашей планеты умеренный, но когда мы переходим к B, средняя температура поверхности падает, — он замолчал и что-то быстро подсчитал на карманном компьютере, — почти до минус пятидесяти по Цельсию.

— Господи! — воскликнул Фрэнк. — Это ниже температуры замерзания углекислоты[79]. Такая температура убьёт всё живое.

— Нет. Все формы жизни, населяющие наш мир, от природы способны впадать в гибернацию на этот период. Жизнь просто берёт тайм-аут на четыреста тысяч лет, пока Проксима снова не приблизится, вызвав обратную «передачу», и планета не окажется снова на орбите вокруг Альфы Центавра A. Температура поднимается, долгий сон прекращается, и всё продолжается, как ни в чём не бывало.

— Это невероятно, — сказал Дэйл. — Ну, то есть, требуется невероятная удача, чтобы планета могла оказаться в стабильной конфигурации, подобной этой.

— Невероятная? Нет. Маловероятная, возможно, но вероятная не меньше, чем то точное соответствие размеров и орбит, которое делает возможным на вашей планете полные солнечные затмения. Из всех обитаемых планет во всей вселенной, возможно, лишь на Земле можно наблюдать подобное зрелище.

— Может быть, — сказал Дэйл. — Однако же…

— И, конечно же, подобные гармонические явления в орбитальной механике не редкость. Орбиты небесных тел часто демонстрируют точные пропорции: два-к-трём, один-к-двум и так далее. К примеру, ближайшая к вашей звезде планета, Меркурий, обращается вокруг вашего солнца дважды за каждые три периода вращения вокруг своей оси; его сутки составляют в точности две трети его года. — Щупальца на голове Хаска разделились на два пучка. — Нет, наша конфигурация, возможно, так же уникальна, как та, что создаёт на Земле солнечные затмения, но она вполне вероятна. И хотя в прошлом, возможно, она не всегда была такой, и не всегда будет оставаться такой в будущем, она существует в современном виде в течение миллионов лет.

— Во время «передачи» происходит землетрясения? — спросил Дэйл.

— У планеты тосоков нет луны, — ответил Хаск. — Вероятно, она когда-то была, иначе парниковый эффект в нашем мире был бы ещё сильнее; Клит рассказывал мне, что без луны атмосфера Земли напоминала бы венерианскую, окутывая плотным одеялом всю планету. Тяготение нашей древней луны, по-видимому, стянуло с планеты часть её первичной атмосферы, но сама луна, должно быть, была утеряна во время одной из «передач». Так вот, без луны, чьи приливные возмущения постоянно взбалтывают внутренности вашей Земли, у вас не было бы тектонических плит; в конце концов, во всей вашей системе только на Земле существует подобное явление. Когда кора не состоит из отдельных плит, землетрясениям неоткуда взяться; в нашем мире они неизвестны. За исключением изменений климата «передачи» происходят без эксцессов.

— Но если «передачи» случаются каждые четыреста тысяч лет, — сказал Фрэнк, — то ваше общество не может помнить предыдущую. Ну, то есть, вы, конечно, опережаете нас технологически, но на сотни лет, а не сотни столетий.

— Это правда, — сказал Хаск. После паузы: — Наша ископаемая летопись во многих отношениях беднее вашей. Но поскольку у нас нет дрейфа континентальных плит, никакая часть коры нашей планеты не подвергается с течением времени субдукции и разрушению; хотя у нас меньше окаменелостей, в нашей летописи меньше пробелов. Мы были потрясены, когда наши геологи обнаружили в буровых кернах свидетельства того, что наша планета периодически подвергается колоссальным температурным колебаниям, и что это продолжается по меньшей мере последние десять миллионов лет. Но хотя ископаемая летопись показала, что некоторые виды вымирают в ходе каждого из этих похолоданий, большинство их продолжает существование сразу после очередной оттепели. Жизнь на нашей планете приспособилась к «передачам» — вернее, только те организмы, что сумели пережить первую в истории «передачу», смогли продолжить существование, и все современные виды произошли от них. — Он помолчал. — Должно быть, это не просто совпадение, что наши сердца устроены примитивнее ваших; как я понимаю, многие из земных рыб и амфибий — существа с подобным устройством сердца — способны переживать периоды низких температур.

— Вот почему у вас на корабле не было никаких гибернационных устройств, — сказал Дэйл.

— Именно. Простого охлаждения достаточно, чтобы спровоцировать погружение в гибернацию. Два столетия сна, в течение которых наш звездолёт летел к вам — это пустяк для нас; наши организмы способны провести в этом сне сотни тысяч лет.

— Всё это хорошо, — сказал Фрэнк, — но вы говорили, что ваша экспедиция имеет отношение к выживанию вида?

Щупальца на голове Хаска возбуждённо заплясали. Он ответил не сразу.

— Наш народ разослал звездолёты ко всем окрестным звёздам, чтобы посмотреть, есть ли там жизнь. Солнце — ближайший наш сосед; мы отправили более быстрые корабли к другим звёздам, включая те, что вы зовёте Эпсилон Индейца и Эпсилон Эридана, с которых мы уже зарегистрировали радиосигналы. Как многие уже отметили, мы используем гораздо меньше металлов, чем вы; опять же, в отсутствие приливного воздействия значительно бо́льшая часть металлов погрузилась глубоко под кору нашей планеты. У нас попросту не хватало ресурсов для того, чтобы отправить одинаково хорошо снаряженные экспедиции к каждой из окрестных звёзд. Когда двести ваших лет назад мы покинули Альфу Центавра, вы ещё не изобрели радио, так что ваша звезда не была приоритетной целью.

— И всё же мы не просто искали разумную жизнь — мы также искали потенциально разумную жизнь. В конце концов, четыреста тысяч лет назад вашего вида ещё не существовало — но существовали его предки. Экспедиции должны были установить, имеется ли в данный момент на окрестных мирах разумная жизнь, а если нет, то может ли она там появиться до тех пор, пока не закончится следующий период долгого сна. В течение эпох жизнь на нашей планете мирно переживала один период сна за другим — в конце концов, когда отключается вся экосистема, нечего бояться местных хищников. Но что если хищники явятся со звёзд? Что если враждебные миры затеят вторжение? Инопланетяне пока что не посещали наш мир, так что мы полагали себя наиболее продвинутой формой жизни в ближайших звёздных окрестностях. Но если мы прекратим развитие на четыреста тысяч лет, то кто знает, какие ныне примитивные формы жизни на других мирах смогут — как вы это говорили, Фрэнк? — обскакать нас за это время. Кто знает, какую они будут представлять угрозу, когда мы проснёмся? Кто знает, дадут ли они нам вообще проснуться, или перебьют нас во сне?

— Боже, — сказал Дэйл. — Вы явились сюда, чтобы уничтожить всю жизнь на Земле.

— Не всю, Дэйл — я сомневаюсь, что это возможно. Но мы намеревались по крайней мере уничтожить всех позвоночных — для пущей надёжности.

Фрэнк почувствовал, как у него отвисает челюсть. Всех позвоночных. Боже милостивый. Катастрофа была так огромна, так непредставимо велика — и вдруг, внезапно, у неё оказалось человеческое лицо. Мария. Они убьют её вместе со всеми остальными.

— Это… это чудовищно, — сказал Фрэнк срывающимся от ярости голосом. — Это уму непостижимо. Кто дал вам право летать по галактике и уничтожать целые планеты?

— Очень хороший вопрос, — сказал Хаск. Он переглянулся с Селтар, затем продолжил: — Мы привыкли думать о себе как о божественно сотворённых детях Бога — и этого, разумеется, было бы достаточно, чтобы дать нам право делать всё, что мы посчитаем нужным; в конце концов, если Бог не хочет, чтобы мы это делали, она не даст нам это сделать. Но когда мы обнаружили, что это не так, что мы просто продукт эволюции, то вопрос о праве вообще перестал нас волновать. Выживает сильнейший, разве нет? Борьба за существование? Конкуренция? Если в наших силах дать своему виду преимущество, то наше право и обязанность сделать это.

— Иисусе, — сказал Дэйл.

— Полностью согласен, — ответил Хаск.

— Что?

— Я неправильно вас понял? Произнося имя вашего предполагаемого спасителя таким тоном, разве вы не высказываете отвращение?

— Э-э… да.

— И мы с этим согласны. Я разделяю ваше отвращение, и Селтар тоже. Мы надеялись, что когда остальные познакомятся с вами поближе, то поймут, что истреблять всю жизнь на вашей планете — это неправильно. Но они остались непоколебимы в своих планах. На самом деле, если бы не происшествие в поясе Койпера, они бы уже осуществили план: наш звездолёт оснащён мощными широкоугольными излучателями пучков частиц, которые могут быть нацелены на вашу планету с орбиты. За короткое время мы можем облучить всю поверхность планеты. Другие тосоки по-прежнему планируют сделать это, как только ремонтные работы будут завершены

— Другие тосоки знают, что вы — э-э… — замялся Дэйл.

— Предатель? — Хаск пожал передним и задним плечом, имитируя человеческий жест. — Можете не стесняться; этот термин меня не оскорбляет. Нет, не знают. У нас были две потенциальные возможности. Первая — доказать, что ваш вид является результатом божественного творения. Если бы было доказано, что вы — подлинные дети Бога, наш народ не причинил бы вам вреда. Но ваше строение так же несовершенно, как и наше.

— А вторая?

— Селтар. Когда ремонт звездолёта будет завершён и атака на Землю неминуема, она сможет устроить на диверсию — но только в том случае, если никто не будет подозревать о её существовании. Тогда мы ввосьмером навечно застрянем здесь, но это, как у вас говорится, не слишком большая жертва.

— Вы проснулись первым; почему вы ещё тогда не повредили корабль? — спросил Дэйл.

— Я хотел вернуться домой.

— Вы могли убить остальных тосоков, пока они спали, — сказал Фрэнк.

— Бог не вдохновил меня на это; несмотря на то, что случилось с Клитом, я не убийца.

Голос Фрэнка отвердел.

— А что, собственно, на самом деле случилось с Клитом?

— Он обнаружил, что Селтар жива. Я был беспечен. Когда остальные ушли на лекцию того палеонтолога, я воспользовался возможностью, чтобы связаться с Селтар по радио; я так по ней скучал, что не мог больше терпеть. Хотя мой транслятор был отключён, Клит меня услышал: я не знал, что он не пошёл на лекцию, чтобы поработать над сценарием, а у него была привычка бродить по коридору, обдумывая то, что он собирается написать. Клит догадался, что я говорю не с одним из тосоков, ушедших на лекцию, и что мне отвечают в реальном времени. Я загнал его обратно в его комнату и попытался объяснить необходимость держать всё это в секрете. Он сказал, что никому не скажет — но я видел, что он лжёт; у него лицо стало ярче.

— Что? — спросил Дэйл.

— Его лицо стало ярче — у вас у всех так происходит, когда вы говорите неправду. Я это заметил ещё в самые первые дня на Земле.

— Вы хотите сказать, что замечаете, как лицо краснеет? — спросил Дэйл.

— Нет, лицо не меняет цвет. Просто становится ярче.

— О чёрт, — сказал Фрэнк. — Мы подозревали, что вы, ребята, видите инфракрасный свет…

— Что? — спросил Дэйл.

Фрэнк посмотрел на адвоката.

— Они видят инфракрасные лучи — видят тепло. Пусть лицо и не покраснело, но капилляры в ткани щёк расширились, и щёки стали немного теплее. Хаск — ходячий детектор лжи.

— Как скажете, — продолжил Хаск. — У меня не было сомнений относительно намерений Клита. Как только бы я ушёл, он сразу побежал бы в лекционный зал, чтобы рассказать всё вам, доктор Нобилио. Я не мог этого позволить — я не мог пойти на риск того, чтобы Келкад обо всём узнал от вас или от кого-нибудь, с кем поделились вы. Помните — ведь другие тосоки тоже знают, когда вы лжёте. — Он помолчал. — Я… я просто хотел задержать Клита до тех пор, пока не предоставлю ему доказательства того, что тосоки собираются сделать, в надежде получить от него искреннее обещание молчать… так что я просто обмотал его ногу мономолекулярной нитью. Я сказал ему, что если он двинется, то нить отрежет ему в ногу, но… но он двинулся. — Хаск замолк снова; его щупальца шевелились в знаке печали. — Мне так жаль его. Я хотел лишь его задержать. Но кровь текла и текла. Я в жизни не видел столько крови.

— И когда он умер, вы решили исследовать его тело, — сказал Фрэнк.

— Да. Вы не понимаете? Я искал доказательств совершенства его строения. Я так хотел найти свидетельства этого — это могло бы спасти весь ваш вид. Но вместо этого я находил один изъян за другим. Я не мог избавиться от тела, но сумел украсть хотя бы наиболее очевидные доказательства эволюционного, а не божественного происхождения. Несовершенство строения гортани было очевидно с первого взгляда — ведь я раньше уже видел, как вы, Фрэнк, подавились глотком воды. С глазом было сложнее — но я просканировал его структуру карманным компьютером. А когда я проследил вашу пищеварительную систему — весьма грязное занятие, надо сказать, — то обнаружил закрытую трубку, которая, казалось, не нужна вообще ни для чего. Завернув всё это в тряпку и выбросив в мусор, я надеялся оттянуть момент, когда остальные узнают о вашем несовершенстве.

— Но почему вы просто не вышли и не сказали миру правду? — спросил Дэйл. — Да ради бога, у вас брала интервью Барбара Уолтерс. Вы могли бы просто сказать прямо в камеры, что ваш народ пришёл, чтобы убить всех нас. Мы бы схватили остальных тосоков, и проблема решена.

— Мистер Райс, — сказал Хаск, — вы же не думаете, что мы все спустились на планету, не имея возможности управлять звездолётом дистанционно? Да, наш главный двигатель повреждён, но термоядерный реактор не заглушен, и излучатели частиц также в рабочем состоянии. В Келкада хирургически имплантирован прибор, который может активировать излучатели прямо с земли. Конечно, если он сделает это, находясь на поверхности, то погибнет и сам вместе с остальными тосоками, но он посчитает это достойным завершением своей жизни, если будет выполнена главная задача: стерилизация поверхности вашей планеты. При любой попытке его арестовать Келкад, я уверен, приведёт оружие в действие.

— Хорошо, тогда, — сказал Дэйл, — наши военные могли попросту застрелить Келкада.

— Тот же самый прибор следит за его жизненными показателями. Если он умрёт, излучатели включатся автоматически.

— Чёрт, — сказал Фрэнк.

— Именно.

— Так что же нам делать?

— Пока не уверен, — ответил Хаск. — Но на этом суде решается больше, чем моя судьба. На весах судьба всего вашего мира.

— Что если вывести из строя эти излучатели частиц? — спросил Фрэнк.

— Ни у меня, ни у Селтар недостаточно для этого квалификации; они нацелились на ваш мир автоматически с того момента, как мы вошли в вашу систему, и мы боимся, что если попытаемся вмешаться в их работу, то случайно их активируем.

— У вас, может быть, квалификации и недостаточно, — сказал Фрэнк, но у моего правительства есть множество людей, чья работа — разбираться с новейшим высокотехнологичным оружием. И большинству из них последние несколько лет было совершенно нечего делать.