Пришелец и закон

*23*

Хаск и Фрэнк вернулись с Дэйлом в его офис на двадцать седьмом этаже. Однако как только они вошли, Хаск тут же извинился и отправился в уборную. Как и люди, тосоки производили и жидкие, и твёрдые отходы и, хоть и с некоторыми затруднениями, могли пользоваться человеческим туалетом.

Когда Хаск вышел из кабинета, Фрэнк уселся на своё ставшее уже привычным место.

— Зиглер сделала впечатляющую работу, — сказал он. — Что говорит наше теневое жюри?

Дэйл опустил своё массивное тело в кожаное кресло и пробежал глазами отчёт, который Мэри-Маргарет оставила на его столе.

— На данный момент они единогласно голосуют за признание Хаска виновным, — сказал он со вздохом.

Фрэнк нахмурился.

— Послушайте, я помню, вы говорили, что Хаска нельзя выпускать давать показания, но на данном этапе настоящие присяжные наверняка ожидают услышать его самого.

— Возможно, — ответил Дэйл. — Но Прингл скажет им, что обвиняемый не обязан этого делать; бремя доказательства лежит на обвинении. Это записано в CALJIC. Правда…

— Да?

— Это очень необычное дело. Вы знаете, как сказано в обвинении: «по собственной воле, преднамеренно и без законных на то оснований совершил убийство Клетуса Роберта Колхауна, человеческого существа». В прошлых делах мне всегда казалось смешным это «человеческого существа», но в данном деле это ключевой пункт. Погибший — человек, а обвиняемый — нет, и присяжные вполне могут посчитать, что обвинение в этом деле несёт несколько меньшее бремя. — Он помахал Фрэнку отчётом. — Похоже, это то, что говорит наше теневое жюри: если мы вынесем неверное решение, то, по крайней мере, гнить из-за него в тюрьме будет не человек. Если мы посадим Хаска на свидетельскую скамью, и он сможет убедить присяжных в том, что он во всех отношениях такая же личность, с мыслями и чувствами, как и любой человек, то они могут принять решение, которого мы от них хотим. Однако для этого нужно заставить их полюбить Хаска.

— Это будет непросто, — сказал Фрэнк, качая головой. Предвечернее солнце раскрашивало кабинет оттенками сепии. — Ну, то есть, Хаск не сможет расположить присяжных к себе дружелюбной улыбкой или чем-то таким — улыбаться он физически не может, и, честно говоря, от вида этих его ржавых дентальных пластин у меня по спине мурашки. И не должен ли хороший обвиняемый демонстрировать больше ужаса при виде фотографий с места преступления? Я надеялся, что тосокское табу на внутренние дела сработает в нашу пользу, но всё, что Хаск может — это складывать щупальца на голове в разные фигуры, значения которых присяжные всё равно не понимают.

— Не нужно недооценивать присяжных, — сказал Дэйл. — Они гораздо сообразительней, чем может показаться. Приведу вам один пример: как-то раз я вёл дело о нанесении личного ущерба; обычно я этим не занимаюсь, но тогда оказывал услугу другу. Наша позиция состояла в том, что потерпевший получил повреждения из-за неисправного ремня безопасности в машине. Так вот, во время процесса каждый раз, как я об этом упоминал, я снимал очки. — Он продемонстрировал. — Видите? Когда я сделал это несколько десятков раз, у присяжных выработался рефлекс. И потом, когда производитель машины попытался указать на другие причины, которые могли привести к аварии, я просто снял очки. Я не сказал ни слова, ничего не было занесено в протокол. Но я снял очки, и присяжные вспомнили о неисправном ремне безопасности. Мы тогда выиграли 2,8 миллиона.

— Вау!

— Если присяжные могут выучить, что «снятые очки» означают «неисправный ремень безопасности», то они также смогут выучить, что «щупальца опали» означает, что тосок испытывает отвращение. Не беспокойтесь. Я думаю, наши присяжные знают Хаска и других тосоков гораздо лучше, чем вы думаете.

— Значит, мы должны дать Хаску выступить.

— Возможно… но я всё равно беспокоюсь. В девяти случаях из десяти это катастрофа, и…

Дверь кабинета Дэйла открылась, и вошёл Хаск.

— Я хочу давать показания, — сразу же сказал, опуская свой вес на одно из тосокских сидений.

Дэйл и Фрэнк обменялись взглядами.

— Я бы не советовал, — сказал Дэйл.

Хаск секунду помолчал.

— Это решать мне.

— Конечно, конечно, — сказал Дэйл. — Но вы раньше ни разу не видели уголовного процесса; я же видел сотни. Давать обвиняемому говорить — это почти всегда ошибка.

— Почему? Каковы шансы на то, что они признают меня невиновным, если я не стану выступать?

— Никто не знает, о чём думают присяжные.

— Это неправда. Ваше теневое жюри уже проголосовало за признание меня виновным, разве не так?

— Нет, не так.

— Вы лжёте.

Дэйл кивнул.

— Хорошо, хорошо. Но даже будь это так, выпускать вас почти наверняка будет плохим ходом. Это можно делать только тогда, когда ничего другого не остаётся.

— Вот как сейчас, — сказал Хаск. Как всегда, его природный голос усиливался от начала реплики к концу, и было непонятно, утверждение это или вопрос.

Дэйл снова вздохнул.

— Надо полагать. Но вы ведь знаете, что Линда Зиглер будет иметь право подвергнуть вас перекрёстному допросу?

— Я это понимаю.

— И всё равно хотите выступить?

— Да.

— Ну ладно, — сказал Дэйл, смиряясь. — Но мы выпустим вас первым.

— Почему первым? — спросил Хаск.

— Потому что если Линда вас выпотрошит — простите мне эту метафору — то мы попытаемся исправить ситуацию с остальными свидетелями защиты. — Дэйл поскрёб подбородок. — Мы должны поговорить о вашем выступлении — обсудить, что вы скажете.

— Я собираюсь говорить правду, разумеется. Правду, всю правду и ничего, кроме правды.

Дэйл поднял брови.

— В самом деле?

— Вы этого не знаете, не так ли? — спросил Хаск.

— Не знаю чего? Что вы невиновны? Конечно, я в это верю, Хаск, но…

— Нет. Не знаете, говорю ли я правду.

— Гмм. Нет. А это так?

Хаск не ответил.

На следующий день у входа в здание Уголовного суда собралась даже бо́льшая, чем обычно, толпа репортёров. Десятки репортёров выкрикивали вопросы Дэйлу и Фрэнку, но Дэйл ничего не отвечал. Внутри зала суда возбуждение было почти осязаемым.

Судья Прингл вошла, поздоровалась, как обычно, с представителями сторон и присяжными, потом посмотрела на Дэйла.

— Защита может начать опрос свидетелей, — сказала она.

Дэйл встал и перешёл на место ведущего опрос. Он секунду помолчал, нагнетая драматизм, и потом произнёс своим низким дарт-вейдеровским голосом:

— Защита вызывает Хаска.

Зал суда возбуждённо загудел. Репортёры подались вперёд.

— Секунду, — сказала судья Прингл. — Хаск, вам известно о том, что вы имеете абсолютное конституционное право не давать показаний? Никто не может принудить вас к этому, если вы сами того не желаете.

Хаск, который уже поднялся со своего специального сиденья за столом защиты, ответил:

— Я понимаю, ваша честь.

— И никто не принуждал вас к даче показаний?

— Никто. На самом деле… — Он замолк.

Дэйл сохранял бесстрастное выражение лица, но внутренне испытал облегчение. Чему-то он Хаска всё-таки научил. Он закрыл рот, прежде чем сказать «На самом деле, мой адвокат отговаривал меня от этого», слава тебе Господи.

— Хорошо, — сказала Прингл. — Мистер Ортис, приведите свидетеля к присяге. — Хаск прошёл к месту свидетеля. Одновременно работник суда убрал оттуда человеческий стул и заменил его на тосокское сиденье.

— Положите руку на Библию, пожалуйста. — Хаск подчинился. — Клянетесь ли вы, — сказал клерк, — что показания, которые вы дадите по делу, рассматриваемому сейчас судом, будут правдой, всей правдой и ничем, кроме правды, и да поможет вам Бог?

— Клянусь, — сказал Хаск.

— Спасибо. Садитесь. Огласите, пожалуйста, ваше имя для протокола.

— Хаск. По буквам, как я понимаю, это будет «Ха-А-Эс-Ка».

— Мистер Райс, — сказала судья Прингл, — можете начинать.

— Спасибо, ваша честь, — сказал Дэйл. — Мистер Хаск, каковы были ваши обязанности на борту тосокского звездолёта?

— Моя должность называлась Первый.

— «Первый» — это как «первый помощник»?

— Нет. Первый — это тот, кто первым выходит из гибернации. В мои обязанности входило разбираться с аварийными ситуациями в полёте, а также первым проснуться по прибытии, чтобы установить, безопасно ли пробуждать остальных.

— То есть вы были очень важным членом команды?

— Наоборот, я был наименее ценным.

— Обвинение предположило, что у вас была возможность убить доктора Колхауна. Она у вас на самом деле была?

— Я не был наедине с ним, когда он умер.

— Но вы не можете сказать, где вы были в течение всего периода времени, когда могло быть совершено убийство.

— Я могу сказать. Я просто не могу доказать, что мои слова — правда. Но такая же возможность была и у других.

— Обвинение также предположило, что у вас было орудие для убийства доктора Колхауна. А конкретно, что вы воспользовались вашим мономолекулярным резаком, чтобы отрезать ему ногу. Может ли этот инструмент быть использован для этой цели?

— Полагаю, что может, да.

— Однако обвинение в убийстве требует не только возможности и орудия. Оно…

— Возражение. Мистер Райс аргументирует версию защиты.

— Принимается.

— Так как же насчёт мотива, Хаск? Была ли у вас причина желать доктору Колхауну смерти?

Зиглер вскочила на ноги.

— Возражение, ваша честь. CALJIC 2.51: «Мотив не является элементом преступления, в котором обвиняется подсудимый и его нет необходимости доказывать».

— Отклоняется. Я дам присяжным соответствующие инструкции в должное время.

— Хаск, у вас была какая-либо причина желать доктору Колхауну смерти?

— Нет.

— Существуют ли какие-либо тосокские религиозные ритуалы, включающие в себя разрезание или расчленение?

— Нет.

— Мы, люди — довольно кровожадные существа. Некоторые из нас любят охотиться на животных. Ваш народ охотится ради спортивного интереса?

— Поясните «спортивный интерес», пожалуйста.

— Для развлечения. Для отдыха. Чтобы приятно провести время.

— Нет.

— Но вы плотоядны.

— Мы всеядны.

— Простите. Но вы едите мясо.

— Да. Но мы не охотимся. Наши предки охотились, это так, но то было столетия назад. Как суд уже видел, мы выращиваем мясо, не обладающее центральной нервной системой.

— То есть вам никогда не хотелось убить кого-нибудь собственными руками?

— Определённо нет.

— Разговор, записанный доктором Колхауном на видеоплёнку на борту вашего звездолёта, заставляет думать иначе.

— Это были досужие размышления. Я сказал, что мы, возможно, отказались от слишком многого, перестав охотиться на свою еду, но желания собственноручно забивать съедобных животных, чтобы насытиться, во мне было не больше, чем в вас, мистер Райс.

— В общем и целом, существуют ли какие-либо причины, в силу которых вы могли бы захотеть кого-то убить?

— Никаких.

— В частности, существуют ли какие-либо причины, в силу которых вы могли бы захотеть убить доктора Колхауна?

— Абсолютно никаких.

— Что вы думаете о докторе Колхауне?

— Мне он нравился. Он был моим другом.

— Что вы почувствовали, узнав о его смерти?

— Я был опечален.

— Отчёты не упоминают о том, что вы выглядели опечаленным.

— Я физически неспособен проливать слёзы, мистер Райс. Но я выражаю эмоции другими способами. Клит был моим другом, и я больше всего на свете хотел бы, чтобы он был жив.

— Спасибо, мистер Хаск, — Дэйл опустился на место. — Миз Зиглер, свидетель ваш.

— Хаск… — начала Зиглер, поднимаясь на ноги.

— Ваша честь, — сказал Дэйл, — возражение! Мистер Хаск имеет право на вежливое обращение. Миз Зиглер должна обращаться к нему, как к любому другому свидетелю.

Зиглер явно разозлилась, но, по-видимому, сообразила, что любое несогласие только ухудшит дело.

— Принимается, — сказала Прингл. — Миз Зиглер, вы должны обращаться к обвиняемому «мистер Хаск» или «сэр».

— Конечно, ваша честь, — сказала Зиглер. — Прошу прощения. Мистер Хаск, вы сказали, что вы не были наедине с доктором Колхауном в момент его смерти.

— Да.

— Но вы были наедине с ним при других обстоятельствах?

— Конечно. Мы летали вдвоём на звездолёт.

— Да, да. Но кроме того случая вы не проводили время друг с другом в общежитии университета?

— Время от времени он и я оказывались единственными присутствующими в том или ином помещении.

— Но не только это, не так ли? Правда ли, что вы часто проводили длительное время вдвоём с доктором Колхауном — иногда в его комнате в Валкур-Холле, иногда в вашей?

— Мы часто разговаривали, да. Друзья это делают.

— То есть не было ничего необычного в том, что он впускал вас в свою комнату?

— У Клита были необычные музыкальные пристрастия. Никто другой не хотел присутствовать, когда он запускал свой CD-плеер.

— Необычные пристрастия?

Хаск издал звук, очень похожий на человеческое откашливание, и пропел:

— Swing your partner, do-si-do…[65]

Присяжные расхохотались.

— Спасибо за представление, — холодно сказала Зиглер. — Мистер Хаск, если вы были частым гостем в комнате жертвы, то почему мы должны верить, что в момент убийства вас там не было?

— Вы должны в это верить в соответствии с презумпцией невиновности, которая, как предполагается, является базовым принципом вашей системы права.

— Не является ответом на вопрос, просим вычеркнуть, — выпалила Зиглер.

Однако судья Прингл улыбалась.

— По-моему, отличный ответ, миз Зиглер. Отклоняется.

Зиглер снова повернулась к Хаску.

— Однако вы признаёте, что часто бывали с доктором Колхауном наедине.

— Я бы сказал «время от времени».

— Пусть так. Время от времени вы оставались с ним наедине. А в тот вечер, когда произошло убийство, вы решили не ходить на встречу со Стивеном Джем Гулдом.

— Это так.

— Почему?

— Я знал, что в тот вечер я должен буду линять.

— И вы хотели сделать это без посторонних глаз?

— Вовсе нет. Просто я знаю, сколько внимания люди уделяют тосокам даже в обыденных обстоятельствах. Мне показалось, что публичное сбрасывание кожи посреди лекции привлекло бы ко мне слишком много внимания, что было бы невежливо по отношению к профессору Гулду.

— Весьма предусмотрительно, — сказала Зиглер с сарказмом в голосе. — Однако вы не должны были линять в тот день. Откуда вы могли знать, что это должно произойти?

— Ранее в тот день у меня начали отваливаться чешуйки, а также я чувствовал зуд, обычно сопутствующий линьке. Я признаю, что линька была вне графика, но о её приближении я знал заранее.

— И как вы объясните присутствие предметов, похожих на тосокскую чешую, в комнате доктора Колхауна?

— Возражение, — сказал Дэйл. — Требование строить догадки.

— Я разрешаю, — сказала Прингл.

Щупальца не голове Хаска качнулись.

— Я был у него в тот день; должно быть, обронил несколько чешуек. Или, возможно, я сорил чешуёй по всему общежитию, а доктор Колхаун заметил и, заинтересовавшись, подобрал их и принёс в свою комнату для изучения; их могли сбросить со стола на пол в ходе потасовки, которая, возможно, сопутствовала убийству.

— Что вы делали в момент убийства доктора Колхауна?

— Я полагал, что обвинению не удалось установить точное время, когда оно произошло, — сказал Хаск.

— Хорошо. Что вы делали между восемью вечера и полночью двадцать второго декабря?

— С восьми до восьми тридцати я смотрел телевизор.

— Какую программу?

— Полагаю, я беспорядочно переключал каналы. Я смотрел понемногу множество передач. — Пучок щупалец сложился в тосокский эквивалент пожатия плечами. — В конце концов, я мужчина.

Присяжные рассмеялись. Щёки Зиглер немного покраснели.

— А чем вы занимались после того, как закончили переключать каналы?

— В основном, медитацией. И, разумеется, линькой.

— Конечно, — сказала Зиглер. — Так удобно подоспевшей линькой.

— Это вовсе не удобно, миз Зиглер. Не знаю, есть ли в людской биологии какие-либо периодические процессы, но поверьте мне, линька раздражает неимоверно.

Судья Прингл изо всех сил старалась сохранять серьёзное выражение лица.

— Инструмент, которым убили доктора Колхауна, — сказала Зиглер. — Он ваш?

— Очень похоже, разумеется, что его убили тосокским мономолекулярным резаком, да. Он может быть мой или чей-то ещё; это предмет обихода, и на корабле их имеется несколько десятков. Но даже если он окажется моим — это не такой предмет, который держат запертым в сейфе.

Дэйл позволил себе лёгкую улыбку. Хаск оказался великолепным свидетелем — весёлым, дружелюбным, рациональным. Было очевидно, что присяжные начинали ему симпатизировать.

Линда Зиглер, должно быть, думала о том же самом. Дэйл почти чувствовал, как в её мозгу переключаются передачи. Её манера стала боле агрессивной, а голос сделался резким.

— Мистер Хаск, правда ли, что вы преждевременно вышли из гибернации для того, чтобы устранить последствия аварийной ситуации на борту?

— Да.

— Вы пробудились, потому что таковы обязанности члена экипажа, обозначаемого как «первый»?

— Да.

— А Селтар? Какова была её должность?

— Она была «второй» — при возникновении ситуации, с которой я не мог справиться один, пробуждалась и она. Я был менее ценен, чем она, но она была менее ценна, чем все остальные.

— И вы двое пробудились, чтобы принять меры по поводу постигшей ваш корабль катастрофы?

— Да.

— Одновременно?

— Одновременно. Корабельный компьютер решил, что потребуемся мы оба, и начал нагревать гибернационные платформы и одеяла, чтобы пробудить нас.

— Но Селтар погибла во время ремонтных работ?

— Да.

— Как?

— Она работала в инженерном отсеке. Герметичную переборку выбило давлением и бросило на неё. Удар убил её мгновенно.

— Её тело было сильно повреждено?

— Нет. Удар пришёлся ей в голову.

— И что вы сделали с телом?

— Согласно стандартной корабельной процедуре я произвёл вскрытие и изъятие органов на случай, если возникнет нужда в трансплантации.

— Вы не чувствовали возбуждения, когда делали это?

— Нет.

— Вы не получали удовольствия от разрезания плоти?

— Нет.

— Вы не чувствовали желания совершить это снова?

— Нет.

— Прибыв на Землю, вы интересовались человеческой анатомией?

— Нет. Подобный интерес был бы неприличен.

— Да ладно, Хаск! Вы ведь исследователь, вы попали в чужой — для вас — мир. Разве вам не интересны формы жизни, его населяющие?

— Ну, если так это сформулировать…

— То есть, вы солгали только что, ответив отрицательно?

— Я оговорился.

— Сколько раз вы оговаривались до этого?

— Возражение! — сказал Дэйл. — Риторика.

— Принимается, — сказала Прингл.

— То есть вы признаёте, что в прошлом вскрывали тело, и что вам была любопытна людская анатомия — несмотря на то, что интерес к ней был неприличен по стандартам вашего общества.

— Вы преувеличиваете мой интерес.

— Двадцать второго декабря вы встречались с доктором Колхауном, в то время как почти все остальные отсутствовали. Ваша тяга к созерцанию человеческих внутренностей ударила вам в голову?

— Нет.

— Вы вытащили свой режущий инструмент и отрезали ему ногу?

— Нет.

— И вы вспороли ему живот и вырезали его органы — точно так же, как в прошлом выреза́ли органы Селтар?

— Нет. Нет. Ничего из того, что вы сказали, не было.

— Вы монстр, не так ли, мистер Хаск? Убийца и, даже по стандартам вашего собственного народа, извращенец.

— Возражение! — сказал Дэйл.

— Это неправда, — сказал Хаск. Щупальца у него на голове беспорядочно метались.

— Единственная правда, от которой никуда не деться, — сказала Зиглер, — это то, что Клетус Колхаун мёртв.

Хаск несколько секунд молчал. Его щупальца постепенно успокаивались.

— Да, — согласился он, наконец. — От этого никуда не деться.