Принц волков

Глава 18

Пришла зима, объяв мир Люка своими беспрестанными холодами и бесконечными снегопадами. Это привнесло огромное количество возможностей для использования новой ванны, и иногда даже просто долгие горячие отмокания в воде Джой ценила, как блаженную роскошь.

Люк проводил с нею дни напролет, за исключением тех случаев, когда отправлялся на свои пробежки, один либо с одной из двух стай: своей из той самой деревни или той стаей истинных волков, территория которых перекрывалась с границами его земель. Вечерами Джой работала над обширной коллекцией книг Люка, пока он вырезал своих изящных деревянных зверей, и перед тем, как заняться любовью, они часто подолгу разговаривали в свете ночного камина.

Именно во время этих спокойных периодов Люк наиболее полно раскрывался перед Джой. Она поняла, что он так же сильно, как и она, был заинтересован в подобных дискуссиях и спорах и был способен всецело поддерживать их. Они часто впадали в долгое молчание, в которых никогда не ощущалось неловкости, но впервые Люк казался столь же готовым нарушить тишину, как и поддерживать ее. Их любовные ласки делали его нежным, отчаянно уязвимым и иногда раскрывали его больше, чем он, возможно, того хотел, но их длинные вечерние беседы обнаружили его сильную любознательность, жажду знаний и ведущую потребность понять, кто он такой.

Однажды ночью, когда Джой свернувшись на диване, нахмурилась над чтением особенно большого и внушительного тома, она подняла взгляд и заметила, что он наблюдает за ней со своего стула в другой части комнаты с таким неприкрытым выражением нежности на лице, что текст моментально вылетел у нее из головы. Его глаза пронзили ее, и она выпалила первое, что пришло ей в голову.

— Серебряные пули!

Люк вопросительно изогнул брови, почти улыбнувшись.

— Я имею в виду, — быстро поправилась она, — все легенды говорят, что серебряные пули… — она затихла, тогда как ее лицо залила краска.

— Убивают оборотня? — дружелюбно подсказал Люк.

Джой почувствовала, как еще больше покраснела.

— Ну, мне это не кажется очень логичным, но…

— Ни что—либо еще подобное, — закончил он за нее. Отложив вырезание последней фигурки, он вытянул к огню длинные ноги. — В легендах очень мало правды. В серебряных пулях для нас нет никаких особо смертельных качеств, — внезапно его лицо стало серьезным, и он глянул в сторону двух висящих на стене волчьих шкур. — С этой работой в состоянии справиться и некоторое количество обычных, — в его словах было столько горьких воспоминаний, что у Джой отпало желание продолжать эту тему.

Она перевернула несколько страниц в лежащей на коленях книге и сменила тему.

— А как насчет полнолуния? — она произнесла это игриво, пытаясь вернуть его улыбку; он вновь сосредоточил свое внимание на ней и заметно расслабился. — Пока я не видела никаких подтверждений тому, что для трансформации требуется участие луны, — добавила она с усмешкой.

Люк удивил ее, рассмеявшись кратким, мрачным смехом.

— Трансформация происходит не по причине смены лунных фаз или каких—либо сверхъестественных сил, — его глаза сверкнули. — Это приходит с концом детства, после чего, за исключением определенных обстоятельств, находится полностью под нашим контролем.

Сменив положение, чтобы избавиться от боли в затекших ногах, Джой прикусила нижнюю губу.

— Тогда, как ты думаешь, откуда взялись все эти: серебряные пули, полнолуние и все такое?

— Мы не знаем всех ответов, — Люк кивнул на тянувшиеся вдоль трех стен книжные полки. — С тех пор, как я начал изучать, кто я такой, я стал собирать книги, журналы, все, что могло рассказать мне о том, что я хотел узнать. Все, что я нашел, оказалось хламом, большей частью настолько искаженным, словно это не имело никакого отношения к нашей действительности.

— А как насчет, — Джой сверилась с текстом на коленях, — жажды человеческой крови?

Люк состроил гримасу.

— Люди боятся того, чего не понимают. Это никогда не изменится. Хотя, возможно, — добавил он неохотно, — что часть нашего вида, наши предки в Европе, стали мерзавцами и брали самую легкую добычу, — его выражение было мрачным. — Что не делает нас хуже людей.

Джой сглотнула, зная, что включает в себя его «нас». Не совсем человек — или больше, чем человек.

— Что касается полнолуния, — продолжил он, — возможно, так происходило потому, что в это время мы просто становились более заметными. У европейских крестьян не было преимуществ электричества. Ты видела, что может сделать здесь свет полной луны.

Опершись локтем на подлокотник дивана, Джой опустила подбородок на руку.

— То, как луна и звезды освещают ночное небо, бесподобно. Дома… — она моргнула, внезапно смутившись. С секунду она попыталась вернуть себе ход мысли, но что бы ни собиралась сказать до этого, оно разлетелось подобно развеянному ветром снегу. — Вижу, ты уделил этому много внимания, — сказала она, наконец, с улыбкой глядя ему в глаза. — Так бы в точности поступила и я, если бы… если бы знала.

Люк поднялся на ноги, передвинувшись к очагу, чтобы посмотреть на огонь.

— Когда я впервые начал изучать, кем являюсь — сразу после смерти моей матери — я был слишком изолирован, чтобы понять все изменения, — он резко засмеялся. — Слишком много вещей произошли слишком быстро. Я потерял мать, нашел Валь—Каше и… научился трансформироваться — все в один кратчайший промежуток времени. Я знал, что должен скрывать от других детей в школе, кто я есть на самом деле, хотя бывали случаи, когда я испытывал крайнее искушение трансформироваться прямо посередине класса и поохотиться в комнате за несколькими хулиганами.

Джой рассмеялась, представив себе подобную сцену, и улыбка Люка стала менее напряженной, пока он смотрел на нее.

— Спустя примерно шесть месяцев после смерти матери в кинотеатре Ист—Форка показывали несколько старых кинофильмов. Одним из которых был «Человек—волк».

— Тот, что с Лоном Чейни—младшим? — спросила Джой.

— Да. И, конечно, я должен был посмотреть его, полагая, что смогу что—нибудь узнать. Я много дней изводил Алана, чтобы он взял меня в Ист—Форк.

— Дай угадаю, — усмехаясь, сказала Джой. — Он продолжал твердить: «Нет», но ты не оставил его в покое, пока не добился своего.

Люк выгнул темную бровь.

— Я обычно так и поступаю.

В его голосе неожиданно прозвучали зловещие нотки, заставив Джой покачать головой.

— Алан, наконец, нашел время взять меня на дневной сеанс. Я не забыл свое чувство ошеломления от увиденного на экране. Я не знал смеяться мне или плакать от обиды. Даже тогда я знал достаточно, чтобы понять, насколько они исказили наш образ.

— Ты не смотрел на это, как на проклятие, — сказала она тихо, скорее утверждая, нежели спрашивая.

— На свою сущность? — Люк покачал головой. — Нет. Даже несмотря на то, что это убило мою мать, — он быстро отвернулся так, чтобы она не могла увидеть его глаза. — Даже тогда, когда я не понимал этого, оно было для меня чудом. Но после того, как я посмотрел кино, у меня появилось страстное желание узнать больше. Узнать правду о себе. Тем вечером, когда мы вернулись в город, я попытался заставить себя стать тем, кого я увидел.

Джой начала.

— Настоящим оборотнем? Тот, который?..

— Не человек, не волк, а что—то промежуточное? Да, — заметно вздрогнув, он снова оглянулся к ней. — Это не было приятно.

— Значит, ты не можешь принять эту форму — ту, на которой, кажется, зациклены все легенды?

— Это возможно, — признал он, приподнимая верхнюю губу, — но я никогда не захочу попробовать это снова. Это было чрезвычайно болезненно. Неестественно. Это был мой первый настоящий урок.

«Неестественно». Джой проанализировала это слово.

— Быть таким, какой ты есть, — сказала она, наконец, — это естественно. Это — часть узора бытия.

Его глаза заблестели, благодаря ее пониманию.

— Мы живем в пределах этого узора столько, сколько можем, — внезапно зеленое золото его взгляда потемнело до затерто—медного. — С каждым годом это становится все труднее и труднее. Когда я стал достаточно взрослым, чтобы воспользоваться отложенными для меня отцом деньгами, я купил столько земли, сколько было возможно, столько акров, насколько хватило денег. Чтобы защитить дикие земли моих людей и тех истинных волков, которым принадлежала эта земля до нас.

Джой закрыла глаза, слишком много мыслей и эмоций теснились внутри нее. В течение долгого момента стояла тишина, а потом диван прогнулся под весом Люка, севшего рядом, и его руки привлекли ее к нему. Его присутствие и теплота расчистили сумбурную круговерть в ее голове, и она открыла глаза навстречу серебряному сиянию луны, прокладывавшему блестящую тропинку из близлежащего окна, вытягивая воздушную паутинку света.

Связь между ними становилась все сильнее и сильней, пока зима возводила почти непроницаемые стены, укрывающие хижину от мира и времени, засыпанные снегом деревья стали брусьями сладкой клетки, из которой у Джой не было никакого желания бежать.

Она слышала зловещие стоны ночного ветра, лежа рядом с Люком после их занятий любовью, и не испытывала страха, потому что ничто не могло добраться до нее, когда она находилась под защитой крепких стен хижины и ровного биения его сердца у нее под щекой. Время от времени она думала, что почти понимает язык бури, это знание парило где—то сразу за границами понимания, подобно смутным воспоминаниям и расплывчатым образам, часто ютящимся на краю ее снов. И именно тогда, когда глубокой ночью кричал ветер, а снег хлопал в окна, она вдруг обнаруживала внутри себя какое—то спокойствие и задавалась вопросом, почему ей так кажется, будто оно скрывает какие—то тревожные тайны.

Но дни всегда проходили слишком ярко, чтобы допустить присутствие теней.

Все еще оставалось бесчисленное количество неизведанных вещей, которые предстояло узнать от Люка и о нем — и ему узнать о ней. И были неожиданности, ванна была лишь первым из множества подарков, которые он принес ей в течение долгого сезона холода.

Второй сюрприз был преподнесен ко времени года, о котором Джой почти забыла, так мало внимания она обращала на череду дней и ночей. Однажды утром она проснулась от острого, смолистого аромата леса, и когда встала с кровати, чтобы выяснить его происхождение — и местонахождение Люка, — то обнаружила его стоящим спиной к ней в углу главной комнаты, тихо ворчащим себе под нос и устанавливающим маленькую и очень пушистую ель.

— Никаких подглядываний, — приказал он, выплевывая иголки. — Возвращайся в кровать и оставайся там, пока я тебя не позову.

Дерево и непомерные эмоции, которые оно пробудило, вызвали у Джой легкое желание поспорить. Она села в кровати и натянула на колени одеяла, слушая стук молотка, почти неслышную поступь Люка и биение собственного сердца. Она чуть не забыла. Ее преследовали дразнящие образы другого Рождества с родителями, деревом, возвышающимся у нее над головой, ослепительным светом и обещанием. Прошлое.

Оно было размытым пятном, почти потерянным, почти невидимым. Но дерево встряхнуло ее несомненную удовлетворенность, раскрыло потаенное, и она почувствовала, как глаза наполнились в ответ на эмоции, которые, утратив якорь конкретных воспоминаний, повисли, застыв, внутри нее.

Когда Люк пришел за ней, слезы высохли, а образы снова исчезли. У нее было мало времени на размышления. Он отступил, наблюдая за ней, пока она перебирала висящие на небольшом дереве бусы из ягод и множество вырезанных им фигурок животных — маленькие изящные деревянные статуэтки, бесхитростно развешенные на ветвях, но безмолвно совершенные. Она бросилась к нему с такой силой, что они вместе чуть не упали посреди опавших иголок, и только некоторое время спустя у нее появилось какое—либо желание говорить. Она не хотела снова плакать, но, несмотря на упорные старания, слезы вернулись. Люк крепко держал ее, пока не высохли последние из них.

— Тебе нравится? — хрипло спросил Люк. Она взглянула ему в лицо, оно было настороженно бледным, будто приготовился к болезненному отказу от своего подарка.

Ее сердце дрогнуло.

— Люк, всякий раз, когда я начинаю думать, что ты — самый необычный мужчина из всех, кого я знаю, ты задаешь похожий вопрос. Конечно, мне нравится, — она обвила руками его талию и запечатлела поцелуй в основании его шеи, он притянул ее наверх и с энтузиазмом вернул поцелуй. — Как ты узнал? — спросила она тихо после того, как снова восстановила дыхание. Они разместились на полу перед деревом, запах ели был острым и замечательным. — Я почти забыла… — она несколько раз моргнула. Всякий раз, когда она задумывалась о проходящем времени или о прошлом и будущем, складывалось ощущение, словно уголки ее сознания терялись в тени. — Я всегда любила рождественские ели.

Люк опустил подбородок на ее макушку, и она почувствовала вибрацию его голоса.

— Я знал. Догадывался. Это имеет значение?

Покачав головой, Джой откинулась назад, чтобы посмотреть на дерево, не пропуская электрические огни и блестящую мишуру. Наконец она заметила подарки, полускрытые нижними ветвями и завернутые в простую оберточную бумагу.

— Это для меня? — глупо прошептала она. Она повернулась к его груди и спрятала там лицо, слишком взволнованная и слишком уязвимая, чтобы делать что—то большее, чем просто дрожать.

Он отстранился и обхватил ее лицо ладонями.

— Мне жаль, что я не могу дать тебе больше, Джоэль. Всего. Всего, что ты заслуживаешь, — его поцелуй был скорее мягким, нежным, чем чувственным. Ее сердце пропустило удар, и она положила руки ему на грудь, чтобы опереться.

— И Рождество уже наступило? — пробормотала она, зная, как нелепо, должно быть, прозвучал ее вопрос и как глупо она выглядит, и понимая, что Люка это не заботит.

Улыбка, которую он послал ей, была подарком сама по себе.

— Завтра. Сегодня канун Рождества.

— Тогда, полагаю, я должна подождать, — она вздохнула, откидываясь назад, в колыбель его рук.

Люк тихо засмеялся в ее волосы.

— Где—то в мире, — тихо напомнил он ей, — время уже пришло. — Он отстранил ее и выбрал два подарка, оба в плоских коробках, аккуратно, но просто обернутых, с пучком ярких осенних листьев в центре вместо лент — и серьезно вручил их ей.

Ее пальцы дрожали, когда она открывала первый. Длинная шелковая сорочка бледного серебристо—золотого цвета в проникающем свете струилась в ее руках подобно воде. В ее вырезе не было ничего преднамеренно непристойного, как и в изысканном сочетающемся с нею халатике, который она обнаружила в следующей коробке. Только чувственная прозрачность, которая ласкала кожу, подобно поцелую Люка.

— Под цвет твоих волос, — объяснил Люк, касаясь губами ее щеки.

— Как красиво, — прошептала она Люку, который никогда не обращал внимания на то, что она каждый день надевала одни и те же джины и мешковатые рубашки, но внезапно Джой почувствовала себя действительно достойной подарка. И столь же по—настоящему красивой, как он утверждал. Она закрыла глаза и потерла шелк о свою кожу. Это ощущение зародило глубоко в ней тепло, она открыла глаза, увидев тот же жар, отраженный в Люке.

Она прислонялась к нему, позволяя шелку заструиться ей на колени.

— У меня ничего для тебя нет, — печально призналась она.

— Ох, Джоэль. Есть ты, — его прикосновение превратило тепло в огонь.

Ее ждало еще много подарков.

Той ночью они, взявшись за руки, гуляли по замерзшему озеру; луна светила настолько ярко, что хрупкие зимние звезды были повержены ее блеском. У Джой были сомнения по поводу крепости льда под ногами, но Люк всегда был рядом, поддерживая ее, шепотом открывая секреты своего мира в этом застывшем спокойствии. Зима погрузила мир в ожидание, в дремоту до прихода весны, только волки и животные, которыми они питались, выдерживали жесткую и строгую зимнюю красоту.

Это была первая из многих подобных прогулок, когда Люк брал ее в лес, днем и ночью, обучая ее видеть, слышать и обонять, проверяя границы ее ощущений. Принятие этой новорожденной внутренней истины — то, кем она была — приходило к ней медленно. Это обосновалось в ее костях, сердце и душе. Связь с Люком, которую она ощущала, не была всего лишь удобной незначительной фантазией, его потребность в ней не была только оправданием бесконечных занятий любовью. Еще, вопреки глубокому внутреннему убеждению, Джой иногда осознавала, что в ней должна быть иррациональная потребность проанализировать, понять и постичь правду. Люк настолько полно заполнял ее, что принятие действительности проходило почти без борьбы.

То, что она принимала, должно было быть достаточно. Счастье Джой было реальным, более реальным, чем фантомы предыдущей жизни, иногда посещавшие ее сны. Но с резкими холодами февраля, когда Люк сократил их прогулки и держал ее в ограниченном хижиной пространстве, к ней пришло новое и незнакомое волнение. Маленькие подарки и исступленная любовь продолжались, но Джой ловила себя расхаживающей по хижине, будто по клетке, неспособная стряхнуть растущее беспокойство.

Когда Люк уходил на свои ежедневные пробежки, Джой начала прогулки по краю леса. Она утаила от Люка свои вылазки, инстинктивно понимая, что он запретил бы их, если б узнал, его собственнические чувства почти начали беспокоить ее. Она изо всех сил старалась ходить по оставленным ранее следам, пользуясь новыми знаниями, которые передал ей Люк, чтобы скрыть знаки своего пребывания.

Она пошла на одну уступку непомерному беспокойству Люка касательно ее безопасности и всегда брала винтовку, которой научилась пользоваться по его настоянию.

Та была тяжелой, неуклюжей и не для ее рук. Люк никогда ею не пользовался, она никогда не видела его охотящимся с искусственным оружием, и прикосновение к винтовке казалось почти предательством того, кем он был. Кем были они оба.

Но она взяла ее и гуляла одна в зимней тиши. Она наблюдала за белками, правителями пустого королевства, преследовавшими друг друга в своих энергичных ритуалах ухаживания, избежала мускусного следа росомахи и нашла места, где у лосей, обдиравших листву и прихлопывающих снег тяжелыми копытами, были зимние пастбища.

И она находила следы волков. Джой узнавала отпечатки Люка среди всех остальных, но следовала за более старыми, влекомая соблазном скрытой части своей натуры.

Именно в один из таких дней она обнаружила чужие следы. Неловкие и неуклюжие отпечатки человеческих ног, нарушая нетронутость снежного покрова, затоптали след волка, по которому она шла. Их было много, целая стая людей, они пересекали следы волка и зловеще следовали за ними.

Джой изучала запятнанный снег, стоя на коленях, затем переместилась на корточки, перенося вес на пятки. Она могла ощущать их запах своими новоприобретенными чувствами, и это зловоние было тревожно знакомым. На земле Люка не должно быть никаких посторонних, особенно в это время года, когда даже сама природа запрещает вторжение. Волосы на ее затылке приподнялись. Она медленно встала, снимая винтовку, и, закрыв глаза, вдохнула ледяной воздух, осязая его. Люди были не близко, но они прошли недавно. Ее чувства кричали в предупреждении.

Это случилось тогда, когда все внутри нее было сконцентрировано на вторгшихся нарушителях. Она почувствовала болезненный удар, настолько мощный, что ее тело сжалось, согнулось пополам вокруг невидимой раны, вызвавшей ее крик. «Люк!»

Она отступила к дереву, каким—то образом сумев удержать солидный вес винтовки. Ее зрение затуманилось, и на мгновение разум притупился от шока. Раздался звук выстрела, затем еще один, яростно рассекая воздух. Ее чувства находились во власти двух вещей: парализующей боли и осознания того, что Люк находится в смертельной опасности.

Не было времени, чтобы осознать, что с ней происходит. Ее разум кричал и бился о замороженные стены тела. Она почти могла видеть его, барахтающегося в глубоких сугробах, видела его кровь, окрашивающую снег.

Джой глубоко вздохнула, выравнивая дыхание, и сжала винтовку, словно та была последней опорой ее здравомыслия. Она посмотрела вниз на человеческие следы и стала следовать за ними.

Сначала она шла, все еще чувствуя головокружение и оцепенение разума. Но безотлагательность возрастала, она начала бежать по следам, используя их как тропу, след в след, а новые удары невидимой боли заставляли ее пошатываться. Для нее они не были смертельными, но для Люка… Она заставляла свои ноги быть твердыми, покрывая расстояние в темпе, которому ее научил Люк. Сердце билось так, будто собиралось выскочить из горла, отмечая ритм времени ее всхлипывающим дыханием и безмолвными криками.

Она натолкнулась на запах, как на стену. Заставив себя оставаться абсолютно неподвижной, Джой прислушалась, затем услышала их: грубые, сердитые человеческие голоса, которые насмехались и спорили, оскверняя тишину. Она не могла видеть их, еще нет, но знала, что они были там, в лесу, за следующим небольшим возвышением. И Люк… Она чувствовала его боль и отчаяние, как будто они были ее собственными. Их сила заставила ее закрыть глаза, чтобы собрать все свое самообладание и храбрость.

Джой подняла винтовку и направилась вперед так же легко, как начавшие падать нежные снежинки. Ее окутали голоса и запах людей, но их гвалт замаскировал ее приближение настолько тщательно, что она вздохнула, безмолвно благодарная за их явную невнимательность.

Последняя скрывающая завеса деревьев развертывалась веером с вершины небольшой возвышенности. Она прижалась к стволу древней ели, подслушивая, вынуждая сердце успокоиться. Ее ноги дрожали от избытка адреналина, с бесконечной осторожностью она обогнула дерево и взглянула на представшую ей картину.

Она сразу узнала этих людей. Узнала белокурого главаря и вздрогнула; это были те же самые хулиганы, которые изводили ее у озера. Теперь их внимание было обращено к гораздо менее беззащитной добыче. Сердце Джой чуть не остановилось.

Он жался спиной к молодым деревцам, огромный и великолепный, даже когда его кровь непрерывно текла и разъедала снег у него под ногами. Его уши были прижаты к голове, глаза напоминали кусочки зеленого льда; Джой смотрела на Люка и чувствовала каждую волну боли и ярости, как будто они были ее собственными. Парни полукругом обступили Люка, они ругались и рычали друг на друга, подобно своре шелудивых псов.

— Просто пристрели его и покончим с этим! — Джой узнала голос, хотя волосы парня были спрятаны под вязаной шапкой.

Она прижалась обратно к дереву и постаралась унять все еще сотрясающую ее дрожь. Винтовка, подобно холодному огню, свинцовой тяжестью обжигала ей руки сквозь перчатки.

— Если бы ты не промазал в первый раз, он был бы уже мертв! — прорычал еще один знакомый голос.

— Если ты наставишь в нем еще больше отверстий, то его шкура ни черта не будет стоить, — пожаловался третий.

— Меня не беспокоит его проклятая шкура. — Остальные затихли от слов четвертого человека. — Я хочу, чтобы этот волк был мертв, как и многие другие, которых мы сможем найти. Это то, ради чего мы сюда пришли.

Джой уставилась на лидера. Он стоял ближе всех к Люку, держа под рукой винтовку. Даже не видя его лица, она чувствовала запах его ненависти и ощущала, как его от нее трясет.

— В особенности, этот волк, — прогрохотал его грубый голос. — Итак, больше никаких игр.

Словно в замедленной съемке, Джой наблюдала, как он переместил винтовку и поднял ее к плечу.

— Стоять, не двигаться! — она услышала, как ее собственный голос внезапно разорвал тишину. Ноги сами вывели ее на небольшую поляну, ее винтовка была нацелена в голову лидера. — Если кто—либо из вас шелохнется, я убью его.

Последовавшая оглушительная тишина вторила удивлению Джой от хладнокровной ярости, полностью затопившей ее. Она без страха прошла вдоль них, и они отпрянули от нее, будто от какого—то ужасного видения. Один из них переместился, и Джой застыла и сжала пальцы на курке.

— Я имею в виду именно это, — холодно произнесла она. Она видела, как расширились глаза лидера, когда он сосредоточился на ней, видела, как он оглядел лица своих компаньонов.

Джой остановилась в нескольких шагах от главаря и встретила его изумленный взгляд. Переполнявшая ее холодная ярость охватила разум, вытеснила из головы все, кроме предмета в руке. Она смотрела в порочные маленькие глазки этого негодяя, пока он не опустил их.

— Положи ее, — приказала она, когда его руки сжались на винтовке. — Сейчас же!

Парень снова взглянул в сторону, в нерешительности обводя глазами своих друзей.

— Численный перевес на нашей стороне, маленькая леди, — угрожающе пробормотал он. — Если ты сделаешь хоть одно движение…

— Если ты сделаешь хоть одно движение, — прервала Джой, — тебе уже не удастся увидеть, что случится потом. — Она сделала еще один шаг вперед так, что дуло ее винтовки находилось всего в дюймах от его груди. С тихим проклятием он бросил свое оружие в снег и медленно поднял руки.

— Я положил ее, видишь? Теперь, почему бы нам все не обсудить, любезно и по—дружески, — его глаза скользнули в сторону, лицо скривилось в насмешливой улыбке.

Ее предупредило рычание. Прежде, чем один из парней успел скользнуть ей за спину, дуло ее винтовки прижалось к коже в основании шеи лидера. Она выдохнула со сдерживаемым неистовством.

— Думаешь, я этого не сделаю? — произнесла она очень тихо. — Скажи своим друзьям отступить и сложить свое оружие там, за теми деревьями. Немедленно.

Она услышала, как они начали расходиться даже прежде, чем лидер издал полузадушенный приказ. Некоторые колебались, она могла слышать шорох их шагов по снегу, как они перемещаются и бормочут между собой. Но они подчинились. Только теперь, когда они встали на некотором расстоянии вдали, с пустыми руками, она позволила своему взгляду переместиться с главаря на Люка.

Он будто опирался на сугроб, в его глазах сквозили боль и слабость; кровь выжгла темное пятно на снегу под ним, а правая передняя лапа была неестественно согнута. Джой хладнокровно приняла все это, а потом встретила его взгляд.

Это был шок, который в любое другое время, возможно, разрушил бы всю ее сосредоточенность. Сообщение, которое он послал ей, было столь ясным, будто он громко произнес его вслух. Уходи. Беги. Оставь меня. Мысленные слова почти разбили лед ее решительности. Затем она преодолела принуждение, отгоняя его своим собственным и игнорируя отчаянную просьбу в его глазах.

Она медленно повернулась к человеку, ждущему под прицелом ее винтовки. Его лицо было белым за исключением двух красных щелей—угольков наверху скул, горящих от ярости, подумала она, ненависти и страха. Нацеленных на нее. Она почувствовала, как на ее лице появляется холодная улыбка. Он не мог выдержать ее взгляда.

— Я собираюсь позволить тебе уйти, — пробормотала она. — Я хочу, чтобы ты и твои приятели убрались с этой земли и никогда не возвращались. — Она вжала винтовку в мягкую плоть для убедительности, и он захлебнулся своим придушенным гневом. Краем глаза она заметила, как остальные зашептались и пришли в движение. — Отойдите от оружия! — Толкая его, она крепко держала винтовку, пока он отступал назад. Парни сбились в кучу, неуклюжие от волнения, ведомые стадным инстинктом. Она спокойно наблюдала за ними, пока они уходили, бормоча в ее адрес угрозы, которые становились все громче и смелее с увеличением расстояния. Наконец шум исчез, и внезапно воцарилась тишина. Она ждала, пока окончательно не убедилась, что они не вернутся, после чего опустилась на колени в холодный снег.

Люк был здесь, перед ней, твердый, теплый и живой. Его дыхание тяжелыми клубами наполняло воздух; Джой провела рукой по его плечу, и та окрасилась вязкой кровью.

Ее снова пронзила боль.

— Люк! — закричала она. Внимательно осмотрев его, она нашла места, где пышная серая шкура покрылась кровью, очевидным признаком пулевых ранений, полускрытых мехом. Задыхаясь от захлестнувшего ее страха, Джой попытался думать логически. Он все еще дышал, находясь в сознании, он был достаточно сильным, чтобы остаться в живых. Он должен жить!

С бесконечной нежностью Джой приподняла тяжелую голову своими руками.

— Люк, послушай меня Люк! — она почти отчаянно сжала мех с обеих сторон, желая, чтобы он услышал ее. — Посмотри на меня, Люк!

Он медленно открыл глаза. Его хвост один раз тяжело ударил о снег, и звук застрял глубоко в его горле. Джой сдержала слезы.

— Ты понимаешь меня, Люк? — его хвост ударил снова, и массивное тело содрогнулось от вздоха. Крепко зажмурив глаза, чтобы взять под контроль свои скачущие эмоции, Джой обдумывала возможные варианты.

— Ты сильно ранен, Люк, — сказала она, наконец, собрав свою решимость. — Я не могу помочь тебе здесь, — она знала, что его вес был намного больше того, с чем она могла надеяться справиться. Даже его голова оттягивала ей руки. — Мне нужна твоя помощь, Люк. Ты должен держаться. — Он снова махнул хвостом, и его глаза встретились с ее. Невысказанное послание в них придало ей смелости. — Ты можешь трансформироваться? Ты можешь помочь мне вернуть тебя в хижину?

Отчаянный звук, который издал Люк, был достаточным ответом. Новая дрожь прошла по его телу.

— Хорошо, — сказала Джой, глубоко вздохнув. — Ты не можешь измениться. Я не могу отнести тебя. Это означает, что нужно идти в город за помощью или найти какой—то другой способ вернуть тебя в хижину, — звук ее голоса был резким, отрывистым и практичным. — Помоги мне, Люк. Что я должна сделать?

Его голова приподнялась с ее рук. Его глаза посмотрели в ее со всей прежней знакомой силой, и знание пришло к ней откуда—то из глубины, находящейся за пределами слов.

То, что затопило ее мысли, почти заставило ее разжать хватку на мехе Люка, с осторожной заботой она опустила руками его голову в снег.

— Нет, — хрипло прошептала она. — Нет, я не могу, — ее тело начало дрожать, отрицательные мотания головой размыли зрение. Люк поднял голову, медленно, болезненно, рассматривая ее. — Не могу… — голова Люка упала в снег, и его глаза закрылись, будто сдаваясь.

Джой смотрела на Люка и чувствовала, будто ее разум и сердце разрывались на кусочки. Дрожащими руками она расстегнула молнию на своей меховой куртке и потянула подол рубашки из—под свитера, она использовала маленький нож, чтобы разрезать ее на полосы для перевязки его ран. Ее пальцы были неуклюжими, усилия мучительно недостаточными. Пулевые ранения почти перестали кровоточить, но она перевязала их настолько хорошо, насколько смогла, и погладила его по голове в то время, как внутри нее сформировалось решение и обосновалась твердая уверенность.

Она закрыла глаза, чувствуя, как кровь струится по венам и артериям, работу мускулов и сухожилий, поток холодного воздуха в ее легких. Это прошло сквозь ее сознание, затем не осталось ничего столь же ясного, как осознанная мысль. Ее побуждала единственная потребность. Спасти Люка.

Она еще раз посмотрела вниз на него.

— Ты когда—то говорил мне, — произнесла она тихо, — чтобы я держалась. Теперь я говорю тебе то же самое, — наклонившись так близко, что ее слезы увлажнили бледный мех на его щеке, она сжала его загривок. — Ты сказал: «Я не позволю тебе оставить меня», помнишь? Что ж, это касается нас обоих, Люк. Касается нас обоих, — она услышала его судорожный вздох, увидела трепет его не открывшихся век и поняла, что он услышал ее.

С мрачной поспешностью Джой одно за другим сняла парку, свитер и рубашку, избавилась от брюк, нижнего белья и ботинок и осталась стоять голой на холоде. Снежинки словно целовали ее кожу, мгновение она ничего не чувствовала, а потом холод ушел. Ушел полностью, как будто она стояла перед ревущим огнем. Ее тело поднялось подобно воспламеняющемуся жару, вспыхивало пламенем и горело, пока рев пожарища не заглушил ее крики от шока и боли.

Когда это закончилось, когда огонь снова превратился в тлеющие угольки, мир преобразился до неузнаваемости. Он со всех сторон бомбардировал ее изменившиеся чувства. Инстинкт спас ее, когда разум не мог. Она в последний раз крикнула Люку, услышав тонкое завывание своего голоса, и побежала.

— Великий Боже, Джой! — раздался издали голос Алана Коллье, когда она упала в его руки. Запахи лекарств окружили ее, наполнив своей вонью чувствительные ноздри, она вымученно склонилась к доктору, пока он увлекал ее в дверной проем. Ее ноги почти ускользали из—под нее, неспособные приспособиться к изменившемуся балансу при переходе с четырех к двум. Коллье был единственным несомненным фактом в мире, который скручивался и вертелся вокруг нее.

Отдаленно она осознавала, о чем говорили восклицающие над ней голоса; она упала на стул, к которому проводил ее Коллье, и попыталась преобразовать свои перегруженные эмоции. Кто—то набросил одеяло на ее дрожащее тело. Винил стула был леденяще холодным под голыми ягодицами, и это быстрее, чем что—либо еще, привело ее в чувство. Она быстро заморгала, чтобы прояснить зрение.

Коллье был здесь, держа у ее рта что—то горячее и жидкое. Она потягивала это, почти задыхаясь от вкуса, и умудрялась глотать, Коллье издавал бессмысленные шумы одобрения и заставлял пить еще. Горячая жидкость остановила беспомощную дрожь. Снова поморгав, Джой почувствовала, как к ней начинают возвращаться зрение и рассудок.

— Люк, — выдавила она, наконец. — Люк… — было тяжело, почти невозможно выговаривать слова. Она отчаянно забарахталась и неуклюже замолотила руками, стаскивая с плеч одеяло. С растущей настойчивостью она искала глаза Коллье, пока он двигался вокруг нее, натягивая одеяло обратно.

Он, наконец, остановился и присел перед ней, взяв ее руки в свои. Они казались ледяными на ее горящей коже.

— Расскажи мне, Джой. Как сможешь, — его голос был якорем невозмутимого разума.

— Люк, — она задыхалась, человеческие слова все еще были густыми и странными для ее языка. — Ранен. Он ранен.

— Где, Джой? Где его ранили?

Горечь поднялась в ее горле, когда она с усилием сконцентрировалась на этом.

— В лесу, на его земле. Он не может двигаться. Алан…

Мгновение его серьезные синие глаза вглядывались в ее лицо. Она хотела, чтобы он понял всю безотлагательность действовать, бежать; он отпустил ее руки и встал прежде, чем она успела в отчаянии завопить на него.

— Жди здесь, Джой, и отдыхай. Я пришлю медсестру, чтобы она приглядывала за тобой, и отправлюсь за помощью. Если он не может двигаться, мне понадобится кто—нибудь, чтобы…

— Нет! — Джой боролась, чтобы удержать истерию в своем голосе. — Нет, никакой помощи. Они стреляли в него. Он не может… — каким—то образом она заставила свой язык сформулировать правильную картину. — Он — волк.

Коллье замер у двери, оглянувшись на нее. На его лице разлилось понимание.

— Великий Боже, — пробормотал он. Был промежуток времени, когда Джой могла видеть, как мелькают мысли в его глазах, обнаженные эмоции, когда он пришел к неизбежному выводу. — Хорошо, — он на миг закрыл глаза и глубоко выдохнул. — Тогда есть ты и я.

На Джой нахлынуло облегчение. Она едва слышала Коллье, пока он говорил с кем—то за дверью, ненадолго исчезнув, чтобы вернуться с охапкой одежды.

— Ты достаточно сильна, Джой? — спросил он, пронзая ее взглядом. — Ты сможешь помочь мне найти его и вернуть обратно?

Не отвечая, Джой встала и сбросила с плеч одеяло. Коллье отвел взгляд и немного вытянул руку, чтобы помочь ей восстановить равновесие; она отвернулась, натягивая позаимствованную одежду, бессмысленную мешающую преграду, на которую у нее не было времени. Была только одна вещь, которая имела значение, одна цель, которая несла ее на подкашивающихся ногах за Коллье, пока он собирал инструменты и вел ее к гаражу за своим офисом, отрывисто отдавая последние распоряжения своим ассистентам и преследуемый озадаченными вопросами ожидающих его в приемной пациентов.

Ее внутреннее зрение было сосредоточено на Люке, в то время как Коллье вывел «Лэнд Ровер» на незагруженную движением центральную улицу и направился из города. Он был жив, она знала это так же отчетливо, как и то, что ее сердце остановилось бы вместе с его. Глухая боль его страданий пульсировала по ее нервам, и она была рада ей. Это означало, что он боролся. Он был жив, и она снова и снова с каждым биением сердца посылала внутренние сообщения по артериям новоприобретенной связи, молясь, чтобы он услышал ее. «Не сдавайся, Люк. Я не позволю тебе уйти».