Приговоренные к приключениям

Глава 7. Было дело на Юконе

Доусон никогда не спит.

Это закон.

Клондайк и Юкон могут потечь вспять, снег может растаять глубокой зимой — но Доусон не спит. Здесь все время кипит жизнь. Зачем тратить лишнюю минуту на сон, если можно провести это время куда веселее? Например, вломиться в салун «У Гарри», где разбитные девочки вертят попками на дощатой сцене, а виски, пусть и паленый — ух, как пробирает, похлеще, чем дома, где-нибудь во Фриско или в Нью-Йорке. Да есть ли он, тот Нью-Йорк? Любой, кто пробыл здесь, на Севере больше года, только ухмыльнется презрительно, слушая, как зеленый новичок-чечако вовсю расписывает свои приключения на Миссисипи. Потому что нет никакой Миссисипи. И Фриско нет. Вранье это все, выдумка досужих болтунов, которым делать нечего, кроме как трепать языком. Есть только бесконечная полярная ночь, вой пурги над старательскими хижинами, обмороженные руки и скрип санных полозьев по снегу, жесткому, как наждак, от мороза. Сплюнешь — и затрещит замерзающий плевок. Промедлишь — и останешься в этих снегах навечно, и волки не побрезгуют прибрать твои кости.

Но золото манит к себе, встает волшебным миражом. Поэтому Доусон не спит. Иллюминация здесь почище, чем в ином столичном городе — куда ни глянь, всюду светятся окошки салунов, мюзик-холлов (громкое название для бревенчатого дома) игорных домов и прочих заведений, предназначение у которых только одно. Выманить побольше деньжат у любого, кому улыбнулась удача на прииске. И сделать это как можно быстрее. А с деньгами, как и со способами с ними распрощаться, тут проблем нет. Только шагни на улицу, и вот уже налево — заведение «Орхидея», где у Рыжей Нэтти вместо передних зубов — бриллианты чистой воды, а уж что она вытворяет с помощью своих пухлых губок, за которыми эти бриллианты прячутся — просто не описать. Направо — цирюльник «Жан из Парижа», который еще недавно был Джоном из Массачусетса, а за его «кабинетом» прячется бойцовский ринг, где можно размять кости и поставить на кон все те же самородки.

Вот, например, вчера — Гризли Билл, дюжий детина, весь заросший дикой рыжей бородищей, из-под которой видно было только горящие от лютого нетерпения глаза, ворвался в Доусон на своей упряжке, от которой валил пар, и прямиком кинулся в контору, где взвешивают и оценивают намытое золото. Даже не стал распрягать упряжку или привязывать собак — так и бросил посреди улицы. А в конторе — крякнул от натуги и взвалил на стол мешок, в котором золота было не меньше шестидесяти фунтов. И здоровенным самородком, размером с кулак боксера, припечатал сверху. Обвел конторских торжествующим взглядом: мол, видали, а? знай наших! Но, как бы ни торопился Гризли, а был он далеко не дурак. Сначала сдал взвешенное золото на хранение, под присмотр парней с кольтами, и только потом свистнул мальчишку, сунул ему мелкий самородок и наказал присмотреть за собаками. А сам кинулся в ближайшее питейное заведение.

— Душа горит! — заорал с порога. — Эй, малый, плесни лучшего пойла, которое есть! Да не на два пальца, лей полный стакан! — и сыпанул на весы невозмутимому кабатчику щедрую порцию золотого песка.

— Лей, тебе говорят!

Налили. И выпил Гризли Билл полный стакан этого «Старого очищенного», способного дыру прожечь в дубовой доске. Даже не поморщился.

— Еще!

Без проблем, виски имелся с избытком. Налили еще. Только с третьего стакана Билла немного развезло. Он уселся на колченогий табурет за неструганым столом, подтянул к себе бутылку, услужливо поданную кабатчиком, и принялся рассказывать всем и каждому, кто был готов его слушать, как золотишко само, прямо дуром перло к нему с каждой промывкой.

— Сполоснул лоток — а на дне будто масло намазали в палец толщиной! Я смекаю — Билл, вот тут тебе козырная карта привалила! И давай шуровать. За день намыл не меньше чем на тысячу долларов, вот ей-богу!

— Это где ж такое? — охнул Сандерсон, тощий швед с куцей пегой бородой, замученный кашлем, рвущим ему легкие — застудил в самом начале зимы на Фортимайле. Но пьяный Гризли Билл, даром что уже глаза в кучу, вдруг глянул на него остро и пронзительно.

— А что, Сандерсон? Любопытствуешь к чему?

— Да я просто… — растерялся тощий. — Все же интересно.

— Интересно, говоришь? Ну так я тебе скажу: там, где я застолбил, вот где! — и довольный Билл захохотал во всю глотку. А потом схватил в охапку одну из девиц, которые, конечно, тут как тут при виде удачливого старателя — и потащил, визжащую для вида, наверх по скрипучей лестнице, в «номера». Девица в тот вечер своего не упустила, обслужила Гризли как надо на железной кровати с никелированными шарами, и оставила с пустыми карманами, так что с утра тому пришлось идти в контору и отсыпать еще золотишка. А потом Билл и пара охранников отправились из Доусона на юг.

— Хочу пожить, как человек! — сказал Гризли, опрокинув напоследок стакан «Старого очищенного» и нахлобучив шапку. — Чтобы, значит, вокруг меня слуги, все эти «подай-принеси», а я в костюме, в котелке и в начищенных ботинках! И никаких рож ваших, от которых уже блевать тянет.

Никто не обиделся, потому что все понимали: повезло человеку, и он в своем праве. А потом Гризли Билл вернется — и это тоже знали все. Вернется, чтобы снова попытаться ухватить фортуну за ее верткий хвост, который вечно маячит перед каждым юконским старателем, хоть раз державшим в руках унцию золотого песка.

Так что в Доусоне было совсем не скучно. Здесь пили, стреляли, резались насмерть, плясали так, что каблуки отлетали, и все это время швыряли направо и налево пачки денег и горсти самородков. Да уж, всяких чудачеств хватало сполна. Все помнили случай с коровой, которую Том Христиансен, хозяин салуна, заказал пароходом. Все судачили об этом на каждом углу и сходились во мнении, что Том «маленько повернулся головой». Но Христиансен знал, что делал. Корова приплыла по Юкону, ее, мычащую, выгрузили на пристани, и, чавкая уличной грязью, доставили прямехонько в шикарный танцзал, где на полу лежал полированный паркет. А там Христиансен лично уселся на стул и умело подоил корову. За стаканом парного молока выстроилась длинная очередь — вот тут-то и оказалось, что один такой стаканчик обойдется желающему аж в двадцать долларов! Это тебе не чертов однодолларовый вискарь, которого кругом было хоть залейся. Молоко расхватали мгновенно, а вторую партию целиком купила мадам Бонне, звезда самого роскошного в Доусоне музыкального шоу. Та самая, которой Большой Алек, легенда Юкона, подарил золотой сервиз и кувшин для умывания.

Золотая лихорадка пришла на Клондайк.

И уходить сейчас, в 1898 году от Рождества Христова, отсюда пока что не собиралась.

— Слышь, братан! — нетвердым языком обратился изрядно набравшийся Джордж Скромби к своему компаньону Сэму Миллзу. Сэм в это самое время старательно поливал угол какой-то хижины, избавляя организм от излишков выпитого.

— Чего? — отозвался Сэм, громогласно икая. — Что — ик! — стряслось, Джордж?

— Чё это за салун такой, а? Ты его помнишь?

— Какой еще салун?

Сэм подтянул меховые штаны, ежась от ледяного ветра и, прищурившись, глянул туда, куда тыкал корявым пальцем Скромби. К своему удивлению, он увидел основательный дом из квадратного бруса, с крепкой, обшитой железом дверью и вывеской над ней «Салун Отдохни малость. Лучший виски в Канаде и Штатах».

— Врут, поди! — усомнился такому заявлению Сэм. — Откуда в Доусоне лучший виски? Здешнюю мочу только такие как мы с тобой и могут пить. Какой-нибудь хиляк-жентельмен с юга от одного стаканчика враз с копыт свалится.

— А давай-ка зайдем, брат! Заодно и убедимся, так ли хорошо там угощают. А? Что думаешь?

— Отчего не зайти? — покладисто согласился Скромби. Золотой песок в мешочке будто прожигал дыру в кармане и настойчиво просился на волю, чтобы быть потраченным на разные развеселые дела. Зря, что ли, они пахали как проклятые целый месяц, замерзая в едва натопленной хижине, а ночами слушая волчий вой? Зато добыча того стоила — полновесное золото, сверкающее и желтое, как летнее солнце.

— Ну, вперед! — проорал Сэм, заглушая свист ветра. Он шагнул на крыльцо, где имелась даже — вот неслыханное дело для этих мест! — железная решетка для очистки обуви, и решительно рванул дверь на себя.

Фараон

В Доусоне мы застряли на несколько дней.

Неслыханное дело. Раньше такого не было.

С каждым новым днем моя тревога росла все сильнее. Как-то совсем не хотелось провести остаток жизни в этой чертовой дыре — пусть даже сейчас здесь обитала уйма народа, и каждый день прибывали новые искатели удачи. Да, конечно, в юности я зачитывался рассказами Джека Лондона и повестями Брет Гарта… романтика Севера, суровые первопроходцы, золотые россыпи и закон револьвера. Но одно дело читать об этом, сидя в кресле с чашкой чая, и совсем другое — когда эта романтика вдруг оказывается со всех сторон. К тому же, в пабе исчезло электричество, и вместо нормальных ламп повсюду появились коптящие керосинки. Я и не думал раньше, сколько хлопот может быть даже с одной-единственной керосиновой лампой.

Из хороших новостей: виски у нас было хоть залейся, причем такого, которого в это время в реальной истории еще не придумали. Почему-то это были два сорта — кукурузный «Вирджиния Лайтинг» и ржаной «Олд Оверхолт». Оба отменного качества, но совершенно непонятно, почему не бурбон. Ладно, от добра добра не ищут. Тем более, что я попробовал здешнюю мерзость, которую безбожно разбавляли во всех местных салунах, и понял, что ни глотка больше не сделаю. По вкусу это было похоже на паяльную кислоту, разбавленную не менее мерзким кофе — для цвета. Поговаривали, что в этот «виски» галлонами вливают соус табаско и сыплют красный перец. «Чтобы по мозгам шибало», — как выразился один старатель, с которым я успел познакомиться.

Я чуть голову не сломал, пытаясь понять, что случилось, и в результате все время возвращался к одному и тому же: все связано с той самой мексиканской вечеринкой, на которой мы с Варом так неудачно подсунули не тот стул синьорите Катрине. Похоже, у нас наступили веселые времена.

— Эй, Вар, — спросил я, — Катрина… она, похоже, сказала, что ей от нас нужен подарок?

— Все верно, — невесело отозвался парень. Бедняга все еще переживал за свой поступок.

— Брось расстраиваться, — я хлопнул повара по плечу. — Что должно случиться, то все равно случится, хотим мы этого, или нет. Лучше давай подумаем, что интересного мы можем отсюда притащить для твоей… хм… красотки?

Вар вздохнул. Потом подумал и неуверенно предположил:

— Золото? Шкуру белого медведя? Лоток старателя?

— Золото отпадает сразу, — поморщился я. — Ты не забыл, кто у нас Катрина? А? То-то! У нее наверняка за долгую жизнь этого металла было полным-полно. Шкура медведя — белого ты ближе Гренландии не найдешь. А лоток старателя… ты имеешь в виду эту жестяную посудину для промывки породы?

— Ага, — кивнул мой приятель.

— Боюсь, что если ты рискнешь преподнести нашей смертоносной знакомой такой подарочек, то схлопочешь им же по голове. Честное слово, Вар, эти лотки годятся только чтобы из них кормить какую-нибудь кошку. Насмотрелся я в музеях, когда путешествовал туристом по Калифорнии.

— А что тогда? — уныло пожал плечами повар.

— Будем думать! — веско сказал я. — Пока что у нас есть виски, «золотая лихорадка» и полный Доусон людей, которым не терпится получить от жизни все. Так что жарь стейки, а я пойду, почищу дробовик.

— Интересно, есть ли у нас мясо? — задумчиво спросил Вар в пространство. — Свежее. Сочное. Много…

Я не успел ответить, потому что истрепанная побуревшая портьера, теперь скрывающая вход на второй этаж, вдруг зашевелилась. На портьере, кстати, был криво и косо напечатан полинявший от времени портрет какого-то военного — не то генерала Гранта, не то генерала Ли. «Не перепутать бы, если кто решит полюбопытствовать, — подумал я, — а то можно накликать неприятности». Из-за портьеры высунулась знакомая щетинистая лапка.

— Есь! — хрипло пропищал наш невольный спутник, и раздирающе закашлялся.

— Есь… — шепотом повторил он. — Тамь. Кусь. Мясь!

Щетинистая лапка ткнула в сторону кухни.

— Мануанус, пользу приносящий, — я покачал головой. — Что дальше? На Клондайке вырастут пальмы?

— А наш сизый дружок, похоже, простыл, — подметил Вар. Мануанус негодующе засопел, высунул из-за портьеры свой неопрятный хобот и чихнул.

— Мёрзь! — объявил он. — Весь! Снегь кусь…

— Библейский монстр, — ехидно ухмыльнулся повар. — Гроза гробниц, ужас Иисуса Навина. Ел снег в Доусоне.

— Грусть, — согласился я.

— Грусь! — пропищал мануанус.

— Брысь, — меланхолично завершил дискуссию мой компаньон и пошел на кухню. Через минуту оттуда раздался его довольный и ощутимо озадаченный голос.

— Слушай, Бриан, мясо у нас тоже есть. И вот что интересно: это австралийская мраморная говядина. Высшего класса, хоть сейчас в мишленовский ресторан! Этот твой паб довольно избирателен, тебе не кажется?

— Еще бы! — гордо ответил я. — Понимаешь, мы, валлийцы, готовы ходить в лохмотьях, зато еда у нас самая лучшая.

Лысый детина что-то хрюкнул в ответ (я так и не понял, согласен он со мной или нет) и принялся греметь посудой.

А я пошел за дробовиком.

Знаю я эти времена — почитывал всякое. Это только в кино белозубый Смок Беллью и его благородный друг Малыш ловко преодолевают все трудности на Клондайке, успевая шутить, посмеиваться и принимать картинные позы. Реальность, как обычно, куда суровее и грязнее, чем на экране.

В этот момент дверь в паб распахнулась, и внутрь, вместе с клубами морозного пара, ввалились два ярких представителя этой самой реальности.

Вар

Я пластал мясо на кухне, размышляя о превратностях судьбы и особенностях кулинарии здешних мест. Интересно, что никакого удивления я не чувствовал, словно бы организм уже сам, автоматически перестраивался на мировосприятие эпохи, в которой оказывался наш «Дубовый лист». Даже то, что на мне грубые штаны, отдаленно напоминающие что-то очень знакомое, и холщовая рубаха с высоким воротником на костяных пуговицах, я заметил не сразу. Более тщательный осмотр штанов меня все-таки удивил. Заклепки на карманах, грубый синий деним… потертый кожаный лейбл на заднице — ба, да это же «ливайсы»! Почти современные джинсы, хотя джинсами здесь и сейчас их еще никто не называет, все предпочитают загадочное «комбинезон без верха». Зато заклепки имеются даже на ширинке — вот это я понимаю, основательный подход. Говорят, эти самые клепки от конской сбруи убрали с ширинки только после того, как стали поступать многочисленные жалобы от суровых парней — лесорубов, золотоискателей и прочих ковбоев. Не один из них, сидя у костра с широко расставленными ногами и без нижнего белья, обжег себе хозяйство накалившейся заклепкой. Приятного мало.

Но у меня здесь никакого костра не было, так что заклепки мне не мешали. Оправив фартук, я продолжал рубить стейки и одновременно прислушивался к тому, что творится в зале.

— Эй, приятель! — заблажил один из двоих, круглолицый мужичок с висячими усами. — Мне бы горло промочить!

— Запросто, — отозвался Фараон, выставляя на стол две толстых стопки зеленого стекла. — А товарищу твоему?

— А товарищ — ик! — за себя сам скажет, — проворчал второй, крепко сбитый дядя с большой щербиной в зубах и нехорошим шрамом на лбу. — Мне того же, что ему.

Они подошли к стойке и принялись развязывать холщовые мешочки, как по волшебству, появившиеся в узловатых пальцах.

— Ну это… Где у тебя тут…

— Чего изволите? — непонимающе спросил валлиец.

— Весы, чего же еще! Золотишко взвесить!

— А. вон что. Это запросто.

Рука Фараона нырнула под стойку, и он тут же взгромоздил на стол весы. Две латунные чашки на цепочках, набор гирек — все чин по чину.

— Во, это дело другое! — распространяя вокруг себя густейший запах перегара, осклабился круглолицый. — Бумажек мы с собой не носим, уж извини.

Он влез щепотью в мешочек и щедро сыпанул на чашку весов сверкающий желтый песок.

Фараон невозмутимо, как будто всю жизнь только этим и занимался, произвел расчет и выставил на стойку бутылку виски.

— Такого не пил, — прохрипел щербатый. — Что за дрянь?

— Это не дрянь, джентльмены! — с достоинством провозгласил хозяин паба. — Это лучший ржаной виски, который вы пробовали до сих пор!

— Все так говорят, — отмахнулся мужик со шрамом. — Верно, Сэм?

— Слова — пыль, — веско подытожил Фараон, — а вот личная дегустация…

— Чего? — разинул рот круглолицый Сэм.

— Я говорю — надо пробовать. Ваше здоровье, джентльмены, и пусть удача наступает вам на пятки!

Мой приятель молниеносно наполнил третью стопку и опрокинул ее себе в рот. Двое местных последовали его примеру.

— Ух! — крякнул Сэм. — Джордж, да это же чистый нектар! Прям как в лучших заведениях!

— Будто бывал ты в лучших заведениях, ага, — покривился щербатый. — Но что верно, то верно, пойло хоть куда. Я такого и не пробовал, а ведь спроси кого хочешь, все скажут, что Сэм Миллз пивал везде и всюду!

— Еще по одной? — спросил Фараон.

— Не спрашивай, — хрипнул Джордж, утирая костяшкой пальца невольную слезу умиления. — Наливай! Да не эту фитюльку, лей в стакан!

И корявые лапищи снова потянулись к заветным мешочкам.

Я покачал головой. Да, вот так и происходит самый обычный процесс расставания с денежными средствами в обмен на горячительные напитки. Наверное, еще при Хаммурапи было то же самое. Хотя…

Додумать свое «хотя» я не успел.

Дверь снова распахнулась, и вместе с паром в паб вломилась заиндевелая фигура.

— Доктора! — выкрикнула она. — Доктора, ради всего святого, черт вас побери!

Фараон и Вар

Двое пьянчужек, которые уже изрядно опростали свои золотые запасы, повернулись к двери, забыв про выпивку. Краем глаза Фараон заметил, что оба стакана, оставленные на стойке, мистическим образом опустели. Из-за линялой портьеры раздалось довольное урчание.

— Твою мать! — яростно прошептал он в сторону портьеры и погрозил кулаком. — прилично себя веди!

— Мёрзь… Шерсь неть! — жалобно пропищали в ответ. К счастью, этого никто не услышал.

Заиндевелая фигура шагнула вперед, снежные хлопья посыпались на пол.

— Доктора! — с отчаянием в голосе снова выкрикнул высокий бородатый здоровяк в меховой куртке и треухе.

— Что случилось, сэр? — спросил его Фараон с металлическими нотками в голосе. — Успокойтесь, говорите яснее, что у вас за беда?

Варфоломей тоже вышел из кухни и вопросительно уставился на гостя.

— Бен Фергюссон там, на санях, ногу придавило деревом… кость наружу… чертов коновал Смитсон спит, как полено, пьяная скотина… Я шел наугад…— тяжело дыша, бородач пытался объяснить нам все это. Видимо, красноречием он не отличался. Потом он ахнул красным кулачищем по дверному косяку и взревел: — Единственный хирург, этот трус Полсон удрал три дня назад с чужой женой! Во всем Доусоне полно блядей и пьяниц, но никто не может даже зуб выдрать! А Бен…

— Тихо!

Фараон вытер руки полотенцем и позвал:

— Вар, дружище!

Повар появился в дверном проеме и вопросительно поглядел на компаньона.

— Вар, нужно вскипятить воды, да побольше. Не мелочись, ставь на плиту ведро.

— Разбираешься в военно-полевой хирургии? — невозмутимо уточнил Варфоломей, деловито закатывая рукава рубахи и выставляя напоказ цветные японские татуировки.

— Всякое бывало… — неопределенно крутнул в воздухе рукой Фараон и тут же грозно посмотрел на Сэма и Джорджа.

— Джентльмены, помогите затащить сюда раненого!

Джордж Скромби шумно сглотнул и машинально схватил со стойки стакан. Опрокинул в рот, почмокал, потом недоуменно потряс сосуд в воздухе.

— Пустой… Это когда я успел?

— Потом будешь трепаться, приятель! — оборвал его вновь прибывший. Иней на его куртке уже растаял, и слипшаяся от воды, блестящая в свете лампы шерсть торчала острыми иглами. Здоровяк с безумной надеждой в глазах подскочил к валлийцу и схватил его за плечо.

— Вы доктор?

— Я кое-что умею, — пожал плечами хозяин «Дубового листа», скривившись от железной хватки незнакомца. — А вот вы сейчас теряете драгоценное время.

— Верно! — мужчина одним прыжком оказался у двери и вывалился наружу. За ним, похватав шапки, выбежали двое старателей.

— У тебя хоть скальпель-то есть? — спросил Варфоломей, который поставил ведро на плиту и прибавил огонь до максимума.

— Обойдемся этим, — валлиец неуловимо шевельнул рукой, щелкнул кнопкой, и шесть дюймов бритвенно-острой стали вылетели из черной рукоятки складного ножа.

— Однако! — присвистнул повар. — Cold Steel с собой таскаем? Хороший ножичек. Но если там с ногой все плохо, то…

Дверь с грохотом распахнулась, и трое втащили что-то, похожее на крепко спеленутую заскорузлыми шкурами мумию, покрытую снегом. На одном конце кокона было отверстие, над которым курился парок.

— На стол! — распорядился Фараон. Он смахнул с длинной столешницы солонку и перечницу, потом схватил бутылку виски и щедро полил им стол.

— Ох! — горестно крякнул Джордж Скромби.

— Кладите! Режьте ремни!

— Это я его так… — пробормотал здоровяк. — Решил, что лучше уж завернуть, чтобы было потеплее. Эй, Бен, ты как там, старик?

Из глубин кокона раздался долгий тяжелый стон.

— Эк его разбирает, — прохрипел Сэм Миллз. — Постой-ка… Бен Фергюссон? Так ведь я ж его знаю! Стрелок с Лосиного ручья, вот кто это! Удачливый сукин сын, который вместе с компаньоном напал на знатную жилу. А ты, значит, Натан Фелпс?

Бородач коротко кивнул, не переставая проворно орудовать охотничьим ножом, перерезая сыромятные ремни. Когда последнюю шкуру развернули, Фараон мрачно присвистнул.

Варфоломей, любопытствуя, придвинулся поближе и глянул через головы позеленевшего Миллза и бледного Скромби. От увиденного ему тоже стало не по себе. Иссиня-бледный молодой парень с ранней сединой в волосах лежал без сознания. Левая нога у него была замотана в пропитанные кровью тряпки, в которых угадывалась разорванная на полосы рубаха. Там, где тряпки сбились, было видно сплошное месиво с обломками кости и лоскутами почерневшего мяса.

— Господи! — Миллз отшатнулся от стола и добавил крепкое ругательство. — Всякое видел, но это… Точно в мясорубке перемололо!

— Вар, помоги-ка, — в руке валлийца блеснули ножницы. Он споро взрезал самодельную повязку.

— Посторонитесь, джентльмены, — попросил Варфоломей. Ни страха, ни особого волнения он уже не испытывал, словно на столе перед ним лежал не человек, а какой-то полуфабрикат. Не говоря ни слова, вся троица посторонилась, только Натан Фелпс чуть замялся, словно бы хотел быть поближе к своему приятелю. Но Варфоломей остро глянул на него, и бородач послушно отошел.

Фараон хмыкал, разглядывая страшно изломанную ногу Фергюссона. Потом вздохнул и покачал головой.

— Я не врач, ребята, но даже мне понятно, что этот паренек на двух ногах отбегался с концами.

— Что? — растерянно переспросил Фелпс. — Как это?

— Очень просто, — равнодушно отозвался валлиец, — ногу придется отрезать.

— Но…

— Нат, — проникновенно сказал ошарашенному известием здоровяку Фараон, — скажи мне — сколько ты его сюда тащил?

— Сутки, — пробормотал тот, — или даже больше. Собаки легли в снег, я не смог их поднять, как ни хлестал, только рукоятку бича сломал.

— Ему повезло, что ты силач и сумел дотянуть сани. Но тут одной силы мало, Нат. Погляди — нога уже начала чернеть. Если не сделать сейчас то, что нужно — твой друг умрет от гангрены. И точка.

Фелпс заскрипел крепкими зубами, выругался грязно и махнул рукой.

— Так тому и быть! Если Бен помрет, что я скажу его отцу с матерью? Мы ведь вместе приплыли сюда на пароходе… Нет, лучше уж без ноги, но живой. Действуйте, сэр! Вы точно знаете, что надо делать?

— Не учи отца… — туманно высказался Фараон. Потом посмотрел на Варфоломея.

— Что там с кипятком, Вар?

— Уже вовсю бурлит. Только… Зачем тебе ведро кипятка, не объяснишь? У нас же виски столько, что можно целиком слона искупать.

— Погорячился, — коротко объяснил валлиец. Потом досадливо поморщился и добавил: — Да все равно не помешает. Сунь в ведро мой нож, будь так добр. Проведем дезинфекцию.

Варфоломей послушно исполнил просьбу компаньона, потом подумал и добавил к варящемуся в ведре ножу свой Зангецу.

— Хорошо бы его к столу привязать, — озабоченно заметил протрезвевший от всего увиденного Сэм Миллз. Он попробовал на крепость сыромятные ремни, уцелевшие после ножа Фелпса. — А ну, джентльмены, попридержите-ка нашего беднягу!

Миллз сноровисто затянул ремни вокруг груди и ног Фергюссона. Потом уже Фараон крепко, с помощью деревянной мешалки, закрепил импровизированный кожаный жгут выше раны.. Когда он натуго закручивал узел, Бен очнулся. И завопил.

— Нат! Что… Где я? Ох… моя нога!

— Потерпи, старик, — здоровяк наклонился к нему и ободряюще потрепал по щеке. — Сейчас тебе станет легче.

— О-ох! Больно!

— Знаю, друг. Неужто больнее, чем в тот раз, когда шаман микмаков попробовал проделать в тебе дыру своим копьем, а?

Фергюссон заскрипел зубами. И тут он увидел Фараона, который подошел к столу, сосредоточенно дуя на дымящийся нож.

— Это что за хрень?! — взвыл Бен, дергая натянувшиеся струной ремни. — Вы что задумали… а-а-а!

Джордж Скромби сунул в рот раненому горлышко бутылки, полной виски.

— Глотай давай! За мой счет, понял?

Острый кадык заходил туда-сюда по худой шее. Фергюссон одним махом выдул почти всю бутылку и обмяк. Темная щетина, словно по волшебству, еще резче проступила на белом, как мел лице.

— Держите, — просто сказал Фараон, и три пары рук притиснули крепкое тело к столу. Валлиец щедро плеснул на ногу из бутылки, и Бен взвыл, захрипел, вырываясь, как дикий зверь, попавший в капкан.

— Черт, похоже виски не действует! — выругался Натан Фелпс, с трудом, несмотря на всю огромную силу, удерживающий бьющегося на столе мужчину. Джордж Скромби от полноты чувств грязно помянул всех святых, потом вдруг выхватил из-за пазухи мешочек с золотым песком и, хорошенько размахнувшись, ахнул им Фергюссона прямо по макушке — раз и второй. Глаза раненого закатились. И он замолчал.

— Рауш-наркоз, — уважительно прокомментировал стоящий неподалеку Варфоломей. И сам рявкнул: — Бриан, быстрее!

— Заткнись! — огрызнулся валлиец и сделал первый взмах ножом.

Кость перерубил Варфоломей: Зангецу сделал это с такой легкостью, что повару показалось, будто никакой кости и не было — так, ерунда, просто кусок мяса. Щедро промыв срез кипятком с разведенным в нем виски (у Варфоломея глаза на лоб полезли от такого варварского метода, но он промолчал) Фараон умело натянул завернутую кожу на культю и… остановился.

— Ты что? — не понял Фелпс. — Чего встал, док?

— Нитки, fucking shame! — выматерился валлиец. — Я забыл про нитки! Ни кетгута, ни даже простого шелка под рукой, даже рыболовной лески ни кусочка!

Он зарычал от отчаяния. И тут к его заляпанным кровью рукам, откуда-то из-под стола протянулась костистая щетинистая лапка, сжимающая в когтях пучок чего-то тонкого.

— Воть!

— Святые небеса, — прошептал Сэм Миллз, попятился и грохнулся на задницу. Заскреб подошвами унтов, пытаясь отползти подальше. — Что это, Господи?!

Щелкнул курок револьвера, выхваченного Фелпсом. Дуло плясало, точно пьяный ирландец в кабаке.

— Э… э… сгинь! Сгинь! — пробормотал дрожащими губами Скромби, отмахиваясь мешочком с золотым песком. Мануанус Инферналис не обратил ни на кого из них внимания. Он снова протянул лапку в сторону Бриана и проскрипел:

— Воть. Брать. Шить.

Валлиец выхватил из когтей пучок нитки, помял его и радостно хохотнул.

— Да это ж отличный кетгут!

Мануанус мгновенно исчез под столом, будто и не было. Фелпс опустил кольт и неверной рукой вытер лоб с проступившими крупными каплями пота.

— Док… я много чего видел… Но…

— Я не пью больше, — тоненько проговорил Миллз, поднимаясь с пола. — Клянусь, как перед алтарем, джентльмены. Ни капли, слышите? Допился.

— Я видел то же, что и ты, Сэм, — с ужасом ответил ему Джордж Скромби. — Похоже, пришла пора трезвости, дружище. До конца дней это будет стоять у меня перед глазами…

— Так, — твердо сказал Фараон, и все, кроме Варфоломея, посмотрели на него. Валлиец закончил последний стежок, и в ход снова пошла бутылка виски — уже почти пустая.

— Так, — повторил он. — Забудьте то, что видели, парни, лады? Главное, что этот страдалец, — валлиец похлопал по груди все еще не пришедшего в себя Фергюссона, — похоже, будет жить.

— Я уже забыл, — ответил Натан Фелпс, пряча револьвер под куртку. — Уверен, что и вы, джентльмены, тоже. Так?

Он выразительно посмотрел на Скромби и Миллза. Джордж мелко закивал, а Сэм внезапно затянул псалом, молитвенно сложив перед собой ладони.

— На руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею, на аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона…

— Отрадно видеть такое благочестие. Но давайте-ка отнесем пациента в заднюю комнату, — устало сказал хозяин паба, временно превратившегося в салун.

Когда Фергюссон, раздетый и завернутый в чистую простыню, был уложен на койку, Варфоломей, полирующий мягкой салфеткой свой сантоку, заметил:

— Еще долго будет в отключке. По башке ему крепко досталось, да и виски он употребил за троих.

— Есть время, чтобы отыскать настоящего доктора, верно? — Фараон вопросительно глянул на Фелпса.

— Из-под земли достану! — рявкнул тот. — Прямо сейчас отправлюсь! Ну, ребята, я вам по гроб обязан за своего друга. А на Юконе все знают, что Натан Фелпс всегда свои долги платит! Даже не знаю, как вам отплатить за то, что вы сделали…

— Да ладно, — отмахнулся Бриан, но здоровяк яростно пристукнул крепким кулаком правой руки по ладони левой.

— Вот что! Я эту вещь берег для своей невесты, которая дожидается меня в Джорджии. Но для вас, ребята, не жалко, ей-богу. Если моя удача при мне, то я отыщу что-нибудь еще.

Он сунул руку под куртку, покопался там — и на стойку перед Фараоном и Варфоломеем лег брезентовый мешочек размером с три основательных мужских кулака.

— Держите. Я назвал его «Зайчонок».

Хитрый узел, затянутый на мешочке, уступил крепким пальцам. Брезент зашуршал, и оба — повар и его компаньон — невольно ахнули, да так, что даже новоиспеченные трезвенники Миллз и Скромби с любопытством оглянулись, оторвавшись от совместной молитвы.

Да, этот самородок и впрямь в точности походил на зайчонка, присевшего на задние лапы и любопытно вытянувшего вверх разлапистые уши. Такого большого куска самородного золота здесь, пожалуй, мало кому довелось видеть. И уж точно не такой прихотливой формы.

— Да ты что, Нат? — возмутился Фараон. — Вот еще! Забирай и отвези своей невесте — как ее зовут? — чтобы она видела, что ее будущий муж самый удачливый чертов копатель на всей канадской территории до самой Аляски!

— Джентльмены, — взгляд Фелпса похолодел и стал похож на сизый отблеск оружейной стали. Глядя в эти глаза, Варфоломей вдруг понял, почему Джек Лондон так любил описывать вот таких парней, идущих напролом и не боящихся ни черта, ни пули, ни мороза. — Джентльмены, я сказал свое слово и это от всей души, поверьте. Натан Фелпс не дешевка, и двух слов не говорит. Держите, и вот вам моя рука в придачу. А если будет нужно, то вот мой кольт, моя упряжка, мои кулаки и что угодно. Вы спасли жизнь Бена — я уверен, что спасли, не спорьте! — и теперь я смогу честно взглянуть в лицо его отцу и тетке Джинни, которая вырастила меня вместе со своим сыном, как родного. А теперь извините меня, я не буду терять время. Мне еще надо за шкирку притащить сюда какого-нибудь ученого врача!

Дверь грохнула об косяк, и Фараон почесал бороду.

— М-да. И что нам теперь с этим делать?

— Для начала — спрятать, — спокойно сказал Варфоломей. — А потом… Кстати, а ты не думал о том, что эта штука может стать отличным подарком для нее?

Взгляд Бриана потемнел. Он хмыкнул задумчиво.

— Неплохая идея… Золота у нее, допустим, было как грязи. Но как знать, довелось ли ей держать что-нибудь подобное? Зайчонок, ха!

— Что за черт? — раздался озадаченный голос позади них. Оба резко повернулись. Сэм Миллз стоял и озадаченно рассматривал свою меховую парку, держа ее на вытянутых руках.

— Не чертыхайся, Сэм! — укоризненно сказал ему Джордж Скромби. — Мы же решили начать новую жизнь, или ты уже забыл?

— Конечно я помню, Джо! Но все-таки — вот че… кхм, вот же удивительно!

Он показал парку Фараону и Варфоломею. Сзади, ниже пояса, в шерсти зияла огромная проплешина, как будто кто-то выщипал весь мех.

— Будто я сел в лужу и примерз, а потом поднялся и пошел. Но ничего такого не было! Такая хорошая куртка, верой и правдой послужила мне не один год. А сейчас хоть выкидывай!

— Это лишь бренная вещь, Сэм, — кротко сказал Скромби. — Пойдем, нам нужно нести благую весть о трезвости и ужасах пьянства.

Варфоломей с непонятным выражением на лице смотрел, как двое бывших выпивох уходят в полярную ночь с просветленными лицами.

— Мануанус, — устало сказал Фараон, — настоящий негодяй. Это же потенциальные клиенты!

— Пьянь! — негодующе высказалась портьера.

— Я, пожалуй, схожу, если ты не против, посмотрю на публику в ближайшем конкурирующем заведении, — сказал лысый повар, напяливая толстое пальто. — Мне надо подышать свежим воздухом.

— Да отчего же мне быть против? — покладисто согласился валлиец. — Только я тебя очень прошу, не убей там никого… от переизбытка эмоций и свежего воздуха.

Когда Варфоломей добрался до дверей танцзала, совмещенного с питейным заведением, он ошеломленно уставился на вывеску. Солидные черные буквы извещали, что «в салуне мадам Китти круглосуточно выпивка, еда и танцы из Европы».

— Ну поглядим, что тут за танцы… — ухмыльнулся повар и толкнул дверь. Прищурился от яркого света, ударившего по глазам в отражениях многочисленных зеркал и вслушался в галдеж разномастной публики.

— Весело тут у них.

Кто-то положил ему на плечо твердую и невероятно горячую ладонь, опалившую жаром кожу даже через толстую шерсть пальто. Варфоломей дернулся, разворачиваясь — и уткнулся взглядом в черные зрачки на смуглом лице. Лакированный цилиндр выглядел здесь совершенно чужеродно, однако никто почему-то не обращал никакого внимания на худого человека в потертых джинсах и фраке на голое тело.

Смуглый улыбнулся.

— Нет, — сказал он.

— Что — нет? — переспросил Варфоломей, удивляясь сам себе, своему невесть откуда взявшемуся спокойствию.

— Нет — это значит, «нет, это не то, что она ищет». Попробуйте найти что-то еще. А теперь, — смуглый взял повара за локоть и легонько подтолкнул в сторону от двери, — рекомендую укрыться вон за той кадкой с бывшей пальмой.

— Зачем?

— Ну, она же обещала вам опасности? С одной вы справились. А сейчас начнется стрельба.