Приговоренные к приключениям

Глава 12. Огонь, растворенный в воде (Часть 2)

Наше время. Британский музей, Лондон

— Сэр! — на куратора коллекций Древнего Рима было жалко смотреть. Бледный, вспотевший, он нервно комкал полу своего синего рабочего халата.

— В чем дело, Росс? — директор Британского музея Хартвиг Фишер сохранял олимпийское спокойствие, хотя в глубине души ему стало немного не по себе. Таким расстроенным своего коллегу он уже давно не видел.

— У меня новости из реставрационной лаборатории, сэр, — Росс Томас сглотнул и принялся протирать и без того чистые стекла очков замшевой салфеткой. — Нам наконец-то удалось достоверно идентифицировать свитки, найденные при раскопках виллы в Кумах. Это действительно воспоминания Луция Корнелия Суллы, которые до этого считались безвозвратно утраченными…

— Великолепная новость, Росс! — директор Фишер искренне обрадовался. Новость и правда была потрясающей. Мемуары Суллы! Находка века — да что там, открытие тысячелетия! Фишер уже предвкушал интервью крупнейшим изданиям, гранты и пожертвования, а самое главное — восторг Совета попечителей, которому вынь да положь что-нибудь этакое, что можно потом с гордостью демонстрировать в ежегодных отчетах.

Потерянное выражение лица Томаса вернуло директора с небес на землю. Он насторожился, почуяв неладное.

— Что случилось, Росс?

— Эксперты в лаборатории смогли переснять содержимое нескольких, лучше всего сохранившихся свитков… Судя по всему, это последние главы мемуаров, которые Сулла диктовал незадолго до смерти.

— И что же там?

— Смотрите сами, сэр… — Томас дрожащей рукой протянул директору музея несколько больших цветных фотографий. Улыбаясь, Фишер взял их и принялся перелистывать. Через несколько секунд улыбка сползла с его лица. Еще через минуту он опустил руку с фотографиями и выпученными глазами посмотрел на куратора.

— Ч… что это, черт побери?! — прохрипел Хартвиг Фишер. — Это что, шутка такая? Вы решили надо мной подшутить, Томас?

— Нет, сэр, — пролепетал куратор коллекций. — Свитки были извлечены археологами из-под слоя нетронутой почвы, под которым было обнаружено тайное хранилище, тщательно запечатанное. Тысячелетиями туда никто не заглядывал, сэр…

— Никакой ошибки быть не может? — отрывисто спросил директор. Он вдруг почувствовал, что ему не хватает воздуха, и судорожно расстегнул верхнюю пуговицу на безупречно белой рубашке.

— Свитки изучены с применением всех современных технологий, сэр. Аутентичность материалов стопроцентно доказана нашими экспертами.

Хартвиг Фишер всегда гордился своим умением быстро принимать ответственные и непростые решения. Он поступил так и на этот раз.

— Росс, кто еще об этом знает?

— Вы. Я. Майк Качински из лаборатории. Еще пара реставраторов…

— Пусть так и остается. Слышите, Томас? Никому ни единого слова! Особенно важно, чтобы это не дошло до попечителей, и, не дай бог, до журналистов. Иначе нас просто разорвут на части!

— Я понимаю, сэр…

— Надеюсь, что так, коллега. Надеюсь, что так. Все работы над свитками приостановить до моего особого распоряжения. Находку держать в сейфе.

Когда куратор, то и дело хватаясь за голову и ошеломленно бормоча себе под нос нехорошие слова, ушел, директор Британского музея еще раз взглянул на фотографии свитков у себя в руке. Туда, где на ветхом пергаменте четко виднелся подробнейший рисунок перегонного куба с клеймом, которое было в мельчайших деталях скопировано рукой неведомого римского художника. Надпись на клейме гласила «Сharantais Portugal 1997».

— Кошмар! — простонал Фишер и перевел взгляд на приложенный к фотографии перевод нескольких строк лучше всего сохранившегося текста.

«… эти необыкновенные люди оставили мне величайшую из тайн, которую я, верно, унесу с собой в могилу… волшебный механизм, способный превратить воду в огонь, приносящий наслаждение и разливающийся по телу…»

Директор музея скомкал листок и фотографии в плотный комок, и, воровато озираясь по сторонам, заторопился в свой кабинет.

Загородная вилла Луция Корнелия Суллы. 78 год до нашей эры

Варфоломей

Сулла пил не спеша, и после нескольких стаканчиков виски почти не опьянел — только стал совсем бледным, что при его поразительно белой для римлянина коже выглядело довольно-таки жутковато. На щеках Луция Корнелия проступили красные пятна, кожа еще сильнее обтянула резкие скулы. Глаза горели ледяным пламенем, настойчиво впиваясь в собеседников взглядом. Но сам Сулла был страшно доволен и смеялся без умолку.

— А-ах, что за славный вечерок! — и бывший диктатор сыпанул парой отборных, грубых, как заскорузлая калига солдатских ругательств. Мануанус Инферналис, с любопытством наблюдавший за нашей попойкой, едва не сверзился с каменной полки и начал беззвучно шевелить губами, дергать щетинистым хоботом и пучить глаза, пытаясь повторить цветистые латинские обороты.

Сулла расслабленно откинулся к стене, сжимая опустевший стаканчик. Потом его осенило.

— Авл Мурий! Вар Квинтилий! Во имя Юпитера Статора, какого… — тут почтенный квирит смачно выговорил словечко, которое так любили писать на римских стенах местные хулиганы, — мы просиживаем задницы посреди субуранских прелестей? Отправимся ко мне на виллу, друзья! Там есть все, что душе угодно, а если чего-то вдруг не найдется — так я велю послать за этим!

Мы переглянулись. Фараон хотел было возразить, но Сулла, чуть покачнувшись, выпрямился и помахал у него перед носом костлявым пальцем с тяжелой золотой печаткой.

— Даже не думай возражать, — чутко произнес он, прищурившись. В голосе римлянина прорезались командирские нотки. — Знаешь, мало кто может похвастаться, что по своей воле побывал на вилле Луция Корнелия Суллы…

— Феликса… — буркнул валлиец.

— Феликса, — серьезно кивнул бывший диктатор. — Я верю в свою счастливую звезду, Авл Мурий. Венера и Фортуна никогда не оставляли меня, они были рядом со мной всю жизнь, и даже сейчас приглядывают за своим любимчиком. Или ты хочешь поспорить, что я просто случайно остановился у двери этой каупоны?

— Нет, — Фараон покачал головой. — Ты действительно необыкновенный человек, Луций Корнелий, и мы с Варом принимаем твое предложение со всей радостью. Позволь только кое-что с собой прихватить!

Сулла усмехнулся.

— Еще твоего волшебного огня в воде?

— Почему бы и нет?

— Но откуда ты его берешь?

Фараон почесал в затылке, потом поманил Суллу за собой. Заинтригованный квирит шагнул к нему, и оба встали на пороге задней комнаты. Я молча наблюдал за ними, прикидывая, как побыстрее потушить огонь в плите. Не хотелось стать причиной пожара в инсуле. Впрочем, я был уверен, что «Дубовый Лист» сумеет защитить себя в любом облике.

— Что это? — Сулла наконец-то увидел сердце нашего паба. Медный перегонный куб, созданный по типу аламбика. Начищенная медь ярко блестела, притягивая взгляды. Насколько помню, Фараон лично заказал его в Португалии — во всяком случае, что-то такое он мне рассказывал.

— Вот так это и делается, Луций Корнелий, — развел руками мой компаньон и пустился в путаные объяснения. Надо отдать римлянину должное — Сулла схватывал на лету.

— Ага, — глубокомысленно сказал он. — Значит, обычный ячмень? Невероятно, клянусь бородой Геркулеса!

— Ну, не все так просто… — и Фараон продолжил растолковывать суть метода превращения солода в «жидкий огонь».

— Так мы отправляемся на виллу? — мне все-таки удалось залить пламя, и я решил напомнить о себе.

— Сейчас дождемся Евтерпия с парой лектик, — заржал Сулла жизнерадостно, — я отправил его, чтобы он пнул несколько ленивых задниц носильщиков на ближайшей бирже. Так нам не придется бить сандалии по этим вонючим лужам! Ты извини, Авл Мурий, но пешком по Субуре ходят только отчаянные пьянчуги или голытьба. Я из первых, но после твоего угощения, боюсь, рискую пропахать мостовую носом!

Я удивился — ведь только сейчас заметил, что вольноотпущенник и впрямь будто испарился, совершенно незаметно улизнув из «Дубового Листа», пока мы пропускали по очередному стаканчику.

— Я думал, нынче носилками пользуются только матроны, — удивился Фараон.

— И покойники! — на Суллу напала смешливость, и он корчил страшные рожи, чтобы с ней справиться. — Не беспокойся, Авл Мурий, нас еще пока не понесут на погребальный костер, ограничимся пьяным весельем!

Валлиец со вздохом сделал отвращающий зло жест, чем довел Луция Корнелия практически до истерики. Наконец римлянин отсмеялся, стуча кулаком по беленой стене, и вытер набежавшие слезы. За дверью каупоны что-то тяжело загремело и стукнулось оземь, послышались приглушенные голоса.

— А вот и Евтерпий, — прислушавшись, уверенно объявил Сулла. Дверь открылась, и внутрь шагнул вольноотпущенник.

— Все готово, господин, — сказал он бесстрастно.

— Отправляемся!

— Погодите! — мне вдруг пришла в голову очень своевременная мысль.

— Ну что еще, Вар? — недовольно окликнул меня Сулла.

— Порядок должен быть! Район-то неспокойный, — я выразительно поднял брови. Луций Корнелий понимающе кивнул.

— Да уж… Я помню, как здесь из каждого окна летела черепица — прямо по шлемам моих ребят, — мрачно согласился он. — Эй, там! Ждите, сколько понадобится, ясно?

Я соскочил с лектики и вбежал в «Дубовый Лист». Пинком затворил за собой дверь — только лишних глаз мне здесь не хватало.

— Мануанус!

— Туть, — с протяжным зевком отозвался наш домашний монстр.

— Остаешься за главного, понял?

Щетинистая тварь после моих слов приосанилась и даже как-то увеличилась в размерах. Инферналис выпятил ребристую грудь и принялся важно расхаживать по стойке.

— Не задавайся, — погрозил я ему пальцем. — И следи за…

Тут я задумался.

— Ну, за мелким… За этим…

Елки-палки, да почему мы до сих пор не придумали котенку имя? Только сейчас я понял, что с тех самых пор, когда я спас эту черную мохнатую пакость с тонущего «Титаника», мы так и не догадались подумать хоть о каком-нибудь кошачьем прозвище. Вечно только «эй, куда полез!» «ну-ка, мелочь, айда жрать!» и «брысь, блин!»

— Короче! Следи за котом, пока мы не вернемся!

— Пьянь, — неодобрительно сказал Мануанус и начал демонстративно взбивать тряпки в своем гнезде, чтобы устроиться со всеми удобствами.

В это время из задней комнаты вышел черный котенок. И сказал громко:

— Мяааау!

Мануанус Инферналис кубарем скатился с полки, подбежал к шерстяному взъерошенному комку и принялся неумело гладить его когтистой лапой.

— Есть! — приговаривал он ласково. В исполнении древнего чудовища библейских времен это звучало довольно странно. — Кусь мясь! Кусь корьмь! Коть толсть!

Котенок урчал и выгибал спинку. Мануанус подтолкнул его к миске с кормом и злобно уставился на меня.

— Смотреть! Стеречь!

Вот теперь все было в порядке. Я вышел из двери на улицу, услышал стук падающего в свои петли засова и пошел к лектике.

И все-таки какая-то непонятная мысль не давала мне покоя. Словно бы я что-то забыл. Но что?

Вар и Фараон

Лектика оказалась довольно удобным средством перемещения — хотя приятели никак не могли свыкнуться с мыслью, что по ночным улицам Рима их несут живые люди в сопровождении вооруженной охраны. Три шестерки кряжистых лектикариев (Евтерпий трусил рядом с носилками Суллы) с легкостью миновали Субуру, потом быстрым шагом пересекли более приличные места, и, наконец, окунулись в ночную тень за границами города.

Здесь почему-то было теплее, чем в низинах Субуры, и Варфоломей сам не заметил, как задремал под шелест ночного ветерка, облокотившись на жесткую подушку под мерное раскачивание лектики. Он очнулся от дремы только тогда, когда раздался стук в высокие крепкие ворота.

— Открывай, Евн! Луций Корнелий Сулла Счастливый вернулся!

Ворота распахнулись с необычайной быстротой, и три лектики вплыли в атрий виллы, остановившись у бассейна-имплювия. Домашняя челядь, выстроившись в два ряда возле шкафа с имаго — восковыми масками предков, почтительно кланялась, а дородный вилик, смотритель и управляющий виллой, подбежал к лектике Суллы, тряся подбородком и размахивая табличкой с какими-то записями.

— Блистательный Луций Корнелий…

— Да оставь ты это, Батий, — лениво отозвался тот, опуская ноги в сандалиях на мозаичный пол, — мы же не на сцене. Все спокойно?

— Да, Луций Корнелий! Как ты и приказал, сегодня всем актерам, музыкантам и танцовщицам было велено удалиться!

— Какое счастье, о боги! — Сулла закатил глаза к ночному небу, россыпью ярких южных звезд нависающему над световым колодцем атриума. — Значит, хотя бы этой ночью мне не придется слушать крики вцепившихся друг другу в волосы лицедеев и их разборки по самому ничтожному поводу. «Я лучше декламирую Плавта! — Нет, я! — Зато мне отлично удаются комедии Теренция!» — передразнил он кого-то и с наслаждением повел затекшими плечами. — К Эребу всех этих кривляк! Особенно этого… как его… — Сулла пощелкал пальцами. — Евтерпий, помоги мне! Как звали этого наглого поэтишку, совсем еще юнца, который на днях поддался на подначки девок, перепил и блевал в триклинии прямо на свитки со своими стишатами?

— Децим Лаберий, — невозмутимо отозвался вольноотпущенник.

— Вот-вот. Мелкий гнусный зубоскал. И плевать на него. Сегодня пьем по-мужски, друзья, устроим настоящий симпосий!

Вар содрогнулся, вспоминая все, что читал когда-то о римских традициях и суровых пьянках. Потом взял себя в руки и содрогнулся второй раз, припомнив свои армейские гулянки. Да, здесь опозориться и ударить в грязь лицом было никак нельзя.

— Не поймут, — сказал он вслух.

— Кто? — не понял его Фараон.

— Соберись, друг, — трагически шепнул ему на ухо повар, — сегодня мы главные гости на этом празднике жизни.

Валлиец издал придушенное мычание, и тут же осекся под насмешливым взглядом Луция Корнелия, который, похоже, прекрасно понял, о чем перешептываются приятели.

— Достойные квириты! — вкрадчиво и с еле сдерживаемым весельем обратился к ним бывший диктатор. — По вашим лицам похоже, будто вас притащили на арену, чтобы кинуть нубийским львам, никак иначе…

— Нет, Луций Корнелий, — усмехнулся в ответ Вар. — Пока у нас с собой в достатке этого… — он демонстративно похлопал по огромному мешку, в котором мелодично прозвенели бутылки, — … я думаю, нас ничто не может устрашить!

— Речь, достойная Александра Великого, — одобрил Сулла. — Вот и поглядим. Но сперва — смоем с себя городскую пыль! Субуранский навоз — не то, что я хотел бы таскать на своих подошвах и нюхать на коже. Вода, горячая вода, друзья… Вот что я называю торжеством римской цивилизации!

Фараон

Да, вилла у первого диктатора Рима была что надо. И он, похоже, это отлично понимал. Когда я, приглаживая мокрые после бассейна волосы и пытаясь отмахнуться от раба, так и норовившего умастить меня каким-то ужасно пахучим маслом, устраивался на лежанке в саду, Луций Корнелий то и дело поглядывал на меня, пытаясь понять, что я думаю.

— Не взыщите, — скривился Сулла, обводя рукой ночной сад, теряющийся в тенях. Где-то в темноте шумел водопад, и перекликались птицы, которые в сумерках чувствуют себя куда увереннее, чем на свету.

— В смысле? — не понял Вар, с восторгом разглядывающий кусты роз, пальмы и посыпанные песком дорожки, освещенные факелами, вставленными в изящные бронзовые держатели. Тут и там в чашах полыхало масло, делая освещение еще ярче.

— Эта вилла не очень большая, но мне хватает, — пояснил римлянин. — Видели бы вы ту, что в Кумах… Но добираться туда долго, успеем протрезветь, а оно нам надо?

— Ты называешь это «небольшой виллой», Луций Корнелий? — скептически спросил я, выставляя на стол, украшенный костяной инкрустацией, первую пару бутылок. На сей раз мне попался неплохой десятилетка, Bruichladdich Port Charlotte, а в придачу к нему — 21-летний Mortlach. Честное слово, лотерея какая-то: не знаешь, какой скотч будет следующим. Сулла заинтересованно потянулся к бутылке и долго рассматривал белую, без рисунка этикетку «Мортлака».

— Мне незнаком этот язык, — медленно сказал он. — Хотя буквы я узнаю.

— Какая разница, Счастливый? — брякнул Вар без всякой дипломатичности. Он уже успел устроиться около стола и тянулся к большой кисти винограда с крупными, янтарно-прозрачными ягодами на ней. Холодный взгляд Суллы заставил его замереть.

— Ты — демон? — без околичностей спросил экс-диктатор. На самом деле, он произнес что-то более витиеватое, но некая сила, встроенная стараниями «Дубового Листа» нам в головы, перевела это с латыни, добавив более привычное для нашего времени значение.

— Нет, — опешил Вар. — Разве похож?

— Не похож, — успокоил его Сулла. — Я видел демонов. Один явился мне тем же долгим и кровавым днем, в который мои легионеры штурмовали Афины. Весь этот день слился в одно бесконечное месиво из крови, скрежета железа и звона канатов баллист... Знаешь, когда канат недотянут, он звучит глухо и коротко, немного скрипуче, как будто жалуется. А если перетянут, то проверять его нужно осторожно, иначе рискуешь остаться без головы — чуть сильнее стукнул палкой, как это делают центурионы, и канат может порваться. Неосторожные баллистарии долго не живут.

Он протянул мне серебряный кубок.

— Лей прямо сюда, Авл Мурий. Не жалей своего жидкого огня!

Я послушно плеснул в блестящую глубину сосуда щедрую порцию «Мортлака». Луций Корнелий продолжал:

— Долгий, очень долгий, жаркий и кровавый день. Пыль столбом. Штурм за штурмом. Все будто обезумели, даже самые робкие из моих ребят бросались на стены, не глядя на стрелы и пращные снаряды. Хренова эллинская жарища душила нас, висела сверху, как толстый шерстяной плащ. И в тот самый момент, когда одна когорта все-таки сумела пробиться в город — я увидел демона. Он стоял на стене и смотрел прямо мне в лицо своими глазами, в которых пылало пламя. Потом он показал на меня когтистой рукой и прокричал: «Запомни этот день, Сулла Феликс! Афины пали, это ты уничтожил тысячелетний город!»

Он поднес ко рту кубок, потянул носом, прижмурился и сделал глоток.

— Ах-х! — выдохнул римлянин, потирая грудь. — Словно расплавленное золото льют в глотку… хотя нет, это куда как приятнее.

— А демон? — спросил Вар.

— Демон? — удивился Сулла. — Ах да… Ну, он показал на меня рукой… я уже говорил? Показал, крикнул и пропал. Типичный гречишка, все они такие — горазды красиво болтать, а как дело доходит до драки, ищи ветра в поле.

Он рассмеялся, продолжая внимательно разглядывать этикетку на бутылке.

— Так почему же ты спросил, демон ли я? — повар не унимался. «Никакой тактичности у этой молодежи», — со вздохом подумал я. Однако Сулла, казалось, был доволен вопросом.

— Потому что я знаю, что этот ваш огонь в стекле — не из нашего мира, — пояснил он, похохатывая. — И вы сами — не квириты, пусть даже тебя, Авл Мурий, зовут именно так, и ты поклянешься мне всеми подземными богами, что родился в Субуре, или в Остии, да хоть в хижине Ромула! Никто здесь не умеет делать ничего подобного, ни один человек на моей памяти не растворил огонь в воде так, чтобы его можно было пить. А еще — нет-нет, не отрицайте! — вы не испытываете передо мной никакой неловкости, страха и не выпрашиваете никаких благ. Будто не знаете, кто такой Луций Сулла…

Я неопределенно пожал плечами. Спорить с таким человеком было опасно. Да и не хотелось мне, если честно, спорить, отрицая очевидное. Ведь кто-кто, а уж Сулла дураком не был.

— Сулла — это ты, — сказал я. — Уж прости, Луций Корнелий, но я повидал в жизни много всякого, и ты вовсе не самый плохой собеседник такой замечательной ночью.

Римлянин махнул рукой.

— Экая важность! Не за что извиняться, пустое это все… Будь вы хоть посланники неведомых варварских богов, в Риме всем рады. Для меня главное, что вы принесли мне долгожданный отдых от всех этих… — он с презрением обвел костлявой рукой сад, освещенный светильниками, — прихлебателей. Они как блохи. Вопьются, и будут сосать кровь и деньги, пока не вытянут у тебя последний асс! Ладно, Евтерпий, ладно, хоть ты-то не обижайся. Ты точно не блоха.

Мы налили еще по одной, выпили, и тут Вар выругался себе под нос.

— Что? — я посмотрел на него, в то время как Сулла сосредоточенно копался руками в огромном блюде с закуской, выбирая кусок сыра попривлекательнее.

— Ключи! — простонал повар и шлепнул себя ладонью по лбу. — Вот я остолоп! Я забыл ключи от «Дубового Листа»!

Я оторопел.

— А что, у нас были ключи?

— Но ведь как-то ты закрывал двери? — ошеломленно посмотрел на меня приятель. Я честно попытался припомнить что-то подобное.

— Нет. Не закрывал. Обычно в пабе всегда кто-то был. Ты, или я.

— Ключи висят у двери, за доской, на которой теперь нарисован какой-то пучок лука, если я не ошибаюсь.

— Кажется, я припоминаю…

— Ты же понимаешь, — спросил меня Вар медленно, — что ключи — это символ. Якорь, если тебе угодно. Нечто такое, что связывает нас с «Дубовым Листом». А теперь их нет. Я переодевался, бросил сумку на кровать, и… похоже, ключи до сих пор там.

— И Мануанус.

— И кот!

— Вот же черт…

Некоторое время мы молчали. Тишину прервал Сулла.

— Друзья мои, вы что — языки проглотили?

— Нет, Луций Корнелий, — спокойно ответил Вар, — просто любуемся твоим садом.

— Да, тут много всего… У меня во-он там, — бывший диктатор чуть покачнулся и равнодушно показал куда-то себе за плечо, — есть редкое растение, которое мне привезли из восточных стран. Говорят, оно дает шелк. Не знаю. Не проверял. Зачем мне шелк?

— За это надо выпить! — решительно сказал я.

— Точно! — поддержал меня повар и зачем-то погладил ладонью свою бритую голову.

— Выпьем же! — провозгласил наш гостеприимный хозяин, и виски ухнул в его луженый желудок, как простая вода.

Варфоломей

Сулла оказался прекрасным рассказчиком. Он мастерски изображал другого человека, даже ухитрялся менять голос. Видно было, что этот, немолодой уже и изглоданный болезнью человек истосковался по общению с кем-то, кто не видел в нем грозного диктатора, не так давно залившего кровью Рим. Хотя, о чем я говорю? — внешность всегда обманчива.

Помнится, мне как-то пришлось, хоть и недолго, знаться с одним старым воровским «авторитетом». Это был совсем сухонький, тощий, как доска, выдубленный всеми ветрами старичок, который за свою жизнь провел на воле хорошо если лет пятнадцать. Все остальное время он исправно посещал суровые и негостеприимные окраины нашей необъятной страны, где его держали в разных помещениях, предназначенных для того, чтобы человеку там максимально не нравилось.

На старости лет авторитет решил, что с него хватит, северный климат вреден для организма, артрит и ревматизм тоже не самые приятные спутники… Братва на воле быстренько организовала уважаемому соратнику дачу, и стала навещать его, чтобы «порешать вопросы». Дача эта, по стечению обстоятельств, оказалась по соседству с дачей покойного деда одного моего приятеля. Дед был генералом, и обустроился на садовом участке весьма прилично. Только-только дембельнувшись, я проводил там замечательные летние деньки. Пару раз помог соседу-старику — спилил дерево, которое ураган повалил прямо на крышу беседки, починил антенну, которая не ловила «Рен-ТВ», да невзначай поразил деда умением готовить стейки на углях. После чего удостоился приглашения выпить чайку покрепче, «чтобы донышка в кружке видно не было». Так и повелось — я приезжал из города (приятель отдал мне ключи со словами «Сам таскайся в такую даль!»), осматривал свои невольные владения, а потом шел к соседней кованой калитке и нажимал неприметную кнопку звонка, спрятанную под приваренным к столбу уголком.

На разговоры сосед был скуп, в речах предельно сдержан и вежлив, и ни одного матерного слова за все время нашего знакомства я от него не слышал. Гости к нему порой приезжали такие — не дай бог увидеть эти рожи во сне, проснешься в холодном поту. Стояли перед ним в дорогих кожанках, уважительно склонив головы — и послушно кивали, не зная, куда деть руки. А он, в штопаной телогрейке, под которой была неизменная клетчатая фланелевая рубашка, негромко им что-то выговаривал. В эти моменты я, понятное дело, под руку не лез, любовался картиной издали. Тогда и понял, с кем чаи распиваю.

Вот Сулла-то как раз и напомнил мне моего соседа — будто одно лицо, хотя совершенно разные люди. Этот говорливый, из того слова не вытянешь. И только иногда, когда из-под крепко сидящей маски радушного хозяина и балагура нет-нет, да и выглядывало истинное лицо, и взгляд пронизывал тебя до самого донышка — мне становилось совершенно, кристально ясно, что порода у этих двоих, не подозревавших о существовании друг друга, была одна и та же.

— Задумался, Вар? — благодушно спросил меня Сулла, застигнув врасплох. — На мою рабыню поглядываешь? Есть, что помять, девчонка гладкая, не отнять. Мне привезли ее откуда-то с юга, но на египтянку не похожа, хоть и чернявая. Продавец плел что-то про то, что она, мол, дочь правителя племени. Может и дочь, кто их знает, этих южан…

— Э-э… — промямлил я озадаченно. — Поглядываю? Я? На которую? А, вон на ту? Да. Ничего себе такая…

— А то забирай, — предложил экс-диктатор, и Фараон, как раз смаковавший глоток виски, поперхнулся и зашелся придушенным перханьем, а глаза у него медленно полезли на лоб. — Да не стесняйся ты! Кто их считает, рабынь? А уж мне теперь и подавно не до любовных скачек — предпочитаю вино.

Он сухо рассмеялся, а я в это время лихорадочно придумывал варианты вежливого отказа. В голову ничего не лезло.

— Забирай, забирай! — подначивал меня Луций Корнелий. — Не знаю, как там у вас принято, а мы, римляне, народ не скупой! Вы сделали мне поистине царский подарок, так мне ли, Сулле Счастливому, жаться с ответным?

Черноволосая рабыня и впрямь была хороша. Тонкое лицо, огромные темные глазищи, талия, которую можно было обхватить двумя моими ладонями. Наряд у нее тоже был весьма откровенный: сразу видно, рабыня эта — предмет дорогой и для домашнего пользования, на улицу в таком прозрачном платье, пусть и богато расшитым стеклярусом, не выйдешь. А если выйдешь, то далеко не уйдешь.

Я пялился на нее, а девчонка беззастенчиво разглядывала меня своими глазищами. И в голову начали уже закрадываться какие-то неправильные мысли: а может, и впрямь? опять же, в пабе официантка не помешает… подучит язык, а там, глядишь…

Что «глядишь», я додумать не успел, потому что всю левую часть груди мне словно окатили крутым кипятком, да так, что я, не сдержавшись, взвыл, схватившись рукой за больное место. Сулла вздрогнул от неожиданности, а Фараон встревоженно подскочил со своей лежанки.

— Вар? Что такое?

— …! Твою мать! — я выдал поток шикарных ругательств на самой плебейской латыни, и, уже никого не стесняясь, ужом выполз из туники, ухитрившись при этом винтом стянуть ее через широченный ворот на пояс. Скосил глаза, пытаясь разобраться, что там такое творится.

Луций Корнелий Сулла тихо присвистнул сквозь сжатые зубы, его взгляд заострился, зрачки сузились, как булавочные головки — точно хищного зверя потревожили ярким светом. Он, не глядя, протянул руку к бутылке виски, точным движением выкрутил пробку и плеснул себе в кубок. Длинным глотком влил в себя благородный напиток, выдохнул. Отсалютовал мне зажатым в руке кубком, точно легионер.

— Приношу свои извинения, Вар Квинтилий, — медленно и очень серьезно сказал он. — Я, пожалуй, подарю тебе что-нибудь другое. Например, лучший меч из моего собрания оружия. Или нет… пусть это будет редчайший кубок из камня, распознающего любой яд. Если хочешь, забирай даже «Илиаду», которую я держу в шкатулке у изголовья. Брысь! — рявкнул он на черноволосую рабыню, которая побледнела и тут же словно испарилась. — Да-а… Я и не предполагал, что у тебя есть настолько могущественная… и настолько прекрасная покровительница. Не стоит гневить ее, вызывая ненужную ревность.

Я вздохнул. Потом взял со стола бронзовое зеркало, сунул его в чашу с водой, вытащил и посмотрел в мокрое отражение.

Катрина выглядела неприветливой. Да что там, она выглядела чертовски злой. Татуировка изменилась, и теперь девушка на ней улыбалась, обнажая в этой улыбке острые и весьма опасные клыки. В ее глазах тлели маленькие багровые искорки. Изумительная детализация. А еще от татуировки шел пар, будто на нее только что вылили кастрюльку с кипящей водой. Болело, кстати, примерно так же.

Валлиец подпер щеку кулаком и сочувственно глядел на меня.

— Ничего, — сказал я. — Пройдет. Уже никто никого никому не дарит, правда? Вот и хорошо. Давайте лучше выпьем.

Выпили.

— Луций Корнелий, — сказал я, поставив кубок. — Прими наши извинения, достойнейший хозяин, но мы должны безотлагательно отлучиться к себе.

— Понимаю, — Сулла безмятежно развел руками. Он вновь был невозмутим и обаятелен, воплощение хмельного радушия. — Никаких объяснений не нужно, Вар Квинтилий. Но завтра я жду вас снова! И не отказывайтесь, нам нужно о многом поговорить…

Обратный путь я проделал в той же лектике. Грудь уже почти не болела, но для верности я прихватил с собой бутылку из запасов Фараона, и то и дело к ней прикладывался. Это был неведомый мне Fettercairn 30-летней выдержки, наверняка стоивший, как небольшой паровоз. Но мне было все равно. Кстати, татуировка изменилась снова — насколько я мог судить, она стала той самой, вполне обычной, никакого намека на злость, просто мастерски выполненный рисунок.

— Чего она от меня хочет? — устало спросил я у лектикария. Тот покосился на меня и не ответил – ну еще бы.

— Подарок ей вынь, да положь, — пробормотал я, отхлебывая из бутылки. — Найди неведомо где... Вот подарю ей пучок лазерпиция, будет знать!

В грудь тоненько стрельнуло болью, точно укусом электричества от батарейки.

— Ладно, ладно, — тут же пошел я на попятную. — Не подарю! Лазерпиций мне самому пригодится в хозяйстве.

Я погрузился в мрачные мысли, и не сразу заметил, когда лектика дернулась и остановилась. Очнулся только от того, что бледный и очень серьезный Фараон отдернул занавеску лектики и похлопал меня по ноге.

— Вар, дружище, — сказал он тоном, от которого у меня неприятно заныло в животе, — у нас проблемы.

— Большие? — глупо спросил я.

— Сам посмотри, — валлиец ткнул большим пальцем себе за плечо.

Я посмотрел. Проблемы были очень большие.

Мы стояли в переулке, у той самой стены, где еще недавно, под светильниками, располагалась дверь нашей каупоны. Стена была на месте. Даже лавочка, на которой коротал дни наш бессловесный караульный, никуда не делась.

А «Дубового Листа» не было.