Преследуя восход

11

Я механически поднялся, когда открылась дверь. Мужчина, ступивший через порог, выглядел как большинство наших клиентов — вернее, самых лучших из них, тех, кто обычно проходит через офис Барри, соответственно исполненного гостеприимства и обаяния. Его темный костюм-тройка был в стиле лучших творений Армани, белая рубашка — гладкая и жесткая от крахмала, воротник плотно облегал шею, а прямой, как линейка, шелковый галстук переливался, как серый опал. Тонкое совершенство всего ансамбля, включавшего прекрасно сшитые темные туфли и атташе-кейс из мягкой перчаточной кожи, создавало атмосферу чего-то экзотического, иностранного, которой отвечало и лицо гостя — с высоким лбом и крючковатым носом, бледное, с тонкими висячими усиками и глазами как провалившиеся колодцы, полные чернил. Иностранные клиенты почти всегда означали большие деньги.

— Мистер Питерс, — сказал я, и его тонкие губы изогнулись в улыбке. Он протянул длинную руку, я протянул свою…

Чернота. Шум.

Я отдернул руку, не имея ни малейшего понятия почему. Это было в высшей степени странное ощущение. Как в тот раз, когда я клевал носом на своей первой деловой встрече, убаюканный духотой и монотонным гулом голосов, а потом оглянулся, вспыхнув от прилива адреналина и стыда, спрашивая себя, на какое же время я вырубился и было ли это кем-нибудь замечено. Так случилось и сейчас. Только здесь я погружался в кошмар, адски живой, как сон наяву. Темнота, свет костров, крики и вопли, и единственный голос, произносивший что-то членораздельное, слова, которых я не в силах был разобрать. От этого меня стало трясти, чего мне совершенно не хотелось. Улыбка Питерса осталась прежней, но каким-то образом я знал, что это от него не укрылось; неважное начало. Я поспешно постарался скрыть смущение и указал ему на кресло.

— Э-э, садитесь, прошу вас. Не желаете ли кофе — или, возможно, что-нибудь покрепче? Шерри? Могу предложить прекрасный «Фино», охлажденный… — Шерри, казалось, наиболее отвечал имиджу этого клиента, хотя сам я испытывал настоятельную необходимость выпить чего-нибудь покрепче.

— Нет, нет, благодарю вас. Вы очень любезны, однако с сожалением должен сказать, что у меня очень мало времени. Я предпочел бы — простите мою невежливость — сразу приступить к нашему весьма срочному делу.

Я расслабился, хотя от его голоса у меня по спине побежали мурашки. Его английский язык был таким же преувеличенно совершенным, как и его костюм. Голос звучал экзотично, с легким акцентом, но, черт побери, мне он был откуда-то знаком. Я каким-то образом помнил и его самого — хотя один Бог знает откуда. И мне он совсем не нравился, но нельзя было позволить ему это заметить. Я не мог вспомнить подробностей моего сна наяву, но он как-то уж очень хорошо в него вписывался — особенно голос. Может быть, я и выдумал все под влиянием этого голоса.

— Что ж, — сказал я чуть напряженно, — мы здесь как раз для того, чтобы оказывать услуги. Насколько я понял ситуацию из нашего телефонного разговора, вы желаете, мистер Питерс, чтобы мы взяли на себя ответственность за работу с партией груза весьма конфиденциального характера из района Карибского бассейна. Мы готовы сделать это, естественно, на условиях, которые вы сочтете разумными, и при самых высоких стандартах заботы о сохранности груза. При условии… — я слегка постучал линейкой по столу, — при условии, что мы будем поставлены в известность о характере груза, его происхождении и месте назначения и получим возможность в любой момент провести его проверку. Совершенно конфиденциально, это само собой. Конфиденциальность — это закон нашего бизнеса…

Питерс поднял руку, вежливо останавливая меня.

— Сожалею, что не дал вам более подробной информации ранее, — самодовольно усмехнулся он, — однако речь идет не об одной партии груза, а фактически о продолжительном контракте. Коммерческие силы, которые я представляю, намереваются стать значительной силой в торговле этого региона. Более того — это между нами, — стать доминирующей силой, и в кратчайшие сроки. — Он помахал в воздухе черной лакированной шариковой авторучкой.

Кончик трости взмыл вверх.

Я моргнул. Едва уловимое движение. Нечто, что я на мгновение узнал, но как-то еще не совсем…

— Поймите, — добавил он, — это не пустые амбиции. Это проект, в котором вы можете быть заинтересованы лично.

Замечательно. Мне уже что-то мерещится? И вдобавок я не слишком поверил тому, что услышал. Я стиснул линейку в стынущих пальцах и стал смотреть вниз на голую крышку стола, стараясь сформулировать ответ.

Струя желтого пламени… Господи, метеор! Сгусток огня мчится над голой землей… Раздувается… Кучка его людей охвачена огнем… Отдельные силуэты подпрыгивают, вспыхивают, падают… Подкошенные, как дымящаяся трава… Я не вижу ничего, кроме огня…

«Ну, вперед! — сказал я себе. — Ответь-ка ему! Так, как ответил бы в самой обычной обстановке».

Я улыбнулся. Может, чуть-чуть кисло, но это не стоило больших усилий. Мне могло что-то привидеться, что-то послышаться, но по крайней мере я играл на своем поле.

— Вы должны понять, мистер Питерс, что я обязан ставить интересы компании превыше моих собственных. Ни от ее имени, ни от себя лично я не могу допустить, даже косвенно, нарушения законов и этики ведения торговых сделок.

Я вскинул меч навстречу потоку огня…

— Как бы ни была велика при этом прибыль. Это наша точка зрения, и я охотно разделяю ее. Нет никакой необходимости ее менять. Да мы и не желаем этого.

Запах гари у меня в ноздрях…

Я бросил взгляд на компьютер — неужели он перегрелся?

Перед моими глазами заплясали пятна… пылающие яркие цвета… Метеор рассыпался. Каскадом летели искры.

«Неплохо!» — сказал я сам себе.

Я обнаружил, что тяжело дышу, обливаюсь потом, в горле пересохло. Чертовски хотелось выпить. Но Питерс, похоже, этого не заметил, выразительно взмахнув ручкой.

— Это огорчительно. Глубоко огорчительно. Ну что ж, отстаивайте интересы вашей фирмы, если вам так угодно. Но мы пользуемся весьма существенной поддержкой и, не колеблясь, будем использовать любые ресурсы, имеющиеся в нашем распоряжении. Если потребуется, то и в мировом масштабе.

Трость повернулась — указала на что-то, завертелась, как дирижерская палочка, стремительно описывая сверкающую дугу…

— Я буду говорить с вами откровенно. Если в конце концов мы не сможем договориться, нам придется — как бы точнее выразиться? — заменить вас. Вы нам подходите, но есть и другие агентства, и другие молодые перспективные люди вашей квалификации. Если мы, при нашем влиянии, остановимся на том, чтобы выбрать одного из них, это неизбежно осложнит вам карьеру, ваш успех — не так ли?

Не на меня, а на костер с левой стороны.

— Да разве? Простите, мистер Питерс, не понимаю, каким образом.

Или, иными словами: «Ты что, угрожаешь мне, сопляк?»

— Дорогой сэр, в вашем языке есть прекрасное выражение: наверху есть место лишь для одного. Тот человек и то агентство, которое он в один прекрасный день возглавит, при нашей поддержке будут поставлены в положение весьма и весьма привилегированное, смогут пользоваться благосклонностью официальных кругов, наконец, самого правительства. И не только в Карибском регионе, но и здесь, в вашей стране. Это будет — как бы точнее выразиться? — подобно полету метеора.

Кончик трости шевельнулся — пламя взметнулось, бревна, ветки, угли, все… Ревущая колонна пламени… Все кинулись врассыпную…

Господи, неужели это нервный срыв? Или даже стрессовая паранойя? В любом случае надо продержаться еще каких-нибудь полчаса. А потом я могу спуститься вниз и стащить у Джеммы весь запас ее антидепрессантов.

— Да, совершенно как метеор. И все конкуренты окажутся у его ног.

Я заморгал и задумчиво согнул в руках линейку. Внезапно чувство тревоги покинуло меня. Так это действительно были видения — или я просто чересчур драматизирую услышанное? Может, тут есть и немного стресса, но ведь угрозы-то достаточно реальны — и в мой адрес, и в адрес нашей компании — немалого числа хороших людей. Тут я, пожалуй, выходил за пределы своей компетенции. Это было скорей уже по ведомству Барри. И все-таки я каким-то образом ощущал, что за мной стоит некая сила, даже все распроклятые силы, какие требуются. К черту все эти нервные срывы, а если я и слышал голоса, то они говорили дело. Я исполнился неколебимой уверенности, и руки мои просто чесались разделаться с этим сукиным сыном — и без чьей-либо помощи.

Верхушка огненной колонны разбухала… Нависала, вздымалась гребнем, струей разбрызгивая языки пламени и дым… Закруглялась, как приливная волна… С грохотом летела над головами поклонников культа… прямо на него.

Ничего себе драматизирую! Да я прямо возненавидел этого парня. Но почему бы и нет?

Я прыснул со смеху и прижал линейку к губам.

— Вы избрали слишком уж прямолинейный способ излагать свою точку зрения, вам не кажется? У нас известное агентство с весьма пространным списком довольных нами постоянных клиентов, в том числе и в государственной сфере. Так что нельзя сказать, чтобы у нас не было поддержки и влияния. Наше агентство в состоянии справиться с любым коммерческим и политическим давлением. Нам и прежде приходилось это делать, и мы выстояли. Даже выиграли от этого. А иначе зачем бы вам приходить именно к нам?

Я поплевал на свой клинок и вскинул его к небесам…

«Вот это верно! — Я снова говорил сам с собой. — Ты обыгрываешь его в каждом гейме. Так и скажи ему об этом».

— И потом, — прибавил я уже вслух, — я буду с вами так же откровенен, как и вы со мной. Так вот, если я хотя бы отчасти тот, за кого вы меня принимаете, то я должен быть в состоянии справляться с такого рода помехами самостоятельно. Разве нет?

Я прямо взревел от смеха… Надул щеки… С шумом выдохнул мощную струю воздуха в сторону опускающегося пламени. Каскад огня коснулся стали… и раскололся. Расплескался, как струя из водопроводного крана… Утратил свою цельность… Обрушился дождем тлеющих углей на головы перепуганной толпы. Дикие крики усилили панику… Повсюду волосы и одежда занимались огнем. Я громогласно выказал свой триумф…

Я сглотнул. Господи, какое живое видение! Откуда, черт возьми, все это взялось? Может быть, подкрадывалось после его звонка? Наверное, я уже тогда почуял что-то неладное. Может, подсознательно — или у меня стало развиваться шестое чувство. Телепатия, что ли. Я уже почти готов был в это поверить, но… Нет, просто я слишком засиживался в этих заведениях в порту, только и всего. Так ничего удивительного, если я навоображал вокруг этого всяких небылиц и видел их каждый раз во сне, случись только задремать. Правда, при моем складе ума я скорее мог бы ожидать, что выдумаю историю с торговцами оружием или наркобаронами, словом, нечто… более реальное. Обыденное, если хотите. Это просто лишний раз доказывает, какая странная штука — подсознание. Я поднял глаза и оглядел офис. Знакомый, будничный, солидный — книжные шкафы, цветы, картины. Стол Дейва (а куда ж он-то подевался?). Обычные, повседневные вещи. Вещи, за которые можно уцепиться, да нет, даже больше. Вещи, на которые я могу опереться и с которыми могу защищаться от всего, что бы ни бросал мне в лицо выдуманный мир. Реальные вещи, так ведь?

Эти причудливые видения, эти неожиданные провалы в темноту, атаковавшие сразу все чувства, причем постоянно, — разве они могут быть реальными? Старый софизм: философу ли снится, что он бабочка, или бабочке — что она философ?

Однако события развивались так, что здесь ответ был совершенно необходим.

Мой ответный удар Питерсу не особенно пришелся по душе — это было очевидно. Он неловко заерзал в кресле и пригладил свои черные с проседью волосы. Так на чем же я все-таки должен стоять? Где разыгрывается настоящая битва? Я напрягся. Он наклонился вперед и резко постучал ручкой по подлокотнику.

— Ваша уверенность могла бы вызвать восхищение. Однако боюсь, что она основана на недостаточном опыте. Рискнул бы даже сказать — на невежестве. С грубыми прямыми нападками вы, возможно, и справитесь. Но допустим, у нападения слишком обширная база — и что вы сможете ему противопоставить? Поток транспорта по принудительным ставкам и разорение ваших клиентов.

Трость снова задвигалась — а вместе с ней и правый костер. Он не поднимался, но скользил вперед широкой полосой, еще более ширясь по мере движения… Поклонники культа из тех, кто оказался на его пути, охвачены пламенем. Они спотыкаются, падают и с пронзительными криками исчезают в его сверкающей пасти…

«Следи за ним! — сказал мне внутренний голос. — И нечего только защищаться! Переходи в атаку!»

«А как я могу это сделать, если даже точно не знаю, где я и в какой битве сражаюсь на самом деле? Когда я не могу доверять даже собственным чувствам? Мой разум…»

«Так в чем же вопрос? — спросил мой голос, слишком уже спокойно. — Здесь или там — это ведь одна и та же битва, верно? В обоих мирах ты должен взять верх! Так ищи способ совладать с ним в том мире, который знаешь лучше. Найди этот способ и в другом мире тоже победишь!»

Правильно. Что ж, теперь у меня был ответ на софизм. Ставь на бабочку и смотри, что из этого выйдет. Но в мире, который я знал лучше, способ разделаться с Питерсом имелся.

Я потер руки:

— Ну что же, в таком случае я бы сделал упор на перевозки внутри страны — и попросил поддержки у коллег. В ней не было бы отказано людям, имеющим солидную репутацию. И потом мы могли бы разыграть более эффектный гамбит; грязные политические штучки не могут нас поколебать, тем более если нам помогут наши конкуренты. Когда начинается травля, агентства держатся друг за друга, и банки их поддерживают. Мы помогали другим пресекать подобное, и они помогли бы в свою очередь! Я обернул бы вашу собственную тактику против вас, черт побери…

Где-то позади меня — на немыслимо огромном расстоянии — настойчиво хрипел голос:

«Ou fais kataou z'eclai'!»

Я игнорировал его внимание, ибо уже знал, что следует делать. Я обнаружил, что крепко сжимаю металлическую линейку, и…

Я заткнул меч за пояс… Громко хлопнул в ладоши и нагнулся… Снова схватил цепи… Раскрутил их и услышал, как они запели!

Свист… На той же ноте… Громкий… Еще громче…

Оглушительный треск наполнил воздух. Каждое звено цепей дрожало высоко над огненным фронтом. Все поле осветилось голубой вспышкой…

Мой призыв был услышан.

Мой…

Мой…

Мой…

Черная ночь сомкнулась надо мной. Мощный, как удар барабана, раскат грома расколол тучи. С каждой цепи, окруженной короной, с шипением посыпались голубые искры, когда ужасающий разряд молнии прошел по цепям сквозь меня и ударил зазубренной трещиной в саму ночь, прямо в Дона Педро.

Железные цепи начали плавиться в моих руках. Тогда я швырнул их, и они упали, рассыпавшись шипящими и брызгающими каплями, и благодарно погрузились в землю, из которой их когда-то извлекли. Но и сила Дона Педро была немалой: он не сгорел в то же мгновение, пламя его не поглотило. Молния попала в его трость с серебряным набалдашником, выбила ее из руки, и трость отлетела в сторону.

По его приказу огонь последовал за тростью.

Огонь поднялся, как кобра, сворачивая свои кольца, и выплеснулся на вершину высокого камня. Я увидел Дона Педро в тот миг, когда он все-таки потерял равновесие под ливнем сверкающих обломков и вместе с разрушительной огненной лавиной рухнул на свой алтарь. Толпа взвыла и отхлынула, а я ринулся наверх, на алтарь, желая удостовериться в своем торжестве.

И остановился в изумлении. Алтарь представлял собой сверкающие руины, где догорали обломки дерева, а по краю камня чернела запекшаяся кровь, начавшая шипеть, когда упали первые капли дождя. И тут неожиданно что-то рванулось: это был Дон Педро. Одежда на нем висела лохмотьями и дымилась, трость исчезла, лицо его было обожжено, волосы и борода — в ореоле огня. Однако, казалось, он этого не замечал. Он скользнул ко мне, прямо к краю камня, и тут я увидел, что даже брови у него горят. Но темнота позади него была глубокой, как никогда, и она устремилась на меня…

Питерс покачал головой с печальной мудростью, обретенной с возрастом и опытом.

— Я вижу, что, для того чтобы иметь хоть какую-то надежду убедить вас, мне придется выложить карты на стол, — вздохнул он. Затем щелкнул посеребренными замками атташе-кейса, открыл его и протянул мне, держа обеими руками. — Эта документация говорит сама за себя…

Я машинально поднялся и наклонился вперед. Однако в это мгновение что-то всколыхнулось в моей памяти и словно вцепилось в меня. Карты на стол? Катикины карты — туз червей, двойка пик — два пустых озера черноты, слившиеся в одно. И валет с его холодными темными глазами…

Колебание спасло меня. Из открытого дипломата — из его сложенных в горсть ладоней — метнулся вверх язык желтого пламени: как раз в то место, где, если бы я не помедлил, оказались бы мои глаза. Зарычав от ярости, я схватил первое, что попалось под руку — это оказалась линейка, — перепрыгнул через стол и бросился на него.

Чернота взревела…

Снова свет. Его стул отлетел назад, мы с грохотом сцепились, кусаясь и щелкая зубами, как звери, катаясь по полу. Моя рука на его горле… его трость, удерживающая мой меч… его вторая рука, пытающаяся выцарапать мне глаза… Господи, ну и силен же он! И весь этот шум, что мы подняли, почему никто не войдет…

Обжигающий жар…

Какого черта? Что-то горит — мои волосы дымятся… мы скатились в огонь. Какой еще огонь? Свет сияет… пол раскален…

То включаясь, то выключаясь — от света к тьме — вперед-назад, два мира мелькали вокруг нас, когда мы падали из одного в другой и обратно. Я был прав, прав был мой другой голос!

— Прав! Прав! Здесь или там, гнусный пидор, но я буду терзать тебя до тех пор, пока ты не протянешь ноги…

— Hijo de la puta adiva, — прошипел маленький человечек. — Потаскухино отродье.

Питерс-Педро изо всех сил старался высвободить свою трость и ударить меня. Я нажал посильнее — и меч, и трость вырвались из наших рук и отлетели в сторону. Мы пытались схватить друг друга за горло…

Мои руки были длиннее… они сомкнулись, сжались. В вакууме его глаз вспыхнула искра, взорвалась, пошла вверх. Нити зеленого огня затрещали и побежали по его рукавам, встретившись с моими руками, и сноп красных искр вспыхнул в ответ. Его глаза уже не были больше черными, они были сверкающими зелеными зеркалами, и я видел в них свое отражение. Отражение, которое я трудом узнавал, — рычащая свирепая маска с глазами, полыхающими красным…

Крепче…

Еще крепче…

Его хватка ослабла. Одна рука отпустила мое горло и, хотя он не видел, где лежит трость, рванулась прямо к ней, схватила и ударила меня по голове. Однако каким-то образом мой меч оказался под моими растопыренными пальцами, и, когда Дон Педро рванулся, я стиснул рукоятку и ударил.

Классический смэш[29] справа. Удар пришелся прямо по его гладкой макушке и сбил его с ног. Он рухнул навзничь на свой алтарь. Меч звенел в моих пальцах, словно я ударил по камню. Дон Педро лежал и стонал, извиваясь и слабо дрыгая ногами, его пальцы скребли по черной рваной ране. Такая рана должна была быть смертельной, но он не был обычным человеком. Тяжело дыша, шатаясь, я подошел и занес меч, чтобы добить его. Рот Дона Педро открылся…

Я с воплем отвращения отскочил, едва увернувшись от фонтана черноты, который он изрыгнул.

— Ах ты грязный ублюдок… — зарычал я, собираясь нанести ему окончательный удар. Однако кто-то схватил меня за руку. Я обернулся и оказался лицом к лицу с Джипом. И только тогда ко мне стала возвращаться память.

— Нет, — устало сказал Джип. Не приближайся к нему. Это уже не атака. Он больше не станет нападать.

— Но…

— Никаких «но». Ты разбил его. Ты встретил его здесь, на Спирали, где он обрел силу, и выпустил из него кишки. Ты победил его, заклинание одолело заклинание…

Я смущенно покачал головой:

— Заклинания?.. Все было совсем не так. Я не пользовался никакой магией. Что-то происходило здесь, но я… я почти ничего не понимал. Он заставил меня думать, что мы… просто говорим о делах, и так до самого конца. В моем офисе… препираемся по поводу сделки…

— Твои знания — вот твоя магия. О, сила, что стояла за ними, была, конечно… чья-то еще. Но ее использование, воля — это было твое, целиком и полностью. Дон Педро решил, очевидно, что ты — слабое звено в товариществе и что в этом мире он сможет побить тебя. Но ты обернул все против него. Не важно, как ты победил его, — ты победил, только это идет в счет. Ты лишил его власти, разбил его тело. И сейчас он, скорее всего, попытается спастись от тебя. Сбежать.

— Сбежать?

— Во времени. Он удирает из этого более широкого мира, где оказался побежден. Бежит куда глаза глядят! Помнишь, я говорил, что некоторые здесь ломаются и бросаются прочь, когда Спираль становится непереносимой для них, — бегут назад, в то мгновение, когда ступили на нее? И смотри, куда его это привело. Назад, на ложе болезни. Вот он умирает от vomito negro — желтой лихорадки. Как и должен был с самого начала.

И, глядя на извивающуюся фигуру врага, я увидел, что в нем что-то неуловимо изменилось, что белые камни позади него стали напоминать высокие оштукатуренные стены, а судорожное пламя умирающего костра отбрасывает на них отблески, похожие на свет мигающей лампы — или на само воплощение лихорадки, сжигающей больного. Богатые одежды, которые сжимали и рвали его руки в горячечной агонии, расстилались вышитыми покрывалами, а испещренный пятнами алтарный камень напоминал грязные простыни постели больного. Тошнота подступила мне к горлу — и неожиданная жалость.

— Ты не прав лишь в одном, штурман, — негромко сказала Молл. — Да, у него желтая лихорадка. Но убивает его не она. Видишь почерневший и распухший язык, он прямо душит его! Много раз мне приходилось видеть, как люди умирали именно так. Беспомощный в своем состояния, он не может ухаживать за собой, и нет у него никого, кто любил бы его настолько, чтобы рискнуть приблизиться. Опасаясь подхватить заразу, они обрекут его на самую жалкую смерть — от жажды.

Последовавшее за ее словами короткое молчание нарушил еще один голос:

— Что ж! Надеюсь, он получает от этого удовольствие, маленький выродок! Я бы сказала, что это как раз соответствует его представлениям о том, как следует развлекаться, не так ли? — Рот Клэр сурово сжался, когда она смотрела на извивающуюся фигуру. — Ох, не смотрите на меня так возмущенно! Когда они посадили меня в эту клетку, с костями и прочими приятными вещами, они смеялись, эти волки. А потом они унесли лампу. Так что у меня было несколько часов, чтобы поразмышлять о том, какого рода забавы ему милы.

— Держу пари, что так оно и было, — сочувственно произнес Джип. — Но с ними покончено. И, судя по его виду, с ним самим тоже.

Однако Джип снова ошибся. Сотрясаясь в судорогах горячки, Дон Педро пронзительно вскрикнул и сел, держась за рану на голове. Его пальцы скребли в агонии, разрывая плоть. Затем неожиданно кожа лопнула, соскользнула и опала. Бледное лицо обвисло, как мятая тряпка…

Крови не было. Под плотью не обнажилась белая кость. Черепа тоже не было. И вообще не было ничего, кроме силуэта, формы, оболочки, той самой твердой черноты, что лежала за его глазами, и эта чернота сияла в свете костра, как самый черный из опалов.

Несколько волков, караибов и других почитателей культа, кто не был повержен и почему-то не оставил поле боя, бросив на него взгляд и издав хором страшный вопль, развернулись и бросились бежать, спотыкаясь о камни, налетая на деревья, топча друг друга в паническом бегстве. Я увидел единственного из оставшихся здесь прислужников — высокого мулата, который стал пятиться, вцепившись пальцами в свое засыпанное золой одеяние. А затем он прикрыл руками глаза и с криком бросился в еще не догоревший костер. Плоть полностью сошла с Дона Педро, который, шатаясь, выпрямился передо мной.

Вернее, там, где только что был он, встало нечто. Странная фигура — скелетообразный сияющий силуэт, черный на фоне прыгающего огня: глянцевитый хитиновый щиток жука, с тонкими, как у насекомого, конечностями, жалкая пародия на человека. Фигура стояла, слегка покачиваясь, — на голову выше меня, гораздо выше Дона Педро. Она вытягивала и распрямляла свои искривленные паучьи конечности, словно они слишком долго находились в согнутом положении. И как новорожденный, фигура качала из стороны в сторону ониксовым выступом, заменявшим ей голову, и издавала неуверенные чирикающие звуки, как будто робко и тревожно оглядывала то, что могло оказаться враждебным ей миром.

Фигура выглядела гротескной, ужасной, мерзкой, но ни в коем случае не угрожающей. Вид у нее был жалкий, когда я стал кружить вокруг нее с мечом наготове, вдобавок схватив с алтаря горящую головню. Я приблизился, и она, защищаясь, комично согнула передние конечности, запищала и попятилась. Я не смог удержаться и расхохотался — от всей души. Рядом я услышал, как расхохоталась Молл, совсем так, как смеялась тогда, в замке. Ее высокий чистый смех смешался с моим, и вдвоем мы, должно быть, потрясли сами небеса — словно с покрытого тучами Олимпа раздался смех богов.

Джип тоже смеялся; я видел это, хотя и не слышал его. Клэр, пошатываясь, подошла к нам, осторожно выбирая дорогу по каменистой земле, и беспомощно повисла на наших плечах, согнувшись от смеха пополам. Пирс бросил окровавленный топор и гоготал до тех пор, пока его физиономия не побагровела, а с ним и все оставшиеся в живых члены команды — они насмешничали, показывали пальцами, гримасничали и делали грубые жесты в сторону дрожащей фигуры, прыгавшей перед нами то на одной ноге, то на другой. Хэндз-оружейник хихикал, показывал пальцем и плевался, и даже Ле Стриж, стоявший сложив руки на груди, криво улыбнулся и фыркнул. Наконец — не ради того, чтобы напасть, а просто чтобы прогнать, — я поднял головню и бросил в бывшего Дона Педро. Она отскочила от черного выступа-головы, издав музыкальный звон и не причинив никакого вреда. Однако темная фигура пронзительно заверещала и, развернувшись, помчалась в панике прочь в темноту огромными прыжками и тут же растворилась в моросящей дождем ночи.

Наш смех преследовал ее, но в конце концов замер. Великое молчание воцарилось над полем с его ужасным урожаем обгорелых трупов, разбросанных повсюду, тлевших и начинавших дымиться, как только их касался мягкий дождь. Я заткнул меч за пояс и пнул ногой лежавшие вокруг пустые бутылки из-под рома. Джип поднял одну — полную и даже неоткупоренную — и протянул мне. Я посмотрел на смолкшие барабаны, лежавшие в развороченном туннеле, перевернутые и поломанные, с изрезанными расписными шкурами. Направляясь к ним, я запутался в валявшемся под ногами одеянии ярко-красного цвета, порванном и брошенном. Я поднял его, обернул вокруг себя и завязал наподобие пояса. Рядом с барабанами я поднял железный гонг и молоток, которым в него били. Ударил несколько раз ради интереса, а затем прервался, поднес ко рту бутылку с ромом, вытащил зубами пробку и выплюнул ее на алтарь. Сделав хороший глоток, я почувствовал, как сладкий ароматный огонь полился по горлу. Затем я сделал глубокий вдох, снова стал бить в гонг — и начал приплясывать, поднимая ноги. Танец воина, одновременно радостный и суровый, благородный танец. Я щелкнул пальцами, и раздался гулкий медленный раскат грома. Я повернулся к Молл, взял ее за руку, и мы вместе закружились под стук дождя. Джип танцевал с Клэр, женщины и мужчины из экипажа — в одном качающемся ряду, и наши глаза смеялись, встречаясь друг с другом. Во мне поднялась всеохватывающая радость, такое богатство чувств, какого я прежде никогда не испытывал. В этот час моего торжества мир — даже более широкий мир, Спираль и все миры внутри ее — был, казалось, слишком мал для моих объятий, для моей огромной бесконечной любви. И пока гром и железо играли, мы медленно уплывали от этого места пустоты и разрушения к краю леса.

Штормовой ветер расшевелил зеленые листья, и они поплыли над нами, как знамена, и когда мы проходили под их сенью, я оглянулся — всего лишь раз — и, исполненный закованной в железо уверенности, выкрикнул приказ. Прежде чем замерло эхо, в землю ударил голубой палец молнии — ударил раз, другой, третий — в суровом ритме танца. Алтарь разлетелся на куски, белые камни рухнули, вершина холма была очищена словно взрывом. Все еще танцуя и держа за руку Молл — она держала за руку Джипа, тот — Клэр, а Клэр сжимала руку Пирса, мы удалились, не прерывая танца, вниз, в темнеющие джунгли, по направлению к морю.

Как долго мы танцевали под бой железа и треск в небесах — об этом я не имею ни малейшего понятия. Возможно, всю дорогу до берега, ибо, когда явился первый серый вестник рассвета, я проснулся на песке: я лежал, положив голову на руки. Сначала я решил, что, должно быть, накануне я ел песок, поскольку казалось, что у меня весь рот забит им, а тело придавлено к земле находящимся в желудке грузом свинца. Я с трудом пошевелился, хотя и слышал рядом с собой голоса. Это разглагольствовал Стриж, как всегда сардонически:

— Ты что, не признал его? Ты меня удивляешь. Я сразу сообразил, кто это, и если бы даже не был уверен, достаточно было вспомнить стражей замка: фигуры в пальто и шляпах, зомби, крыс. Это Барон Суббота, страж подземного мира, бог кладбищ — персонифицированная смерть. Это и был тот лоа, союзом с которым так гордился Дон Педро.

— Похоже на то, — пробормотал Джип. — Один своей злобой под стать другому…

— Отнюдь! — сказал Ле Стриж своим обычным презрительным тоном. — Суббота не злой, он занимает почетное место среди Невидимых, потому как важен для естественного порядка вещей. А то, что он стремится расширить свои владения, свое царство, так это вполне естественно для него, какие бы возможности ни предоставляло ему для этого малоумное человечество — убийство, голод, войну. Зло в этом союзе было не от него, он бы этого даже не понял. Ты видел в нем хоть что-нибудь такое, когда он открылся нам? В их союзе все зло исходило от Дона Педро, его злобная натура в конечном счете и вывела его за обычные рамки. Хотя что бы ни было в этом человеке, Суббота поглотил все. Поэтому, когда чары исчезли, осталась только одна Смерть в чистом виде. А мы были уже хорошо подготовлены, чтобы посмеяться над страхом ее.

С тихим стоном я ухитрился перевернуться. Казалось, моя голова полна черных камней. Сквозь слипающиеся веки я разглядел склонившуюся надо мной Клэр, а за ней — Джипа.

— Как ты себя чувствуешь? — мягко спросила Клэр, проводя прохладной рукой по моему лбу.

— Ужасно… — прохрипел я. — Во рту как в порту во время отлива. Похоже, это самое гнусное похмелье, какое у меня когда-либо было…

— Да, в общем-то, ничего удивительного, — мягко усмехнулся Джип. — Ты, наверное, не догадываешься, но тебе повезло, что ты не проснулся немножко мертвым. Вчера вечером ты выхлестал не меньше пяти кварт[30] первоклассного рома в течение получаса.

— Да, — прохрипел я, чувствуя, как в горле у меня поднимается кислота. — Я помню. Но большая часть досталась кое-кому другому. Это был не совсем я…

— Так ты помнишь? — пролаял Ле Стриж, отталкивая остальных и поднимая меня за алый пояс, который все еще был на мне. — Ты помнишь?! — пролаял он с сомнением мне в лицо. — Но это неслыханно. Ты не можешь помнить!

— Значит, могу, — пробормотал я, оттолкнув его так резко, что он тяжело плюхнулся на песок. — Я все помню, так что отстань. И без обид.

Я нетвердо поднялся на ноги. Дыхание Ле Стрижа довершило то, что начала кислота. Море было ближе, чем кусты, так что я, шатаясь, подошел к краю воды и стал извергать содержимое моего желудка в прилив. После этого я тяжело осел на песок, чувствуя себя значительно лучше, только слабее, и отнюдь не до конца осознавая, о чем Ле Стриж все еще лопочет за моей спиной:

— Но это… это невозможно! Тот, в кого вселяется лоа, всего-навсего простейший инструмент — судно, транспортное средство для Невидимого. После приступа такой одержимости… такого полного подавления собственной личности… сознание не может восстановить ничего из того, что было, когда им владел лоа.

— И тем не менее ты слышал, как я с ним разговаривал после того, как заварилась вся эта каша, разве нет? — скептически возразил Джип. — Послушай, там был Стив, и никто другой, — во всяком случае я никого больше не видел. А как же насчет Дона П.? Ты же сам говорил, там было что-то вроде партнера.

— Действительно, но там не было такой одержимости. У них было больше похоже на сознательный союз, союз такого рода, который возможен только с личностью очень большого потенциала. Но не с такой пустой и банальной тенью, как этот мальчишка… — Резкий, скрипучий голос вдруг оборвался. Я ощутил взгляд острых глаз на затылке, ощутил, что меня изучают с подозрительным вниманием, как будто впервые.

Оборачиваться я не стал. Мне было, в общем, все равно. Пустым, тенью — именно так я себя и ощущал: обносками, брошенными на землю. Я вспомнил о том, как отпадала плоть с Дона Педро, и содрогнулся; я себя чувствовал не намного лучше. Дело было не только в похмелье, все было хуже, гораздо хуже. Дело было в воспоминании о неожиданном ощущении полноты — полноты, где буйная радость жизни переливалась через край. Мне дали возможность мельком взглянуть, попробовать то, чего мне не хватало больше всего, а потом все было исчерпано в битве. И не было никаких шансов начать думать о чем-нибудь другом. Я отведал полноты, а ее выхватили у меня прямо изо рта.

Но потом Клэр, державшаяся в стороне, пока меня рвало, подошла и успокаивающим жестом положила мне руку на плечо, и это вовсе не было неприятно. И всего через минуту раздался жизнерадостный зов Пирса:

— Эй вы, благородные лорды и леди! Шлюпки готовы, и ветер с берега. Поспешим-ка на борт, чтобы покинуть это населенное демонами место с первыми рассветными лучами!

Это подстегнуло нас. Мы с трудом поднялись на ноги и, слегка пошатываясь, направились туда, где ожидали нас Молл и капитан. Отражаясь в зеркальной воде, стояли на якоре два корабля, точно так, как мы их оставили. Однако теперь никакие зловещие предметы не свисали с рей.

— Да, мы побывали на борту, — сказала Молл, проследив мой взгляд. — Пока ты спал. И убедились, что там безопасно. Хотя, по правде говоря, почти ничего не тронуто — необычно для волков. По-видимому, их держали на коротком поводке.

— Это верно, — согласился я, вспомнив кстати, что ничего не было стащено и из нашего офиса.

Молл озорно улыбнулась.

— Даже золото так и лежит в твоей каюте, — прибавила она, и оставшиеся в живых члены команды издали ликующий вопль. Я посмотрел на них, подумал о том, чем они рисковали, и о тех долгих существованиях, которые нашли конец в нашей авантюре. Затем я взглянул на Клэр и понял, как мало, в сущности, стоит это золото.

— Плачу вдвое! — крикнул я. — Это распроклятое вознаграждение! Вдвое по сравнению с тем, что обещал!

Меня внесли на борт на руках, чуть не перевернув шлюпку. Но тотчас окрик Пирса пресек суматоху. У нас не хватало рук, и соревнование за то, чтобы поставить паруса, было невероятным. Каждый рвался вперед, независимо от того, знал он, как это делается, или нет. Я обнаружил, что беспечно лезу вверх по мачте вместе с марсовыми матросами. Но даже проход на целый ярд по канату, чтобы отцепить найтовы, казался не таким уж страшным, поскольку корабль не качало. И был великий миг, когда белый грот под нами загудел и, казалось, наполнился золотом с первым высоким лучом восходящего солнца. Я даже отважился глянуть вниз и увидел Клэр возле шпиля, помогавшую выхаживать якорь; еще там был Израэл Хэндз, он похромал к трапу, ведя своих канониров.

С какой целью это было сделано, я понял, когда мы спустились на палубу и «Непокорная» собралась в путь. Пирс крикнул, предостерегая нас, затем что-то скомандовал, и корабль сотрясся от залпа. «Сарацин», все еще находившийся в тени, задрожал на якоре, вода взвилась фонтаном, и к небу взлетели обломки.

— Бьют в ватерлинию, — рассудительно произнес какой-то матрос.

Еще один залп — и огромный корабль дал крен. Одна из мачт вылетела из гнезда и свалилась в перепутанную массу такелажа.

— Могла бы стать ценным призом! — заметил другой матрос.

— Чепуха! — сказал мой сосед и сплюнул за борт. — Кто стал бы ее покупать? Никто, разве что волки. А по мне, так я лучше заработаю деньги каким-нибудь другим способом, благодарю покорно.

Я присоединился к Джипу и Молл на юте, оглядываясь назад по мере того, как корабль волков погружался.

— В один прекрасный день его обнаружат ныряльщики со скубами[31] и решат, что нашли обломки пиратского корабля, — сухо заметил Джип.

— Разве они не сообразят, что корабль затонул не двести или триста лет назад? — поинтересовался я.

Молл широко улыбнулась и взъерошила мне волосы.

— Ну а какой сейчас, по-твоему, год? — невинно осведомилась она.

Я схватился за голову и застонал, а остальные засмеялись. Но по крайней мере я теперь знал, что лучше не ввязываться в такого рода дискуссии. Я представил себе этот корабль, уже не живой, не путешествующий, но погружающийся назад во время так же, как в эти мелкие воды. Он станет гаванью и укрытием для рыб и крабов, чтобы ржаветь, гнить и наконец быть погребенным под бледными бегущими песками залива. Я оглянулся на остров, полный еще сонных рассветных звуков и шума прибоя, потом, обнаружив, что на мне все еще красный пояс, отвязал его и бросил за корму. Он развернулся и с минуту плыл за нами — алое пятно на голубых водах, а затем как бы сложился и исчез. Я бросил взгляд вверх на холмы, но не мог обнаружить никаких следов замка. Пейзаж казался чистым; и именно таким его и следовало оставить.

Перед нами под изгибом грота вдоль горизонта протянулись длинные пальцы облаков, их верхние края — окрашенные солнцем в красный цвет холмы, их тонкие концы оттенены золотом — новый архипелаг, манящий нас вперед. И как только я увидел его, мы прошли мимо облака в открытое море. Я почувствовал, как нос корабля задрался и продолжает подниматься, и теперь только осмелился взглянуть за борт и увидел, как позолоченное солнцем море уходит от нас, переходя в более глубокую лазурь, в туман из голубого и золотого. Мы поднимались все выше, плывя уже по другим морям, наши паруса наполнялись ветрами многих тысяч восходов, чтобы, догнав тот, вневременный восход, вернуться домой.

Вскоре солнце закатилось и опустилась ночь. Дуга облаков сияла на фоне звезд, ветер был устойчивым, и за рулем стоял Джип. В мягкой теплой ночи мы, офицеры и пассажиры — к сожалению, включая Ле Стрижа, сели в кружок на юте под светом фонарей. Наверху на баке пела команда — тихие песни и баллады, что давным-давно исчезли в меняющихся годах. Я сидел спиной к поручням, отсчитывая золото Пирсу, а он довольно бубнил себе под нос и потчевал меня совершенно потрясающим бренди в надежде, что я допущу хотя бы крохотную ошибку. У меня не хватило духу напомнить ему, что я как-никак бизнесмен. Клэр весело болтала с Молл, которая настраивала свою скрипку. Для пробы она тронула пару струн, одну-две ноты, затем принялась тихонько играть баллады, аккомпанируя певшим на баке.

Я вздохнул.

— В чем дело, Стив? — мягко спросила Клэр.

— Я чувствую себя пустым. Голодным.

Она коротко рассмеялась и ласково шлепнула меня по руке.

— Даже после такого завтрака? Ну погоди, вот когда мы вернемся домой… Ты раз или два приглашал меня пообедать, но никогда не позволял, чтобы я для тебя приготовила что-нибудь сама. Так что ты получишь огромный, самый великолепный…

— Я не об этом. То есть я согласен, с удовольствием. Я действительно страшно хочу есть, но… Я имел в виду не это. Я чувствую себя полым, как гнилой зуб, и у меня так же болит. Ле Стриж был прав. Дон Педро был прав, и Молл — вы все. Я был пуст; я сделал себя пустым, причем так, что и сам не понимал этого, пока… Пока не наполнился. И это было прекрасно. А теперь?.. Я не знаю… Пустая бутылка. Недостигнутая цель. Во мне теперь пропасть, в самом центре жизни, и я должен найти способ заполнить ее, чтобы жить как хотя бы подобие полноценного человека. Но как это сделать?..

Клэр улыбнулась и обвила рукой мои плечи.

— О, да это ведь совсем просто. Возвращайся домой. Продолжай делать карьеру. У тебя впереди большое будущее — могу за это поручиться. Секретари всегда знают такие вещи, а в нашей компании нет ни одной секретарши, которая думала бы о тебе иначе, даже Баррина Джейн. Просто вспоминай время от времени, что есть и что-то помимо работы. — Она хихикнула. — Ну, например, еда. А если ты и вправду умираешь с голоду, то я могу пошарить в закромах у мистера Пирса.

— А? — встревоженно сказал Пирс и даже сбился со счета. Потом вспомнил, что возвращается домой, причем далеко не бедным, и усмехнулся. — Ступайте, моя дорогая. Там еще осталось полкруга отменного «Стилтона», коробка печенья и немного солонины. А впрочем, несите все, что найдете, мы не откажемся, правда?

Я проследил взглядом за Клэр, когда она побежала вниз по трапу, а потом — через палубу. Ее волосы развевались, стройные ноги мелькали под матросской тельняшкой с чужого плеча, причем такого, что она была для Клэр как платье. «Та, кому ты дороже всех».

Что-то зашевелилось во мне, как при первых движениях пораненной руки или ноги, когда с нее снимают пластырь или швы, — пока медленное и болезненное, но обещающее со временем выздоровление.

— Знаешь, — заметил Джип, наклоняясь над штурвальным колесом, — Клэр, может, и права, только есть и другой путь, Стив. По-моему, он даже лучше. Оставайся-ка здесь, на Спирали. Не погружайся ты снова в Сердцевину. Оставайся с нами, с Молл и со мной. Мы уж присмотрим, чтобы ты встал здесь на ноги, и скоро — сам увидишь — тебе удержу не будет! Жизнь здесь не такая, как та, которой ты жил раньше. Она может быть сплошным праздником, и он будет продолжаться столько, сколько ты захочешь. Подумай о бесконечных мирах, что ждут тебя здесь! И тебе больше никогда не придется плавать за конторским столом.

Пирс что-то прогудел в знак согласия. Ле Стриж только фыркнул. Молл продолжала играть.

— Джип, — сказал я, — это страшно лестно для меня. Огромное тебе спасибо, миллион раз! Черт, у меня никогда не было таких друзей, как ты и Молл. И — да, понимаю, здесь откроется совершенно новая жизнь. Но… я не знаю. Я разрываюсь. — Я посмотрел вслед Клэр, чей силуэт на мгновение высветился в дверях каюты Пирса. — Если я вернусь… Ты говорил, она ничего не вспомнит. Несколько дней — и все это исчезнет. А что будет со мной? Я спрашивал тебя об этом раньше. Теперь у тебя есть время, чтобы ответить.

Джип даже присвистнул:

— Ай да вопросец! Я же говорил, это зависит от многих вещей. От очень многих вещей. От того, что ты за человек и как ты меняешься. От того, сколько ты захочешь помнить и как сильно будешь стараться не забыть. А может, и от того, насколько часто ты будешь освежать свою память.

— Ты хочешь сказать — возвращаясь сюда из Сердцевины?

— Именно. Но и в этом есть свои проблемы. Люди, у кого такое вошло в привычку, — что ж, они, конечно, все помнят. И тогда начинают склоняться к тому, чтобы забыть именно Сердцевину. Может, не совсем… но она вроде как начинает ускользать, если на нее не смотришь. Время ослабляет свою хватку — проходит год, два, даже больше с тех пор, как в последний раз их настигал вечер. До тех пор, пока они не замешкаются так надолго, что никакая навигация уже не сможет вернуть их точно в то место и время, где они оказались когда-то раньше. До тех пор, пока — и даже скорее, чем может показаться, — они не начинают забывать — и в один прекрасный день обнаруживают, что забыли.

Мне показалось, что в его голосе на сей раз звучало нечто иное, чем только обычное добродушие.

— А как было с тобой?

— У меня была жена, — произнес он ровным тоном. — Жены моряков, они привыкают к тому, что мужья уезжают далеко и надолго, но если бы я знал, как долго это будет, может быть… Тьфу, наверное, все-таки знал. Нельзя иметь все сразу. И я скажу тебе честно, Стив, отвечая на твой вопрос. Да, более чем возможно, что ты забудешь. И сейчас, может быть, у тебя единственная возможность.

— Это так, — подтвердила Молл, продолжая играть.

Появилась Клэр с подносом, уставленным всевозможной снедью. Я не мог не заметить высокой груди под тельняшкой и линии бедер, когда она поднималась на палубу, легкого золотого блеска в волосах, когда она наклонилась, чтобы поставить поднос. Молл тоже следила за ней и неожиданно пропела звонким голосом строфу из баллады, мелодию которой наигрывала.

Я снова вздохнул. Душа моя не была открытой нараспашку, содержимое карманов таяло; правда, я не жалел ни о едином пенни. Клэр улыбнулась, словно принимая к сведению то, о чем пропела Молл, и, усевшись рядом, принялась потчевать меня чем-то вроде паштета, намазанного на бисквит.

— Не знаю, — продолжал я, когда рот у меня уже не был набит. — Какой трудный вопрос — труднее и быть не может. Господи, я прямо разрываюсь. Почти в буквальном смысле, — добавил я, почувствовав, как рука Клэр крепче сжала мою, и ощутив силу невысказанных слов. — Но как мне кажется…

Они все наклонились вперед в ожидании моего ответа. Это было поразительно и само по себе замечательно: стало быть, я что-то для них значил. И если разобраться, они значили для меня не меньше — даже в известном смысле этот злодей Ле Стриж. Вдобавок золото золотом, но я оставался в неоплатном долгу перед ними.

— Мне кажется, что в той жизни, которой я жил, в старой жизни, я многое испортил, наделал массу ошибок. И совершенно случайно вышло так, что не наделал ошибок вдвое худших. Но игра еще не закончена, так? Новую жизнь, которую вы мне предлагаете, — я ведь тоже могу ее загубить, разве нет? Только последствия будут хуже, бесконечно хуже. Господи, да почти так и получилось!

Я содрогнулся при мысли, кем я мог бы стать.

— Получилось так, что я оказался совершенно открыт для зла в одной его ипостаси. Значит, лучше будет мне убедиться, что я не столь уязвим для других его проявлений, прежде чем снова окажусь в тех местах, где оно обитает. Я не хочу с вами расставаться, но мне кажется, что лучше поступить так. Я должен вернуться назад, чтобы как-то наладить мою первую жизнь. И тогда, может быть, я позволю себе думать о другой жизни. Я постараюсь ничего не забыть! Я постараюсь не потерять связь с вами — и, может быть, у меня это выйдет. Ну, а нет — значит, так тому и быть. Может быть, так будет лучше для всех нас.

— Прекрасное решение, — спокойно произнесла Молл. — Оно может принести тебе даже больше пользы, чем ты думаешь, мой Стивен. Я… я не забуду.

— Да, в этом есть резон, — сдался Джип. — Здесь, на Спирали, и вправду встречаются не очень хорошие ребята. Мы не можем позволить тебе летать здесь, как бомбе, готовой разорваться по воле всякого, кто ее поймает. Что ж — ступай! — Он вздохнул. — Забудь про все остальное, если так надо, но не забывай про Порт и Дунайскую улицу. И помни таверну! Прямо выруби это в своей памяти. Тогда, может быть, останется и все прочее. А когда созреешь, продолжай искать свой путь и в конце концов найдешь его, если по-настоящему захочешь. Но до тех пор… Что ж, думается мне, самое лучшее для тебя — держаться подальше…

Ле Стриж фыркнул — это прозвучало, как я теперь знал, гораздо ближе к нормальному смеху, чем его обычное злобное кудахтанье. Должно быть, презрение осталось его единственным связующим звеном с человеческими чувствами.

— Да, мальчик, держись подальше от нашего более широкого мира — и молись, чтобы он держался подальше от тебя! Но будет ли так? Твоя судьба неясна даже мне, и если случится так, что она выйдет за пределы того, что ты познал до сих пор, меня это не удивит. Впрочем, как бы ты ни боролся, чтобы избежать своей судьбы, она все равно отыщет тебя.

Я сглотнул. Палуба подо мной вдруг стала холодной-прехолодной, а рука Клэр была такой теплой и крепко держала мою.

Я поднялся, и Клэр поднялась со мной.

— Сколько осталось до того, как мы окажемся дома? — спросила она.

— Ну, еще много часов, моя дорогая, — прогремел Пирс. — Пока мы снова не догоним восход. На закате — на котором закате, кстати, штурман?

Джип ухмыльнулся:

— На закате того дня, когда мы отплыли. Они и хватиться тебя не успеют.

Я разинул рот, но Молл только коротко рассмеялась:

— Вот что значит настоящий штурман. В море времени для него существует совсем немного мелей.

Я удивленно покачал головой. Клэр, по-прежнему принимавшая все как должное, только хохотнула и потянула меня к трапу. Смеясь и легко подпрыгивая под музыку Молл, она повела меня за руку на нижнюю палубу. Я шел не оглядываясь. Но у дверей моей каюты я заколебался, вглядываясь в ночь. Там, далеко впереди, прямо над горизонтом — была ли эта чуть более темная полоска первым признаком земли или просто очертаниями облака? Что бы там ни было, она висела, как граница между морем и небом или барьер между широким миром и узким, между множеством снов и единственным холодным пробуждением. И я вдруг испугался, испугался, что мне опять придется пересечь темный барьер и оказаться в объятиях гавани, дающей укрытие и одновременно заключающей в темницу. Там я могу обрести покой, крепко врастая корнями в припортовую грязь. А все моря мира, все бесконечные океаны времени и пространства будут биться между берегом и тенью, оставаясь всего лишь воспоминанием недоступного. Да я попросту боялся возвращения домой!

Но тут Клэр потихоньку открыла дверь и потянула меня в свою каюту.

А почему бы и нет? Если она скоро забудет… если я тоже сумею забыть, кому из нас станет от этого хуже? Мы заслужили этот праздник, а мне был преподан первый настоящий урок жизни. И любви; хватит времени и для этого. Достаточно времени — до восхода.