Предсказание дельфинов

3

- Откуда у ваших дельфинов такие забавные имена? - — поинтересовался профессор Уилер.

Он провёл несколько дней на берегу Чёрного моря, в Одессе, и был рад, что сразу последовал совету своего посла. Многое здесь было необычным, кое-что ему нравилось, начиная с пейзажей: богатых, даже пышных, у моря и мрачных и пустынных в глубине страны, на холмах. И вода, которая никогда не казалась чёрной, а чаще всего удивительно яркой, синей, как Тихий океан, в летнем свете, которая сверкала и искрилась, как родной океан, разбиваясь о бурые скалы.

От русского гостеприимства у него перехватило дыхание. Оно вошло в поговорку; он слышал его похвалы, но, видит Бог, оно было изнурительным, особенно для него. Ему пришлось заново учиться, чтобы о нём заботились; с детства он не привык к заботе.

Его первый визит был к дельфинам; он нашёл их в отличной форме. Они были меньше и изящнее своих американских собратьев, но по своему стремлению к знаниям, атлетическим способностям, амбициям и дружелюбию к людям они ничуть не уступали его выдающемуся Симо из - Маринленда

Кстати, он должен был признать и кое-что ещё, без зависти: Одесский океанариум показался ему просторнее его станции и, что ещё важнее, спроектированным и построенным исключительно для научных целей. Это было очевидно уже сейчас, хотя он ещё не успел осмотреть все его части.

- Хойти и Тойти? - — ответил Коньков. Его назначили руководителем американца. - Между нами говоря, нас сначала удивили экзотические имена. Вам следует знать, что здесь принято устраивать конкурс на имя редких животных, рождённых в зоопарке. Это очень забавно для наших людей и в то же время — как бы это назвать — своего рода социальная апроприация, демократический акт, понимаете? Есть, например, в русской литературе очень читаемая фэнтезийная повесть под названием - Хойти-тойти В нём человеческий мозг имплантируется слону – зрелище несколько жутковатое, но впечатляющее. А поскольку публика знала, что на наших дельфинятах будут проводиться эксперименты с использованием токов действия, рассчитанные на годы, победило предложение - Хойти - для самца и - Тойти - для самки, несмотря на тысячи других предложений. Оба варианта родились здесь, в Океанариуме.

Уилер уже знал, что электроды были имплантированы в различные участки коры головного мозга, а импульсные передатчики – в жировые складки на шее. Проблема безболезненного заживления таких инородных тел была успешно решена здесь: из затылка выступала лишь небольшая передающая антенна длиной около 6 см; в остальном животные не испытывали никакого воздействия. Специально разработанный микроэлемент обеспечивал бесперебойную передачу данных в течение как минимум пяти лет; его можно было включать и выключать с помощью радиосигналов.

Уилер тщательно изучил все предыдущие электронные записи. Когда Хойти и Тойти - разговаривали токи действия в коре головного мозга усиливались.

Потенциалы значительно возрастали; альфа-волны напоминали таковые у людей, выполняющих умственную деятельность. Движение центров возбуждения во время - говорения - и - слушания - также можно было отчётливо наблюдать. Однако интерпретация, перевод на человеческий язык, ещё не была достигнута.

Американец сообщил советским коллегам о своих попытках изолировать мозг дельфина. В основе своих экспериментов он взял мозг кошки, проведённый в Японии в 1960-х годах. Удивительно, но было показано, что изолированный мозг погибает не из-за кислородного голодания, как предполагалось ранее, а из-за недостатка кровотока, что приводило к спазмам, судорожному коллапсу артериол и лишь затем к кислородному голоданию и асфиксии тканей.

В то время существовала возможность перфузировать мозг кошки питательным раствором перед его извлечением из организма, затем извлечь его, заморозить в питательном растворе, снова разморозить через семь месяцев и зарегистрировать токи действия коры головного мозга, почти соответствующие нормальному паттерну стимуляции.

Однако эксперименты Уиллера с мозгом дельфина не увенчались успехом.

Хотя перфузия питательным раствором прошла успешно, через несколько часов потенциалы зарегистрировать не удалось. По-видимому, высшие структуры мозга оказались гораздо более чувствительными.

***

Коньков забрал профессора Уиллера из его бунгало.

Океанариум располагался прямо на пляже и соединялся с сушей плавно изогнутыми переходами под стеклянной крышей. Рядом с открытым для публики бассейном, где также содержались другие морские обитатели, находилась настоящая исследовательская станция по изучению дельфинов. Её 300-метровый бассейн давал дельфинам возможность быстро плавать; он был соединён с несколькими крытыми залами, образуя сложную, многофункциональную систему. За животными можно было наблюдать со всех сторон через большие подводные окна. При необходимости дельфинов можно было изолировать друг от друга. - Прошлой ночью Хойти и Тойти проснулись от анестезии, как и планировалось — рассказал Коньков. - Все импульсные иглы работают нормально, за исключением новых, конечно.

Учёные имплантировали импульсные иглы в область обоих дельфинов, которую Уилер в Вене описал как зону молчания. Процедура была сложной. Несмотря на слаженную работу команды, эти часы потребовали от каждого предельной отдачи сил. Дело было в доле миллиметра: чуть более сильное нажатие руки, лёгкое скольжение скальпеля, и под угрозой оказался бы не только новый эксперимент, но и всё, что было сделано ранее. Поскольку загадочная область располагалась под корой головного мозга, но чуть выше таламуса, главного вегетативного центра, задача состояла в том, чтобы ввести тонкие, как волос, платиновые электроды в мягкую, несопротивляющуюся массу мозга, которая вяло пульсировала под наркозом, но при этом менялась с каждым сосудистым импульсом, тем самым ускользая от руки хирурга, таким образом, чтобы нормальная функция корковых клеток не нарушалась, а таламус не был задет. Более того, целые пучки этих тонких датчиков приходилось погружать глубоко в мозг, чтобы получить максимально детальную картину процессов возбуждения и торможения. Электроды были покрыты новым, сверхтонким изолирующим слоем вплоть до самых кончиков.

Тот факт, что всё это можно было подготовить в океанариуме всего за неделю, и что специальные электроды были доступны и требовали лишь незначительных доработок, вызвал комплимент у американца.

Теперь можно было начинать эксперименты. Обеспечат ли недавно вставленные электроды измерения, которые покажут, происходят ли в этом веществе нейронные процессы и как именно?

Уилер был настроен оптимистично. - Уверен, мы что-нибудь обнаружим с вашим необычайно чувствительным оборудованием

Сначала Хойти отделили от Тойти. Это происходило следующим образом: световой сигнал и звуковой сигнал — сигнал Хойти, звуковой сигнал Хойти — подавались в одну узкую часть аквариума, в то время как Коньков одновременно заманивал здоровяка громкими криками. Хойти подплыл к Конькову, несколько раз выпрыгнул из воды и, казалось бы, намеренно обрызгал учёного из своего отверстия для воздуха. Тот встряхнулся, запротестовал и рассмеялся, а затем протянул ему долгожданную рыбу, которую Хойти ловко выхватил у него из рук, довольно рыча. Тем временем снизу бесшумно поднялась перегородка, из которой выдвинулась высокая решётка, не давая дельфинам перепрыгнуть в другую часть. Каким бы игривым и естественным это ни казалось, за этим скрывалась тяжёлая работа с животными. Хойти и Тойти, как и все дельфины, привыкшие к совместной жизни, поначалу испытывали отвращение к любой разлуке, которое преодолевалось лишь постепенно.

Затем им разрешили поговорить по телефону. В каждом резервуаре был электрический звонок, которым дельфины управляли мордами, перекликаясь друг с другом. Рядом были установлены подводные микрофоны и громкоговорители. Оба активно пользовались этими звонками, по-видимому, с удовольствием.

Например, Хойти полчаса играл в мяч с лаборанткой, а затем подплывал к телефону и звонил Тойти.

Похоже, он хотел рассказать ей, как прошла игра. Если Тойти ловила большую рыбу вне очереди, она звонила Хойти, чтобы сообщить ему об этом.

Хотя Уилер работал с дельфинами много лет, его завораживали их блестящие серые тела, мелькавшие в светло-зелёной воде, взбивая мерцающие каскады пены, вместо того чтобы обращать внимание на экраны. Оба дельфина видели исследователей и их оборудование сквозь стеклянные стены, но не друг друга. Уилер быстро понял, что их уже много раз разделяли подобным образом, и им нравилось разговаривать по телефону. Отсюда и беззаботное поведение животных, заключил он: большой успех в дрессировке, при всём уважении, здесь чувствовались годы труда и слаженная команда. Он бы с удовольствием ещё долго наблюдал за дельфинами, но вместо этого присоединился к остальным, напряжённо сидевшим перед записывающими устройствами. Возбуждающие и тормозные импульсы в коре головного мозга преобразовывались в кривые и одновременно визуализировались на экранах, напоминающих большие телевизионные трубки. Синевато-оттеночные фронтальные поверхности отображали знакомые приливы и отливы альфа- и бета-волн, а также потенциальные колебания в - речевом центре Метровые бумажные полоски, густо испещрённые изгибами, вытекали из системы, сворачивались в накопительной корзине и автоматически обрезались через определённые интервалы. Однако экраны, на которых ожидались потенциалы новых электродов из молчащих зон, оставались пустыми. По стеклу ритмично скользила только частота технической линии, ни малейшей искры, ничего.

Тишина; молчаливая зона.

Через четыре часа Сахаров сел, измученный. - Похоже, ничего не происходит. Таинственная зона никак не связана с предыдущей активностью животных. Нужно попробовать другие комбинации. Если бы нам удалось добиться успеха сегодня, всё было бы слишком гладко и без трения

***

Уилер чувствовал себя комфортно среди советских коллег. Будучи космополитом, он в первую очередь интересовался исследованиями и всеми трудовыми проблемами. Вскоре он понял, что есть разница, что здесь существует нечто совершенно новое: коллективный характер работы.

Конечно, и в Соединённых Штатах, и даже в первую очередь, командной работе придавалась особое значение, поскольку один человек больше не был способен успешно решить проблему. Совокупность данных стала слишком обширной для этого. Но здесь то, что они называли коллективом, было иным. Он на собственном опыте убедился, сколько интриг, личной зависти и вопросов социальной иерархии может скрываться за командной работой. Это распространялось и на зависимость исследователей от университетских спонсоров, что он всегда считал недостойным. Их советы директоров обычно состояли из людей, имевших базовые знания о деньгах и акциях, но совершенно ничего не смысливших в науке, не говоря уже о собственных исследованиях. И их это не смущало; Они прямо говорили об этом: для них наука была формой рекламы, способом прикрыть свой бизнес покровительством учёных. Однако они продвигали науку только в тех областях, которые гарантировали немедленную прибыль их корпорации или представляемой ими группе, причём в кратчайшие сроки.

Здесь, в Советском Союзе, всё, казалось, было иначе. Там тоже говорили об экономической выгоде научной работы, а иногда и о том, что сама наука стала производительной силой. Это звучало для него странно. Но другой, более интересный аспект лежал в межличностной сфере. Человеческие отношения — как часто это слово употреблялось в его присутствии! И теперь стало ясно, что русские успешно и без суеты это практикуют.

Уилер был поражён открытостью дискуссий под руководством Сахарова, на которые его, естественно, приглашали. Каждый высказывал своё мнение, и, что самое главное, к каждому мнению относились с уважением, даже к мнению самого младшего лаборанта. Но были вещи, которые Уилер не понимал; акцент на марксизме-ленинизме, который они называли классовой точкой зрения, казался ему преувеличенным, если не излишним, поскольку он не имел отношения к точным исследованиям. Как они могли из-за этого возбудиться! Более того, однажды, когда он позволил себе намёк на свои сомнения, Коньков обвинил его, Уиллера, в том, что он типичный учёный, запертый в башне из слоновой кости: не смейте высовываться и смотреть, что происходит вокруг! Его работа, вероятно, была для него самоцелью; он смотрел на всё совершенно отстранённо и ужасно трезво, без какой-либо страсти к истине. Чистое исследование – ради исследования – он должен был смеяться, это была всего лишь очередная уловка буржуазии, чтобы помешать учёным осознать их истинную социальную функцию! - Вы сухи, как бревно за печкой! - — воскликнул Коньков. - Неужели в вас нет искорки энтузиазма? Ваш интерес к дельфинам — чисто интеллектуальный? Они всего лишь объекты исследования? Вы подходите к ним без какой-либо эмоциональной связи?

Конечно, это было неправдой, даже несправедливо, но Уилер считал неуместным и тревожным тратить столько времени на оживлённые споры о теории конвергенции или других разновидностях современного ревизионизма, или как там они это называли.

Когда Коньков обозвал его - сухим бревном Сахаров пришёл ему на помощь. Он потянулся за спину и достал с полки том. - Ленин — сказал он и, недолго покопавшись, открыл книгу. - Послушайте и вы, товарищ Коньков, что Ленин написал специально для нас: Что характеризует стиль работы настоящего большевика? Американский практицизм и русский революционный напор! Поскольку мы оба объединились здесь лично – товарищу Конькову, очевидно, нравится быть представителем революционного напора, а мистера Уиллера явно обвиняют в излишнем практичности, – наша совместная работа, я полагаю, может быть только успешной.

Напряжение, сохранившееся в комнате после слов Конькова, рассеялось. Уиллер не мог сердиться на высокого светловолосого парня. Напротив, он хотел, чтобы в - Марин Ленд - было больше сотрудников его сорта, чтобы он больше не был одинок; быть там хозяином было чем угодно, только не детской игрой. Как он защищался, когда - Марин Ленд - превратили в - блошиный цирк как он однажды обвинил куратора фонда. Да, они построили ему настоящий городок тиров, с сосисочными лавками, американскими горками, тирами и бамперными машинками; Не хватало только теленка с двумя головами. А его дельфины были абсолютным хитом проката.

Он часто конфликтовал с руководством фонда, потому что они хотели, чтобы время представлений постоянно увеличивалось. Деньги и реклама. Он хотел заниматься исследованиями, научной работой. Фонду нужна была известность.

В Одесском океанариуме тоже была секция, где публика наслаждалась общением с дельфинами. Но и там было существенное отличие:

Уилер наблюдал, с каким почтением посетители расступались, когда там появлялся сотрудник института, узнаваемый по белому халату. Ему казалось, что здесь царит искреннее уважение к науке и тем, кто ей предан.

Самым удивительным и глубоким открытием Уиллера стало то, что учёных здесь не считали полубезумными психопатами, не входящими в социальные нормы, людьми, слишком глупыми, чтобы хорошо зарабатывать на хорошей работе; что здесь существовала совершенно иная социальная ценность интеллектуального труда.

Это радовало его и, с другой стороны, пугало, поскольку он часто задавался вопросом, осознаёт ли всё это его правительство, и в очередной раз пришёл к выводу, что организация науки и исследований на родине нуждается в коренной перестройке. По возвращении он решил представить в Сенат меморандум – старый план, получивший новый импульс благодаря его опыту в Одессе. Он знал нескольких влиятельных людей в Сенате, которым доверял. Возможно, действительно имел смысл говорить о том, что нужно делать иначе в Соединённых Штатах в будущем.

Он однажды уже питал такую надежду. Это было сразу после окончания Второй мировой войны. Тогда он предложил прекратить морские эксперименты с дельфинами. Он едва избежал Комитета Маккарти, а позже, когда к нему вернулась надежда в эпоху Кеннеди, его досье, по-видимому, было уничтожено. Но он не был уверен, не порылся ли кто-нибудь в старых сейфах при Джонсоне и Никсоне, потому что его трудности снова возросли. Но теперь, когда время прошло, бесславная война во Вьетнаме осталась в прошлом, а Договор о всеобщем разоружении уже год действовал и успешно контролировался Советом Безопасности ООН. Среди сторонников этого горячо оспариваемого договора были те самые люди в Сенате, о которых он сейчас думал. Он обязательно напишет свой меморандум.

***

Уилер уже три недели был в Одессе. Он проводил много часов перед экранами вместе с советскими учёными; кроме привычного общения, они не видели никаких результатов.

Сахаров восхищался Уилером. Как спокойно он воспринимал неудачи. Может быть, потому что это был не его институт?

Не в этом ли причина. Это было бы несправедливо по отношению к нему. Уилер был человеком упорным; Сахаров часто заставал его в гистологической лаборатории, где тот многократно исследовал, фотографировал и измерял микросрезы участков мозга дельфинов, тех самых, которые он сам называл - зоной молчания.

С Семёном Коньковым всё было иначе.

Однажды утром он зашёл в кабинет Сахарова и попросил о встрече. Сахаров почти ожидал её. Коньков, одарённый молодой ихтиолог,

сочетал в себе энергию и амбиции. Недаром в двадцать девять лет он уже дослужился до заместителя директора океанариума. Именно благодаря ему была остановлена надвигающаяся гибель рыбы в Каспийском озере.

Когда он впервые встретил дельфинов, он сразу же влюбился в них. Вдохновленный старыми отчётами и практическим опытом рыбаков, он вскоре разработал совершенно уникальный план: тренировать крупные стаи дельфинов для ловли рыбы, вырабатывая у них устойчивые рефлексы и тем самым создавая - силу поддержки - для рыболовов-лесорубов.

Это казалось ему целью. Программа разведения дельфинов должна была контролироваться таким образом, чтобы вывести породу, у которой условные рыболовные рефлексы были бы особенно выражены и прочно сформированы.

Планы Конькова ранее были отвергнуты. Он несколько раз пытался убедить Сахарова включить свою идею в исследовательскую программу Океанариума. Но Сахаров и Академия наук отказались, поскольку Океанариум был сосредоточен на изучении структуры мозга дельфинов и не планировал создавать здесь дельфинарий.

Поэтому Коньков, всё ещё лелеявший надежду, не был особенно рад присутствию американского профессора; его присутствие могло означать лишь то, что все интеллектуальные и материальные ресурсы, больше, чем прежде, будут направлены на изучение дельфинов. Лично он ничего не имел против Уиллера; напротив, он находил его почти симпатичным и, если быть честным, совсем не похожим на того янки, которого он себе создал. Но с каждым новым приближением к - зоне молчания - возможность реализации его самых фундаментальных идей уменьшалась.

Мрачное выражение его лица в то утро было достаточно красноречивым.

От стола Сахарова открывался потрясающий вид на большой открытый бассейн и море. Справа на заднем плане тянулись холмы, усеянные разноцветными осенними листьями, а вода в бассейне ярко пенилась вспышками света всякий раз, когда дельфин выгибал спину, чтобы вдохнуть. Но сегодня этот знакомый образ, похоже, не трогал ни одного из них. Они сидели друг напротив друга молча: Сахаров, миниатюрный, элегантный, с седыми висками, сцепил тонкие руки; его серые, несколько холодноватые глаза приобрели насмешливо-превосходное выражение. - Ну же, мой мальчик, – подумал он, изучая Конькова. – Ну же, расскажи мне, я слишком хорошо знаю, что тебя беспокоит. Лучше сказать мне всё прямо, чем держать это в себе, где оно будет разрастаться, как опухоль. Так что давай, я скажу тебе не прямо, а ясно, чтобы ты понимал, куда клонят твои мысли.

Коньков, вызывающе нахмурившись, начал: - Аркадий Петрович, я всегда был открыт. Предлагаю прекратить эксперименты с Хойти и Тойти. Немедленно. Вы же знаете мои мысли. Мы зря тратим время и упускаем из виду гораздо более важные проблемы, которые ждут своего решения

Сахаров барабанил пальцами по столу. Пусть закончат, подумал он, пусть закончат первым.

- Какие вопросы, по-вашему, важнее программы исследований, утверждённой Академией? -

Что он наивен, подумал Коньков, ладно, пусть ещё раз послушает. - Вы прекрасно понимаете, о чём я. Быстрое разведение дрессированных дельфинов, которых можно было бы предоставить нашему рыболовному флоту, займёт год-два, но это принесёт немедленный экономический эффект; люди увидят нашу работу, мы сможем добиться чего-то полезного Это прозвучало более раздражённо, чем он намеревался.

Сахаров перестал барабанить и посмотрел Семёну прямо в лицо.

- Вы же знаете, как и я, что Главное управление рыболовства после тщательного рассмотрения отклонило ваше предложение. А то, что мы сейчас делаем, по-вашему, бесполезно?

Он наклонился вперёд, выражение его лица стало добрым, почти отеческим. В глазах исчез насмешливый блеск; Он впился взглядом в Конькова, и его голос был тёплым, когда он продолжил: - Ох, Семён, ты не хочешь понять. Никто не спорит, что твои идеи были бы полезны для нашего рыболовства, если бы не новые, технически гораздо более простые методы, вроде эхолокации, ловли на свет и так далее, которые делают такое длительное дело, как разведение стаи дельфинов, несрочным, даже ненужным. Время наше быстротечно, и то, что сегодня передовое, завтра оказывается устаревшим — так уж устроено. Но то, что мы здесь исследуем, возможно, разрешит некоторые фундаментальные вопросы эволюционной теории для всего человечества, приведёт к новым, фундаментальным открытиям!

- Возможно, вы правы — признал Коньков. Он был не из тех, кто мог долго злиться, и, в сущности, восхищался Сахаровым как великим теоретиком. - Но когда же будет результат, что-то ощутимое, и какую пользу это принесёт? Вы мне этого не скажете, а ваш знаменитый американец и подавно!

Сахаров вспылил: - Не нравится, так подавайте заявление о переводе. Например, в Главное управление рыбного хозяйства на должность главного зоотехника; вас примут с распростёртыми объятиями. И что это за разговоры про знаменитого американца? Неужели вы не понимаете нашего времени? На профессора Уиллера действительно нечего жаловаться. Он у нас хорошо устроился и работает, как все. Я никогда не замечал у него особых запросов.

А вот вам, товарищ Коньков. Вам, товарищ Коньков, дела идут недостаточно быстро. Вам, как учёному, такое, как бы это сказать, примитивное отношение к научной работе – да, к науке – должно быть чуждо! Неужели я должен читать вам лекцию о важности фундаментальных исследований? Какой во всём этом смысл? У вас нервы не выдерживают такой напряжённой работы? Или вам просто интересно поскорее получить медаль и быть отмеченным в - Правде - как выдающемуся организатору дельфиньего вспомогательного флота для рыболовства? Но это будет… Так и быть. В нашем институте вы с ними не столкнётесь. Наука — это прежде всего трудолюбие и упорство, а не стихийная гениальность! Поэтому я повторяю своё предложение: если направление исследований вас не устраивает, переводитесь и делайте это побыстрее!

Коньков онемел. Сахаров никогда не говорил так резко и прямолинейно. Он был оскорблён.

Насмешливый голос Сахарова вырвал его из раздумий: - Итак, зам, вы хотите прекратить эксперименты только потому, что признание их ожидается только через несколько лет — или никогда? -

***

Установка эксперимента менялась несколько раз, но эксперименты продолжали терпеть неудачу.

Действительно, Зона молчала. Но это не делало загадку менее загадочной.

Уиллер повторил свои основные идеи в долгих дебатах: такого расточительства коры головного мозга и субталамуса не было больше нигде во всей зоологии. Следовательно, у этого должна быть цель, функция, смысл. Но какой?

Если дельфины – существа, которыми манипулировали, псевдолюди, то должен быть и ключ к зоне молчания. Как его найти?

Днями они просидели перед экраном, движимые скорее обязанностью точно выполнить программу, чем надеждой заставить зону молчания заговорить. Коньков, который сейчас дежурил в лаборатории один, разозлился из-за того, что экраны оставались пустыми, а кривые отображали только идеально прямые линии без малейших зазубрин, и ничего больше!

Он вздрогнул.

Разве по экрану Тойти не промелькнула крошечная искорка, тонче снежинки, быстрее самой быстрой мысли?

Коньков взял себя в руки и посмотрел на большую временную шкалу, свисающую с потолка посреди лаборатории. Неужели у него уже галлюцинации? Оба дельфина проводили своё - свободное время резвясь в одном бассейне.

Вот, опять!

Теперь он ясно это видел: маленькая, дрожащая точка света отделилась от левого края экрана, замерцала зигзагом и переместилась к правому краю изображения, прежде чем погаснуть, словно её задуло.

Экран Хойти, напротив, оставался тёмным.

Коньков протёр глаза. Он быстро проверил кабельные соединения устройств, до которых мог дотянуться. Нет, о неплотном контакте речи быть не могло. Только сейчас он вспомнил об этих изгибах. Почему он не подумал о них сразу! Конечно, если что-то действительно произошло, если он действительно видел искру, она должна была быть запечатлена на бумажной ленте – крошечная царапина, крошечный зигзаг, пусть даже самый крошечный.

Он вскочил и поспешно провёл по рукам широкой лентой с ровными линиями. Там, действительно, это выглядело как небольшая неровность; это действительно был изгиб, едва заметный над изолинией, но всё же заметный. Взгляд на отметку времени ещё раз подтвердил: он вбил время появления на экране в бортовой журнал электронных часов, и оно точно совпало со временем на кривой. Сомнений не оставалось: воображение его не обмануло!

Он позвал Уиллера и Сахарова в лабораторию по пейджеру. Три пары глаз выжидающе смотрели на флуоресцентный экран. Вот он снова появился, робко и дрожа, но появился. И словно движимая призрачной рукой, написанная кривая тоже слегка приподнялась, всего на миллиметр, а то и меньше, но приподнялась. Они связались по рации с Океанариумом.

Алексей Иванович Гнадин, дежурный лаборант, пожилой и очень добросовестный человек, не понимал, чего Сахаров от него хочет.

- Что происходит?

- Ничего. Тойти играет на пляже, всё в порядке, ничего особенного

- Что она играет? -

- Она плавает у края бассейна, положив голову на бортик, играет с маленьким мальчиком. В конце концов, пришёл класс, сегодня же выходной — ответил Гнадин. - Тойти обожает маленьких мальчиков. Она даже позволяет им трогать и гладить себя.

- Вот, опять! - — возбуждённо воскликнул Коньков.

- Мальчик только что погладил Тойти? - — спросил Сахаров в микрофон. - Всё верно, Аркадий Петрович — ответил Гнадин. - Я ему разрешил,

мальчик так умолял И затем, почти с тревогой:

- Разве я не должен был разрешить, товарищ директор? Знаю, это не принято, но он такой славный мальчик, и учительница мне сказала… -

- Нет, всё хорошо, замечательно! - — отозвался Сахаров. - Немедленно пришлите ко мне мальчика и учительницу! -

Сахаров повернулся к остальным. - Кажется, в этом что-то есть.

Встреч с детьми в рамках нашей программы пока не было.

***

Маленький Коля, которому было десять лет, невероятно гордился тем, что смог принять участие в настоящем эксперименте. Однако прежде чем он смог приступить к своей роли, пришлось кое-что изменить.

Эксперимент было решено провести в бассейне D, в крытом помещении. Там Тойти не отвлекали внешние раздражители, и, кстати, там было заметно прохладнее. Таким образом, эксперименты не рисковали прерываться из-за плохой погоды, хотя перед этим ещё предстояло провести некоторые строительные работы.

В бассейне D был создан пляж, чтобы приблизить условия эксперимента к нормальным и облегчить контакт Тойти с Колей.

Итак, настал день первого эксперимента.

Трезвый Уиллер был явно взволнован. Он несколько раз погладил Колю по светлой голове и сказал: - Молодец, он похож на мальчика из фильма - Флиппер -; это был первый фильм с дельфином

- Знаю Коньков убрал расчёску, которой безуспешно пытался расчесать свои непослушные волосы. - Когда мне было столько же лет, сколько Коле, я смотрел - Флиппер Фильм невероятно меня захватил и укрепил моё желание когда-нибудь поработать с животными. Тогда я мечтал стать цирковым дрессировщиком.

Уголки губ Сахарова дрогнули. Он тихо сказал: - Думаю, Семён, можно начать прямо сейчас, как думаешь? - Он был доволен Коньковым и подумал: - Недавняя тирада пошла ему на пользу. И с тех пор, как на экране вспыхнула эта искорка, его охватила страсть к охоте. Он предпочёл бы не давать себе, никому из нас или животным ни минуты покоя.

В течение всего эксперимента Тойти не кормили вне очереди, не играли с ней в мяч и не занимались с ней как-то иначе, поэтому ей явно было скучно. Она плавала взад-вперёд, не торопясь, глубоко дыша и поглядывая в сторону берега, где стояли исследователи. Её движения были вялыми и размеренными. На этот раз за экраном была установлена камера.

Коля вошёл в зал в ярко-красных плавках, его щёки пылали от волнения. Сахаров кивнул, и мальчик подошёл ближе, на искусственный песчаный пляж. Мелкие волны омывали его ноги, солнце светило сквозь огромную стеклянную крышу, рисуя яркие, мерцающие завитки на зеленоватой поверхности. Тойти плавала кругами, периодически слегка ныряя, чтобы перевести дух, но лишь приподнимая горб над водой. Мирная сцена: загорелый мальчик, мерцающая вода, большой светло-серый дельфин величественно кружил по бассейну; Сахарову очень хотелось бы посидеть на берегу и наблюдать за игрой движения и неподвижности, света и тени. Но попытка была важнее. - Начали! - – подал он знак Коле.

- Иди, Тойти, иди к Коле – позвал мальчик звонким голосом. Затем он свистнул двумя пальцами и позвал, маня снова и снова: - Иди, Тойти, иди ко мне! - Его круглое веснушчатое лицо вспотело и сияло от нетерпения.

Тойти изменила направление, повернулась и медленно поплыла к ним. Наблюдая, как она скользит по прозрачной воде, невозможно было поверить, что она способна на невероятную скорость, которую развивает в большом бассейне. Казалось, она движется в замедленной съёмке, приближаясь к маленькому искателю приключений.

Её движения стали более живыми. Она соскользнула на мелководье, и Коля сделал несколько шагов ей навстречу, так что волны доходили ему до груди. Тойти ложилась сначала на левый бок, потом на правый, чтобы могла его хорошо рассмотреть, подплывал к тонким ножкам мальчика и нежно потёрлась о его колени.

Он протянул руку изящным, совсем не мальчишеским движением...

- Вот! - — воскликнул Коньков. Когда Коля коснулся дельфина рукой, по экрану пробежали первые искры. На этот раз всё было продумано: камера фиксировала движения Коли синхронно со световыми сигналами на экране.

Очевидно, Тойти понравилась новая игра. Другие её потенциалы действия тоже демонстрировали оживлённую активность.

Повинуясь сигналам Сахарова — они были тщательно отрепетированы — Коля клал руку то на одно, то на другое место на теле своего большого друга. Он похлопал дельфина, затем погладил его кожу пальцами или нежно погладил.

- Хватит — приказал Сахаров. - Не будем перенапрягать Тойти и Колю

Коньков был почти раздражён. Он был бы не прочь часами просидеть перед экраном, наблюдая за мерцанием, робким дрожанием и угасанием ярко-зелёных, светящихся импульсных сигналов, которые казались ему чудесными.

Следующие несколько недель принесли много работы. Поразительно было то, что последовательность реакций могла повторяться с точностью до долей секунды, как если бы мы опускали монету в автомат, который всегда выдавал одну и ту же марку сигарет, независимо от того, быстро или медленно опускали монету, нагревали её или охлаждали перед этим. Одно и то же прикосновение к одной и той же части тела вызывало на экране одни и те же импульсы возбуждения. На самом деле, это были не волны, а отдельные потенциалы, подобные потенциалу отдельных клеток коры головного мозга, пояснил Сахаров.

Похоже, Тойти чувствовала, что с ней происходит что-то беспрецедентное, потому что после каждой попытки она - звонила - Хойти. Затем в зоне молчания не наблюдалось никаких реакций.

Для сравнения, помимо Коли, в эксперимент были включены и другие дети. Цвета плавок и купальников также менялись, но Тойти выделял Колю среди всех остальных и неизменно отдавал ему предпочтение, хотя другие дети тоже могли провоцировать импульсы возбуждения. Интенсивность и устойчивость сигналов всегда были наиболее выражены у Коли.

Коньков предложил также познакомить Колю с Хойти.

Как ни странно, Хойти выглядел бодрым, доброжелательным и позволял себя трогать, тыкать и гладить, но искры, возникающие на экране от такого контакта, появлялись лишь спорадически и далеко не так ясно и отчетливо, как во время встречи с Тойти. Часто реакции вообще не было.

Теперь нужно было обработать результаты.

На небольшом торжестве, устроенном по случаю пятидесятой успешной регистрации потенциалов, профессор Уилер объявил, что официально и торжественно исключает термин - зона молчания - из своего лексикона. - Предлагаю моим уважаемым коллегам, — сказал он, поднимая бокал, сияя глазами, стоя прямо и прямо в кругу, — назвать наше новое явление К-искрой в честь маленького Коли

Все с ним соглашались, все чокались. В кабинете Сахарова царила весёлая атмосфера. Стол для совещаний, вопреки всем обычаям, был заставлен тарелками с бутербродами, икрой, лососем и сыром, мисочками с маринованными грибочками и сметаной, а между ними стояли пустые бутылочки водки - Столичная которую американец не раз описывал как нечто высшее.

- Наконец-то приемлемый результат — бодро сказал он, всё ещё держа стакан в руке, — - хотя механизм мне пока неясен. Возможно, мы узнаем что-то новое, если Коля попробует оседлать Тойти, как когда-то мальчик из Тирса