Позывной «Курсант» — 2

Глава 12 Я начинаю действовать

— В неверном свете свечи светились серьги!

Это было неожиданно. Я бы сказал, охренеть, насколько неожиданно. Особенно, если учесть, что голос принадлежал Шипко и раздавался из нашей спальни. Причем интонации такие… Повествующие. А голос — тихий, спокойный, уравновешенный. Для Панасыча подобное состояние вообще не свойственно. Орать, материться, обзываться по-всякому — это, да. Но вот так… Нет. Как говорил товарищ Станиславский — не верю.

Я замер перед закрытой дверью и с выражением легкого недоумения уставился на Бернеса. Мол, что за херня происходит, друг мой? Однако, судя по такому же охреневшему лицу Марка, он удивился не меньше моего. Слов, чтоб выразить свое изумление, у Бернеса не нашлось, поэтому он просто пожал плечами. Мол, сам хотел бы знать, но, к сожалению, поражён весьма изрядно.

И это, кстати, было не первое удивление за последние десять минут. Начнем с того, что к окончанию занятия по самбо Шипко не появился. А мы, между прочим, ждали. Мы — это я и Марк. Остальные борцы невидимого фронта в лице юных… ну, ладно… не совсем уж юных получекистов благополучно отправились в свои апартаменты, а мы с Бернесом, как два дурака замерли на ступенях главного корпуса, высматривая по сторонам Панасыча.

Я уже настолько привык по территории школы передвигаться исключительно в его сопровождении, что происходящее казалось невероятным. Мы с Бернесом в нерешительности топтались на крыльце главного корпуса, пытаясь сообразить, в каком случае получим мандюлей больше. Если отправимся к бараку самостоятельно или если останемся торчать на месте? Учитывая все обстоятельства и часто просыпающуюся в Шипко дурь, оба варианта вполне реальны. Есть, правда, еще третий. Нас тупо проверяют. Не знаю, конечно, в чем, но уверен в креативности чекистам не откажешь. Если они на полном серьезе заподозрили, будто кто-то из детдомовцев мог порешить Зайцева, чего можно ожидать от этих горе-детективов. Может, Шипко сидит в ближайших кустах и наблюдает за нами исподтишка. Ждёт, к примеру, не угандошим ли мы с Бернесом друг друга.

— Вам что, тренировки мало показалось? — входная дверь распахнулась и к на крыльце появился Молодечный. — Я же сказал, шагом марш по местам. Задумали какую-то ерунду?

Кривоносый, прищурился с намеком. Видимо, он тоже относится к числу тех сотрудников школы, которые сомневаются в человеколюбии детдомовцев. Ну, или просто глумится. Такое тоже может быть. Я уже понял, характер у Молодечного не сахарный. Впрочем, все они тут молодцы!

— Так это… — промычал Бернес, изобразив на лице смущение. — Товарищ сержант государственной безопасности… Мы вроде товарища сержанта государственной безопасности ждем…

Кривоносый насмешливо поднял одну бровь.

— Ну, то есть другого товарища сержанта… — Марк сообразил, как нелепо прозвучала его предыдущая фраза и попробовал исправить ситуацию, дабы не выглядеть идиотом. — Не Вас… То есть… Вас мы тоже ждём. Всегда. Но не сейчас.

Молодечный покачал головой, при этом продолжая улыбаться. Ну, ясное дело. Бернес в данную секунду выглядел очень весело, а говорил — вообще обхохочешься.

— Ну, то есть… — попытался снова объясниться Марк.

— Да все понятно, слушатель Либерман, — кривоносый поднял руку, останавливая поток бессвязной речи Бернеса. — Я сказал, шагом марш на место дислокации!

Последнюю фразу Молодечный произнес уже строго, вполне серьёзным тоном. Мы с Бернесом решили не испытывать судьбу и шустро рванули в сторону барака. Шипко где-то носит, в конце концов, а Кривоносый — вот он. Рядышком. Он приказал, мы выполняем.

И что нас ждало по возвращению? Голос Панасыча, читающий детдомовцам… Что? Сказки? Стихи? Шипко сошел с ума? Я придвинулся ближе к косяку, дабы удостовериться, это не галлюцинации.

— Повторяю! В неверном свете свечи светились серьги! — снова произнёс Панасыч загадочную фразу.

— Ну, не сволочь тебе… — тихо, почти еле слышно прошептал я Бернесу. — Мы там все сердце себе в клочья порвали, все глаза проглядели, ожидая товарища сержанта, а он тут избу-читальню организовал.

Марк хмыкнул в кулак, прижав его ко рту. Наверное, чтоб не засмеяться слишком громко.

— Товарищ сержант государственной безопасности, а кому свеча должна верить? — раздался голос Подкидыша. — Она же эта… Она — вещь бездушная. Как может свеча верить или не верить? Вот если сказать про человека, оно понятно. А тут — свеча.

— Разин, в рот те ноги! Ещё раз перебьешь меня, будешь сам как свеча! Вещь бездушная! Сам больше вообще никому верить не будешь! Понятно? — гаркнул во весь голос Панасыч.

Вот скажу честно, аж на душе потеплело. Сразу стало хорошо и приятно. Мир не рухнул, солнце, луна и земля на своих местах. Вот такой Шипко — понятный, свой. А то начал тоже…

Что пробурчал в ответ Подкидыш, слышно уже не было. Думаю, он просто очень хотел, чтоб и Панасыч его недовольства не расслышал, дабы не огрести. Но промолчать и не высказаться Ванька просто не мог.

— Корчагин! Дурья твоя башка! Ты что пишешь? — внезапный рёв старшины заставил подпрыгнуть на месте. — Ты же русский язык вроде знаешь! Говоришь на нем складно! Почему элементарных слов не написать не можешь?

— Чего не знаю, товарищ сержант государственной безопасности? — прогундосил Корчагин. Прогундосил… Странно. Когда мы уходили, у Матвея не было столь ярко выраженного прононса. — За вами же записываю. Вы говорите, я пишу. Ничего не придумал. Все, как положено. А Вы опять ругаетесь. И между прочим, можно было не хватать меня за нос, когда я к Старшому повернулся. Я хотел только спросить. А Вы… Чуть нос мне в другую сторону не вывернули.

— Был приказ не списывать. А ты, Корчагин, оказывается, на оба уха туговат. Не услышал приказа, — ответил Шипко. — И вот что ты сейчас несешь? В какую другую сторону? В другую сторону нос повернется, если я тебе его прямо в физиономию вобью. Понял?

Все. Мое любопытство кричало благим матом и требовало показать ему, что происходит в комнате. Я аккуратно потянул дверь за ручку. Кроме того, не вечно же нам на пороге отираться. Так-то, мы с Бернесом даже обед пропустили. Имелась очень большая надежда, что кто-нибудь из пацанов догадался прихватить его с собой. Жрать хотелось безумно.

— И вот тут… Что ты записываешь, Корчагин? Смотри?! Я разве так говорил? Какое «свитились»? Проверяем словом «свет», а не «свит»! У тебя, Корчагин, солнце тоже «свитит»? Слово через «Е» писать надо.

Мы с Бернесом переступили порог спальни в тот момент, когда Шипко стоял рядом с Матвеем и указательным пальцем методично тыкал в его тетрадь.

— Не понял… — протянул Марк.

Я как бы тоже удивился, но решил промолчать. Наши сложные взаимоотношения с Панасычем не предполагают пока что свободы слова.

Просто комната значительно изменилась с того момента, как мы были в ней последний раз. Теперь помимо кроватей имелось еще два больших стола, продвинутых друг к другу. За столами сидели детдомовцы. Вид у них был очень несчастный. Перед каждым лежала тетрадь, стояла чернильница. Панасыч с открытой книгой в руках замер рядом с пацанами. Его лицо наоборот выглядело вполне привычно. Так как он только что орал на Корчагина, оно было чуть краснее положенного. Но при этом — очень довольное.

— Иванов! — гаркнул Шипко, выбрав очередную жертву. — Ты прям стремишься к должности вечного поломоя! Опять на стол капнул? Да что ты елозишь этой промокашкой, только грязь развёл… Не елозь, говорю!

— Ну товарищ сержант государственной безопасности, — пытался отодвинуться и одновременно слиться со столешницей детдомовец. — Не умею я этой ерундовиной пользоваться. Отдайте карандаш обратно. Что за издевательство? Писали же сначала карандашами! Как люди.

— Не издевательство, а педагогический момент! — ткнул пальцем куда-то в потолок Шипко. — Письмо пером вырабатывает в вас усидчивость и аккуратность, потому что… Иванов! Аккуратность! А не слой грязи на столе! Ты что, в рот те ноги, каплю нормально промокнуть не способен?

В этот момент я не выдержал и всё-таки тихо хохотнул себе под нос. Очень уж комичной была картина…

— О, парни вернулись! — радостно вскинулся Ленька, заметив меня и Бернеса. — Присоединяйтесь, у нас здесь весело! Вот, товарищ сержант государственной безопасности лично нас грамотности учит. Книжки умные читает. Когда еще такое случится? Чтоб цельный сотрудник НКВД только для нас литературные чтения организовал.

— Михалёв! — Шипко мгновенно переключился с Корчагина на Леньку. — Когда это ты успел развеселиться? Поумнел что ли? У тебя полчаса назад в слове из трёх букв пять ошибок было! А ну, дай-ка тетрадь! Посмотрю, что ты там накалякал…

— А чего сразу я? — заныл Старшой, медленно отодвигая упомянутый Панасычем предмет в сторону, подальше от зоркого глаза чекиста. — Что я сказал то такого? Радуюсь возвращению товарищей. Разве это плохо? У нас ведь одна семья теперь. Сами говорили…

Мы с Бернесом нерешительно топтались возле дверей. Вернее, нерешительно топтался Марк. А я как раз сделал это очень решительно. Вообще не хотелось проходить дальше. Велика вероятность, что нас сейчас тоже усадят писать диктант. А я не хочу ничего писать. Я хочу помыться, причём вообще уже по херу, какой водой и где. Хоть в луже, честное слово. Потом — пожрать. Хотя бы к ужину успели, и на том спасибо. А затем пять минут полежать на кровати. Просто полежать, не двигаясь. Пять минут. К тому же мысль про бокс для ребят не отпускала. Я, в принципе, уже почти разработал учебный план в башке, пока мы с Бернесом топали к бараку. Ибо чего там разрабатывать, буду просто учить их, как меня учили. Благо, насчет моего настоящего прошлого память пока не подводит. Да и тренер у меня был хороший, чего уж там скромничать. За те деньги, которые ему платили, он выкладывался по полной. Я — нет. А он — очень даже.

Тем более, когда мы уходили, пацанам явно было завидно. Сейчас, после нашего возвращения, им будет еще больше любопытно. Они обязательно захотят подробностей. И это — самый оптимальный момент предложить организовать свой личный, тайный бойцовский клуб.

— Ну, что, черти… — Панасыч уставился на нас с Марком, словно мы что-то сделали неправильно. Только вошли и уже успели. — Вас-то я ждал с особым нетерпением. Проходите, присаживайтесь.

Шипко сделал широкий жест рукой и радостно осклабился. К счастью, до ужина времени оставалось не так уж много, поэтому при всем желании, которое у него несомненно имелось, долго мучить Шипко нас не смог. Хотя, думаю, была бы его воля, мы бы писали до самой ночи. А там, возможно, и в ночи он нас хрен бы отпустил. Видимо, Панасычу опять нажаловалась на необразованность детдомовцев Эмма Самуиловна. Вот он и решил замудохать нас диктантами, дабы ускорить процесс умственного развития в доверенной ему группе.

Хорошо, что мы с Марком присоединились к этому мероприятию позже остальных. Однако, часа, который провели вместе с другими детдомовцами, вполне хватило для того, чтоб охренеть. Впрочем, Бернес и здесь оказался молодцом. Он строчил текст вслед за Шипко со скоростью стенографистки. При этом почерк у Марка был каллиграфическим. Буквы выходили ровные, красивые, с завитушками в нужных местах.

Про себя такого сказать не могу. Долбанные чернильницы. Иначе не назовешь. Долбанные чернильницы! В аду гореть тому, кто вообще придумал чернила в банках и перьевые ручки. Не мог, сволочь, сразу шариковыми заморочиться? И что за блажь у Шипко? На самом деле, мог бы выдать карандаши.

Стоило мне обмакнуть перо в чернила, оно начинало жить какой-то своей самостоятельной жизнью. Мы с пером вообще не подходили друг другу. Оно капало, текло, брызгало — все, что угодно. Даже если я ухитрялся донести ручку до бумаги, не уляпав стол вокруг себя, то непременно, при написании первой же буквы, в тетради моментально расплывалась клякса. А клякса — это красный, плюющийся Панасыч. Он категорически хотел, чтоб мы все писали как Марк. Но на моем фоне, даже Подкидыш выглядел неплохо. Да, я строчил текст без ошибок. Это — понятно. Но каждое мое предложение непременно на каком-то слове истекало чернильной кровью. Потому что кляксы у меня получались не просто пятнышком. Это было целое произведение кляксового искусства.

Естественно, когда Панасыч велел строиться в столовую, я испытал прилив вселенского счастья. Мало того, пожрем, так еще и чистописание, наконец, закончилось. Зато теперь встала другая проблема. Когда, а главное — как мне замутить с пацанами занятия боксом, чтоб об этом не прознали чекисты. Я гонял в башке организационные варианты, пока мы шли к главному корпусу, пока мы ели и пока топали обратно. Со всех сторон выходило — никак и никогда.

Мы все время под прицелом бдительного ока воспитателя. Мне кажется, даже если он не находится рядом, все равно присматривает за нами. Бокс — это не шахматы. Скромно в угол не забьёшься при тренировке. Мне нужно какое-нибудь пространство и мне нужны непосредственно сами ученики. Водить их тайком по одному за угол — точно не вариант. Да и заметят все равно. Нет… нужно официальное разрешение.

— Реутов! Спишь там, что ли?! — рявкнул Шипко мне прямо в ухо. Когда только успел подкрасться, гад.

Я от неожиданности вздрогнул, отшатнулся и чуть не улетел плечом в дерево, стоявшее рядом с дорожкой, которая связывала барак с главным корпусом. Мы как раз почти уже дошли до своего места дислокации.

— Товарищ сержант государственной безопасности! Ну, вы не пугали бы так. Заикой можно стать, — высказался за моей спиной Подкидыш. Он топал как раз следом и тоже едва не улетел, только носом вперед. Я своими метаниями и его чуть не сбил.

— Идём, Разин… идем. Молча идем. Вперед. Башкой не верим, рот не открываем. Смотрим внимательно под ноги, в едрит твою налево! А вы в облаках витаете, — ответил Панасыч Подкидышу.

Убедившись, что мы с Ванькой снова вернулись в наш малочисленный строй, воспитатель чуть сбавил ход и пристроился в хвост веренице детдомовцев. Черт… неизбежно надо решать вопрос с Шипко. Без него никак.

— Извините… — я тоже притормозил, пропуская вперед Подкидыша и Корчагина. — Вопрос есть. Можно?

— Вопрос… — Шипко покосился на меня с сомнением. — Ну, давай, если вопрос.

— Вот что подумал… Ситуация с Зайцевым… Возможно, если бы Вася мог за себя постоять, он остался бы жив, — я начал разговор издалека. С подготовки почвы, так сказать.

— Интересно… Почему ты сейчас мне это говоришь? — Панасыч виду не показывал, но тема разговора его точно удивила.

Видимо, я смог заинтересовать Шипко, раз он сразу не послал меня к черту.

— Ну, вы же неглупый человек, хотя, очень стараетесь таковым показаться… Понимаете все прекрасно.

Панасыч выразительно хмыкнул в ответ на мою фразу. Однако, продолжал слушать.

— Вы же выяснили и разобрались, что ни я, ни кто-то другой из нашего барака к смерти Зайцева отношения не имеет. Но в то же время его ведь убили. Ограбление? Вряд ли. Просто так, ради прихоти — тоже сомневаюсь. Единственная более-менее подходящая версия, сделал это кто-то из Васиных дружков. Может, увидели на улице и свели старые счеты. Может, прознали, что он теперь с чекистами связан. И опять же, случайно встретив, решили отыграться. Я ведь правильно понимаю, конкретно из детского дома только я, наверное, и прибыл. Остальные уже одной ногой стояли во взрослой, не самой благополучной жизни. Так что, лишь на дружков Василия можно повесить его смерть.

Естественно, я почти на сто процентов уверен, что эти неведомые дружки вообще не при чем. Да и само слово не очень подходит. Применить данное определение к Клячину невозможно, он Василию не друг. Лично у меня почти нет сомнений, что так красиво, быстро и грамотно подрезать Зайца мог только Николай Николаевич. Да и мотив у него имеется. Конкретный такой мотив. Ввиду приказа от Бекетова. Но вот этими мыслями делиться с кем-то точно нельзя. Поэтому версия о дружках — единственно допустимая.

— Так… И? — спросил Шипко.

Он остановился. Я соответственно тоже. Мы теперь замерли друг напротив друга, как два столба.

— К чему ведешь, Реутов? Вы чего бестолковитесь?! Бегом в барак! — заорал Панасыч на остальных пацанов, которые заметив, что сержант госбезопасности больше не дышит им в спину, тоже решили постоять.

Детдомовцев моментально как ветром сдуло. Тем более барак был уже рядом, бежать недалеко.

— В общем… Я немного разбираюсь в боксе. Совсем чуть-чуть. Но хотел предложить… Давайте пару часов в день мы с ребятами будем заниматься самообучением. На всякий случай. Товарищ Молодечный обозначил конкретно, что других он в свою группу не возьмет. Но пацанам не помешает научиться каким-то простым вещам.

— В боксе? — Шипко прищурился, изучая меня как картину. Прямо выискивал взглядом что-то в моем лице. — Интересно… откуда у тебя такие познания? В детском доме научился? Думаю, вряд ли.

— Почему Вы Бернесу… то есть Либерману подобных вопросов не задавали? Он, между прочим, тоже имеет кое-какие навыки. Это видно было в момент схватки с товарищем Молодечным. У Марка, конечно, весьма своеобразный стиль, но он однозначно имеется. Почему это у Вас не вызвало подозрения?

— Потому что о Либермане я знаю все. И да, навыки он имеет. Поживи на Одесской улице. Не тому научишься. О Либермане знаю, о Разине, о Михалькове, о всех остальных. А вот о тебе… — Шипко наклонился и ткнул меня пальцем в грудь. — О тебе, Реутов, я не знаю ни черта. Почему-то твое личное дело находится под особым контролем руководства. И ситуация эта с Зайцевым… Может, ты его не убивал. Хорошо. Согласен. Но что-то там было… что-то было… И тут вдруг бокс?

— Да нет никакого секрета, — я пожал плечами, мол, скажите тоже ерунду. — Один из пацанов в детском доме показал. Говорю же. Совсем немного знаю. Исключительно для начального уровня.

Сказать честно, врал без особого напряга и с самого начала знал, что прокатит. Как Шипко проверит? Да никак. В том детдоме, где раньше был Реутов, народу до хрена. За неделю, которую я там провел, понял одну простую вещь — никому вообще нет дела до воспитанников. Пожалуй кроме нескольких подростков. За ними реально приглядывали. Но там были дети слишком крутых родителей, типа дочки Тухачевского. А обычные детишки на хрен никому не вперлись. Не поедет же Панасыч в Свердловскую область, чтоб выяснить, знает кто-нибудь из парней бокс или нет. С телефонной связью пока тоже не особо задалось. Да и кроме того, мне кажется, сам директор детского дома не обладает подобной информацией. Чисто по времени, как вид спорта, бокс уже должен быть и, если я не ошибаюсь, он достаточно популярен. Могла ли в реальности сложиться ситуация, которую я сейчас заливал Шипко в уши? Могла. Почему нет? В детдом привозили не только мелких, но и вполне взрослых детей. Поэтому — реально мог найтись среди них какой-нибудь боксер.

— М-м-м… Ну, хорошо. А от меня что хочешь? — Шипко явно остался доволен тем фактом, что я не начал кочевряжиться, ссылаясь на свою особенность. Что ответил на вопрос, который он задал. А мог бы сказать, ну, вот видите, особый контроль… Нечего, значит, нос совать.

— Давайте Вы разрешите нам часа по два заниматься? Это ведь для дела. На пользу пойдет.

— По два — много. Час, — очень неожиданно согласился Панасыч.

Я, если честно, был уверен, неизбежно начнутся какие-то прения. Громких криков, споров ожидал. А он — раз! И все.

— Давай, Реутов, дуй в барак. Завтра после пробежки разрешаю час посвятить твоему боксу. Да и вообще… Знаешь, что… — Шипко посмотрел куда-то вдаль, потом снова уставился на меня. Он вдруг стал выглядеть очень довольным. — Пробежка тоже на тебе. Вообще вся утренняя физподготовка на тебе. Подъем и побудка, кстати, тоже.