Потому что ты любишь ненавидеть меня: 13 злодейских сказок [антология]

Сьюзан Деннард. Ширли & Джим

КОМУ: Джин Ватсон

ОТ: Ширли Холмс

Эта история начинается с поцелуя.

С того парня, что приходил к нам чистить бассейн. I {вали его Антонио, он был симпатичный, и мне нравилась ямочка, что появлялась на щеке, когда он улыбался.

Меня тогда очень интересовали поцелуи, так что хотя ему было восемнадцать, а мне едва четырнадцать, я подумала «а почему бы и нет?». Возможность сама представилась, и ты прекрасно знаешь, если я чего-то решила, то...

Ну, поцелуй вышел слишком мокрым и, для записи: язык – вульгарная штука. Единственного обмена слюной хватило, чтобы отвратить меня от поцелуев и от мальчишек.

По крайней мере, на некоторое время.

Но это не имело значения для папы. Он поймал нас, каков? Вот ведь засада! Вильям Холмс часом позже оказался на связи с директрисой Хадсон, и на следующий день я пустилась в путь, направляясь в подготовительную школу «Бейкер-стрит».

«Место, где молодые умы гранят, точно бриллианты!» Так в рекламной брошюре... Ты когда-нибудь видела ее, Джин? Полагаю, что твой затылок можно рассмотреть на том фото, что на последней странице.

Я не преувеличиваю – именно следующим утром меня вывезли из нашего поместья, а позже я оказалась в одной спальне с тобой.

Пафосный рассказ о скандале с «Мистером Антонио» в моей прежней школе, которым я тогда поделилась с тобой, был ложью. Первой, которую я когда-либо сказала тебе, и последней до самого последнего года обучения.

Правда в том, что я была лишь несколько ошарашена тем поцелуем с Мальчиком из Бассейна, и только. Ну и еще я никогда не пользовалась популярностью в старой школе, поскольку... Как говорит миссис Хадсон? Моя личность «немного шершавая»...

Так что «Бейкер-стрит» выглядела отличным шансом кое-что переосмыслить.

Мятежник с заглавной «М» – вот кем я всегда хотела быть: тот, кто не делает вещей, которых ожидают вышестоящие и окружающие; некто, поступающий не так, как рассчитывает папочка.

Да, я знаю, знаю... я не смогла убедить никого, что этот образ реален, и себя меньше всех.

Осенний семестр, последний год. Вот уж когда Реальный Мятежник показал себя. И сонное клевание носами, обычное для девятого класса, было внезапно разрушено появлением таинственного новичка.

Мы увидели его во время ланча.

Мы тогда сидели в столовой, помнишь?

Я как раз читала тебе лекцию, почему ты никогда не наберешь проходной балл по биологии, если до сих пор путаешь стрекательные и пищеварительные клетки... Кстати, прости меня за это, Джин. Если подумать, я была еще той задницей. Почти как папочка.

Первой вошла директриса Хадсон, взорвавшая серое однообразие столовой обычной своей живостью. Она прорезала очередь за пиццей – сплошь парни – очередь за салатами – сплошь девчонки – будто Моисей, раздвигающий волны Красного моря.

А затем общий вздох пронесся по помещению – от входа и до нашего стола в укромном уголке, помнишь? Как раз в тот момент, когда я углубилась в интереснейшие детали морфологии медуз, ты отвернулась, чтобы посмотреть, в чем дело.

– Ни черта себе, – сказала ты. – Я надеюсь, это в наш класс.

Я проследила за твоим взглядом...

И мои легкие зазудели.

До этого момента Джима заслоняла от нас миссис Хадсон с ее огромной юбкой. «Ни черта себе, – подумала я. – Я надеюсь, это в наш класс».

Я не знаю, как это объяснить.

Ничего особенного в Джиме Мориарти не было.

Подшитые джинсы и фланелевая рубаха на пуговицах? Тотальная хипстота. Очочки в толстой оправе? Уже не в моде. Темные волосы, романтично зачесанные набок. Банально до тошноты.

Но почему-то в момент, когда школа целиком уставилась на Джима Мориарти, мы все чуточку подобрались. А затем по столовке побежали шепотки, заструились потоки слухов – якобы его исключили из прежней школы за то, что он взломал сервер и изменил оценки; вроде бы его брали под арест за то, что он проник в информационную систему банка и стер там все данные о своих долгах.

Последнее звучало более-менее правдоподобно, как и то, что родители Джима погибли в автомобильной катастрофе, и что воспитал его дядя.

Даже само имя – Джим Мориарти – источало аромат «плохого парня» или готического героя из времен Мистера Рочестера или Хитклиффа; или даже одного из тех вампиров, на которых в кино всегда западают девчонки.

Я была заинтригована. Мгновенно. Как и все остальные ученики «Бейкер-стрит». Мне хотелось понять его развязность, его наигранный скучающий вид, ленивую улыбку и полное отсутствие интереса ко всему, что находится рядом – к школе, одноклассникам, миру.

Он был всем, чем мне никогда не стать, понимаешь?

Помнишь, как на следующий день он, пританцовывая, явился на экзамен по биологии, к которому мы готовились целую ночь, и затем той же вальсирующей походкой удалился, потратив на ответ пятнадцать минут?

И мисс Адлер не остановила его, лишь проводила взглядом, когда Мориарти уходил, спрятав руки в карманы новенькой формы. И она не остановила его и на следующий день, и ни разу, когда он внезапно исчезал посреди занятия.

Никто из нас не возмутился!

Мы лишь завистливо смотрели, как он уходит, тот, кто живет по неким внутренним часам, чье тиканье слышно лишь ему одному. Мы думали, что он удаляется, чтобы покурить или закинуться чем-то более серьезным, но мы все ошибались.

Джим Мориарти уходил в библиотеку.

Я знаю, Джин, поскольку я ходила туда с ним.

Это произошло в октябре. Первая неделя, третий цикл.

Джим провел в «Бейкер-стрит» почти месяц.

У меня был свободный час, но вместо того, чтобы пойти в нашу комнату и поиграть на скрипке, как я собиралась, я отправилась в библиотеку. Я обычно делала так, когда меня кусал клоп прокрастинации или я готовилась к надвигающемуся турниру по шахматам.

Клянусь тебе, Джин, это мало кто знает, но в дальнем углу библиотеки стоит шахматный столик. Типа проходишь через главный зал, где потолок как в соборе, затем огибаешь читальню, кресла в которой обтянуты скорее дырами, чем кожей, и ныряешь в узкий проход справа между высоченными полками, теми, где приходится шаркать плечом и справа и слева, чтобы пропихнуться дальше.

И вот он, столик.

Стоит рядом с запыленным окошком, которое, как я думаю, не мыли лет десять. Поверхность такая же пыльная, и рядом два кресла, в отличие от вышеупомянутых, почти не тронутые людьми. И на стене печальный тусклый светильник, что еле теплится.

Я типа была на девяносто девять процентов уверена – пока не появился Мориарти, – что никто, кроме меня, не знает об этом уголке. Дело в том, что на высоких полках громоздились книги на французском, немецком и испанском, и будем честны, никто не читает на французском, немецком или испанском, если этого не зададут в классе.

Так что я сидела, таращась на доску, где красовался импровизированный мат Бодена. Шахматный матч против школы «Скотланд-Ярд» ожидался через несколько месяцев, но почти каждый вечер я баловала себя мечтами о том, как мы надерем им задницы. Серьезно, пешки и слоны мата Бодена приходили ко мне даже во снах.

Садовники работали снаружи, размытые фигуры и шляпах с широкими полями, вооруженные газонокосилкой, которой срочно требовался новый карбюратор, по меньшей мере, если судить по издаваемому ей ужасному жжж-жжжжжжжжжжжжжж-жж-жжжж...

Один из садовников как раз спугнул воробьев из гнезда над окном, и я наблюдала, как их силуэты мечутся за пыльным стеклом, когда кто-то произнес:

– Черный слон на Ф5.

Я подпрыгнула, и только чудом не завопила.

Это был настоящий шок, и в свое оправдание могу лишь сказать, что туда никогда никто не заходил. Я имею в виду, я настолько привыкла сидеть там в одиночестве, что иногда почти засыпала над доской.

Я глянула в сторону книжных полок: Джим стоял там, улыбаясь.

Одной из тех его уклончивых, половинчатых улыбок, когда поднимался только левый угол рта.

– Могу я сыграть? – спросил он, подходя к столику.

Я молча кивнула, и Джим скользнул в свободное кресло. Кожа заскрипела, и этот звук заставил его улыбнуться, на этот раз по-настоящему, во весь идеальный рот.

Он забавлялся.

Испытывал эмоции, которых я в нем до сих пор не замечала.

Джим Мориарти может чувствовать, и вот он во всей красе. Ухмыляется.

В мою сторону.

Он положил книгу на пол рядом с ножкой своего кресла. Я не заметила, что он держит ее, поскольку была слишком занята, пытаясь спрятать дрожь в собственных руках. «Мадам Бовари» – красовалось на обложке. Автор – Густав Флобер.

– Хорошая книга? – мой голос был постыдно натянутым, но кто может осудить меня? Вот он, клевый, таинственный парень, умеющий читать по-французски, и желающий сыграть со мной в шахматы.

Вещи наподобие этой никогда не случались ранее с Ширли Холмс.

– История нормальная, – неопределенно ответил Джим: ни да, ни нет.

Взгляд его был обращен на доску, он хмурил брови тем особым образом, который я вскоре начну узнавать. Если заглянуть в будущее – борозда на переносице означала, что он играет в шахматы.

Со мной.

– Но она и немного пугающая, – добавил он после паузы.

– Как так? – спросила я, чуть сдвигаясь так, чтобы спрятать ладони под бедра: проклятые ублюдки все еще тряслись.

– Ну, там речь о женщине, которая всю жизнь верила в сказки, – его темные глаза блеснули, а затем жестом, что заставил бы судорожно вздохнуть половину школы, он снял очки.

Без них он выглядел моложе, черные толстые оправы скрывали большую часть лица. Плюс они оставляли две красные отметины на переносице, и нечто в этих отметинах заставляло Джима выглядеть... уязвимым. Выставленным напоказ, разоблаченным.

Я сглотнула:

– А что не так с тем, чтобы верить в сказки?

– Реальность после них кажется не такой уж живой.

– Ааа... – разговор как-то незаметно стал несколько сложным для меня.

Да, ты не ошиблась, Джин, все верно – я признаю, что есть вещи, в которых я не разбираюсь лучше всех, и я признаю, что мне очень – не задохнись от удивления – неловко по этому поводу.

Но затем Джим сделал ход, поставив коня на ФЗ, и я вернулась в родную стихию. Он сделал ошибку, понимаешь? Нет, не ляп новичка, ведь он явно знал, как играть, по уж точно выбрал не самый удачный вариант.

Ну а я не собиралась играть с ним в поддавки только потому, что у него красивые глаза и вообще он кажется мне Крутейшей Персоной, Когда-либо Жившей На Земле. Поэтому я двинула слона на две клетки, после чего мой оппонент бросил взгляд на доску и нахмурился.

Финал игры прошел в молчании.

Короткий финал, поскольку я устроила Джиму кровавую баню.

Типа завершила все за десять ходов...

– Мат! – объявила я, выпрямляясь в кресле и немного выпячивая грудь.

«Красуясь» – как ты всегда обвиняла меня.

Он засмеялся, и звук этот повалил бы с ног половину наших девчонок, как он повалил меня. Такая неожиданность. Такое глубокое удовольствие.

Потом он нацепил очки и включил улыбку на полную мощность:

– Сыграем еще завтра?

Олень в свете прожекторов. Я смогла только изобразить кивок.

– Отлично, – он поднялся, подцепил книгу с пола и двинулся к тоннелю из полок. Но прежде чем исчезнуть, он оглянулся: – Увидимся завтра, Холмс.

Это было сказано небрежным тоном. Игриво, почти заигрывающе.

И не оставило мне выбора – что ответить.

«Увидимся завтра», – отрезал Мориарти.

«Увидимся завтра, Джим», – сказал бы любой на моем месте.

Так что я изобразила кривую усмешку и заявила:

– Увидимся завтра, Джеймс.

Как только ответ покинул мои губы, я ощутила, что говорю раболепно.

Ничего удивительного, что никто так и не пригласил меня на зимний бал, ведь я не умела – и все еще не умею – флиртовать.

Но, уже покидая меня, Джим рассмеялся. Все тот же удивительный взрыв звука. Понятно, что на этот раз он оказался приглушен стенами из книжек на иностранных языках, но я, Ширли Холмс, заставила его рассмеяться.

Дважды.

После этого мы играли каждый день.

Он становился лучше и лучше. Как и я, наверное.

Особенно долго мы засиживались за доской всю третью неделю октября. Надвигался Хэллоуин, и как-то раз речь у нас зашла о необычайно теплой погоде, что сто

яла за окнами.

– Чудно, – сказал Джим, поглядывая на грязное стекло, за которым царил солнечный день. – На Хэллоуин должно быть холодно, ветрено и чтобы листья летели. Или, по меньшей мере, чтобы хоть немного прохладно...

– Скажи спасибо глобальному потеплению, – я сдвинула пешку на А4. – Серьезно. Привыкнешь к этому. У нас никогда не бывает по-настоящему холодно, и если тебе хочется белого Рождества, то лучше тебе отправиться на север. Даже в декабре тут теплее, чем было, когда мы всей семьей жили в Йоханнесбурге.

Я немножко рисовалась, надеялась, что он спросит о моей южноафриканской маме.

Он спросил – очко мне! – так что я рассказала свою любимую историю про то, как бабуины вломились на кухню моей бабушки, и засрали там все подряд.

– Ничего себе у тебя семейка, – сказал он в качестве комментария, но его лицо, его тон... они были отстраненными, почти печальными.

Я так надеялась, что он наконец заговорит о своей семье, о собственном прошлом, о том, откуда он такой взялся. Правда ли то, что его родители погибли в аварии? Исключали ли его из школы за подделку оценок?

Самый свежий слух был о дяде Джима – якобы тот работал на ЦРУ, пока не допустил утечку секретных материалов, и затем избежал наказания, скрылся от бывших коллег. Да, я раскопала кое-что о Грегори Мориарти, который совершил все это – да, Джин, Гугл творит чудеса – но я не смогла доказать, что он состоит с Джимом в родстве.

А сам он определенно не собирался рассказывать о себе ничего.

Вместо того, чтобы заговорить, он слегка откинул голову и уставился на меня напряженным взглядом, заставившим мои руки вновь задрожать.

Будь я кем-нибудь другим, я бы в ответ изобразила что- то из арсенала флирта. Вспыхнула бы лукавой улыбкой или затрепыхала ресницами, или захихикала как дурочка... ведь парни ведутся на это, правда? Но вместо этого я повела себя так, как никогда не веду в жизни – покраснела и шлепнула коня совершенно не туда, куда собиралась.

– Ты хочешь быть юристом, – сказал он в конце концов, все не отводя взгляда. Пришло время ответного хода, но Джим пока не смотрел на доску, он таращился на меня. – Твоя подруга Джин Ватсон упоминала об этом.

Я поджала губы – это что, он разговаривал с тобой обо мне? Хороший знак, да? Тогда почему ты никогда не рассказывала об этом мне, Джин?

– Нуда... – я пожала плечами. – Я всегда собиралась пойти учиться на юриста. Гарвард, как папа.

– Почему? – тут его глаза вернулись к доске, а ко мне вернулось дыхание. – Неужели ты так страстно интересуешься всякими «в данном случае» и «следовательно»?

– Нет, – я усмехнулась, ощущая, как волна жара ползет по шее. – Если честно... Хочется помогать людям.

– Ты имеешь в виду, что ты хочешь помогать своему бумажнику, – возразил он. – Или может быть, бумажнику твоего отца?

– Ничего подобного, – уперлась я, хотя как только он озвучил свой аргумент, я поняла, что да, не так уж Джим и неправ. – Папа использует закон, чтобы победило правосудие, для тех, кто обвинен несправедливо. И я хотела бы заниматься тем же.

– Но ты наверняка знаешь, что десять тысяч человек каждый год сажают в тюрьму ни за что. Все смотрится так, словно «преступники», находящиеся за решеткой, как раз и обвинены несправедливо.

– Да ладно тебе! – я наклонилась вперед. – А что насчет тех, кто сидит за дело? Насчет людей, которым на самом деле требуется помощь, и только от юриста зависит, что с ними будет?

– Пожалуйста, Холмс, – он состроил хмурую, полную разочарования гримасу. – Никогда все не бывает так просто, ага?

Если бы я увидела подобное выражение на лице отца, то мгновенно вздрогнула бы. Обнаружь я его на физиономии мисс Адлер, директрисы или еще кого-нибудь, я бы ощетинилась, поджав хвост.

И честно, если бы за несколько минут до этого ты спросила меня, как я отреагирую на разочарование Джима Мориарти, то я бы честно сказала, что сожмусь в комочек. Имеется в виду, ведь он мне так нравится... Но вместо этого я ощутила, как жар поднимается у меня в животе, а пальцы стискивают слона так, что костяшки начинают белеть.

А он продолжил:

– Большинство ворует или убивает или продает наркотики не потому, что им этого хочется, Холмс, или потому, что им так уж нравится быть «плохими парнями». Нет, они делают это по той причине, что в их жизни нет другого выхода, нет выбора. В отличие от нас с тобой, они не могут просто ходить сквозь стены.

– «Ходить сквозь стены?» – крепче сжать, еще крепче. – Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что тебе очень повезло, учитывая, где ты сейчас находишься, – неожиданно он вскочил на ноги, кресло, заскрипев, резко отъехало в сторону. – Подожди, – три длинных шага, и он сгинул в лабиринте громоздящихся книжных полок.

И некоторое время я просто сидела там, полная непонятной злости.

Я хотела ударить его, или разломать слона на половинки. Никто и никогда. Никогда и никто не говорил мне, что юрист – это неудачный жизненный выбор в плане построения карьеры. И не обвинял в том, что я хочу встать на этот путь ради денег.

Джим вернулся через минуту.

– Вот, – и он бросил книгу мне на колени: надорванный переплет, чуть больше ладони и едва толще.

Габриэль Гарсия Маркес. «Хроники объявленной смерти». Перевод на английский.

– Прочитай ее, – приказал Джим. – И скажи мне, кто там виноват в конце концов. Скажи мне, кого ты, как юрист, считаешь возможным обвинить.

– И должна ли я написать заключение по делу на пяти страницах, профессор Мориарти? – съязвила я, переставляя пешку на НЗ. – Или я буду сдавать тест завтра?

Он вздохнул и откинулся в кресле:

– Ты не обязана это читать. Я просто подумал... Это хорошая книга. Правда.

Я не ответила, хотя понимала, что угрюмое молчание выглядит ребячеством. Совершенно иррациональное поведение.

Да, я могу быть «шершавой», Джин. Но ты прекрасно знаешь, что я держу себя в узде. Я делаю ошибки, когда я вне себя, а ошибки –- это то, чего не может позволить себе отпрыск Вильяма Холмса.

Я двинула пешку на Е5 – ход настолько бессмысленный, насколько можно представить. Но просто в один момент игра вовсе перестала меня интересовать, и уже через пятнадцать ходов Джим объявил:

– Шах.

Прошла минута, и за это время я только лишила моего короля последней защиты. Так что когда он прикончил меня с «Мат, Холмс!», я могла лишь свирепо таращиться на него.

Помнишь ту ночь, когда ты проснулась от моего плача?

Я сказала тебе, что читаю очень грустную книгу, и это на самом деле было ложью. Нет, «Хроники объявленной смерти» не вызвали во мне сильной печали, это чувство родила моя попытка осознать, кого обвинить в убийстве: того, кто его совершил, или всех жителей деревни, которые знали, но ничего не сделали, чтобы предотвратить.

И подо всем этим клубком противоречий, за ритмом предложений крылась история любви. Девушка, Анджела, чью жизнь контролировали находящиеся рядом мужчины, и чья ценность определялась исключительно тем, что она могла дать.

Девушка, в конечном итоге понявшая, что она хочет от жизни...

Но оказалось слишком поздно заявлять свои права, ибо и у нее, и других остался лишь один выход: бессмысленная предсказанная смерть.

Я не сказала Джиму, что плакала, читая книгу.

На следующий день, занимая место у шахматного столика, я лишь объявила «Все в деревне виноваты».

Садовники работали как раз под нашим окном, подстригая траву и ровняя живую изгородь, так что партия началась под жужжание газонокосилок и треск ветвей. Мы зашли далеко в миттельшпиль, когда они закончили, и я наконец получила возможность добавить:

– Селяне знали, что братья планируют убить Сантьяго, но никто не вмешался.

– Так кого нужно наказать? – спросил он.

– Братьев.

– Даже если все вокруг были столь же виноваты?

– Ну... «все вокруг» не били Сантьяго ножом до тех пор, пока его внутренности не вывалились в грязь. Это сделали братья Анджелы.

Джим потряс головой, но вовсе не в раздражении.

Его глаза заискрились, когда он двинул слона вперед, чтобы взять мою пешку.

– Ты слишком умна для юриста, Холмс. Слишком умна, чтобы верить в нереальное.

Я сходила ладьей на Д4, поставив под удар черного коня.

– Ты хочешь сказать, что правосудие нереально, Джеймс?

– А что реально? – он махнул рукой в сторону доски. – Ни правила. Ни игра, – мотнул головой в сторону окна, волосы его колыхнулись, и у меня скрутило нутро от совершенства этого движения. – Ни подстриженные деревья. Ни Джонс, что их стрижет. И меньше всего – система юриспруденции, степень по которой ты собралась получать. Все это лишь мифы. Огромные кучи лжи, в которую мы все согласились верить. Единственная причина, по которой они имеют над нами власть, состоит в том, что мы им позволяем.

Я готова признать, что моя челюсть немного отвисла.

А затем, вся такая уравновешенная и красноречивая, я выдавила:

– Ха?

И Джим рассмеялся. Возможно это был десятый смех, или сотый, который я вызвала у него, но этот смех все равно опрокинул меня вверх тормашками.

Но пусть даже я летела в пропасть – стремительно и с ревом крови в ушах – дебилизм следующего хода Джима, поставившего ферзя на Е6, позволил моему мозгу вернуться в нормальный режим, а рту дал шанс произнести вполне связно:

– Все эти штуки, Джеймс. Эти... мифы. Они дают нам порядок. Рамки, чтобы жить в них.

– Они также дают нам войну, Холмс. Геноцид и бедность, – он обвел взглядом библиотеку. – И высший класс. Разве ты не видишь это? Общая мифология – вот что создает «нас» против «них».

– Нуууу? – я протянула это слово, чтобы подчеркнуть свое полное замешательство. – Тебе хочется, чтобы воцарился хаос? Никаких школ, правительств или игр? Неужели ты анархист, Джеймс?

– Едва ли, Холмс, – он фыркнул. – Более вероятно... Давай скажем, что я тот, кто хочет разобраться в том, что все же реально. Я хочу нащупать это, чем бы оно ни было. Поэтому, пока остальной мир сидит в уютных, лишающих памяти стеклянных домах, я буду ходить сквозь стены.

– Ого? – сказала я с фальшивым интересом. – И как вы планируете делать это, сэр?

– Так же, как и всегда, – и вот она появилась снова, Джин, та печальная, надломленная улыбка.

Чтобы сгинуть через мгновение, когда он поставил локти на стол и сплел пальцы над доской.

– Хочешь узнать кое-что обо мне, Холмс?

– Да, – отозвалась я слишком уж пылко.

Но он не заметил, поскольку смотрел вниз, на фигуры.

– Я явился в «Бейкер-стрит» не просто так. Я ищу кое-что, и когда я это найду... Ничто больше не будет держать меня здесь.

Я похолодела:

– И что именно ты ищешь?

– Ключ, – сказал он спокойно. – К двери, которую многие хотели бы держать закрытой.

И в этот момент я осознала: да, он действительно племянник Грегори Мориарти, и как его дядя, он собирается исчезнуть со свистом, опозорив и подставив при этом людей, которые, по его мнению, поступают неправильно.

Но не успела я как следует обдумать, что это может значить и какой именно «ключ» он разыскивает, он сказал:

– И кстати... мат.

Я моргнула, потерявшись на мгновение... я совершенно забыла, что игра не закончена. Но погодите, разве Джим не отдал мне ферзя несколько ходов назад?

Я уставилась на черные и белые клетки... и застонала.

Поскольку этот гад использовал тот же трюк, которым брал меня каждый раз: мат Бодена... чертов мат Бодена!

Прошел еще месяц.

Одно и то же каждый день. Рутина. Я против Джима. Белые против черных.

Он выигрывал чаще, чем раньше, но меня это не слишком волновало, хотя волновало кое-что другое.

Однажды мы сделали наш первый «вечный шах».

Это произошло в начале декабря, тот день, когда я пропустила репетицию оркестра, помнишь? Я сказала тебе, что у меня были судороги, но правда в том, что мы просто засиделись за доской.

Предыдущей ночью папа сказал мне и брату Майку, что если мы не закроем семестр с наилучшими оценками, то можем не рассчитывать на поездку с семьей на Арубу. Ну что за ничтожество, слушай?

И на этом фоне Джим продолжал расспрашивать меня о тебе, Джин: каково это – быть дочерью сенатора? была ли она когда-нибудь в Капитолии? говорила ли она хоть раз о политике?

И я завидовала, и я нервничала. А в таком состоянии Ширли Проигрывает В Шахматы, и поэтому я закончила партию в тот день, оставшись с одним-единственным королем.

В свою защиту могу сказать лишь, что у Джима дела обстояли лишь немного лучше: король и ладья. Мы тогда долго просидели над доской, и я здорово устала двигать свою фигуру туда-сюда.

– Хватит гоняться за моим королем! – прорычала я.

– Если я вижу способ поставить шах, – огрызнулся он. – То я несомненно его ставлю! Как насчет того, чтобы ты наконец перестала убегать от моей ладьи?

– Давай согласимся на ничью. Иначе эта партия никогда не закончится.

Пауза, а затем его брови игриво поднялись:

– И что произойдет, если партия не закончится?

– Я пропущу репетицию, и это не есть хорошо.

– Почему? С этого начнется Апокалипсис? Огонь! Чума! Голод!

– Ха-ха! – я щелкнула королем по доске: этот ход я повторяла уже десять минут.

А потом он взял свою ладью... пауза, его пальцы сомкнулись на зубчатой верхушке. Губы изогнулись, и Джим двинул свою фигуру по диагонали, а не по прямой!

Я моргнула.

Потом дернула головой, точно персонаж мультика, словивший пощечину:

– Ты не можешь этого сделать.

– Кто это говорит?

– Правила!

– Те самые, которые не имеют значения, что мы с тобой, Холмс, прекрасно знаем. Если только мы оба в одну и ту же минуту перестанем в них верить, – его ухмылка становилась шире и шире, и я понимала – по тому, как поднимались волоски у меня на затылке – что угодила прямиком в ловушку.

Но меня это не волновало, поскольку мой пульс набирал скорость, а живот прихватывало, но в хорошем смысле слова. Не так, как когда у меня была сальмонелла, а так, как в том аттракционе на Универсал Студиос.

И я хотела, чтобы это длилось подольше.

Так что когда Джим заявил «С этого момента ладьи ходят по диагонали, а короли могут двигаться как ферзи», я не стала спорить, я просто вошла в новый ритм и выиграла. Часом позже, ровно в тот момент, когда прозвенел звонок, отмечая окончание четвертого урока и нашей репетиции.

И знаешь что?

Апокалипсис не наступил, и Майк сказал мне, что Аруба – полное дерьмо.

В январе «Скотланд-Ярд» выиграл у нас матч. Ну конечно.

Папа был в бешенстве – ты помнишь тот телефонный звонок, когда ты сказала, что его вопли были слышны даже в ванной, – но меня это не расстроило.

Ну да, остальных из нашей команды расстроило, ты должна была видеть, какие понурые они сидели в автобусе, когда нас везли обратно в «Бейкер-стрит».

Боялись, что я начну орать.

Но я не орала, я вообще едва думала о «Скотланд-Ярде» или о том, что как, в который уже раз, я напоролась на свое вечное проклятие, на долбаный мат Бодена. Нет, вместо шахмат мой ум занимали мысли о новой книге, полученной от Джима: «Педро Парамо», история, скрученная из призраков и чистилища, и жизней, что могли бы быть.

Мне понравилась книга, и я проглотила ее за ночь.

Даже со всем магическим реализмом и вставками совсем уж нереальными она показалась мне настоящей. Знакомой.

И все же на следующий день я сказала:

– Отвратительная книга. Ничего общего с реальностью.

В ответ получила кривую усмешку – Джим знал, что я шутила, и не стал давить, чтобы добиться искренней реакции. Он просто взял и переставил пешку на Д6.

Не лучшее начало для черных, но я ощущала себя в этот день полной милости. Плюс я не хотела, чтобы партия закончилась так быстро. Нет, не сегодня. Не после того, как я прочла «Парамо» и сложила вместе кусочки придуманной им головоломки.

О, разве ты не видишь? Джим – призрак. Обречен вечно проходить сквозь вещи. Заключен в чистилище до тех пор, пока не отыщет некий мистический «ключ» к освобождению. И я только начала понимать, что в один день, когда я моргну чуть медленнее, чем обычно, то после того, как подниму ресницы, обнаружу, что он исчез.

Я не была к такому готова. Те украденные у занятий часы, которые мы проводили в библиотеке, стали для меня очень ценными. Я сожалею, Джин, и мне стыдно признаться. Но это правда. Мы вдвоем построили целый мир, замкнутый во времени, идеальный во всех свои срезах: разводы пыли на окне и солнечный свет, треск карбюратора и воробьиное чириканье, вонь той жидкости, которой обрабатывают книги, чтобы уничтожить плесень.

Я знала, что эти стены из стекла не простоят долго, и это портило мне настроение.

– Что еще есть у вас для меня, профессор? Может быть что-то со счастливым концом на этот раз? Или я задаю слишком много вопросов?

Он сощурился, задумчиво и, может быть, немного польщенно:

– Значит, никакого зимнего бала вечером, так?

– О! – я небрежно пожала плечами. – А разве он сегодня?

Само собой я знала, когда будет бал, но никто не приглашал меня, и я знала, что вряд ли кто осмелится пригласить его.

Я не лгу, Джин, я боялась, что он может попросить тебя стать его партнершей; с того самого момента, как она засыпал меня вопросами о семье Ватсон, меня не оставлял страх, что он увлекся тобой.

Но в этот момент я увидела все как есть.

И поняла, что была полной идиоткой.

– Я не иду, – добавила я просто на тот случай, если Джим не знает, что я не ангажирована.

– Отлично, Холмс, – он медленно кивнул. – У меня есть одна книга... Я принесу. Где твоя спальня?

– Мальчикам нельзя приходить в женское крыло.

– Да ну, перестань, – легкое движение бровей, – Мне очень нравится слушать, как ты говоришь о правилах и запретах. Но еще больше я хотел бы увидеть твое другое «я», – он сдвинул ферзя на Д7, аккуратно огладил шишечку на верхушке.

Ласка, от которой я не могла оторвать глаз.

Это движение вновь напомнило мне о том, что я испытала на аттракционах. Мгновенно перехватило горло, желудок заныл от предвкушения... петля за петлей, петля за петлей. И не слова Джима, какими бы игривыми они не выглядели, стали тому виной, а его жест – то предложение, которое подразумевали пальцы, скользнувшие по «шее» ферзя.

Почему ты должна стать человеком, сотканным из ожиданий других?

Ширли Холмс, ты можешь быть как я, если только попробуешь...

Но дело в том, что как бы я этого ни хотела, и как бы я ни желала Мятежа с большой буквы М, я не была готова стать призраком. Пока нет.

Но я в то же время не была готова к тому, чтобы потерять наш мир внутри стеклянных стен.

Так что я улыбнулась, ощущая, как щеки мои пылают:

– Комната пятьдесят четыре, Джеймс. Угловая. Но дождись, пока бал начнется. Годится?

– Твое желание – закон для меня, Холмс.

Если бы только это было правдой, Джин. Если бы только это было правдой.

Он явился через окно. Не через дверь, как я ожидала.

Ты была – конечно же – на балу с Марти, и я сидела у стола, делая вид, что работаю над дифференциальным исчислением. Но я билась над одной задачей уже четыре часа и без малейших признаков того, что решение становится ближе.

Я наложила макияж вместе с тобой – помнишь? Пока ты болтала о том, что ждет тебя на танцах, я заставила тебя показать мне, как создается иллюзия скул. «Подчеркивание», – сказала ты. Но как только ты ушла, я смыла все.

Я боялась, что Джим заметит и начнет рассуждать о «мифах красоты».

Стук в окно заставил меня подпрыгнуть в кресле.

Окно находилось прямиком над моим столом, но я держала жалюзи опущенными. Поэтому и не видела, как он появился на том отрезке крыши, что находится прямо под подоконником.

Я подняла жалюзи, и разглядела его лицо, что едва не светилось в полумраке. Размытое и внушающее страх, почти призрачное. Я повернулась, чтобы выключить лампу, и лишь затем отщелкнула шпингалет, как оказалось, чтобы услышать лишь одно слово:

– Присоединяйся.

Я не задумалась, надо ли мне это, не вспомнила о правилах, о скользкой крыше и сорокафутовой пропасти под ногами, я даже не подумала, как нелепо я выгляжу, забираясь на стол и протискиваясь в окно.

И теперь я хорошо понимаю: мы все так западаем на вампиров из кино лишь потому, что иногда забываем – солнечный свет убивает.

Крыша прекрасна ночью, битумная черепица сверкает так, что и представить нельзя. Путь эльфов, которым следовал Джим, пока я следовала за ним. Сначала мы пересекли новый корпус над спальнями и оказались на деревянном, покрытом мхом гонте старой школы.

Джим во время этой петли через крыши ощущал себя абсолютно комфортно и легко. Я старалась как могла, понимала, что это не моя стихия, но очень хотела, чтобы эта высота, тени и волшебная дорога принадлежали в том числе и мне.

Когда Джим наконец остановился, я по гнезду в водосточном желобе и по очертанию живой изгороди внизу определила, что мы находимся над нашим уголком в библиотеке.

Джим, мерцавший в лунном свете, повернулся ко мне:

– Давай посидим на краю.

В тоне приказ, но в протянутой мне руке – вопрос, и я ответила на него, вложив свою ладонь в его. Пальцы оказались сильными, но холодными, как поверхность ледника.

Джим сел сам и помог мне устроиться так, чтобы мои ноги болтались над маячившей внизу изгородью. Нашей изгородью, которая, несмотря на все усилия садовников, продолжала расти каждый день.

Глядя назад, я понимаю, что это была ужасная глупость – сидеть на самом краю. Только в тот момент у меня в крови полыхал вид на провал, рухнув в который, я переломала бы себе кости, плюс коктейль из гормонов и медиаторов. В мозгу. В сердце.

Это была одна из тех вещей, которых я никогда не делала, так что все мысли, разум и дарвиновский здравый смысл оказались заслонены той бурей света и молний, что бушевала у меня в груди.

Я думала... Джим подвинется ко мне. Еще ближе. Коснется...

Он этого не сделал. Между нами раскинулась пропасть в два фута.

Сложив руки на груди, он лег на спину, и принялся раскачивать ногами так, что черепица заскрипела. Ветер промчался над нами, сырой под влиянием того, что могло бы сойти за зиму в наших местах, несущий аромат земли и вчерашнего дождя, листьев, что гниют под дубами.

Никаких морозов. Лишь жизнь, дающая начало другой жизни.

– У тебя теплые ладони, Холмс, – сказал Джим в конце концов, и я поняла, что собственные руки он сжал в кулаки. Чтобы удержать мое тепло... хотелось бы верить.

– У тебя холодные. Ты не думал насчет перчаток?

Он не рассмеялся, как я ожидала.

Этой ночью он оказался слишком погружен в собственные мысли.

Чтобы скрыть неловкость, что породила новую горячую волну на моих щеках, я скопировала его позу и тоже легла на спину. Обняла себя за плечи и уставилась в небо.

Тепло покинуло мое лицо так же быстро, как и появилось, и я мгновенно осознала, почему Джим оставил пространство между нами.

Когда ты убираешь невозможное, то что осталось, что бы ни осталось, должно быть истиной. Должно быть тем, что реально, и в этот момент я нуждалась в расстоянии между нами, чтобы почувствовать это.

Мне ужасно жаль, Джин. Я понимаю, что все это звучит так непохоже на меня... Но именно поэтому я и должна все тебе рассказать... разве ты не видишь? Никогда ранее я не ощущала ничего похожего. Ни до, ни после. Никакой наркотик не дает такого эффекта. Никакое приключение или виртуальная реальность.

Воздух под ногами. Обнимающая меня темнота.

И вся вселенная, что развернута вокруг меня, истыканная пятнышками, жужжащая и настолько чертовски живая, что может быть только один выход: предсказанная смерть и мои внутренности на грязной земле внизу.

Телефон Джима зажужжал в девять тридцать.

Я дернулась. Потерянная, едва не заснувшая.

Он вытащил аппарат из кармана.

– Напоминание, – объяснил он лениво. – Брякает каждый вечер, чтобы я не пропустил отбой в десять.

Я сглотнула – мой рот пересох; заметил ли Джим? – и приподнялась, опираясь на локти:

– Так что, ты приходишь сюда каждый вечер?

Он пробурчал нечто утвердительное, поднялся, отряхнул ладони и помог мне встать.

– Твои пальцы все такие же холодные, – сказала я с улыбкой.

– А твои все еще теплые, – пробормотал он в ответ, предлагая собственную ухмылку. Но она не была реальной, она не была такой, какой мне бы хотелось.

Как совсем недавно, он повел меня через крышу, мы переместились от скрипа и хруста старого дерева на мягкое поблескивание битума, а затем обратно к моему окну.

В нашей комнате царила темнота, Джин.

Ты все еще отсутствовала и хотя я могла бы пригласить Джима внутрь – бал не закончится до одиннадцати, – я знала, что он откажется. Или может быть... может быть я знала, что он не подойдет по размеру для моей «клетки», что он слишком велик для этих стен.

Мы просто уселись на подоконнике: он лицом наружу, ноги на крыше, я лицом внутрь, ноги на столе. Точно на несделанной работе по дифференциальному исчислению.

Музыка долетала до нас через пульсацию самого подоконника: ритм, сообщавший, что в спортзале играет «ИМКА» от «Виллидж Пипл», сопровождаемая тем лицемерным танцем, который ты находишь забавным.

Ни я, ни он не заговаривали.

Но в отличие от той тишины, что навестила нас ранее, когда целая вселенная укачивала меня и называла другом, эта новая тишина была напряженной. Я могла слышать, как тикают внутренние часы Джима, и не оставалось сомнений, что присоединенная к ним бомба готова взорваться.

Бриз пошевелил его волосы в тот момент, когда он прикусил ноготь на большом пальце. Равнодушное движение, которое я не набралась смелости прервать. Я смотрела. Ждала.

Наконец он двинулся ко мне, и в это мгновение шорох его джинсов оказался слишком громким, чересчур реальным. Таким, от которого не уклониться, как и от глаз, что неотрывно смотрели на мое лицо. Тьма за стеклышками очков.

Мое сердце забилось быстрее, и не из-за мыслей о том, что он может поцеловать меня – хотя бог знает, что я хотела бы этого, – а из-за того, что нечто пошло не так, вырвалось за пределы.

– Что, Джеймс? – спросила я, и вышло грубее, чем я задумывала.

Рухнуло заклинание, что лежало на нас двоих.

Он нахмурился. Этот взгляд убивал меня, эта пауза убивала меня.

И наконец:

– Я видел, что ты подалась в Гарвард, Холмс.

Ничто не могло удивить меня больше: я никому не говорила, что отправила заявление о приеме по и-мейлу и получила ответ, ни тебе, Джин, ни родителям.

– Откуда ты знаешь?

– Я пошарил немного на школьном сервере, – он сказал это совершенно небрежно, как будто все было в порядке вещей. Как если бы мне не стоило злиться из-за этого.

Но я злилась.

– Что ты делал на школьном сервере? И зачем ты залез в мою почту?

Он поднял ладони:

– Это не было намеренно, Холмс. Я говорил тебе, я здесь, чтобы кое-что отыскать.

– Ключ, – сказала я, насмешливо и жестко. – Чтобы ты мог ходить сквозь стены и творить прочие глупости, которые тебе так по душе.

Это проняло Джима, я увидела, как его лицо обвисло.

– Кто-то должен нарушить правила, – наконец произнес он. – Как я еще могу помочь тем, кто благодаря этим самым правилам обращен в рабство?

– А почему вообще ты должен кому-то помогать? И если кто узнает, что ты взломал школьный сервер, тебя исключат.

– И что? Что произойдет, если это случится? Почему это тебе волнует?

– Потому что... – я остановилась, сглотнула, собираясь с мыслями и успокаивая сердце, что лупило по желудку как бешеное.

– Что «потому что»?

– Ничего, – я глянула вниз, на прятавшийся в тени листок с моими расчетами.

Медленный ритм доносился из спортзала в этот момент, точно в такт с тем напряжением, что поднималось в моих легких. Та же самая ярость, которую я ощущала в тот момент, когда Джим поджаривал меня на решетке по поводу карьеры юриста.

Иррациональная. Детская. И вскипающая слишком быстро.

И почему я всегда должна исповедоваться в том, что чувствую? Разве не очевидно?

Но Джим не стал давить на меня, по крайней мере, сразу.

– Так ты будешь поступать? В Гарвард? – спросил он.

– Конечно.

– Тогда почему ты не рассказала никому о том, что тебя приняли? Ширли, прошло две недели. Чего ты ждешь?

У меня перехватило дыхание: он произнес мое имя, первый раз за все это время он произнес мое имя, и этого оказалось слишком много.

Я наклонилась к нему, одно плечо в комнате, другое на улице, и спросила:

– Чего ты хочешь от меня, Джим?

Он потряс головой:

– Не заставляй меня говорить. По крайней мере, если ты не готова ответить «да», – голос его стал мягче, а сам он совсем чуть-чуть, но сдвинулся ко мне. – Или ты готова?

– Ты собираешься уйти из школы, – наши лица разделяли несколько дюймов. – Отыщешь то, что тебе нужно, и все, фьють... Но я-то не собираюсь.

– А ты могла бы, – пробормотал он, склоняясь ближе. – Пойдем со мной, Холмс.

– Куда?

– Наружу.

– Мне нужно нечто большее, Джим, – мой лоб захрустел от напряжения. – Я не ты. Мне нравятся правила, мне хорошо внутри структуры.

– Я понимаю, – он еле заметно кивнул, и бомба наконец взорвалась.

Сдетонировала внутри моей грудной клетки, и породила единственный тяжелый удар по ребрам. А затем случилось то, к чему так долго шло дело. Случилось... нежно.

Это единственное слово, которым я могу описать все, что произошло, как Джим притянул меня к себе, как прильнул ко мне, как его глаза стрельнули от моих губ к глазам, чтобы уж точно удостовериться, что я этого хочу.

Я хотела. Так сильно, что готова была утопиться.

Он уничтожил пространство между нами, наши губы тронули друг друга: легчайшее соприкосновение, его верхняя чуть пощекотала мою нижнюю. И это все. Только я не могла дышать. Двигаться. Думать.

И те десять секунд, десять минут или сколько бы там времени ни прошло, я ощущала то реальное, что находится за всеми границами, снаружи. Свободное падение. Джим и я, вместе на один великолепный момент.

Его руки, куда более теплые, запутались в моих волосах.

Мои руки, немного похолодевшие, обхватили его лицо.

Глубоко. Долго. Страстно. Джим целовал меня так, словно мы умирали.

Поскольку время вышло, и поцелуй обернулся прощанием.

Эта история заканчивается поцелуем.

Ну да, конечно, когда я смотрела, как Джим уходит прочь, и ночь глотает его, я молилась, чтобы увидеть сто еще. О том, что наше время вышло сейчас, но не навсегда.

Хотя я знала. Люди не целуются так, если это в самом деле не последний раз...

На следующий день, в субботу, я пришла в библиотеку, поскольку не знала другого способа отыскать Джима. Ни телефонного номера, ни и-мейла. И хотя я не думала, что он самом деле там окажется, я все равно решила проверить.

Ты вероятно не помнишь, но это был роскошный зимний день, такой яркий, что солнечные лучи пробивались даже через пыльные окна, и ласточки метались снаружи, оставляя движущиеся тени на паркете.

На моем кресле лежал потрепанный красный томик с золотыми буквами на обложке, «Сказки» братьев Гримм, и смех запузырился в моей груди при виде этой книги. И стих, когда мой взгляд упал на доску, туда, где две фигуры сияли в солнечных лучах.

Белая королева и черный король, оба на боку.

Мат.

Я не заплакала.

Я думала, что не сдержусь, но когда я села за стол, глядя на эти фигуры, слезы даже не пощекотали мои глаза, ни единый всхлип не родился в легких. Вместо этого теплая волна пробежала по моему телу, от пальцев ног и дальше, выше, быстрее, до тех пор, пока я не застыла, улыбаясь и прижимая руки к груди.

Я улыбалась так широко, что у меня заболели щеки. Ребра и горло тоже.

В конце концов я подняла с кресла книгу сказок: не было послания или еще чего-то подобного внутри, но я и не ждала, поскольку красный томик и фигуры на доске сами по себе сообщали все, что нужно.

Затем я неторопливо двинулась прочь от стола, от солнечного сияния, ласточек и работающих снаружи садовников. От того крохотного мира, что укрывал нас двоих. Шагая по библиотеке – с очень Мятежным наклоном головы, как я говорила сама себе, – я думала, что все сложится хорошо.

Я верила, как последняя идиотка, что в один прекрасный день мы будем вместе. Что я влюблена в него, и что он, несмотря на все странности, отвечает мне взаимностью...

Но я, Джин, была не более чем мадам Бовари, верящая в сказки, которым никогда не стать реальностью. И именно это разделяло нас с самого начала, хотя я не видела проблемы, пока не оказалось слишком поздно. И это то, что будет разделять нас всегда. То, во что мы верим.

Или нет, даже скорее тот факт, что я, Ширли Холмс, верю вообще во что-то...

А он, Джим Мориарти, нет.

И мы сейчас там, где мы есть, и ничего не сложилось хорошо.

Я должна принести извинения за то, что произошло с твоей семьей, за то, что Джим сделал с ними и со многими другими людьми, когда предал огласке те файлы.

«Чешский скандал» – как они назвали это в новостях, и твоя мама в телевизоре с титром: личный ящик электронной почты сенатора Риты Ватсон взломан; доказательства взяточничества в Сенате.

Я думаю, что помогла ему, Джин – думаю, я помогла ему получить доступ к тем материалам, что в конце концов поставили твою маму лицом к лицу с остракизмом. Только я клянусь, что я ничего подобного не имела в виду, клянусь, я не знала, что делаю. Единственное, о чем я могу гадать... что Джим через твою почту как-то пробрался на сервер твоей матери, и в его распоряжении оказались все ее файлы.

Я также знаю, что «Чешский скандал» привел к тому, что все сошли с ума и ринулись обвинять во всем твою маму. Но пока медиа и массы так сосредоточены на том, как пешки сокрушают королей, они забывают, что не все короли плохи.

Джим определенно забыл об этом, если вообще когда-то знал.

И именно поэтому я должна остановить его раньше, чем он выпустит на волю нового информационного демона. До того, как пострадают невинные.

Да я знаю. Предполагалось, что мы через месяц начнем первый семестр в Гарварде вместе, но я не могу там показаться. Неужели ты не видишь? Пока твоя семья страдает. Пока Джим Мориарти гуляет на свободе, где-то там, снаружи.

Но я найду его, Джин. Я беру уроки информационной безопасности, и то, чему я научусь, я использую для того, чтобы все исправить. Стезя юриста никогда не была моей – по меньшей мере, в этом Джим не ошибся, – но помогать людям и делать так, чтобы правосудие торжествовало... это для меня. Начинаю сейчас и на собственных условиях.

Иногда единственный способ починить сломанную стену – залатать ее изнутри.

Я вовсе не призрак, заключенный в чистилище, и не девушка, ожидающая, пока мужчина определит ее судьбу.

Белый ферзь на Е6. Я иду за тобой, Джим Мориарти.

Мат.

Твой лучший друг

Ширли Холмс