Потому что ты любишь ненавидеть меня: 13 злодейских сказок [антология]

Синди Пон. Прекрасный яд

Что можно ощутить, когда твое тело медленно превращается в камень?

Мэй Ду скользила между укутанными в пыль статуями богов и богинь, сшибая их одну за другой ударами могучего змеиного тела. Огромные фигуры падали с шумом, похожим на раскаты грома, в стороны летели осколки и куски камня. Но она уклонялась от них с легкостью, грациозная и стремительная, будто танцовщица, струящаяся меж руин.

Пыль закрыла поле ее зрения, поднявшись до наклонной крыши храма.

Мэй Ду остановилась перед последней уцелевшей статуей, и когда воздух очистился, стало видно бесстрастное лицо Богини Чистоты; идеальные губы сжаты и слегка изогнуты в загадочной улыбке, взгляд мраморных глаз равнодушен и упрям.

Она стоит высокая и могущественная, складки белого платья красиво облегают фигуру. Одна рука прижата к сердцу, другая вытянута и ладонь поднята к небесам в жесте благожелательности или прощения.

Но Мэй Ду знала правду.

В те времена, когда она была простой девушкой, она молилась Богине Чистоты, верила ей как защитнице женщин...

Но не сейчас.

Предательство богини жгло сердце до сих пор, хотя Мэй Ду думала, что ее сердце стало холодным и твердым, как все те смертные, кого она обратила в камень. И вот сейчас лик небожительницы причинил такую боль, что бывает от свежей раны, и пришлось отгонять желание сжаться в клубочек и заплакать – словно унижение и боль случились только вчера, и она все еще оставалась простой беспомощной девушкой с именем, что звучит немного иначе.

Змеи на голове зашипели, начали дергаться туда-сюда так, что заболел весь скальп. Мэй Ду провела желтыми ногтями по лицу, покрытому настоящей коркой из бородавок и прыщей, глаза ее обежали темные углы полуразрушенного храма.

Мэй Ду вслушалась, и грубые зеленые чешуйки на ее руках начало покалывать.

Приближался человек.

Века прошли с тех пор, как она вынуждена была скрываться, но легенда о ней распространялась, а дурная слава росла, как и число тех, кто приходил, чтобы убить ее. Только мужчины, и она знала, что они являлись с убийством в мыслях, поскольку такое зло, как Мэй Ду, нельзя было пленить.

Смерть – единственное решение, единственное возможное завершение ее истории.

До сих пор Мэй Ду избегала подобной участи, хотя и страдала от насмешек и проклятий, от ожогов и порезов, от тех камней, что попадали ей в голову.

После долгих лет оскорблений Мэй Ду обратилась против тех, кто шел за ней, обрушилась на них в жажде мести и мрачного удовлетворения от их собственной гибели. Она отказалась быть только жертвой.

Утренний свет просачивался через сломанную решетку окна наверху, проникал через трещины в стенах.

Массивные деревянные двери скрипнули, открываясь, и она согнула руки. Вспомнила слухи, достаточно громкие, чтобы они добрались даже до ее ушей во время одиноких странствий по слабо населенным местам – смертные говорили о великом воителе, обученном лучшими мастерами, более сильном и проворном, чем любой из мужчин, нечеловечески могучем даже с голыми руками и смертоносном с любым оружием, о настоящем герое.

И вроде бы его даже благословили боги, чтобы он покончил с тем царством ужаса, что установила Мэй Ду.

Так это он? Явился, наконец?

Сгнившие двери захлопнулись обратно, и пыль закружилась столбами, мерцая в солнечных лучах. Очертания мужчины возникли в сумраке, и она вспомнила о Хай Цине, и одна мысль о нем потушила весь свет.

Мэй Ду поднялась на хвосте, и змеи на ее голове заизвивались в предвкушении.

Она была готова к встрече с равным.

Чжи Мэй Фэн сидела неподвижно в глубоком, украшенном резьбой кресле, а императорский художник с помощью кисти и чернил пытался изобразить ее портрет. Место, где располагалось ее сиденье, меняли уже несколько раз, двигая кресло по огромному, пышно украшенному залу, перетаскивая другие предметы мебели туда-сюда.

Поместье Чжи было самым роскошным в Кин Хе, но несмотря на богатство и высокий статус семьи, занимавшейся торговлей, не каждый день к ним являлся гость из дворца. Так что мать Мэй Фэн была полна решимости не упустить этой возможности и сделать так, чтобы портрет оказался в руках императора.

Ведь нет для женщины судьбы более почетной, чем стать наложницей Сына Неба, одной из тысячи невест, что живут в роскошных покоях.

Художник велел открыть дверь, добиваясь, чтобы нужное количество света проникало внутрь. Мэй Фэн увидела, как он бросил взгляд на свитки картин, что украшали стены – бесценные работы давно умерших мастеров.

Ее мать, госпожа Джи, сновала туда-сюда за спиной портретиста, рукава ее шелкового халата вздувались от нервных движений. Мэй Фэн очень хотелось, чтобы матушка стояла спокойно, ее суета вызывала легкое раздражение.

Передвижения госпожи Чжи сопровождались фразами, которыми она обменивалась с художником.

– О, вы должно быть нарисовали столько прекрасных женщин для императора, мастер Ян, – сказала она. – Это столь важная и почетная задача – странствовать по провинциям, отыскивая новых невест для Сына Неба. Я хочу сказать, что мы всецело полагаемся на ваше искусство, что оно передаст все красоту и обаяние нашей дочери. Любой мужчина, даже император, должен немедленно влюбиться, только увидев это идеальное лицо!

И матушка грациозным жестом указала на Мэй Фен, ее темные глаза вспыхнули гордостью.

Мэй Фэн внутренне поморщилась.

Но она была слишком хорошо вышколена, обучена, как быть приличной юной госпожой, и не позволила чувствам отразиться на лице. Она сохранила тот же слабый изгиб губ, и не изменила мечтательного взгляда, обращенного в пространство.

– Красота моей дочери известна во всей провинции, – продолжила госпожа Джи. – Помимо внешности... она преуспела во всех искусствах, что позволят развлечь Сына Неба: вышивка, пение, танцы, игра на цитре. Она умеет сочинять стихи, обучена подавать чай должным образом, если император того пожелает, и знает те способы, которыми доставить удовольствие в спальне.

Мэй Фэн почти закрыла глаза от смущения, и только самоконтроль позволил ей справиться с собой. Но вот того, что волна тепла заструилась от ее щек к шее, она предотвратить не смогла, и все дошло до того, что кончики ее ушей по-настоящему загорелись.

О, как она хотела вскочить с кресла и броситься в свои покои, выдернуть булавки из волос, аккуратно заплетенных в косы и кольца, отягощенных рубинами и яшмой!

Что самое ужасное, матушка не собиралась останавливаться!

Она даже не сделала паузы, чтобы вдохнуть.

– Я сама, лично обучила ее всему, что нужно, из Книги Созидания, – госпожа Чжи кокетливо повела подбородком. – Мэй Фэн знает, что нужно делать для скорейшего появления ребенка, и готова рожать здоровых сыновей для Сына Неба.

Ладони Мэй Фэн расслабленно покоились на коленях, аккуратно сложенные на юбке, украшенной полосами бледно-зеленого и розового шелка, вышитой изящными бабочками. Никто, кроме нее, не знал, что пальцы ее напряглись, а покрытые лаком ногти впились в плоть.

Сколько можно?

– Я уверен, что она столь же чадородна, как свинья с девятью парами сосков, – сказал мастер Ян.

Госпожа Чжи ошарашенно вздохнула, закрывая искривившееся лицо рукавом.

– Но не я выбираю, кому стать наложницей императора, – продолжил художник суровым голосом. – Я всего лишь по мере сил пытаюсь создать наилучшее изображение молодой женщины, оказавшейся передо мной.

Он раздраженным движением руки стряхнул каплю чернил с кисти, и та упала в лазурную чашу с водой, что стояла на эмалированном чайном столике, изрисованном розовыми пионами на фоне зеленых листьев.

Из мебели в зале Мэй Фэн любила этот столик больше всех.

– Вы мешаете мне сосредоточиться, леди Джи, – раздраженно заявил мастер Ян. – Если я сделаю ошибку и оставлю пятнышко на портрете, то меня не будет рядом с Сыном Неба, чтобы объяснить ему, что это вовсе не гигантский прыщ или родинка с волосами, растущими из нее наподобие кошачьих усов.

Хозяйка имения раскрыла веер и активно заработала им, обмахивая лицо.

Выглядела она так, что вот-вот упадет в обморок.

Ясная улыбка на губах Мэй Фэн стала чуточку-чуточку живее: она искренне любила свою мать, но еще знала, что та может быть своевольной и напористой, когда дело доходит до судьбы младшей дочери.

– Ну, ладно... – сказала госпожа Чжи после паузы. – Вы выразились ясно, мастер Ян. Оставлю вас вдвоем.

Она развернулась во вспышке ярких шелков и запаха гардении, и широким шагом двинулась к дверям в сад.

Художник опустил кисточку в чернила и дружески подмигнул Мэй Фен.

– Ну что, начнем? – поинтересовался он.

Мэй Фэн шагала через роскошный сад, принадлежащий поместью Джи, и за ней семенили две ее служанки, Ручеек и Орхидея. Они двигались по дорожке, что змеилась в зарослях, переходя из одного внутреннего двора в другой.

Императорский художник затратил целое утро, чтобы нарисовать два портрета. Госпожа Чжи вскрикнула от удовольствия, едва увидев результат, и начала благодарить мастера. Но когда он предложил Мэй Фэн взглянуть на картины, та отказалась, и ее мать неодобрительно покачала головой.

Девушка знала, что она может показаться грубой, но у нее не хватило смелости. Судьба ее теперь зависела от линий, проведенных незнакомцем на листе рисовой бумаги, и от того, найдет ли другой незнакомец совокупность этих линий привлекательной.

Мэй Фэн хотела выйти замуж достойным образом, чтобы родители гордились, но часть ее души надеялась па то, что она не понравится императору.

Она все еще не думала, что готова навсегда оставить семью.

Весна была на пике могущества, и сады выглядели настоящим буйством благоухания и цвета. Она проходила грушевые деревья, чьи ветви украшали темно-розовые соцветия, останавливалась у пруда, где струйка воды сочилась из рукотворной скалы.

Служанки болтали, пока Мэй Фэн кормила оранжевых, украшенных серебристыми пятнышками рыб. Огромная жаба, которую девушка именовала Брюзгой за нахмуренную широкую морду, шлепнулась в воду, откровенно надеясь тоже поживиться съестным.

Девушка рассмеялась, глядя, как он работает короткими лапками, и зашагала дальше – к своему любимому месту в садах, к Павильону Безмолвного Созерцания. Подобрав изумрудную юбку, она поднялась по ступенькам из камня, и уселась на скамью, с которой открывался вид на дикие яблони.

Глициния обвивала столбы, державшие крышу павильона, ветер носил сладкие и острые запахи лаванды и барвинка.

Брюзга квакнул в пруду, глубоко и удовлетворенно, над головой защебетали оживленно спорившие птицы. Мэй Фэн откинулась на спинку и глубоко вздохнула, позволив себе наконец расслабиться.

Ее никогда не оставляли в полном одиночестве, но сейчас за ней никто не наблюдал, никто от нее ничего не ждал, и девушка умела ценить эти редкие мгновения покоя.

Тишина накрыла сад, настолько тонкая, что в первый момент Мэй Фэн ничего не заметила. Но внезапно шумы поместья отдалились до такой степени, что даже шорох травы под ветром стих. Девушка застыла, и по коже на ее руках побежали табуны мурашек. Куда исчезли служанки?

Оглядев окрестности, Мэй Фэн никого не обнаружила, обе девушки сгинули без следа. Ручеек любила розыгрыши, и наверняка они просто спрятались где-то поблизости. Мэй Фэн начала подниматься, но тут заметила фигуру мужчины, что появился на вымощенной камнем дорожке, и замерла.

Он был молод, незнаком, и пульс Мэй Фэн участился, она сжала ткань юбки меж пальцев, не зная, что делать.

Поместье Чжи было огромно, и она находилась в одном из внутренних дворов, куда мужчины не допускались. Дочь хозяев укрывали здесь до замужества, прятали в безопасности, даже от чужих взглядов.

– Ручеек? – позвала она, надеясь, что служанка выглянет из-за ствола или появится из-за скалы. – Орхидея?

– Они задремали на время, – сказал незнакомец, поднявшийся по ступеням и остановившийся у входа в павильон.

– Задремали? – прошептала она.

Он улыбнулся и отвесил формальный поклон, элегантный и полный уверенности:

– Не беспокойся о них.

– Кто ты? – спросила Мэй Фен.

Он выглядел на восемнадцать или девятнадцать, фигуру его облегал халат глубокого синего цвета, черные волосы были собраны в узел на макушке. К своим семнадцати годам она встречала очень небольшое количество молодых людей, двоюродных братьев или дядей, и не очень много о них знала, но понимала, что этот юноша красив.

И вокруг него дрожало слабое сияние, выглядевшее так, словно он излучал свет.

Не говоря ничего более, незнакомец опустился на скамью рядом с Мэй Фен. Ошарашенная, она отодвинулась, смесь возбуждения и страха закипела внутри. Непонятно почему воздух заколыхался, и на короткий момент ей показалось, что ушей коснулся отдаленный шум волн, привкус морского тумана осел на губах.

– Ты можешь называть меня Хай Цин, – сказал он.

Голос чужака был глубоким и приятным, и говорил он, попадая в такт с ударами ее сердца и бегом мыслей.

– Хай Цин, – повторила она, обнаруживая неким образом, что эти звуки окружены тем же флером очарования, что и он сам. – «Хай» – это море... но что означает «ции»? «Звезда» или «сердце»?

Улыбаясь, он самыми кончиками пальцев погладил Мэй Фэн по сжатому кулачку, и ее тело содрогнулось от удовольствия. Это оказалось неожиданно и... непозволительно!

Ни один мужчина не дотрагивался до нее ранее, да еще так откровенно.

Но когда Хай Цин один за другим, нежно и неторопливо, отогнул ее пальцы, а затем накрыл ее ладонь собственной, она не возразила и не стала сопротивляться.

– Ты столь же умна и любопытна... – начал он, – сколь и красива.

Дыхание Мэй Фэн остановилось.

Она знала, что должна бежать, но пребывала в тяжелом горячем трансе – зачарована теплом, что излучает его рука, прижатая к ее коже.

– Что ты здесь делаешь?

Он не отвечал некоторое время, сосредоточившись на ее ладошке, рисуя на ней круги большим пальцем и проводя указательным до запястья и обратно, пока она не начала дрожать, опьяненная клубком незнакомых чувств, что набросились на нее разом.

– Я пришел, – сказал наконец Хай Цин, – когда услышал, что ты самая красивая девушка в провинции Ай Нин.

Его пальцы пробежали до локтя.

– Слухи ничуть не преувеличивали.

Девушка должна была вырвать руку, закричать, призывая на помощь, но она чувствовала себя удивительно покорной; все ее внимание, все бытие целиком оказалось сосредоточено там, где Хай Цин прикасался к ее коже.

– Ооо... – простонала Мэй Фен, глядя, как его рука ласкает изгиб ее локтя: изящная рука, почти совершенная, сильная, но с маникюром.

Рука благородного воина? Или известного ученого?

Хай Цин слегка встряхнул девушку, и она вздрогнула, обнаружив, что они сидят рядом. Он взял ее лицо в ладони, и пальцы его начали поглаживать ее затылок, нежно, но настойчиво.

Голова Мэй Фэн откинулась, глаза закрылись, разум в один миг оказался пустым, словно некто унес все мыс ли. Ничего не существовало, кроме прикосновений Хай Цина. Его губы скользнули по мочке ее уха, девушка ощутила его дыхание, теплое и сладкое, и она задрожала от удовольствия.

Неожиданно все вокруг изменилось, и он отпрянул от Мэй Фен, разрывая объятия. Она ощутила, что ее ограбили, лишили его прикосновений, и тут звуки обычного мира обрушились лавиной.

– Мэй Фен! – звала матушка. – Где ты?

Деревянные подошвы госпожи Чжи постукивали по вымощенной камнями дорожке.

– Нас прервали, – проговорил Хай Цин. – Досадно.

Он поднял ее руку и скользнул губами по тыльной стороне ладони, и опять все стало как надо, его гибкий рот прижался к ее плоти.

– В следующий раз продолжим, – сказал он, поднимаясь.

И сошел по ступеням павильона точно в тот момент, когда госпожа Чжи появилась из-за поворота.

Рот Мэй Фэн пересох, сердце заколотилось в груди обезумевшей птицей в клетке, дыхание стало частым и неглубоким. Матушка сейчас закричит, позовет сторожей, что охраняют поместье, те прибегут с топотом.

Но госпожа Чжи ничего не сказала, хотя она и Хай Цин оказались на одной и той же дорожке. Мэй Фэн поклялась бы, что увидела, как рукав его синего халата задел руку ее матери, но та даже не посмотрела в его сторону, будто не увидела, будто его вовсе для нее не существовало.

Закрыв глаза, Мэй Фэн не знала, что за чувство в ней сильнее в этот момент – облегчение или страх.

– Дочь, – объявила ее мать. – Почему ты здесь прячешься? Настало время обеда!

Лишь три дня прошло, и Хай Цин появился снова, на этот раз в спальне Мэй Фен.

Девушка провела эти дни наполовину в дымке, размышляя, не привиделось ли ей все пережитое в саду, не начала ли она по какой-то причине сходить с ума? Мысли стали аморфными, медленными и туманными, зато плоть ожила, налилась нежностью и чувствительностью.

Мэй Фэн проходила все ежедневные ритуалы, сидела неподвижно, пока Ручеек расчесывала и укладывала ее волосы, растягивалась на прохладных шелковых простынях, словно в трансе. Ее тело покалывало, щекотка предвкушения танцевала на коже, желавшей ощутить то же самое прикосновение.

Страх и осторожность прятались в одном из темных уголков ее разума, немые и закованные в клетку. Мэй Фэн понимала, что Хай Цин, этот необычный, обольстительный мужчина, таит угрозу. Но это была отдаленная забота. Проблема, которую она, по всей видимости, решить не сможет.

Так что лучше не думать о ней вовсе.

Она лежала в кровати, волосы разбросаны, точно веер, по парчовой подушке, когда вновь ощутила его присутствие. Силуэт Хай Цина появился на фоне одной из занавесей, что окружали кровать, лег на невесомую ткань.

Он излучал силу... и желание. Его страсть была почти материальна.

И она тисками ухватила сердце Мэй Фен, сжала ее горло.

Девушка попыталась отпрянуть, укрыться от него, но осталась лежать на матрасе неподвижная, словно камень. Хай Цин вновь использовал свои чары, лишил ее возможности двигаться... у нее не было шанса убежать или спрятаться.

Он скользнул под шелковое покрывало словно шепот, пальцы переплелись с ее волосами с мягким вздохом. Только мужу позволено видеть распущенные женские косы, только супруг имеет привилегию их касаться. Он прижался к Мэй Фен, забормотал в ухо, обещая счастливое замужество и красивых детей, обещая небесное наслаждение на земле.

Пальцы и губы его бродили по ее шее, по животу, скользили по напрягшейся груди. Девушка задохнулась от удовольствия, хотя страх на задворках ее разума восстал, криком предупреждая об опасности.

– Ты столь же сладка на вкус, как и на вид, красавица, – пробормотал Хай Цин в ее волосы.

«Одно из величайших сокровищ, что есть у тебя, дочь, – это красота», – говорила Мэй Фэн госпожа Чжи раз за разом.

– Наши отпрыски будут ошеломительно прекрасны, – сказал он, а затем поцеловал ее так жестко и глубоко, что она почти задохнулась.

Мэй Фэн ощущала его возбуждение, она помнила все схематические рисунки из Книги Созидания, которые матушка заставляла ее просматривать бесчисленное количество раз. Девушка хотела, чтобы руки ее задвигались, чтобы она смогла оттолкнуть его от себя, но тело предавало ее.

Дверь скользнула в сторону, и голос Орхидеи разбил давящее молчание, что окутывало спальню. Не осталось других звуков, кроме игривых реплик Хай Цина, что проникали в паузы между поцелуями и заглушались ревом ее собственной крови в ушах.

– Хозяйка? – весело позвала служанка. – Я пришла, чтобы погасить лампы.

Вспыхнул свет, скользящие шаги направились через приемную комнату к спальне.

Хай Цин исчез мгновенно и без следа, будто его не существовало вовсе.

Единственным признаком того, что он все же приходил, остался лишь угасающий лихорадочный жар на коже там, где он ее касался, и привкус соли в воздухе, дуновение моря.

«Твоя девственность – сокровище более ценное, чем красота, – не уставала повторять госпожа Джи. – Император ожидает, что его невеста явится к нему нетронутой. Чистой. Не испорти все ради того, чтобы побарахтаться с каким-нибудь глупым парнем».

«Слава богине за то, что Орхидея зашла именно в этот момент! – подумала Мэй Фен, притворяясь спящей. – Пока все не зашло слишком уж далеко».

Она натянула покрывало на грудь трясущимися руками, радуясь, что снова в состоянии управлять телом, и не позволила себе расплакаться до того момента, пока служанка не покинула спальню, оставив хозяйку в темноте.

И не было для нее безопасного места.

Мэй Фэн знала, что если она будет постоянно держать при себе служанок, то их легко отвлечь с помощью магии. Понимала, что если запрется в спальне, или даже в каменном подвале под главной кухней поместья, Хай Цин все равно отыщет ее там. Догадок по

поводу того, с кем девушка имеет дело, не возникало в ее разуме, там тлела лишь мысль о том, что противостоит она не обычному человеку.

Воскуряя ладан каждое утро, Мэй Фэн возносила молитвы Богине Чистоты, просила ее о даровании силы и безопасности. Богиня была известна как девственница и олицетворяла женскую мудрость и всеобщий мир. Девушки часто искали ее помощи в делах сердечных и устройстве брака, и обращались за защитой.

Мэй Фэн упрашивала, чтобы ей был явлен способ противостоять Хай Цину, который – она не сомневалась – принадлежал к роду демонов или иных монстров, умеющих накладывать на себя личину прекрасных молодых людей.

И она не говорила никому о своих трудностях.

Прошло четыре дня после того, как Хай Цин наведался к ней в спальню, когда возбуждения Орхидея ворвалась в главный зал, где Мэй Фэн пила чай в компании матушки. Ручеек примчалась следом за подругой, и лицо у нее оказалось такое же, веселое, радостное.

– Госпожа Джи! Госпожа Джи! – воскликнула Ручеек, переводя дыхание. – Письмо! Императорское послание прямо из дворца!

И она показала футляр из золота, украшенный гравировкой в виде зеленого дракона с пятью когтями на каждой лапе – символ, который может использовать только Сын Неба.

Госпожа Чжи вскочила, едва не уронив стул, выхватила трубку из руки служанки.

Орхидея и Ручеек отступили, но из зала не вышли.

Мать открыла футляр, вытащила из него свернутое послание, и Мэй Фэн увидела темные росчерки каллиграфии на рисовой бумаге и глубокий алый оттиск императорской печати, поставленной в нескольких местах. Госпожа Чжи прочитала послание один раз, потом второй, медленно, тщательно, а затем подняла сияющие глаза и сказала:

– Дорогая дочь. Ты обрела высокую честь быть принятой в семью императора. Стать супругой Сына Неба, боги и богини улыбнулись с небес в сторону нашей семьи.

Матушка подошла к Мэй Фен, шаркая по каменному полу, и стиснула дочь в объятиях, а служанки дружно спрятали лица в ладонях и заплакали от счастья. Новой императорской супруге понадобится ее собственная прислуга во дворце, так что указ резко изменил и их судьбы тоже.

Госпожа Чжи отпустила дочь и погладила по щеке.

Мэй Фэн отпрянула, вспомнив недозволенные прикосновения Хай Цина, вызывавшие желание в теле и пробуждавшие страх в душе.

Но мать не обратила на это внимания.

– Императорский посланец прибудет через три дня, чтобы сопроводить тебя в столицу, – проговорила она, затем повернулась к служанкам, и жестом изящной руки отослала их. – Так что не стойте тут, мяукая, точно кошки! Нужно все приготовить!

Девушки кинулись прочь, болтая на ходу, слова одной и другой мешались друг с другом. Мать же зашагала в другую сторону, забыв о дочери, помня лишь о той сотне задач, которые нужно решить до того, как настанет время для этой самой дочери покинуть родной дом.

Обхватившая себя руками Мэй Фэн осталась в одиночестве посреди пустого главного зала.

Поместье семьи Чжи было погружено в хаос все последующие дни, до самого прибытия гонца от императора.

Мэй Фэн летела на волне этой бешеной активности, словно цветок, брошенный в реку и несомый сильным течением. Ее водили от места к месту, и ей оставалось только кивать в молчаливой покорности, пока ее мать устраивала дела так, чтобы все оказалось завершено к моменту отъезда.

Все шло так быстро и лихорадочно, что у Мэй Фэн не нашлось времени посидеть в одиночестве или побыть с родителями, не говоря уже о том, чтобы попрощаться с ними. Когда прибыл императорский посланец, что путешествовал в огромном экипаже, запряженном шестью великолепными черными лошадьми, в сопровождении процессии гвардейцев под малиновым знаменем Сына Неба, у нее нашлось мгновение лишь на то, чтобы быстро, удерживая жалящие слезы, обняться с матерью и отцом.

Она не хотела уезжать.

– Мы так гордимся тобой, дочь, – сказал отец, широко и радостно улыбаясь из недр густой бороды.

Госпожа Чжи сжала пальцы Мэй Фен.

– Свет твоей удачи падает на всю нашу семью! – воскликнула она. – Пиши нам. Приезжай, когда сможешь.

Супруге позволено навещать родителей один раз в год – если император позволит, конечно.

– Да, отец, – прошептала она. – Да, мать. Обязательно.

А затем посланец Сына Неба проводил ее в императорский экипаж, Орхидее и Ручейку помогли забраться в повозку, набитую сундуками, которые служанки уложили для Мэй Фен. После того, как был зачитан официальный декрет и прозвучали трубы, тяжелые занавески на окнах оказались задернуты, и процессия отправилась в путь.

Мэй Фэн не имела возможности даже выглянуть из-за тяжелой парчи, чтобы последний раз посмотреть на родителей или на родной дом до того момента, как все, что она знала до сих пор, исчезнет из виду.

Они ехали без спешки, направляясь в столицу, и ночевали на постоялых дворах, откуда ради императорского конвоя удаляли других постояльцев. С Мэй Фэн обходились хорошо, всякий раз кормили самыми изысканными деликатесами, но она все равно ела мало. Она скучала по компании служанок, но вынуждена была оставаться в одиночестве в своем экипаже, словно нечто особенное и ценное вроде заключенной в клетку редкой птицы.

Для развлечения Мэй Фэн удалось проковырять в занавесях небольшую дырку, чтобы наблюдать за тем, что творится снаружи.

Они ехали через березовый лес, меж серебристых стволов и зарослей диких цветов на обочинах, когда экипаж резко встал, бросив девушку вперед, на обитую плюшем, заваленную подушками скамью. Мэй Фэн ухватилась за нее, чтобы не удариться.

Мужчины из охраны принялись кричать друг на друга, голоса их звучали приглушенно. Подобравшись к дверце, девушка приникла глазом к дырке в занавеске, только не увидела ничего, кроме поля из золотистой травы, окруженного круглыми холмами.

Императорские гвардейцы продолжали спорить где- то снаружи: нечто преградило им путь, и они решали, что делать.

А затем, в один миг, их грубые голоса затихли, исчезли, точно так же, как и негромкий шелест травы под ветром и отдаленное пение птиц.

Мэй Фэн осталась в полном, ужасающем безмолвии.

И она знала, что это означает.

Занавесь из толстой парчи оказалась сорвана с колец одним движением, и солнечный свет проник внутрь экипажа, острый, бьющий по глазам. Она отвернулась от этой беспощадной яркости, и тут дверь с хрустом открылась, едва не вырванная из петель. Темная фигура заполнила проем, закрывая лучи светила, и грудь Мэй Фэн стиснуло от страха.

Без единого слова Хай Цин схватил ее могучими руками, что были теплыми, словно человеческая плоть, но в то же время твердыми наподобие камня и неподатливыми, как горы. Он скользнул через траву прямиком к полю, почти полетел, и нес ее так же легко, словно тряпичную куклу, прижав к груди.

К груди, в которой, это она слышала хорошо, не стучало сердце.

– Императору придется отыскать другую девушку, – проговорил Хай Цин весело. – У меня на тебя свои собственные планы.

Он поставил ее на землю, но Мэй Фэн ухватилась за него, будучи не в силах стоять, ослабевшая от страха и потрясения. Хай Цин воспринял это как приглашение, и наклонился, чтобы поцеловать девушку, хватая ее губы и ее дыхание.

Сейчас она точно знала, чего именно хочет Хай Цин.

Да, он вкрадчиво шептал ей на ухо о детях и о благословении брака, но было ясно, за чем точно он явился, и какова была его цель с самого начала.

Мэй Фэн оттолкнула его и отступила на шаг.

– Нет, – выдавила она.

– Нет? – его черные брови поднялись, и усмешка исказила губы.

Она отвернулась от него и побежала, но золотая трава оказалась высока, поднимаясь до бедер, а она была испугана и не понимала, где находится, странный ступор вроде разлитых чернил окутывал ее разум. Мэй Фэн споткнулась и упала на колени, и Хай Цин прижал ее к земле быстрее, чем она успела моргнуть.

– Нет! – закричала она, и на этот раз получилось решительно, громко, и вопль полетел над пустынными полями.

– Я – Хай Цин, – сказал он, и слова эти наполнили ее тело целиком так, что оно содрогнулось. – Бог Моря.

Мэй Фэн заставила себя посмотреть в его лицо, заглянуть в его глаза – свет излучали они, но в том свете прятались водовороты темноты. Словно ты рухнул в солнце и очутился на другой его стороне, и утонул в небе, кишащем звездами. А затем ее понесло на могучих волнах, морская соль возникла на ее губах, а поле зрения поглотили видения прибрежного песка и бурлящих вод.

– Ты не можешь сказать мне «нет», – голос Хай Цин возвысился, стал могучим, будто шторм. – Я всегда беру то, что хочу.

После того, как все закончилось, Бог Моря исчез.

Только что Мэй Фэн ощущала его вес, а через миг его уже не было.

Она полежала на земле некоторое время, будучи не в силах двигаться, и слушая, как высокая трава шепчет неразборчивые слова утешения. В конце концов она заставила себя сесть на колени, а затем поднялась на трясущиеся ноги.

Колени дрожали, стучали друг о друга, пока она пыталась расправить юбку: один из рукавов оторван у самого плеча, несколько вставок персиковой ткани выдраны с корнем.

Мэй Фэн попробовала завязать украшенный вышивкой пояс, но ее пальцы не слушались. Тогда она пригладила волосы, кое-как заткнув выбившиеся пряди за уши, и выдернула из локонов несколько стеблей травы.

Сердце ее билось приглушенно, и она не могла вдохнуть полной грудью.

Неожиданно воздух перед ней замерцал, и она застыла от страха, ожидая, что вновь явился Хай Цин.

Но из мерцания вышла женщина, высокая, царственная, в струящемся белом платье, черные волосы собраны в высокие, тщательно уложенные кольца, украшенные изумрудами, и на голове серебряная корона.

Она выглядела более красивой, чем любая другая женщина, какую Мэй Фэн видела в жизни, с идеальными чертами, напомнившими девушке о статуях богов в храме. Сообразив, кто именно к ней явился, она упала на колени.

– Богиня Чистоты, – прошептала она.

Мэй Фэн молилась ей, прося о помощи, и небожительница пришла, чтобы даровать утешение. Она видела, что свершилось на поле из золотой травы, лицезрела жесткое, ужасающее деяние другого бога.

Богиня пришла, чтобы все исправить.

– Как смеешь ты произносить мое имя? – голос ее оказался чистым, холодным и острым, точно стекло.

Мэй Фэн в удивлении задрала голову.

– Я пряла нити судеб, лично избрала тебя для того, чтобы ты стала невестой императора, – продолжила богиня. – А ты вместо этого позволила себя взять и растлить? Кому ты теперь нужна?

Мэй Фэн вскочила на ноги, вытянула вперед руки с обращенными вверх в жесте мольбы ладонями.

– Великая, нет! Я не хотела этого. Я пыталась сопротивл...

– Ты сказала «нет»?

– Конечно! – пылко заявила Мэй Фен. – Я боролась с ним! – наконец пришли слезы, горячие капли заструились по щекам, и всхлип разорвал ее израненное, избитое тело. – Только я оказалась слишком слабой.

– Ты отказала ему, когда он пришел в первый раз? – богиня изогнула черную бровь. – Сказала ли ты «нет», когда он посетил тебя во второй?

Мэй Фэн уставилась на Богиню Чистоты, ошеломленная внезапным пониманием.

– Это не моя вина! – заявила она, вытирая слезы резким жестом. – Меня нельзя порицать за это!

– Да? – богиня изящно вскинула руки, и тут же выросла в два раза, став размером с крепостную башню. – Как осмелилась ты, ничтожная смертная девчонка, положить глаз на бога? Более того, возмечтать о супружестве с ним? Ты была одарена красотой и использовала ее для того, чтобы соблазнить одного из бессмертных!

Мэй Фен, потерявшая дар речи, затрясла головой.

Она не могла поверить в то, что услышала.

– И ты будешь наказана за то, что метила так высоко, девчонка, за то, что позволила богу излить в тебя свое семя! – и богиня нацелила на девушку указательный палец.

Тело Мэй Фэн окоченело, боль пронзила его, агония впилась когтями в сознание и душу, начала разрывать плоть. Кровь закипела, и девушка упала лицом вниз в грязь, опаляющая судорога принялась терзать ноги.

Девушка попыталась крикнуть, но ни звука не вырвалось из ее горла.

Опершись на руки, попробовала встать, и в ужасе уставилась на предплечья, кожа на которых стала зеленой, цвета плесени, и начала покрываться оспинами и бородавками.

– Что происходит? – прорычала Мэй Фен, и поняла, что голос ее стал грубым и мрачным, под стать хищному монстру.

– Твое наказание, – ответила богиня.

Нечто зашипело рядом с ушами Мэй Фен, она ощутила рывок за кожу головы. Попыталась ухватиться за волосы, но те исчезли, и вместо густых прядей ладонь ощутила извивающееся тело, и острые клыки вонзились в ладонь.

– Неет... – ответом на этот жалобный стон стало шипение, в унисон прозвучавшее из сотни змеиных глоток.

Мэй Фэн попыталась шагнуть к богине, чтобы еще раз взмолиться о своей невинности, но у нее не оказалось больше ног, их место заняло извивающееся туловище громадной рептилии.

Богиня Чистоты безмятежно улыбнулась.

– Наказание как оно есть, – она взмахнула рукой, и в той появилось огромное бронзовое зеркало. – Ты сейчас настолько же уродлива, насколько была некогда красива и привлекательна.

Мэй Фен, открыв рот, уставилась на собственное отражение, а то в свою очередь, пялилось на нее: ядовито-зеленое лицо, неровное из-за наростов и бородавок; черные дыры глаз, вокруг которых вздымается опухшая плоть, смотрят без малейшего следа человеческого выражения, каких-либо чувств; черные змеи извиваются там, где некогда были того же цвета волосы, скалят зубы.

Она отпрянула, сама не заметив, как и чем ударила по зеркалу, но то с глухим стуком упало наземь.

– Прекрасный Феникс – не самое подходящее имя для того, чем ты стала, – проговорила богиня. – Теперь ты будешь зваться Мэй Ду, Прекрасный Яд, хотя ничего прекрасного в тебе не осталось. Не так ли? Но мне нравится ирония этого прозвища.

Небожительница сделала изящный жест, и зеркало исчезло.

– Я позволила тебе взглянуть на твою внешность, чтобы ты поняла, во что превратилась. Но с сего момента я советую тебе избегать твоего собственного отражения, ибо образ твой опасен и для тебя тоже.

Мэй Фэн поползла вперед, бросила себя к ногам богини.

– Пожалуйста, госпожа! – проскрежетала она. – Окажите милосердие! Ведь я не сделала ничего плохого!

Но когда Мэй Фэн посмотрела вверх, богиня уже исчезла, и ответом на просьбу стало лишь шипение змей на ее собственной голове.

Мэй Фэн бежала в печали и ужасе, неся на себе наказание, которому подвергла ее Богиня Чистоты. Не зная, куда идти и где укрыться, она скользила через поля и фермы, миновала деревни или обнаруживала себя посреди городов. Смущенная и потерявшая связность мысли, она оставляла след в виде разрушений и смертей.

Каменные статуи людей отмечали ее мрачный путь.

Они изображали молодых и стариков, богатых и бедняков, и объединяло их только одно – ужас, навеки застывший на серых лицах.

Одна крестьянка упала на колени, и схватилась за собственные волосы, молодой ученый превратился в камень, когда выставил перед собой руки, пытаясь отвести от себя неведомое зло. Семи летний мальчик упал на бок, подтянув ноги к груди, копируя позу зародыша, рот распахнут, а глаза закрыты.

Но он закрыл их слишком поздно.

Что было увидено однажды, не может остаться незамеченным – поняла Мэй Ду, осознав силу собственного взгляда.

Не понадобилось много времени, чтобы ее «слава» распространилась широко. Вскоре целые толпы начали преследовать ее, потрясающие копьями и топорами, несущие тяжелые лопаты или вилы.

Ноги людей были не в силах тягаться с ее змеиным телом в силе и скорости, но иногда они загоняли ее в угол, и у нее не оставалось другого выбора, как начинать смотреть преследователям в глаза: просто для того, чтобы выжить. И всегда толпа обращалась в бегство, выкрикивая проклятья и непристойности, стеная в печали и страхе, оставляя позади статуи тех, кому не повезло.

Они швыряли в нее пылающие факелы, и те обжигали зеленые чешуйки на змеином теле или оставляли волдыри на пористой толстой шкуре человеческого торса и рук. Опытные лучники стреляли в нее издали, целясь ей в спину или живот, но она вырывала стрелы и отшвыривала прочь.

Раны Мэй Ду заживали почти мгновенно.

Ее наказание подразумевало страдания в одиночестве, в плену чудовищного облика, причинение смерти, хаоса и разрушений, создание ужаса и печали.

Месяцы складывались в годы, а те строили лестницу забвения.

Поначалу она скучала по дому, по семье, раздумывала, не печалятся ли о ней, и радовалась, что никто из родных не узнает, какая именно судьба ее постигла. Но понемногу лица тех, кого любила Мэй Ду, размывались и бледнели, как и подробности ее прежней жизни.

Иногда из памяти всплывали крохотные обрывки, наподобие того, как пустынный ветер сдувает песок, обнажая давно забытое сокровище – благоухание чая с жасмином, одинокий лотос, сидящий на зеленом листе посреди тихого пруда, звук смеха, что отражается от стен. Все эти вещи порождали тоскливое шевеление в душе Мэй Ду, эти сверкающие, разбитые моменты из прошлого заставляли чувствовать себя обделенной.

Время шло и шло, и эти воспоминания понемногу исчезали.

И поскольку люди продолжали и продолжали охотиться на нее с копьями, ножами и топорами, не оставляли надежды уязвить ее проклятиями и оскорблениями, она, вместо того, чтобы отводить взгляд, стала смотреть в глаза каждому. И получать удовольствие, когда их презрение обращалось в камень.

Мэй Ду знала, что будет жить долго, поносимая и ненавидимая.

Как и желала богиня.

И вот пришел день, когда Мэй Ду нашел тот, от чьей руки, согласно пророчеству, ей суждено пасть.

Сейчас она неподвижно замерла за толстой колонной, одной из десяти, что остались в покинутом храме, поднимавшихся к потолку наподобие часовых. Золотая и алая краска давно обвалилась с обкусанных временем боков, но сами столбы устояли.

Мэй Ду очень хотела посмотреть на героя, о котором меж смертных бежала молва – он, и только он покончит со змеетелым чудовищем.

Пыль рассеялась, и она увидела мужчину не старше двадцати лет, с мечом в одной руке, и щитом, несшим изображение величавого орла, в другой: и тот и другой предмет поблескивали, будучи отполированными до зеркального состояния.

Но не это привлекло внимание Мэй Ду, и не рост молодого человека, и не тугие мускулы на обнаженных руках. Нет, ее взгляд притянуло еле различимое свечение, что окантовывало фигуру гостя: сомнений не было, Бог Моря сиял точно так лее, а значит – этот мужчина вовсе не простой смертный.

Он нес в себе что-то от божества, то ли от рождения, то ли в виде дара...

Кровь зашумела у нее в ушах, и она отпрянула, длинный змеиный хвост зашуршал по каменному полу. Страх охватил ее, поскольку из памяти явились воспоминания о встречах с прятавшим свою сущность Хай Цином, воспоминания, давно похороненные, нарочито забытые.

Она задрожала, и вибрация прошла до самого кончика хвоста.

Мужчина повернул голову в сторону Мэй Ду, и рука его крепче сжалась на эфесе. Его черные волосы были собраны в узел на макушке, отрывая выдающиеся скулы и мужественную линию челюсти. От него исходили запахи металла и пота, и жажда крови, что стала частью ее самой за долгие века, ощущалась в человеке, пришедшем убить ее.

Безумно желавшем убить ее.

Когда-то давно, в первый раз увидев гостя, явившегося в брошенный храм, она испытала желание обрести помощь, найти понимание и избавление. Она испытала надежду, что он собрался освободить ее от несправедливого проклятия, наложенного мстительной богиней.

Но надежда постепенно умирала с каждым визитером, кто заглядывал к ней случайно или намеренно. Уменьшалась с каждой встречей, отравленной их страхом и отвращением, криками, попытками схватиться за оружие, и завершавшейся столкновением взглядов.

Немногие оказывались до такой степени побеждены ужасом, что закрывали глаза. Тогда она пускала в ход клыки, сама ощущая вкус того горького яда, что струился через ее рот.

Дикие животные являлись позже, чтобы пожрать тела.

Ей не приходилось долго ждать.

Но этот возможный герой отличался от других, если верить слухам, и она могла чувствовать это собственным нутром точно так же, как она ощущала яркий запах чужака. Божество коснулось его неким образом, возможно сама Богиня Чистоты послала его сюда в качестве проверки, или Бог Моря выбрал в качестве гонца, чтобы потребовать то, что он взял так жестоко в первый раз.

Мэй Ду не очень понимала, что видит рассудком, но ей являлась невинная девушка, пытавшаяся встать на трясущиеся ноги и привести в порядок разорванное одеяние. Смущение, страх и боль, душевная и телесная, что принадлежали этой девушке, ощущались даже сквозь века.

Гнев наполнил ее, столь же горячий, как и пламя факелов, которые швыряли в нее десятки раз, после чего оставались волдыри на коже и черные, опаленные чешуйки. Подождав, пока чужак отвернется, Мэй Ду скользнула за другую колонну, куда быстрее, чем он успел бы моргнуть глазом.

Глубокое шипение породило эхо в углах, и мужчина замер на месте.

Капли пота возникли у него над бровями, и запах страха разлился в воздухе, кислый и острый. И она ощутила укол удовольствия, втягивая ноздрями этот аромат: возможно, она потратит немного времени, поиграет с ним, как змея с добычей.

Благословенный богами или нет, но с ним все будет, как и с остальными, и закончится воплями невыносимой муки.

Чужак, вскинув меч и подняв щит на уровень груди, двинулся в глубь храма. Движения его выглядели мягкими, уверенными, и он держал голову опущенной, а взгляд – отведенным в сторону.

Мэй Ду ухмыльнулась, совершила акт настолько неестественный, что ей показалось – лицо развалилось надвое, а гнойники и чешуйки на щеках пошли трещинами.

Мужчина скользнул за колонну, а она зазмеилась в сторону единственной уцелевшей статуи: Богиня Чистоты. Обвив изваяние, она зашипела вновь, язвительно и насмешливо, чтобы он услышал и понял.

Мэй Ду поймала отражение гневных змей с ее головы, на миг возникшее в его щите. Чужак подбежал ближе, и укрылся за другой колонной, пропал из виду.

Испустив нутряной, полный ярости и злобы крик, она навалилась всем весом на статую богини. Та закачалась, постамент, выдираемый из пола, издал жалобный треск. Отпрянув, Мэй Ду толкнула уже руками, и изображение небожительницы с грохотом обрушилось.

Она знала, что человек на какое-то время лишится возможности видеть, она метнулась туда, где он укрывался. Обоняние, ничуть не хуже собачьего, не даст ошибиться, укажет, где находится чужак.

Но к ее удивлению, мужчины не оказалось на месте, быстрый, как ветер, он исчез за следующей колонной. Мэй Ду рванула следом, гнев и боль извивались у нее в груди. Припав к земле, она поползла низко-низко, а затем встала на змеином хвосте, чтобы встретить врага лицом к лицу, заглянуть ему в глаза.

Она почувствовала легкое дуновение за спиной.

Повернулась, обнажая зубы.

Вспышка серебра, мысль о том, что слишком поздно, и тонкий свист падающего лезвия.

А затем тьма объяла ее.