3. Корабельное знакомство

На следующее утро я решил выполнить свои намерения: познакомиться с Гордостью. Литературы для ознакомления у меня хватало, но была она больше по «тонкостям и деталям», а общее представление я уже имел. Не говоря о том, что большая часть вообще относилась к правополаганию и правоприменению Золотой Волости и Золотого. А на Пряном Острове что-то не использовалось, что-то было «законами военного времени», как я для себя называл. В общем, читать нужно, но делать это прямо сейчас без отрыва — никакого смысла.

А посмотреть на военный корабль было довольно интересно. Да и за Лидарёнышем с этой дурындой не то, чтобы приглядеть… Скорее, знать, как себя мой как бы непосредственный начальник ведёт, чем занят. Не у себя в комнатах — на это мне реально плевать, а вообще.

Короче, причины не сидеть затворником в комнате были, рявкнул я Гритке и стал совершать экскурсию по Гордости. Сам по себе корабль был нетипично огромен для деревянных кораблей (насколько я знал) — почти сотня метров длины, с соответствующей шириной и высотой. При этом, в ближайшем рассмотрении оказалось, что он не совсем деревянный. Внутри него была огромная металлическая «рама», на которую крепились монструозные двигатели колёс. Что шло в жертву множество могучих духов — чёрт знает, не удивлюсь, если преступники. Хотя это вряд ли — при соответствующей средним векам морали и отношению к подлому сословию, бессмысленное живодёрство на Зиманде было не слишком распространено. Да и жертвование разумных духам — было чем-то если не табу, то близко к тому. Чем-то духов кормили, да и чёрт с ними, в общем.

Так вот, этот каркас был обшит деревом, которое шло и на всякие комнаты-надстройки-каюты. А поверх дерева крепилась бронзовая, зачарованная обшивка. Почему бронзовая — чёрт знает, в местной магометаллургии я не слишком разбирался (невнятные рассказы Готного давали общее представление, не больше). Но вот дерево в данной конструкции смотрелось совершенно лишним, хотя пусть будет.

Далее, была «орудийная палуба». За откидывающимися люками таились пушки. По большому счёту — те же пищали-переломки (только переламывалась камора, а не ствол, как понятно) монструозных калибров. Вообще, с учётом магической начинки снарядов, никто за «дальнобойность-убойностью» не гнался. Калибр был важен, он определял, сколько в пулю (или снаряд) можно упихать духов, или какие по мощности заклинания в боеприпас упихаются. А вот всякие начальные скорости и прочая фигня — побоку. Главное — чтобы снаряд долетел до цели, а параллельные мелочи особой роли не играли.

Вообще, с таким подходом, ракеты — самое милое дело… Но говорить я об этом ТОЧНО не буду. Я даже револьвер таскаю в глухой кобуре и «светить» им особо не собираюсь. Всплывёт — и чёрт с ним, своя шкура ближе к телу. Но подталкивать «своими» идеями военную промышленность я точно не собираюсь. Не из пацифизма, просто дело в том, что новое, более совершенное оружие автоматом повлечёт за собой более агрессивную политику. Эта политика — ответ, пусть и нет на Зиманде государств, кроме корифейства. В общем, всякие военные нововведения приведут к военным конфликтам. Неважно, победоносным (что скорее всего) или даже нет. Важно то, что воюющее государство (а не так, как сейчас на Пряном) и население этого воюющего государства меняются. Меняются правила, законы, взаимоотношения. И ни черта мне эти изменения не нравятся, учитывая, что жить я планирую в Золотом, а не в жопемира какой-нибудь

Да, пушек была всего четырнадцать на всю Гордость: по одной по носу и заднице и по шесть по бокам. Судя по всему — хватало, а пространство, что на каравеллах и прочих бригантинах уходило под пушки — использовалось для груза и пассажиров.

Побродил внутри Гордости: те же преступники транспортировались в ничуть не худших условиях, чем простые переселенцы. Вся разница — решётки, а так — столбы и гамаки. В общем-то, прагматичный подход: мучить и убивать «живой товар» просто нерационально, это не негры Земли, которых их вожди с пеной у рта запихивали в английские корыта. Даже «преступники» — ценный и трудновосполнимый ресурс.

На обед направился на палубу: как оказалось, традиция офицерского приёма пищи была не только вечером, просто вечер — это «вечеринка у капитана дома», а днём ставились лёгкие, но обширные столы, парусиновые стулья на надстройке. Кстати, к обеду выперлась троица из щенка-Лидари, надсмотрщицы и дурынды. Ни с кем не общались, Лидарёныш засранские взгляды бросал. Ну да и хрен с ними, я на эту публику особо не смотрел.

Вечером решил полюбоваться на берег и вообще, да и закаты на Зиманде чертовски красивые, гораздо многоцветнее и насыщеннее Земли. И вызывающие массу вопросов, насчёт толщины атмосферы до садящегося солнца. И насчёт того, садится ли оно вообще? Впрочем, это вопросы отвлечённо-философские, а становиться Колумбом Веспучивачем у меня никакого желания не наблюдалось.

Так вот, стою у перил палубы, за удалённым берегом наблюдаю, закатом любуюсь. Кстати, именно палуба на Гордости была обычно безлюдна: разве что офицеры какие-нибудь на надстройке, да и то не часто. Все внутрикорабельные перемещения и работы были внутри судна. Ну разве что, пассажиры, как и я по, палубе прогуливались, кости разминали. Но тоже нечасто, а уж на закате я вообще один был в зоне зрения и чувствительности (Гритку послал подальше, до капитанской каюты и обратно сам доберусь). И это одиночество и приятный пейзаж мне скорее нравилось. А Потапу, на удивление, нет: формализованных мыслеобразов от него не поступало, но недовольство ощущалось.

Стою, любуюсь и тут слышу, а потом чувствую: топает кто-то, одарённый. Ну да и хрен бы с ним, топает — и ладно, но через несколько секунд понимаю: ко мне. Напрягся, через секунду расслабился и озадачился. Потому что слабого духа телекинеза Лиры я, как бы, довольно неплохо изучил. И на кой эта дурында, явно тайком, пробирается ко мне? Оценила Лидарёныша как любовника и решила «вернуться»? Так нахрен она мне не сдалась: вот реально, лучше вручную вопрос решать, не так противно будет, во всех смыслах. Точнее, не от неё даже противно, а от своего прошлого отношения: так-то, что она, что девка из Счётов — разница не велика. Девка из Счётов, правда, почестнее, ну да ладно. Но вот от того, что я к этой дурынде какое-то время как к потенциально разумной относился и даже некоторые романтические чувства питал (или остатки Михолапа во мне, непринципиально) — реально противно. Не секс, а издевательство над своей тонкой душевной организацией выйдет.

Но бегать от неё… да щаззз! Путь добирается, а я её пошлю подальше, принял я взвешенное решение. И добралась: встала в паре метров, до меня и перил не доходя, сопит. Ну а я на неё, как понятно, внимания не обращаю, природами любуюсь. Хотя чувствами беролака отслеживаю и даже сам слегка обернулся без внешних проявлений. Дурында и всё такое прочее — мои предположения. Вероятные на девяносто девять процентов, а никак не на сто. И вот вонзит эта какая-нибудь агентша Пряного острова в мои нежно оберегаемые недра какой-нибудь ножик класса «смерть беролака». И буду я по нави бродить, жалуясь ехидной луне на неустройство Мира и всеобщий сволочизм.

Но никаких ножей в меня вонзать дурында не собиралась. Постояла с минуту, посопела и выдаёт:

— Михайло Потапыч… — жалобно так ещё, сволочь такая.

Не обращать на такое внимание — глупо уже с моей стороны. Повернул морду, надменную и удивлённую:

— Ну? — приподняв бровь уточнил я.

— Михайло Потапыч, я перед вами… — выдала эта девка, запнувшись, типа в «волнении великом».

Может, и не играет, но мне как-то пофиг совершенно. И общаться с ней никакого желания.

— А мы с тобой, девка, знакомы? — с хорошо отыгранным недоумением спросил я.

— Я… Вы… — бормотала она, краснея мордой, развернулась и убежала.

И ещё всхлипывала на бегу. Вот слов цензурных нет, мысленно пожал я плечами, взглянул мимоходом на бледную в лучах заката луну, да и махнул рукой. Если бы эта дура была для Лидарёныша чем-то, кроме способа самоутвердиться, то можно было что-то выкружить. Но на Лиру ему пофиг, гарантированно: лицедейством этот засранец не владеет, мыслишки его на роже написаны. Так что никакого «агента в тылу врага» или агента влияния я из этой дуры не получу. Общество её мне откровенно неприятно, так что и время на неё тратить смысла никакого.

«И мёдом не кормила!» — включился в мой внутренний монолог Потап, дополнив жуткие преступления девки перед моим почтенством.

— И это тоже, — не стал спорить я. — Потап, а что ты такой молчаливый-то? — заинтересовался я.

Ну просто не то, чтобы я без комментариев мохнатой задницы жить не могу (хотя иной раз он действительно поднимает настроение, только ему я этого не скажу). Но на новые впечатления и новых людей в окружении, да и на мои мысли он обычно реагирует своими Особо Ценными Комментариями. И ладно бы, пока я в Золотом собирался: там не только «кино про меня» смотреть было неприятно, я бы сам из себя в то время вышел, а то очень уж меня колбасило и бесило всё.

Но на Гордости я, со второго дня, вполне спокойный. Любопытствую, интересуюсь, а Потап — жопа любопытная. И, по логике, должен с интересом смотреть кинцо и комментарии свои вставлять. А от него — слабое ощущение, не более.

«Не знаю я! Отстань, шебуршень!» — прям рявкнул Потап. — «И Я — СПАТЬ!!!» — чуть не устроил мне инсульт миосульта своим воплем мохнатый.

Я башкой помотал, охарактеризовал незлобивым словом (не больше чем на минуту), кто этот засранец меховой есть. И решительно потопал в свою каюту. По пути бросив Гритке:

— Передай капитану и господам офицерам мои сожаления — нездоровится.

— Как скажете, почтенный. А что стряс…

— Бегом! — ласково улыбнулся я, и парня как ветром сдуло.

Завалился я на койку, став проваливаться в берлогу-пещеру Потапа. Потому что поведение для его мохнатой задницы ни черта не типичное. А про духов я знаю не так и много, и что первым приходит в голову: Потап как-то завязан на леса Зиманды. Мы от них удаляемся, а ему становится плохо. Не факт, что так, но первое, что приходит в голову. Ну и в таких раскладах надо валить со страшной силой с этой калоши, да и чёрт с Корифеем и рядом и прочей фигнёй. Жить (пусть без комфорта и хреново) можно и в жопемира волных земель. А вот без Потапа не факт, что получится, да и меня как бы на войну везут. В общем, понять, что творится с мохнатой задницей, надо срочно.

Древесно-лиственная берлога предстала перед моим душевным взглядом через минуту. И была древесной, лиственной и всё так же освещаемой светючими ягодами. Хотя, если подумать, света от этих овощей, по логике, не должно хватать на немалое пространство, а освещено всё прекрасно. С другой стороны — это место в мире мёртвых, нави или каком-то мистическом плане, так что логика и законы физики здесь применимы весьма условно.

А сам Потап вызывал практически жалость: валялся этакой тряпочкой, с несчастной мордой, медленно перекатываясь.

— Что это с тобой, Потап? — поинтересовался я, на уже серьёзно обеспокоенный.

«И сюда добрался, шебуршень беспокойный! Плохо мне, у-у-у…» — недовольно сообщил мне топтыгин.

— А что случилось-то?

В ответ Потап, постанывая и порыкивая, завалил меня мыслеобразами. Поскольку это были мыслеобразы, то общий эмоциональный посыл был: «это ты во всём виноват», «не особо виноват, но не я же», ну и «пока ты на этой бесовской таратайке — я буду спать!»

Разбор привёл к тому, что я умеренно и не слишком сильно поржал. Дело выходило вот в чём: у Потапа нарисовалась… морская болезнь. Причём зрительно-психологическая, а не физиологическая. Этому деятелю было интересно, но та часть восприятия меня, что была ему доступна, плавно покачивалась туда-сюда. Что за пару часов привело топтыгина в состояние недееспособной страдающей тряпочки (ну, тряпищи, по большому счёту, но так). И оценить иронию момента что мне — нормально, а от картинки его крючит, Потап не мог.

«Скоти-и-ина» — провыл страдающий мохнатый на мои мысли.

— Естественно, — честно и не без некоторой гордости признал я. — Только мы же уже плавали на речном корабле. И всё было нормально.

«Я за тобой не смотрел почти», — буркнул Потап. — «И там так не качалось!!!»

Разбор полётов выявил такие вещи: во-первых, Потап в момент, когда мы плыли к Золотому, приглядывал за мной редко и вполглаза (ну кроме акта пожирания духов-рыбы, само собой). Занят был, судя по недооформленным образам, «душевной хирургией» меня любимого, вроде и в теле что-то менял относительно эталонного беролака. Ну а про огненного жаба можно и не говорить, хотя сама идея мне его подложить, очевидно, зародилась в медвежьей башке как раз по аналогии: он как бы этим и без того не первую неделю занимался, в смысле, душевно хирургичил.

Во-вторых, как понял уже я, Гордость возвышалась над водами Золотой почти на десяток метров, а то и побольше. Тогда как речная Быстрица — метра на три, три с половиной от силы. И «амплитуда колебания» у Гордости побольше, усугубляемая, вдобавок, огромными водяными колёсами, у каждого из которых свой дух-двигатель. И синхронные-то они синхронные, но всё равно покачивают.

— Это мы ещё в море не вышли… — покачал головой я.

«Иди в жопу!» — несчастно «рявкнул» Потап. — «И не тереби меня! Я спать буду, пока мы не доплывём!» — сообщил топтыгин.

Вяло дёрнул задней лапой — явно пнуть хотел, мохнатая зараза. Но, как понятно, даже близко до меня не достал. Я посмотрел на меховую задницу, прикинул, а не устроить ли мне возмездие… Но решил проявить безграничное благородство: во-первых, пинать недееспособного (пусть даже и заслужил, жопа такая!) мне не доставляет должного удовольствия. Во-вторых — эта скотина оклемается и ответит! Так что пинать Потапа надо не когда он ослаб, а когда я стану достаточно силён. Это будет и приятно, и справедливо и вообще — выйду красавчиком.

Так что вместо пинка уточнил, на всякий случай, не связано ли недомогание топтыгина с перемещением от Зиманды. Получил ответ, что «нет», несколько обзываний и посыл в жопу.

— Нет, не буду я тебя пинать, Потап. Ты такой сла-а-абый, вя-а-а-алый — противно. Валяйся тут, а я пойду, — довольно заключил я, стремясь встать с кровати.

Что через несколько секунд получилось, без всяких медвежьих пинков. А возмущённо-обиженный рёв Потапа напоследок искренне радовал, не хуже, чем от возмездного пинка.

На следующий день Гордость причалила к Плиску. Я даже полюбовался за совершенно бешеной суетой загрузки с полчасика и забил: от этой суеты и мельтешения я рисковал подхватить морскую болезнь, как и Потап. Будем на пару валяться, я в койке, он в берлоге, и вяло переругиваться, потому что на не «вяло» — никакого желания не будет.

В комнате прикинул, а не побродить ли мне по портовому городу, но решил, что нахрен оно мне надо. Бессмысленным зевакой я никогда не был, только осмысленным, если от зевания на что-то есть потенциальный толк. Такого толка в Плиске на текущий момент не наблюдалось. А прочитанная приключенческая литература, жизненный опыт, да и потенциально-возможное внимание Шута от самой мысли «побродить» отталкивала.

Так что засел я за книги, перекусив и угумкнув на переданное через Гритку извинения капитана: мол, банкета сегодня не будет, завтра тоже, дела. Ну и продолжил возиться с книгами и на следующий день, даже занявшись вычерчиванием блок-схем. И обнаружил, что покачивает уже заметно, не сказать, что мешает письму, но некоторый дискомфорт доставляет.

Вышел на палубу — и да, Гордость рассекала не серовато-голубую реку, а ультрамариново-синюю гладь океана. И, помимо пейзажа, любовался актом религиозного… чего-то там. Златка стояла у палубы и завывала, не обычным своим «лолькиным» голосом, а прям как буря. И на это завывание отзывались потоки воды, переливающиеся через палубу, но не мочащие жрицу. И ощущение от этой мистики было отличным от того, что чувствуешь от владеющего или одарённого.

Посмотрел я на это, да и направился в комнату читать. А вечером в дверь постучали, что меня несколько удивило.

— Гритка⁈ — поинтересовался я, вчуствовался и понял, что нет.

— Нет, почтенный собрат, — пропищала Златка, заваливаясь в мою комнату.

— Приветствую, светлая, — произнёс я, не поднимаясь с койки и подняв бровь.

— Приветствую, видом. У меня к тебе есть интимная просьба, — с каменной рожей выдала девица-дельфиниха.

Загрузка...