Последний бой (СИ)

VI

В этот вечер обычно тихий, величественный в своем неторопливом, гордом спокойствии лес гудел, как разворошенный муравейник. Там и тут кучковались люди, зябко кутаясь от промозглого ветерка сквозившего от болот урочища Узнош-мох и топких берегов реки Ельни в старенькие латанные перелатанные шинели с обрезанными полами и видавшие виды ватники. Кто-то так и вовсе щеголял в гражданских пальто, подопревших до дыр и разлезающихся по швам от долгой лесной жизни в вечно сырых землянках. В воздухе, остро пахнущем только-только освободившейся от снежного плена землей, явственно витало нервное напряжение ожидания серьезного боя смешанное с радостной надеждой на скорое соединение со своими. А там долгожданный отдых. Настоящие кровати с белоснежным, приятно шуршащим от чистоты и свежести бельем, регулярное трехразовое питание, размеренная жизнь по армейскому распорядку. А главное кругом свои, советские люди! И не надо бояться, что на твою базу или лежку выйдут каратели и придется, отбиваясь и теряя товарищей, уходить с боями болотами и буреломами. И снова налаживать хоть какой-то быт.

Многие из собравшихся сегодня в этом лесу, воевали в немецком тылу с осени сорок первого, а кто-то и того раньше. Не сумев выйти из окружения, пробиться к фронту или отлежавшись после ранения у местных, едва встав на ноги люди уходили в лес, вести свою личную войну. Не все. Люди разные. Были и такие, кто скинув форму, забыв про долг, пристраивались под теплый бок какой-нибудь вдовушки, надеясь отсидеться в тишине и покое вдали от войны, а кто и вовсе, от обиды на советскую власть или из желания урвать кусок повкусней, а может в поисках возможности властвовать над судьбами и жизнями других шел служить немцам. Впрочем, речь не о них. Предателей еще ждала справедливая расплата, каждого по делам его.

А здесь же, основной костяк бойцов состоял из десантников некогда восьмой, а с августа сорок второго Первой гвардейской Вяземской воздушно-десантной бригады под командованием генерал-майора Онуфриева, воюющей в лесах Смоленской, Витебской и Могилевской областей с декабря сорок первого. А так же из партизан соединения «Дедушка» под командованием Воронченко, вернувшегося летом сорок второго из Москвы в родное подразделение после излечения тоже в звании генерал-майора и с Орденом Ленина на груди. Василий Исаевич иронично подшучивал над собой, мол, из старшин в генералы скакнул за год, удалась карьера воинская.

Именно эти два формирования действовали в районе «Ковчега». Онуфриев с Воронченко знали о базе, даже бывали в гостях у Волкова, но что такое на самом деле объект «Ковчег» никто из них не догадывался. Для них это была одна из секретных баз НКВД, переоборудованная в сорок первом, для обеспечения партизанской и диверсионной войны.

В начале марта оба командира получили приказ из Москвы оставить для действия на коммуникациях противника отряды минеров и диверсантов, а основными силами скрытно выдвинуться в район урочища Узнош-мох и поступить в распоряжение комиссара государственной безопасности третьего ранга Волкова. В течение недели легкие на подъем отряды партизан и десантников прибывали к месту назначения. А потом началась тяжелая изнуряющая работа по строительству капитальной дороги через болота от базы НКВД к Витебскому шоссе. Они бы не справились, если б не помощь со стороны Волкова мощной, ранее никем не виданной техникой. Грузовики и трактора работали в глубине леса, а люди там, где нельзя было использовать машины из соображений секретности или труднодоступности. Работали в ледяной до судорог воде, в проникающей под одежду болотной грязи, на пределе сил и возможностей. Но они справились. Капитальная гать была готова в отведенные сроки. И прошлой ночью, по ней от базы в строну шоссе ушли танки и БМП под командованием гвардии майора Самохина[i]. С сентября сорок второго, переброшенные на «Ковчег» давшие не один десяток разных подписок танкисты осваивали технику из будущего. Им бы еще погонять по полигону, только где ж его взять в немецком тылу? Пришлось довольствоваться тренажерами. Теперь их задача стать шансом последней надежды и поддержать партизан и десантников Онуфриева и Маргелова в случае совсем уж катастрофического развития событий. А самое главное, ни одна гайка от новой техники, ни одна гильза не должна попасть врагу. Для этого создан специальный отряд призванный обеспечить эвакуацию техники в случае необходимости. Только вряд ли такая необходимость возникнет, в этом Самохин был уверен. Не могут его чудо-машины сломаться! Они с ребятами облазили, проверили каждый болтик, каждый агрегат. А танки, они ведь живые. Они чувствуют любовь экипажей, и платят людям воюющим в них ответной любовью. Это Костя Самохин, будучи зеленым лейтенантом, понял еще на финской. Ну а немцы им вообще не страшны, нет у них стволов способных пробить такую броню. Ну, разве что крупными калибрами на прямой наводке или бомбами. Но для чего ему голова дадена? Не полезет он на крупные калибры в лоб, а против «Юнкерсов» ему ребята из осназа НКВД приданы с ПЗРК. Эх, такую технику да в сорок первом! Хрен бы немцы дальше старой границы прошли! Да какой старой⁈ Раньше бы остановили! А там, гремя огнем, сверкая блеском стали… Только вот не было у них тогда Т-72 и БМП-3 не было. А были лишь устаревшие БТ-7 и Т-28. И горели они под Бердичевом и Винницей, Жмеринкой и Уманью. Эти чадящие жирной копотью остовы с обугленными друзьями внутри еще долго снились Самохину. Но ничего! Скоро он отомстит за ребят. Пришло время и немцам почувствовать яростное бессилие перед превосходством огня и брони противника.

В стремительно надвигающихся сумерках слышался смех и говор людей. Несмотря на довольно свежую, прохладную погоду в землянках никто не отсиживался, душная сырость подземных жилищ осточертела до смерти. Люди с нетерпением ждали приказа на бросок. Им предстоит захватить Надву, Смолиголовки и железнодорожную станцию Голынки, закрепиться там и сдерживать атаки противника от Орши и Рудни, с целью не допустить удара в тыл десантникам гвардии полковника Маргелова. И держаться, держаться, держаться. До соединения с войсками Калининского фронта.

Волков неторопливо вышагивал по знакомому, ставшему за эти полтора года почти родным лесу. На душе было тревожно. Казалось бы, еще чуть-чуть и все, станет полегче. Закончится его партизанская жизнь, можно будет спокойно съездить в Москву, увидеть Машу, а если повезет то и Леночку. Сколько он их не видел? Дочку год. Да, точно, ровно год. Весной сорок второго, в апреле, если быть точным. Они прилетали сюда, на аэродром Ковчега, возвращаясь с задания в Белоруссии. А с женой он не виделся с января сорок второго. Его тогда вызвал в Москву Сталин, и удалось переночевать одну ночь дома. Одну короткую зимнюю ночь.

Как они там? Письма из дома приходят регулярно. Но разве заменит бумага тепло и свет родных, любимых глаз? Ленка совсем взрослая стала. Ранена была. Тяжело. Спустя месяц после их встречи. Маша писала. Сама дочка молчала. О ранении, о смерти Коли Литвинова о двух месяцах в госпитале. Даже о наградах молчала. Только разве обманешь отца, да еще и чекиста? Он сердцем чувствовал за шутливой самоиронией легких строк написанных таким знакомым аккуратным почерком невысказанную боль и страх. Ничего. Она у него сильная! Волков гордился дочерью. И боялся за нее. Боялся как никогда и ничего. Но прятал свой страх глубоко-глубоко внутри.

Накатанная КАМАЗами извилистая лесная дорога вывела его к аэродрому:

— Стой! Кто идет⁈ — раздался из груды веток звонкий голос.

— Свои. Волков. Днепр.

— Березина. Проходите, товарищ генерал-майор, — наверх Владимир всегда надевал камуфляж из будущего с полевыми погонами пехотного генерал-майора, — минут за десять до вас, товарищи Онуфриев с Воронченко прошли.

Волков молча кивнул, приняв к сведению информацию и оглядывая придирчивым взглядом лежку секрета. Хорошо замаскировались парни. Лишь черный раструб пламегасителя пулемета слегка выглядывал из переплетения веток. Да и то, углядеть можно, если знать, куда и как смотреть. Побегавший по лесам и полежавший вот в таких вот секретах Волков знал. Честно сказать, он с удовольствием сменял бы свое теплое уютное кресло в роскошном кабинете с вечными дрязгами и доносами друг на друга ученых и инженеров на такую вот лежку. Хотя нет. Не сменял бы. Размяк уже. Привык к теплу и комфорту. И эта привычка была еще одной причиной его беспокойства. Пока «Ковчег» был в тылу у немцев, Волков фактически был сам себе царь, бог и воинский начальник. А как будет теперь? Скорее всего, ничего для него не поменяется. С его должности увольнений и переводов не предусмотрено. Только на тот свет. А значит, крест этот нести ему пожизненно. Надо просить у товарища Сталина разрешение о переводе на базу жены. Работа ей тут найдется. Всё, хоть вместе будут. А риск. Так если его спишут, то и Машу с Леной не пожалеют. Уж он-то свою контору знал. А чтоб не списали, надо просто хорошо делать свою работу.

— Володя, что такой смурной? — сверкнул на него из темноты веселыми шальными глазами Воронченко. Не смотря на свои пятьдесят пять Дед, как его прозвали в отряде, отличался юношеским, каким-то молодецким задором. Рядом задумчиво смолил папиросой Онуфриев. Командир десантников, напротив, не смотря на свой двадцатилетний армейский стаж, вид имел совсем не бравый, и если бы не волевой, жесткий взгляд человека, привыкшего командовать и идеально сидящая форма, его легко можно было бы перепутать с каким-нибудь бухгалтером леспромхоза.

Опять что-то обсуждают командиры, до мелочей разбирая каждое свое действие в предстоящем бою. Нервничают. Хоть потери неизбежны, но не хочется зазря терять людей накануне долгожданного соединения со своими.

— Вертушки жду, — пожал плечами Волков и поделился сокровенным, о чем думал с того самого момента как узнал, что на их аэродром будет перекинута вертолетная эскадрилья из корпуса Стаина, — дочка у меня на них воюет. А вдруг прилетит, — он застенчиво улыбнулся, — год не видел. Понимаю, что глупо это все, но вот как-то екает.

— Если екает, надо прислушаться, — понимающе кивнул Воронченко, взмахом головы его поддержал Онуфриев, — а вертушки дело нужное. В сорок втором они нас здорово выручили. Да и я тут с вами лясы точу только благодаря им. Спасибо девчонкам, из под носа у немцев вытащили старика.

— Да какой ты старик, Исаич⁈ — хохотнул десантник, — Думаешь, я не заметил, как ты на нашу врачиху поглядывал?

— Поглядывать я могу куда угодно и как угодно, — хитро прищурился партизан, рука сама потянулась погладить бороду и напоролась на непривычную пустоту. Пришлось сбрить. Партизану «Деду» с растительностью на подбородке еще можно ходить, а вот генерал-майору Воронченко уже не пристало, — запретить интересоваться женским полом мне никто не может. Главное чтоб интерес не перешел в кобелячество. А у меня с этим строго, — он поднял вверх кривой узловатый палец.

— Злой ты Исаич, — не переставал подначивать партизана Онуфриев, — и сам не ам и другим не дам.

— Я, Саша, не злой, — спокойно и даже как-то степенно отвечал «Дед», поблескивая из-по бровей веселыми искорками, — я строгий и справедливый. Женщина, она существо полезное и даже где-то возвышенное, но способна самим присутствием своим в сплоченный мужской коллектив внести разброд и шатание. Ровно, как и наоборот. Так что дела амурные подчиненных прямой антирес и обязанность командира, — Василий Исаевич специально исковеркал слова, изображая из себя недалекого служаку. Только никто из присутствующих на эту нехитрую игру не купился. И Онуфриев и уж тем более Волков прекрасно знали, что за плечами у Воронченко служба в ОГПУ, рабфак, строительный институт и работа инженером в «Центроспецстройпроекте» Наркомата тяжелой промышленности.

Так за разговорами с шутками и прибаутками они убивали время нервного ожидания. Лес полностью погрузился во тьму, попритихли голоса, потянуло дымком и запахом пищи. Лишь три генерала так и остались на краю лесного аэродрома. Волков, потому что надеялся на встречу с Леной, а Онуфриеву с Воронченко надо было дождаться вертолеты, чтобы согласовать связь и свои действия с командиром приданной им эскадрильи. И вот наконец-то в тишине послышался знакомый, ставший привычным за последний год войны шум винтов. Засуетились бойцы службы аэродромного обеспечения, замигали тусклыми фонарями опознавательный код. Кострами давно уже не пользовались. Когда-то давно, садящийся на площадку вертолет разметал плохо затушенное кострище, что чуть не привело к лесному пожару, с тех пор для распознания свой-чужой пользовались только фонарями, регулярно меняя сигналы. Вот из-за стены деревьев, низко, практически прижимаясь к самым кронам, выскочили две тени, пронеслись над аэродромом и разошлись в стороны, зависнув по краям летного поля, хищно поводя пушками и пулеметами. Полеты на таких предельно низких высотах всегда риск, минимизировать который может только опыт и мастерство летчика. Но по-другому было нельзя. Здесь немецкий тыл, и чем ниже ты летишь, тем меньше шансов быть обнаруженным и сбитым. У вертолетчиц за год работы с партизанами было отработано все до мелочей. И такое прикрытие места посадки тоже было продиктовано необходимостью и печальным опытом. Немцы, пытаясь пресечь снабжение боевых соединений у себя в тылу, устраивали зенитные засады и ложные аэродромы. Так было потеряно несколько экипажей. А учитывая озлобленность нацистов на вертолетчиц, судьба девушек, попавших в плен, была страшной. Правда и расплата не заставляла себя ждать, подразделение, учинившие расправу при первой же возможности беспощадно уничтожалось партизанами, но кому от этого легче. Вот и перестраховывались летчики при посадке. Действовали по схеме — один вертолет прикрывает, второй садится, при этом «бортовой» цепко оглядывает место посадки через прицел пулемета. Не панацея, конечно, против зенитных засад слабое средство, но затея с ложными аэродромами уже не срабатывала.

Первыми на укатанную просеку служившую ВПП села пара пузатых Ми-2, следом вторая. Они тут же стали выруливать ближе к краю поля, освобождая место товарищам. А дальше парами стали садиться незнакомые доселе партизанам машины поменьше. Зато лучше вооруженные. Сдвоенный крупнокалиберный пулемет в носовой турели и на пилонах пусковые установки реактивных снарядов. Сразу видно, это не транспортники, а скорей штурмовики. Воронченко даже удовлетворенно крякнул, глядя на такую мощь. А Онуфриев восхищенно присвистнул, покачав головой.

Штурмовики еще садились, а люки транспортников уже распахнулись и оттуда выскочили люди в черных технических комбинезонах и стали споро, вытаскивать тяжелые ящики, укладывая их под деревья:

— Эй, лесные, помогай давай, шевели булками! — звонкий девичий голос взбодрил аэродромных, — нам еще ходку надо успеть сделать.

— Что здесь, дочка? — спросил у девушки-техника пожилой партизан, принимая у нее из рук тяжеленный ящик. И как только такая пигалица его подняла⁈

— Скворцы[ii], папаша, — сверкнула в темноте белыми зубами чертовка.

— М-м-м, — понимающе промычал мужчина, хотя сам ничего не понял. Но переспрашивать не стал. Не пристало серьезному мужику показывать свое незнание перед девчонкой, во внучки ему годящейся. Да и не до разговоров было, мелкая уже принимала новый ящик, а сзади подпирали помощники. Тем временем села последняя пара вертолетов, прикрывавшая посадку. Они еле втиснулись на последнее свободное место у самых деревьев. Казавшаяся еще недавно такой большой площадка аэродрома вдруг стала маленькой и тесной. Смолк гул моторов и шум винтов. Из кабин штурмовиков стали выпрыгивать люди. От севшей последней машины отделилась темная фигура и решительно шагнула в сторону самого большого скопления людей:

— Бойцы, где командование⁈ — прозвучал красивый, но холодный женский голос.

— Дальше идите, товарищ командир, — тут же послышался ответ, — там где-то были.

— Спасибо.

Генералы шагнули навстречу, по всей видимости, командиру прибывшей эскадрильи. Женщина тоже их заметила. Подойдя ближе, кинула быстрый взгляд на погоны потом на лица. При виде Волкова в глазах мелькнуло узнавание, а холодное, красивое, серьезное лицо скрасила легкая улыбка. Она чуть заметно кивнула комиссару госбезопасности. Сердце Владимира забилось чаще, он помнил ее. Ленкина командир. Фамилию забыл, польская какая-то.

— Товарищ, генерал-майор, — она по форме обратилась к Волкову, его она знала и на его территории сейчас находилась, — Вторая эскадрилья Первого вертолетного полка прибыла для огневой поддержки партизан и десантников, командир эскадрильи гвардии капитан Весельская. Приказано согласовать свои действия с генерал-майорами Онуфриевым и Воронченко, — она посмотрела на стоящих рядом с Владимиром генералов.

— Вот товарищи Онуфриев и Воронченко, — представил стоящих рядом генералов Волков, — как долетели, товарищ гвардии капитан? — спросил он, хотя задать хотелось совсем другой вопрос.

— Спасибо, товарищ генерал-майор, нормально. Не впервой, — улыбнулась Ида. — Разрешите, обратиться к товарищам генералам. Мне надо отработать взаимодействие и условные сигналы. Размещением эскадрильи пока займется мой заместитель, гвардии старший лейтенант Волкова.

— Обращайтесь, — рассеяно кивнул Владимир, мысленно он уже был не здесь. Он сделал шаг-другой и все быстрее и быстрее, едва не переходя на бег, поспешил туда, где должна была быть дочь. А вслед ему глядели три пары понимающих глаз.

— Свет, остаешься тут, от машины не отходи, — скомандовала Волкова, — я проверю, как у наших дела.

— Есть, — не глядя кивнула Сталина, едва не засунув нос в пусковые. К обязанностям своим Светлана относилась не просто ответственно, а с каким-то остервенелым фанатизмом и полной безжалостностью к себе, словно мстя сама себе за дурь и праздность дофронтовой жизни.

Лена закончила послеполетный осмотр машины и пошла вдоль выстроившихся в ряд вертолетов эскадрильи. Обычно такой обход было обязанностью комэска, но сегодня Иде не до того. А вот Волковой теперь придется привыкать к новым обязанностям. Со вчерашнего дня еще и заместитель командира эскадрильи. И три недели, как командир отдельного экипажа из нее и Светки Сталиной на месте летчика-оператора, зубами выгрызшей перевод в полк Никифорова поближе к своему ненаглядному Бунину. Что, впрочем, не мешало ей трепать безропотному Игорю нервы своим сволочным характером. А потом наматывая на кулак сопли и слезы извиняться, чтоб спустя несколько дней начать сначала. Светка ненавидела в себе это, но и поделать с собой ничего пока не могла. Но она старалась. Кто бы что ни думал. Просто, оказывается, это неимоверно трудно стать другой.

Как ни странно, две самые вредные занозы полка, если не всего корпуса неожиданно быстро нашли общий язык. Видимо, сказалось шапочное довоенное знакомство. Зато техники буквально выли от придирок двух язв. Но и возразить толком ничего не могли. Требования всегда были обоснованными, да и сами летчицы не гнушались переодеться в рабочие комбинезоны и впрячься в работу наравне с механиками. Вот и сейчас, Волкова уже кому-то что-то выговаривала, словно провинившемуся школьнику. А личный состав по ходу ее движения шуршал, высматривая и выискивая, к чему может придраться Язва. Тем не менее, Лену в полку любили. Товарищем она была надежным и с такой же категоричностью и прямотой, с какой пропесочивала подчиненных, бросалась на их защиту пред командованием, невзирая на чины и звания. За что частенько получала нарекания и выговоры.

Волков из темноты прислушался к голосу дочери. Выросла девочка. Настоящий командир. Вся в папку! Комиссар госбезопасности горд и самодовольно улыбнулся.

— Лена, — тихонько позвал он.

Получавший разнос экипаж увидел, как лицо Язвы закаменело, а глаза влажно блеснули. С напряженно застывшей спиной, на негнущихся ногах она повернулась на голос:

— Папка!

Два близких человека шагнули навстречу друг другу и тихо обнялись.

— Папка, — прошептала Лена, — все-таки пришел. Я думала, не увидимся, — она знала, куда они летят, но не верила, что получится встретиться. У отца служба, да и откуда ему знать, что прилетит именно их эскадрилья. — Ты как узнал, что мы прилетим?

— Ну, я же твой папка, — усмехнулся Волков, как в детстве, — я все знаю. Должность у меня такая, отцовская.

Лена вдруг нехотя оторвалась от его груди:

— Пап, ты прости. Мне надо. Служба, — она смотрела на него виноватыми, но в то же время решительными глазами.

— Иди, — он ободряюще ей улыбнулся, — я тут подожду.

И он ждал. А потом они сидели у ее вертолета на вытащенных из кабины парашютах и говорили, говорили, говорили. Про все. Про войну, про дом, про службу. Про гибель Коли Литвинова и девчонок в Крыму. Про Тимура Фрунзе и Сашку Стаина. Лена, кусая губы, рассказывала все, что не хотела и не могла написать в письмах за год их разлуки. А Владимир слушал дочь, глуша внутри себя боль и ярость от того, что пришлось пережить его девочке.

Уже ушли со своими отрядами Воронченко и Онуфриев, им было пора выдвигаться на исходные. Несколько раз подходили с какими-то вопросами летчицы эскадрильи к Лене и бойцы НКВД к Волкову. Но тут же уходили, не решаясь прервать их беседу. Они бы просидели так до рассвета, но прозвучал приказ о готовности №1, и пришлось прощаться. Скомкано, быстро. Буквально мгновение и вот уже подан сигнал к вылету. Вертолеты стали подниматься в воздух, скрываясь за черной кромкой леса. Волков еще долго прислушивался к лесной тишине, в которой растаял шум винтов. Пока с востока не раздался гул канонады, а небо не окрасилось светлым заревом далеких разрывов. Смоленская стратегическая наступательная операция советских войск началась

[i] Константи́н Миха́йлович Само́хин (14 марта 1915, ст. Бударино, Область Войска Донского — 22 февраля 1942, около деревни Аржаники, Смоленская область) — советский офицер, участник Великой Отечественной войны, танковый ас. Экипажем гвардии капитана К. М. Самохина было подбито более 30 (по некоторым оценкам — 79) танков и САУ противника.

[ii] С-5 «Скворец» — советская неуправляемая авиационная ракета, разработанная в НИИ-1 НКБ, совместно с ОКБ-16 НКОП[2] и НИТИ(Б) (взрыватели), и предназначенная для уничтожения техники и живой силы противника. На вооружение ВВС СССР в РИ поступила в апреле 1955 года.

Данными ракетами оснащались различные виды боевых самолётов и вертолётов. Пуск ракет производится из подвешиваемых на носителе пусковых устройств.