Порочный круг

7

В зеркале ванной, куда мне приходилось посматривать краешком глаза (потому что повернуть голову под нужным углом смог бы только йогин высокого уровня), рваная рана на левом плече выглядела просто ужасно.

— Боже милостивый, что с тобой случилось? — с благоговейным страхом спросила Пен.

— Лучше помоги! — сквозь зубы пробормотал я.

От боли всегда становлюсь раздражительным — да, мученик из меня никакой.

Рука начала неметь еще в пути, хотя боль молниеносными импульсами то и дело растекалась от плеча к пальцам. Через некоторое время пришлось вести одной правой, используя левую руку лишь при крайней необходимости: для переключения передач. А когда, наконец, удалось припарковать «форд», отыскать ключи от дома не в том кармане, где им полагалось лежать, и войти, процесс раздевания превратился в черную комедию. К счастью, Дилану в очередной раз выпала ночная смена, и Пен оказалась дома. С ее помощью я снял шинель, то и дело взвизгивая от боли, потому что рана открылась. Рубашку мы просто разрезали и вышвырнули в мусорное ведро: никакой «Персил» не смог бы вернуть ей чистоту и белизну. Я устроился на краешке ванны и, крепко сжимая в руках стакан виски, ежесекундно сдерживал выразительные непристойности, в то время как Пен обрабатывала рану.

Теперь, разглядывая результат во всем его отраженном великолепии, я был вынужден признать: жуткая отвратительная рана по-своему очень впечатляла. Она представляла собой широкий порез длиной около семи сантиметров на самом верху плеча, аккурат посредине между рукой и шеей. По обеим сторонам свисали тонкие ленточки мышечной ткани, свидетельствующие, что использовался зазубренный нож или какое-то многогранное орудие. Например, метательная звездочка, хотя эти loup-garous не слишком соответствовали моим представлениям о ниндзя: ни хитрости, ни изящества.

По большому счету я — в прямом и переносном смысле — отделался малой кровью. Зазубренные края позволяли надеяться, что рана быстро затянется, да и Пен обработала ее на совесть. В общем, оставалось наложить повязку, и можно снова в бой.

Однако Пен мой оптимизм не разделяла.

— Фикс, тебе стоит показаться Дилану, — проговорила она. — Не дай бог нагноение начнется!

— Слушай, страховой случай тут все равно не наступит! — грубо буркнул я, но тут же вспомнил о хороших манерах. — Спасибо, что обработала плечо, только давай не будем впутывать Дилана. Он может неправильно оценить круг твоих знакомых.

— Тебя этим ранили? — спросила Пен, поднимая к свету нож, который я чуть раньше положил на бортик ванны, подальше, чтобы глаза мозолил. Лицезреть его в руках Пен мне совершенно не нравилось: лезвие слишком тонкое, а моя подруга в порыве возбуждения слишком активно жестикулирует. Я быстро, но аккуратно забрал у нее опасную игрушку.

— Нет, от ножа порез получился бы гладким, идеально гладким. Видела, как отточен? — Я повернул лезвие острой стороной к Пен, чтобы она оценила его жуткую красоту. В результате ребро ножа оказалось на уровне моих глаз, и я неожиданно заметил на нем цветочный орнамент: спаренные листья, вытравленные на стали от рукояти почти до самого кончика.

Прочитав во взгляде Пен неприкрытое отвращение, я убрал нож на раковину.

Затем появилась идея получше: я вставил его в рулон туалетной бумаги, в середине которого имелся полый цилиндр подходящей ширины. Лезвие сидело в нем довольно плотно, и теперь я почти не боялся, что недосчитаюсь пальцев.

— Ненавижу такие ситуации, — пробурчала Пен, выбрасывая в корзину окровавленные комки ваты. — Почему ты все время берешься за заказы, при исполнении которых тебя избивают, пытаются зарезать или сбросить с крыши? Неужели других не хватает?

— Каких «других»?

— Ты прекрасно знаешь каких! «Уберите буку из моего чулана». «Воскресите бабушку, пусть скажет, куда спрятала страховой полис». «Передайте Джеку: у меня новый муж, пусть больше не появляется в нашей спальне!»

Повернувшись ко мне спиной, Пен открыла воду и вымыла руки — жест получился обескураживающе символичным.

— Не всегда удается определить, что за заказ тебе предлагают, — оправдывался я. — Вообще-то я ведь не мазохист.

— Конечно, нет, — мрачно проговорила Пен. — Надеюсь, что нет.

— Как Рафи? — спросил я, чтобы сменить тему.

— До сих пор спит. — Пен повернулась ко мне — влажные руки сложены на груди, лицо буквально дышит решимостью. — Фикс, я серьезно. Бросай этот заказ. Бросай, пока не поздно!

Н-да, вот так перемена! А ведь обычно, стоит упомянуть Рафи, и разговор хотя бы на время перетекает в безопасное русло, позволяя мне улизнуть. Очевидно, мы с ней уже слишком хорошо друг друга знаем.

— Милая, проблема в том, что в данный момент я веду сразу несколько заказов, и бросить их не могу.

В кои веки я говорил правду, потому что не знал, от какого именно дела так старались отговорить меня те коты в сапогах. По видимости, ответ скрывался в куче ерунды, которой они стращали, но разрази меня гром, если удастся его оттуда выудить. «Кое-кто не замкнул круг… Маленькая птичка в последний момент вылетела из гнезда…» На наркобаронов Колдвуда не похоже. Возможно, фразы относятся к происшествию в церкви, но ничего птичьего или, если на то пошло, маленького я там не увидел и не почувствовал. Эбигейл Торрингтон? Куда вероятнее. Но ведь она никуда не улетала, ее просто-напросто украли.

Проблема состояла в том, что пока я даже не знал, кто хочет от меня избавиться, а почему — тем более. Хотя это было не так важно, потому что несговорчивый упрямец во мне (безусловно, главенствующий над расчетливым умницей) уже решил: я не брошу это дело, пока не выясню все до конца. Прочитав в моих глазах вердикт, Пен раздосадованно пожала плечами.

— Запомни мои слова, — посоветовала она, — дабы не пришлось повторять, когда с тобой случится нечто в сто раз ужаснее.

— Дай подумать до утра, — попросил я, обнял ее и поднялся к себе. Там, под самой крышей, проблемы не кажутся такими неразрешимыми.

Однако сегодня я слишком устал, чтобы думать, но прежде чем провалиться в сон, решил позвонить Никки. Тот звонку явно не обрадовался.

— Мать твою, Кастор, прошло всего три часа! Даже Бадди Болден не дает тебе права требовать от меня чудес!

— Никки, я не жду отчет, а лишь хочу спросить, не знаешь ли ты, где сейчас швартуется «Коллектив»?

— В Темзмиде, — не задумываясь, ответил Никки. — В Западном Темзмиде, у причала № 17, напротив Королевского музея артиллерии.

Значит, я не ошибся: подобная информация у параноика-зомби под пропитанной формальдегидом рукой.

— И кто на борту?

— Нет, как в «Двадцати вопросах»^[26] — сначала просто «Кто?», а потом «Кто на борту?»

— Очень смешно.

— Кастор, я не читаю светскую хронику! Последнее, что слышал, — там живет Реджи Танг и какие-то парни из Южного Лондона, которых я знать не знаю. Как обычно, яхта на девять десятых пустая.

— Спасибо, Никки.

— Пожалуйста, всегда к твоим услугам. Раз уж позвонил, могу сообщить кое-что о твоем Писе.

Я тут же навострил уши.

— Слушаю.

— При поиске информации о неизвестной мне персоне я обычно руководствуюсь правилом: «Рой там, где грязно». В случае Писа набрался целый свинарник.

— Да ну?

— Во-первых, он тянул срок.

— Неужели? — Я немного огорчился, но по крайней мере получил какие-то факты. Если отсидка недавняя, то факты вдвойне ценные: на свободе все бывшие заключенные вращаются в своем собственном кругу, но если действовать умело, в него можно запросто проникнуть.

— И как долго он ублажал Ее Величество?

— Не-а, вопрос неверный! Пис сидел в Буркина-Фасо, это бывшая французская колония в Западной Африке. Он попался с наркотиками, разозлил судью и загремел на два года. Потом подмазался к нужным людям, что до суда стоило бы в два раза дешевле, и добился помилования, проведя на зоне всего неделю.

— И случилось это…

— В 1992-м, когда «Непрощенный» получил «Оскара» как лучшая картина года, а звания «Лучший актер» удостоился сукин сын Пачино и, спрашивается, за что? За «Запах женщины»!

— Спасибо, Никки! — сказал я, не желая выслушивать его мнение о десятке самых кассовых фильмов, что неизбежно переросло бы в рассказ об очередной секретной теории, которую он в данный момент разрабатывал.

Да, новости неважные: отсидка древняя. Даже если Пис завел друзей в Центральной тюрьме Уагадугу, и они по освобождении дружно перебрались в Лондон, взять остывший десять лет назад след абсолютно невозможно. Значит, тупик…

— Больше ничего не узнал?

— Много всего! — уязвленно ответил Никки, будто я поставил под сомнение силу его ума. — Тот случай в Западной Африке оказался лишь верхушкой айсберга. В юности парень слыл настоящим бузилой и баловался разной дурью, каждый раз накачиваясь под завязку. Завербовался в армию, но и там долго не продержался — сбежал буквально за день до того, как его должны были уволить с лишением прав и привилегий. Потом стал обычным уличным хулиганом и обогатил свое криминальное досье: взлом и проникновение, разбойные нападения, нарушение общественного порядка. Иногда до суда доходило, иногда — нет.

— Но за решетку больше не попадал?

— Нет. Он слишком много путешествовал. Этакий перекати-поле. По всему миру шатался и в конце концов попал в Штаты, где связался с людьми Антона Фанке.

— Антон Фанке, кто это?

— Хочешь сказать, что никогда не слышал о Сатанинской церкви Америки? — недоверчиво спросил Никки.

— Конечно, нет.

— Фанке можно назвать религиозным скинхедом вроде Ошо^[27] или Санг Мюн Муна,^[28] только его последователи почитают дьявола. Ну, ты знаешь таких лидеров — посылают миллионы своих «пешек» продавать цветы в крупных аэропортах, чтобы самим иметь целый парк лимузинов и жить в центре Нью-Йорка.

— Выходит, Пис — сатанист.

— Не знаю. Говорю только, что его имя часто мелькает рядом с Фанке. Они даже в каком-то судебном разбирательстве вместе фигурировали. Подробности пока не выяснил.

Вот это уже куда опаснее. Если правы Торрингтоны, призрак Эбби нужен Пису, чтобы вернуть бывшую любовницу, но если он некромант, то дело меняется кардинальным образом.

— Спасибо, Никки, так держать!

— Ну, ты очень убедительно продемонстрировал расположение и добрую волю, а это кое-что да значит.

Он повесил трубку.

В тот момент не хотелось обдумывать ни информацию Никки, ни непонятные угрозы оборотней. Давненько у меня не было таких тяжелых понедельников! Полуживой от усталости, я заснул еще раньше, чем голова коснулась подушки.

Мне приснился кошмар. В нем фигурировали люди, которые, по-кошачьи мяукая, то и дело норовили на меня броситься, и маленькая девочка, блуждавшая по лабиринту серых камней под аккомпанемент церковных колоколов. К счастью, стоило проснуться, и жуткие подробности тут же забылись.

А вот головная боль осталась, совсем как при сильном похмелье, хотя, оглядываясь на вчерашний вечер, я не мог сказать, что перебрал. Вспоминался лишь стакан виски, который я осушил, чтобы притупить боль, когда Пен промывала мне рану лавандовым мылом и антисептиком.

Рана. Плечо неприятно саднило, но сильной боли не чувствовалось. Я осторожно потрогал ее и пошевелил рукой, чтобы понять, как она двигается. Небольшая скованность имелась, но если сравнивать со вчерашним вечером, немота практически исчезла. Будь я профессиональным пианистом, наверняка бы встревожился, а никчемной серости беспокоиться не о чем — заживет.

Шесть утра. Пен еще спала, по крайней мере в подвальных комнатах стояла тишина. Лишь изредка слышались скрип и шорох, когда Эдгар или Артур ерзали на любимых насестах и хлопали крыльями. Нил Янг пел, что ржавчина никогда не спит; вороны, видимо, тоже. Я спустился на кухню и, листая атлас Лондона, выпил три чашки кофе: нужно было составить маршрут до Темзмида. За руль садиться бесполезно: в этом случае придется ехать по туннелю Блэкуолл или пользоваться переправой в Вулидже. И то и другое — сущая морока, которая мне совершенно ни к чему. Самое разумное — доехать на метро до Ватерлоо, оттуда наземным поездом до Вулиджских доков, а дальше и пешком недалеко.

Поднявшийся ночью ветер отогнал грозовые облака прочь от Лондона, так что, когда я шел к станции Тернпайк-лейн, на улице было свежо, но солнечно, и головная боль немного отступила. Перемена погоды радовала еще по одной причине: из-за лопнувшего шва, дыры на левом плече и запекшейся на вороте крови моя шинель временно вышла из строя. Пришлось надеть единственный из оставшихся в гардеробе плащей, в котором имелось достаточно карманов для всех моих принадлежностей — рыжеватый тренч на пуговицах. В нем я чувствовал себя экспонатом выставки «Частный детектив вчера и сегодня».

В такой ранний час я не смог оформить проездной, так что пришлось купить билет в один конец. Они ведь зонные, а куда отправлюсь из Темзмида, я еще не знал. Возможно, в Паддингтон к Рози Крейц: все зависело от того, обнаружатся ли на «Коллективе» полезные мне зацепки.

По словам Бурбона, Деннис Пис когда-то был «гусем», что в переводе на нормальный язык обозначает изгоняющего нечисть, из-за особенностей работы решившего жить на воде, а не на суше. В определенный момент через «гусиную» стадию проходят все мои коллеги хотя бы для того, чтобы нормально выспаться: проточная вода останавливает призраков, и патологическая гиперчувствительность, без которой в нашей работе никак, временно притупляется. Однако, чтобы жить так долгое время, требуется особый склад характера — лично я в конце концов начинаю чувствовать себя упакованным в полиэтилен, на котором конденсируется мое дыхание.

«Коллектив» — этакий плавучий клуб на Темзе. Все изгоняющие нечисть наслышаны о нем, все хоть раз были его гостями, но для того, чтобы найти клуб, одного желания порой недостаточно. Также как «Золотое пламя», «Коллектив» можно сравнить с переходящим праздником. Если вдуматься, два заведения связывает еще одно звено, пусть даже весьма относительное и несущественное, из серии «сколько степеней отчуждения между вами и Кевином Бейконом?»^[29] Только вместо «Кевином Бейконом» читайте «Пекамом Штайнером».

Штайнер — одна из немногочисленных легенд тесного мирка, в котором вращаюсь я и мои коллеги. Он стал изгоняющим нечисть задолго до того, как наша профессия вошла в моду, то есть прежде, чем неожиданный всплеск активности потусторонних сил в последнюю декаду ушедшего тысячелетия сделал специалистов вроде меня востребованными. Сосредоточившись на спиритических услугах для богатых и знаменитых, Штайнер приобрел определенную славу (или как минимум известность), а вместе с ней чертову уйму денег. Если не изменяет память, здесь как-то замешана американская наследница, покойные мужья которой принесли ей немало горя, пока Штайнер не отправил их на суд Всевышнего. В благодарность она завещала ему значительную часть состояния. После смерти дамы дети от трех ее браков предъявили иски; тяжбы длились годами, но, насколько мне известно, ни один из них не смог использовать силу закона против Пекама. К тому времени у Штайнера уже имелись три изданных книги, контракт на съемки фильма по мотивам его биографии и контрольный пакет акций компании «Изыди™», выпускавшей оборудование и расходные материалы для изгнания нечисти. В сорок шесть он удалился на покой, богатый, как Крез.

К сожалению, вместе с тем Пекам был безумнее кэрролловского Болванщика. Вероятно, его психика всегда отличалась неустойчивостью, или, привыкший к хроническому стрессу нашей профессии, он не выдержал неожиданной разрядки, заполучив столько денег, что появилась возможность менять свою жизнь и окружающий мир так, как заблагорассудится. Посмотрите, что деньги сделали с Майклом Джексоном!

Однажды я с ним встречался (со Штайнером, конечно, а не с Джексоном), и жуткое впечатление не сгладилось до сих пор. К тому времени я прочел пару его книг и проникся уважением (хотя и не любовью) к холодному трезвому уму, который он в них демонстрировал. Однако когда дошло до разговора, стало казаться, что ум расплавился, а потом снова застыл в совершенно иной, атрофированной форме.

Случилось это на некоем странном мероприятии в одном из лондонских отелей, где проходила конференция на тему «Перспективы загробной жизни». Дженна-Джейн Малбридж, которая от практики перешла к научной теории и на заре моей творческой деятельности привила множество полезных навыков, достала мне бесплатный билет и настоятельно посоветовала прийти: шанс встретиться со Штайнером упускать ни в коем случае не следовало.

По оставшимся в памяти отрывкам разговора могу судить, что в ту пору Пекам уже начал превращаться в мрачного полуненормального отшельника, каким его многие помнят. О мертвых и живых он говорил так, словно они были армиями на поле битвы, а он сам — главнокомандующим вооруженных сил людей. Выглядел Штайнер соответственно: прямой, как сабля, несгибаемый, как камень, седые волосы стрижены по-военному коротко. Если Пекам — генерал, то мы, изгоняющие нечисть, — ударное войско, элитные коммандос, готовые отразить любое нападение врагов. «Врагов?» — неуверенно переспросил я, боясь, что не уловил глубинный смысл его слов. Зря боялся… «Мертвых, — пояснил Пекам, — и воскресших. Они хотят нас вытеснить и завладеть миром».

Даже в ту пору, когда я изгонял беспокойных духов без каких-либо сомнений и вопросов, общая ситуация представлялась мне несколько иначе. Кроме всего прочего, такие взгляды вели лишь в одном направлении — к двери с надписью «Безнадега». Малодушно пытаясь закончить разговор на более или менее приличной ноте, я спросил Штайнера, как можно вести войну, если каждый погибший с нашей стороны автоматически переходит на сторону противника.

«Что ты имеешь в виду?» — спросил он, хмурясь поверх бокала с шампанским, который сжимал с пугающей силой.

Я старался не ударить лицом в грязь, но, честно говоря, получалось не очень, потому что страшно хотелось поскорее сбежать. Огромное разочарование было сродни тому, что испытываешь, догадавшись, почему от Санта- Клауса пахнет «Джонни Уокером»: за красным плащом и фальшивой бородой скрывается папа.

«Только то, что мы все умрем, мистер Штайнер. Если мертвые так ненавидят живых, воевать им не нужно, достаточно просто подождать. В конце концов, всем уготована одна и та же участь, верно? Если жизнь — это армия, рано или поздно каждый станет дезертиром…»

Перехватив свирепый взгляд Пекама, я испуганно осекся. В безумных чистейшей голубизны глазах недвусмысленно читалось: находись мы в районе боевых действий, он пристрелил бы меня без суда и следствия за пособничество врагу. Увы, мы были на конференции и, не имея такой возможности, Штайнер лихорадочно искал ей равноценную замену.

«Тогда иди вешайся, щенок!» — прорычал он и двинулся прочь, оттолкнув добрых и честных людей, пришедших на мероприятие, чтобы покрасоваться в обществе Штайнера и сфотографироваться с ним на память.

После этого за стремительным прогрессом штайнеровского безумия, затаив дыхание, стала следить вся наша общественность. Воображая себя генералом и главнокомандующим, он все чаще заставлял нас волноваться. Если призраки, а также их сатрапы и прислужники (оборотни, демоны и зомби) объявили живым войну, то рано или поздно они развернут атаку на авангард противника — на изгоняющих нечисть. Стремясь обезопасить себя, Пекам начал принимать повышенные меры предосторожности. Первой из них и была широко разрекламированная покупка яхты.

Раз призраков останавливает проточная вода, Штайнер решил находиться на ней постоянно, а на сушу выбираться лишь при крайней необходимости. В нескольких интервью Пекам даже предположил, что за таким образом жизни — будущее: ему представлялись мигрирующие поселения и плавучие города, построенные на списанных танкерах и авианосцах.

Сумасброд-сумасбродом, но, думаю, на каком-то этапе он понял, что переселить жителей всех городов на яхты окажется, мягко говоря, непросто. Понадобится принять еще какие-то меры, эффективные, но доступные, чтобы, когда произойдет неминуемая атака и воцарится господство мертвых, живым было куда отступить. Мечтатель и выдумщик во всем, Штайнер советовал возводить «безопасные» дома по его оригинальному проекту. Их следовало строить «на освященной территории, окруженной естественными бастионами земли, воздуха и воды». По словам Пекама, такие дома «ослепят мертвых и надломят их силу». В первых проектах использовались рвы, в последующих — двойные стены, между которыми по скрытым металлическим резервуарам текла вода. Какую роль играли воздух и земля, сказать не могу. Свои проекты Штайнер направлял в управления жилищной политики всех лондонских районов и — при условии их внедрения — бесплатно предлагал себя в качестве координатора.

Насколько мне известно, ответа ниоткуда не пришло, даже высокомерного, типа «Ваше письмо получено и принято к рассмотрению». Штайнер буквально задыхался от гнева: со всеми своими миллионами в одиночку он не мог поделать ровным счетом ничего.

Тем не менее у безумия имелся и положительный аспект: всех изгоняющих нечисть, особенно лондонских, Штайнер продолжал считать своей паствой, неразумными детьми, нуждающимися в поддержке и наставлениях. Бурбону Брайанту он подарил помещение, впоследствии ставшее «Золотым пламенем», потому что жил и работал под девизом: «Наша сила в массовости» и считал: изгоняющие нечисть должны собираться и обмениваться идеями. После смерти Пекама яхта (которая по его воле стала называться «Темзским коллективом») перешла к тресту во главе с Брайантом. Вырученные от продажи имущества деньги следовало направить на поддержание яхты на плаву и в более или менее приличном состоянии, чтобы любой изгоняющий нечисть мог жить на ней когда и сколько пожелает. В случае повышенного притока гостей спальные места надлежало предоставлять в порядке строгой очередности.

Сначала соблюдать очередность получалось с огромным трудом, потому что бесплатно насладиться роскошью яхты хотелось всем и каждому. Только роскошным «Коллектив» вовсе не был: дабы увеличить количество мест, Штайнер разделил каюты перегородками, и отсеки получились тесными и некомфортабельными. Управление трестом тоже превратилось в проблему. По идее Пекама этим следовало заниматься добровольцам из числа лондонских специалистов, каждому по году или по два, чтобы все хлопоты не упали на одни плечи. Однако и среди тех, кто хотел жить на «Коллективе», желающих тратить свободное время на его управление не находилось. К тому же возник вопрос, кого считать специалистом, ведь за соответствующей вывеской, печатью и фирменным бланком мог скрываться кто угодно. В сумбуре обид, возмущений, взаимных обвинений и подсиживания трест чуть не лопнул. «Коллектив» до сих пор существует, но счет, с которого должны поступать средства на текущий ремонт, заморожен банком, и яхта медленно, но верно превращается в рухлядь. Она плавает по Темзе от пристани к пристани, портя рафинированный пейзаж, и везде стала нежеланной гостьей, несмотря на то, что теоретически вполне кредитоспособна. Сейчас на ней в основном живут мои бездомные коллеги и те, кто приехал в Лондон ненадолго.

Что мне известно о Реджи Танге? Практически ничего. Он из молодых и перспективных, которых мы, представители старой гвардии, недолюбливаем и стараемся обходить стороной. Говорят, Реджи очень способный, довольно вспыльчивый и весьма ловкий в драке. До того как мы вернули Гонконг Китаю, его отец был там кем-то вроде брокера, а сам Реджи, по моим сведениям, исповедовал буддизм и активно придерживался нетрадиционной сексуальной ориентации. Вот, пожалуй, все, что я знаю. Мы с ним пересекались лишь раз, и большая часть встречи прошла в свободном обмене мнениями (другими словами, в шумной перебранке) на тему «Плевать или не плевать на средневековые гримуары при определении имен и индивидуальных особенностей демонов». Реджи считал «Гримуар папы Гонория» величайшей истиной, а я — величайшей ерундой на свете. Дальше «провидец — нет, шарлатан» диспут не продвинулся, так как мы оба были в стельку пьяны. Я надеялся, Танг вспомнит тот вечер с теплотой, или, по крайней мере, сообразит, кто я такой. Иначе лучшее, на что следовало рассчитывать, — это холодный прием.

«Коллектив» швартовался именно там, где говорил Никки, — в конце причала, недалеко от Королевского музея артиллерии, а вот взойти на борт оказалось куда труднее, потому как единственный путь на причал лежал через запертые ворота, для острастки обвитые колючей проволокой. Я осмотрел замок: скважина имела весьма своеобразную форму и представляла собой звездочку, шесть лучей которой были одинаковыми, а седьмой, идущий по центру вертикально вниз, — длиннее и чуть толще остальных. Это французская модель, которую, увидев однажды, я запомнил навсегда, так как выпускает ее компания «Поллукс», а Поллукс и Кастор — две ярчайших звезды созвездия Близнецы. А еще важнее то, что я могу вскрыть замок ровно за минуту.

Однако, порывшись в карманах тренча, подходящих инструментов я не обнаружил. Естественно, из шинели я переложил вистл и кое-что из принадлежностей, уцелевших во вчерашней схватке с loup-garous, а вот отмычки взять не догадался.

Следовательно, оставалось лишь барабанить по воротам и ждать, пока кто-нибудь не откроет. Ужасный удар по моей профессиональной гордости!

В конце концов ответа я все-таки дождался. Послышались шаги; ворота задребезжали, когда кто-то отпер их с противоположной стороны. Вот они приоткрылись, и в щелке мелькнуло незнакомое лицо.

Да, его обладателю оставалось только посочувствовать. Плоское, бледное, нездоровой сероватостью оно напоминало непропеченное тесто. Давно я не видел таких грязных волос: жесткая русая копна стояла дыбом, как пырей на песчаной дюне. В общем, ни лицо, ни его обрамление не давали однозначного ответа на вопрос, стар ли этот человек, молод или среднего возраста. Максимум, что удалось определить, — по всей вероятности, он мужского пола.

— Доброе утро! — ослепительно улыбнулся я. — Реджи здесь?

На лице не дрогнул ни один мускул, и у меня появилась крамольная мысль: вдруг оно крепится к шесту, а не к шее? Парень приоткрыл ворота чуть шире, словно предлагая убедиться: он цел и невредим. Он был одного роста со мной, но худой как щепка, одет в тертые джинсы и футболку с рисунком в стиле оп-арт, а на ногах новенькие тапочки в форме пса Громита.

— Реджи? — переспросил он слегка недоуменно, будто слышал имя в первый раз. Выговор у него протяжный, эссекский.

— Да, Реджи Танг. Вы ведь с «Коллектива», верно? Мне сказали, Реджи сейчас живет здесь.

Парень никак не отреагировал, даже кивнуть не удосужился.

— Ты кто? — после тяжелой паузы спросил он.

— Феликс Кастор. — Я протянул руку. Парень пожал ее без особого интереса. Зато в эмоциональной вспышке, которую я увидел, когда наши руки соприкоснулись, присутствовало довольно странное ассорти: неловкость, возмущение и что-то вроде тревоги.

В апатичном, если не откровенно печальном голосе ничего подобного не слышалось.

— Грег Локьер, — представился парень. — Значит, ты Кастор? Твое имя на слуху. Похоже, многие тебя уважают, — говоря это, Локьер скользнул взглядом по моей обуви, будто проверяя, соответствует ли она санитарно-гигиеническим стандартам, а потом посмотрел в глаза.

— Реджи на яхте. — Теперь в его голосе звучали покорность и смирение. — Заходи.

Отвернувшись, Локьер повел меня к сходням. Когда-то «Коллектив» был плавучим замком, а сейчас казался настоящей развалиной. Я не видел яхту шесть лет, и, судя по количеству грязи на корпусе, за все это время ее ни разу не чистили. Ватерлинию облепило скользкое кольцо ила, а чуть ниже, там, где о борт бились волны, весело подмигивали ржавые пятна. Такими темпами через пару зим любимица Штайнера превратится в металлолом.

Вслед за Локьером я сначала поднялся на палубу, затем, после крутого поворота налево, спустился к рубке.

— Осторожно, — не оборачиваясь, проговорил он, — некоторые ступеньки шатаются!

Увы, с предупреждением Грег опоздал всего на несколько секунд: доска под ногами покачнулась, и я едва не покатился кувырком. Ну как после такого не чувствовать себя кем-то вроде расхитителя египетских гробниц!

Рубка была, пожалуй, единственной частью «Коллектива», сохранившей первоначальный размер и форму. Двухуровневая, она соединялась спиральной лестницей из темных, тщательно подобранных сортов дерева и до сих пор обладала некоей поблекшей элегантностью. Весьма поблекшей: откидные столики и кожаные диванчики штайнеровских времен активно вытеснялись тумбами и шкафчиками из ИКЕИ. Притаившийся в углу камбуз пропах прогорклым жиром, а сводчатый потолок почернел от копоти, будто дух древних тостов и яичниц распластал под ним свои черные крылья. Мы с Локьером вошли через одну дверь, а вторая находилась за камбузом и, держась на честном слове, едва не слетала с петель. Поручни, которым следовало огораживать верхний уровень рубки, просто-напросто отсутствовали: малейшая оплошность — и самая обычная прогулка могла превратиться в смертельно опасное мероприятие.

В камбузе имелось что-то вроде буфета со стойкой и несколькими высокими табуретами, расставленными вдоль нее. Стены буфета были обшиты панелями из тех же пород дерева, что и на лестнице: вишня и грецкий орех. Увы, изысканное сочетание темной древесины лишь подчеркивало убожество остальной части рубки. За стойкой сидел молодой человек и ел яичницу с сосисками. Реджи Танг собственной персоной! Вернее, сосиски он не ел, а играл с ними, бессмысленно гоняя по тарелке. Увидев меня, Танг поднял голову и, решительно оттолкнув завтрак, кивнул. Лет на десять моложе меня, как две капли воды похожий на Брюса Ли в фильме «Явление дракона», холодную отстраненность он сыграл весьма убедительно. Танг завтракал в одной майке и боксерках, словно предлагая полюбоваться на свое сухое мускулистое тело.

— Извини, — поднявшись с табурета, начал он, — лицо твое мне знакомо, значит, мы где-то встречались, а вот имя вспомнить не могу.

Я успел забыть, какой у Реджи голос: низкий, бархатный, льющийся, как песня.

— Неудивительно, — покачал головой я. — Мы виделись всего раз. Меня зовут Феликс Кастор. Извини, что прервал твой завтрак!

Танг лишь плечами пожал.

— Яхта открыта для всех изгоняющих нечисть — это одно из условий Штайнера. Кастор… Да, припоминаю. Ты из Ливерпуля, что подтверждает теорию об утечке мозгов с севера на юг! Рад видеть тебя снова! — Рукопожатие Танга было быстрым, но крепким.

На этот раз при тактильном контакте заглянуть в чужую душу не удалось. Впрочем, на успех я и не рассчитывал: этот Восточный дракон из тех, кто держит эмоции за семью замками.

Танг кивнул на диванчик, заваленный старыми газетами, журналами и невскрытыми конвертами:

— Садись… Что, поселиться здесь решил?

Я отодвинул в сторону несколько писем и сел, краем глаза продолжая наблюдать за Локьером. Тот подошел к стойке, взял из пепельницы еще дымящуюся сигарету, поднес было к губам, а потом вдруг передумал и, даже не затянувшись, раздавил.

— Пока нет… Вообще-то я хотел бы попросить бесплатный совет.

— Совет?

— Ну да, подключиться к сплетнепроводу.

Реджи улыбнулся, по достоинству оценив неопределенность фразы.

— Давай проси. Чем сможем, обязательно поможем, правда, Грег?

— Угу, — эхом отозвался Локьер, усаживаясь за стойку, подальше от недоеденного завтрака Реджи.

— Спасибо. Дело в том, что я ищу одного человека.

— Я его знаю?

— Думаю, да. Некоторое время он жил на яхте, хотя, возможно, ты его не застал. Этого парня зовут Деннис Пис.

Реджи задумчиво нахмурился, якобы пропуская имя через внутренний блок памяти.

— Пис… — повторил он. — Нет, никаких ассоциаций не возникает. Грег, а ты не знаешь Денниса Писа?

Локьер обернулся. На лице та же слегка изумленная глубокомысленность, с какой он созерцал меня у ворот. Сразу вспомнился комик Стэн Лорел, хотя, наверное, сходство ограничивалось стоящими дыбом волосами. Грег снова раздавил окурок в пепельнице, несмотря на то, что он уже потух.

— Да, — отозвался он, — я знаю Писа, вернее, знал. В прошлом году он прожил здесь месяцев шесть. Этот ублюдок ни разу даже завтрак приготовить не удосужился! В чем дело? Он что-то натворил?

Вообще-то Локьер обращался к Тангу, но Реджи повернулся ко мне, справедливо считая: на вопрос должен отвечать я.

По мере возможности придется говорить правду. Вообще-то изгнание нечисти как профессия к дружескому участию и симпатии не располагает, но очень не хотелось выкачивать информацию из этих двоих, скармливая им набившую оскомину байку о том, что Пис должен мне деньги. Глупая ложь неизменно превращается в грабли, на которые сам же рано или поздно наступишь.

— Меня наняли разыскать Стивена, точнее, его маленькую спутницу. Эта девочка… м-м-м… ему вовсе не дочь. Ее похитили из родительского дома, где в тот день якобы видели Писа. Отец и мать девочки считают, что забрал ее именно он. Хочу проверить, так это или нет. Если да, мне следует вернуть ребенка.

Реджи промолчал, буравя меня невозмутимым взглядом профессионального картежника.

— Сам я Писа не знаю, — продолжал я, отвечая на скептицизм, неуловимо присутствующий во взгляде Танга. — Это всего лишь заказ, и, вполне возможно, клиенты меня дурят. Чем скорее найду Писа, тем скорее выясню.

— По-моему, с такими проблемами обращаются в полицию, — заметил Реджи. Возвышаясь надо мной, он стоял куда ближе, чем требовала ситуация. Надо же, меня чуть ли не подтолкнул к дивану, а сам так и не сел.

— Да, будь девочка жива, конечно. Но она мертва.

— Тем более следует привлечь…

— В смысле, она погибла еще того, как Пис ее забрал.

Танг сокрушенно покачал головой: мол, ужасная история!

— Риск, конечно, дело благородное, но стоит ли очертя голову ввязываться неизвестно во что?

Несмотря на завуалированность, во фразе слышалось недвусмысленное предупреждение, но я решил пропустить его мимо ушей.

— Когда люди уезжают отсюда, корреспонденция им пересылается? — поинтересовался я, задумчиво щелкнув пальцами по шаткой стопке конвертов.

— Трест пересылает, а мы не из треста.

На этот раз ответ Реджи прозвучал весьма резко. Чувствовалось: еще немного и его хорошие манеры окончательно капитулируют перед желанием послать меня подальше. Но я уже вошел в раж (вероятно, из-за головной боли, которая стала просто невыносимой) и не желал отступать от задуманного. Мой взгляд метнулся к Грегу Локьеру: навалившись на стойку, тот разглядывал Темзу со стороны пристани Галионс-пойнт с таким увлечением, будто в жизни не видел ничего прекраснее. Смутное подозрение медленно переросло в уверенность.

— Грег! — позвал я, отодвигаясь от Реджи, чтобы не загораживал обзор. — После того как Пис отсюда уехал, ты с ним связь не поддерживал?

Тангу не понравилось, что я беспардонно вывел его из игры, а Локьеру (когда он повернул ко мне застывшие, как у кролика перед удавом, глаза) — что втянул его обратно в разговор. Вот как Феликс Кастор заводит друзей и манипулирует людьми!

— Нет! — категорично покачал головой Грег. — Мы с Писом вообще не ладили. Если честно, я рад, что мы от него избавились!

— А где сейчас Деннис, не знаешь? Когда он здесь жил, гости к нему приходили? В смысле такие, кто впоследствии мог его приютить?

Локьер снова взглянул на реку, будто надеясь разглядеть в ней телесуфлера, а потом на меня.

— Нет.

Я вновь повернулся к Тангу:

— Реджи, кто еще живет на яхте? В смысле, кроме вас двоих?

— Никто. — Танг надменно сложил руки на груди.

— А вы перебрались на «Коллектив», когда…

— Слушай, Кастор, думаешь, игра в суперкопа даст какой-нибудь результат?

— Ты же вроде бы обещал, что поможешь… Я лишь полагаюсь на твое слово.

— Ладно, думаю, мы с Грегом тебе помогли достаточно, а мое новое слово — греби отсюда, пока цел!

— Ну, это уже не слово, а законченное предложение, — благоразумно заметил я. — Реджи, я не коп.

— Считаешь меня полным идиотом? Я сказал, ты играешь в копа!

— Ничего подобного! Коп бы разворошил твое неловкое вранье, а потом швырнул тебе в лицо, чтобы проверить, будешь морщиться или нет.

На секунду, может, даже на две, воцарилась мертвая тишина.

— Какое еще вранье? — спросил Танг.

— Сейчас объясню. Ты буддист, но когда я спустился в рубку, сидел перед тарелкой с яичницей, сосисками и беконом. Есть это тебе невмоготу, хотя ты старательно притворялся, что завтрак твой. Мистеру Грегу Немытая Голова пришлось немало помучиться с сигаретой. Мне не остается ничего другого, кроме как предположить, что где-то поблизости скрывается курильщик-мясоед, который по какой-то непонятной причине не желает со мной…

В тот момент Реджи зачем-то посмотрел на потолок. Все это время я как дурак следил за дверью камбуза, но, перехватив красноречивый взгляд Танга, соскользнул с дивана буквально за миг до того, как с верхнего уровня свалился кто-то здоровенный, и два ботинка сорок седьмого размера приземлились на место, где только что покоилась моя филейная часть.

Бросившись на пол, я сгруппировался и шариком покатился под ноги Реджи. Тот поспешно отскочил, доказывая, что сходство с Брюсом Ли — всего лишь фикция, а вот парень в огромных ботинках оказался куда агрессивнее. Соскочив с дивана, он с поразительной легкостью поднял меня за лацканы тренча и швырнул на стену.

— Держите его! — проревел здоровяк.

Реджи с Грегом тут же послушались: один схватил меня за правую руку, другой — за левую. В принципе я мог вырваться, но рисковал напороться на мощные удары, поэтому решил, что испытывать судьбу пока не стоит.

Возвышающийся надо мной громила потер правый кулак ладонью, недвусмысленно показывая: мощные удары для него — дело обычное. Понятно, с такими габаритами ему законы не писаны, скорее он подпадает под действие строительных норм и правил. Волосы золотисто-песочные, кожа грубая, как наждак, под глазами глубокие тени. Думаю, когда-то он отличался этакой обветренной, грубо вытесанной, большеобъемной красотой, но сейчас, судя по виду, чувствовал тяжесть среднего возраста, и если не физически, то психологически ей покорился. На великане была серая камуфляжная куртка, надетая поверх зеленой водолазки, и оливковые брюки, заправленные в устрашающего вида ботинки а-ля «Констебль Диксон из Док-Грина». На широком запястье мелькнуло что-то блестящее: мой новый знакомый носил золотой, совершенно не соответствующий его стилю браслет. Детали рассмотреть не удалось — здоровяк схватил меня за щеки и, притянув к себе, заглянул в глаза.

— Мне передали твое сообщение, — объявил он. — Это ведь ты был в «Золотом пламени»? Ну, вот он я! О чем тебе хотелось поговорить?

— Об Эбби Торрингтон.

Фраза задумывалась, как гамбит, но оказалась куда эффектнее, чем я смел надеяться. С диким воем Деннис Пис двинул мне под дых. Увидев занесенный кулак, я откинулся как можно дальше назад, надеясь смягчить силу удара, но боль все равно была ужасной, словно в живот попало пушечное ядро. Подавившись воздухом, я сложился пополам и начал оседать на пол, но стоящие за спиной Реджи и Грег упасть не позволили.

— Не смей! Не смей даже заговаривать об Эбби! — бушевал Пис. — Ублюдок! Думаешь… Думаешь, я позволю такому, как ты?.. Кто тебе платит? Кто прислал тебя сюда?

Пис схватил меня за волосы и притянул к себе. Боль не помешала мне хорошенько рассмотреть браслет — золотую цепочку с медальоном в виде сердца, дважды обмотанную вокруг мускулистого запястья.

— Кто тебя послал? — в очередной раз спросил Деннис.

— Ее… ее мать, — прохрипел я.

— Передай этой сучке, Эбби она не увидит ни в этом гребаном мире, ни в каком другом. Все кончено! Кончено! Да я… я скорее на убийство пойду, чем позволю бессердечному ублюдку…

Пис захлебнулся гневом, а лицо покраснело так, будто у него вот-вот случится кровоизлияние в мозг. Он по-прежнему грозил мне огромным кулаком, но второй удар так и не нанес. Затем Деннис глубоко и судорожно вздохнул, с видимым усилием пытаясь совладать с собой. Вспомнилось, что он глотает колеса, а «спид» отнюдь не способствует душевному равновесию и спокойному размышлению.

Потом ситуация окончательно вышла из-под контроля. Распахнув левую полу куртки, Деннис вытащил из-за пояса пистолет и прижал дуло к моей щеке.

— Эй, Ден, успокойся! — взволнованно прошептал Реджи Танг.

— Заткнись, Реджи! — прорычал Пис, глядя на меня с безумной ненавистью. Судя по виду, он готовился к очередному удару. Нет, ему нужно помешать! Я открыл рот, но не успел и пискнуть, как его правая, сжатая в кулак ручища метнулась вперед. На этот раз не было времени даже пошевелиться — я смог лишь зажмуриться. Откуда-то слева послышался громкий треск. Открыв глаза, я чуть повернул голову и увидел зияющую дыру, которую Пис только что пробил в декоративном валике над буфетной стойкой. Раз, два, три — Деннис сгибал и разгибал пальцы. Господи, даже костяшки не ободрал!

— Увижу еще раз — убью, — чуть спокойнее пообещал он. — Честное слово, убью! Чтобы вернуть Эбби, тебе придется перерезать мне горло, когда я сплю, иначе и пробовать не стоит. Но если глаза у меня закрыты, это еще не значит, что — я — сплю.

Последние три слова Деннис подчеркнул, больно тыча дулом пистолета мне в лоб. Затем его колючий взгляд скользнул к Реджи и Грегу.

— Дайте мне минут пять, а потом можете его отпустить, — велел он.

Танг кивнул, а Локьер лишь махнул ресницами. Деннис уже спешил к двери на лестницу, на ходу пряча пистолет за пояс. Не оборачиваясь, он наклонился, чтобы вписаться в слишком низкий для его роста проем.

Вот теперь положение нравилось мне куда больше.

Я упал в объятия Реджи и Грега, будто, обессилев, проверял их крепость. Обозлившись, они рывком поставили меня на ноги и, как следствие, на несколько секунд потеряли равновесие, а я тем временем выпрямился и снова откинулся назад. В итоге мы дружно налетели на переборку. Вырвав правую руку из тисков Локьера, я изо всех сил ударил Реджи по шее. Тот со слабым бульканьем отшатнулся к буфетной стойке и, выпустив мою левую руку, схватился за ушибленное горло. Впрочем, руку нагружать не особо пришлось, потому что Грега я тут же вывел из строя сильным ударом по переносице.

Прежде чем дружки пришли в себя настолько, чтобы подумать о контратаке, я успел добраться до двери, но когда поднялся на палубу, Пис уже сбегал на пристань.

Едва я приблизился к сходням, как Деннис изо всех сил по ним пнул. Бешено вращаясь, доски полетели в Темзу, а по пути несколько раз ударились о борт «Коллектива» с глухим звуком, напоминающим бой часов внутри гроба. До берега было всего метра три, но, чтобы разбежаться, мне пришлось отступить на несколько шагов, а Пис в это время уже спешил прочь.

Прыжок удался: я приземлился на обе ноги. Однако тут, откуда ни возьмись, подкатила дурнота, я пошатнулся и чуть не упал в реку. Нет, так нельзя, нужно взять себя в руки и скорее в погоню за этим буйволом, который уже открывает ворота причала!

Я с ужасом увидел, как Пис, вытащив ключ из замка, швырнул его в воду. Скользнув за ворота, он захлопнул их буквально перед моим носом. Я изо всех сил дернул за ручку, но проклятая штуковина даже не пошевелилась.

Черт, черт, черт! Нет ни отмычки, ни времени, а ворота в довершение всех бед «оторочены» колючей проволокой! Лихорадочно оглядываясь по сторонам в поисках предмета, которым можно было бы снести замок, я увидел ключ, упавший в считанных сантиметрах от воды.

Схватив его, я вставил в замок и быстро повернул. Скорее на улицу! Массивная фигура Писа исчезла за поворотом метрах в пятидесяти от меня. Я бросился в погоню, но мимо в том же направлении пронеслась машина, заметно ускоряя ход. Это был обшарпанный «гранд-чероки», испачканный засохшей грязью и выглядевший слегка по-военному. Не на шутку встревожившись, я увидел: в джипе едут двое, причем пассажир так велик, что сидит скрючившись, а колени видны из окна. Это По! Чтобы узнать его, хватило и мимолетного взгляда, хотя машина двигалась с весьма приличной скоростью.

Я прибавил шагу, но «гранд-чероки» свернул за угол намного раньше и, тяжело качнувшись на рессорах, исчез вслед за Писом. Когда, наконец, до поворота удалось добраться мне, Пис бежал во весь опор вдоль узкого участка дороги, где вообще не было асфальта. Безликие офисные здания обрамляли улицу с обеих сторон — ни пустырей, ни дворов, в которые мог бы свернуть Деннис. Впереди справа виднелось широкое асфальтовое полотно автостоянки. Бетонные столбики высотой сантиметров шестьдесят, кое-где соединенные цепями, делали ее похожей на лабиринт.

Подбегая к первому столбику, Пис опережал преследователей всего на полметра. Р-раз — словно профессиональный барьерист, он перемахнул через него и помчался дальше. А вот джипу пришлось сделать приличный крюк, вернуться на дорогу и сначала поравняться с Деннисом, а потом перегнать. Вмиг оказавшись у противоположного конца стоянки, внедорожник резко затормозил.

Пассажирская дверь распахнулась, и из машины выбрался По. Его человеческая ипостась на глазах менялась в нечто, выношенное и рожденное явно не женщиной. Руки стали длиннее и, наклонясь, loup-garou уперся ими в землю. Рот раскрывался все шире и шире, превращаясь в зубастую акулью пасть. Насчет экзотичности я не ошибся, только По был вовсе не гориллой. Его дух гостил в теле гиены, точнее, мутированной гиены, так как даже на четырех ногах loup-garou доходил мне до плеча.

Увидев, что его обошли с фланга, Пис притормозил и, бешено работая руками и ногами, дал обратный ход. По устремился следом, сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее. Тем временем джип выполнил поворот на сто восемьдесят градусов и, гремя открытой пассажирской дверью, поехал обратно в мою сторону. Уже во второй раз машина сначала поравнялась с Писом, потом обогнала. Если бы не столбики, «гранд-чероки» просто сбил бы Денниса, а так водителю пришлось остановиться и выпрыгнуть из салона. Вот еще один вчерашний знакомый — Цукер, любитель туманных намеков и острых предметов. Я был метрах в двадцати от него, более того, спешил навстречу, но Цукера интересовала лишь жертва. Он бежал к Пису, чтобы вместе с По взять его в тиски.

Однако Деннис, описав широкую дугу, помчался в глубину стоянки, где темнел высокий деревянный забор, отделявший ее от центра водных видов спорта, который она, по-видимому, обслуживала. На высоченный забор просто так не влезешь, но преследователи Писа испугались, что он ускользнет, и побежали быстрее, сократив отставание.

А вот и джип! По характерному дрожанию капота я догадался: двигатель работает. Толком не понимая, что делаю, я сел за руль и, дав задний ход, выехал на улицу.

Пис был уже практически у забора, оборотни отставали на пару метров. Нажав на педаль газа, я переключился на вторую передачу и погнал джип вперед. На пути попались столбики, как назло, соединенные цепью. Под натиском мощного внедорожника цепь лопнула, концы, словно металлические хлысты, разлетелись по сторонам. Так я и ехал: где возможно — объезжал барьеры, где нет — прорывался насквозь. В переднее колесо что-то попало, и машина стала крениться вправо. Пытаясь ее выровнять, я бешено вывернул руль.

В лобовое стекло я увидел, как Пис, добежав до забора, замер перед прыжком. Однако По хватило и этой короткой заминки: нагнав Денниса, он тут же в него вцепился. Завязалась драка, неожиданно прерванная двумя выстрелами, причем второй прозвучал так быстро, что казался эхом первого. Отпихнув По (что само по себе выглядело чуть ли не подвигом), Пис снова полез на забор. Оборотень был ранен — заливавшая морду кровь ослепила его настолько, что, махнув отвратительной когтистой лапой, он промазал.

Однако на помощь По спешил Цукер. Убедившись, что ситуация складывается не в его пользу, Деннис подпрыгнул почти на полтора метра и, вцепившись в доски, стал карабкаться вверх. Раненый По сгруппировался, чтобы совершить такой же прыжок, но с другой целью: ему хотелось сбить Писа с забора, как кот сбивает низко летящую птичку. Цукер тем временем лихорадочно рылся в карманах, вероятно, нащупывая нож. Так или иначе, шансы Денниса добраться до вершины стремительно приближались к нулю.

Я громко засигналил — резкий постепенно угасающий звук вынудил loup-garous обернуться. К ним приближался их собственный джип — почти две тонны металла, — и приближался стремительно, ведь я на второй передаче выжимал из него около восьмидесяти километров в час.

Момент для атаки на Писа По явно упустил: они с Цукером вжались в асфальт, потому что я пронесся аккурат посередине между ними. Резкий поворот в самый последний момент — и джип врезался в забор метрах в трех от места, где висел Пис. Проломив доски, я оказался на мощеном дворике спортивного центра. Вокруг градом сыпались щепки.

Передние шины разорвались, и, потеряв управление, джип ударился бампером о камни. Столкновение съело большую часть скорости, которая была весьма приличной. Через миг позже сработала подушка безопасности, прижав меня к сиденью. «Бам!» — толчок номер два, значит, я снова врезался, на сей раз во что-то неизвестное.

Несколько секунд я сидел в полном оцепенении, а потом, услышав жалобный вой, перепугался: неужели кого-то сбил. Нет, к счастью, это сигнализация другой машины!

Превозмогая боль и шок от мини-аварии, я заставил себя шевелиться: опустил руку в карман и нащупал перочинный нож. Проткнуть пневмоподушку удалось лишь с третьей попытки, затем пришлось ждать, пока она сдуется и позволит мне оторваться от сиденья.

Выползши из салона, я убедился, что действительно врезался в другую машину, мирно стоявшую во дворе спортивного центра. Очень красивый «БМВ» цвета электрик сохранил красоту на две трети, а вот передний бампер превратился в сущий металлолом.

Удивительно, что на шум никто не выбежал. Спортивный центр еще не открылся, равно как и магазины оставшейся за забором улицы.

Пис и его преследователи бесследно исчезли, и я счел это добрым знаком. Стащи loup-garous Денниса с забора, наверняка принялись бы его допрашивать, избивать или попросту съели бы заживо.

В сложившейся ситуации оставалось лишь ретироваться, пока шум и жалкий вид разрушенного забора не привлекли зевак. Я решил вернуться на «Коллектив»: настроение располагало ко второму раунду переговоров с ублюдком Тангом и его дебильным приятелем. Самое время вытрясти из них что-нибудь ценное!

Однако стоило вернуться на причал № 17, как заготовленные колкости моментально вылетели из головы. В полном замешательстве я уставился на удаляющуюся корму «Коллектива». До нее было добрых десять метров, и с каждой секундой полоска воды становилась все шире и шире. Медленно, со скоростью не больше двух узлов, яхта отходила от пристани.

Реджи успел накинуть поверх белья черный шелковый халат и стоял на палубе, засунув руки глубоко в карманы. Брошенный на меня взгляд получился оценивающим и весьма недружелюбным.

— Возвращайся домой, парень! Зачем опускаться ниже плинтуса? Возвращайся домой!

Какую-то безумную долю секунды мне действительно хотелось прыгнуть за яхтой. В результате наверняка пришлось бы барахтаться в вязком иле, пока кто-нибудь сердобольный не вытащил бы меня при помощи блока и лебедки. Поэтому я просто смотрел на «Коллектив», пока он не скрылся за первым поворотом. Реджи не ушел с палубы и наблюдал за мной, словно желая убедиться, что я ничего не выкину. Через некоторое время к нему подошел Грег Локьер и положил руку на плечо. Потом яхта скрылась за крутым поворотом канала Ферри-аппроуч, а я так и стоял на пристани словно — позвольте воспользоваться медицинской терминологией — словно настоящий олигофрен.