Порочный круг

5

Я вернулся к машине, которую оставил за винным магазином, по понедельникам закрывавшимся раньше обычного. В Актон я приехал на «мондео» Пен: она разрешает его брать, когда не нужно самой. С появлением Дилана на серебристо-дымчатом «лексусе» форд практически перешел в мое пользование.

Сев за руль, я заблокировал все дверцы, потому что в ближайшие минуты собирался полностью абстрагироваться от реальности. На переднем пассажирском сиденье лежал пакет из «Сейнзбериз», а в нем — кукла Эбби. Я вытащил ее, накрыл ладонями и крепко зажмурился.

И тут же содрогнулся, потому что все началось снова: бесконечная боль прошлого Эбби, долгие годы страданий огромными волнами заливали хрупкую дамбу из набитого лоскутками муслина. «Ну, ублюдок, вот ты и попался, — с мрачным удовлетворением подумал я. — Со следа можешь меня сбить, только когда знаешь, что я охочусь. Нельзя же постоянно изображать Летучего голландца!»

Положив куклу на руль, словно мини-Иксиона,^[19] я достал вистл и сыграл вступительные аккорды мелодии Эбби, еще не стершейся из памяти.

Через несколько секунд я получил тот же ответ, что и раньше: почувствовал, как к музыке прикоснулось что-то извне, точно мелодия была нитью клубка, который я бросал через Западный Лондон. На этот раз все ощущалось острее. Я находился в пятистах метрах к востоку от офиса в Харлсдене, зато в полутора километрах дальше на юг. Да, направление изменилось — теперь ниточку дергали не из-за левого плеча, а спереди, оттуда, где совсем недавно село солнце. В результате сосредоточить внимание и сфокусировать прицел на том секторе оказалось куда проще. Прикосновение было слабым, тающим, но я, отрешившись от внешних раздражителей, раскрывался ему навстречу и напряженно прислушивался лишь к сигналам той единственной частотной полосы, которую создавал и поддерживал, играя медленную жалобную мелодию на тинвистле. Эбби уходила… Легчайшее дуновение в мундштук — я сыграл одну-единственную ноту, слишком низкую для восприятия — и медленно, крошечными порциями начал…

Резкий диссонансный аккорд пронзил сознание, словно мощный перфоратор «Блэк энд Декер». Появившись ниоткуда, он вспорол мои нервы и отсек чувства от музыки, оставив их извивающиеся концы истекать агонией и хаосом. Я громко вскрикнул, спина резко изогнулась, затылок ударился о подголовник водительского сиденья, а нога нажала на педаль так, будто я пытался остановить неподвижную машину.

Аккорд звучал менее секунды. Крича, я уже чувствовал, как достигшая сумасшедшего апогея боль спадает, а через мгновение бессильно, словно марионетка с перерезанными нитями, скрючился, ударившись лбом о куклу, которую не успел убрать с руля.

Несколько секунд я так и лежал, ослепленный и оглушенный — нервную систему будоражил белый шум помех, — пытаясь вспомнить, где нахожусь и почему мажу алой слюной тряпичную куклу. Распухший язык пульсировал в такт бешено бьющемуся сердцу и с трудом умещался во рту: я сильно его прикусил и теперь глотал собственную кровь. Утершись тыльной стороной ладони, я взял себя в руки: проблему следовало решить на начальной стадии.

Выудив из кармана флягу с суррогатом коньяка, я дрожащими пальцами отвинтил крышку. Первый глоток для дезинфекции: стараясь не морщиться, я промыл в бренди прикушенный язык, а потом выплюнул кровавый коктейль. Второй — для успокоения расшатавшихся нервов, равно и как третий, и четвертый.

Апатично разглядывая пол, я неожиданно понял, что смотрю в чьи-то глаза. Борясь с тошнотой, нагнулся и поднял голову викторианской куклы, которая, по всей видимости, окончательно распрощалась с телом, когда я стукнулся лбом о руль. Удивительно еще, что не разбилась! Я машинально опустил фарфоровую голову в карман шинели, а тело с аккуратностью серийного убийцы убрал в пакет из «Сейнзбериз».

Пожалуй, именно в тот момент, по крайней мере для меня, ситуация прояснилась окончательно. В заочной интеллектуальной дуэли я уступал ноль — три, а противник оказался более чем достойным, в этом сомневаться не приходилось. Однако все птицеводы единодушно признают, что цыплят считают по осени.

Я уже предвкушал, как встречусь с ним и порву пасть.

По-прежнему дрожа, я завел машину и, петляя по переулкам, вернулся на Дюкейн-роуд. Проезжая мимо церкви в восточном направлении, я заметил впереди одинокую фигурку. Сьюзен Бук! Несмотря на длинное пальто из бобрика, не узнать алтарницу было невозможно: во-первых, потому что она опустила капюшон, а во-вторых, потому что ежесекундно оглядывалась по сторонам, будто кто-то окликал ее.

Обогнав Сьюзен на несколько метров, я притормозил и открыл окно. Уже собравшись обойти машину, она узнала меня.

— Вас подвезти?

Алтарница удивилась и слегка встревожилась.

— Я живу недалеко, километрах в полутора отсюда, — заторопилась она. — В Ройал-оак, туда ходит прямой автобус.

— Я тоже напрямую поеду! — пообещал я. — Вернее, сначала в Ройал-оак, затем дальше, но вас подброшу без проблем.

Решение далось Сьюзен с трудом, хотя со стороны ее внутренняя борьба выглядела почти комично. Вне сомнений, ей не хотелось садиться в машину к малознакомому мужчине, но и ждать автобуса тоже не улыбалось: время-то позднее.

— Хорошо, — наконец согласилась она, — спасибо вам большое!

Я открыл дверцу, и Сьюзен устроилась на переднем сиденье. Некоторое время мы ехали в тишине, но в тишине напряженной. Больше всего моя пассажирка напоминала туго натянутую струну: еще немного и зазвенит.

— Вы давно знаете мисс Салазар? — через несколько минут поинтересовалась Сьюзен таким тихим голосом, что среди гула мотора я едва расслышал.

— Джулиет? Нет, не очень. Она… всего несколько лет, как перебралась в наши края, но не из тех, кого можно забыть, однажды увидев.

Алтарница согласно кивнула.

— И вы с ней… партнеры? — спросила она и тут же уточнила: — В профессиональном смысле. Вы вместе работаете?

— Ну, не совсем, — протянул я, чувствуя, как с каждым словом падаю в глазах Сьюзен Бук. — Некоторое время мы действительно сотрудничали, но это было в период, когда Джулиет только постигала азы мастерства. Несколькими заказами мы занимались параллельно, чтобы она вошла в ритм обычных трудовых будней. Теперь мисс Салазар работает самостоятельно, и сегодняшний мой приезд — скорее… консультация.

— Да, понятно, — снова кивнула Сьюзен. — Наверное, это очень здорово. То есть… Здорово помогать друг другу и знать, что кто-то… — Она осеклась, не в силах подобрать нужное слово.

— Подстрахует в трудную минуту? — предложил я.

— Да, именно, подстрахует в трудную минуту.

Мы уже добрались до Ройал-оак, и я спустился с автострады Уэстуэй на нижнюю часть Харроу-роуд, а Сьюзен, видимо, даже не заметила.

— Куда теперь? — спросил я.

Алтарница вздрогнула и с явным удивлением огляделась по сторонам.

— На Борн-террас, — показала в окно она. — Нам туда: первый поворот налево, потом снова налево.

Итак, налево, потом снова налево — через минуту мы оказались у небольшого домика с террасой, почти полностью окутанного мраком: лишь в одном окне второго этажа горел свет. От улицы его отделял сад размером с коврик для ванной, а на выкрашенных в тоскливый зеленый цвет воротах красовалась табличка: «Распространителям вход воспрещен».

— С удовольствием пригласила бы вас выпить чаю или кофе, — сдавленный голос моей пассажирки звучал чуть ли не испуганно. — Только я живу с матерью, а ей это покажется неприличным. В подобных вопросах мама очень консервативна. Ей бы не понравилось, что вы меня подвезли.

— Тогда это останется нашим маленьким секретом, — проговорил я, с нетерпением ожидая, когда она выйдет из машины. Только Сьюзен не выходила, неподвижно глядя прямо перед собой. Она будто примерзла к сиденью, а потом вдруг зажала лицо руками, и из ее груди вырвался протяжный жалобный вопль, через секунду перешедший в безутешные всхлипы.

Я не ожидал ничего подобного и несколько секунд смотрел на нее, разинув рот, а потом начал успокаивать и даже решился похлопать по спине. Увы, Сьюзен Бук с головой погрузилась в пучину отчаяния, где меня просто не существовало. Через какое-то время сквозь потоки слез начали прорываться сдавленные слова:

— Я не… не… Я не…

— Что, Сьюзен, что? — осторожно спросил я.

Почти не зная эту женщину, я не мог даже предположить, какое горе ее мучает; что бы это ни было, она страдала очень и очень сильно.

— Я не такая… Нет, нет, я вовсе не лес… Не лесби… — Слова тонули в бесформенном болоте всхлипов и рыданий, однако мимолетная вспышка осветила все, что мне хотелось знать.

— Нет, конечно, нет. — Я открыл бардачок и, вытащив пачку носовых платков, протянул ей. — Дело вовсе не в этом. Просто Джулиет… она так действует на людей. Сдержаться невозможно, и вы влюбляетесь вопреки своей воле.

Прижимая платочек к лицу, Сьюзен категорично закачала головой.

— Это не любовь… — всхлипывала она. — Не любовь… У меня плотские… Я представляю, как… Господи, что со мной творится?

— Называйте как хотите, — сухо ответил я, — но, глядя на Джулиет, словно гриппом заражаешься определенным состоянием. Подобное происходит с большинством оказавшихся с ней рядом. Так что это не грех.

Ну что тут скажешь? Если Сьюзен Бук из тех христиан, которые считают однополую любовь пороком, тогда помочь мне ей нечем. Будь ты натуралом, голубым или агностиком, Джулиет способна потрясти сознание любого. В качестве профилактики следовало объяснить алтарнице, кто такая мисс Салазар, только это не мой секрет. А что, если, раскрыв его при подобных обстоятельствах, я сделаю еще хуже? Сексуальные фантазии о суккубе? Нет, такой удар Сьюзен вряд ли выдержит!

Я как мог успокоил несчастную, и она наконец выбралась из машины, оставив на пассажирском сиденье насквозь промокший платочек. Пробормотав судорожное: «Спасибо, что подвезли!», Сьюзен взмолилась: «Только не говорите ей! Пожалуйста, не говорите!» и бросилась к дому.

Увы, помочь я ей бы все равно не сумел. По утверждению Брайана Ферри, «любовь — это наркотик», но, боюсь, самая горькая правда скрывается не в глэм-роке «Рокси мьюзик», а в госпеле «Степпенвулфа» «Дилеру плевать, жить тебе или умирать».

Торрингтонам я позвонил из машины, когда возвращался в восточную часть Лондона. Естественно, по громкой связи, не думайте, безопасность у меня на первом месте. Стив снял трубку после первого же гудка. Господи, неужели у телефона сидел?

— Мистер Кастор, — чуть дрожащим голосом начал он, — ну как, есть новости?

— Есть, и можно сказать, хорошие. Правы оказались вы, а не я.

— В смысле?

— Эбби не на небесах. Она в Лондоне.

Стивен громко и протяжно выдохнул, и я стал ждать, когда он заговорит.

— Извините меня на секунду?

— Да, конечно.

Может, он прикрыл трубку рукой, может, с кем-то беседовал, но так тихо, что гул машины не позволял ничего разобрать. В общем, на полминуты воцарилась тишина, а когда я снова услышал Торрингтона, его голос дрожал, как у человека, который с трудом сдерживает слезы.

— Мистер Кастор, не знаю, как вас благодарить. Думаете, вам удастся ее найти?

— Я готов попробовать.

Стивен рассмеялся — облегченно, хрипло, словно захлебываясь эмоциями, а потом резко осекся.

— Отличная новость! Просто отличная! Мы полностью вам доверяем.

— Мистер Торрингтон…

— Стив!

— Стив, не хочу давать вам ложные надежды. Работа предстоит нелегкая, если вообще что-нибудь получится. В любом случае понадобятся деньги на накладные расходы. Если бы выдали мне небольшой аванс, скажем, пару сотен, я бы…

Торрингтон оборвал меня на полуслове:

— Мистер Кастор, мы с женой люди вполне состоятельные, а вы, как говорят игроки в бридж, слишком увлекаетесь прорезкой. Не стоит, мы можем позволить себе все, что вам понадобится. Думаете, что наживаетесь на нашем горе? Не согласен категорически. Вас порекомендовали как лучшего специалиста, и мы очень благодарны вам за инициативу и участие.

Послышался шорох, а потом чирк-чирк-чирк перьевой ручки о бумагу.

— Я выписываю чек, — объявил Стив, — на тысячу фунтов и сегодня же вышлю его почтой. Нет, лучше сам привезу к вам в офис и прибавлю немного наличных: вдруг в ближайшее время в банк не попадете? Если это больше, чем вы собирались запросить, можете перевести остаток на счет любого благотворительного фонда.

Отлично! Были бы все клиенты такими чуткими и понимающими! Я попросил адрес Писа. Оказалось, он живет в Ист-Шине, в практически незнакомой мне части города, и куда южнее, чем я предполагал.

— Обещаю держать вас в курсе дела, — сказал я Торрингтону и отсоединился.

Переключившись на автопилот, я успел вернуться на Уэстуэй и проехать по Марилебон-роуд мимо Музея мадам Тюссо и Планетария, в котором сейчас наблюдают лишь за звездами различных телешоу. Самое время свернуть на север к Олбани-стрит. Но в программе стоял еще один визит, причем нужная улица лежала на востоке города, а вовсе не на севере. Так что я остался на эстакаде Уэстуэй, направляясь на восток к далекой цитадели Уолтемстоу.

Я очень устал, после психоэмоционального сотрясения мозга кружилась голова, но откладывать поездку на завтра не имело смысла. Если хочешь чего-нибудь добиться от Никки, с ним лучше встречаться ночью.

«Форд» я оставил в самом начале Хоу-стрит. Идти оттуда довольно далеко, зато по возвращении есть шанс найти машину на месте, возможно, даже с неразобранным двигателем и четырьмя колесами.

Несколько минут ходьбы и, обогнув железнодорожную станцию, я оказался у переднего фасада здания, спроектированного Сесилом Мейси, которое до сих пор удивительно красиво, несмотря на грязь, лупящуюся краску и граффити. Как и все лучшие творения этого архитектора, оно построено в агрессивно-мавританском стиле: центральным элементом является массивное окно продолговатой, неуловимо фаллической формы, а по бокам его мини-копии. Украшения той же формы венчают стены, подобно зубцам или застывшим волнам кирпича. Во внутренней отделке преобладают зеркала, мрамор и позолоченные ангелы, за что огромное спасибо Сидни Бернштейну^[20] или одному из его «негров»-помощников.

В 1931 году здесь открылся один из кинотеатров сети «Гомон», который, подобно другим крупным заведениям довоенной поры, пережил расцвет и тихо скончался ровно тридцать лет спустя. Но в 1963-м какой-то кладбищенский вор раскопал могилу, устроив на ее месте закрытый киноклуб с помпезным названием вроде «Регал» или «Маджестик». Следующие двадцать три года там крутили мягкое порно для переутомленных банковских служащих, продавая клубные карты по недосягаемым для чумазой бедноты ценам. Потом кинотеатр снова умер; о второй кончине не скорбел никто, так что Никки купил его почти что даром. Возможно, мой друг даже поминал покойного, слушая «Марш смерти» из оратории Генделя «Саул».

Лучшего дома для Никки не придумаешь, особенно учитывая то, что в нашем мире он тоже гостит во второй раз.

Главная дверь накрепко заколочена досками, поэтому я подошел к заднему фасаду здания и по водосточной трубе влез в открытое окно. Вообще-то парадный вход забили по приказу муниципалитета, но Никки забаррикадировался еще тщательнее. В принципе, зная расценки и условия, его услугами воспользоваться можно — только большинству обывателей они совершенно не нужны.

Внутри было темно и холодно: тепло для Никки — очередной недруг, от которого нужно держаться подальше. Когда по широкому пустому коридору я шагал к кинопроекционной кабине, ноги жалил ледяной, явно арктического происхождения воздух. Стоило постучать, как купольная камера слежения повернулась, чтобы получше меня рассмотреть. Вообще-то до этого попались три другие камеры, значит, Никки уже знал, кто пожаловал в гости, но ему нравится напоминать: все мы под колпаком полиции, слежка не прекращается ни на минуту. Дело не только в безопасности (хотя к ней он относится серьезнее, чем Имельда Маркос^[21] к покупке обуви), сколько в своеобразной философии.

Дверь отворилась без малейшего скрипа и над полом тут же поползли тонкие струйки пара: так бывает, когда генератор сухого льда устанавливают недостаточно высоко. Интересно, это побочный эффект от работы мощных промышленных кондиционеров или очередной трюк Никки?

Я осторожно приоткрыл дверь, но заходить не спешил. Не люблю врываться без приглашения: эта кабина — сердце крепости Никки, и он воспринимает ее именно так. Чтобы люди не нарушали его покой, он установил множество капканов и ловушек; некоторые из них по-садистски оригинальны.

Личный опыт подсказывает: никто не способен придумать таких изощренных издевательств над человеческой плотью, как зомби.

— Никки! — позвал я, ногой приоткрыв дверь чуть шире.

Никакой реакции, но ведь замок кто-то разблокировал, да и камерам требуется управление! Рискуя жизнью, ну или как минимум целостностью мужского достоинства, я шагнул за порог и погрузился в холод, который не без оснований можно было назвать могильным.

Я огляделся по сторонам, но Никки не увидел. Вообще-то кинопроекционная кабина по размерам скорее напоминает ангар с высоченным потолком, очевидно, способствующим лучшей циркуляции воздуха. Здесь Никки держит компьютеры и все, что в данный момент дорого его ледяному сердцу. Сейчас в эту категорию входит небольшой гидропонный сад, который, вопреки арктическому субклимату, неплохо разросся. Частокол хилых растений похожих на тростник, чахнущих в кадках с жидкостью зловещего бурого цвета, делит кабину пополам. Самые высокие растения поднимаются к потолку и храбро разворачивают тонкие листья — тянутся к небу, чтобы ему покориться: примерно так поет Леонард Коэн. Они растут вверх, пока не начинают сгибаться и выпускать горизонтальные побеги. Единственная опора — пластиковые кадки с питательным раствором… Да, устойчивостью этот сад не отличается…

Обычно Никки сидит у компьютерного терминала в другом конце кабины или, склонившись над картотечным шкафом справа от двери, изучает карты Лондона, Великобритании и Европы, испещренные его собственными алхимическими символами. Сегодня оба места оказались свободны.

— Эй, Никки! — с легким раздражением позвал я. — Когда же ты почтишь меня вниманием? Часики-то тикают!

— Кастор, расстегни шинель! — кричать Никки уже не может, поэтому приказ отдал вкрадчивым шепотом, который доносился не из какого-то определенного места, а словно змеился вдоль пола вместе с редкими струйками пара. Ах, вот он где! Никки стоял за частоколом гигантского тростника и очень напоминал Дэви Крокетта^[22] в крепости Аламо, вот только пистолет в его руках был не музейный, а боевой, автоматический. Массивный и явно служивший далеко не первый год, он, тем не менее, выглядел вполне серьезно и внушительно. Никки тоже выглядел серьезно и внушительно: автозагар, которым упорно пользуется мой друг, делает его похожим на клоуна, но пистолет коренным образом преображал облик зомби, придавая ему силу и авторитет.

— Ты что, совсем свихнулся? — возмутился я.

— Не-а, но в городе творится черт знает что, а я участвовать в этом не желаю. Расстегни шинель, Кастор, хочу убедиться, что у тебя нет оружия.

— Только обычное. Если, конечно, ты из стыдливости называешь оружием…

— Говорю последний раз: расстегни шинель! — Голос зазвучал чуть громче, значит, по случаю Никки сделал глубокий вдох. Когда молчит, он вообще об этом забывает.

Сдержав довольно похабное ругательство, я не только расстегнул, но и распахнул пальто.

— Вот, смотри, ни кобуры, ни патронташа, даже мачете, и того нет. Прости, что разочаровал.

— Если разочаруешь, то почувствуешь моментально. Выверни карманы!

— Боже мой, Никки!

— Я уже сказал: обижаться не стоит. Мы по-прежнему друзья, но доверяй я каждому встречному-поперечному, то это был бы не я, а ты. Да и обстановка сейчас такая, что рисковать, честное слово, не хочется.

Рука Никки скользнула туда-сюда по пистолету, и я уловил сухой звук, который тотчас же узнал, потому что миллион раз слышал в кино — и всего дважды в реальной жизни: щелчок затвора, когда его отводят назад, а затем возвращают на место.

Пожалуй, лучше не спорить… Если на то пошло, у меня в карманах нет ничего особенного: ключи, бумажник и швейцарский нож с особым приспособлением для извлечения попавших в лошадиные копыта камней. В шинели имеется и второй вид карманов, потайные, вшитые в подкладку, где хранится то, чем я дорожу немного больше: старинный кинжал с инкрустированной рукоятью, маленький кубок из покрытого пятнами патины серебра и фарфоровая голова викторианской куклы. Все это я по очереди и с величайшей осторожностью выкладывал на пол. Последним настал черед вистла.

— Одной рукой! — предупредил Никки, когда я достал «Свитон». Для него вистл действительно является оружием, которое, так сказать, отлили специально для ему подобных.

К этому времени я уже устал от параноидного бреда и горячо желал выкинуть какой-нибудь финт. Медленно и подчеркнуто безобидно я нагнулся, положил вистл на пол и слегка подтолкнул, так что он покатился по голому цементу. Никки — можно было не сомневаться — следил за ним, не отрываясь, как люди следят за гранатой с вырванной чекой. Потом я нагнулся чуть ниже. Ближайшая кадка с тростником стояла слева на расстоянии вытянутой руки, и я схватил ее за обод.

Р-раз — я выпрямился и опрокинул кадку, а вместе с ней и гигантский тростник, который, падая, задел своего соседа, а тот — своего. Началась цепная реакция, и в ледяной комнате поднялся шелест не хуже, чем в тростниковых зарослях. Последним в цепи стоял Никки, будто ожидавший взбучки. Ни вздохнув, ни охнув — воздуха-то не запас, — он полетел на пол, с глухим «бум!» ударился головой о стену, но от этого падение особенно не замедлилось. Справа от меня раздался и моментально стих другой звук, звон металла о бетон. Вот это уже лучше! Не разглядев, где именно приземлился пистолет, я метнулся к перевернутым кадкам, вокруг которых расползалась мутная бурая лужа. Никки выпутался из тростниковых зарослей и на четвереньках полз в том же направлении. Находясь ближе к полу, он добрался до пистолета первым, но не успел накрыть его ладонью, как на его запястье опустилась моя нога.

— Не заставляй давить всем весом, — посоветовал я, — иначе кое-что сломается.

Никки панически боится телесных повреждений: он ведь уже умер, и заживить их просто не сможет. Естественные для человеческого организма процессы восстановления костной и мышечной ткани, а также борьба с инфекцией для ходячего трупа неосуществимы. Он тут же отпустил пистолет, который я, быстро нагнувшись, поднял. Так и есть, пушка старая и довольно тяжелая, но за ней на совесть ухаживали, и я не сомневался: при необходимости она выстрелит, несмотря на облепивший ее толстый слой ила. Не зная, как вернуть предохранитель на место и как вытащить обойму, я прицелился в Никки. Тот поднял руки вверх и неуклюже повалился на спину.

— Осторожнее, Кастор, осторожнее, мои раны не заживут! Не заживут!

— Осторожнее? Да ты засаду мне устроил, маньяк гребаный!

— Просто хотел убедиться, что ты не собираешься меня убивать.

— Что? — раздраженный и сильно обиженный, я опустил пистолет. — Никки, ты уже мертв! Неужели забыл? Убивать тебя — пустая трата времени и сил!

— Ну, тогда навредить.

Он попытался разогнуть ноги и подняться без помощи рук, которые были по-прежнему задраны вверх.

— Навредить? Конечно! — Я подошел к окну и попытался его открыть. Куда там, рамы накрепко прибиты! Пришлось разбить стекло, вызвав у Никки вопль негодования, и швырнуть пистолет на заросший травой асфальт, когда-то бывший стоянкой кинотеатра. Вот, небольшой подарок для следующей влюбленной парочки, которая придет сюда потискаться.

Затем я снова повернулся к Никки: тот опустил руки, подошел к окну и, не увидев пистолета в траве, пронзил меня свирепым взглядом. Лишь сейчас я заметил, что поверх своего обычного костюма «Зенья» он надел мясницкий фартук. Сочетание получилось престранное, несмотря на то, что пятна на фартуке были не кроваво-красные, а буро-зеленые.

В большинстве случаев Никки довольно предсказуем: он слыл параноиком и до смерти, а печальное событие лишь укрепило его во мнении, что весь мир строит против него козни. В общем, я не слишком удивился, а скорее недоумевал, чем вызван очередной приступ.

— С какой радости мне тебе вредить? — спросил я. — Нет, выразимся иначе. Я только и думаю о том, как бы тебе навредить, но почему ты сорвался с катушек именно сегодня?

— Почему все в какой-то момент срываются? — мрачно огрызнулся Никки. — Насколько мне известно, многие люди занимаются этим именно сейчас. Неужели ты не поддался общему влиянию? Мне-то казалось, ты тоже стал жертвой бушующей в Лондоне эпидемии. Проникся этим… Цайтгайстом… Духом времени… Духом города… Как угодно. Раз лондонцы дружно питаются ядом и сходят с ума, я решил, что ты тоже тронулся. Но, похоже, сегодня ты настроен на другую волну… — Чувствуя, что эти слова меня не умасливают и даже слегка раздражают, он попробовал иную тактику: — Кастор, ты знаешь, сколько убийств в среднем совершается в Лондоне за год?

— Не-а… Помню только, что мы уступаем Нью-Йорку, но совсем немного, практически на пятки наступаем.

Он моментально напустил хорошо знакомое мне самодовольство: таким образом Никки показывает, что обладает секретной информацией из недоступных другим источников.

— Около ста пятидесяти. Самый худший показатель — сто девяносто три. В прошлом году произошел резкий скачок, но среднее соотношение — две целых пятьдесят четыре сотых в год на сто тысяч человек. То есть примерно по одному убийству каждые несколько дней. Угадай, сколько их произошло за вчерашний вечер?

— Понятия не имею, просвети!

— Семь зарегистрированных. Плюс еще два возможных и целых шесть покушений, не говоря уже об изнасилованиях, драках и вооруженных нападениях. В общем, жуткого дерьма предостаточно — выбирай на вкус. Говорю, Кастор, мы в правой части колокола Гаусса. — Он кивнул через всю комнату в сторону компьютерного терминала. — Посмотри сам!

Я с подозрением взглянул на приятеля: что же, по крайней мере он не вооружен и, похоже, сел на любимого конька: безумные теории заговоров и извращенную статистику. Ну ладно, хорошо… Я подошел к терминалу и взглянул на мониторы, установленные по диагонали друг к другу в самом углу кабины. На рабочем столе было раскрыто множество окон, в основном сайты служб новостей.

Да, похоже, вчерашний день добрым не назовешь, несмотря на то, что было воскресенье, и лондонцы отсыпались после субботнего похмелья или мыли машины. Взяв мышку, я свернул несколько окон — за ними скрывались другие сайты, а за ними еще и еще, словно олицетворяя неиссякаемость зла и жестокости.

— Вот видишь! — воскликнул Никки. — Любой разумный человек принял бы меры предосторожности.

— Тебе-то откуда знать, как бы поступил разумный человек? — огрызнулся я. — Так что, думаешь, Лондон вчера сошел с ума?

— Ну, по крайней мере вгляделся в бездну, и бездна начала вглядываться в него. Ты понимаешь, о чем я?

— Конечно! И ты раздобыл пушку… Так может, ты лишь усугубляешь проблему, вместо того, чтобы ее решать?

— Что? — нахмурившись, вздрогнул Никки.

— В городе происходит всплеск насилия. Испугавшись, ты приходишь к выводу: полагаться на авось совершенно ни к чему. На следующем этапе ты размахиваешь пистолетом перед носом старого друга. Знаешь, на войне порой открывают огонь по своим и, представь себе, дебил, от него тоже гибнут люди!

— Огонь по своим? — переспросил Никки таким тоном, будто высосал лимон и обнаружил, что вкусовые рецепторы еще живы. — Оставь грязные намеки, Кастор, не смешно! Не знаю, что творится в Лондоне, но убийства имеют географическую локализацию, понял? Следовательно, причина в чем-то вроде химического или бактериального возбудителя, который распространили либо по воздуху, либо по воде. Я воду не пью и в кислороде не нуждаюсь, значит, заразиться точно не мог.

Я понимающе кивнул, в основном для того, чтобы он наконец заткнулся.

— Никки, семь убийств задень — это, конечно, рекорд, но лишь до тех пор, пока какая-нибудь беспокойная душа не побьет его, доведя до восьми. Например, знаешь, сейчас каждое второе лето — самое жаркое в истории.

— Да, но это из-за глобального потепления.

— А убийства — из-за глобального бешенства. Никки, с рекордами иначе не бывает: они растут, потому что уменьшаться просто не могут. И оставим на секунду эту чушь: хочу попросить об услуге.

Никки не шевельнулся, обиженный тем, как своим «усугубляешь проблему» я перещеголял в паранойе даже его.

— Кастор, я не в том настроении, чтобы оказывать услуги. Ты мне запястье отдавил! Представляешь, чего мне стоит срастить кость? У меня ведь ни антител, ни лейкоцитов, только две руки.

— Я принес подарок…

— Мне наплевать!

Я приготовился считать секунды, но не успел даже начать.

— Какой?

Наши отношения с Никки зиждутся на нескольких столпах холодного прагматизма. Восстав после смерти во плоти (сомнительный термин «зомби» я не употребляю сознательно: с недавних пор правительство включило его в список политически некорректных), он почти не выходит из проекционной кабины. Мой друг предпочитает поддерживать температуру тела на таком уровне, чтобы максимально замедлить органическое разложение. Он по-прежнему источает слабый аромат формальдегида и фуа-гра, но ослабляет его силу при помощи лосьона после бритья «Олд спайс». Большинство воскресших во плоти, с которыми мне довелось встречаться, пахнут, как брикеты замороженной тухлятины, так что Никки вызывает невольное уважение.

С другой стороны, ограниченная мобильность ведет к тому, что Никки приходится полагаться на доброту окружающих — тех немногих, кому не претит компания мертвеца. Поэтому к очередной просьбе я каждый раз прикладываю маленький подарок, чтобы его умаслить. Никки любит французское красное, но только дорогое, и только марочное (подобно призраку мистика Магрегора из «Ночи поминовения» Йейтса, он лишь наслаждается ароматом), а еще — редкие, как куриные зубы, джазовые пластинки. Покупать такие подарки и не доводить себя до банкротства — задача немыслимо трудная. Однако сегодня я принес козырного туза или даже джокера, правда, не в рукаве, а в кармане, и без слов протянул Никки. Джокером была эбонитовая пластинка в конверте из плотного картона с почтовыми марками общей стоимостью три цента. Осторожно перевернув, Никки прочел на лицевой стороне название и долго молчал.

— Мать твою, Кастор, на какую услугу ты рассчитываешь?

В картонном конверте лежало нечто куда более редкое, чем куриные зубы: пластинка Бадди Болдена, повредившегося умом трубача, который — по крайней мере есть такое мнение — в одиночку превратил нью-орлеанский регтайм в джаз. Сторона 1 называлась «Застели мне койку», а сторона 2 осталась чистой, но в данных обстоятельствах это особой роли не играло. Официально считается, что записей концертов Болдена не сохранилось, но мне известны источники, которые категорически с этим не согласны.

— Вообще-то просьбы две…

— Выкладывай!

— Просьба номер один элементарно проста. Мне нужны обстоятельства гибели девочки по имени Эбигейл Торрингтон. Случилось это прошлым летом: малышка утонула, когда они с классом ездили в Камбрию. Вместе с ней погибли две ее подруги.

Сев за стол, Никки ввел данные в «блокнот».

— Пока это просьба на диск «Золотые хиты» от Рона Попейла. Что ты хочешь за Бадди Болдена? Черт, ублюдок бешеный, кажется, ты все-таки повредил мне запястье!

— Просьба номер два менее конкретна. Я ищу человека по имени Деннис Пис, который не желает, чтобы его нашли.

— Пис с одним «с»?

— Да, да, по звуку похоже на то, что ты думаешь. Он изгоняющий нечисть, и насколько я успел разобраться, весьма умелый. Любая информация будет очень кстати. Если честно, ситуация такова, что я готов хвататься за любую соломинку!

— Какие еще данные можешь предоставить? Адрес фактического проживания? Номер медицинской страховки? Имена сообщников?

Я продиктовал адрес в Ист-Шине, который получил от Стива Торрингтона.

— Это все, что мне известно, за исключением одного: несколько лет назад Пис в качестве обвиняемого фигурировал в деле о преступной халатности…

Я замялся, не зная, стоит ли рассказывать, как пытался отыскать Писа через игрушки Эбби. Однако такое признание повлекло бы за собой множество остальных, а я к этому пока готов не был.

— Заеду завтра, — пообещал я. — Либо новостями меня угостишь, либо автоматом под нос. Выяснишь что-нибудь пикантное раньше, позвони.

— Да, конечно.

— И раз уж мы об этом заговорили… Не в курсе, где открылась та жалкая реинкарнация «Золотого пламени»?

— Паба для изгоняющих нечисть? В жизни там не появлюсь! — Шутка вышла довольно плоская, и подыгрывать я не стал. — В Вест-энде, — добавил Никки, увидев, что наживка меня не заинтересовала. — На Сохо-сквер. — Он черкнул адрес на листе бумаги и протянул мне. — Разве не ты однажды сравнил «Золотое пламя» с проведенным на работе отпуском?

— Да, я, а сейчас вот пытаюсь поймать главного отпускника, — отозвался я и поспешил ретироваться.

Пожалуй, на данном этапе игры отсутствие свежих ран следовало считать удачным ходом.

Вернувшись домой, я нашел на кровати записку. Пен сообщала, что Колдвуд звонил снова, и просила покормить живность: сама она собиралась к Рафи, а потом сразу к Дилану, развлекать его после трудовых подвигов. «Да уж, — с безысходностью подумал я, — если нравится играть в больницу, хирург-остеопат — самая подходящая кандидатура».

Около получаса ушло на раздачу печени воронам и корма «Харлан Теклад» крысам. Закончив, я тщательно вымыл руки и перезвонил Колдвуду на сотовый, который он любезно мне дал: так гораздо удобнее, на участке — мини-АТС, приходится плутать в дебрях добавочных номеров.

Детектив-сержант ответил после первого же гудка и начал, как говорится, с места в карьер:

— Мать вашу, Кастор, я целый день вам звоню! «Автосервис Брондзбери» буквально залит кровью, идентичной крови Шихана!

«Автосервис Брондзбери»? Шихан? Я не сразу сообразил, о чем речь, но потом вспомнил мрачную пустоту склада на Эджвер-роуд и жалкий призрак со снесенным затылком.

— Ах да… Поздравляю!

— Пока не с чем. Хотя мы арестовали Поли, он организовал себе освобождение под залог. Поэтому я и звоню. Ваше имя нигде не упоминалось, тем не менее… Ордер на обыск мы получили только благодаря вашему свидетельству. У Поли лисьи уши плюс дружки в самых невероятных местах. Так что будьте осторожны, ладно?

— Серьезно? — Я удивился, причем удивился неприятно. Попытки предпринимались, но пока суды не рассматривали разговоры с призраками в качестве улики. По крайней мере в Англии. Неужели убрав меня, этот наркобарон что-нибудь выиграет?

— Вполне. Если Поли добьется признания обыска незаконным, до суда вообще не дойдет. Для этого он может сначала вывести вас из игры, а потом заявить о сговоре и подтасовке фактов.

— О сговоре?

— Ему ведь нужно помешать правосудию! Есть такое выражение… Он пожалуется, мол, вы работаете на нас, подаст ходатайство, и судья вынесет нужный ему вердикт. Если так случится, Поли точно отмажется, потому что все наши чертовы улики для суда неприемлемы.

— Вот здорово! Значит, вы приставите ко мне телохранителей?

— Да, естественно! На те же средства, которыми оплачивается ваша машина и медицинская страховка! Слушайте, я не утверждаю, что это случится наверняка, а только прошу усилить бдительность. Возможно, Поли попробует на вас наехать… Вы завтра свободны?

— Смотря для чего.

— Мне бы хотелось снова свозить вас на склад. Неплохо было бы инсценировать нашу версию убийства Шихана и посмотреть, как отреагирует призрак.

— Это срочно?

— Ну, не очень. Мы еще не все анализы от судмедэкспертов получили. А что? Банный день хотите себе устроить?

— У меня есть другой заказ.

— Ушам своим не верю! — хохотнул Колдвуд. — Что за дело?

— Я ищу девочку.

— Вы теперь занимаетесь розыском пропавших?

— Нет, девочка уже умерла. Ее зовут Эбигейл Торрингтон. Это долгая история…

— Тогда оставьте ее при себе: ненавижу долгие истории! Позвоните, когда освободитесь, ладно?

Детектив-сержант отсоединился так же быстро, как ответил на звонок, а я, достав из недр серванта атлас Лондона, устроился с ним за кухонным столом. Теперь бы еще маркер найти! Отыскав раздел, посвященный Харлсдену, я безжалостно сломал переплет, чтобы атлас лежал ровно и не захлопывался. Ему все равно уже пять лет. Как только щедрый Стив Торрингтон принесет чек и наличные, куплю Пен новый.

Первую отметку я поставил на Крейвен-парк-роуд, где находится мой офис. Там я впервые взял в руки куклу Эбби и сидел при этом лицом к окну, которое выходит… м-м-м, на север. Да, скорее всего так. След, точнее, ответ на мою мелодию, пришел откуда-то сзади, с левой стороны. Я провел маркером широкую неровную линию от офиса через Парк-ройал, Уэстерн-авеню, Хангер-хилл и Илинг… Нужно было где-то остановиться, и в качестве временной границы я выбрал четвертую автомагистраль.

Затем я нашел Дюкейн-роуд и вторым крестиком пометил церковь святого Михаила. Стоянка у винного, где несколько часов назад я предпринял очередную попытку, метрах в ста дальше по дороге. Я сидел лицом к заходящему солнцу, и ответ шел именно оттуда, пока психоэмоциональная бомбочка не взорвалась, оставив меня с прокушенным языком и звенящими, как адские колокола, ушами. Итак, сигнал поступал с запада…

Вторую линию я провел через Актон, Илинг и Дрейтон-грин к зеленым холмам гольф-клуба в Брент-вэлли. Однако вряд ли Пис держит Эбби на территории клуба: цена за раунд гольфа просто астрономическая.

Линии пересеклись в Северном Илинге, точнее, на просторах Западного Актона. Я намеренно нарисовал их толстыми, потому что занимался не проектированием космических кораблей, а лишь пытался разобраться в беспорядочном и нелогичном множестве данных.

Нелогичное множество данных заставило вспомнить сначала о Никки, а потом о хранящемся в кармане клочке бумаги с образцом его почерка.

«Золотое пламя»…

Я взглянул на часы. Только одиннадцать, в пабе сейчас, наверное, дым коромыслом. Пусть Пис думает, что его бомба окончательно вышибла мне мозги. Нет ничего действеннее, чем рейд в тылы противника.