Полночь мира (=Пепел Сколена)

Глава 5. Кровь преданных

В тот год Эвинне сравнялось одиннадцать лет, Аргарду семнадцать, а Фольвед тридцать пять. Она еще пленяла глаз своей статью, длинной косой, высокой грудью и крутыми бедрами, но сама уже чувствовала: старость не за горами. Жизнь пошла наперекосяк с самых Кровавых топей, а уж теперь еще несколько лет - и Фольвед станет неинтересна даже таким, как Тьерри. Что, в общем, и к лучшему.

Но годы, в которые она помогала односельчанам когда советом, а когда делом, сказались: именно к ней шли скорбеть об ушедших в посмертное царство, жаловаться на несправедливость и просить совета. В том, что было в ее силах, она никому не отказывала. И сама она изменилась. Как-то незаметно, по капле, наивная девичья красота сменилась зрелой, умудренной опытом и неотразимой привлекательностью повидавшей жизнь женщины. А саму ее больше радовали дети: рослый, плечистый Аргард, почти неотличимый от отца в его годы - и Эвинна, обещающая стать копией матери. Возвращаясь с поля или веселясь на празднике, Фольвед потихоньку приглядывалась к окрестным парням.

Прошла первая пора, когда все казалось непонятным, загадочным и страшным. Селяне привыкли к тропинкам, что пролегли меж бездонными топями, к угрюмым, сырым ельникам, к душистым моховым полянам. Научились они и пахать влажную, скупую на урожаи землю, есть горький, но принадлежащий только им хлеб. Теперь у некоторых его было вдосталь, чтобы прокормиться, и даже больше. Так у самых тороватых и возникла мысль: свезти все на рынок, а там продать.

- Мы могли бы купить, например, скотину, чтобы наши дети стали жить лучше, - настаивал Нэтак. - Могли бы разбогатеть. Почему мы должны жить в грязи и нищете?

Фольвед нахмурилась. Оглядела угрюмые лица мужчин и недовольные - женщин. Оглядела рваные, наспех залатанные домотканые одежды, перемазанные в земле и заношенные до лоска, ввалившиеся щеки и голодный блеск в глазах детей. Она знала: любая случайность, любой каприз погоды мог всех погубить. За девять лет на болотах они пережили четыре голодные зимы, да и в прочие годы весной затягивали пояса. А за селом, у самого края топей рос и рос импровизированный погост. Земля там почти сплошь хранила тех, кто не дотянул до лета. Лишь трое умерли от старости. А еще каждое лето в топях тонули неосторожные ребятишки. А еще ослабевших от голода косила болотная лихорадка, которая убивала медленно, но верно. А еще...

Люди видели много страданий и лишений, и совсем мало счастья - как и весь Сколен с тех пор, как пришли алки. Но почему они не понимают простых вещей - таких, что легко сообразила бы и Эвинна?

- Потому, что охотясь за богатством, вы приманите смерть. Не забыли про Тьерри?

- Да кто узнает-то?!

- Кому нужно - тот узнает, - отрезала Фольвед. - Впрочем, я никого не держу. Но как только желающие вернуться под руку алков уйдут, я тоже уйду куда-нибудь подальше - или с остальными, или только с детьми.

- Да кому мы нужны-то? - притворно вздохнул Нэтак. - И что ты все время командуешь, будто сам Император...

Любопытствующие разошлись, кто по делам, кто просто отдохнуть перед тем, как пойти в поле. Побрел на свою новую мельницу и Нэтак. Урожай в этом году уродился на диво - такие и там, в старой деревне, после Великой Ночи были редкостью. Здесь уже пахло свежими булочками - лучше дочери их пекла только Фольвед, даром, что зимой ей пошел четырнадцатый. Вот тоже проблема: вроде бы радоваться должен, что дочка надежно пристроена, и на нее уже положил глаз старший сын Эгинара, Аргард. Еще год-два - и самый желанный жених в деревне станет его зятем, а там, может, и Фольвед образумится: она ведь души в сыне не чает, ну, а тот замолвит перед матерью словечко. Можно было бы через Фольвед заставить людей больше платить за помол. Родственнику-то она не откажет. Но кто они такие вообще, после Кровавых-то топей? Да по сути - голь перекатная, ни кола, ни двора. Зато если рыцари таки найдут потайное селение, так ведь и его не помилуют - просто потому, что породнился с мятежницей. Опять же, Аргард обещает стать мастером на все руки, но кроме золотых рук ничего от родителей не унаследует.

Мысленно Нэтак снова и снова возвращался в старое село. Вот там было хорошо: сколько хочешь, столько и бери за помол, да еще с самого помещика деньги бери за доносы. Ну, а здесь все почувствовали себя свободными, познали силу взаимовыручки и отъелись на вольных хлебах. Кто согласится идти в кабалу к злобному старцу? Да и Фольвед не допустит. Сбежав от Тьерри, ведьма совсем от рук отбилась... И назад ведь не вернешься: Тьерри не пощадит.

Впрочем, почему нет? Барон наверняка озолотит того, кто скажет, куда ушли беглецы. И уж точно Нэтаку больше не придется выслушивать поучения Эгинаровой вдовы о том, что жить надо по совести, а люди помогут. Мерзавка должна заплатить за все унижения, за смех и презрение остальных. Решившись, Нэтак зашагал к дому. Сейчас, дочь вернется с поля... А точнее, от Аргарда...

Нэтак открыл калитку, хлипкая дверца заскрипела. Можно было бы сделать так, чтобы избавиться от скрипа, но Нэтак слишком боялся воров, чтобы сделать калитку бесшумной. За калиткой располагался небольшой огород, а между аккуратных грядок примостилась небольшая, срубленная, кстати, будущим зятем, изба. Так и есть: из трубы наверху валит дым, а у двери появилась новая вязанка хвороста.

- Отец! - всплеснула руками Ирмина. С каждым годом девчонка все больше напоминает покойную мать - и статью, и нравом. Да, жена была та еще чертовка, путоватая, но в то же время озорная и веселая. Понимала ход жизни и способы обратить ее себе на пользу. И дочка лет через пять будет такой же. "Ох плутовка растет! Такой палец в рот не клади!" Несколько мгновений отец откровенно любовался дочкой. На миг даже всплыло, что нельзя торговать таким сокровищем, что нужно разбиться в лепешку, но сделать так, чтобы ее никогда не коснулась беда. Только на миг. Таким уж был человеком этот Нэтак, что на всех, кто его окружал - на родителей, потом жену, а теперь вот дочь, не говоря уж об остальных селянах - он смотрел как на источник наживы. Надо подумать, что еще можно получить с этого Аргарда, пока сюда, хе-хе, не добрались рыцари.

- Что, опять с мальчишкой своим целовалась? - скрипуче, недовольно осведомился отец. Впрочем, Нэтак был уверен, что да, таки целовалась, и уже не по-детски, одними губками. Вообще-то сейчас такой возраст, что глаз да глаз нужен, как бы чего не вышло. Но если Аргард - будущий зять, особой беды не будет, если даже решат пойти дальше. Наоборот, потом назад не отыграет. А вообще, пора уже, пора: в Сколене выдавали замуж и в двенадцать... - И как он тебе не надоел-то?

- Нет, пап, наоборот, - произнесла Ирмина, вызвав у старика жгучую ревность. Эти гады не только лишили его доходов, так еще и дочь к себе приворожили! - Он меня любит, а чтобы в чем-то попрекнуть - такого никогда не было! И мать его тоже добра ко мне...

- Неважно, - сухо ответил Нэтак. - Собирай вещи, ночью мы уходим.

- Но...

От удивления Ирмина не могла произнести ни слова. Чтобы вот так, не сказавшись, бросить любимого и уйти в неизвестность... И это теперь, когда она, считай, почти готовая невеста? Да что такое с отцом? Почему он хочет уйти? Разве тут плохо? А может, это она чем-то досадила старику? Но зачем же вот так-то бросать семью?

- Куда мы пойдем, отец? Разреши хоть Аргарду сказать...

- Ты ничего ему говорить не будешь, - с нажимом произнес Нэтак. И, чтобы успокоить дочь, соврал: - Мы совсем ненадолго, на пару дней. Потом вернемся. Не волнуйся, я еще успею его предупредить.

- Но куда мы идем? Фольвед ведь говорила не уходить с болот...

- Фольвед дура, - оборвал ее Нэтак. - Кто узнает, что мы из Гремящего Ручья? А у меня скопилось немало муки, которую можно выгодно продать в какой-нибудь деревне. На деньги купим твоему же жениху одежду попристойнее. И инструмент хороший. И тебе, дурище, браслеты. Собирайся давай, а то один пойду, но тогда тебе ничего не достанется.

- Но почему нельзя предупредить Аргарда?

- Потому что он сын Фольвед. Зато потом мы будем героями: саму Эгинарову вдову посрамим!

- А почему нельзя пойти сейчас? - спросила Ирмина.

- Потому, что мне не хочется ссориться с Фольвед. У нее язык ядовитый, как скажет, жизни не рад будешь...

Пока Ирмина собирала небогатые пожитки, Нэтак размышлял. Выбраться с болота непросто. И днем-то можно утонуть, всех бочагов и "безопасных" полянок не знает, наверное, и Ирлиф со всеми его Темными. Потом будет непролазный, мрачный ольшаник, а за ним темный сырой ельник. Ночью там хоть глаз коли, тот же Аргард рассказывал. Потом будут холмы в междуречье Эмбры и Фибарры, где, чуть дальше к югу, добывается железо. Там уже попадаются деревни, в которых можно достать еды. Осенью, после урожая, но до алкских данщиков, народ добрый. Покормят и за байку. Но где люди - там и разбойники, согнанные со своей земли сколенские рыцари. Эти ограбят, а потом убьют, и если бы просто убили, а то ведь шкуру перед тем спустят... В общем, не счесть опасностей в большом мире, а беда никогда не приходит одна. И, если б не надежда на поживу, никогда бы не отправился Нэтак в путь.

Ночь опустилась на болота синим туманом, в котором постепенно гасли краски дня. Иногда начинался мелкий ледяной дождь, в спину путникам задувал ледяной ветер. Ветер шелестел в камышах, свистел в ветвях редких деревцев, гнал по черной воде зябкую рябь. Двое путников кутались в плащи, но промозглый холод легко пробивался сквозь заношенную ткань. Сверху плащи промокли от дождя. Двое дрожали - но не останавливались, потому что стоило остановиться, как направление в окружающих потемках потеряется окончательно. И, конечно, невозможно было погреться у костра: на много миль окрест не осталось ничего сухого. И хлюпали, вдавливаясь в топкую ледяную грязь, видавшие виды башмаки, а ветер леденил плечи, будто на них и не было плащей.

Шли молча. Только Ирмина шептала и шептала молитвы Стиглону, и хотя жила на болоте не первый год, много раз за эту ночь ее душа уходила в пятки. То раскиданные по темным просторам топей гнилушки светились мертвенно-зеленым, будто бесчисленные волчьи глаза, то во мраке что-то стонало, чмокало, выло, скрежетало - будто там, посреди смертельно опасных бочагов, то ли дрались, то ли ели какие-то чудовища.

- Справедливый Стиглон, спаси и сохрани...

- Молчала бы уж лучше! - не выдержав, грубо оборвал ее Нэтак. - Накличешь еще стрелу в спину!

Даже здесь, где любой неверный шаг грозил гибелью, он больше боялся мести Фольвед и остальных селян, чем кары Богов и болотных духов.

Странники остановились, только когда сквозь пелену туч и тумана продрался синий рассвет. Болота остались позади. Насколько хватало глаз, вокруг простиралась заросшая вековыми елями холмистая равнина. Ветер ронял с хвои тяжелые ледяные капли. В лесу пахло сыростью и грибами, но грибы уже отошли. В любой момент дождь мог смениться вьюгой, но и сейчас Нэтак и Ирмина не чувствовали ног от холода. Присев в опавшую, бурую хвою, они наскоро перекусили размокшим по дороге хлебом, выпили ломящей зубы воды из ручья - и, прижавшись друг к другу, чтобы стало хоть чуть-чуть теплее, заснули. Неизвестно, что снилось Нэтаку, а Ирмине грезились сильные, ласковые руки любимого, тепло брошенного очага и жар его поцелуев. Она проснулась с улыбкой на устах - но улыбка погасла, как задутая свеча, едва глазам открылись своды вековых елей над головой. Девушка вздохнула - и в сердце впервые закралось сомнение: куда это повел ее отец? Она знала отца и понимала: тот ушел бы и один, если бы просто хотел нажиться. Да и не стал бы тащиться по ночным болотам, рискуя жизнью. Значит... Что он замыслил, что? И почему у него в мешке совсем немного еды, а зерно оставил на мельнице? Как он торговать-то будет?

Но Ирмина недолго ломала голову над странной нестыковкой. Она была воспитана по всей строгости древних обычаев, один из которых гласил: не дело мужчине прикасаться к очагу или костру, собирать хворост и готовить еду, когда рядом женщина. Все тело свело от холода, после вчерашнего перехода болели ноги, но она поднялась и побрела в лес. Хоть и похолодало, но небо расчистилось, а валежник хоть немного просох. Если постараться, можно разжечь огонь и погреться.

Запах готовящейся еды вмиг разбудил Нэтака. Отец поднялся, заглянул в котелок и, видимо, удовлетворившись осмотром, протянул Ирмине небольшую глиняную миску. Женщина наклонила котелок, наполняя миску жидкой, зато горячей и ароматной кашей.

- Ведь умеешь же готовить, почему никогда меня не радуешь? - скрипуче осведомился Нэтак, работая ложкой. В общем, попрек был напрасным, каждое утро дочь радовала отца вкусной стряпней. Но пусть помнит, кто тут главный и чувствует себя виноватой. Тогда в хорошенькую русоволосую головку не закрадутся ненужные мысли. Девка она сообразительная, может подумать... не о том. А подумав, может встать на сторону будущего мужа, усложнив жизнь отцу. Нет, правильно он решил: не место ей рядом с ним. А понадобятся наследники - всегда можно найти наивную дурочку, способную стать матерью.

- Итак каждое утро готовлю. А если много есть, можно растолстеть, и тогда по болотам не пройдешь.

- Ты не должна дерзить отцу, - упрямо, тоном капризного ребенка сказал Нэтак. - Аргард - он голь перекатная, сам себя прокормит, а мне что, самому готовить?

- Вы бы сами женились, в деревне достаточно вдов, - посоветовала Ирмина, лукаво стрельнув глазками. Научилась уже - и когда успела? Нет, через год-два она начнет догадываться, чем занимается отец, а через три узнает. И тогда... Что, если любовь к сыну Фольвед перевесит привязанность к отцу? Избавляться от нее пора... - Ну... нельзя же так, что вся деревня судачит...

- А что я такого делаю? Ну, погулял вчера с Элиндой, сегодня с Эйлой, а завтра с Венарией? Так жизнь-то одна, не успеешь попробовать все, и умрешь дураком! Вон как твой Аргард...

- Вы не должны говорить о нем плохо, он мой...

- А я твой отец, и плевать мне на него. Ну что это за муж будет: ни кола, ни двора! Вот в старые времена - разве так было? Ладно, хорош болтать. Пора идти, до утра надо до Хедебарде дойти!

- Почему такая спешка? - подозрительно спросила Ирмина. Умная девочка - но все же умная недостаточно. - Разве мы идем дальше Хедебарде?

- Много болтать стала, - угрожающе произнес Нэтак. - Твое дело слушаться и идти себе, а думать другие будут. А то клюку недолго взять...

Ирмина уже собиралась возразить, на языке вертелась очередная едкая фразочка - внешне почтительная, и в то же время с намеком... Но ведь отец прав. Не дело дочери перечить, да даже обсуждать его решения. Девушка должна открывать рот, когда старшие разрешат, и то по делу. Так велит древний обычай. Но ведь от мыслей не убежишь. Что отец несет на продажу, если она сама видела: он не взял ни муку, ни зерно?

- У нас мало припасов, - произнесла она. Это тоже было непонятно, их у отца всего-то дня на два... Хватит дойти до Хедебарде, но ведь он идет куда-то дальше?

- Не твое дело, - буркнул Нэтак. - Пошевеливайся!

Стоит вспомнить мерзавку Фольвед, как разум застилает багровая пелена бешенства. Как она тогда при всех сказала Аргарду и дочери, что любовь дороже любых сокровищ! Да еще про Тьерри посмела намекнуть! После такого ему только и оставалось, что дать согласие на брак, только что год отсрочки выговорил... А то ведь могли и избить, припомнив старые обиды...

И снова медленно тянулись вековые ели, а потом, когда дорога поднялась на холмы, путники вступили под своды прозрачного, чистого леса, где березы чередовались с соснами. Кое-где между скал раздавался звонкий голос кристально чистых ручейков. Здесь едва заметная звериная тропа сменилась проложенной людьми стежкой. Кое-где из-под ковра пожухлой травы торчали истертые временем, растрескавшиеся плиты. Прежде, при Империи, тропа была оживленным трактом. Впервые в жизни Ирмина задумалась, чем же была та легендарная, никогда не виденная ею вживую Империя, что от нее остались такие дороги? И какой же должна была быть катастрофа, уничтожившая Старый Сколен? Расспросить бы отца, так ведь не расскажет...

...С севера Хедебарде незаметен до последнего момента. Кажется, еще недавно ничто не предвещало близости человеческого жилья - ни пни, ни горьковатый запах дыма, ни голоса, ни спешащие в тепло путники. И вдруг вековые, строевые сосны расступаются, и за неширокой речкой показывается небольшой замок на скале, прилепившаяся к склону деревня, где живут крестьяне, немногочисленные ремесленники, слуги и просто прихлебатели. На сыром ветру хлопает выцветшее знамя с гербом здешнего, еще сколенского барона - полыхающее сердце на скрещенных мечах, увенчанное шлемом с плюмажем, под гербом затейливой вязью выписан девиз. "Мое сердце бьется для Императора!" - прочитали бы Нэтак и Ирмина, если бы умели читать.

За рекой дорога разделялась. Старая, еще не мощенная, петляла по вековым лесам, сменялась бродами через речки, взбиралась на холмы и спускалась в овраги. Новая тянулась по равнине, через речки были переброшены аккуратные мостки. От обеих дорог к замку шли ответвления, по которым в базарный день можно попасть в село. В старые времена через эти места купеческие караваны и воинские обозы тянулись на Север - к Баркину, Крамару и Хорадону. Теперь по обоим трактам ходят хорошо если раз в неделю, а зимой путники и вовсе не попадаются. Сейчас движение на тракте как раз замирало, словно впадало в зимнюю спячку.

Нэтак и Ирмина подошли к городку в спокойный предсумеречный час, когда догорает долгий северный закат, а по чистому, словно вымытому дождями небу ладьями плывут облака. Где золотистые, изящные, как волосы северной красавицы, где снежно-белые, словно зимние поля, а где и багровые - как пролитая за Сколен кровь. Облака переливаются, то ослепительно сияют, то гаснут, когда с востока на чистое пламя заката наползает мрак. А с ними меркнут и тревожные отблески-сполохи на хвое сосен и елей, на белых стволах берез. И только на самом горизонте еще долго рдеет вишневая полоска заката, увидеть ее можно лишь с самой высокой башни замка: на много миль окрест простирается кондовый, нетронутый лес. Здесь, в Хедебарде, кончается Верхний Сколен - но Баркнейская земля еще не начинается. К северу на несколько дней пути расположились непролазные заболоченные леса, пограничье между Сколеном и землями баркнеев, кетадринов, нижних кенсов и тардов. Край, про который никто точно не знает, кому он принадлежит, да и не стремится узнать. Налоги платить тут некому, а кому, кроме медведей, интересны безлюдные леса и болота? Фольвед была права: где нет крестьян, там и рыцари не водятся...

Вокруг городка крепостной стены не было: ров, вал и поверх вала - частокол. И сам замок был деревянным - разве что бревна пропитали особым составом, от которого они почти не горят и не гниют. Каменоломня далеко, камень дорог, а строевой лес - вот он, только успевай валить. Зато теперь Хедебарде могла бы угрожать армия - но не шайка грабителей. А кому, спрашивается, взбредет в голову тащить солдат в безлюдные топи?

Ворота - массивные дубовые плахи, окованные листовой медью, которые без тарана никто бы не высадил - уже закрывались.

- Стойте! - закричал Нэтак, вбегая в проем. Следом припустила Ирмина: ночевать в лесу около городка не хотелось вдвойне. Командир стражников, рослый мужчина с видавшим виды копьем, выматерился - но ворота ненадолго замерли. - Я отплачу до утра, - добавил Нэтак. - У меня есть товар.

- Да что у тебя может быть? - удивился верзила, перекладывая копье в другую руку. - Гони деньги, а то как дам... Или... это у тебя что, жена?

- Стал бы я тащить с собой жену, - усмехнулся Нэтак.

- Уступи на ночь - даже пива дадим! - посоветовал стоявший справа от командира рослый детина с кистенем.

- Доблестные воины, - усмехнулся Нэтак. - Я же сказал - утром заплачу чистоганом! А это самое в карман не положишь, и пиво на него не купишь. Так, ночку скоротать... Лучше скажите, как пройти в трактир...

- Так ты к Вартасу пришел? - понимающе ухмыльнулся детина с кистенем. Ирмине его усмешка не понравилась. - Ну, тогда все ясно... Чтобы завтра с утра половину вырученного - нам!

- Ваша взяла, - вздохнул Нэтак. - Отдам... Пошли, Ирмина, скоро ты отдохнешь...

В этот вечерний час казалось, что улочки городка словно вымерли. Урожай собран, купцы разъехались, свадьбы отшумели. В такое время хорошо сидеть дома, делая что-то, до чего в страду не доходят руки, а как стемнеет, любить жену, или, если ее нет, отправиться в единственный на весь Хедебарде трактир Вартаса. Здесь всегда есть пиво, музыка и жаркие танцы хорошеньких (а если в кармане хоть немного бренчит - так и доступных) девушек. Но веселье никогда не выплескивается за стены трактира: он как островок вечного праздника в дремотной тишине городка, неизменной от века.

Трактир нашли быстро: он как бы прилепился к замковой скале, и сам был неотличим от окружающих лесов. Потемневшие от времени бревна, щели для тепла законопачены мхом, сам домишко приземистый, почти по самую крышу зарытый в землю. Долгими, суровыми зимами, как и все дома в этом краю, трактир казался огромным сугробом, и только столбик дыма из дымохода напоминал о том, что внизу живут люди. Сейчас снега еще не было, и была видна такая же потемневшая от непогод крыша. Увесистая дверь, держащаяся на берестяных петлях, была не заперта.

Толкнув дверь, путники вошли.

- Закрывай, тепло выходит! - крикнул чей-то пьяный голос.

Внутри было темно, мглу едва разгоняла одинокая лучина, но уютно и тепло. Воздух казался вязким и густым от запахов подгоревшей снеди, пива, пота и дыма. Гудели нетрезвые голоса, гремел барабан, и его звуки вплетались в переливы флейты. В центре зала был небольшой, освещенный четырьмя такими же плошками помост, на котором кружилась и изгибалась босоногая танцовщица. Казалось, ее совсем не трогали десяток сальных мужских взглядов, скабрезные выкрики пьяных, тем более собственный костюм - более чем короткая блузка, прикрывавшая, по сути, только грудь, да и ту частично обнажал глубокий вырез. Распущенные, как у блудницы, волосы особенно потрясли Ирмину.

- И ей...

- Да плевать ей, - отмахнулся Нэтак. - Когда тебя каждый день имеет кто ни попадя, на взгляды плевать.

- А она...

- Рабыня, - усмехнулся отец. - Попробовала бы она не послушаться своего хозяина - враз бы плеткой получила... И ты бы на ее месте враз отвыкла закрываться.

Ирмина покраснела, поплотнее надвинула плащ, тем более, что несколько липких, бесстыжих взглядов переключились на нее. Наверное, только сейчас дочь мельника задумалась, что окружающий мир полон опасностей. И они не исчерпываются трясинами, зверьми и даже далеким и загадочным Тьерри, о котором малышне рассказывала Фольвед.

- Пойдем отсюда, может, кто примет, - попросила она.

- А чем платить будем? - перебил Нэтак. - А с трактирщиком мы давние друзья, договорюсь.

Трактирщик появился совсем скоро - видно, они и правда хорошо знали друг друга. Может, отец ходил сюда не первый раз, и торговал в тайне от Фольвед, подвергая опасности всю болотную деревушку? Но зачем тогда потащил ее, она ведь может проболтаться... Да что там, и скажет, как только вернется.

Стоп. КАК ТОЛЬКО ВЕРНЕТСЯ. А кто сказал, что вернется? Может, отец замыслил что-то такое, и никак нельзя оставить дома свидетельницу? И теперь ее...

- Мир твоему дому, Вартас-катэ, - поприветствовал трактирщика Нэтак. Радостный голос отца, в котором только битый жизнью, подозревающий всех циник услышал бы фальшь, вывел ее из задумчивости, и спугнул почти оформившуюся мысль. - У меня есть товар, отойдем, поговорим. Посиди здесь, - велел Нэтак дочери. - Я сейчас вернусь, только договорюсь про ужин и торговлю - и приду.

- А чем торговать-то будете? - непонимающе спросила Ирмина.

- Тебе знать не положено, еще разболтаешь. Сиди, сторожи место!

Шушукались старики недолго. Трактирщик поманил пальцем крутобедрую служанку, а когда она подошла, потребовал:

- Ему пиво, колбаски и свежую лепешку. Ей - пирог с капустой, щи и наш особый морс для красавиц.

Вартас плутовато подмигнул Нэтаку, служанка бросилась исполнять.

- Поедим, поспим, а там и дальше поедем, - пояснил Нэтак. Подозрения ожили с новой силой. Но тут все были такими приветливыми - не хотелось верить, что отец что-то замышляет против нее...

Еду принесли быстро, только учуяв аромат свежей, только-только из печи, лепешки, голодная Ирмина сглотнула слюну. После долгой дороги, сырости, голода и холода еда показалась неимоверно вкусной, разве что щи оказались слишком острыми, и пришлось выпить весь морс. Музыка звучала все громче, голова шла кругом, и в то же время неудержимо хотелось спать. Ирмина пыталась сосредоточиться на танцовщице, на пьяном, заросшей бородой лице посетителя, на том, что говорит отец.

- Сейчас, уважаемый, она заснет, тогда деньги и отдадите, - произнес отец. - Я никогда не обманываю покупателей... в главном.

- Я знаю, потому тебя еще не отравили. Что ж, передавай привет барону Тьерри. И молись за упокой твоей Фольвед.

"Фольвед... Тьерри, - вяло ползали в голове мысли. Думать отравленные мозги отказывались напрочь, но сквозь подступающее забытье прорвалась ослепительная, как молния в ночи, мысль. Вмиг она поняла и цель путешествия Нэтака, и собственную роль в этом путешествии. - Предательство!" Надо было вскочить, бежать к двери, отталкивая подлецов, затеряться в переулочках, а когда рассветет, выбраться в лес и идти назад. Она должна успеть...

...Но глаза закрывались сами собой, руки бессильно распластались по столу, и сопротивляться необоримой дреме не было сил. Не доев пирог, Ирмина заснула.

Убедившись, что она не притворяется, Нэтак сделал знак трактирщику.

- Готова! Тащим! Веревки не забудь, и постарайся сбыть поскорее и подальше! Поутру я ухожу, и деньги должны быть до рассвета!

- Что ты тут раскомандовался? Мой трактир!

- Моя дочь, - отозвался Нэтак. - Хоть и на нее глаз отребье положило.

- Так она еще девочка? - радостно присвистнул Вартас. - Сотню точно дадут, особенно если с родителями проблем не будет. Молода только, было бы лет пятнадцать...

- Зато посмотри, - распустил шнуровку блузки Нэтак. - Все при ней. А чего нет, вырастет. Это лучше, чем твои тридцатилетние старые девы, на которых взглянешь - вздрогнешь.

- Ладно, восемьдесят золотых. "арангуров".

- По рукам.

Вартас, низенький, какой-то скользкий тип неопределенного возраста в окружении двух громил с ножами и кистенями, со вздохом отсчитал восемьдесят "арангуров". Потом громилы подхватили бесчувственную девушку, отнесли в повозку, и затемно тронулись на юг, прочь из города. На невольничьем рынке в Старом Энгольде ушлые трактирщики наверняка дадут немало: ведь смазливых невольниц много, а девственниц среди них... Нэтак пересчитал золото еще раз, проверил каждую монету на зуб и, удовлетворившись, сам отправился к воротам. Теперь денег до Гремящего ручья хватит, а вернувшись с рыцарями, он заберет все оставленное в деревне, и еще прихватит чужого. Ну, а Ирмине, всю жизнь прожившей в деревне, пора повидать мир... и "гостей", конечно.

Теперь дыхание зимы чувствовалось на каждом шагу. Ночами ледяные дожди превращались в мокрый снег, к утру он таял, и вся деревня беглецов тонула в ледяной грязи. Сквозь неплотно прикрытые двери и ставни сочился сырой холод, в эти дни он стал привычен, как дождь и ветер.

Фольвед спала, устало подложив кулак под подушку. Как ни помогали ей Эвинна, Аргард и младшенькая, Амти, а все равно без мужа тяжело. Выйти же замуж повторно так и не решилась - слишком врезался в память день, когда увидела меч Эгинара в руках Тьерри.

А вот Эвинне было не до сна. Как ни устала она за день, хлопоча по хозяйству, смутная, почти неосознанная тревога не давала ей заснуть. Так собака чувствует приближающийся пожар - или крысы, когда бегут с корабля. Жизнь в вечном страхе быть раскрытыми, подвергнуться расправе алков приучила их к чуткости и осторожности.

- Мам, - произнесла Эвинна. Фольвед спала чутко, сразу же приоткрыла заспанные глаза.

- Чего тебе?

- Они нас не найдут?

- Кто?

- Алки... Я боюсь...

- Спи, глупая, - произнесла Фольвед. На самом деле она гордилась сообразительностью дочери, но сегодня ей было не до нежностей - слишком устала. - Сюда они не сунутся, здесь кончается власть короля и Верхний Сколен. Да и как узнают, что мы здесь?

- Мама, ты же помнишь, Нэтак с Ирминой пропали.

Вообще дочь права. Ирмина, которую Фольвед уже видела невесткой, вызвала немалый переполох, когда три дня подряд не появилась на пороге дома. Невзирая на неодобрение матери, Аргард пошел к Нэтаку - но и там никого не было. Всю ночь шедший дождь смыл все следы.

- Не бойся, до зимы по болотам не пройдешь. А зима наступит не завтра. Есть только одна тропа... Но откуда о ней знать рыцарям? Да и стоят там сегодня Аргард и другие парни, а у них после случившегося рука не дрогнет.

И правда, как пропала любимая, старший сын закаменел лицом. Фольвед как в зеркало увидела свое лицо в первые дни вдовства. Справедливый, неужели и в ее взгляде читалось такое черное, неодолимое отчаяние? Тогда же сын сделал себе огромную, способную пронзить рыцаря, как вертел цыпленка, рогатину - и теперь всякий раз просится в дозор. Может, еще надеется встретить суженую - а может быть, наоборот, ждет возвращения Нэтака, чтобы спросить с мельника за все - и сразу. Впрочем, сейчас он как раз вернулся из дозора, устало вытянулся на скамье и забылся беспокойным сном.

Далеко-далеко, едва слышный за влажным шелестом ветра и плеском дождя, прозвучал слабый вскрик и вроде бы металлический лязг. Но звуки были настолько слабы, что ни Фольвед, ни Эвинна не могли понять, померещилось или нет.

- Спи, - прошептала Фольвед. - Хочешь, я тебе спою песенку, которую мне пела мама?

У Фольвед был сильный, красивый и звонкий голос - когда она пела, вся деревня боялась даже дышать. Сейчас она скорее шептала мерным речитативом, чтобы не разбудить остальных.

Фольвед прервал жуткий крик на улице. Сомнений не осталось, в деревне что-то происходило. Вдова сотника Эгинара вскочила, босые ноги обожгло холодом земляного пола. Аргард молодец. Он уже вскочил, ухватил тяжелую, оставшуюся от отца рогатину и бросился к двери. Но что, Ирлиф побери, происходит? Разбойники? Свалившаяся на деревню беда была слишком огромной и непоправимой, чтобы сознание смогло сразу осмыслить. А ведь ответ лежал на поверхности...

Аргард резко, рывком распахнул дверь.

- Кто зде... - и отпрянул, медленно заваливаясь на спину. Из груди торчала вошедшая по самое оперение стрела. Фольвед закричала, не виденный ни разу наяву, но сотни раз в кошмарах ужас повторялся. Алкский ублюдок-лучник отнял у нее отца, а теперь и сына? Да есть ли в этом мире хоть какая-то справедливость, или богам на все плевать? Всхрапнула, хороня последние сомнения, лошадь, раздался плеск сапог спрыгнувшего в грязь всадника. Дверь пинком распахнула высокая фигура с факелом в левой руке и окровавленным мечом в правой. Свет резанул по глазам женщин, только миг спустя Фольвед увидела лицо. Тьерри, барон, пришедший вернуть свое. За спиной, неся запасной колчан и хозяйский лук в саадаке, семенил Нэтак. Интересно, куда эта тварь дела дочь?

- Ба, какая встреча, Фольвед! - заулыбался Тьерри. Он постарел, огрузнел, под глазами синели мешки - след пьянства, - но меч в руке держал уверенно. Да и еще один алк с луком, стоящий у входа, придавал ему уверенности. Стрела наложена, только натянуть тетиву и всадить стрелу в упор в бездоспешное тело. Чего тут бояться даже и одному? Единственного хоть немного опасного, сына сотника Эгинара, удачно свалил Мойфельд. Ну, а Фольвед сейчас даст ему все, о чем он мечтал что с Олтаной, что с Ирминой, что с другими сельскими дурами. Даже больше, если не захочет, чтобы рыцари повеселились с малявками. - Нас явно сводит вместе судьба. Нашей близости хотят Боги, Фольвед. Сейчас ты нагнешься, задерешь юбку и сделаешь мне хорошо.

- С какой радости? - усмехнулась женщина. Она знала, что в полной его власти, и ее-то уж точно не пощадят, но хотя бы плюнуть в наглую морду должна успеть. Пусть потом делают, что хотят, хоть на части режут - она будет только хохотать им в лицо. - Ты что, уже отрастил то, о чем я говорила? Или засохло даже что было?

"Может, убьет нас сразу, - подумала она, вслушиваясь в доносившиеся с улицы звуки. Свист арканов, стоны, крики, проклятия, звуки ударов. Это не один бандит, рыцари тщательно подготовились, а Нэтак их навел. - Остальных-то выпорют и угонят обратно, а меня с девочками... А что, если..."

Надежда все равно мала - но попробовать стоит. Вдруг Эвинна или Амти смогут выскочить на улицу, пока Тьерри развлекается, а потом дойти до Хедебарде? Да даже если сгинут в болоте, это лучше, чем то, что предстоит ей самой. Фольвед распрямилась, так, что грудь выпятила домотканую рубаху, и провела языком по губам. Она была еще красива - той зрелой, умудренной опытом красотой, какая свойственна повидавшим жизнь, распростившимся с юношеской беспечностью людям. Тьерри даже разинул рот - от этого розового язычка, скользящего по манящим губам, его окатило волной жара. А уж когда крупная, рано огрубевшая рука скользнула по юбке, как раз чуть пониже веревки...

- Знаешь, я тут подумала, что давно не подавала милостыню нищим, - издевательски усмехнулась Фольвед. "Прости, Эгинар, - как перед живым, взмолилась она - впрочем, в ее памяти муж и не умирал. - Только ради твоих дочерей". - Видишь ли, у нас в деревне таких нет... то есть не было до вас. А ты же как нищий, Тьерри - только нищета у тебя не в кошельке, а между ног. Ну, сними штаны, мальчик, и я честно сдохну со смеху. Что, боишься при своих людях?

Тьерри сам не понимал, что чувствует к этой женщине. Ненависть - но одновременно и неутолимую, много лет сжигавшую его страсть. Желание втоптать ее в дерьмо, унизить, раздавить, заставить ползать у ног - и робкую надежду, что когда-нибудь она поймет, что он лишь исполнял долг перед королем, что так было надо. Поймет - и примет, отказавшись от призрака мертвого сотника, станет его тылом и опорой. Если бы она это сделала и родила ему сына - он бы согласился удочерить этих двух малявок, и готов был бы поклясться перед алтарем Алка Морского, что найдет им хороших мужей и, не скупясь, даст приданое. В конце концов, дочери - не наследники. Глядя на нее сейчас, он вдруг понял, что будь у него такая жена, не понадобились бы Олтана, Ирмина и прочие. Потом гнев на уведшую пол-деревни, да еще и опозорившую его, вдову пересилил. Холодно усмехнувшись, он ответил:

- Это я даю тебе милостыню: ты, вдова сколенского ублюдка, понесешь от алкского барона. Ненадолго, пока мне не надоест, ты ощутишь себя баронессой.

- Это еще что, - отозвалась Фольвед. Руки уже колдовали над завязками юбки. Только бы Эвинна сообразила, когда он будет... А они будут глазеть... - Эка невидаль! Вот ты, алкский баран, удостоишься поистине невероятной чести: в тебя, крысиное дерьмо и трусливый убийца, плюнет вдова сколенского кузнеца.

"Успела! Теперь только спасти дочерей..."

От такой "чести" алк онемел. Он не знал, что делать, чего ждать от этой ведьмы. Сейчас она должна ползать в грязи у его ног, готовая сделать все, что угодно, ради дочерей. А он развлекся бы с ней, потом с девками, потом отдал бы всех стрелкам, а затем все равно бы убил. Сколенцы должны знать, как алки карают ослушников. Но она... Будто чувствует, что пощады не будет - и просто старается хоть чем-то ему досадить. "Тебе бы мужчиной родиться, - неожиданно подумал Тьерри. - Рыцарем. С каким бы удовольствием я бы прирезал тебя на дуэли. Или ты меня - тут уж как Алк Морской решит".

- Ну что, попробуем, алкская ты шавка? - поинтересовалась Фольвед, когда Тьерри стер слюну. - Ты ведь об этом девять лет мечтал... - Рука выпустила концы веревки, и юбка соскользнула на пол. А Фольвед рванула пуговицы - и рубаха тоже слетела прочь. Но даже голой она выглядела по-королевски гордо, большие зеленые глаза смотрели с яркой, обжигающей ненавистью.

Если нет меча, дуэль можно вести и так. Нельзя отнять право на последний бой у воина... и у каждого, у кого в груди сердце воина.

Терпеть больше не было сил. Тьерри яростно рванул ремень, освобождаясь от штанов, двинулся вперед и яростно, как таран в пробитую брешь, вломился в Фольвед. Женщина только стиснула зубы, но тут же овладела собой и произнесла:

- И это все, на что ты способен? Труп справился бы лучше ...

И поцеловала его в губы, вкладывая в поцелуй всю ненависть и презрение, каждым движением словно выливая на врага чан с помоями. Тьерри пьянила эта ненависть, будто горькое, но желанное после долгого воздержания вино. Бывает и такая страсть, что замешана не на любви, а на ненависти, которая не рождает жизнь, а сжигает, оставляя лишь окалину смерти и безумия. Не дай нам сладостная Алха разбудить такую в тех, кого мы любим.

Соскользнули штаны, небрежно брошенные на ложе Фольвед, зазвенел о пряжку брошенный следом меч, сверкнуло в свете факелов отполированное лезвие: в нем, как в зеркале, отразилась похабная сцена. Отцовский клинок словно взорвал накопившуюся в сердце ненависть. Эвинна вырвалась из рук глазевшего на Фольвед солдата, метнулась к очагу и, выхватив тлеющую хворостину, стегнула подбежавшего алка по глазам. Вой, богохульства, но схватившие за плечо руки разжались. Пролетело над головой и застряло между бревен сруба лезвие меча, а ее руки сомкнулись на рукояти огромного, тяжелого для нее меча. С огромным усилием девочка подняла тяжелый клинок. Она не задумывалась, сможет ли отбиваться от опытных мечников, ее руку вела ненависть - а может быть, сам Справедливый Стиглон и Барк Воитель впридачу. Снести голову мрази, насилующей мать и убившей отца - а там хоть трава не расти. Меч поднялся, багровой молнией блеснул в свете факелов - и с мерзким хрустом перерубил шею Тьерри. Голова ударила Фольвед по лицу, на волосы женщине хлынул поток крови. Остальное тело, враз ставшее тяжелым и неуклюжим, придавило ее к ложу. Но сейчас, окровавленная и изнасилованная, Фольвед была счастлива, как после брачной ночи: на такое она просто не рассчитывала. Лишь бы они сейчас взбесились и убили девочек без мучений...

Миг все - и Эвинна, вцепившаяся в рукоять меча, тоже - стояли неподвижно. Она подумала, что надо бы ударить Нэтака, который всех предал, метнулась к нему, ничего не видя от ярости - и тут меч вышел из повиновения. Мозолистая рука выкрутила из ее пальцев оружие, заломила руку за спину, сапог тяжко грянул в ребра. Жалобно зазвенев, меч с плеском упал в стылую грязь, а над головой Эвинны взметнулся семивершковый кинжал. Амти рванулась было убежать от бойни - но солдат держал слишком крепко. Осталось только плакать.

- Эвинна-а!!! - Фольвед вскочила - и грянулась оземь, напоровшись на меч Мойфельда. Стрелок провернул оружие в ране и пинком бросил тело в грязь. Эвинна еще успела укусить чью-то руку, за что получила по голове, впадая в блаженное беспамятство.

- Эта сколенская крыса завалила барона, - сплюнул Мойфельд на тело Эвинны. - Мы так убьем ..., что ... сколенцы все разом ...тся.

- Погодите! - возопил Нэтак. - Тьерри обещал мне в награду одну из дочерей Фольвед! Помните, там, на пиру. Уважьте волю своего господина.

- Хорошо, бери младшую. Эта ответит за все!

- А я хочу другую! Старшая может крутить жернова на мельнице, и в постели будет неплоха. А младшая пока еще вырастет...

- Она тебе глотку перегрызет, дурак, и то самое откусит! - возмутился Мойфельд. - И именно она завалила барона! Она за все ответит!

- Я продам ее в такие дали, где она будет понимать только язык сапог, плетей и кулаков! Через месяц на ней места живого не будет. Но ее не убьют: северянам нужны рабы. Вы сможете веселиться с ней не больше недели, а там будут истязать годами, насиловать, как они привыкли насиловать овец. Ей не дадут даже помолиться богам, а значит, и после смерти ее не ждет ничего хорошего. Вы сможете так ей отомстить? Нет? А я - смогу. И уж точно не буду иметь ее, не связав руки.

- А ты редкая скотина, мельник, - усмехнулся Мойфельд. - По рукам!

Когда Эвинна очнулась, Нэтак поплотнее связал ей руки, заткнул рот грязным тряпьем, так что от вони она едва могла дышать - и погнал перед собой, подгоняя палкой. А сзади слышались отчаянные, способные выжать слезу даже из камня, крики: Амти предстояло выкупить собой жизнь старшей сестры. Правда, сердце у Нэтака было, наверное, даже не каменное, а из чего-то еще более бесчувственного. А на плечи Эвинны лег еще один долг, который нельзя не отдать. Потому что живые могут простить долг, а мертвым не дано даже этого.