Полночь мира (=Пепел Сколена)

Глава 3. Горе побежденных

Лето отгорело, уже пролились первые осенние дожди, согрело землю бабье лето, а об ушедших воевать мужчинах не было ни слуху, ни духу. Вот-вот пойдут ледяные дожди, которые сменят уже снега, заметая прошлое. Тянуть с уборкой урожая больше невозможно, и оставшиеся селяне высыпали на поля. Они срезали колосья серпами, молотили, заготавливали сено, собирали яблоки с яблонь, косили траву, заготавливая корм для скотины... Мужчин заменили женщины и подростки, и им приходилось выбиваться из сил, чтобы подготовиться к долгой, суровой зиме. И все равно Фольвед, отирая рукавом мокрый лоб и превозмогая свинцовую усталость, не могла не тревожиться о будущем. Последние годы урожаи итак не радовали - то ли дело, говорил муж, было до Великой Ночи. Но в этот раз лето было особенно холодным и дождливым, подарив несколько знойных дней лишь в самом конце. Даже ржи уродилось совсем чуть-чуть. "По весне голодать будем" - понимала Фольвед, понимали и остальные, особенно беспокоились немногие пережившие Великую Ночь - уж они знали, что такое голод. Хорошо хоть, оброк платить не надо, собирать на дань государю и пахать баронское поле, с начала лета их словно забыл весь мир: то бы точно не успели собрать и то, что есть. Эх, тяжело без мужа. И вернется ли он, сотник Эгинар, сражавшийся за Империю еще до Великой Ночи, ходивший с легионами аж к самому Крамару. Она не сомневалась в победе Империи (со времен Харвана Основателя никто не смог уничтожить Сколен), но кто знает свою судьбу?

- Едут! - донесся голос старшего сына Аргарда с улицы. В это лето сорванец здорово прибавил в росте, поверил в свои силы, а работа в поле укрепила его руки. Пройдет еще год-два, и надо будет подыскивать невесту - хорошо бы Эгинар вернулся с добычей...

- Помешивай! - велела Фольвед дочери Элинде, вытирая белые от муки руки. Наскоро приласкала расплакавшуюся Эвинну - и выскочила на улицу. Все было как всегда - шелестел облетающей листвой старый тополь, звенел давший селу название ручей, кричала детвора, на убранном поле виднелись стада. Она даже не сразу заметила, что изменилось. Рядом точно так же глазели и другие - подростки и женщины, дальнозорко щурились старики. Вся деревня высыпала встречать своих защитников. Но где же все? Почему никого не видно? Или они все ослепли и не видят большую толпу?

-... да смотри же, мам, вон там!

Свинцово-серый осенний день медленно переходил в синие сырые сумерки, разглядеть далеко за околицей крошечные букашки путников было не так просто. Но Фольвед с детства славилась отличным зрением, и еще не успела ослепнуть долгими зимними ночами, при свете очага латая одежду. Она разглядела восемь обманчиво-неторопливых темных точек, движущихся по направлению к селу. Наверное, едет барон с сыновьями и оруженосцами. Но где в таком случае ополченцы? Может, отстали? А "букашки" росли с каждой сотней пройденных шагов. Вблизи-то восемь закованных в латы всадников на могучих жеребцах в толпе селян покажутся обретшими ноги башнями.

Но что это? Почему улыбки сменились растерянными, а потом угрюмыми, исподлобья, взглядами? Отчего поникли головы стариков, будто всадники разбередили какие-то страшные воспоминания? И даже ничего не понимающие ребятишки перестали смеяться и жмутся поближе к матерям...

Она разглядывала едущих по проселку, и уже отчетливо видных всадников, еще надеясь обмануться и посмеяться над своей глупостью, но уже знала, что права. Случилось самое страшное, такое, чего не упомнит даже столетний Хостен ван Кест, поседевший еще до Великой Ночи. Повержена на колени вся Империя. Другого объяснения появлению чужеземцев в этих краях не было. И, скорее всего, побелевшие, схватившиеся за сердце женщины в один день стали вдовами, а ничего еще не понимающие ребятишки - сиротами. Новая, может быть, и худшая, чем Великая Ночь, беда надвинулась на село, грозя закрыть солнце своими совиными крыльями.

Всадники ехали тесным, колено к колену, строем. За плечами тряслись луки и колчаны со стрелами, в руках виднелись пики. Только передний, усатый белобрысый крепыш, ехал без копья. Зато у него за плечом, кроме неизменного лука, был меч в потертых коричневых ножнах. И снова сознание до последнего пыталось защититься, отказываясь поверить страшной правде. Обмениваясь короткими гортанными фразами на своем наречии, всадники подъехали к угрюмой толпе. Они пристально разглядывали селян - будущих подданных - особенно наглыми взглядами обжигая девушек и молодух. Фольвед невольно покраснела, ощутив, как на ее лице задержался липкий взгляд самого крепыша с мечом. Судя по всему, командира неизвестных лучников. Но рыцари вроде бы презирают лук! Значит, уже не презирают. По крайней мере, алкские. Дождавшись, пока покрасневшая Фольвед ухватит детей за руки и затеряется в толпе, всадник поднял руку, призывая к тишине, и заговорил на сколенском языке со странным гортанным акцентом.

- Жители Гремящего Ручья! - громко произнес он. - Мы - воины короля Алков, Халгов, Белхалгов и Верхнего Сколена, победителя императора Сколенского, короля Амори ван Валигара! С его соизволения объявляю вам, что все владения вашего прежнего барона переходит в мое распоряжение. Соответственно, и вы отныне должны платить оброк и отрабатывать барщину в мою пользу, а то, что прежде платили императору Сколенскому, будете платить королю Амори. А теперь - шапки долой и на колени перед алкскими дворянами! Ну?!

Алк вынес меч из ножен - и теперь уже схватилась за сердце Фольвед. Эту потертую, видавшую виды рукоять еще недавно сжимала рука ее мужа, а много лет назад, в походах на север его вручил десятнику Эгинару сам император Арангур Третий за переправу через Лирд под огнем лучников. Вспомнились его тяжелая, сильная рука на бедре во время безумных ночей, его поцелуи и могучие, размеренные движения у нее внутри. Ничего этого больше не будет. Первая красавица села, ставшая только краше и женственней после рождения трех детей, всего двадцати шести лет от роду, она вдруг почувствовала себя глубокой, согнутой годами старухой. Все хорошее кончается... кончилось. А все они до смерти отданы в неволю убийцам мужей, отцов, сыновей, братьев...

- Отныне я, Тьерри ван Латран, волен в вашей жизни и смерти. И если кто-то, хоть раз, попытается мне перечить хоть в чем-то...

Меч яростно сверкнул, прочертив короткую дугу в прохладном и сыром воздухе. Удовлетворившись произведенным эффектом, Тьерри вбросил клинок в ножны.

- Слушайте распоряжения вашего нового повелителя, - произнес лучник за спиной Тьерри. - Прежде вы отрабатывали по два дня в неделю на господских полях - этого мало. Теперь будете по три. Кроме того, с села полагалось четыре мешка зерна оброка - отныне вы будете давать пять. И вместо четырех мешков для императора будете отдавать шесть - королю. Дань же Храму Стиглона по заступничеству повелителя нашего Амори останется прежней.

По толпе пронесся стон. И в прежние-то времена такую дань выплатить было бы непросто. А после Великой Ночи, когда дожди гноят зерно на корню, она означает кошмар по весне. Не зерном и скотиной предстояло платить дань. А опухшими от голода животами, ввалившимися щеками, запавшими глазами. И надгробиями над детскими могилками на погосте за храмом тоже.

- Но король наш милостив, - продолжал Тьерри. - Он понимает, что война опустошила Сколен, вы недосчитались близких, а многолетнее владычество императоров пагубно отразилось на вашем благосостоянии. Поэтому в первый год по его распоряжению сделано послабление, о котором упомянуто выше. В дальнейшем же вы будете отрабатывать на моих полях по пять дней, отдавать мне - семь мешков, а моему королю - десять. При Сколене вас баловали, не собирая того, что должно. Мы не хотим повторить судьбу Империи. А теперь, - обратился он уже к своим подчиненным, - каждый может выбрать ту, кто ему по душе.

Рыцари рассыпались по деревне - и сразу она наполнился криками, стонами, плачем. Алки хватали за косы молоденьких девушек или молодух, вязали руки, вскидывали в седла и ехали в бывшее баронское поместье. Сам Тьерри положил глаз на Фольвед. Подъехал, свесился с седла, чтобы привычно - наверняка наловчился в предыдущих деревнях - схватить за косу, за ворот рубахи или хоть за женское покрывало. Фольвед ясно представила себе, как будет мять ее грудь этот белобрысый, убивший мужа, как его слюнявая, воняющая жареным луком, застрявшим в зубах мясом и пивом пасть коснется ее лица, как пьяные, гогочущие ублюдки раздвинут ей ноги, чтобы доставить удовольствие своему хозяину. Женщина гибко наклонилась, позволяя алку зачерпнуть рукой пустоту, отскочила и выхватила из-под ног увесистый камень.

- Попробуй только - всю рожу расквашу, - шалея от ненависти и занося камень над головой, произнесла она.

Алку ничего не стоило увернуться от камня, а потом чуть тронуть пятками конские бока, догоняя бегущую женщину. Но лучник только махнул рукой - мол, никуда не денется.

- Я еще сниму покрывало с твоих волос, - усмехнулся он. Что означало: отняв у сотника Эгинара жизнь и меч, он вознамерился отнять и жену, ибо от века только муж имел в Сколене такое право.

- Мой господин, эта девка...

- Что, Гонтран? Что эта девка?

- Это же Фольвед, вдова того сколенца, сотника. Король велел ее схватить, и...

- Фольвед, - притворившись, будто не слышал последних слов подчиненного, произнес Тьерри. - Подходящее имя. И правда, спелая вишня. С косточкой... Та что он велел? Выдать эту вдову балграм?

- Сир барон, это же приказ короля! Как можно ослушаться?! Х-ха, я слышал, сотник тяжко оскорбил тамошних Харванидов на военном совете, назвав их трусами и.... эээ... не мужчинами. Помните, Тьерри-катэ, что сделали с трупом?

Тьерри поморщился. Враг - это враг, и церемониться с ним незачем. Но привязать тело за ногу к седлу и тащить волоком по земле до самого Балгра - это уж слишком. А ведь и сам король брезгливо морщился, когда возникала нужда общаться с предателем-главнокомандующим и его сыном. Едва ли Амори будет настаивать на точном исполнении уговора - тем более, что там, в Балгре, едва ли знают простую крестьянку в лицо.

- Х-ха, представляю себе, что с ней будут вытворять...

"Это уж точно, - подумал Тьерри. - Небось, мало вдове не покажется". Нот отчего-то отдавать ее балграм не хотелось. В конце концов, да кто они такие? Пусть этот Ардан обеспечил королю победу, угробив свою армию, но король наверняка бы победил и по-честному. Значит, по сути они не более, чем побежденные. Где это видано, чтобы побежденные ставили условия победителям? А без Фольвед он никогда сполна не ощутит вкус победы.

- Значит, так, - распорядился новоявленный барон. - Найди какую-нибудь молодуху-вдову с тремя детьми, и посмазливее. Схвати её, отвези в имение прежнего барона и запри в подвале. В качестве вдовы отдадим ее. Только тихо, никому ни слова. Саму вдову схватишь якобы за непочтительность. Придумай, как это сделать, ты на таких делах собаку съел.

- А они...

- Они не знают ни имени вдовы сотника, ни ее внешности, ни как зовут детей. Пленных-то из этой деревни не было. Выяснить не у кого. Сойдет. И пусть хоть на куски их режут, мне плевать. А эту Фольвед я еще заставлю подарить детей мне - Алк Морской, как она хороша... У сотника губа не дура была. А пока, чтобы не скучать, поймай-ка мне вон ту девчушку. Будет у меня Фольвед - эту тебе отдам.

- Тьерри-катэ, может, это уж слишком?

- Женщины побежденных всегда принадлежали победителям. Так было, когда сколенцы завоевывали Алкию. Не вижу, почему сейчас должно быть иначе.

- Слушаюсь.

Алк из подчиненных Тьерри пришпорил коня, поймал удиравшую от другого солдата девчонку, сунул в рот драную рукавицу (на руке еще не зажили следы зубок предыдущей жертвы), заломил руки за спину. Девчонка вскрикнула - и обмякла в его руках.

- Тьерри-катэ, вам подарок от жителей Гремящего Ручья - усмехнулся Гонтран. - Ее вроде Олтаной зовут.

Тьерри лениво оглядел заплаканное лицо, мозолистой рукой потрогал едва наметившейся груди... Глаза барона заволокло паволокой желания. Не Фольвед, конечно, далеко не Фольвед - та подобна спелой вишне, а эта так, зеленое яблочко. Но на первое время сойдет. И перекинул девчонку через седло - точно как тюк с ковром.

- Сойдет.

Фольвед надеялась, что ценой Олтаны, соседской дочки, ценой сестры с тремя детьми, которая вообще исчезла невесть куда, ей удалось откупиться у судьбы. Наивная! Тьерри часто появлялся в селе, приглядывая, чтобы мешки с зерном наполняли до верху, чтобы скотина была самой упитанной и вкусной, а селяне, и особенно женщины, при его появлении кланялись до земли. Но каждый раз, проезжая мимо колодца, осматривая огороды и умываясь холодной водой Гремящего ручья, он видел стройную фигуру женщины, несущей к дому ведра, вязанку хвороста или идущую с крынкой молока. Ее легонько колыхавшиеся на ходу бедра манили взгляд, а полные, яркие губы разжигали желание. Прошла неделя - и Тьерри стал думать о ней непрерывно, даже когда задирал Олтане юбку...

"Нет, так легко сойти с ума, - наконец решил он. - Неужели проклятый сколенский сотник окажется сильнее алкского пятидесятника?" Тьерри помнил, как Эгинар упал от его стрелы, вонзившейся как раз между лопаток. Помнил, как вывернул меч из руки обезображенного мертвеца: только хрустнули, ломаясь, стиснутые в предсмертной судороге пальцы. Пользуясь безнаказанностью, приказал стащить с павшего сотника и отстирать заляпанные кровью штаны и сапоги. Рубаха, увы, была рассечена мечом и проткнута копьем: даже если зашить, останутся швы, и будет понятно любому, что алкский пятидесятник, а теперь и барон не брезгует никакой рваниной. Штаны и сапоги оказались великоваты, но зато добротно скроены, а свое, алкское, что-то поизносилось.

Владел он теперь и деревней сотника, был властен в жизни и смерти его близких. И только жена Эгинара ван Андрама оставалась ему недоступной, а оттого казалась еще более манящей. Если ее не покорить, не сделать его и только его, не заставить забыть о прошлом - он будет чувствовать себя просто мелким мародером, воришкой, забравшимся в чужой дом.

Отшумели осенние дожди, отплакали вдовы и сироты, милосердно скрывая прошлое, на землю упал снег, и только Гремящий ручей звенел в каменистом русле, стойко сопротивляясь морозу. Его вода сверкала, будто хрустальная, пересекая бескрайние слепящее-белые поля. Обычно в такие дни молодежь садилась в сани - и ехала на посиделки в соседние деревни. А там уже ждало пиво, немудреные песни и танцы - и, конечно, девчонки. Какая из них - твоя судьба? Никогда не скажешь наверняка, и потому не пропусти ни одной посиделки.

Но беспросветное отчаяние гнуло к земле и самых неунывающих. Каждый думал, как заплатить все подати и прокормиться, и еще не навлечь на себя алчный взор новоявленного барона. А Тьерри, наоборот, каждый вечер устраивал пирушки, пиво и хмельной мед лились рекой. В пьяном угаре он кричал, что он - дворянин и воин величайшего повелителя Сэрхирга, а этот Эгинаришка - лишь смерд, дело которого - в навозе ковыряться, а не воевать, который получил по заслугам, и вообще он сколенская свинья и мерзавец, поднявший руку на алков.

- Не кричите, господин, - раздалось однажды вечером.

- Кто здесь?! - рыкнул Тьерри, пытаясь сообразить, чье это лицо плывет и двоится перед глазами.

- Я, значит, Нэтак, из деревни.

Этого Нэтака Тьерри уже знал. Хитрый, жадный мельник, втридорога бравший за помол. При Эгинаре ему приходилось умерять аппетиты, но Тьерри быстро нашел с ним общий язык: мельник говорил ему, у кого сколько зерна и где, а Тьерри позволял ему брать за помол столько, сколько он хотел, и еще освободил от отработок. Мельник, впрочем, услужил ему и в другом: он вынюхивал, подслушивал, доносил, особенно стараясь опорочить Фольвед: ненависть к Эгинару не умерла вместе с ним.

- Ну, говори, Нэтак. - Тьерри попытался улыбнуться, но лицо перекосилось жутковатым оскалом. - Что стесняешься, у тебя брачная ночь, что ли?

- Господин, я... Я решил, что вы должны знать...

- О чем знать, давай, не юли, а то как дам! - а руки уже наливали медовуху в кубок. Залпом проглотил четверть, в голове зашумело, но слова Нэтака дошли. От удивления Тьерри даже немного протрезвел.

- Господин, я видел, как вы смотрите на Эгинарову вдову...

- Что ты сказал?!

Счастье Нэтака было в том, что пьяный барон не смог найти рукоять меча. Но Тьерри уже успокоился, а потом на лице зазмеилась зловещая улыбка.

- Я хотел сказать, - продолжал Нэтак. - Ты получил все, чем владели наши бароны испокон веков, и даже больше, но в одном ты не смог превзойти даже Эгинара-кузнеца. Я говорю о Фольвед. Да, Олтана девка ничего, но одно другому не мешает. Возьми ее, покажи всем, что она путается с убийцей мужа, что у сколенок нет ни чести, ни совести, и они готовы выпрыгнуть из юбки с любым... алком. Этим ты опозоришь и его самого: каждый берет жену по себе.

- Ты предлагаешь ее...

- Ну да. Но не совсем. Взятую насильно жалеют, а того, кто это сделал - ненавидят. Но если ты заставишь ее выйти за тебя, родить тебе детей - тебя будут уважать еще больше.

- Здорово, - одобрил Тьерри. - А его дети? На что мне его ублюдки?

- Сначала пообещай их усыновить. А потом, когда она выйдет за тебя замуж и родит тебе сына - выгони всех из дому. Пусть его сын скитается по деревням и работает за похлебку, а его дочери станут шлюхами.

- А что, если он бросится мстить?

- И будет казнен за измену? Ведь он покусится на государева человека, сам будучи никем.

- Хочешь стать старостой?

- Нет. Не сейчас. Меня вполне устраивает нынешнее положение. Только дай немного на пропитание...

- Держи! - бросил к его ногам мешочек с серебром Тьерри.

Нэтак ушел, но его слова засели в голове у Тьерри. Не в том дело, что она прекрасна и притягивает взгляды мужчин, что не может быть никаких сомнений в ее плодовитости и хозяйственности. Даже не в том, что она - идеальная жена, способная быть и страстной, и верной, и стойкой в невзгодах. Убитый у Кровавых топей сотник ей смог овладеть, и если то же самое не сможет сделать сам Тьерри, все так и будут говорить, что он застрелил сотника по-подлому, в спину.

Но ведь и хотелось ее нешуточно. Как ни хороша была невинность Олтаны, ее стыд и ужас, как ни ловко справлялась в постели еще одна, но сговорчивая вдовушка, а стоило разок увидеть стройную фигуру Фольвед на поле, в окне дома, у колодцев, как кровь закипала с новой силой. Едва наступила ночь, Тьерри оделся в снятую с покойного сотника одежду. Опоясавшись его мечом, вскочил на коня и поскакал к ее дому. Снег глушил стук копыт, вдобавок Тьерри ехал по задворкам, стараясь никому не попасться на глаза. Посвататься в открытую он отчего-то не решался - может, надеялся, что без свидетелей сможет свободнее говорить о том, что думает.

Вот и знакомый дом в обрамлении заснеженного сада. Несколько старых, могучих яблонь - одинокой женщине и ее детям, наверное, непросто было даже собрать яблоки. Она должна согласиться. Ведь лучше живой алкский барон, чем мертвый сколенский кузнец...

Спешившись, Тьерри постучал в дверь рукоятью меча. Негромко - но там, внутри, услышали. Раздался испуганный шепот, возня, потом легкие шаги босых ног.

- Кто там? - Тьерри узнал голос Фольвед.

- Тот, кто хочет с тобой поговорить, - усмехнулся Тьерри.

- Ну, если только поговорить, - неуверенно раздалось только за дверью.

- Пока только говорить.

Лязгнул редкий в этих краях железный засов - след кузнечного ремесла Эгинара. Держа в руках коптящую плошку с жиром, на пороге стояла Фольвед. Тьерри сглотнул: он впервые видел ее так близко. Поднятая с постели, она была в одной рубашке, лишь подчеркивавшей высокую грудь, округлость бедер. Переброшенная через плечо длинная коса толщиной в руку только добавляла ей очарования.

- Заходите, господин барон, - безыскусно произнесла Фольвед. - Вы пришли ночью и без приглашения, но если не со злом, то будьте гостем и отведайте, чем мы богаты.

Тьерри вошел. По всему было видно: еще недавно дом знал лучшие времена. По могучим, но рассохшимся потолочным балкам, по тяжелым, сколотить которые под силу лишь сильному мужчине, дверям, по изящно откованной, но пустой лампе. Казалось, все тут создано добрым, могучим великаном, который сделал - и ушел, оставив все малышам. А какой-то столь же мелкий, но злобный карлик... Тьерри почувствовал себя этим карликом, примеряющим оброненные сапоги великана. Вспыхнула старая ярость, но он смирил себя и произнес:

- Знаешь этот меч? Вижу, знаешь. Я взял его по праву - я был тем лучником, который его убил. Тут нет ничьей вины - я сражался за своего короля, а он за своего императора.

- Я итак все знала, господин, - произнесла Фольвед. Слова барона упали солью на незажившую рану, лишний раз напомнили, что жизнь прошла. Может, она проживет еще полвека - но ничего хорошего в жизни больше не будет. Разве что если повезет увидеть счастье детей и понянчить внуков... - Это все, что вы хотели сказать?

- Конечно, нет. Твой муж мертв, Фольвед, а ты еще молода и прекрасна. Зачем хоронить себя заживо и горевать о том, что нельзя исправить? Надо жить дальше. Алк Морской видит, я не худший в этом селе. Скажи одно слово - и ты станешь баронессой, а твои дети вырастут знатными людьми. И никто не посмеет тебя осудить. А посмеет... - Зловещая усмешка приподняла щетку усов. - Тогда прольется кровь.

- У тебя уже есть Олтана, да и та вдова. Сестра моя пропавшая - тоже наверняка твоя заслуга. Они молодые, свежие. На что тебе траченная молью вдова?

- Они пригодны в качестве любовниц, наложниц - но не жен. Слишком молоды, легкомысленны, да еще и дурно воспитаны. Ты - другое дело, ты видела жизнь. Решайся. Ну?

Сказать по правде, несколько томительно-долгих мгновений она колебалась. По доброй воле она никогда не именит Эгинару - даже мертвому. Но как быть с детьми? Горька сиротская доля, и стократ она горше для девушки. А у нее две дочери, которым надо найти хороших мужей, достать приданое, да хоть купить свадебные браслеты. Как все это сделать, если нельзя опереться на мужа? Аргарду понадобится невеста, притом уже скоро. Опять же, чем платить приданое? А у Тьерри награбленного добра куры не клюют, ему все это достать раз плюнуть. И все будут довольны - конечно, кроме нее, но велика ли плата за будущее детей?

Потом взгляд упал на меч, на штаны, на сапоги, которые сама подшивала для другого человека. Ненависть поднялась жаркой волной - великая ненависть, рожденная из великой любви, та самая, о которой потом слагают баллады - и с языка сами собой сорвались слова:

- Знаете, почему я вам не плюнула в лицо? Вы - не враг. Вы как крыса, подбирающая объедки. - Слова Фольвед жгли раскаленным железом, Фольвед не смогла бы оскорбить сильнее, даже плюнув при всех барону в лицо. - Подобрали сапоги моего мужа, подобрали его меч, хотите подобрать его жену и детей... Будь он жив, может, вы бы и объедки за ним подбирали?

Тьерри побагровел - но в первый миг не нашелся, что сказать. Чем Фольвед немедленно и воспользовалась.

- Штаны вон Эгинаровы нацепил, - грустно усмехнулась она. - А вот под штанами совсем не то, что у Эгинара...

- Да я тебя в куски изрублю! В порошок сотру, в Крамар продам!!!

- Конечно, женщину-то многие изрубить могут. А попробовал бы ты мужа изрубить, да не вдесятером на одного, а один на один.

- Так я его и убил!

- Ага, стрелой из-за куста? - Фольвед понимала, что погибла, теперь оставалось только сказать ему в лицо все, что думает - и умереть. Но что он сделает с детьми?! Да что горевать, теперь уже ничего не исправишь. - И еще этим гордишься? Дожила же до позора, ко мне такое вот сватается!

- Да я твой выводок в вашей же норе сожгу - как барсуков, выкурю! - рявкнул Тьерри. Но замолчал, потому что придумал кое-что поинтереснее. - Значит, так. Что ты там думаешь, неважно. Здесь ничего не будет против моей воли. Но скоро время выплаты дани, и я знаю, что платить тебе нечем. Ты ничего не носишь на мельницу Нэтака. Через неделю ты ко мне придешь и сама попросишь взять тебя в жены.

- С какой это радости? - уперла руки в боки Фольвед. - Я предпочту броситься в омут.

- А с такой, что если не придешь, в счет долга я выгоню тебя из дому. А твои дочери - уж ты мне поверь! - окажутся у скупщиков рабынь. Знаешь, в кого они превращают девушек? Думай, решай.

И, не глядя больше на онемевшую от горя Фольвед, вышел за дверь. А вдове пришел черед задуматься, что делать, чтобы спасти детей и спастись самой от позора и расправы. Она бы согласилась просить прощения у Тьерри, согласилась исполнить все прихоти развратника - если бы знала, что ее детям никто ничего не сделает, и они вырастут такими, как отец. Но она догадывалась, что Тьерри просто хотел заполучить новую девку для забав. Даже хуже того - им двигало стремление возвыситься над покойным. Когда понимаешь свою никчемность, лучшее средство от тоски - растоптать память о ком-то достойном. Такие не верят в сказания о древних героях, считая, что не было мужества, любви и самоотверженности, а была глупость, жадность, низменные желания. Каждый судит по себе... На следующий день после того, как у них родится сын, Тьерри вышвырнет детей Эгинара на улицу... в лучшем случае. Может ведь и еще какую гадость придумать.

Но как противостоять тому, кто властен в жизни и смерти их всех? Ведь ни один судья не заступится за крестьян королевского любимца! Она не находила ответа - точнее, находила, но этот ответ шел вразрез со всеми традициями и устоями, со всем, что завещали предки.

Оставить могилы предков, землю, которую они пахали.

Уйти в неизвестность, может быть, обречь всех, кто на такое решится, на погибель - и в этом мире, и в посмертном.

Сбежать.

Но что, если не бегство? Так и терпеть унижения, голод, самодурство, какие не выдержит и скотина? А потом Тьерри захочет еще что-нибудь, потом еще... Другого выхода нет. Если не удалось отстоять от врага эту землю, надо найти другую. Желательно такую, куда Тьерри и ему подобным ходу нет.

Фольвед решилась. Он ничего не даст ее детям, а у нее похитит последнее, что осталось - доброе имя. Когда пришел день ответа, она надела лучшее оставшееся платье, расчесала волосы, обулась в башмаки - и преобразилась, став прекраснее легендарной императрицы Марданы. Приковывая к себе восторженные взгляды мужчин и завистливые - женщин, она пошла в поместье.

Тьерри пировал. Он собрал больше, чем требовал король, и оставшееся мог проесть в свое удовольствие. Вокруг него теснились дружинники, оруженосцы, просто прихлебатели вроде Нэтака. Изо всех сил старались музыканты, изящно изгибалась танцовщица, а крутобедрые служанки (из тех, захваченных в первые дни после битвы ратанок) разносили кувшины с хмельным медом и подносы с запеченными тушами.

Когда Фольвед вошла, все застыли, словно обратились в камень, замерла танцовщица, и даже музыканты, осознав, что наступила необычная тишина, оборвали музыку. Сам барон поднялся из-за стола, качнулся, так как выпить успел уже немало, но удержался на ногах и произнес.

- Значит, ты приняла решение? - спросил он. - И будешь моей?

- Да, - ответила Фольвед. - Я решила. Решила, что никогда не стану женой трусливого убийцы, развратника и мародера, гордящегося тем, что убил кого-то выстрелом в спину. Я скорее пойду торговать своим телом, чем лягу в твое ложе. Жених! - Фольвед усмехнулась. - Да у любой шлюхи больше чести, чем у тебя.

И бестрепетно взглянула - прямо в глаза Тьерри. Барона бросило в жар - такая Фольвед нравилась ему даже больше, чем нравилась бы покорная и ласковая. С ног до головы окатила мутная волна желания, смешанная с ненавистью и - чего греха таить - страхом. Почему-то на миг показалось, что Фольвед властна над ним так же, как он надо всеми остальными селянами. "Нет, я тебя заставлю выпрыгнуть из юбки!" - злобно подумал он.

- Хорошо же. Я не стану убивать ни тебя, ни твоих детей. Слишком много чести для вас. Но я сделаю так, что тебя убьют такие же селяне. Как? Узнаешь.

Тьерри словно сорвался с цепи. Спустя неделю он объявил, что теперь каждый будет платить свою дань сам, дабы самые удачливые и трудолюбивые не платили за бездельников и неудачников. А уж они пусть сами думают, как выкручиваться. Но если кто-то не заплатит все подати вовремя, в счет долга у него отнимут дом, землю, а детей продадут в рабство.

Никто и никогда, даже Оллог сто лет назад, не издавал подобных указов. Потому что ни сколенцы, ни "люди в шкурах" с севера не отказывали никому в праве на жизнь. Испокон веков всех, кто правил в этой земле, интересовали деньги или зерно. Но то, что сделал Тьерри, обрекало половину села на гибель. Остальные тоже не знали, что делать. Иные втихаря помогали, рискуя навлечь на себя гнев алков. Иные полагали, что все к лучшему, и надо воспользоваться подарком судьбы, а остальные пусть делают, что хотят.

Тем же вечером в избе одного из них, столетнего Хостена, собрались самые бедные - те, чьи мужья и отцы погибли у Кровавого болота, кто и раньше росли сиротами, у кого в семье были одни маленькие дочери. Их было много - некоторым не нашлось места, и они расположились в тени кустов. Решали, что делать дальше и как поступить, чтобы избежать новых напастей. Как и рассчитывал Тьерри, многие стали показывать на Фольвед пальцами.

- Я слышал, это из-за нее все... Король-то не мог...

- Ну чего ей стоило, ведь не невинная девчонка...

- Играет с нашим господином, а кому такое понравится...

- Мне говорили, он бывал у нее...

- Наверняка спал с ней. Может младшая дочь - уже не Эгинарова?

- Ей три года, тогда алков не было. Но раз спать начала, за этим дело не встанет...

- Изгнать ее, чтобы нас не позорила!

- А Тьерри-то, я слышал, незлой человек - может, и смилуется, если она не будет упрямиться...

- Попробуй убеди, ей на всех плевать...

Фольвед слушала, каменея лицом. Да, была бы она их дочкой, матерью или женой - говорили бы по-другому. Правду говорят, чужое горе не жжет, чужая нужда не стесняет. Может, и правда бежать одной? Ну и что, что беглянку будут ловить - она заберется в такую глушь, где никто ее не найдет. Выроет землянку, и они будут жить, питаясь, чем Справедливый Стиглон пошлет. А эти пусть лижут снятые с мертвеца сапоги и штаны. Но вспомнила, что там одной, да еще женщине - смерть. Вместе надо.

- Неужели вы думаете, что только во мне дело? - усмехнулась она. - И ради меня он нарушил старый порядок? Как сказал сам Тьерри - слишком много чести. Меня не станет - другой повод найдет. Не будет нам жизни от этого алкского отродья. Сегодня он убьет меня с моими детьми, а завтра всех, кто хоть чем-то ему досадил. Надо бежать.

Возражений не последовало: эта мысль посещала, наверное, каждого. Спорили лишь о том, куда идти. Одни предлагали отправиться в Нижний Сколен, под руку Императора. Другие звали на север, в земли "людей в шкурах". Фольвед слушала их - и в душе закипала злость. Неужели непонятно, что они лишь сменят шило на мыло, а Тьерри - на какого-нибудь другого мироеда?

- Из Нижнего Сколена нас выдадут алкам, - наконец сказала она. - Император не защитил нас когда мы еще были его народом. Какая ему выгода заступаться теперь, когда мы подданные алков? Он не станет ссориться с Амори, а Амори не оставит в покое крестьян своего барона, чтобы было неповадно другим. Что же до Крамара или Хорадона... Там есть свои Тьерри, даже худшие, чем этот. Помните, что рассказывал Эгинар? Стоит ли бежать от Тьерри, чтобы попасть в кабалу к худшему бандиту?

- Чего же ты хочешь? - спросил Аспер. - Где есть земля без господ?

- Я знаю такую землю, о ней мне говорил муж. На севере Верхнего Сколена есть леса и болота. В эти чащобы никто не ходит, туда не пролезет конный, а пешему это ни к чему.

- Как же мы будем там жить? - послышались голоса.

- Прежде, чем поле вспахать, надо и лес вырубить, и пни выкорчевать, и избы поставить или вырыть землянки...

- И все это время не сдохнуть с голоду!

- Можно же поселиться там, где не надо будет голодать и надрываться!

Фольвед горько усмехнулась. Что бы сказал Эгинар, глядя на эти лица? Может, и зря он не взял таких? Может, было бы лучше, чтобы они полегли, а готовые защищать свою землю вернулись домой? Но какие бы ни были - это соседи, друзья, отчасти и родичи. Не годится оставлять их в плену заблуждений.

- Если вы сыты, но в неволе - помните, что хозяин всегда может лишить вас куска хлеба. Ведь где удобно жить вам, там, не забывайте, легко живется и господам. И как можно бояться труда, плоды которого достанутся лишь вам? Кто хочет - пусть бежит под руку к новым хозяевам, а я попытаю счастья и стану свободной. Довольно я гнула спину на наших баронов. Только уходить надо поскорее, лучше этой же ночью: упаси Справедливый, прознают алки о наших беседах.

Фольвед говорила убежденно, страстно, ее слова искрились пламенем - и даже те, кто боялся бросить все и уйти в неизвестность, почувствовали, как за спиной вырастают крылья. Может быть, в нее вселился дух неистового Эгинара, ее мужа? Или, проведя с ним бок о бок девять лет, она невольно стала на него походить? Или была такой от рождения? Кто скажет наверняка? Известно только, что она убедила всех. И, разойдясь по домам и собрав скудные пожитки, разбудив детей и погасив пламя в очагах, люди вышли в путь.

Дочь явилась к Нэтаку поздно вечером. Старик как раз прикидывал, сколько можно будет брать за помол, если предложить Тьерри сделку: господин разрешит крестьянам молоть зерно только на его мельнице, а за ручные мельницы, обнаруженные дома, будет бить батогом. А Нэтак половину выручки будет отдавать барону. По всему выходило, что прибыль выйдет немалая. А еще он удачно подслушал, как Фольвед замыслила побег и куда они пойдут. Если успеть предупредить Тьерри... Все-таки хорошо, что жена год назад померла: при ней не получилось бы проделать многое из того, что теперь удается запросто. Только дочь Ирмина, мешает. Ну что за возраст у девки - пятый год пошел? Было бы хоть пятнадцать - глядишь, и удалось бы пристроить ее к барону. Вместо этой дурищи Олтаны - четырнадцать лет, а ума нет. Ей бы радоваться, да родителям обеспечивать послабления, а она...

- Ну что, доча, скучно тут тебе?

- Скусьно, па, - произнесла Ирмина, крохотная пухлая ручка взъерошила волосы. Она еще не знает, что в жизни нет любви, привязанности, долга - есть только сила и выгода. Те, кто этого не понимают, вечно будут ходить в подневольных. А те, кто умеют вовремя выбрать покровителя и потом вовремя его продать, может, и вырвутся из нищеты и ничтожества. - Никто не хосет игаться... Злые, говорят, па у меня плохой...

"Правильно говорят. А сами они что - хорошие? Им только дай волю - разденут до нитки и выставят из общины. Одна у меня защита - Тьерри и его король. Но именно теперь предстоит им послужить. Надо выяснить, куда всех поведет мерзавка, а потом... Потом посмотрим, кто тут плохой, а кто хороший".

- Они больше не будут, - улыбнулся Нэтак. Фольвед наверняка бы видела его насквозь - но что может понять четырехлетняя дочурка? И все-таки сейчас он обманет даже ее. А потом, когда сир барон натешится с мятежницей вволю, может быть, он даст попользоваться и своему любимцу? - Теперь все будут считать тебя маленькой принцессой.

- Па, а плинцесса - это кто это?

- Это такая большая, знатная дама, которую все любят и уважают, - произнес он. - Муж у которой - знатный, достойный человек, какого все уважают и почитают.

"Если хочешь стать зятем барона, дочь готовить уже сейчас..."

Нельзя сказать, что Ирмину радовало бегство в ночь. Но она уже узнала тяжелую руку отца, и не решилась даже хныкать. Алки в любой момент могли вломиться в избу, они ведь не знают, что он просто хочет проследить, куда пойдут беглецы.

Собирать было особо нечего. Нэтак не считал себя совсем уж нищим, но что могло быть особо ценного у простого крестьянина? Разве что дешевенькие браслеты, оставшиеся от жены, но они и хранились в отдельном узелке - подхватил и унес. Топор, вилы, коса, цеп, железная насадка на соху, кое-что из посуды - вот, считай, и все. Покидал все в телегу, туда же - пару мешков зерна. Полчаса - и ты можешь идти, куда глаза глядят.

Ирмина и Нэтак несколько позже остальных. Зато они ехали на телеге - и потому незадолго до рассвета нагнали большую толпу. Тех, кто решился уйти.