Похождения поручика Ржевского

Глава восемнадцатая. Звериная суть критиков

Поставив точку под первой главой романа, Городецкий с удовольствием потянулся и пошел на кухню к Маланье.

Што? Заиграла кишка-та? – спросила, усмехаясь, кормилица. – Ну, садись, попробуй мово варева. С горохом седня суп-та.

– Совсем без мяса? – наигранно ужаснулся Макс.

– Как без мяса? Без няго, чай, не можно! Мужик должон мясо есть, а то отколь силушка бу-дит? Хотя те куда силу-то? Весь день ничо не делаш, токо пишаш. О чем хать?

– Роман про гусар: как они от войны к дамам мечутся и обратно.

– А-а… У военных всех так, не токо у гусар. Пьют, правда, ишшо да в карты шьютса.

– А ты с военными не шилась, Малаша?

Баба посмотрела на Макса с насмешинкой и сказала:

– Много будиш знать, скоро состаришса. – И продолжила:

– Липа баяла, будто ты нашел каку-то барышню?

– Кто кого нашел еще вопрос, – усмехнулся Городецкий. – К тому же мать, как у барынь во-дится, может взбрыкнуть и деву эту увезти туда, не знаю куда.

– Все равно это лучша, чем сиднем сидеть. Кровь по жилушкам гонять нада!

– Да понял я, Малаша, понял. Пожалуй, ты меня и подтолкнула к этой авантюре. Ну, славно ты меня накормила, аж в сон потянуло.

– Была б женка под боком, щас ба и разговелса! – хохотнула баба. – А так што делать, иди спи.

Спать, правда, Макс не стал, а сел опять к столу, но не за роман, а за описание буду-щих подводных кораблей. "Люди до сих пор полагают, что плавать по воде и в воде могут только деревянные корабли, плавучие, так сказать, изначально – потому что пористое дерево легче воды. Они при этом напрочь забывают о самом знаменитом законе Архимеда: "тело, погруженное в воду, выталкивается из нее с силой, равной весу вытесненной воды". Если же этот закон учесть, то окажется, что тонкостенные корабли из железа будут отлично плавать по воде, а особенно внутри воды…

Дописав статью к вечеру, он немного поколебался: не пойти ли все же к дому Мещерских, поговорить с Лизой через окно… А может она вообще исхитрится выйти на улицу и тогда мы с ней славно пообжимаемся и нацелуемся? Но тут перед ним всплыл грозный лик Елены Ивановны, и он сдулся. "Ладно, пойду в редакцию: статью отдам и о дальнейших пуб-ликациях покалякаем".

В редакции был один Белинский. Он молча взял текст, протянутый Городецким, пробежал его глазами, кинул взгляд на автора, пожал плечом и сказал:

– Я начинаю уже привыкать к вашим фантазиям. Но все-таки передвижение в глубинах океана гигантских стальных бочек, нафаршированных торпедами, минами и ракетами, не говоря уже о пушках на их палубе вас самого-то не смущает?

– Это теоретически возможно, а значит практически осуществимо, – ответил Макс с упрямин-кой. – Кстати, электродвигатель уже изобретен немецко-русским ученым Якоби, который, по моим сведениям, строит его в Петербурге наяву.

– Откуда у вас такая осведомленность?

– У меня есть знакомцы в Петербургском университете, – соврал Макс. – Они и пишут о но-винках по моей просьбе.

– Ну ладно. Читатели вам не очень-то верят, судя по письмам в редакцию, но газета все равно идет на расхват. Придется опять вам премию выплатить.

– Я не против. Расходы мои увеличились.

– По вашим нарядам видно, – покосился Виссарион. – Явно не по средствам живете.

– А где Николай Иванович?

– Я проводил его сегодня в Баден. Он оставил меня за себя.

– Это понятно, больше некому.

– "Молву" он мог и на вас уже оставить…

– Упаси господи! К редакторской деятельности я совершенно не гожусь. Тем более, что начал вчера писать роман…

– О как! О чем же?

– О приключениях бравого гусара в войне с Наполеоном.

– Фантастических приключениях, надо полагать? В стиле барона Мюнхгаузена?

– Ну, не настолько завиральных. Чувство меры-то должно быть…

– У каждого это чувство свое. Ваше, например, куда объемнее моего. Вроде Булгаринско-го…

– А знаете, что я недавно узнал? – спросил Городецкий. – Что сочинитель этот вовсе не Фад-дей, а Тадеуш и попал он в Россию вместе с армией Наполеона как враг, был взят в плен и тут прижился. А теперь он всем известный русский писатель, патриот русской старины.

– Да известно все это, – досадливо сказал Белинский. – Меня тоже многие считают поляком, только я натуральный русак, из-под Пензы и фамилия отца моего Белынский. Это в универ-ситете меня уже переиначили на польский лад, а мне надоело всех поправлять…

– Понятно, – сказал Макс. – Что нового выращено на ниве российской словесности?

– Ни-че-го! – заявил Белинский. – Все заполонили сказки (опять Пушкин руку приложил), стихи бездарных поэтов вроде Ершова, да Загоскин опять разродился: на это раз заметками "Три жениха". Написал один совершенно неисторичный, но живой и увлекательный роман и стал производить ему подобные, только все хуже и хуже. Театры пьесами завалил, где один и тот же милый персонаж мечтает жениться на хорошей девушке, но ее тетушка этому препят-ствует, желая выдать за графа или князя. И только вмешательство брата или дяди разобла-чают преступные намерения знатного жениха и тогда все соглашаются, что добрая девушка должна жить в счастии с добрым малым.

– А чем вам Ершов не угодил? Чудесный же "Конек-горбунок" у него получился!

– Сусальная история, вроде сказки о ленивом дурачке Емеле! Концовка же такова, что на ме-сте императора я б том 3 "Библиотеки для чтения" изъял, автора же сослал назад в То-больск…

"Вот тебе и гений нашей критики! – мелькнуло в голове у Городецкого. – Теперь я не удив-ляюсь, что он и о Шевченко отзывался пакостно и Гоголя затравил своей требовательностью. В общем, долой, долой этих критиканов, пусть лучше обычные читатели хвалу или хулу нам преподносят…"