Похищение из сераля

Глава сорок четвертая. Голицын и Марго

Вечером портье сказал Городецкому о звонке Паллавичини. Макс тотчас телефонировал послу и услышал приглашение на ужин, «на который к нам напросились господин Вольский с женой. Вы ведь их знаете? Они уже здесь». Макс подтвердил, что знает и что сейчас же придет. Быстро ополоснулся, одел белейшую сорочку и смокинг, нацепил бабочку и поехал в «свое» посольство.

Вольская встретила его сияющим взглядом. Он по-новому в нее вгляделся, и самец в нем ворохнулся и ожил. Беседуя на автомате с Иоганном, Джорджиной и солидным Владимиром (на французском языке), он вскидывал на миг глаза на вожделенную даму и всегда встречал ее ответный испытующий и все более ободрительный взгляд. Тем временем сели за стол, аппетит, нагулянный за день, дал себя знать и Макс с удовольствием принялся насыщаться, не забывая восторгаться кулинарными изысками Джорджины. За десертом разговор повернул на него.

— До нас дошли сведения, что Вы вовсе не поляк, мсье Городецкий, — вкрадчивым баритоном сказал Владимир Николаевич Вольский. — В вас есть значительная толика русской крови, причем крови голубой, аристократической…

— Я этого не отрицаю, мсье Вольский, хотя никогда не афишировал, — спокойно признал Максим. — Моя мать, француженка, была в связи с князем Голицыным и родила меня от него. Вот только Голицыных на Руси оказывается пруд пруди и кто из них был моим отцом я понятия не имею.

— Это не так уж сложно выяснить, — усмехнулся Вольский, — и мы это сделали. Вашим отцом был, вероятно, Сергей Михайлович, еще вполне живой, 66 лет, живет преимущественно в Швейцарии. Он был обер-егермейстером при дворе Александра 2-го, но после его убийства вышел в отставку.

— Очень вам благодарен, — сказал Макс «проникновенно». — Я пытался сам выяснить, но у меня ничего не получилось.

— Личные возможности не сравнить с возможностями государственной машины, — самодовольно хохотнул атташе. — Тем более, что Вы, Максим Сергеевич, давно находитесь в объективе нашего внимания.

— Чем обязан? — поднял бровь Городецкий.

— Тем что вращаетесь в высшем обществе Австро-Венгрии и, более того, вхожи к эрцгерцогу, а теперь еще и к султану Абдул Хамиду! Не будучи формально аристократом!

— Я с детства ощущал себя аристократом, — сказал Макс. — И потому, когда судьба свела меня с вами, мне было очень просто сойти за своего. К тому же оказалось, что я всем нужен.

— Вот это удивительнее всего! У нас сложилось впечатление, что Вы все знаете, многое умеете и обладаете искусством обольщения — причем не только дам, но и мужчин. Иначе чем объяснить Ваши дружеские отношения с эрцгерцогом и даже султаном?

— Ну, Абдул Хамид вряд ли вообще имеет друзей, — усмехнулся Макс. — Но ничто человеческое ему не чуждо.

— О чем Вы с ним подолгу разговаривали с нами не поделитесь?

— При такой постановке вопроса хочется ответить отказом, но я поделюсь. Мы говорили о мире во всем мире и о жутких последствиях большой европейской войны, которая в настоящее время назревает. И строили планы как ее избежать.

— И как, построили?

— В общем да. Агрессивную Германию надо лишить союзников, а мелкие балканские страны, желающие расшириться «от моря до моря», призвать к ответственности. И все это путем добрососедских переговоров. В век грядущего технического прогресса надо развивать экономику, образование и культуру европейских народов, а не бегать с факелами по площадям, призывая к местечковой справедливости.

— С этими тезисами согласились и эрцгерцог и султан?! — восхитился Вольский.

— Лучше спросить об этом по дипломатическим каналам, Владимир Николаевич, — завершил свое сообщение Городецкий и кинул взгляд на Маргариту. Та сидела, глядя на него со странным выражением лица: помесью восхищения и озадаченности. Вольский же не отстал и спросил вновь:

— Максим Сергеевич, может скажете в каких отношениях Вы находитесь с внучкой султана?

— В самых простых, — смиренно сказал Макс. — Учителя и ученицы: я учу ее летать по воздуху, а она бросается мне на шею в страшные моменты.

— Как по воздуху? — воскликнула Вольская. — В аэроплане?

По окончании долгого ужина Макс вызвался подвезти чету Вольских до их пристанища. В награду он получил от Маргариты записку (конечно, втайне), которую прочел на обратном пути: «Я Вас боюсь, но хочу лицезреть и слушать. Марго. Тел. 24–35».

«Не факт, что этот телефон не прослушивается, — подумал Макс. — Особенно в свете последних слов Паллавичини». На выходе он спросил вполголоса посла, правда ли этот атташе специализируется по торговым делам. «В общем, да. За разведку у них отвечает военный атташе. Но русские дипломаты отличаются тем, что с удовольствием занимаются не свойственным им делами и периодически ставят подножки своим коллегам. А уж получив сегодняшнюю информацию любой из них тотчас побежит к послу и доложит, как он вытягивал ее из Вас по капельке».

Помня знаменитый девиз своего времени («Куй железо, пока горячо»), Макс поутру форсировал встречу с Маргаритой, для чего решил несколько проблем: 1) позвонил принцессе и отложил новые полеты «в связи с экстраординарными обстоятельствами» 2) сделал покупки деликатесов в гастрономе при гостинице 3) перехватил пешего почтальона, пообещал на ломаном турецком языке заплатить ему охрененную денежку, подвез в окрестности квартиры Марго и велел вручить именно Вольской (под роспись) «ценное письмо»: свою запечатанную записку, в которой просил ее приехать на площадь Таксим, где был пассажный магазин одежды. Сам остался ждать поодаль, получил от почтальона квитанцию с росписью по-русски «Вольская», расплатился и стал опять ждать. Наконец он увидел выходящую Марго и ее посадку на извозчика, после чего поехал окольной дорогой ко второму выходу из пассажа. Через полчаса он пожалел, что зазвал женщину на шопинг, но тут Марго вышла из магазина, увидела его авто, подошла, села внутрь и расплакалась.

— Я вся на нервах, простите, — сказала она по-русски. — В первый раз желаю изменить мужу.

Максим взял ее лицо в ладони и осушил слезы мелкими поцелуями, приговаривая:

— Не корите себя, милая Марго. Случайные встречи мужчины и женщины случайными не бывают. Это подарок судьбы, никак иначе. Нельзя проходить мимо друг друга, когда во встречных взглядах загорается огонек чувства. Мы потом горько вспоминали бы неслучившееся всю оставшуюся жизнь. Поблагодарим Бога, что он свел нас сегодня воедино.

После чего поцеловал ее внятно, но коротко в губы, вернулся к рулю и поехал, рассказывая, куда они едут. А поехали они во все тот же румелийский лес, сень которого так понравилась Максу.

— А ведь ты не так юн, Максим, — говорила спустя несколько часов Марго, лежа голой на застланном простыней шикарном упругом ложе (в которое превратились опущенные сиденья машины) и навивая на палец волосы любовника. — Мы, вероятно, ровесники. У меня даже стойкое ощущение, что ты значительно старше меня. Вероятно потому, что знаешь неизмеримо больше. Откуда у тебя эти знания?

— Я точно не знаю, май дарлинг, — стал привычно лавировать голый же Макс. — Я много читал и встречался с разнообразными личностями. Но иногда мне кажется, что знания, накопленные всеми людьми, с их смертью не исчезают, а попадают в концентрированном виде в некую околоземную оболочку, которую я бы назвал информационным полем. Некоторые люди (и я в их числе) обладают способностью проникать в это поле, моментально отыскивать точные знания по той или другой теме и запоминать их. У меня это происходит вроде бы во сне — после того, как я глубоко задумаюсь над соответствующей проблемой. Утром просыпаюсь — а решение в моей голове готово! Удобно, правда?

— Ты даже говоришь не так, как мы, — продолжила излагать свои впечатления Вольская. — Проблемы, информационное поле, клитор… Откуда ты знаешь о нем? Я и то не знала…

— Его совсем недавно описал один английский профессор, — сказал, улыбаясь Макс, — а я намотал на ус. Правда, чудесная штучка?

— Не знаю… Жили мы без него и не тужили. А теперь получается, что и мужчины нам не особо нужны?

— Жить с закрытыми глазами можно и даже находить уютные уголки. Но если глаза уже открылись, глупо закрывать их обратно. Надо учиться жить с ними.

— Боже, как ты умно говоришь. Но мой муж тоже любит изрекать всевозможные сентенции, а мне почему-то от этого ни холодно, ни жарко. Ты говоришь все это как-то значительнее. Наверно, все дело в тембре твоего голоса: он так меня завораживает… Повтори, почему ты выбрал тогда меня?